Страница:
— Я не думаю, что в этом замешана женщина, — сказала я, обращаясь к свекрови. — Он просто пытается найти свое место в мире. Он занят философскими поисками, поэтому ведет себя, как свойственно молодости.
— Нет, я бы не считала, что дело только в этом, — ответила мне Хана.
— Он хочет вновь ощутить себя молодым. Свободным. Иметь возможность делать то, что хочется…
— Но у него жена и дети! — воскликнула Хана. — Все его желания должны опираться на этот факт. А то, что ему хочется чувствовать себя свободным, — это полная ерунда.
— В том-то и дело, — попыталась объяснить я Хане. — Он понимает, что на нем много обязательств. Он думает, что я его нагрузила детьми, заботами, проблемами…
— Джулиана, но ты говоришь так, как будто принимаешь его сторону!
Кейси больше не могла сдерживаться.
— Для танго нужны двое. Твоя терпимость — это что-то невероятное. Ты хотя бы отговаривала его от этого поступка или, наоборот, поощряла? Как было в тот раз, когда он уезжал в свое… маленькое путешествие?
— Нет-нет. Я никогда не поощряла его. Я дала согласие, но с большой неохотой. А в этот раз я прямо сказала, что против.
Я безо всяких церемоний заявила ему, что не хочу, чтобы он выходил на пенсию, и не хочу, чтобы он уезжал.
— И?.. — в ожидании произнесла Кейси.
— Ты его видишь здесь? — спросила я ее, протягивая руки к моей крестной дочери Эбби, которая засунула большой палец в ротик и, маленький ангел, тихонько погрузилась в сон.
— Вы все обсудили? — спросила Кейси.
— Нет, — призналась я. — В последнее время он больше времени проводил за компьютером или в центре йоги, чем со мной.
— Но это же, как раз тот случай, который описывался в одном из писем. Помнишь, там жена все время переписывалась со своим другом из Остина. Ты тогда написала в ответ, что существует понятие неверности на уровне не только физиологии, но и интеллекта, психологии, эмоций, и время, которое отводится общению в Сети, не должно быть даже сравнимо со временем, уделяемым семье.
— О неверности в широком смысле говорила как раз ты, Кейси, — напомнила ей я.
— Мне кажется, что эта фраза звучит неплохо, — со вздохом произнесла она. — Хорошо, пусть мы не можем сказать, что эти случаи похожи. У нас есть парень, который…
— После достижения сорокадевятилетнего возраста осознал, что смертен и решил договориться с высшими силами о том, как обрести бессмертие или все успеть, — закричал Гейб из своей комнаты. — Если я услышу эту басню еще раз, меня вывернет наизнанку. Почему отец Люка сумел пережить этот возраст без таких крайностей? Или отец Джастин?
— Отец Джастин, по-моему, мошенник, — вмешалась Каролина.
— А Лео не имеет судимостей и проблем с законом, поэтому он святой! — закричал Гейб еще громче. — Ты к этому клонишь? Если он не мошенник, то это только должно было удержать его от того, что он сделал! А получилось наоборот!
— Я думаю, что папа просто задумывался о жизни, — прошептала Каролина.
— Не стоит тратить много времени на то, чтобы думать о жизни, — заявила Хана. — Есть вещи, которые ты делаешь. Есть вещи, о которых ты думаешь. Д есть вещи, о которых лучше не думать и тем более не делать их.
— Аминь, — произнес Гейб-старший. — Мне надо прилечь на часик. Джулиана, ты не возражаешь? Тебе нужно держать ноги поднятыми вверх, а сверху положить пакеты со льдом. Ты сделаешь, как я тебе велел?
Я послушно кивнула. Как и многие еврейские мужчины, достигшие определенного возраста, даже те, кто всю жизнь занимался продажей воздушных змеев, Гейб Штейнер-старший обладал в моих глазах авторитетом врача.
— Я побуду с ней, мистер Штейнер, — проговорила Кейси. — Я о ней позабочусь.
— Я хочу приготовить ужин, — сказала Хана, — если мне удастся найти, хоть что-то в вашем холодильнике.
— Но там есть грибы и тофу, несколько упаковок, — ответила я ей.
— Тофу! — презрительно повторила она. — Гейб, мне нужны курятина, четыре куска грудинки, розмарин, французский хлеб, рис, только нормальный, и дюжина яиц.
— Хана, я хотел прилечь, — объяснил ей Гейб-старший.
— Позже. Сейчас мне надо готовить. Каролина, тебе тоже придется мне помочь, потому что сидеть здесь, как картинка — а ты для меня картинка, — не годится. Я хочу, чтобы ты убрала в доме. Вынеси из своей комнаты грязное белье. А потом из комнаты брата…
— Брата?! — Каролина не скрывала возмущения. — Не собираюсь я этого делать.
— Чтобы он забрал Аврору в парк. Он повезет ее на велосипеде, знаешь, в такой симпатичной корзинке впереди. Может, ты хочешь это сделать?
Каролина яростно замотала головой.
— Вот и хорошо, — невозмутимо продолжила Хана. — Он поиграет с ней в парке, пока мы приведем в порядок дом.
— Эбби спит, — сказала Кейси. — Я могу помочь со стиркой, а Каролина пусть вытрет пыль, потому что потом мне надо поговорить с Джулианой.
Кейси еще не знала о том вечернем разговоре, который состоялся у меня с мужем накануне его ухода. Мне не терпелось с ней поговорить, но я хотела, чтобы это произошло с глазу на глаз. Все случилось так быстро, что мне до сих пор не верилось. Я целый вечер уговаривала Лео обсудить все с Кейси, но он настойчиво повторял, что хочет спать. Он удерживал меня в объятиях какое-то время, потом даже попытался заняться со мной сексом, сказав, что понимает причины моей паники, и все мои слова словно проваливались в темную бездну, не находя в его сердце отклика.
— Лео, а ты не подумал, что я могу продать дом? Я могу переехать в город… Жить в Нью-Йорке, а не в какой-то дыре.
— Ты не можешь это сделать, Джулиана, ведь у нас совместно нажитое имущество, — напомнил он мне.
— Но я могу подделать твою подпись, — пригрозила ему я.
— Если ты способна на такое, тогда вперед, — сказал Лео. — Но я думаю, что это не решит твоих проблем.
— Ты что, Далай-лама? — воскликнула я, выскакивая из кровати, но острая боль в колене отбросила меня назад. — Что это за ерунда? Откуда ты набрался этого философского бреда? Делай, как считаешь нужным, и все будут счастливы? А что будет с нами? Что будет с домом? С твоими священными помидорными рассадами?
— Все это не имеет значения, потому что лишено духовного смысла, — ответил мне Лео, укладываясь на свою ортопедическую подушку. — Материя лишена духовного смысла. — Он усмехнулся. — Джулиана, не волнуйся. Я специально говорю так, чтобы раззадорить тебя немного. Ты знаешь, что я озабочен всеми этими вопросами не меньше тебя. Но ты справишься. Ты очень способная. Ты очень энергичная женщина. У тебя есть друзья. Они готовы всегда прийти тебе на помощь. Мои родители всегда рады оказать тебе поддержку. У тебя есть творческая жилка, которая поможет найти правильный взгляд на происходящее. У тебя хороший доход, его хватит на любой крем, который придется тебе по душе, то есть по лицу. Я не думаю, что ты дашь мне основания для волнений. И потом, я буду на связи постоянно.
Но он не был на связи. Вообще. Он не стал оставлять свои координаты, так как не мог наверняка сказать, где будет находиться в тот или иной день. Он настоял на том, чтобы я приняла от него большой коричневый конверт, в котором, по его словам, будет подробная информация о его знакомых: где они живут, как к ним позвонить, с кем передать сообщение. Оказалось, что это полная чушь. В конверте лежали только наши завещания, номера страховок и номер пейджера, а еще какая-то странная открытка, на которой был изображен парень в раскрашенной кругами машине, и стояла подпись Лео: «С любовью».
— У меня в Вайоминге есть друзья, которые летом живут в горах, а на зиму перебираются в город, где снимают квартиры. Они выполняют разную работу, чтобы выжать все деньги из туристического сезона, и стараются появляться в городе только в случае крайней необходимости.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? Какого черта ты мне все это рассказываешь?
Он выглядел искренне удивленным.
— Зачем мне знать, как живет кучка идиотов, которые настолько эгоистичны, что им плевать даже на себя. Для меня их жизнь кажется хуже, чем… турпоходы.
Лео знал, что я с презрением отношусь к кемпингам, которые кажутся мне искусственной формой приобщения к природе.
— А как же вещи, которые тебе понадобятся, пока ты будешь путешествовать в своем межгалактическом пространстве? Город и горы — это так романтично! Одежда, книги — как быть с этими вещами?
— Книги можно брать в библиотеке, — сказал Лео. — А одежда… Есть люди, у которых не такой большой аппетит к вещам, Джулиана. Далеко не всем, особенно работающим дома, нужны двадцать пар туфель, девять из которых…
— Черные, Лео, черные. Ты мне говорил об этом уже раз пятьдесят. Но я еще раз повторяю, что я не просто работаю дома. Я выступаю перед большим собранием, состою в учредительном совете журнала. Я встречаюсь с друзьями, и мне надо хорошо выглядеть, потому что того требует определенный кодекс. Мне надоело с тобой спорить, Лео. Ты не Ганди. Не будь у тебя стабильного дохода, который измеряется…
— Я бы не стал это формулировать столь грубо, Джулиана… — сухо прервал меня Лео.
— Лео, но твоя работа оплачивается налогоплательщиками, и ты не смог бы играть в свои глупые игры сейчас, не имей хотя бы гроша за душой. Ты придумал свое путешествие Улисса, черт тебя подери, потому что не знаешь, чем заняться. Ты не похож на этих вечных странников в банданах, Лео… может, тебе бы этого и хотелось, но у тебя есть диплом экономиста, а работал ты, позволь тебе напомнить, юристом, который намертво впивался в большое вымя под названием «бюджетные деньги»…
— Если я буду слушать тебя и дальше, то только расстроюсь, — буркнул он, отворачиваясь и зевая, но я видела, что он намеренно зевал, изображая спокойствие и скуку. — Я делал свою работу. Я пытался помочь людям. Я делал добро всем, кроме себя. Я жил без страсти.
— Жил без страсти?
— Я не это имел в виду.
— Я тоже, — ответила я. — Я говорю не о том, что мы доказывали, как хорошо складывается сексуальная жизнь средней американской семьи. Я говорю о страсти, которая воплотилась в жизнь в виде трех маленьких человечков по имени Гейб, Каролина и Аврора Бореалис.
— Ради них я и желаю сделать то, что собираюсь сделать, Джулиана. Я хочу внести в свою жизнь свежее начало. Я хочу ценить время, проведенное с ними…
— Покинув их?
— Открыв для себя заново радость мира.
— Радость мира ты путаешь, дружок, с обычным эгоизмом. Ты принимаешь банальных бездельников за мудрецов. Какой же ты безмозглый тупица после этого!
— Это голословное обвинение, Джулиана. Обычно это я отличаюсь тем, что бросаюсь такими словами, как утверждает Кейси, твой гуру, живущая вместе с матерью.
— Это еще что за бред?
— Но Кейси ведь живет с матерью. В тридцать пять лет.
— Ты же первый кричал, как важно, чтобы представители разных поколений умели находить общий язык.
— Джулиана, ты всегда путаешь разные понятия.
— Я раньше тобой гордилась, — неожиданно для себя произнесла я.
— Хммм, — протянул Лео. — Что изменилось?
— Я гордилась тобой до тех пор, пока ты не изменился.
— Если ты мной гордилась, почему не захотела носить мою фамилию?
Для меня это был как удар из космоса. Лео было все равно, когда мы женились, какую фамилию я возьму. Ему было приятно, что его женой станет дочь Амброуза Джиллиса. Я была так ошарашена, что только и сказала:
— Что? Но я дала детям твою фамилию.
— Нет, ты не так уж гордилась браком со мной. Ты по-прежнему в душе оставалась девочкой из богатой семьи. Ты смотрела на меня свысока. Ты не поняла, что мне все это было хорошо видно?
— Лео, это… — Это была правда. — Смешно.
— Затем ты стала звездой Шебойгана и частично Милуоки…
— Не смей поднимать на смех мою работу, — дрожащим голосом произнесла я.
— А ты не смей насмехаться над тем, что мне дорого.
— Я обеспокоена тем, что тебе не так уж дорога наша семья, Лео, — парировала я. — Я гордилась тем, что мы создали семью.
— Джулиана, ты не представляешь, что есть еще какие-то цвета, кроме тех, которые видишь ты.
— Не говори загадками. Я забочусь о детях. Ты хочешь, чтобы я была и мамой, и папой нашим детям, включая ребенка, которому не исполнилось еще и двух лет.
— Так или иначе, но ты все равно сама принимаешь решения в этой семье…
— Так или иначе, но я оказалась замужем за Лео Штейнером, редким мерзавцем.
— Я перестал быть для тебя крылатым Пегасом… Джулиана, я просто рабочая лошадка. — С этими словами, произнесенными под хлопанье его длинных густых ресниц, он повернулся набок и заснул сном младенца.
— Ты любишь Лео? — спросила меня Кейси, втирая мазь в мои зелено-желтые колени.
— Конечно, — ответила я ей. — Я не знаю. Какое это имеет значение? Ты любила Сарен?
— Конечно. Но только это не важно. Я была разгневана, и этот гнев привел меня к правильному решению. Вот это уже важно. Для себя я поняла одну важную вещь: если кто-то из партнеров не желает продолжения отношений, то отношения обречены. Сарен не хотела.
— Она действительно была лесбиянкой?
— Я не знаю. Может, нет. Наверное, в природе не существует «чистых» видов. В шоу, на которых парню приходится выбирать одну из двадцати претенденток на роль своей невесты, оказываются или женоненавистники, или нерешительные маменькины сынки.
— Вот как?
— Как правило. Я это часто вижу на практике. Сарен желает вернуться, она говорит, что хочет дружеских отношений.
— О Кейси!
— Мы не о Сарен говорим. Я спросила о том, любишь ли ты Лео. Когда пройдет твой гнев, как ты будешь действовать, если он вернется?
— Ты сказала «если», Кейси.
— Ты должна понимать мою оговорку, Джулиана.
Я понимала только одно: в арке, ведущей в столовую, стоял Гейб, но Гейб не мог устоять на месте и пяти минут. Он теребил своими длинными пальцами дверную ручку.
— Гейб! — крикнула я. — Ты, что там подслушиваешь? Он не обращал на меня внимания.
— Аори было жарко. Она уснула по дороге домой.
— Где она сейчас?
— Перед домом.
— Гейб, о чем ты говоришь? Ты не подумал, что такая маленькая девочка может оказаться жертвой какого-нибудь извращенца, если ее оставить одну?
— Мам, ты сама веришь тому, что говоришь? Извращенцы в Шебойгане?
— Принеси сюда свою сестру немедленно. — Я повернулась к Кейси. — Извини, что я тебя перебила.
Кейси не теряла времени даром. Она была занята тем, что быстро что-то писала на альбоме Аори.
— Что ты там пишешь? — спросила я подругу.
— Прочти.
Я повиновалась.
Она задумалась, а потом спросила:
— Что ты сказала Гейбу только что?
— Принести Аори.
— А о чем вы говорили до этого?
— О том, чтобы он перестал подслушивать.
Кейси откинулась назад, но ее изящные плечи некрасиво ссутулились.
— Джулиана, у тебя были еще падения, кроме того случая с тортом и потом в ресторане? Может, тебя беспокоит твое зрение? Болевые ощущения?
Я, молча смотрела на нее, мои синие глаза словно сражались за право выдержать прямой взгляд ее зеленых глаз. Я сдалась первой и отвернулась.
— Думаю, у нас есть сейчас задача поважнее, чем Лео. Мы должны выяснить, что происходит с тобой.
— Со мной? — удивилась я.
— Пришло время обратиться к врачу, Джулиана, — сказала Кейси.
Глава девятая
— Нет, я бы не считала, что дело только в этом, — ответила мне Хана.
— Он хочет вновь ощутить себя молодым. Свободным. Иметь возможность делать то, что хочется…
— Но у него жена и дети! — воскликнула Хана. — Все его желания должны опираться на этот факт. А то, что ему хочется чувствовать себя свободным, — это полная ерунда.
— В том-то и дело, — попыталась объяснить я Хане. — Он понимает, что на нем много обязательств. Он думает, что я его нагрузила детьми, заботами, проблемами…
— Джулиана, но ты говоришь так, как будто принимаешь его сторону!
Кейси больше не могла сдерживаться.
— Для танго нужны двое. Твоя терпимость — это что-то невероятное. Ты хотя бы отговаривала его от этого поступка или, наоборот, поощряла? Как было в тот раз, когда он уезжал в свое… маленькое путешествие?
— Нет-нет. Я никогда не поощряла его. Я дала согласие, но с большой неохотой. А в этот раз я прямо сказала, что против.
Я безо всяких церемоний заявила ему, что не хочу, чтобы он выходил на пенсию, и не хочу, чтобы он уезжал.
— И?.. — в ожидании произнесла Кейси.
— Ты его видишь здесь? — спросила я ее, протягивая руки к моей крестной дочери Эбби, которая засунула большой палец в ротик и, маленький ангел, тихонько погрузилась в сон.
— Вы все обсудили? — спросила Кейси.
— Нет, — призналась я. — В последнее время он больше времени проводил за компьютером или в центре йоги, чем со мной.
— Но это же, как раз тот случай, который описывался в одном из писем. Помнишь, там жена все время переписывалась со своим другом из Остина. Ты тогда написала в ответ, что существует понятие неверности на уровне не только физиологии, но и интеллекта, психологии, эмоций, и время, которое отводится общению в Сети, не должно быть даже сравнимо со временем, уделяемым семье.
— О неверности в широком смысле говорила как раз ты, Кейси, — напомнила ей я.
— Мне кажется, что эта фраза звучит неплохо, — со вздохом произнесла она. — Хорошо, пусть мы не можем сказать, что эти случаи похожи. У нас есть парень, который…
— После достижения сорокадевятилетнего возраста осознал, что смертен и решил договориться с высшими силами о том, как обрести бессмертие или все успеть, — закричал Гейб из своей комнаты. — Если я услышу эту басню еще раз, меня вывернет наизнанку. Почему отец Люка сумел пережить этот возраст без таких крайностей? Или отец Джастин?
— Отец Джастин, по-моему, мошенник, — вмешалась Каролина.
— А Лео не имеет судимостей и проблем с законом, поэтому он святой! — закричал Гейб еще громче. — Ты к этому клонишь? Если он не мошенник, то это только должно было удержать его от того, что он сделал! А получилось наоборот!
— Я думаю, что папа просто задумывался о жизни, — прошептала Каролина.
— Не стоит тратить много времени на то, чтобы думать о жизни, — заявила Хана. — Есть вещи, которые ты делаешь. Есть вещи, о которых ты думаешь. Д есть вещи, о которых лучше не думать и тем более не делать их.
— Аминь, — произнес Гейб-старший. — Мне надо прилечь на часик. Джулиана, ты не возражаешь? Тебе нужно держать ноги поднятыми вверх, а сверху положить пакеты со льдом. Ты сделаешь, как я тебе велел?
Я послушно кивнула. Как и многие еврейские мужчины, достигшие определенного возраста, даже те, кто всю жизнь занимался продажей воздушных змеев, Гейб Штейнер-старший обладал в моих глазах авторитетом врача.
— Я побуду с ней, мистер Штейнер, — проговорила Кейси. — Я о ней позабочусь.
— Я хочу приготовить ужин, — сказала Хана, — если мне удастся найти, хоть что-то в вашем холодильнике.
— Но там есть грибы и тофу, несколько упаковок, — ответила я ей.
— Тофу! — презрительно повторила она. — Гейб, мне нужны курятина, четыре куска грудинки, розмарин, французский хлеб, рис, только нормальный, и дюжина яиц.
— Хана, я хотел прилечь, — объяснил ей Гейб-старший.
— Позже. Сейчас мне надо готовить. Каролина, тебе тоже придется мне помочь, потому что сидеть здесь, как картинка — а ты для меня картинка, — не годится. Я хочу, чтобы ты убрала в доме. Вынеси из своей комнаты грязное белье. А потом из комнаты брата…
— Брата?! — Каролина не скрывала возмущения. — Не собираюсь я этого делать.
— Чтобы он забрал Аврору в парк. Он повезет ее на велосипеде, знаешь, в такой симпатичной корзинке впереди. Может, ты хочешь это сделать?
Каролина яростно замотала головой.
— Вот и хорошо, — невозмутимо продолжила Хана. — Он поиграет с ней в парке, пока мы приведем в порядок дом.
— Эбби спит, — сказала Кейси. — Я могу помочь со стиркой, а Каролина пусть вытрет пыль, потому что потом мне надо поговорить с Джулианой.
Кейси еще не знала о том вечернем разговоре, который состоялся у меня с мужем накануне его ухода. Мне не терпелось с ней поговорить, но я хотела, чтобы это произошло с глазу на глаз. Все случилось так быстро, что мне до сих пор не верилось. Я целый вечер уговаривала Лео обсудить все с Кейси, но он настойчиво повторял, что хочет спать. Он удерживал меня в объятиях какое-то время, потом даже попытался заняться со мной сексом, сказав, что понимает причины моей паники, и все мои слова словно проваливались в темную бездну, не находя в его сердце отклика.
— Лео, а ты не подумал, что я могу продать дом? Я могу переехать в город… Жить в Нью-Йорке, а не в какой-то дыре.
— Ты не можешь это сделать, Джулиана, ведь у нас совместно нажитое имущество, — напомнил он мне.
— Но я могу подделать твою подпись, — пригрозила ему я.
— Если ты способна на такое, тогда вперед, — сказал Лео. — Но я думаю, что это не решит твоих проблем.
— Ты что, Далай-лама? — воскликнула я, выскакивая из кровати, но острая боль в колене отбросила меня назад. — Что это за ерунда? Откуда ты набрался этого философского бреда? Делай, как считаешь нужным, и все будут счастливы? А что будет с нами? Что будет с домом? С твоими священными помидорными рассадами?
— Все это не имеет значения, потому что лишено духовного смысла, — ответил мне Лео, укладываясь на свою ортопедическую подушку. — Материя лишена духовного смысла. — Он усмехнулся. — Джулиана, не волнуйся. Я специально говорю так, чтобы раззадорить тебя немного. Ты знаешь, что я озабочен всеми этими вопросами не меньше тебя. Но ты справишься. Ты очень способная. Ты очень энергичная женщина. У тебя есть друзья. Они готовы всегда прийти тебе на помощь. Мои родители всегда рады оказать тебе поддержку. У тебя есть творческая жилка, которая поможет найти правильный взгляд на происходящее. У тебя хороший доход, его хватит на любой крем, который придется тебе по душе, то есть по лицу. Я не думаю, что ты дашь мне основания для волнений. И потом, я буду на связи постоянно.
Но он не был на связи. Вообще. Он не стал оставлять свои координаты, так как не мог наверняка сказать, где будет находиться в тот или иной день. Он настоял на том, чтобы я приняла от него большой коричневый конверт, в котором, по его словам, будет подробная информация о его знакомых: где они живут, как к ним позвонить, с кем передать сообщение. Оказалось, что это полная чушь. В конверте лежали только наши завещания, номера страховок и номер пейджера, а еще какая-то странная открытка, на которой был изображен парень в раскрашенной кругами машине, и стояла подпись Лео: «С любовью».
— У меня в Вайоминге есть друзья, которые летом живут в горах, а на зиму перебираются в город, где снимают квартиры. Они выполняют разную работу, чтобы выжать все деньги из туристического сезона, и стараются появляться в городе только в случае крайней необходимости.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? Какого черта ты мне все это рассказываешь?
Он выглядел искренне удивленным.
— Зачем мне знать, как живет кучка идиотов, которые настолько эгоистичны, что им плевать даже на себя. Для меня их жизнь кажется хуже, чем… турпоходы.
Лео знал, что я с презрением отношусь к кемпингам, которые кажутся мне искусственной формой приобщения к природе.
— А как же вещи, которые тебе понадобятся, пока ты будешь путешествовать в своем межгалактическом пространстве? Город и горы — это так романтично! Одежда, книги — как быть с этими вещами?
— Книги можно брать в библиотеке, — сказал Лео. — А одежда… Есть люди, у которых не такой большой аппетит к вещам, Джулиана. Далеко не всем, особенно работающим дома, нужны двадцать пар туфель, девять из которых…
— Черные, Лео, черные. Ты мне говорил об этом уже раз пятьдесят. Но я еще раз повторяю, что я не просто работаю дома. Я выступаю перед большим собранием, состою в учредительном совете журнала. Я встречаюсь с друзьями, и мне надо хорошо выглядеть, потому что того требует определенный кодекс. Мне надоело с тобой спорить, Лео. Ты не Ганди. Не будь у тебя стабильного дохода, который измеряется…
— Я бы не стал это формулировать столь грубо, Джулиана… — сухо прервал меня Лео.
— Лео, но твоя работа оплачивается налогоплательщиками, и ты не смог бы играть в свои глупые игры сейчас, не имей хотя бы гроша за душой. Ты придумал свое путешествие Улисса, черт тебя подери, потому что не знаешь, чем заняться. Ты не похож на этих вечных странников в банданах, Лео… может, тебе бы этого и хотелось, но у тебя есть диплом экономиста, а работал ты, позволь тебе напомнить, юристом, который намертво впивался в большое вымя под названием «бюджетные деньги»…
— Если я буду слушать тебя и дальше, то только расстроюсь, — буркнул он, отворачиваясь и зевая, но я видела, что он намеренно зевал, изображая спокойствие и скуку. — Я делал свою работу. Я пытался помочь людям. Я делал добро всем, кроме себя. Я жил без страсти.
— Жил без страсти?
— Я не это имел в виду.
— Я тоже, — ответила я. — Я говорю не о том, что мы доказывали, как хорошо складывается сексуальная жизнь средней американской семьи. Я говорю о страсти, которая воплотилась в жизнь в виде трех маленьких человечков по имени Гейб, Каролина и Аврора Бореалис.
— Ради них я и желаю сделать то, что собираюсь сделать, Джулиана. Я хочу внести в свою жизнь свежее начало. Я хочу ценить время, проведенное с ними…
— Покинув их?
— Открыв для себя заново радость мира.
— Радость мира ты путаешь, дружок, с обычным эгоизмом. Ты принимаешь банальных бездельников за мудрецов. Какой же ты безмозглый тупица после этого!
— Это голословное обвинение, Джулиана. Обычно это я отличаюсь тем, что бросаюсь такими словами, как утверждает Кейси, твой гуру, живущая вместе с матерью.
— Это еще что за бред?
— Но Кейси ведь живет с матерью. В тридцать пять лет.
— Ты же первый кричал, как важно, чтобы представители разных поколений умели находить общий язык.
— Джулиана, ты всегда путаешь разные понятия.
— Я раньше тобой гордилась, — неожиданно для себя произнесла я.
— Хммм, — протянул Лео. — Что изменилось?
— Я гордилась тобой до тех пор, пока ты не изменился.
— Если ты мной гордилась, почему не захотела носить мою фамилию?
Для меня это был как удар из космоса. Лео было все равно, когда мы женились, какую фамилию я возьму. Ему было приятно, что его женой станет дочь Амброуза Джиллиса. Я была так ошарашена, что только и сказала:
— Что? Но я дала детям твою фамилию.
— Нет, ты не так уж гордилась браком со мной. Ты по-прежнему в душе оставалась девочкой из богатой семьи. Ты смотрела на меня свысока. Ты не поняла, что мне все это было хорошо видно?
— Лео, это… — Это была правда. — Смешно.
— Затем ты стала звездой Шебойгана и частично Милуоки…
— Не смей поднимать на смех мою работу, — дрожащим голосом произнесла я.
— А ты не смей насмехаться над тем, что мне дорого.
— Я обеспокоена тем, что тебе не так уж дорога наша семья, Лео, — парировала я. — Я гордилась тем, что мы создали семью.
— Джулиана, ты не представляешь, что есть еще какие-то цвета, кроме тех, которые видишь ты.
— Не говори загадками. Я забочусь о детях. Ты хочешь, чтобы я была и мамой, и папой нашим детям, включая ребенка, которому не исполнилось еще и двух лет.
— Так или иначе, но ты все равно сама принимаешь решения в этой семье…
— Так или иначе, но я оказалась замужем за Лео Штейнером, редким мерзавцем.
— Я перестал быть для тебя крылатым Пегасом… Джулиана, я просто рабочая лошадка. — С этими словами, произнесенными под хлопанье его длинных густых ресниц, он повернулся набок и заснул сном младенца.
— Ты любишь Лео? — спросила меня Кейси, втирая мазь в мои зелено-желтые колени.
— Конечно, — ответила я ей. — Я не знаю. Какое это имеет значение? Ты любила Сарен?
— Конечно. Но только это не важно. Я была разгневана, и этот гнев привел меня к правильному решению. Вот это уже важно. Для себя я поняла одну важную вещь: если кто-то из партнеров не желает продолжения отношений, то отношения обречены. Сарен не хотела.
— Она действительно была лесбиянкой?
— Я не знаю. Может, нет. Наверное, в природе не существует «чистых» видов. В шоу, на которых парню приходится выбирать одну из двадцати претенденток на роль своей невесты, оказываются или женоненавистники, или нерешительные маменькины сынки.
— Вот как?
— Как правило. Я это часто вижу на практике. Сарен желает вернуться, она говорит, что хочет дружеских отношений.
— О Кейси!
— Мы не о Сарен говорим. Я спросила о том, любишь ли ты Лео. Когда пройдет твой гнев, как ты будешь действовать, если он вернется?
— Ты сказала «если», Кейси.
— Ты должна понимать мою оговорку, Джулиана.
Я понимала только одно: в арке, ведущей в столовую, стоял Гейб, но Гейб не мог устоять на месте и пяти минут. Он теребил своими длинными пальцами дверную ручку.
— Гейб! — крикнула я. — Ты, что там подслушиваешь? Он не обращал на меня внимания.
— Аори было жарко. Она уснула по дороге домой.
— Где она сейчас?
— Перед домом.
— Гейб, о чем ты говоришь? Ты не подумал, что такая маленькая девочка может оказаться жертвой какого-нибудь извращенца, если ее оставить одну?
— Мам, ты сама веришь тому, что говоришь? Извращенцы в Шебойгане?
— Принеси сюда свою сестру немедленно. — Я повернулась к Кейси. — Извини, что я тебя перебила.
Кейси не теряла времени даром. Она была занята тем, что быстро что-то писала на альбоме Аори.
— Что ты там пишешь? — спросила я подругу.
— Прочти.
Я повиновалась.
Она задумалась, а потом спросила:
— Что ты сказала Гейбу только что?
— Принести Аори.
— А о чем вы говорили до этого?
— О том, чтобы он перестал подслушивать.
Кейси откинулась назад, но ее изящные плечи некрасиво ссутулились.
— Джулиана, у тебя были еще падения, кроме того случая с тортом и потом в ресторане? Может, тебя беспокоит твое зрение? Болевые ощущения?
Я, молча смотрела на нее, мои синие глаза словно сражались за право выдержать прямой взгляд ее зеленых глаз. Я сдалась первой и отвернулась.
— Думаю, у нас есть сейчас задача поважнее, чем Лео. Мы должны выяснить, что происходит с тобой.
— Со мной? — удивилась я.
— Пришло время обратиться к врачу, Джулиана, — сказала Кейси.
Глава девятая
Дневник Гейба
Они никогда не ругались при детях.
Скорее они проголосовали бы за республиканца, чем отступили от этого правила.
Правило гласило: «Если вы хотите быть хорошими родителями, никогда не выясняйте отношений при детях». Они не нарушали этого правила. Несколько раз они почти подошли к тому, чтобы расширить формулировку. Однажды мама разбила бутылку лимонада, шарахнув ее об пол. Но позже извинилась перед нами. В один голос родители объясняли, что взрослые иногда могут быть еще неразумнее, чем дети. Я помню все довольно отчетливо, так как вскоре начался новый этап в жизни Кары, который можно было бы назвать «Да идите вы все к черту!»
— Как я должна чувствовать себя после ваших извинений? Лучше или хуже? — спросила сестра. — Многие взрослые, из тех, кого я знаю, действительно, кажутся мне неразумными.
После подобного замечания Каролине не разрешили идти гулять (в тот вечер она собиралась пойти на школьный футбольный матч, где обычно громко кричали, и Каролина бесконечно теребила бы волосы, пожираемая взглядами ребят из старших классов).
На следующий день у моего отца полетела электронная почта. Поскольку я считался в семье главным любителем компьютерной техники, то подозрение, прежде всего, пало на меня. Но я резонно возразил отцу, что не стал бы, вставать ни свет ни заря, чтобы отомстить за оставленную дома Каролину. У нее, а не у меня были все основания разозлиться.
Мой отец направился к Каре.
Он поджаривал ее на медленном огне (целых сорок пять минут, в течение которых она ни разу не взглянула в сторону, что было первым и наивернейшим признаком того, что моя сестра врет). Она защищалась мастерски. Кара возразила, что ей не разрешают пользоваться даже маминым ноутбуком, так что уже говорить об электронной почте отца? И вообще ей не было никакого смысла взламывать эту программу, так как она сама часто общается по электронной почте с друзьями, которых у нее великое множество, от Милуоки и до Мауи. Отец не мог уличить ее, так как не имел вещественных доказательств, хотя Каролина выдала себя, когда сказала отцу, что вздувшаяся от волнения вена на лбу делает его похожим на неразумного ребенка. Отец не выдержал и воскликнул: «Каролина, ты ведешь себя как-то извращенно! Что заставило тебя делать мне гадости? Мы ведь извинились, за то, что расстроили вас!»
— Наверное, ты прав, — пожав плечами, сказала Каролина, — просто я считаю нормальным, что вы иногда ссоритесь. Так что и извиняться не было никакой необходимости.
Но этот разговор относился к прошлой эпохе, к тем золотым денькам, которые ушли безвозвратно. Потом случилась решающая битва. Мы с Люком сидели в моей спальне, и нам было хорошо слышно, как родители вернулись из ресторана и шипели друг на друга, а иногда даже переходили на довольно громкий крик. Это было в пятницу вечером, за пару дней до того, как Лео ушел. Моя комната примыкала к родительской спальне. Хотя они явно ссорились, что было редкостью, они не пытались сбавить обороты, и даже тот факт, что они могут разбудить ребенка, их не останавливал. Я сделал музыку громче, как бы намекая на то, что отец с матерью в доме не одни, но сигнал, как говорится, прошел мимо. Мы слушали не привычную музыку, а «Вестсайдскую историю», потому что нам задали домашнее задание, и мы с Люком трудились в поте лица. Я посмотрел на Люка и пожал плечами. Он ответил мне таким же жестом. Я пару раз слышал, как Пэг и Нейт, родители Люка, начинали «разбор полетов», и Люк тогда сказал, что к нему это не имеет ни малейшего отношения. Он еще добавил, что для них это такая забава, как хобби. Поэтому, столкнувшись с похожей ситуацией у нас дома, мы продолжили заниматься своим делом: сочиняли пародию на сюжет и мотив «Вестсайдской истории», которую назвали «Новой Вестсайдской историей». Главными героями мы выбрали евреев-хасидов, богатых и важных. Я помню, как встречал их в округе, где жил дедушка Джиллис. Бывало, мы гуляли с ним, и он указывал на мужчин с пейсами и в кашемировых пальто, произнося при этом: «Бриллианты-алмазы». Он так и выражался, но в этом не было ничего антисемитского, потому что, оказывается, многие из тех мужчин занимались торговлей алмазами.
Мы с Люком выбрали вариант пародии — иначе пришлось бы писать сравнительную характеристику «Ромео и Джульетты» (текста Шекспира и кинофильма, в котором снялись ди Каприо и та симпатичная рыженькая актриса). Меня заставляли читать «Ромео и Джульетту», наверное, каждый год, начиная с седьмого класса. Нам предложили на выбор творческое задание или сочинение. Мы выбрали творческое задание, потому что его можно было выполнять группой по два или даже по четыре человека. После занятий в школе, в пятницу, мы созвонились, и я сказал, что написать пародию было бы весьма неплохо, на что Люк сначала ответил отказом, но через час перезвонил, сообщив, что уже идет ко мне.
Люк считался моим другом. Лучшим другом. Он все еще более или менее мой лучший друг.
Тогда он был популярным, потому что был звездой местной футбольной команды, демонстрируя великолепную скорость, но ноль мастерства, то есть по стандартам Шебойгана Люк считался великолепным и многообещающим.
Он был моим другом только за пределами школы. С четырех часов пополудни в пятницу и до ужина в воскресенье. Он жил по соседству, но в школе обычно ограничивался кивком головы, как будто мы знали друг друга по воскресным посещениям церкви или что-то в этом роде. Люк боялся, что потеряет популярность, если кто-то узнает, что он имеет, хоть что-то общее с ОС, и я не могу сказать, что ненавидел его за это.
Я воспринимал такое положение вещей как круговорот вещей в природе, когда хищные делают своей добычей слабых, и этот закон был основополагающим для выживания в условиях школы. Учителя прекрасно об этом знали, хотя и кричали громче всех, что «в нашей школе нет места тем, кто строит отношения с товарищами на силе и грубости». Школа казалась мне заповедником, где разгуливают львы и антилопы, которые за десять лет усвоят, что у них есть три пути: наплевать на все опасности, научиться драться или сойти с ума.
Не буду скрывать, что в поведении Люка многое вызывало у меня смех. Он был достаточно смелым, для того чтобы обгонять на поле какого-нибудь дебила, которого родной отец лет с десяти кормил сырой печенкой и пичкал стероидами и который грозился сломать Люку ноги. Но при этом Люку не хватало смелости появиться на людях с человеком, с которым он прекрасно общался и находил общий язык. Мы вместе выезжали на лошадях, и все было великолепно до тех пор, пока никто из его знакомых не знал о том, что мы дружим.
Хищник боится более грозного хищника.
Моя мама просто сходила с ума, когда замечала те странности, которые ей не надо было замечать. В свой последний день рождения Люк устраивал грандиозную вечеринку, с хорошим столом и развлечениями, все гости остались переночевать, но Люк пригласил только ребят из своей команды, кстати, не самых блестящих игроков.
Меня он не позвал.
Это был первый раз, когда Люк открыто обозначил границы нашей дружбы.
Потом он объяснил, вернее, я слышал, как его мама объясняла моей по телефону, что «командный дух» нельзя нарушать. Тренер якобы поощряет совместное времяпровождение игроков, чтобы те могли лучше почувствовать друг друга во время игры. Они должны действовать как единый организм. Все это было наполовину правдой, а наполовину чушью собачьей, хотя я бы сказал, что это полная чушь.
— Но, Пэг, как ты думаешь, что должен почувствовать Гейб? — услышал я слова мамы.
Я в это время лежал на диване, раздираемый желанием вырвать у нее трубку и швырнуть телефон о стену или просто схватить трубку и металлическим голосом произнести: «Семья Штейнеров-Джиллис не может в данный момент ответить на ваш звонок…» Я весь извивался от стыда. Потому что она не отставала от матери Люка. Она сказала: «Смущен? Ты и вправду веришь, что Гейб был бы смущен, оказавшись на вечеринке у мальчика, которого знает с десяти лет, ночевавшего в нашем доме раз сто и проводившего с нами чуть ли не все лето, только потому, что Гейб не играет в футбол?! Пэг, он знает о футболе все, что положено знать. Он смотрит футбольные матчи». Наступила пауза. «Он играет в шахматы. Я не о том говорю. Пэг, я думаю, что ты лукавишь. Это Люк был бы смущен, если бы Гейб познакомился с его друзьями. Я знаю, что дети бывают жестокими, Пэг. Я это знаю, как никто, но все дети разные, и Гейб…» Если она начнет расхваливать мои достоинства, я встану и заткну ей рот бейсбольной битой. «Как ты посчитаешь нужным, Пэг. Просто передай Люку, что я не могу, конечно, влиять на их отношения, и мне очень жаль».
После подобных инцидентов, а, к счастью, их было немного, потому что даже моя мама не хотела быть навязчивой, хотя и была на это способна, она всегда приходила ко мне в комнату и садилась на диван. Она трогала меня за ногу, зная, что я не сплю. До сих пор не могу понять, как я мог ощущать одновременно желание обнять ее и задушить, когда она говорила: «Я знаю, что тебе больно и обидно. Не отрицай этого. Но ты благородный человек. Я восхищаюсь тобой, за то, что ты находишь в себе силы прощать его».
Меня это просто убивало. Ее восхищение. Искреннее. Но в одном мама была права. Довольно сложно перенести без ощущения униженности тот факт, что твой лучший друг так дозирует дружеские отношения. Однако ты быстро усваиваешь, что пятьдесят процентов хотя бы чего-то — это лучше, чем сто процентов полного ничего. Мне и не хотелось ходить на вечеринки, где парни с полным отсутствием интеллекта распивают пиво, но дело в том, что меня туда и не звали.
Я решил, что не стану обращать внимание на то, что Люк старается избегать общения со мной, потому что на самом деле это была его проблема — не найти в себе смелости признать, что ты имеешь право дружить, с кем хочешь. Он не очень умело придумывал способы, как ограничивать общение со мной, обычно говоря: «У меня тут кое-какие дела, Гейб». Таков мир, коллега, как сказал бы дедушка Джиллис. Любой, кто поймал пятифунтового окуня, мечтает о семифунтовом. И за примером далеко ходить не надо. Возьмите моего отца.
В конце концов, я тоже не святоша. Дело в том, что дети, обучающиеся по одной особой образовательной программе, тоже не находят общего языка. И в этой среде действуют свои законы разделения. Вы никогда не скажете, что у меня есть какие-то проблемы. Моя мама, конечно, думает, что я очень красивый парень, но это не так. Я не красивый, но и не уродливый. Я похож на Лео. А вот другой парень, с которым я дружу, он… отличается. У него широко расставленные и очень глубоко посаженные глаза. Но он прекрасный парень. Может починить любую технику в мгновение ока, соберет и разберет самую сложную машину за десять минут. Он начнет напевать себе под нос какую-то мелодию, которую никто не знает, — и вот уже вырисовывается знакомая вещь. Существуют категории внутри категории под названием «особый педагогический случай». Самое тягостное зрелище представляют дети с большими эмоциональными проблемами, из неблагополучных семей, усыновленные или серьезно обиженные в детстве. У меня всего этого, к счастью, не было.
Скорее они проголосовали бы за республиканца, чем отступили от этого правила.
Правило гласило: «Если вы хотите быть хорошими родителями, никогда не выясняйте отношений при детях». Они не нарушали этого правила. Несколько раз они почти подошли к тому, чтобы расширить формулировку. Однажды мама разбила бутылку лимонада, шарахнув ее об пол. Но позже извинилась перед нами. В один голос родители объясняли, что взрослые иногда могут быть еще неразумнее, чем дети. Я помню все довольно отчетливо, так как вскоре начался новый этап в жизни Кары, который можно было бы назвать «Да идите вы все к черту!»
— Как я должна чувствовать себя после ваших извинений? Лучше или хуже? — спросила сестра. — Многие взрослые, из тех, кого я знаю, действительно, кажутся мне неразумными.
После подобного замечания Каролине не разрешили идти гулять (в тот вечер она собиралась пойти на школьный футбольный матч, где обычно громко кричали, и Каролина бесконечно теребила бы волосы, пожираемая взглядами ребят из старших классов).
На следующий день у моего отца полетела электронная почта. Поскольку я считался в семье главным любителем компьютерной техники, то подозрение, прежде всего, пало на меня. Но я резонно возразил отцу, что не стал бы, вставать ни свет ни заря, чтобы отомстить за оставленную дома Каролину. У нее, а не у меня были все основания разозлиться.
Мой отец направился к Каре.
Он поджаривал ее на медленном огне (целых сорок пять минут, в течение которых она ни разу не взглянула в сторону, что было первым и наивернейшим признаком того, что моя сестра врет). Она защищалась мастерски. Кара возразила, что ей не разрешают пользоваться даже маминым ноутбуком, так что уже говорить об электронной почте отца? И вообще ей не было никакого смысла взламывать эту программу, так как она сама часто общается по электронной почте с друзьями, которых у нее великое множество, от Милуоки и до Мауи. Отец не мог уличить ее, так как не имел вещественных доказательств, хотя Каролина выдала себя, когда сказала отцу, что вздувшаяся от волнения вена на лбу делает его похожим на неразумного ребенка. Отец не выдержал и воскликнул: «Каролина, ты ведешь себя как-то извращенно! Что заставило тебя делать мне гадости? Мы ведь извинились, за то, что расстроили вас!»
— Наверное, ты прав, — пожав плечами, сказала Каролина, — просто я считаю нормальным, что вы иногда ссоритесь. Так что и извиняться не было никакой необходимости.
Но этот разговор относился к прошлой эпохе, к тем золотым денькам, которые ушли безвозвратно. Потом случилась решающая битва. Мы с Люком сидели в моей спальне, и нам было хорошо слышно, как родители вернулись из ресторана и шипели друг на друга, а иногда даже переходили на довольно громкий крик. Это было в пятницу вечером, за пару дней до того, как Лео ушел. Моя комната примыкала к родительской спальне. Хотя они явно ссорились, что было редкостью, они не пытались сбавить обороты, и даже тот факт, что они могут разбудить ребенка, их не останавливал. Я сделал музыку громче, как бы намекая на то, что отец с матерью в доме не одни, но сигнал, как говорится, прошел мимо. Мы слушали не привычную музыку, а «Вестсайдскую историю», потому что нам задали домашнее задание, и мы с Люком трудились в поте лица. Я посмотрел на Люка и пожал плечами. Он ответил мне таким же жестом. Я пару раз слышал, как Пэг и Нейт, родители Люка, начинали «разбор полетов», и Люк тогда сказал, что к нему это не имеет ни малейшего отношения. Он еще добавил, что для них это такая забава, как хобби. Поэтому, столкнувшись с похожей ситуацией у нас дома, мы продолжили заниматься своим делом: сочиняли пародию на сюжет и мотив «Вестсайдской истории», которую назвали «Новой Вестсайдской историей». Главными героями мы выбрали евреев-хасидов, богатых и важных. Я помню, как встречал их в округе, где жил дедушка Джиллис. Бывало, мы гуляли с ним, и он указывал на мужчин с пейсами и в кашемировых пальто, произнося при этом: «Бриллианты-алмазы». Он так и выражался, но в этом не было ничего антисемитского, потому что, оказывается, многие из тех мужчин занимались торговлей алмазами.
Мы с Люком выбрали вариант пародии — иначе пришлось бы писать сравнительную характеристику «Ромео и Джульетты» (текста Шекспира и кинофильма, в котором снялись ди Каприо и та симпатичная рыженькая актриса). Меня заставляли читать «Ромео и Джульетту», наверное, каждый год, начиная с седьмого класса. Нам предложили на выбор творческое задание или сочинение. Мы выбрали творческое задание, потому что его можно было выполнять группой по два или даже по четыре человека. После занятий в школе, в пятницу, мы созвонились, и я сказал, что написать пародию было бы весьма неплохо, на что Люк сначала ответил отказом, но через час перезвонил, сообщив, что уже идет ко мне.
Люк считался моим другом. Лучшим другом. Он все еще более или менее мой лучший друг.
Тогда он был популярным, потому что был звездой местной футбольной команды, демонстрируя великолепную скорость, но ноль мастерства, то есть по стандартам Шебойгана Люк считался великолепным и многообещающим.
Он был моим другом только за пределами школы. С четырех часов пополудни в пятницу и до ужина в воскресенье. Он жил по соседству, но в школе обычно ограничивался кивком головы, как будто мы знали друг друга по воскресным посещениям церкви или что-то в этом роде. Люк боялся, что потеряет популярность, если кто-то узнает, что он имеет, хоть что-то общее с ОС, и я не могу сказать, что ненавидел его за это.
Я воспринимал такое положение вещей как круговорот вещей в природе, когда хищные делают своей добычей слабых, и этот закон был основополагающим для выживания в условиях школы. Учителя прекрасно об этом знали, хотя и кричали громче всех, что «в нашей школе нет места тем, кто строит отношения с товарищами на силе и грубости». Школа казалась мне заповедником, где разгуливают львы и антилопы, которые за десять лет усвоят, что у них есть три пути: наплевать на все опасности, научиться драться или сойти с ума.
Не буду скрывать, что в поведении Люка многое вызывало у меня смех. Он был достаточно смелым, для того чтобы обгонять на поле какого-нибудь дебила, которого родной отец лет с десяти кормил сырой печенкой и пичкал стероидами и который грозился сломать Люку ноги. Но при этом Люку не хватало смелости появиться на людях с человеком, с которым он прекрасно общался и находил общий язык. Мы вместе выезжали на лошадях, и все было великолепно до тех пор, пока никто из его знакомых не знал о том, что мы дружим.
Хищник боится более грозного хищника.
Моя мама просто сходила с ума, когда замечала те странности, которые ей не надо было замечать. В свой последний день рождения Люк устраивал грандиозную вечеринку, с хорошим столом и развлечениями, все гости остались переночевать, но Люк пригласил только ребят из своей команды, кстати, не самых блестящих игроков.
Меня он не позвал.
Это был первый раз, когда Люк открыто обозначил границы нашей дружбы.
Потом он объяснил, вернее, я слышал, как его мама объясняла моей по телефону, что «командный дух» нельзя нарушать. Тренер якобы поощряет совместное времяпровождение игроков, чтобы те могли лучше почувствовать друг друга во время игры. Они должны действовать как единый организм. Все это было наполовину правдой, а наполовину чушью собачьей, хотя я бы сказал, что это полная чушь.
— Но, Пэг, как ты думаешь, что должен почувствовать Гейб? — услышал я слова мамы.
Я в это время лежал на диване, раздираемый желанием вырвать у нее трубку и швырнуть телефон о стену или просто схватить трубку и металлическим голосом произнести: «Семья Штейнеров-Джиллис не может в данный момент ответить на ваш звонок…» Я весь извивался от стыда. Потому что она не отставала от матери Люка. Она сказала: «Смущен? Ты и вправду веришь, что Гейб был бы смущен, оказавшись на вечеринке у мальчика, которого знает с десяти лет, ночевавшего в нашем доме раз сто и проводившего с нами чуть ли не все лето, только потому, что Гейб не играет в футбол?! Пэг, он знает о футболе все, что положено знать. Он смотрит футбольные матчи». Наступила пауза. «Он играет в шахматы. Я не о том говорю. Пэг, я думаю, что ты лукавишь. Это Люк был бы смущен, если бы Гейб познакомился с его друзьями. Я знаю, что дети бывают жестокими, Пэг. Я это знаю, как никто, но все дети разные, и Гейб…» Если она начнет расхваливать мои достоинства, я встану и заткну ей рот бейсбольной битой. «Как ты посчитаешь нужным, Пэг. Просто передай Люку, что я не могу, конечно, влиять на их отношения, и мне очень жаль».
После подобных инцидентов, а, к счастью, их было немного, потому что даже моя мама не хотела быть навязчивой, хотя и была на это способна, она всегда приходила ко мне в комнату и садилась на диван. Она трогала меня за ногу, зная, что я не сплю. До сих пор не могу понять, как я мог ощущать одновременно желание обнять ее и задушить, когда она говорила: «Я знаю, что тебе больно и обидно. Не отрицай этого. Но ты благородный человек. Я восхищаюсь тобой, за то, что ты находишь в себе силы прощать его».
Меня это просто убивало. Ее восхищение. Искреннее. Но в одном мама была права. Довольно сложно перенести без ощущения униженности тот факт, что твой лучший друг так дозирует дружеские отношения. Однако ты быстро усваиваешь, что пятьдесят процентов хотя бы чего-то — это лучше, чем сто процентов полного ничего. Мне и не хотелось ходить на вечеринки, где парни с полным отсутствием интеллекта распивают пиво, но дело в том, что меня туда и не звали.
Я решил, что не стану обращать внимание на то, что Люк старается избегать общения со мной, потому что на самом деле это была его проблема — не найти в себе смелости признать, что ты имеешь право дружить, с кем хочешь. Он не очень умело придумывал способы, как ограничивать общение со мной, обычно говоря: «У меня тут кое-какие дела, Гейб». Таков мир, коллега, как сказал бы дедушка Джиллис. Любой, кто поймал пятифунтового окуня, мечтает о семифунтовом. И за примером далеко ходить не надо. Возьмите моего отца.
В конце концов, я тоже не святоша. Дело в том, что дети, обучающиеся по одной особой образовательной программе, тоже не находят общего языка. И в этой среде действуют свои законы разделения. Вы никогда не скажете, что у меня есть какие-то проблемы. Моя мама, конечно, думает, что я очень красивый парень, но это не так. Я не красивый, но и не уродливый. Я похож на Лео. А вот другой парень, с которым я дружу, он… отличается. У него широко расставленные и очень глубоко посаженные глаза. Но он прекрасный парень. Может починить любую технику в мгновение ока, соберет и разберет самую сложную машину за десять минут. Он начнет напевать себе под нос какую-то мелодию, которую никто не знает, — и вот уже вырисовывается знакомая вещь. Существуют категории внутри категории под названием «особый педагогический случай». Самое тягостное зрелище представляют дети с большими эмоциональными проблемами, из неблагополучных семей, усыновленные или серьезно обиженные в детстве. У меня всего этого, к счастью, не было.