Страница:
Я и вспоминать не хочу остаток того вечера. Мама все время возвращалась в комнату Каролины, умоляя ее каждый раз: «Доченька, подожди, останься. Ты можешь потерпеть до лета. Кара, только до лета, а потом будет видно». Все это сопровождалось слезами, и Каролина тоже плакала, но все равно продолжала укладывать свои вещи, джинсы и микроскопические свитера в огромную дорожную сумку.
Я, честно говоря, уже не мог дождаться, когда она уйдет из дома. Это ложь.
Я любил… сестру. Более или менее. Тогда. Я все еще часто вспоминаю о ней. Ведь таковы правила игры: вы разделяете с братьями и сестрами не только прошлое, но и будущее. Это гарантировано, как и то, что отец обязательно о вас позаботится.
Но я думал и о том, что поступок Каролины может довести маму до очередного приступа. Стресс никому не приносил пользы, а уж тем более человеку, страдающему рассеянным склерозом. Ей было очень тяжело умолять собственную дочь не бросать ее. В тот период мама пошла бы на что угодно, лишь бы мы оставались с ней. Не оттого, что она хотела досадить Лео, а потому что нуждалась в нас и нашей поддержке. Она относилась к тому, что должна заботиться о нас, как к своей работе. Я пытался зарыться головой в подушку, чтобы только не слышать, как мама и бабушка проплакали всю ночь напролет. Я знаю, что Каролина отправилась спать, а в четыре утра до моего слуха донесся щелчок кофеварки. Я услышал, как мама и бабушка начали разговор:
— …она вернется… пройдет время, и она вернется…
— … только представь, как они там будут уживаться…
— … так глупо все выходит, но ее можно понять, она еще молодая. Ее все это напугало.
В этот момент мама закричала:
— Хана, я тоже напугана. Ты думаешь, что если я взрослый человек, то меня не пугает перспектива, которая открывается передо мной: когда дети подрастут, они разлетятся кто куда, и я останусь одна. В лучшем случае, с сиделкой, которая будет кормить меня за плату. Я скучаю по тому, что потеряла. Я так хочу иметь это снова, Хана.
— Тихо, Джулиана, ты разбудишь детей.
Я удивился тому, что бабушка до сих пор здесь. Мы были, как отель разбитых сердец. Вход свободен. В любое время дня и ночи. Я пробрался к двери.
— А еще и Кейси…
— Ты знаешь, что больше всего мне хотелось бы, чтобы Кейси влюбилась, чтобы у нее появилась семья. Хана, я знаю, что ты с подозрением к ней относишься, но она для меня самый лучший друг.
— Не хочу спорить с тобой. Я только переживаю, какое влияние она может оказать на детей.
— Не надо. Она тебя услышит. Я слышала, как она приехала.
— Но дверь плотно закрыта.
— Она была для меня все это время самым верным и преданным другом.
— Я тебя понимаю.
— Но у нее возникнет желание самой стать счастливой. Она захочет еще одного ребенка. Гейб вырастет и отправится в колледж.
— Джулиана, любой человек боится одиночества, — заметила бабушка, и я услышал, как звякнула ложка о чашку, когда она добавляла себе еще сахару.
— Одно дело — остаться одной и быть свободной в передвижениях, ходить на лекции, путешествовать, а другое дело — быть прикованной к постели и валяться в собственных экскрементах, пока добрый почтальон не заглянет к тебе.
— Мы поставим сигнализацию, Джулиана, звонок, чтобы тебе не пришлось вставать. Почему ты уверена, что тебя ждет ухудшение? Может, все будет нормально?
— Но, вероятно, нет, Хана. Я поняла, что мое состояние может стремительно ухудшиться. Возможно, через несколько лет мне понадобится инвалидное кресло.
— Джулиана! Давай сжигать мосты после того, как перейдем через них.
— Но, Хана. Я знаю, что вы вели себя, как святые, однако я понимаю, что вам хочется быть с сыном. Я не имею права вставать между вами и Лео. Я не хочу, чтобы вам пришлось выбирать между собственным сыном и мной с детьми.
— Джулиана, мы подумаем об этом, когда пройдет время. Гейб не может пока смириться с тем, что Лео так поступил с его внуками. Ведь вы были так долго женаты, Джулиана. Я помню, как вы тогда сидели на том диванчике. Пара, настоящая пара. Ты мне не просто невестка, Джулиана. Ты мне больше, чем родная дочь.
— Я знаю, но получается, что из-за нас у вас рухнули все планы. Путешествовать, видеться с друзьями. Все.
Наверное, я сам не заметил, как вернулся в кровать и заснул. Мне приснилась Тиан, как тогда у Конни на кухне. Она снова говорила, что она американская принцесса. Она выросла (ну, насколько могла подрасти такая малышка, как Тиан). Волосы ее были короче, и одета она была в жакет моей мамы. Она положила мне руку на плечо и с улыбкой сказала: «О Гейб, как приятно видеть тебя снова. В каком ты сейчас классе?» — а мне все еще пятнадцать. Я хотел расправить плечи, чтобы выглядеть мужчиной, но она все уходила прочь, снова повторяя, что ей было приятно встретиться со мной и что я не должен ее разочаровывать и хорошо учиться в школе. Потом я услышал: «Мы еще увидимся». Но это уже был не сон. Меня разбудила Каролина, которая уселась рядом со мной на полу.
— Проснись, Гейб, — сказала она. — Я хочу уехать, пока она спит, пока Аори спит, и меня уже ждет папа.
Я встал и прошел, не обращая на нее никакого внимания, прямо в ванную комнату, где не торопясь начал чистить зубы. Я знал, что мое молчание сводит сестру с ума, но не представлял, что сказать ей.
— Гейб, — прошептала она из-за двери. — Выйди, я хочу дать тебе адрес отеля, где мы остановимся. Ты мне позвони, если мама захочет меня увидеть. Я, конечно, вернусь еще попрощаться, но она сейчас так расстроена, что я бы не хотела расстраивать ее еще больше.
Я резко открыл дверь, и Каролина едва не упала. Я прошел мимо так, словно ее и не было в комнате.
— Черт бы тебя побрал! — выругалась она. — Не надо быть таким чурбаном.
Я лег в кровать. Хотя я и выглядел абсолютно спокойным, но внутри у меня все колотилось от гнева. Что мне было делать? Умолять ее остаться? Вразумить ее? Как? Что будет лучше: чтобы она жила с нами, гуляла по ночам, покуривала какую-нибудь дрянь, забеременела? Она успокоилась бы после отъезда отца? Она вспоминала бы эту чертову долину? Я представил себе эту местность зимой, под толстым слоем снега. Картина вырисовывалась довольно мрачная. Я вспоминал нас на автостанции во время того невероятного путешествия, когда мы были в Массачусетсе, боясь, что найдут пистолет, что нам грозят страшные неприятности. Мы сидели, прижавшись друг к другу. Только я и она. Моя сестра, рожденная в том же году, что и я. Нас называли ирландскими близнецами. Я хотел напомнить ей о том, что нас связывало. Я хотел крикнуть ей, что она не только бросает маму, не только плюет на семью — она еще и вырывает меня из своего сердца. Меня, того, кто спас ее там, на запасном пути. Мне так хотелось сказать ей: «Каролина, ты же частица моей души, как ты можешь бросать меня?»
— Гейб, — нарушила она мои размышления, и я только покрепче зарылся в подушку. — Ты что, даже до свидания мне не скажешь?
Я молчал.
— Ты же мой брат.
Я услышал, что она плачет.
— Не все одинаковые. Понимаешь? Ты благородный, ты сильный, я не такая. Но я не злая. Я не подлая. Я не могу оставаться и ранить ее чувства. Мамины чувства. Я не только из-за себя уезжаю.
Какая-то сотая доля интуиции подсказывала мне, что она говорит правду. Через какое-то время (мне оно показалось вечностью) я ощутил, что она нерешительно положила свою маленькую руку мне на голову.
— Я напишу тебе, Гейб. Или позвоню. Ты всегда останешься для меня любимым большим братом, Гейб. Не обижайся за то, что я тебе наговорила. Ты самый умный из всех, кого я только знаю.
Я не мог поверить тому, что семья Штейнеров за сорок восемь часов превратилась в разбитый сосуд. Это было какой-то чудовищной шуткой. Я не знал, что и думать. Наконец я оторвал голову от подушки, и мои губы уже не так дрожали. Я не знал, что сказать сестре.
Но ее уже не было.
Глава двадцать седьмая
Я, честно говоря, уже не мог дождаться, когда она уйдет из дома. Это ложь.
Я любил… сестру. Более или менее. Тогда. Я все еще часто вспоминаю о ней. Ведь таковы правила игры: вы разделяете с братьями и сестрами не только прошлое, но и будущее. Это гарантировано, как и то, что отец обязательно о вас позаботится.
Но я думал и о том, что поступок Каролины может довести маму до очередного приступа. Стресс никому не приносил пользы, а уж тем более человеку, страдающему рассеянным склерозом. Ей было очень тяжело умолять собственную дочь не бросать ее. В тот период мама пошла бы на что угодно, лишь бы мы оставались с ней. Не оттого, что она хотела досадить Лео, а потому что нуждалась в нас и нашей поддержке. Она относилась к тому, что должна заботиться о нас, как к своей работе. Я пытался зарыться головой в подушку, чтобы только не слышать, как мама и бабушка проплакали всю ночь напролет. Я знаю, что Каролина отправилась спать, а в четыре утра до моего слуха донесся щелчок кофеварки. Я услышал, как мама и бабушка начали разговор:
— …она вернется… пройдет время, и она вернется…
— … только представь, как они там будут уживаться…
— … так глупо все выходит, но ее можно понять, она еще молодая. Ее все это напугало.
В этот момент мама закричала:
— Хана, я тоже напугана. Ты думаешь, что если я взрослый человек, то меня не пугает перспектива, которая открывается передо мной: когда дети подрастут, они разлетятся кто куда, и я останусь одна. В лучшем случае, с сиделкой, которая будет кормить меня за плату. Я скучаю по тому, что потеряла. Я так хочу иметь это снова, Хана.
— Тихо, Джулиана, ты разбудишь детей.
Я удивился тому, что бабушка до сих пор здесь. Мы были, как отель разбитых сердец. Вход свободен. В любое время дня и ночи. Я пробрался к двери.
— А еще и Кейси…
— Ты знаешь, что больше всего мне хотелось бы, чтобы Кейси влюбилась, чтобы у нее появилась семья. Хана, я знаю, что ты с подозрением к ней относишься, но она для меня самый лучший друг.
— Не хочу спорить с тобой. Я только переживаю, какое влияние она может оказать на детей.
— Не надо. Она тебя услышит. Я слышала, как она приехала.
— Но дверь плотно закрыта.
— Она была для меня все это время самым верным и преданным другом.
— Я тебя понимаю.
— Но у нее возникнет желание самой стать счастливой. Она захочет еще одного ребенка. Гейб вырастет и отправится в колледж.
— Джулиана, любой человек боится одиночества, — заметила бабушка, и я услышал, как звякнула ложка о чашку, когда она добавляла себе еще сахару.
— Одно дело — остаться одной и быть свободной в передвижениях, ходить на лекции, путешествовать, а другое дело — быть прикованной к постели и валяться в собственных экскрементах, пока добрый почтальон не заглянет к тебе.
— Мы поставим сигнализацию, Джулиана, звонок, чтобы тебе не пришлось вставать. Почему ты уверена, что тебя ждет ухудшение? Может, все будет нормально?
— Но, вероятно, нет, Хана. Я поняла, что мое состояние может стремительно ухудшиться. Возможно, через несколько лет мне понадобится инвалидное кресло.
— Джулиана! Давай сжигать мосты после того, как перейдем через них.
— Но, Хана. Я знаю, что вы вели себя, как святые, однако я понимаю, что вам хочется быть с сыном. Я не имею права вставать между вами и Лео. Я не хочу, чтобы вам пришлось выбирать между собственным сыном и мной с детьми.
— Джулиана, мы подумаем об этом, когда пройдет время. Гейб не может пока смириться с тем, что Лео так поступил с его внуками. Ведь вы были так долго женаты, Джулиана. Я помню, как вы тогда сидели на том диванчике. Пара, настоящая пара. Ты мне не просто невестка, Джулиана. Ты мне больше, чем родная дочь.
— Я знаю, но получается, что из-за нас у вас рухнули все планы. Путешествовать, видеться с друзьями. Все.
Наверное, я сам не заметил, как вернулся в кровать и заснул. Мне приснилась Тиан, как тогда у Конни на кухне. Она снова говорила, что она американская принцесса. Она выросла (ну, насколько могла подрасти такая малышка, как Тиан). Волосы ее были короче, и одета она была в жакет моей мамы. Она положила мне руку на плечо и с улыбкой сказала: «О Гейб, как приятно видеть тебя снова. В каком ты сейчас классе?» — а мне все еще пятнадцать. Я хотел расправить плечи, чтобы выглядеть мужчиной, но она все уходила прочь, снова повторяя, что ей было приятно встретиться со мной и что я не должен ее разочаровывать и хорошо учиться в школе. Потом я услышал: «Мы еще увидимся». Но это уже был не сон. Меня разбудила Каролина, которая уселась рядом со мной на полу.
— Проснись, Гейб, — сказала она. — Я хочу уехать, пока она спит, пока Аори спит, и меня уже ждет папа.
Я встал и прошел, не обращая на нее никакого внимания, прямо в ванную комнату, где не торопясь начал чистить зубы. Я знал, что мое молчание сводит сестру с ума, но не представлял, что сказать ей.
— Гейб, — прошептала она из-за двери. — Выйди, я хочу дать тебе адрес отеля, где мы остановимся. Ты мне позвони, если мама захочет меня увидеть. Я, конечно, вернусь еще попрощаться, но она сейчас так расстроена, что я бы не хотела расстраивать ее еще больше.
Я резко открыл дверь, и Каролина едва не упала. Я прошел мимо так, словно ее и не было в комнате.
— Черт бы тебя побрал! — выругалась она. — Не надо быть таким чурбаном.
Я лег в кровать. Хотя я и выглядел абсолютно спокойным, но внутри у меня все колотилось от гнева. Что мне было делать? Умолять ее остаться? Вразумить ее? Как? Что будет лучше: чтобы она жила с нами, гуляла по ночам, покуривала какую-нибудь дрянь, забеременела? Она успокоилась бы после отъезда отца? Она вспоминала бы эту чертову долину? Я представил себе эту местность зимой, под толстым слоем снега. Картина вырисовывалась довольно мрачная. Я вспоминал нас на автостанции во время того невероятного путешествия, когда мы были в Массачусетсе, боясь, что найдут пистолет, что нам грозят страшные неприятности. Мы сидели, прижавшись друг к другу. Только я и она. Моя сестра, рожденная в том же году, что и я. Нас называли ирландскими близнецами. Я хотел напомнить ей о том, что нас связывало. Я хотел крикнуть ей, что она не только бросает маму, не только плюет на семью — она еще и вырывает меня из своего сердца. Меня, того, кто спас ее там, на запасном пути. Мне так хотелось сказать ей: «Каролина, ты же частица моей души, как ты можешь бросать меня?»
— Гейб, — нарушила она мои размышления, и я только покрепче зарылся в подушку. — Ты что, даже до свидания мне не скажешь?
Я молчал.
— Ты же мой брат.
Я услышал, что она плачет.
— Не все одинаковые. Понимаешь? Ты благородный, ты сильный, я не такая. Но я не злая. Я не подлая. Я не могу оставаться и ранить ее чувства. Мамины чувства. Я не только из-за себя уезжаю.
Какая-то сотая доля интуиции подсказывала мне, что она говорит правду. Через какое-то время (мне оно показалось вечностью) я ощутил, что она нерешительно положила свою маленькую руку мне на голову.
— Я напишу тебе, Гейб. Или позвоню. Ты всегда останешься для меня любимым большим братом, Гейб. Не обижайся за то, что я тебе наговорила. Ты самый умный из всех, кого я только знаю.
Я не мог поверить тому, что семья Штейнеров за сорок восемь часов превратилась в разбитый сосуд. Это было какой-то чудовищной шуткой. Я не знал, что и думать. Наконец я оторвал голову от подушки, и мои губы уже не так дрожали. Я не знал, что сказать сестре.
Но ее уже не было.
Глава двадцать седьмая
Псалом 78
Излишек багажа
От Джей А. Джиллис
«медиа-панорама»
Мое сознание не замутилось ни на секунду. Я отчетливо видела, как дрожит верхняя губа Каролины, когда собирала вещи после ее ураганного отъезда. Я видела завитки ее светлых волос. Я нашла пачку записок, сложенных в замысловатую восьмиугольную пирамиду (такие изыски свойственны только юношескому возрасту), и полфлакона моих духов. Я представляла свою дочь с подколотыми волосами, глядя на те вещи, которые она оставила в шкафу: длинная строгая черная юбка, парка, в которой у нее был аккуратный и скромный вид, что, конечно же, раздражало ее. Я сложила все вещи в коробку, прижимая каждую к лицу, точь-в-точь как я делала с кардиганами своей мамы после ее похорон. Но потом до меня дошло, что я не знаю, на какой адрес должна отправить посылку. Я решила отдать все коробки Хане, не желая, чтобы мне стал известен даже почтовый индекс Лео.
Мое чувство собственного достоинства было втоптано в грязь, и я ощущала себя совершенно бесполезной и никчемной. Только представьте себя на минутку на месте женщины, которую подвели и ее муж, и ребенок, и собственное здоровье. Возможно, мой призрачный образ оживал только благодаря тому, что я вынуждена была выполнять обязанности матери-жены-ценного работника. И все эти ниточки, которые дергали меня, как марионетку, кроме одной, оборвались как по команде. Моя рука нервно дрогнула на клавиатуре. У меня оставались Гейб и Аори, вернее, теперь Рори. Но я не могла целиком отдавать себя им. Моя нежность к ним носила характер приступов, хотя я и понимала, что детям важно постоянно ощущать материнскую защиту. Я смотрела на них и замечала, что Рори так же смешно морщит носик, как Каролина. Слышала смех Гейба и узнавала в нем нотки заливистого, как колокольчик, смеха Каролины. Я сразу отстранялась от них… вела себя отвратительно. Рори принесла однажды вечером свои любимые книжки, но я даже не удостоила ее вниманием, отмахнулась от нее, попросив дать мне покой. Одну неделю я каждый день собирала рюкзак Гейба, сверяясь по его расписанию, а на следующей неделе не интересовалась даже, пришел ли он домой. Джанет объясняла это тем, что мои нервы из-за болезни горели, как в тостере, и это не могло не отразиться на моем поведении.
Гейб был подобен скале. Он был словно камень. Не проявлял никаких эмоций. Я принимала его надежность как должное. И он знал это.
В присутствии Кейси я всегда ощущала стыд. Лишний раз осознавала свое поражение. Я знала, что Эбби Сан никогда не покинет ее, как покинула меня Каролина. Каждое утро она приветствовала меня дружеским объятием, и мне приходилось собирать волю в кулак, чтобы ответить ей тем же. Я знаю, что мне нечем гордиться, когда вспоминаю то время. Это были не самые лучшие мои шестьсот часов. Постоянная тупая боль в теле, ощущение того, что ноги охвачены пламенем, дрожание рук, которое заставляло меня останавливаться и заставлять себя сосредоточиться, чтобы напечатать именно то слово, которое требовалось по тексту, — все это наполняло меня бессильной яростью. Неспособность вспомнить то, что крутилось на языке, приводила меня в отчаяние. Прежде чем ответить по телефону, я делала паузу, чтобы восстановить в памяти звучание собственного имени. Я знала, что каждый день после обеда мне требовался отдых, но пользовалась временем, когда чувствовала себя энергичной, чтобы работать, «компенсируя» это позже тем, что могла уснуть во время разговора или бормотать что-то, как в пьяном бреду. Я начала принимать валиум, чтобы унять приступы беспокойства, когда представляла себе Каролину выброшенной в придорожную канаву где-нибудь в Вермонте. Иногда я была просто уверена, что с моей девочкой что-то случилось, что ее мог сбить пьяный водитель, пока Лео и Джойос потчевали друг друга виноградом собственного урожая, радуясь тому, что Джойос оказалась столь плодовитой. Я принимала антидепрессанты, чтобы выбираться по утрам из кровати, — иначе я валялась бы в постели дни напролет, безразличная к тому, как я выгляжу, или как от меня пахнет. Время от времени так и происходило. Дети не делали мне никаких замечаний, но Кейси пыталась мягко намекнуть, что покидать пределы спальни чрезвычайно важно («Понимаешь, Джулиана, если ты встала и оделась, то последующий сон уже будет считаться заслуженным отдыхом»), но я думала, что гораздо проще почистить зубы и снова забраться в кровать с ноутбуком. Простыни стирала Кейси или Хана.
Я представляла себя очень несчастной — бедняжкой, страдающей рассеянным склерозом, которую бросил негодяй муж.
Позже я показала Кейси свое стихотворение «Суп зимой», над которым я работала два месяца, подыскивая ритм, попадая в нужный слог. Я даже немного гордилась им.
— Не так уж плохо, но общая идея меня не впечатляет: любовь ассоциируется у тебя с плохим запахом, да?
Я об этом даже не думала.
Но мне пришлось согласиться. Черт бы ее побрал.
— Но, Джулиана, ты не должна считать, что не влюбишься снова. Наперед угадать невозможно. Ты молодая женщина.
— О, прошу тебя, Кейси! — умоляюще произнесла я, обращаясь к своей лучшей подруге. — Ты же знаешь, что женщины моего возраста не ходят на свидания, даже если они ворочают миллионами. Что уж говорить о том, когда у них нет миллионов, дети могут довести до белого каления, а здоровью угрожает серьезная опасность? Мечта миллениума. — Я постучала по столу так, что ощутила боль в руках, а потом извинилась. — Понимаешь, я знаю, что эта болезнь буквально съедает меня изнутри. Раньше я никогда не страдала перепадами настроения.
Я ждала, что Кейси начнет отрицать это, но она промолчала, и у меня все похолодело внутри.
Вполне вероятно, у меня начиналось то, что врачи называли «когнитивным дисбалансом», а попросту говоря, мои мозги уже стали мне отказывать.
С помощью Джанет мы выяснили, что во всех своих проблемах со здоровьем и с детьми я винила только Лео. Я верила, что, вернись Лео, я могла бы начать все сначала, как отматывают кассету, и это чудесным образом исцелило бы меня, а все оборванные нити восстановились бы сами собой. Лео любил бы меня, как прежде. Однако мои фантазии о Лео носили вовсе не сексуальный характер, а скорее криминальный. Мне хотелось его прибить. Я рисовала себе картину, как он появляется у меня на пороге, заснеженный и замерзший, и я закрываю перед его носом дверь, оставляя на милость метели. Мне это приснилось, поэтому вина с меня снимается. Джанет сказала, что такие сны объяснимы. В них нет ничего странного — наоборот, это довольно привычная реакция на потрясение. Когда я доставала его письма, наши фото, снятые во время медового месяца, наши памятные открытки, я все равно возвращалась к одному и тому же вопросу: «Как могло случиться это жуткое перерождение моего Лео в Лео-сектанта?» В чем причина? С чего все началось? С его немного высокомерной манеры поведения? С его немного нетерпимого отношения к чужому мнению? Но я была в десять раз высокомернее, чем он. Однако я ни при каких обстоятельствах не нарушила бы клятву верности. Я бы не сбежала. Хотя Джанет настойчиво подводила меня к мысли о том, что в нашем с Лео браке изначально было некое слабое звено, я искренне недоумевала. Я не могла его найти. Миллионы мужчин переживают кризис среднего возраста, но при этом они возвращаются домой, поджав хвост. Однако Джанет стала со мной спорить, когда я решилась выразить свои сомнения. Те, кто постоянно уезжают, а потом возвращаются в семью, сказала она, напоминают ей людей, сознательно калечащих себя мелкими порезами, поскольку боятся самоубийства. Я возразила, сказав, что Лео был прекрасным отцом. Джанет не осталась в долгу, напомнив мне, что жестокие мужья, регулярно избивающие своих жен, часто ведут себя как примерные отцы. Детей они пальцем не тронут, потому что им достаточно и одной жертвы.
— Хорошо! — не выдержала я однажды. — Я знаю, что проявила слабость, когда разрешила уехать ему якобы фотографировать. Я понимаю теперь, что он подавал мне сигнал, а я сознательно закрывала на это глаза. Но если бы я запретила ему уехать, то он ушел бы от меня еще раньше! Наша семейная история оказалась бы намного короче.
— А разве это было бы худшим из того, что могло случиться? — тихо произнесла она.
— Я любила его! — выкрикнула я. — Я прикипела к нему душой! Мы были командой. Что вы хотите сказать? Что цивилизованное расставание детям было бы легче перенести?! А как же наши общие воспоминания? У нас все было хорошо! До его первого отъезда ни ему, ни мне не на что было жаловаться!
— Думаю, что вам следовало принять во внимание перемены, — заметила Джанет.
— Зачем?
— Затем, что в итоге сценарий вашего развода оказался, худшим из плохих. Вам пришлось испытать горечь разочарования, раскрыть его обман, а Гейб и Каролина подвергали себя опасности, не говоря уже о том, какую психологическую травму они получили. Ненависть возникает только в крайних случаях. — Из-за меня? Это я виновата?
— Подождите, — подняв вверх руку, произнесла Джанет. — Я этого не говорила. Честно говоря, я не имею права винить вас в том, что вы закрывали глаза на очевидные факты, по одной простой причине: я не вы. Я не была замужем за этим человеком.
Странности поведения Лео, которые вы описали, проявлялись постепенно, поэтому они становились привычными для человека, прожившего с ним много лет. Это я могу и понять, и принять. Но теперь важно принять то, что произошло. Связать разлуку с Лео и состояние вашего здоровья, Джулиана, вы смогли только потому, что страшно разозлились на своего мужа. Поверьте, что существуют совпадения. Подумайте сами: если бы Господа попросили доказать свое существование каким-то знаком, например, чтобы над вами пролетел орел, а он не появился, то на следующий день вы просто забыли бы об этом.
— Связывать все события воедино не стоит, я поняла. Но что остается? Остаюсь я. Одна.
— Да, и впереди много работы, которая даст вам возможность справиться со своим гневом.
— Боже, я уже ощущаю себя психопаткой. Работа с гневом.
— Это не имеет значения. Самое главное — осознать, что в данный момент и вы, и ваши дети страшно сердятся на Лео. Перестаньте напоминать им, что он их отец, которого надо уважать. Не стоит говорить о том, что в будущем они поймут его. Это только их выбор. По мнению ваших детей, их отец поступил неправильно, и никакие милые сердцу воспоминания этого не исправят. Это поможет и вам перестать ощущать себя жертвой. И выглядеть как жертва. В мешковатых брюках и бесформенных свитерах. Жизнь мчится, Джулиана. Если она мчится мимо, то стоит спрашивать только с себя.
Ей легко было говорить.
В моей жизни появился Мэтью. Мэтью Макдугал, который был влюблен в меня еще в седьмом классе, а теперь стал очень популярным хирургом в Бостоне. Я была очень польщена тем, что он прочел мои стихотворения, и они ему даже чуть-чуть понравились. Но после развода с Лео мне было очень плохо, даже, несмотря на то, что я разговаривала с очень остроумным и интересным собеседником. Мэтт был вдовцом. Его жена погибла в автокатастрофе, а дочь чудом выжила. Удивительно, что даже спустя двадцать пять лет Мэтт не скрывал, насколько дороги ему воспоминания обо мне, его школьной любви. Для меня же в этом, не скрою, был сладкий миг мести. Невинной мести. Ах, ты нашел себе двадцатипятилетнюю инструкторшу Пилатеса, которая варит джем? А я нашла себе пластического хирурга. Не стоматолога, а хирурга! Он творит чудеса в операционной, а не собирает ягоды. Он превращает изуродованные детские лица в кукольные, а не считает тупо до ста, выполняя очередное упражнение.
Конечно, у меня не было Мэтта, в том смысле, как у Лео была Джойос. Да я и не ставила себе это целью.
Я помнила Мэтта, как очень малорослого мальчика. У него была внешность эльфа. Он танцевал со мной, хотя я была на голову выше, и смотрел с обожанием. Прошли годы, и, когда объявили встречу выпускников, я вспомнила о нем, но без волнения. Я знала, что он первым среди ровесников понес большую потерю, когда его жена Сьюзан погибла, и он остался на руках с крошечной дочкой. Я послала ему записку на своей фирменной бумаге, украшенной моими инициалами (я теперь часто использовала ее для составления списка покупок). Хотя факт публикации моего произведения и «огромный» чек в пятьдесят долларов были для меня приятным сюрпризом, я все равно недоумевала, зачем врачу интересоваться журналом, посвященным поэзии.
Я удивлялась и тому, зачем он попросил меня позвонить, а еще больше тому, что я позвонила.
Я была одинока.
Мне хотелось ощутить себя желанной, чтобы человек, который меня не видит и не знает, что я хожу, спотыкаясь, а иногда произношу слова заплетающимся языком, захотел меня.
— Чем ты сегодня вечером занимался?
— О, был занят по горло. Помыл машину, а потом отправился за новой книгой. По дороге домой я выпил чашку кофе, хотя знал, что в моем возрасте лучше от этого воздержаться, иначе потом не заснуть…
— Я столько и за неделю не успеваю.
— Да перестань. Друзья говорят мне, что я самый скучный из всех, кого они знают. Спортивный зал, еда навынос, сон сразу после вечернего выпуска новостей. В прошлом месяце я решил несколько разнообразить свою жизнь и привести в порядок пару кустарников. Я взял в библиотеке книгу. В конце концов, я ведь хирург. Теперь по собственному опыту я знаю, насколько это трудное дело. После моей работы кустарники выглядели так, словно по дому пронеслись дети. Нет, как будто мой дом облюбовал Ку-Клукс-Клан.
То, что он мне рассказывал о своем доме, о своем камине, о своих приятелях Шоне и Луисе, приобщало меня к обычному миру, к обычным людям, которые что-то делают просто для смеха, а что-то ради удовольствия. Эти трое отправились охотиться на фазанов. Отец Шона дал им ружья. Они уже ездили прошлой осенью в парк, где разрешена охота, но на этот раз случилось так, что они отправились в тот самый день, когда егеря завозили дичь. Фазанов выгрузили из машины, и Мэтт с друзьями удивленно наблюдали за тем, как птицы не торопятся никуда улетать. Охотники обменялись взглядами и, не говоря ни слова, положили свои ружья на заднее сиденье машины.
— На этом мое увлечение охотой закончилось, — сказал Мэтт. — Теперь я официально любитель рыбалки. Через пару недель отправляюсь в отпуск. Надеюсь, форель на меня не будет в обиде. Период увлечения игрой на гитаре, я так полагаю, впереди.
Он заставил меня забыть о невзгодах и улыбнуться.
Но после того, как Каролина уехала от нас и началось долгое влажное лето, я чувствовала себя уже не в силах болтать с Мэттом и даже с Кейси и Гейбом. Моя дочка, Кошка Кэт, прислала несколько дежурных отчетов: она ходила на рыбалку, она познакомилась с квакерами, Амос начал ползать. У меня складывалось такое ощущение, будто она тычет меня лицом в новую жизнь ее отца. Я каждую неделю звонила ей на мобильный, и оставляла сообщения, если она не отвечала. Она редко мне перезванивала. А если это и происходило, то разговаривала моя дочь односложно: «Мам. Привет. Угу. Хорошо. Пока». Ничто не могло тронуть ее за живое. Открытка, адресованная Гейбу на день рождения (он выбросил ее, но я вытащила из мусорной корзины), была подписана «Кэт Штейнер».
Страховка Лео, которая в течение нескольких лет после его ухода из университета покрывала некоторые затраты, перестала действовать. Хотя по решению суда он должен был вносить деньги на содержание Каролины, Гейба и Рори (благодаря этому Гейб все-таки получил помощь специалистов), мне приходилось платить за лекарства, которые хотя и считались эффективными, но не гарантировали ничего конкретного. Ни одна страховая компания не решилась заключать со мной договор, потому что лечение рассеянного склероза непрогнозированное, а все применяемые методики относятся к разряду «экспериментальных». Кейси помогла мне получить пособие, которое покрывало расходы на физиотерапию. Я продала Ренуара, который принадлежал моей матери, и несколько антикварных вещей. Критически осмотрев свой гардероб, я решила, что мне вполне достаточно трех зимних нарядов и трех нарядов для теплой погоды. Одна милая леди дала мне целых тысячу сто долларов за два чемоданчика костюмов и платьев, моих и мамы. Хана подарила мне несколько шарфов и перчаток в тон, так что я выглядела более чем элегантно.
От Джей А. Джиллис
«медиа-панорама»
«Дорогая Джей,
Кто вы такая, что берете на себя смелость решать за людей, что им делать, тогда как они сами не знают, что лучше для них? Предсказывать, что брак не удастся, когда ответ на этот вопрос зависит иногда не от людей, а от совершенно других обстоятельств. Если смирить свою гордыню, обратившись с молитвой к Господу, то все может измениться. Так произошло в нашем случае: мы с мужем сошли с прямого пути, поэтому нашли самую неприметную комнатенку в доме (крошечный подвал), стали на колени и открыли Господу свое сердце, умоляя Его исцелить наш брак. И Он ответил нам. Наверное, у вас все идет из рук вон плохо, поэтому вы никого не хотите видеть счастливым. Вы вообще кто? Психолог? Консультант? Или просто любительница поговорить?
Любопытствующая из Клейворна».
«Дорогая Любопытствующая,
Наверное, последнее.
У меня нет соответствующего диплома. Я никогда не посещала занятий, где учат, что делать, когда кто-то доверяет тебе свою душу. И я не претендую на то, что мои советы могут творить чудеса. Но я стараюсь изо всех сил. Я выслушиваю вас. Разве это умение так уж обесценилось?
Джей».
* * *
Каролина не особенно удостаивала нас своим присутствием еще с тех пор, как Лео уехал в первый раз (она очень старалась не участвовать в жизни семьи), однако после окончательного расставания с ним мы ощутили, что Каролина покинула нас. Хотя я была уверена, что мое здоровье ухудшится, понимая, насколько серьезно это может обернуться для всех нас (ведь проблемы с головным мозгом не относятся к числу временных), все обошлось. Должна признать, что после развода у меня не повторялись такие страшные приступы, какие мне пришлось пережить накануне судебных заседаний. И я не считаю это простым совпадением.Мое сознание не замутилось ни на секунду. Я отчетливо видела, как дрожит верхняя губа Каролины, когда собирала вещи после ее ураганного отъезда. Я видела завитки ее светлых волос. Я нашла пачку записок, сложенных в замысловатую восьмиугольную пирамиду (такие изыски свойственны только юношескому возрасту), и полфлакона моих духов. Я представляла свою дочь с подколотыми волосами, глядя на те вещи, которые она оставила в шкафу: длинная строгая черная юбка, парка, в которой у нее был аккуратный и скромный вид, что, конечно же, раздражало ее. Я сложила все вещи в коробку, прижимая каждую к лицу, точь-в-точь как я делала с кардиганами своей мамы после ее похорон. Но потом до меня дошло, что я не знаю, на какой адрес должна отправить посылку. Я решила отдать все коробки Хане, не желая, чтобы мне стал известен даже почтовый индекс Лео.
Мое чувство собственного достоинства было втоптано в грязь, и я ощущала себя совершенно бесполезной и никчемной. Только представьте себя на минутку на месте женщины, которую подвели и ее муж, и ребенок, и собственное здоровье. Возможно, мой призрачный образ оживал только благодаря тому, что я вынуждена была выполнять обязанности матери-жены-ценного работника. И все эти ниточки, которые дергали меня, как марионетку, кроме одной, оборвались как по команде. Моя рука нервно дрогнула на клавиатуре. У меня оставались Гейб и Аори, вернее, теперь Рори. Но я не могла целиком отдавать себя им. Моя нежность к ним носила характер приступов, хотя я и понимала, что детям важно постоянно ощущать материнскую защиту. Я смотрела на них и замечала, что Рори так же смешно морщит носик, как Каролина. Слышала смех Гейба и узнавала в нем нотки заливистого, как колокольчик, смеха Каролины. Я сразу отстранялась от них… вела себя отвратительно. Рори принесла однажды вечером свои любимые книжки, но я даже не удостоила ее вниманием, отмахнулась от нее, попросив дать мне покой. Одну неделю я каждый день собирала рюкзак Гейба, сверяясь по его расписанию, а на следующей неделе не интересовалась даже, пришел ли он домой. Джанет объясняла это тем, что мои нервы из-за болезни горели, как в тостере, и это не могло не отразиться на моем поведении.
Гейб был подобен скале. Он был словно камень. Не проявлял никаких эмоций. Я принимала его надежность как должное. И он знал это.
В присутствии Кейси я всегда ощущала стыд. Лишний раз осознавала свое поражение. Я знала, что Эбби Сан никогда не покинет ее, как покинула меня Каролина. Каждое утро она приветствовала меня дружеским объятием, и мне приходилось собирать волю в кулак, чтобы ответить ей тем же. Я знаю, что мне нечем гордиться, когда вспоминаю то время. Это были не самые лучшие мои шестьсот часов. Постоянная тупая боль в теле, ощущение того, что ноги охвачены пламенем, дрожание рук, которое заставляло меня останавливаться и заставлять себя сосредоточиться, чтобы напечатать именно то слово, которое требовалось по тексту, — все это наполняло меня бессильной яростью. Неспособность вспомнить то, что крутилось на языке, приводила меня в отчаяние. Прежде чем ответить по телефону, я делала паузу, чтобы восстановить в памяти звучание собственного имени. Я знала, что каждый день после обеда мне требовался отдых, но пользовалась временем, когда чувствовала себя энергичной, чтобы работать, «компенсируя» это позже тем, что могла уснуть во время разговора или бормотать что-то, как в пьяном бреду. Я начала принимать валиум, чтобы унять приступы беспокойства, когда представляла себе Каролину выброшенной в придорожную канаву где-нибудь в Вермонте. Иногда я была просто уверена, что с моей девочкой что-то случилось, что ее мог сбить пьяный водитель, пока Лео и Джойос потчевали друг друга виноградом собственного урожая, радуясь тому, что Джойос оказалась столь плодовитой. Я принимала антидепрессанты, чтобы выбираться по утрам из кровати, — иначе я валялась бы в постели дни напролет, безразличная к тому, как я выгляжу, или как от меня пахнет. Время от времени так и происходило. Дети не делали мне никаких замечаний, но Кейси пыталась мягко намекнуть, что покидать пределы спальни чрезвычайно важно («Понимаешь, Джулиана, если ты встала и оделась, то последующий сон уже будет считаться заслуженным отдыхом»), но я думала, что гораздо проще почистить зубы и снова забраться в кровать с ноутбуком. Простыни стирала Кейси или Хана.
Я представляла себя очень несчастной — бедняжкой, страдающей рассеянным склерозом, которую бросил негодяй муж.
Позже я показала Кейси свое стихотворение «Суп зимой», над которым я работала два месяца, подыскивая ритм, попадая в нужный слог. Я даже немного гордилась им.
Кейси прочла его и сказала:
Суп зимой.
Лук для меня, как символ
Любви старинной и простой.
Вот шелуху сняла я,
И первая слеза
Скатилась медленно с ресниц.
Его легко очистить дальше
От памяти о солнце, согревавшем
Его на поле.
(Плачешь? — Плачь,
Пришло ведь время неудач.)
Его я режу мелко-мелко,
И аромат, густой и резкий,
Как будто навсегда,
Остался на руках.
Все. Лук готов.
Легко разрезать.
Трудно полюбить.
Легко забыть.
— Не так уж плохо, но общая идея меня не впечатляет: любовь ассоциируется у тебя с плохим запахом, да?
Я об этом даже не думала.
Но мне пришлось согласиться. Черт бы ее побрал.
— Но, Джулиана, ты не должна считать, что не влюбишься снова. Наперед угадать невозможно. Ты молодая женщина.
— О, прошу тебя, Кейси! — умоляюще произнесла я, обращаясь к своей лучшей подруге. — Ты же знаешь, что женщины моего возраста не ходят на свидания, даже если они ворочают миллионами. Что уж говорить о том, когда у них нет миллионов, дети могут довести до белого каления, а здоровью угрожает серьезная опасность? Мечта миллениума. — Я постучала по столу так, что ощутила боль в руках, а потом извинилась. — Понимаешь, я знаю, что эта болезнь буквально съедает меня изнутри. Раньше я никогда не страдала перепадами настроения.
Я ждала, что Кейси начнет отрицать это, но она промолчала, и у меня все похолодело внутри.
Вполне вероятно, у меня начиналось то, что врачи называли «когнитивным дисбалансом», а попросту говоря, мои мозги уже стали мне отказывать.
С помощью Джанет мы выяснили, что во всех своих проблемах со здоровьем и с детьми я винила только Лео. Я верила, что, вернись Лео, я могла бы начать все сначала, как отматывают кассету, и это чудесным образом исцелило бы меня, а все оборванные нити восстановились бы сами собой. Лео любил бы меня, как прежде. Однако мои фантазии о Лео носили вовсе не сексуальный характер, а скорее криминальный. Мне хотелось его прибить. Я рисовала себе картину, как он появляется у меня на пороге, заснеженный и замерзший, и я закрываю перед его носом дверь, оставляя на милость метели. Мне это приснилось, поэтому вина с меня снимается. Джанет сказала, что такие сны объяснимы. В них нет ничего странного — наоборот, это довольно привычная реакция на потрясение. Когда я доставала его письма, наши фото, снятые во время медового месяца, наши памятные открытки, я все равно возвращалась к одному и тому же вопросу: «Как могло случиться это жуткое перерождение моего Лео в Лео-сектанта?» В чем причина? С чего все началось? С его немного высокомерной манеры поведения? С его немного нетерпимого отношения к чужому мнению? Но я была в десять раз высокомернее, чем он. Однако я ни при каких обстоятельствах не нарушила бы клятву верности. Я бы не сбежала. Хотя Джанет настойчиво подводила меня к мысли о том, что в нашем с Лео браке изначально было некое слабое звено, я искренне недоумевала. Я не могла его найти. Миллионы мужчин переживают кризис среднего возраста, но при этом они возвращаются домой, поджав хвост. Однако Джанет стала со мной спорить, когда я решилась выразить свои сомнения. Те, кто постоянно уезжают, а потом возвращаются в семью, сказала она, напоминают ей людей, сознательно калечащих себя мелкими порезами, поскольку боятся самоубийства. Я возразила, сказав, что Лео был прекрасным отцом. Джанет не осталась в долгу, напомнив мне, что жестокие мужья, регулярно избивающие своих жен, часто ведут себя как примерные отцы. Детей они пальцем не тронут, потому что им достаточно и одной жертвы.
— Хорошо! — не выдержала я однажды. — Я знаю, что проявила слабость, когда разрешила уехать ему якобы фотографировать. Я понимаю теперь, что он подавал мне сигнал, а я сознательно закрывала на это глаза. Но если бы я запретила ему уехать, то он ушел бы от меня еще раньше! Наша семейная история оказалась бы намного короче.
— А разве это было бы худшим из того, что могло случиться? — тихо произнесла она.
— Я любила его! — выкрикнула я. — Я прикипела к нему душой! Мы были командой. Что вы хотите сказать? Что цивилизованное расставание детям было бы легче перенести?! А как же наши общие воспоминания? У нас все было хорошо! До его первого отъезда ни ему, ни мне не на что было жаловаться!
— Думаю, что вам следовало принять во внимание перемены, — заметила Джанет.
— Зачем?
— Затем, что в итоге сценарий вашего развода оказался, худшим из плохих. Вам пришлось испытать горечь разочарования, раскрыть его обман, а Гейб и Каролина подвергали себя опасности, не говоря уже о том, какую психологическую травму они получили. Ненависть возникает только в крайних случаях. — Из-за меня? Это я виновата?
— Подождите, — подняв вверх руку, произнесла Джанет. — Я этого не говорила. Честно говоря, я не имею права винить вас в том, что вы закрывали глаза на очевидные факты, по одной простой причине: я не вы. Я не была замужем за этим человеком.
Странности поведения Лео, которые вы описали, проявлялись постепенно, поэтому они становились привычными для человека, прожившего с ним много лет. Это я могу и понять, и принять. Но теперь важно принять то, что произошло. Связать разлуку с Лео и состояние вашего здоровья, Джулиана, вы смогли только потому, что страшно разозлились на своего мужа. Поверьте, что существуют совпадения. Подумайте сами: если бы Господа попросили доказать свое существование каким-то знаком, например, чтобы над вами пролетел орел, а он не появился, то на следующий день вы просто забыли бы об этом.
— Связывать все события воедино не стоит, я поняла. Но что остается? Остаюсь я. Одна.
— Да, и впереди много работы, которая даст вам возможность справиться со своим гневом.
— Боже, я уже ощущаю себя психопаткой. Работа с гневом.
— Это не имеет значения. Самое главное — осознать, что в данный момент и вы, и ваши дети страшно сердятся на Лео. Перестаньте напоминать им, что он их отец, которого надо уважать. Не стоит говорить о том, что в будущем они поймут его. Это только их выбор. По мнению ваших детей, их отец поступил неправильно, и никакие милые сердцу воспоминания этого не исправят. Это поможет и вам перестать ощущать себя жертвой. И выглядеть как жертва. В мешковатых брюках и бесформенных свитерах. Жизнь мчится, Джулиана. Если она мчится мимо, то стоит спрашивать только с себя.
Ей легко было говорить.
В моей жизни появился Мэтью. Мэтью Макдугал, который был влюблен в меня еще в седьмом классе, а теперь стал очень популярным хирургом в Бостоне. Я была очень польщена тем, что он прочел мои стихотворения, и они ему даже чуть-чуть понравились. Но после развода с Лео мне было очень плохо, даже, несмотря на то, что я разговаривала с очень остроумным и интересным собеседником. Мэтт был вдовцом. Его жена погибла в автокатастрофе, а дочь чудом выжила. Удивительно, что даже спустя двадцать пять лет Мэтт не скрывал, насколько дороги ему воспоминания обо мне, его школьной любви. Для меня же в этом, не скрою, был сладкий миг мести. Невинной мести. Ах, ты нашел себе двадцатипятилетнюю инструкторшу Пилатеса, которая варит джем? А я нашла себе пластического хирурга. Не стоматолога, а хирурга! Он творит чудеса в операционной, а не собирает ягоды. Он превращает изуродованные детские лица в кукольные, а не считает тупо до ста, выполняя очередное упражнение.
Конечно, у меня не было Мэтта, в том смысле, как у Лео была Джойос. Да я и не ставила себе это целью.
Я помнила Мэтта, как очень малорослого мальчика. У него была внешность эльфа. Он танцевал со мной, хотя я была на голову выше, и смотрел с обожанием. Прошли годы, и, когда объявили встречу выпускников, я вспомнила о нем, но без волнения. Я знала, что он первым среди ровесников понес большую потерю, когда его жена Сьюзан погибла, и он остался на руках с крошечной дочкой. Я послала ему записку на своей фирменной бумаге, украшенной моими инициалами (я теперь часто использовала ее для составления списка покупок). Хотя факт публикации моего произведения и «огромный» чек в пятьдесят долларов были для меня приятным сюрпризом, я все равно недоумевала, зачем врачу интересоваться журналом, посвященным поэзии.
Я удивлялась и тому, зачем он попросил меня позвонить, а еще больше тому, что я позвонила.
Я была одинока.
Мне хотелось ощутить себя желанной, чтобы человек, который меня не видит и не знает, что я хожу, спотыкаясь, а иногда произношу слова заплетающимся языком, захотел меня.
— Чем ты сегодня вечером занимался?
— О, был занят по горло. Помыл машину, а потом отправился за новой книгой. По дороге домой я выпил чашку кофе, хотя знал, что в моем возрасте лучше от этого воздержаться, иначе потом не заснуть…
— Я столько и за неделю не успеваю.
— Да перестань. Друзья говорят мне, что я самый скучный из всех, кого они знают. Спортивный зал, еда навынос, сон сразу после вечернего выпуска новостей. В прошлом месяце я решил несколько разнообразить свою жизнь и привести в порядок пару кустарников. Я взял в библиотеке книгу. В конце концов, я ведь хирург. Теперь по собственному опыту я знаю, насколько это трудное дело. После моей работы кустарники выглядели так, словно по дому пронеслись дети. Нет, как будто мой дом облюбовал Ку-Клукс-Клан.
То, что он мне рассказывал о своем доме, о своем камине, о своих приятелях Шоне и Луисе, приобщало меня к обычному миру, к обычным людям, которые что-то делают просто для смеха, а что-то ради удовольствия. Эти трое отправились охотиться на фазанов. Отец Шона дал им ружья. Они уже ездили прошлой осенью в парк, где разрешена охота, но на этот раз случилось так, что они отправились в тот самый день, когда егеря завозили дичь. Фазанов выгрузили из машины, и Мэтт с друзьями удивленно наблюдали за тем, как птицы не торопятся никуда улетать. Охотники обменялись взглядами и, не говоря ни слова, положили свои ружья на заднее сиденье машины.
— На этом мое увлечение охотой закончилось, — сказал Мэтт. — Теперь я официально любитель рыбалки. Через пару недель отправляюсь в отпуск. Надеюсь, форель на меня не будет в обиде. Период увлечения игрой на гитаре, я так полагаю, впереди.
Он заставил меня забыть о невзгодах и улыбнуться.
Но после того, как Каролина уехала от нас и началось долгое влажное лето, я чувствовала себя уже не в силах болтать с Мэттом и даже с Кейси и Гейбом. Моя дочка, Кошка Кэт, прислала несколько дежурных отчетов: она ходила на рыбалку, она познакомилась с квакерами, Амос начал ползать. У меня складывалось такое ощущение, будто она тычет меня лицом в новую жизнь ее отца. Я каждую неделю звонила ей на мобильный, и оставляла сообщения, если она не отвечала. Она редко мне перезванивала. А если это и происходило, то разговаривала моя дочь односложно: «Мам. Привет. Угу. Хорошо. Пока». Ничто не могло тронуть ее за живое. Открытка, адресованная Гейбу на день рождения (он выбросил ее, но я вытащила из мусорной корзины), была подписана «Кэт Штейнер».
Страховка Лео, которая в течение нескольких лет после его ухода из университета покрывала некоторые затраты, перестала действовать. Хотя по решению суда он должен был вносить деньги на содержание Каролины, Гейба и Рори (благодаря этому Гейб все-таки получил помощь специалистов), мне приходилось платить за лекарства, которые хотя и считались эффективными, но не гарантировали ничего конкретного. Ни одна страховая компания не решилась заключать со мной договор, потому что лечение рассеянного склероза непрогнозированное, а все применяемые методики относятся к разряду «экспериментальных». Кейси помогла мне получить пособие, которое покрывало расходы на физиотерапию. Я продала Ренуара, который принадлежал моей матери, и несколько антикварных вещей. Критически осмотрев свой гардероб, я решила, что мне вполне достаточно трех зимних нарядов и трех нарядов для теплой погоды. Одна милая леди дала мне целых тысячу сто долларов за два чемоданчика костюмов и платьев, моих и мамы. Хана подарила мне несколько шарфов и перчаток в тон, так что я выглядела более чем элегантно.