Уилсон Митчел. Встреча на далеком меридиане

   И в этот момент загрохотал гром долго собиравшейся грозы, напугав их своими мощными раскатами, и они молча, не шелохнувшись, стояли в темноте, открыв глаза, боясь хотя бы единым движением нарушить эту минуту близости. Молния осветила комнату, которую Ник еще и не видел, мелькнули очертания стульев, силуэт вазы с цветами на столе, голубая стена... Тут раздался новый удар грома, как будто прямо над головой - звук сокрушающей силы, грозно прокатившийся по небу, и наконец они услыхали шум и рев сильного прямого дождя, падающего с равномерным гулом водопада.
   Беззвучные рыдания сотрясали тело Анни.
   - Что с вами, Анни? Ну скажите же мне!
   - Я сама не знаю. Не надо было приводить вас сюда. Но мне так хотелось этого. Ник, правда!
   Он поцеловал ее в глаза, и она, немного успокоившись, прильнула к нему. Гроза уходила куда-то в сторону, все еще перерезая небо полосами слепящего света. Дождь не переставал.
   - Тогда почему вы отталкиваете меня?
   - Я ничего не могу с собой поделать. На меня вдруг надвигается мрак, и мне кажется, если я не вырвусь, я задохнусь, - проговорила она с отчаянием. - Или у меня такое ощущение, будто мой мозг - внутри стеклянного колпака, и это тоже непереносимо.
   Ник помолчал.
   - Вот так же было и с тем... с тем другим?
   Она кивнула.
   - Сегодня на теплоходе я сказала вам, что, встретив его, снова стала женщиной. Но я сказала неправду, - проговорила Анни. - В конце концов это и было одной из причин, почему мы расстались и почему я была даже рада, что он ушел. - Она отодвинулась от Ника. - Дайте мне сигарету. - Она вздохнула, словно признаваясь в полном своем бессилии.
   - А с вашим мужем?
   При слабом огоньке спички он увидел, что Анни покачала головой.
   - Тогда было совсем по-другому.
   - Значит, все объясняется просто. - Ник глубоко вдохнул в себя воздух. - Мужа вы любили по-настоящему.
   Она снова покачала головой.
   - Конечно, я его любила. Но это не так просто, как вам кажется... Ник! - вдруг вскрикнула она, словно моля о помощи. Теперь это была уже не та уравновешенная, улыбающаяся женщина, какой он видел ее в посольстве, и не та будто совсем юная, задумчиво ласковая девушка, какой она была весь этот день. Сейчас она терзалась мукой.
   - Ник! - снова вскрикнула она, бросившись к нему. От нее все еще шел еле уловимый запах духов, к которому примешивался теперь и слабый, нежный мускусный запах ее кожи и запах волос, и снова она казалась другой, потому что Ник уже понимал в ней больше того, что было открыто пониманию других. Он обнял ее просто и ласково, касаясь щекой ее щеки, но, когда она, грустно поцеловав его, отошла в сторону, он не стал ее удерживать.
   - Опять все будет точно так же, - с отчаянием проговорила Анни. - В глубине души я с самого начала знала, что это случится. Меня охватывал ужас...
   - Потому вы и были со мной так сдержанны?
   - Я не хотела, чтобы это произошло, - продолжала она взволнованно. - Я старалась избегать вас. Но когда мы оказались вдруг так близко... Ник! взмолилась она опять, и в голосе ее была та же мука. В бессильном отчаянии она барабанила своим маленьким кулаком по его руке, а сама прижалась лбом к его плечу. - Не сердитесь на меня. Поймите, меня никогда не оставляет страх. Мне нужен такой человек, который избавил бы меня от страха. Я борюсь с этим, но всякий раз в последнюю минуту мне хочется бежать, скрыться... Я потеряла слишком много близких, - проговорила она в тоске.
   Ник обнял ее.
   - Анни, дорогая, ну что мне сказать вам?
   - Не знаю, - ответила она печально. Она снова нежно коснулась щекой его щеки, словно изучая его лицо. - Не знаю, не знаю. Ведь я отлично понимаю это: все, что произошло со мной, не страшнее того, что происходит со множеством других людей. - Она вся как-то притихла. - В ту ночь, когда в Лондоне погибли мои отец и мать, погибли еще сотни людей. Родители послали меня в убежище, и я ждала их там, но они так и не пришли. Но множество других отцов и матерей тоже не вернулись к своим детям.
   Она помолчала немного, а когда заговорила, голос ее вновь звучал как-то иначе, она вспомнила иное время.
   - Знаете, Ник, мой отец был замечательный человек - высокого роста, рыжеволосый и всегда такой уверенный в себе. Я была с ним, когда он строил плотину в Сезуми, я была с ним повсюду. И опять-таки: что из того? - Она вздохнула, отодвигаясь от Ника и как бы приходя в себя. - Очень многие дочери восхищаются своими отцами. И сыновья тоже. Разве вы своим не восхищались?
   - Пожалуй, да, - протянул Ник. - Но у нас дома...
   - А у меня никогда не было дома, - сказала Анни. - Я имею в виду один определенный дом, который остается в памяти на всю жизнь - он стоит на такой-то улице, а во дворе растет дерево и висят качели, и, что бы ни случилось, всегда можно вернуться поглядеть на него. Мы постоянно переезжали с места на место. Моим домом были люди. Когда умерли родители, всему пришел конец. Но ведь не у меня одной случилось такое горе, продолжала она страстно. - Я это знаю. Тогда я еще не боялась любить. Я безумно, отчаянно хотела любить кого-нибудь. И я действительно любила Элинор...
   - Но я ведь не знаю, кто такая Элинор, - ласково остановил ее Ник. Он вял ее руки в свои. - Я не знаю никого из тех, кто был в вашей жизни.
   - Я хочу, чтобы вы знали об Элинор, - заговорила Анни настойчиво. - Она работала буфетчицей в том отряде, который пришел расчистить дом, или, вернее, то, что осталось от нашего дома, и, когда я вернулась из убежища, она забрала меня к себе. Полтора года мы жили вместе, и мне кажется, я любила ее почти так же, как прежде любила мать, хотя трудно найти людей более разных. Не могу себе представить, что сказала бы о ней моя мать. Муж Элинор был морским офицером в Сингапуре, он погиб в начале войны. Она многое повидала в жизни. Может быть, даже чересчур многое, потому что время от времени она напивалась почти до потери сознания. Но по отношению ко мне она была замечательная: добрая, веселая, с ней всегда было интересно.
   - Тогда почему же вы ушли от нее?
   - Я не уходила от нее, - проговорила Анни с резкостью, удивившей Ника. - Я бы никогда не оставила ее. Она умерла почти такой же смертью, как и мои родители. - Анни опять оборвала себя и лишь немного погодя проговорила машинально: - Тогда вместе с ней погибло еще семьдесят два, человека, это было прямое попадание, и всех этих людей оплакивали, наверно, не меньше, чем я Элинор.
   - Вы говорите так, словно запрещаете себе иметь личное горе, - сказал Ник. - Ведь это же ваши утраты, почему вы отказываете себе в праве переживать их?
   - Я уже столько пережила, что стала как деревянная, - ответила Анни. И мне даже чудится иной раз, что я предала своих родных - ведь я ушла в убежище одна, а они остались дома. Я покинула их в такую минуту, когда была особенно нужна им.
   - Но вы же понимаете, что это неправда, ведь не умышленно вы так поступили.
   - Нет, все-таки в чем-то я виновата, - настаивала Анни. - То, как я вела себя потом, доказывает это. Почти полгода после смерти Элинор я ходила как потерянная, переезжала с места на место, занималась тем, что попадало под руку. Работала на фабрике. Но когда Оуэн наконец разыскал меня...
   - Я ведь и об Оуэне ничего не знаю. - Анни подняла на него глаза, хотела что-то сказать, но Ник продолжал: - И если вы любили его, то я не уверен, что мне очень хочется выслушивать исповедь об этой вашей любви. Я хочу знать только о вас, Анни. Только о вас.
   Она вскинула руки каким-то беспомощным жестом.
   - Но как вы сможете понять хоть что-нибудь обо мне, если я не расскажу об Оуэне? Я познакомилась с ним через Элинор. И мы трое были почти неразлучны. Он собирался жениться на Элинор, но "Таймс" послала его в Александрию приблизительно за месяц до того, как Элинор погибла. Я не думала, что когда-нибудь снова его увижу... Так вот, вернувшись в Лондон, он стал разыскивать меня и нашел. Помню, как я увидела его тогда - он шел мне навстречу, единственный на всем свете человек, который у меня остался, единственный, кого я в то время знала и любила. Но вместо того чтобы радостно кинуться к нему, я в каком-то необъяснимом ужасе повернулась и бросилась бежать...
   Ник ждал, пока она снова заговорит, но она смотрела на него молча, будто вдруг пришла к какому-то заключению.
   - Уже тогда во мне зародился страх, что если я кого полюблю, то обязательно потеряю этого человека, - сказала она.
   - Но он остановил вас, не дал вам убежать? - спросил Ник не сразу.
   От удивления у нее слегка расширились глаза.
   - Ну конечно же! Ведь я рассказываю о своем муже, Оуэне Робинсоне. Он взял меня к себе, заботился обо мне, нашел для меня дело. И женился на мне. Да, он не дал мне убежать, и это было одним из самых замечательных событий в моей жизни.
   Она снова закурила и отошла к окну. При свете далекой молнии ее поднятое кверху лицо казалось очень бледным и очень молодым. Ник чувствовал, что сейчас она бесконечно далека от него.
   - У нас с ним была такая интересная жизнь. В последний год войны благодаря моему знанию русского языка газета послала меня вместе с Оуэном сюда, в Москву. А после войны... Где мы только не побывали после войны! Оуэн любил переезжать с места на место - он хотел все видеть своими глазами, его тянуло туда, где кипела жизнь. Вот почему несколько лет назад мы снова вернулись сюда. Оуэну не терпелось посмотреть, как здесь все изменяется. - Анни глядела на город сквозь сетку дождя, на блестевшую внизу улицу, на ряды мокрых крыш. Ник не мог догадаться, о чем она думает, но она опять заговорила: - Конечно, с моей стороны неправильно воспринимать все это таким образом. Мы были счастливы. Этого у меня отнять нельзя. Я знаю женщин, которые...
   - При чем тут другие женщины? - решительно перебил ее Ник. - И какой смысл в том, что каждое свое чувство, все, что было с вами, вы сравниваете с тем, что случилось с кем-то другим? Главное то, что вы ведь абсолютно уверены, что не бросили его.
   - Нет, я его не бросила, - согласилась она. - Я не могла знать, что с ним. Он и сам не знал. Сперва мы оба думали, что он просто переутомился, что ему надо как следует отдохнуть и усиленно питаться. Мы собирались съездить в Италию. Я старалась, насколько было возможно, избавить его от всяких мелких забот. В тот день я была на телеграфе, посылала в газету материал. По дороге зашла кое-чего купить. Возвращаюсь домой и вижу, что возле тротуара стоит длинная сероватого цвета машина с красным крестом карета скорой помощи - и Оуэна уже спускают по лестнице на носилках. Оказывается, он пытался дозвониться мне, но я уже ушла с телеграфа. Он звонил знакомым корреспондентам, но никто не знал, где я. А я в то время стояла в длинной очереди в аптеке, чтобы купить ему аспирин и кодеин: я ведь думала, что у него начинается простуда. В конце концов он позвонил в посольство, и там приняли меры. Было уже поздно переправлять его в Лондон, даже и здешний хирург еще не успел вмешаться, как все было кончено.
   - Но вы же знаете - ничего не изменилось бы, если бы вы не стояли в то время в очереди, а были вместе с ним.
   - Я же говорила вам: то, что случилось со мной, случается и с другими людьми. Здесь, в этой стране, столько вдов, столько сирот... То, что пришлось пережить мне, пережили десятки миллионов. Об этом нельзя, невозможно не помнить. Может, поэтому я и не уезжаю отсюда.
   - Может быть, именно поэтому вам следовало бы уехать.
   - Возможно, - согласилась она, хотя в голосе ее не было убежденности. Но кто-то должен меня удержать, остановить, как тогда Оуэн в Лондоне, кто-то должен взять меня за руку и сказать: "Как ты ужасно выглядишь! Пойдем со мной, я о тебе позабочусь". И тогда все будет хорошо, я уверена в этом! Понимаете, - сказала она, взглянув на Ника, - я ищу такого человека так же отчаянно, как вы ищете то, что нужно вам. Я угадала это по вашему лицу в первый же раз, когда мы встретились. Я чувствую, что всякий раз, замыкаясь в себе - вот как сегодня, - вы уходите куда-то, куда никто не может последовать за вами.
   - А что, если мне тоже нужен кто-то?
   Она с сомнением покачала головой.
   - Я бы желала верить этому. Ник, очень, - сказала она горячо. - Но сейчас вы ищете не женщину.
   - Вы нужны мне, Анни. Зачем так говорить?
   - Но я же чувствую это! То, что вам необходимо сейчас, для вас гораздо важнее, чем женщина. Тут я ничего не в силах вам дать. Я могу кинуться под автобус, могу биться головой о стену - все равно я ничего не в состоянии сделать для вас, не смогу заменить собой то, что вам нужно. А через некоторое время, убедившись в этом, вы снова отправитесь на поиски, и на свете не найдется женщины, с которой вы могли бы быть счастливы до тех пор, пока не обретете того, что ищете. Разве это не правда? - умоляюще проговорила она. - Скажите, что я не ошибаюсь.
   Он ничего не ответил.
   - Потому что с вами именно так и случалось, - настаивала она, не сводя глаз с его лица, - всякий раз так - правда?
   - Да, - признался он наконец, испытывая подлинное облегчение от того, что может теперь говорить с ней совершенно открыто. - Это ужасно, когда тебя ничто не трогает. Но, Анни, клянусь вам - с вами у меня должно быть все по-другому.
   Она испытующе, очень серьезно посмотрела на него, потом отвернулась и опустила голову.
   - Вы сказали "должно быть", Ник, а не просто "будет". - Она вздохнула. - Ах, Ник, вам кажется, что вы говорите правду, вы хотите, чтобы это было правдой, но я-то не могу в это поверить. Даже когда я заставляю себя ведь и мне хочется, чтобы это было правдой, - все равно не верю.
   Она опять коснулась его плеча, прижалась к его руке.
   - Я так ясно вижу и понимаю вас, - сказала она. - Вы не успокоитесь, пока не получите все, что ищете, меньшее вас не удовлетворит, иначе вы давно бы отказались от поисков. И это не слабость ваша, это ваша сила. Но ищете вы не меня. Вы увидели меня, остановились ненадолго, чтобы отдохнуть, а потом пойдете дальше. - Она еще крепче обхватила его руку, словно рассердившись. - Я боюсь позволить себе полюбить того, кого снова потеряю, кто уйдет от меня.
   - Пойдемте вместе, Анни.
   - Ведь все равно ничего не выйдет.
   В голосе ее звучала мольба, она как будто просила пощады.
   - Давайте попытаемся.
   - Ник, у вас не хватит терпения. Ни у кого не хватит.
   - А мы попытаемся.
   - Я все равно найду способ сбежать от вас, - в отчаянии отговаривала она его. - Не потому, что захотела бы этого, но... Ведь я себя знаю, Ник. Я найду повод.
   - Ну хорошо, находите.
   Она снова пытливо и словно с мольбой посмотрела на него.
   - Вы говорите об этом так легко, вы просто не верите мне. Пусть будет по-вашему. Ник, но помните: что бы я ни говорила, как бы ни поступала, я хочу, чтобы это были вы!
   Ник обнял и поцеловал ее, и ее мягкие губы ответили ему. Но она все еще дрожала, хотя уже не так сильно. Она боролась с собой, готовая обратиться в бегство при малейших признаках опасности. И он понимал, что даже это немногое было с ее стороны уступкой - даром тем более щедрым, что уступка давалась ей нелегко.
   Он видел, что настаивать бесполезно, и вскоре ушел.
   8
   В ту ночь потоком ясного морозного воздуха с севера в Москву пришла осень. Ник почувствовал ее холодное дыхание, когда утром Гончаров вез его на машине в институт. Женщины, которые вышли еще в ярких летних платьях, дрожали от холода на залитых солнцем улицах. Темные грузовики, такси, легковые машины и автобусы неслись с поднятыми стеклами. Ник чувствовал апатию и усталость, хотя настал именно тот день, когда свет и движение жизни должны были бы пробиваться даже сквозь стекло, отгораживающее его от внешнего мира. Вместо того чтобы направить мысль на проблемы, ради которых он прибыл из такого далека, он поймал себя на том, что думает об Анни. И вместо того чтобы составить точный план намеченной работы, он вспоминал темную комнату, освещаемую острыми, мгновенными вспышками молний. "Что же я за человек? - сердито подумал он про себя. - Неужели я надеялся, что одна лишь перемена места произведет перемену и во мне самом?" Он ехал молча, и Гончарова это, по-видимому, удивляло, хотя он и не делал попытки нарушить молчание.
   Наконец Гончаров все же не выдержал и спросил:
   - Скажите, вам и в самом деле понравилось у меня в субботу?
   - Очень, - ответил Ник. - Мне понравились все ваши друзья - все без исключения.
   Гончаров кивнул, и на лице его отразилось чувство облегчения и удовольствия.
   - Ну, очень рад. Вы им тоже понравились. Знаете, они славные люди. Для многих из них жизнь не всегда была легкой, но, хотя им пришлось пройти через большие невзгоды и трудности, самое главное осталось в них нетронутым. Даже те, кто достиг высокого положения, не очерствели душой, не стали самодовольными и нетерпимыми. Я люблю людей, которые любят жизнь, - сказал он просто. - Людей, которые хотят жить, отвоевывают себе это право. Именно этим вот и отличаются лучшие наши люди. Взять, к примеру, моего зятя Петю или хотя бы Борю... - Он умолк, с гримасой отвращения отогнал от себя призраки прошлого и слегка улыбнулся. - Все в один голос сказали, что вас скорее можно принять за англичанина, чем за американца.
   - Меня? - в изумлении переспросил Ник. - Почему же?
   - Очевидно, потому, что для них сдержанность - качество, характерное для англичанина. - Он засмеялся. - Только я не уверен, что им пришлось хоть раз в жизни встретиться с англичанином.
   Промчавшись по шоссе, они въехали в ворота института. Вооруженная женщина-милиционер в проходной только кивнула им, она осторожно, маленькими глотками пила что-то горячее и дымящееся из толстой белой чашки.
   В кабинете Гончарова они сняли пиджаки и галстуки, как будто готовясь к тяжелой работе, и перешли в смежную с кабинетом лабораторию. Здесь на круглом белом экране осциллографа, извиваясь, как бесконечный червяк, колебалась, дрожала полоска зеленоватого света. Вдоль всей спинки того зеленого червяка тонкие светящиеся волоски с головками на концах поднимались вертикально и затем исчезали, сигнализируя случайные импульсы в лежавшем на столе счетчике Гейгера. Ник, наблюдая за импульсами, лишь мимоходом отметил про себя, что стержень каждого импульса слабее, а головка ярче, чем он ожидал.
   - Ну, с чего же мы начнем? - спросил Гончаров. - С того, в чем расходимся, или с того, в чем согласны? Ведь мы с вами во многом согласны. Мы оба с вами обнаружили частицы во много раз более высокой энергии, чем это предсказывала теория. И я думаю, что оба мы исключили возможность того, что это протоны, ускоренные за миллиарды лет электромагнитными полями внутри нашей галактики. Правда, при условии, - добавил он, - что мы подразумеваем галактику, имеющую форму толстого диска. Галактику в виде шара мы не исключаем.
   - Именно тут кончается единство наших мнений и начинаются разногласия, - сказал Ник. - То, что вы утверждаете, верно лишь в пределах ваших измерений. Пока еще не существует прибора, способного объяснить, каким образом энергия, измерением которой занимаюсь я, скопилась в нашей галактике. Скажите, - спросил он, - почему вы настаиваете на замкнутой галактике? Это что, кажется вам логически более убедительным?
   - Настаиваю? - Жестом руки и движением плеча Гончаров категорически отверг такое предположение. - Я не настаиваю. Если вам хочется, чтобы я признал возможность того, что, даже имея в виду ту энергию, которую я обнаружил, атмосферу бомбардируют частицы и из других галактик, пожалуйста, охотно признаю. Но ведь если даже мы с вами придем к согласию, это еще не значит, что мы установили истину. Я придерживаюсь теории замкнутой галактики только до тех пор, пока не будут исчерпаны все возможные исследования или пока я не буду убежден, что ваши измерения вернее моих.
   - Итак, мы снова вернулись к измерениям, - сказал Ник.
   - Выходит, что так, - согласился Гончаров невозмутимо.
   - Тогда с этого нам и придется начать, - сказал Ник, снова поворачиваясь к осциллографу, заинтриговавшему его с самого начала. Давайте начнем с приборов.
   Он повернул регулятор синхронизации осциллографа. Яркий извивающийся червячок задвигался взад и вперед в десять раз быстрее и стал прямой четкой полоской света, но неожиданно выскакивающие вертикально вверх импульсы не стали заметно шире. Ник слегка нахмурился. Он повернул регулятор в следующее положение, дав ускорение в сто раз, потом в тысячу раз, и все же усиленные импульсы расширились лишь незначительно. Нику пришлось увеличить скорость в сто тысяч раз, чтобы увидеть наконец структуру импульсов. Уже лет двадцать, как он занимался наблюдением импульсов на счетчике Гейгера, но таких, как сейчас, он никогда не видел: они имели плоскую головку и ширину гораздо меньшую одной миллионной доли секунды.
   - И как это вы, черт возьми, ухитрились добиться таких? - спросил Ник, озадаченный. - Вы что, загоняете их сюда силой?
   Гончаров ответил медленным кивком.
   - Идея здесь старая, а методы, правда, новые. Вот уже скоро год, как мы их применяем. Таким образом мы добиваемся очень высокого времени срабатывания. - Он улыбнулся. - Это Валино достижение, она над этим работала.
   - Валя? - Ник рукой указал через плечо, словно еще длился тот субботний вечер и Валя находилась в соседней комнате, где накрывала стол "для гостей. - Та самая Валя?
   - Да, та самая Валя. Она все больше и больше занимается нашими схемами.
   Ник выключил напряжение, отсоединил счетчик, перевернул маленькое квадратное шасси. Повертев его в руках, он обнаружил, что это не обычный высоковольтный генератор, схема была сложная. Отдельные ее элементы были более или менее типовые, но определить назначение миниатюрных электронных ламп Ник не мог - он еще не был знаком с советскими техническими стандартами. Характерный импульс мог исходить только от несбалансированного мультивибратора, и Гончаров указал Нику на двойной пентод, выходную характеристику которого Валя остроумно использовала.
   - Удивительная женщина, просто находка, - проговорил Ник. - Вам очень повезло.
   - Она со мной почти и не работала, - пояснил Гончаров. - Вот уже несколько лет, как ей очень протежирует моя сестра, но сам я как-то не обращал на нее внимания. Во-первых, она казалась мне чересчур хорошенькой, а поскольку на свете может быть только одна Кюри, трудно было ожидать, что хорошенькая женщина окажется дельным физиком. А во-вторых, именно потому, что ее рекомендовала сестра, я все время упирался. Потом все-таки решил дать молодому физику возможность проявить себя, хотя первые ее идеи о такой схеме были довольно наивны. Но у нее обнаружились и Самостоятельность мысли и способность быстро вникать в дело. Как видите, все получилось чудесно.
   Раздался стук в приоткрытую дверь, и вошла Валя. На ней был белый лабораторный халат, надетый поверх черной блузки и зеленой шерстяной юбки. При виде Ника глаза ее расширились от удовольствия, и она, улыбаясь, подошла к нему и протянула руку.
   - Здравствуйте, - сказал Ник по-русски. Он улыбнулся ей. - Теперь и я здесь работаю.
   Валя широко развела руки в стороны, как бы приветствуя Ника.
   - Рады новому товарищу, - сказала она и засмеялась.
   - Я только что видел ваш прибор. Схема великолепна. Примите мои поздравления.
   Она вспыхнула, и ее матовая кожа стала похожа на слоновую кость, пронизанную светом заходящего солнца.
   - Благодарю вас, - произнесла она, от смущения, как это часто бывает, переходя на официальный тон. Потом обернулась к Гончарову: - Вы хотели меня видеть?
   - Да. Чтобы доктор Реннет мог поздравить вас. Я хотел бы, чтобы вы сами объяснили ему свою схему.
   Валя опять взглянула на Ника, словно желая убедиться, не подшучивают ли над ней.
   - Но ведь мой прибор действует намного медленнее ваших сцинтилляционных счетчиков.
   - Зато свои функции он выполняет превосходно.
   - Мне придется говорить по-русски, - предупредила Валя.
   - Ничего, ничего. Валя, - успокоил ее Гончаров. - Я буду вашим переводчиком.
   - Чудесно, - сказала она.
   Они сели за стол. Валя придвинула к себе карандаш и блокнот уверенным жестом человека, хорошо знающего то, о чем он собирается говорить. Пальцы одной руки - тонкие, плоские и сильные - придерживали бумагу, другой рукой она быстро начертила схему. Она изображала условные значки с такой скоростью, с какой обычно люди пишут слова. Глаза у нее блестели, голос звучал энергично, и хотя Гончаров переводил только самые слова, за ними безошибочно угадывалось, сколько душевных сил она вложила в осуществление своих идей. Исчертив листок схемами, Валя вырвала его и стала тут же писать на следующем, очевидно считая даже минутный перерыв пустой тратой времени.
   Ник сидел рядом с Валей, положив руку на спинку ее стула, и с тоской и завистью следил за девушкой. Хэншел как-то спросил его, чем уж так пленительно творчество. И снова, как тогда. Ник почувствовал, что на этот вопрос ответить невозможно, как нельзя слепорожденному объяснить зримую красоту мира, глухому от рождения рассказать, как прекрасна музыка, или же холодному по натуре человеку поведать о радостях любви. Процесс творчества - одно из величайших наслаждений жизни.