Страница:
– Э-э!.. – отставляя бокал, закряхтел Рыбий Глаз, рукавом утирая рот.
– У-у!.. – в тон ему откликнулся Юра, впиваясь в сочное алое яблоко, зашипевшее на губах его водянистым соком. – Я…. в ботаническом саду раз яблоки рвал, – поведал, морщась и причмокивая. – Во – яблоки! Во такие! – развел руки от одной стены до другой. – Экспериментальные, понял? На экспорт. Охраняли… Ну ночью залезешь и рвешь. С забора. Забор высокий… Однажды упал – хорошо, внизу снег… Так по грудь!
Рыбий Глаз качал согласно отвислым носом, поджав губы. Ракитин, ковырнув из жестянки рыхлую, неопределенного цвета смесь, проглотил ее. Зевнул от скуки. Но тут же клацнул челюстью, вытаращенными глазами уставившись на приклеенную к банке этикетку.
– По-моему, моя жизнь подошла к концу, – задумчиво молвил он.
– Это еще почему? – осведомился Рыбий Глаз.
– Срок хранения консервов окончился три года назад!
Шмакин мизинцем влез в банку, густо обмакнув его в сомнительное содержимое, затем с удовольствием палец облизал.
– Вроде нормальная ветчина, – заключил невозмутимо.
– Какая ветчина! – вскричал Ракитин. – Посмотри на маркировку! Это – кукуруза, сволочь! – И срочно пошел отплевываться в ванную, услышав за спиной укоризненную реплику Рыбьего Глаза:
– Капризный у тебя сосед…
– Интеллигенция!
Выйдя из ванной, Ракитин был вновь завлечен Юрой в комнату, убеждаемый выпить сто граммов «для дезинформации пищепереварительного трактата».
– И не упрашивай! – решительно замотал головой Александр. – Надо идти. Все, спасибо за дивное угощение.
– Как?! – изумился Рыбий Глаз. – Куда идти? Водка осталась! И вообще… поговорить…
– Работа. – Раки тин постучал пальцем по циферблату наручных часов. И с облегчением покинул компанию.
В отделе его встретило настороженное молчание. Оживленный разговор, который вели до его появления сотрудники, сидевшие за столами, оборвался, как остановленная магнитофонная лента.
Судя по тому, как все спрятали глаза и стыдливо забормотали приветствия, разговор шел именно о нем, Ра-китине.
Саркастически фыркнув, Александр обозрел склоненные головы притихших сослуживцев, испытывая холодящую горло злобу. Затем, не снимая пальто, рванул на себя дверь кабинета начальника, тут же обжегшись о его ледяной взгляд.
Начальник располагался в кожаном, с высокой спинкой кресле за столом с массивной, красного дерева столешницей, где лежали, по обыкновению, лишь авторучка и чистый лист бумаги.
Этот пустой полированный стол, неприязненный взгляд шефа, его вальяжная поза, розовенький цвет гладко выбритого лица, накрахмаленный воротничок рубашки, пухлые короткие пальцы вызвали в Ракитине прямо-таки ненависть.
– Ну вот что, – начал он грубо. – Я из прокуратуры. Вы в курсе, видимо. Хотя какое там «видимо»! В курсе! – И, катая желваки по скулам, заявил: – От командировки в Испанию отказываюсь. Посему… можете поставить о том в известность заинтересованных лиц. Они останутся довольны, надеюсь.
– Во-первых, надо стучать, – прозвучало в ответ. – Когда входите.
– Извините, – с издевочкой процедил Ракитин. – Дверь обита. Боялся, не услышите сквозь вату.
– Та-ак-с. – Шеф привстал, опираясь кончиками пальцев о край стола. – Я… готов понять ваше горе, хотя личная ваша вина в нем…
– Вина? – перебил Ракитин. – Какое вам-то до нее дело, до вины этой? Вам главное – себя от всего застраховать…
– Я не могу, – отчеканил шеф, – посылать на ответственный пост за рубеж лицо, сомнительное в своем… юридическом статусе…
– Вот как! – отозвался Ракитин с усмешкой. – Ничего так формулировочка, отдаю должное. Знаете… А можно лист бумаги?
– Пожалуйста.
Александр придвинул к себе бумагу, взял со стола авторучку и размашисто написал рапорт об увольнении.
– Полагаю, не откажете в положительной резолюции?
Поседелые кустики бровей удивленно дернулись вверх, розовый лоб пошел морщинами, но глаза шефа остались безучастными.
– Как будет угодно. – Начальник поправил узел галстука, расстегнул пиджак и пожал плечами, которые ему сделал портной. После взял авторучку за кончик, брезгливо сомкнул губы и вывел в верхнем углу листа некую спираль, означавшую подпись. Заметил: – Но учтите, не я вам предлагал…
– Лишних разговоров опасаетесь? – Ракитин улыбнулся. – Или склоки? Нет, тут просто. Ушел, и все. Проживу!
– Куда же подадитесь? – спросил собеседник без любопытства.
– Работы в стране много.
– Вольным художником, значит… – В глазах шефа появился насмешливый блеск. – Заманчиво. Проблема – деньги. Но, слышал, свобода дороже их… Что же, дерзайте. Однако советую вам на новом месте службы подобным Образом себя не вести. Иначе рано или поздно выскажетесь там аналогичным образом… – Подщелкнул рапорт ногтем. – Отдайте… Хотя – нет… В общем, об окончательном решении вашего вопроса руководством вас уведомят.
На улице Ракитин постоял, с каким-то возбужденным облегчением сознавая: вот и все…
А потом спросил себя: теперь-то куда? Опять домой? В тоску-теснотищу четырех стен?
Рассеянно обернулся на строгий, рифленый мрамор колонн портала и вдруг увидел выбежавшую из дверей Риту – в наспех накинутом, сползающем с плеча пальто, с шарфиком, комком зажатым в кулаке…
Этого только ему не хватало!
Он впрыгнул в трамвай и, уцепившись за скользкую дугу поручня, приник к овальным оконцам захлопнувшихся дверей, видя ее – устремившуюся вслед и, как бы споткнувшись, замершую с безвольно опущенными руками.
Вагон с дребезгом тронулся и загромыхал, вминая рельсы в расшатанную брусчатку.
Проплыли и исчезли за поворотом знакомые окна отдела с распахнутыми, как немые рты, провалами форточек, словно зовущими образумиться, вернуться к оплоту бывших надежд и амбиций – несбывшихся да и никчемных, как он теперь полагал…
Трамвай целеустремленно катил вперед, взбираясь по крутому подъему улицы в разлинованное проводами небо.
Домой Ракитин вернулся к вечеру – промерзший, с ломотой в ногах, отупевший от долгих бессмысленных блужданий по городу и путаного обдумывания проектов трудоустройства, встречи с сыном и дальнейшей жизни вообще.
Квартира встретила его теменью и тишиной: сосед Юра отсутствовал – время близилось к закрытию магазинов, и он, вероятно, ушел напоследок решить известную задачу с тремя неизвестными.
Ракитин опустился на стул, сгорбился устало. Хотелось заплакать. По-детски: просто и отчаянно. От неудач, одиночества, несправедливости.
Но не сумел: чуть пощипало повлажневшие глаза, и только. Разучился он плакать.
Тогда откинул голову, упершись затылком в стену, и впал в нудную полудрему, от которой его отрезвил звонок в дверь.
Зоя.
Он не видел ее несколько лет – после развода отношения их рухнули окончательно, и даже с дочерью Ракитин встречался у своих родителей – те часто брали девочку к себе, в чем Зоя им не отказывала, как и в свиданиях ее с ним – отцом. Но сама встречаться с ним не желала.
Помог ей снять пальто, провел в комнату, с каким-то смятенным, тревожным любопытством узнавая ее, как отыскавшуюся вдруг давнюю потерю, открывая в ней и знакомое, и непривычное – ранее либо незамеченное, либо попросту забытое, либо то, что действительно пришло к ней со времени их отдаленности и отчуждения друг от друга. А может, изменилась не столько она, сколько он сам, смотревший на нее уже иными глазами…
Нет, все-таки не та, другая: слегка располнела, вместо длинных до плеч волос – взбитая феном стрижка, в пальцах, когда-то по-девичьи хрупких, появилась ухоженность… Костюмчик из вельвета, шелковый платок, замшевые сапоги с толстой подошвой – высокий каблук ей, впрочем, не шел никогда… Все – аккуратно и точно подогнано, все – основательно…
«Вот оно что. Основательно, – без выражения подумал он. – Это главное, это и осталось».
Она прошлась по комнате, бегло, без интереса оглядев Мебель, картины, книги…
– Ты же, – сказал он механически, – у меня здесь не была…
– Да. – Она присела на край тахты. – Саша, – продолжила тихо и буднично, – в любви тебе признаваться не стану, ты и без признаний это знаешь… Вот. Я пришла. Я… не хочу оскорблять покойную, но лучший выход, если мы снова будем вместе. О сыне не беспокойся, он – мой сын.
Ракитин не ответил. Закурил, уставившись на пыльную люстру с раскинутыми лепестками светильников, на серую, паучью тень ее.
А выход-то, оказывается, есть! И никто не осудит… Если бы новую нашел – осудили бы, точно. А так – нет, ибо логика возвращения – больная, сложная… Стоп. О чем он? Какие еще осуждения? Чушь. Вот она – опора. Необходимая. Найденная… Да и любит он ее… Тенью прошлой любви. Был разрыв – трагический, возможно, ошибочный, но в итоге ошибка выправляется, и опять обретается счастье… Нет, благополучие.
Задумчиво потрогал щеку: щетина, побриться надо…
– Что? – спросил потухшим голосом и, тряхнув головой, поправился: – Ах, ну да… – Вновь посмотрел на Зою – внимательно и долго. Добрая, хорошая… Милая. Родная. – Это уже… не может быть, – сказал медленно. – Это… рационально. Не может.
А она заплакала. Беззвучно, задыхаясь, растопыренными пальцами закрыв лицо.
Он заставил себя встать, шагнуть к ней. Взял за руки, притянул к себе. Навсегда родную и чужую навсегда.
От волос ее шел запах духов… Люды.
Ракитин проглотил ком, подступивший к горлу, мысли бестолково путались…
И захотелось сказать: подумаю…
С дыханием рвалось это слово! Но – промолчал. Сумел.
Она отстранилась, прошла в прихожую.
Стиснув зубы, чтобы не заговорить, чтобы… звука не проронить! – он помог ей одеться.
У двери она задержалась.
– Скажи, – произнесла отрывисто, – я могу прийти сюда еще?
Тут из комнаты Юры донеслось какое-то лихорадочное сопение и сонный вскрик.
Слуга вина, оказывается, был дома.
Ракитин мельком заглянул в комнату соседа. Юра, навзничь лежавший на койке, повизгивал и дергал ногой во сне, как собака. Неодобрительно покосившись на спящего, Александр плотнее притворил дверь его комнаты.
Рассеянно обернувшись к Зое, сказал:
– Д-да. То есть… не надо, Зоя.
Утром, когда Ракитин разогревал завтрак, на кухню, страдальчески кряхтя и внятно стуча зубами, пожаловал Юра с лицом ужасным: отеки на скулах, бескровные до зелени губы и сонно прикрытые, невидящие глаза под заплывшими веками.
– Ошибся я вчера! – прошептал Юра с отчаянием и, трясущейся рукой нащупав водопроводный кран, приник к нему, с жадным урчанием глотая холодную воду. Затылок у него мелко дрожал. Затем вытер губы о плечо, отдышался. Сказал, кривясь с омерзением: – По-моему, мне что-то попало в рот и там сдохло.
– И с чего это ты так напраздновался? – равнодушно поинтересовался Ракитин.
– Так ведь… день рождения сегодня! – доложил Юра. – Самый важный праздник. – Подумав, продолжил глубокомысленно: – Важнее, чем свадьба даже!
– Это почему? – невольно удивился Ракитин.
– День рождения – раз в году, а свадьба – она хоть каждый день может быть, – философски высказался Юра.
– Ах, вот как…
– Н-да, тридцать шесть, а… счастья нет! – Шмакин с шумом вобрал воздух через нос. – Сосед… дай книгу! – сказал вдруг проникновенно и горько. – На память! Лучший… подарок!
– Какую?
– Все равно. Фантастика, детектив…
– Это да, – согласился Ракитин. – Это пользуется спросом, продашь быстро. Но чего уж там… Коль день рождения… – Он пошел в комнату, взял из секретера десять долларов. – На, – протянул деньги Юре, пытавшемуся изобразить через похмельные страдания восхищение, застенчивость и благодарность. – Поздравляю.
– Гуманизм, – покачиваясь, Юра выставил вперед скрюченный палец и часто, со страстью задышал, глотая слюну, – гуманизм… это, Саня, зачтется. Это… душа. – Он запнулся и, пятясь, двинулся к вешалке, повторяя: – Это… душа…
Хлопнула дверь, и приятно обескураженный сосед исчез. А Ракитин принялся за завтрак, посматривая в окно, в глубокую солнечную просинь апреля, чей влажный аквамариновый простор завораживал и словно куда-то звал, куда только? Чувство весны – радостное, пьянящее – коснулось его, но сразу же и ушло, уступив настырной, опротивевшей, как недуг, тоске.
Отодвинув тарелку, уперся кулаками в подбородок. Нет, тоской не проживешь и не выживешь. Надо спасаться. Действовать. Пусть механически. Продать останки проклятой машины, искать работу…
А может, вообще уехать? Перечеркнув все? В ту же Америку…
Он вспомнил одного из своих коллег, Костю Браги-на, изгнанного из органов в застойные коммунистические времена за вольнодумство и распространение сомнительных анекдотов. Костя устроился в контору по травле домашних насекомых – на иную службу его не брали. Вскоре грянула перестройка, Костя организовал кооператив согласно новоосвоенной специализации, а после, запутавшись в расчетах с мафией, укатил в Нью-Йорк.
По косвенным данным, травит сейчас тараканов в Америке – и счастлив.
Представился старый приятель с оранжевым бачком за плечами с изображенным на нем пиратским черепом с костями, неторопливо попрыскивающий из длинной трубки какой-то гадостью, – и взволнованные тараканы, выползающие из щелей…
Конечно, не пример для подражания, но…
Залязгал ключ в замке, и снова появился Юра. Вслед за ним в дверь протиснулась мрачная фигура Рыбьего Глаза в тяжелой драповой хламиде пальто, лоснящегося стальным блеском. Пальто было много шире и явно старше своего хозяина.
– Ты думал, Юра не человек? – сказал Юра Ракитину с укоризной. – Думал, Юра только о себе?.. А мы… вот! – Он выволок Рыбий Глаз на середину кухни. – Ремонт машины… Нужен, ну?! Где она? – обшарил глазами углы помещения. – А, спрашиваю тебя?
– Вы что, специалист? – осведомился Ракитин у
Рыбьего Глаза, на Юру внимания не обращая.
– Да я ж тебе говорил! – воскликнул Юра, рванув сгоряча ворот куртки. – Червонец оттянул! Светофор…
– И… ремонтом занимаетесь? – Ракитин с недоверием изучал бурый, ничего не выражающий лик специалиста; впрочем, на данный вопрос Рыбий Глаз отреагировал, усмехнувшись так криво и с таким сарказмом, что уголок губы едва не коснулся мочки уха.
– Да я их… мульен! – утробно рявкнул он. – Любые!
– В гараж! – плясал от нетерпения доброхот Юра. – Мы ее враз! Люди на земле… помогать… нет вопросов!
– Ну в гараж так в гараж. – Ракитин встал. – Но там сложные деформации: стойки, лонжероны…
– Я на автобазе, понял? – произнес Рыбий Глаз надменно. – У нас – все! Автоген, скальпель, то есть эта…
– Стапель?
– От! Соображаешь.
И Ракитин начал одеваться.
Ни в автоген, ни в стапель ему не верилось, но, в конце концов, действовать и перебирать варианты, пусть и сомнительные, было если не перспективнее, то гораздо веселее, нежели бродить в унынии из угла в угол.
Увидев груду перекореженного металла, Юра сник, как спущенная шина, и разговорчивость его вкупе с оптимизмом резко пошли на убыль.
Рыбий Глаз, напротив, оставался важен и невозмутим. Трогал измятые двери, капот, задумчиво заглядывал под днище и, то и дело глубокомысленно кряхтя, закатывал действующее око, словно прикидывал – не то сумму гонорара, не то объем работы.
– Сделаем, – подвел, сопя, итог. – Будет работать, как часики.
– Китайские или швейцарские? – полюбопытство вал Ракитин.
– Как куранты Кремля!
– И сколько возьмешь за ремонт?
– Триста «зеленых». Дай… закурить.
Поскольку по наискромнейшим подсчетам цена ремонта определялась суммой всемеро большей, Ракитин с привычным разочарованием понял, что промотался в гараж напрасно.
Юра же, вдохновленный прожектами содействия, чайкой метался от Ракитина к Рыбьему Глазу, без умолку треща о своем бескорыстии, чуткости и прочих достоинствах, включавших аналитический ум, стальную волю и способность на дыхании выпить литр спирта.
Рыбий Глаз тактично намекал об авансе, способном заинтересовать ответственных за автоген, стапель и остальную гипотетическую технику.
Вернулись домой. Входя в квартиру, Юра попросил:
– Сосед, пусти на балкон…
– Это еще в честь чего? – удивился Ракитин.
– Свежий воздух. Балкон. Обед. Почувствовать себя человеком… – произнес Юра без логической взаимосвязи. – У тебя там столик, сядем, я угощаю…
Подобной блажи соседа-именинника Ракитин потакать не желал, но взгляд Юры лучился такой невинной просьбой, а Рыбий Глаз настолько внушительно и яро подался вперед корпусом, что Ракитин невольно уступил:
– Давайте. Но быстро. Спешу я.
Стульев на балконе не было, и потому расположились как на официальном приеме – стоя, разместив закуску и прочее на старом кухонном столе, ровно задернутом черной угольной пылью, в обилии летевшей сюда с железной дороги.
– Ну-с, – Юра поднял стакан, – за наши безнадежные дела…
– И как в тебя влезает-то? – покачал головой Ракитин. – Ведь каждый день… Или страдаешь от избытка хорошего самочувствия?
– Кхм, – презрительно отозвался на такое замечание Рыбий Глаз. От водки и другое его око остекленело, стало недвижно, и, чтобы разгадать, какое искусственное, а какое нет, требовались теперь известный труд и наблюдательность. – Ты спортом занимаешься? – внезапно спросил он. – Б-бегом?
– Ну нет, – ответил Ракитин раздраженно.
– О-о! – кивнул Рыбий Глаз. – В чем и дело. Застой крови, мышц… Плохо! А стакан – все равно как четыреста метров. С барьерами. Понял? Вот… некоторые. Сто грамм шлепнул – и с копыт. Почему? Сердце нетренированное. А его надо тренировать… учти! – Он выпучил губы и потряс пальцем, предостерегая.
– Закуси хотя бы… – Юра, прицелившись, ткнул вилкой в кастрюлю, откуда извлек грязно-желтую куриную ногу с когтистой лапой и вареным колечком лука. Услужливо протянул Ракитину.
Тот замотал головой.
– Это ж не гусь, лебедь! – убеждал Юра. – Я вот в армии, помню, служил… – Он бросил ногу обратно, выплеснув на бесстрастного Рыбьего Глаза фонтанчик мутного бульона. – У нас там озеро рядом… И лебеди. Ну возьмешь автомат… Однажды пошел, глянь – сидит! Я – очередь. Сидит! Что такое? Э?.. Замерз во льду! Ну я ползком… на животе…
– По-п-ластунски! – вставил Рыбий Глаз деловито и, нахохлившись, икнул.
– Ну да. Наст тонкий… Хвать его за шею – и домой. Двадцать семь… килограмм веса! Отдал матери, сам на печку… Ох, время было… – Тут Юра запнулся, устремив встревоженный взор на карниз дома, откуда с легким шорохом оборвалась наледь, и сверкающая перевитая сосулька колом полетела к земле.
Ракитин, следуя Юриному взгляду, также посмотрел сначала вверх, а после вниз и поневоле охнул: по тротуару, навстречу летящей сосульке, с беспечной неторопливостью шагал участковый милиционер.
Внезапно Ракитину показалось, что, сделай тот еще один шаг, и…
Очевидно, то же самое показалось и Юре, поскольку, набрав полную грудь воздуха, он истошно завопил:
– Стой! Сто…
Участковый замер. Поднял недоуменно голову.
В этот момент сосулька с мистической точностью угодила ему в темя – хорошо, защищенное шапкой.
Участковый зашатался, поводил руками в пространстве, как бы сохраняя равновесие, затем, узрев перепуганное лицо Юры в вышине, погрозил кулаком, исторг хриплое проклятие и, держась за голову, решительно направился к подъезду.
– Ну-у вот, е мое, – протянул Юра с тоской. – Попали!
– Обед на балконе! – сказал Ракитин злобно.
– Меня… в другую комнату… срочно… – откликнулся Рыбий Глаз, предусмотрительно присевший в углу за решеткой.
Однако ни бутылку, ни Рыбьего Глаза спрятать не удалось: дверь в квартиру, оставшаяся незапертой, широко распахнулась, и в темноте прихожей засияли пуговицы милицейской шинели и показалось бледное, гневно перекошенное лицо.
– Так, Шмакин, – на трагическом выдохе заявил милиционер. – Собирайся… Достукался.
Последовали торопливые, на плаксивой ноте заверения Юры в невиновности, непричастности, в лучших чувствах ко всем, а уж к милиции – в особенности.
Рыбий Глаз гудел нечто невнятное о «природной катаклизме».
Ракитин тоже убеждал насупившегося лейтенанта в отсутствии состава преступления, и наконец, остро покосившись на остатки трапезы, участковый повернулся к двери.
– В последний раз! – предупредил он, озабоченно ощупывая голову. После строго обратился к Ракитину: – Ну собутыльников ваших я знаю. А вы кто будете? Где работаете?
– Да нигде… – ответил Александр, растерявшись. – Вчера уволился. Почему… собутыльников?! – оскорбился, спохватившись.
– А кто они вам, родственники? – с издевкой во просил милиционер.
– А вам что за дело? – произнес Ракитин грубо. – Кто бы ни были!
– Значит, – рассудил участковый, вызывающую его интонацию игнорируя, – надо, чувствую, и вас взять на заметочку…
– Берите-берите, – отмахнулся Ракитин брезгливо.
– Все в полном поряде, базара нет!!! – Юра, учуяв новый неблагополучный поворот в ситуации, отодвинул вспыльчивого соседа и умоляюще уставился на лейтенанта, выражая методом пантомимы извинение и преданность за все, пожалуй, человечество, благодарное аппарату внутренних дел. – У человека жена того… умерла, – пояснил он в дополнение. – Ну вот он и… Отмечаем, в общем…
– Ну-ну, – прищурился недобро участковый. – Друзья… – И, скрипя сапогами, пошел к двери, тоже, по-видимому, не желая отягощать конфликт.
– …надо допить, – еле слышно высказался Юра при всеобщем удрученном молчании.
Ракитин взорвался:
– Ты! Песня без слов! Забирай своих лебедей, водяру… Все забирай! И чтоб больше… – Он сплюнул в сердцах, чувствуя себя униженным, одураченным и… опустившимся.
– Спокойно! Даем полный реверс! – Юра, выставив ладони и пятясь как рак, скрылся.
Вслед за ним, протяжно кряхтя, удалился и Рыбий Глаз.
Ракитин возбужденно заходил по комнате, взбешенный. Потом утихомирился, присел на стул. И неожиданно рассмеялся: хрипло, с паузами…
Давно он не смеялся, давно…
Устало потер лоб рукой.
– Какое-то болото, – посетовал жалобно. – Топи и хляби.
Затем тряхнул челкой, закусив дрогнувшую в потерянной усмешке губу.
– Я схожу с ума! – констатировал проникновенно.
СОСЕДИ
– У-у!.. – в тон ему откликнулся Юра, впиваясь в сочное алое яблоко, зашипевшее на губах его водянистым соком. – Я…. в ботаническом саду раз яблоки рвал, – поведал, морщась и причмокивая. – Во – яблоки! Во такие! – развел руки от одной стены до другой. – Экспериментальные, понял? На экспорт. Охраняли… Ну ночью залезешь и рвешь. С забора. Забор высокий… Однажды упал – хорошо, внизу снег… Так по грудь!
Рыбий Глаз качал согласно отвислым носом, поджав губы. Ракитин, ковырнув из жестянки рыхлую, неопределенного цвета смесь, проглотил ее. Зевнул от скуки. Но тут же клацнул челюстью, вытаращенными глазами уставившись на приклеенную к банке этикетку.
– По-моему, моя жизнь подошла к концу, – задумчиво молвил он.
– Это еще почему? – осведомился Рыбий Глаз.
– Срок хранения консервов окончился три года назад!
Шмакин мизинцем влез в банку, густо обмакнув его в сомнительное содержимое, затем с удовольствием палец облизал.
– Вроде нормальная ветчина, – заключил невозмутимо.
– Какая ветчина! – вскричал Ракитин. – Посмотри на маркировку! Это – кукуруза, сволочь! – И срочно пошел отплевываться в ванную, услышав за спиной укоризненную реплику Рыбьего Глаза:
– Капризный у тебя сосед…
– Интеллигенция!
Выйдя из ванной, Ракитин был вновь завлечен Юрой в комнату, убеждаемый выпить сто граммов «для дезинформации пищепереварительного трактата».
– И не упрашивай! – решительно замотал головой Александр. – Надо идти. Все, спасибо за дивное угощение.
– Как?! – изумился Рыбий Глаз. – Куда идти? Водка осталась! И вообще… поговорить…
– Работа. – Раки тин постучал пальцем по циферблату наручных часов. И с облегчением покинул компанию.
В отделе его встретило настороженное молчание. Оживленный разговор, который вели до его появления сотрудники, сидевшие за столами, оборвался, как остановленная магнитофонная лента.
Судя по тому, как все спрятали глаза и стыдливо забормотали приветствия, разговор шел именно о нем, Ра-китине.
Саркастически фыркнув, Александр обозрел склоненные головы притихших сослуживцев, испытывая холодящую горло злобу. Затем, не снимая пальто, рванул на себя дверь кабинета начальника, тут же обжегшись о его ледяной взгляд.
Начальник располагался в кожаном, с высокой спинкой кресле за столом с массивной, красного дерева столешницей, где лежали, по обыкновению, лишь авторучка и чистый лист бумаги.
Этот пустой полированный стол, неприязненный взгляд шефа, его вальяжная поза, розовенький цвет гладко выбритого лица, накрахмаленный воротничок рубашки, пухлые короткие пальцы вызвали в Ракитине прямо-таки ненависть.
– Ну вот что, – начал он грубо. – Я из прокуратуры. Вы в курсе, видимо. Хотя какое там «видимо»! В курсе! – И, катая желваки по скулам, заявил: – От командировки в Испанию отказываюсь. Посему… можете поставить о том в известность заинтересованных лиц. Они останутся довольны, надеюсь.
– Во-первых, надо стучать, – прозвучало в ответ. – Когда входите.
– Извините, – с издевочкой процедил Ракитин. – Дверь обита. Боялся, не услышите сквозь вату.
– Та-ак-с. – Шеф привстал, опираясь кончиками пальцев о край стола. – Я… готов понять ваше горе, хотя личная ваша вина в нем…
– Вина? – перебил Ракитин. – Какое вам-то до нее дело, до вины этой? Вам главное – себя от всего застраховать…
– Я не могу, – отчеканил шеф, – посылать на ответственный пост за рубеж лицо, сомнительное в своем… юридическом статусе…
– Вот как! – отозвался Ракитин с усмешкой. – Ничего так формулировочка, отдаю должное. Знаете… А можно лист бумаги?
– Пожалуйста.
Александр придвинул к себе бумагу, взял со стола авторучку и размашисто написал рапорт об увольнении.
– Полагаю, не откажете в положительной резолюции?
Поседелые кустики бровей удивленно дернулись вверх, розовый лоб пошел морщинами, но глаза шефа остались безучастными.
– Как будет угодно. – Начальник поправил узел галстука, расстегнул пиджак и пожал плечами, которые ему сделал портной. После взял авторучку за кончик, брезгливо сомкнул губы и вывел в верхнем углу листа некую спираль, означавшую подпись. Заметил: – Но учтите, не я вам предлагал…
– Лишних разговоров опасаетесь? – Ракитин улыбнулся. – Или склоки? Нет, тут просто. Ушел, и все. Проживу!
– Куда же подадитесь? – спросил собеседник без любопытства.
– Работы в стране много.
– Вольным художником, значит… – В глазах шефа появился насмешливый блеск. – Заманчиво. Проблема – деньги. Но, слышал, свобода дороже их… Что же, дерзайте. Однако советую вам на новом месте службы подобным Образом себя не вести. Иначе рано или поздно выскажетесь там аналогичным образом… – Подщелкнул рапорт ногтем. – Отдайте… Хотя – нет… В общем, об окончательном решении вашего вопроса руководством вас уведомят.
На улице Ракитин постоял, с каким-то возбужденным облегчением сознавая: вот и все…
А потом спросил себя: теперь-то куда? Опять домой? В тоску-теснотищу четырех стен?
Рассеянно обернулся на строгий, рифленый мрамор колонн портала и вдруг увидел выбежавшую из дверей Риту – в наспех накинутом, сползающем с плеча пальто, с шарфиком, комком зажатым в кулаке…
Этого только ему не хватало!
Он впрыгнул в трамвай и, уцепившись за скользкую дугу поручня, приник к овальным оконцам захлопнувшихся дверей, видя ее – устремившуюся вслед и, как бы споткнувшись, замершую с безвольно опущенными руками.
Вагон с дребезгом тронулся и загромыхал, вминая рельсы в расшатанную брусчатку.
Проплыли и исчезли за поворотом знакомые окна отдела с распахнутыми, как немые рты, провалами форточек, словно зовущими образумиться, вернуться к оплоту бывших надежд и амбиций – несбывшихся да и никчемных, как он теперь полагал…
Трамвай целеустремленно катил вперед, взбираясь по крутому подъему улицы в разлинованное проводами небо.
Домой Ракитин вернулся к вечеру – промерзший, с ломотой в ногах, отупевший от долгих бессмысленных блужданий по городу и путаного обдумывания проектов трудоустройства, встречи с сыном и дальнейшей жизни вообще.
Квартира встретила его теменью и тишиной: сосед Юра отсутствовал – время близилось к закрытию магазинов, и он, вероятно, ушел напоследок решить известную задачу с тремя неизвестными.
Ракитин опустился на стул, сгорбился устало. Хотелось заплакать. По-детски: просто и отчаянно. От неудач, одиночества, несправедливости.
Но не сумел: чуть пощипало повлажневшие глаза, и только. Разучился он плакать.
Тогда откинул голову, упершись затылком в стену, и впал в нудную полудрему, от которой его отрезвил звонок в дверь.
Зоя.
Он не видел ее несколько лет – после развода отношения их рухнули окончательно, и даже с дочерью Ракитин встречался у своих родителей – те часто брали девочку к себе, в чем Зоя им не отказывала, как и в свиданиях ее с ним – отцом. Но сама встречаться с ним не желала.
Помог ей снять пальто, провел в комнату, с каким-то смятенным, тревожным любопытством узнавая ее, как отыскавшуюся вдруг давнюю потерю, открывая в ней и знакомое, и непривычное – ранее либо незамеченное, либо попросту забытое, либо то, что действительно пришло к ней со времени их отдаленности и отчуждения друг от друга. А может, изменилась не столько она, сколько он сам, смотревший на нее уже иными глазами…
Нет, все-таки не та, другая: слегка располнела, вместо длинных до плеч волос – взбитая феном стрижка, в пальцах, когда-то по-девичьи хрупких, появилась ухоженность… Костюмчик из вельвета, шелковый платок, замшевые сапоги с толстой подошвой – высокий каблук ей, впрочем, не шел никогда… Все – аккуратно и точно подогнано, все – основательно…
«Вот оно что. Основательно, – без выражения подумал он. – Это главное, это и осталось».
Она прошлась по комнате, бегло, без интереса оглядев Мебель, картины, книги…
– Ты же, – сказал он механически, – у меня здесь не была…
– Да. – Она присела на край тахты. – Саша, – продолжила тихо и буднично, – в любви тебе признаваться не стану, ты и без признаний это знаешь… Вот. Я пришла. Я… не хочу оскорблять покойную, но лучший выход, если мы снова будем вместе. О сыне не беспокойся, он – мой сын.
Ракитин не ответил. Закурил, уставившись на пыльную люстру с раскинутыми лепестками светильников, на серую, паучью тень ее.
А выход-то, оказывается, есть! И никто не осудит… Если бы новую нашел – осудили бы, точно. А так – нет, ибо логика возвращения – больная, сложная… Стоп. О чем он? Какие еще осуждения? Чушь. Вот она – опора. Необходимая. Найденная… Да и любит он ее… Тенью прошлой любви. Был разрыв – трагический, возможно, ошибочный, но в итоге ошибка выправляется, и опять обретается счастье… Нет, благополучие.
Задумчиво потрогал щеку: щетина, побриться надо…
– Что? – спросил потухшим голосом и, тряхнув головой, поправился: – Ах, ну да… – Вновь посмотрел на Зою – внимательно и долго. Добрая, хорошая… Милая. Родная. – Это уже… не может быть, – сказал медленно. – Это… рационально. Не может.
А она заплакала. Беззвучно, задыхаясь, растопыренными пальцами закрыв лицо.
Он заставил себя встать, шагнуть к ней. Взял за руки, притянул к себе. Навсегда родную и чужую навсегда.
От волос ее шел запах духов… Люды.
Ракитин проглотил ком, подступивший к горлу, мысли бестолково путались…
И захотелось сказать: подумаю…
С дыханием рвалось это слово! Но – промолчал. Сумел.
Она отстранилась, прошла в прихожую.
Стиснув зубы, чтобы не заговорить, чтобы… звука не проронить! – он помог ей одеться.
У двери она задержалась.
– Скажи, – произнесла отрывисто, – я могу прийти сюда еще?
Тут из комнаты Юры донеслось какое-то лихорадочное сопение и сонный вскрик.
Слуга вина, оказывается, был дома.
Ракитин мельком заглянул в комнату соседа. Юра, навзничь лежавший на койке, повизгивал и дергал ногой во сне, как собака. Неодобрительно покосившись на спящего, Александр плотнее притворил дверь его комнаты.
Рассеянно обернувшись к Зое, сказал:
– Д-да. То есть… не надо, Зоя.
Утром, когда Ракитин разогревал завтрак, на кухню, страдальчески кряхтя и внятно стуча зубами, пожаловал Юра с лицом ужасным: отеки на скулах, бескровные до зелени губы и сонно прикрытые, невидящие глаза под заплывшими веками.
– Ошибся я вчера! – прошептал Юра с отчаянием и, трясущейся рукой нащупав водопроводный кран, приник к нему, с жадным урчанием глотая холодную воду. Затылок у него мелко дрожал. Затем вытер губы о плечо, отдышался. Сказал, кривясь с омерзением: – По-моему, мне что-то попало в рот и там сдохло.
– И с чего это ты так напраздновался? – равнодушно поинтересовался Ракитин.
– Так ведь… день рождения сегодня! – доложил Юра. – Самый важный праздник. – Подумав, продолжил глубокомысленно: – Важнее, чем свадьба даже!
– Это почему? – невольно удивился Ракитин.
– День рождения – раз в году, а свадьба – она хоть каждый день может быть, – философски высказался Юра.
– Ах, вот как…
– Н-да, тридцать шесть, а… счастья нет! – Шмакин с шумом вобрал воздух через нос. – Сосед… дай книгу! – сказал вдруг проникновенно и горько. – На память! Лучший… подарок!
– Какую?
– Все равно. Фантастика, детектив…
– Это да, – согласился Ракитин. – Это пользуется спросом, продашь быстро. Но чего уж там… Коль день рождения… – Он пошел в комнату, взял из секретера десять долларов. – На, – протянул деньги Юре, пытавшемуся изобразить через похмельные страдания восхищение, застенчивость и благодарность. – Поздравляю.
– Гуманизм, – покачиваясь, Юра выставил вперед скрюченный палец и часто, со страстью задышал, глотая слюну, – гуманизм… это, Саня, зачтется. Это… душа. – Он запнулся и, пятясь, двинулся к вешалке, повторяя: – Это… душа…
Хлопнула дверь, и приятно обескураженный сосед исчез. А Ракитин принялся за завтрак, посматривая в окно, в глубокую солнечную просинь апреля, чей влажный аквамариновый простор завораживал и словно куда-то звал, куда только? Чувство весны – радостное, пьянящее – коснулось его, но сразу же и ушло, уступив настырной, опротивевшей, как недуг, тоске.
Отодвинув тарелку, уперся кулаками в подбородок. Нет, тоской не проживешь и не выживешь. Надо спасаться. Действовать. Пусть механически. Продать останки проклятой машины, искать работу…
А может, вообще уехать? Перечеркнув все? В ту же Америку…
Он вспомнил одного из своих коллег, Костю Браги-на, изгнанного из органов в застойные коммунистические времена за вольнодумство и распространение сомнительных анекдотов. Костя устроился в контору по травле домашних насекомых – на иную службу его не брали. Вскоре грянула перестройка, Костя организовал кооператив согласно новоосвоенной специализации, а после, запутавшись в расчетах с мафией, укатил в Нью-Йорк.
По косвенным данным, травит сейчас тараканов в Америке – и счастлив.
Представился старый приятель с оранжевым бачком за плечами с изображенным на нем пиратским черепом с костями, неторопливо попрыскивающий из длинной трубки какой-то гадостью, – и взволнованные тараканы, выползающие из щелей…
Конечно, не пример для подражания, но…
Залязгал ключ в замке, и снова появился Юра. Вслед за ним в дверь протиснулась мрачная фигура Рыбьего Глаза в тяжелой драповой хламиде пальто, лоснящегося стальным блеском. Пальто было много шире и явно старше своего хозяина.
– Ты думал, Юра не человек? – сказал Юра Ракитину с укоризной. – Думал, Юра только о себе?.. А мы… вот! – Он выволок Рыбий Глаз на середину кухни. – Ремонт машины… Нужен, ну?! Где она? – обшарил глазами углы помещения. – А, спрашиваю тебя?
– Вы что, специалист? – осведомился Ракитин у
Рыбьего Глаза, на Юру внимания не обращая.
– Да я ж тебе говорил! – воскликнул Юра, рванув сгоряча ворот куртки. – Червонец оттянул! Светофор…
– И… ремонтом занимаетесь? – Ракитин с недоверием изучал бурый, ничего не выражающий лик специалиста; впрочем, на данный вопрос Рыбий Глаз отреагировал, усмехнувшись так криво и с таким сарказмом, что уголок губы едва не коснулся мочки уха.
– Да я их… мульен! – утробно рявкнул он. – Любые!
– В гараж! – плясал от нетерпения доброхот Юра. – Мы ее враз! Люди на земле… помогать… нет вопросов!
– Ну в гараж так в гараж. – Ракитин встал. – Но там сложные деформации: стойки, лонжероны…
– Я на автобазе, понял? – произнес Рыбий Глаз надменно. – У нас – все! Автоген, скальпель, то есть эта…
– Стапель?
– От! Соображаешь.
И Ракитин начал одеваться.
Ни в автоген, ни в стапель ему не верилось, но, в конце концов, действовать и перебирать варианты, пусть и сомнительные, было если не перспективнее, то гораздо веселее, нежели бродить в унынии из угла в угол.
Увидев груду перекореженного металла, Юра сник, как спущенная шина, и разговорчивость его вкупе с оптимизмом резко пошли на убыль.
Рыбий Глаз, напротив, оставался важен и невозмутим. Трогал измятые двери, капот, задумчиво заглядывал под днище и, то и дело глубокомысленно кряхтя, закатывал действующее око, словно прикидывал – не то сумму гонорара, не то объем работы.
– Сделаем, – подвел, сопя, итог. – Будет работать, как часики.
– Китайские или швейцарские? – полюбопытство вал Ракитин.
– Как куранты Кремля!
– И сколько возьмешь за ремонт?
– Триста «зеленых». Дай… закурить.
Поскольку по наискромнейшим подсчетам цена ремонта определялась суммой всемеро большей, Ракитин с привычным разочарованием понял, что промотался в гараж напрасно.
Юра же, вдохновленный прожектами содействия, чайкой метался от Ракитина к Рыбьему Глазу, без умолку треща о своем бескорыстии, чуткости и прочих достоинствах, включавших аналитический ум, стальную волю и способность на дыхании выпить литр спирта.
Рыбий Глаз тактично намекал об авансе, способном заинтересовать ответственных за автоген, стапель и остальную гипотетическую технику.
Вернулись домой. Входя в квартиру, Юра попросил:
– Сосед, пусти на балкон…
– Это еще в честь чего? – удивился Ракитин.
– Свежий воздух. Балкон. Обед. Почувствовать себя человеком… – произнес Юра без логической взаимосвязи. – У тебя там столик, сядем, я угощаю…
Подобной блажи соседа-именинника Ракитин потакать не желал, но взгляд Юры лучился такой невинной просьбой, а Рыбий Глаз настолько внушительно и яро подался вперед корпусом, что Ракитин невольно уступил:
– Давайте. Но быстро. Спешу я.
Стульев на балконе не было, и потому расположились как на официальном приеме – стоя, разместив закуску и прочее на старом кухонном столе, ровно задернутом черной угольной пылью, в обилии летевшей сюда с железной дороги.
– Ну-с, – Юра поднял стакан, – за наши безнадежные дела…
– И как в тебя влезает-то? – покачал головой Ракитин. – Ведь каждый день… Или страдаешь от избытка хорошего самочувствия?
– Кхм, – презрительно отозвался на такое замечание Рыбий Глаз. От водки и другое его око остекленело, стало недвижно, и, чтобы разгадать, какое искусственное, а какое нет, требовались теперь известный труд и наблюдательность. – Ты спортом занимаешься? – внезапно спросил он. – Б-бегом?
– Ну нет, – ответил Ракитин раздраженно.
– О-о! – кивнул Рыбий Глаз. – В чем и дело. Застой крови, мышц… Плохо! А стакан – все равно как четыреста метров. С барьерами. Понял? Вот… некоторые. Сто грамм шлепнул – и с копыт. Почему? Сердце нетренированное. А его надо тренировать… учти! – Он выпучил губы и потряс пальцем, предостерегая.
– Закуси хотя бы… – Юра, прицелившись, ткнул вилкой в кастрюлю, откуда извлек грязно-желтую куриную ногу с когтистой лапой и вареным колечком лука. Услужливо протянул Ракитину.
Тот замотал головой.
– Это ж не гусь, лебедь! – убеждал Юра. – Я вот в армии, помню, служил… – Он бросил ногу обратно, выплеснув на бесстрастного Рыбьего Глаза фонтанчик мутного бульона. – У нас там озеро рядом… И лебеди. Ну возьмешь автомат… Однажды пошел, глянь – сидит! Я – очередь. Сидит! Что такое? Э?.. Замерз во льду! Ну я ползком… на животе…
– По-п-ластунски! – вставил Рыбий Глаз деловито и, нахохлившись, икнул.
– Ну да. Наст тонкий… Хвать его за шею – и домой. Двадцать семь… килограмм веса! Отдал матери, сам на печку… Ох, время было… – Тут Юра запнулся, устремив встревоженный взор на карниз дома, откуда с легким шорохом оборвалась наледь, и сверкающая перевитая сосулька колом полетела к земле.
Ракитин, следуя Юриному взгляду, также посмотрел сначала вверх, а после вниз и поневоле охнул: по тротуару, навстречу летящей сосульке, с беспечной неторопливостью шагал участковый милиционер.
Внезапно Ракитину показалось, что, сделай тот еще один шаг, и…
Очевидно, то же самое показалось и Юре, поскольку, набрав полную грудь воздуха, он истошно завопил:
– Стой! Сто…
Участковый замер. Поднял недоуменно голову.
В этот момент сосулька с мистической точностью угодила ему в темя – хорошо, защищенное шапкой.
Участковый зашатался, поводил руками в пространстве, как бы сохраняя равновесие, затем, узрев перепуганное лицо Юры в вышине, погрозил кулаком, исторг хриплое проклятие и, держась за голову, решительно направился к подъезду.
– Ну-у вот, е мое, – протянул Юра с тоской. – Попали!
– Обед на балконе! – сказал Ракитин злобно.
– Меня… в другую комнату… срочно… – откликнулся Рыбий Глаз, предусмотрительно присевший в углу за решеткой.
Однако ни бутылку, ни Рыбьего Глаза спрятать не удалось: дверь в квартиру, оставшаяся незапертой, широко распахнулась, и в темноте прихожей засияли пуговицы милицейской шинели и показалось бледное, гневно перекошенное лицо.
– Так, Шмакин, – на трагическом выдохе заявил милиционер. – Собирайся… Достукался.
Последовали торопливые, на плаксивой ноте заверения Юры в невиновности, непричастности, в лучших чувствах ко всем, а уж к милиции – в особенности.
Рыбий Глаз гудел нечто невнятное о «природной катаклизме».
Ракитин тоже убеждал насупившегося лейтенанта в отсутствии состава преступления, и наконец, остро покосившись на остатки трапезы, участковый повернулся к двери.
– В последний раз! – предупредил он, озабоченно ощупывая голову. После строго обратился к Ракитину: – Ну собутыльников ваших я знаю. А вы кто будете? Где работаете?
– Да нигде… – ответил Александр, растерявшись. – Вчера уволился. Почему… собутыльников?! – оскорбился, спохватившись.
– А кто они вам, родственники? – с издевкой во просил милиционер.
– А вам что за дело? – произнес Ракитин грубо. – Кто бы ни были!
– Значит, – рассудил участковый, вызывающую его интонацию игнорируя, – надо, чувствую, и вас взять на заметочку…
– Берите-берите, – отмахнулся Ракитин брезгливо.
– Все в полном поряде, базара нет!!! – Юра, учуяв новый неблагополучный поворот в ситуации, отодвинул вспыльчивого соседа и умоляюще уставился на лейтенанта, выражая методом пантомимы извинение и преданность за все, пожалуй, человечество, благодарное аппарату внутренних дел. – У человека жена того… умерла, – пояснил он в дополнение. – Ну вот он и… Отмечаем, в общем…
– Ну-ну, – прищурился недобро участковый. – Друзья… – И, скрипя сапогами, пошел к двери, тоже, по-видимому, не желая отягощать конфликт.
– …надо допить, – еле слышно высказался Юра при всеобщем удрученном молчании.
Ракитин взорвался:
– Ты! Песня без слов! Забирай своих лебедей, водяру… Все забирай! И чтоб больше… – Он сплюнул в сердцах, чувствуя себя униженным, одураченным и… опустившимся.
– Спокойно! Даем полный реверс! – Юра, выставив ладони и пятясь как рак, скрылся.
Вслед за ним, протяжно кряхтя, удалился и Рыбий Глаз.
Ракитин возбужденно заходил по комнате, взбешенный. Потом утихомирился, присел на стул. И неожиданно рассмеялся: хрипло, с паузами…
Давно он не смеялся, давно…
Устало потер лоб рукой.
– Какое-то болото, – посетовал жалобно. – Топи и хляби.
Затем тряхнул челкой, закусив дрогнувшую в потерянной усмешке губу.
– Я схожу с ума! – констатировал проникновенно.
СОСЕДИ
Телефона Ракитин стал опасаться. И не без оснований, поскольку за требовательным дребезжанием звонка крылось то, что радости не приносило.
Трубку все же снимал, однако с таким чувством, с каким идет на обследование человек, подозревающий у себя серьезную хворь.
Но как в том, так и в другом случае – неизбежного не избежать, и потому, стиснув зубы, к аппарату он шел, благо беспокоили его немногие, и нередко – по пустякам. Самыми счастливыми звонками считались те, когда абонент ошибался номером.
В этот раз позвонил тесть, сказал без предисловий, с заметной одышкой в голосе:
– Саша, замки у гаража распилили, с машины сняли два колеса, приемник, панель с приборами…
Ракитин хмыкнул. Ни досады, ни злости не было. Привычное, глубокое равнодушие.
– Ну что же, – сказал. – Кто-то нуждался.
– Я вызвал милицию, – неуверенно сообщил тесть.
– Так что протокол составят, – откликнулся Ракитин. – Как Володя? Я… могу приехать?
– Попозже… Позвоню… Да, о машине… Мне тут предлагали за две с половиной тысячи…
– Очень хорошо.
– То есть продавать?
– Конечно. – Он вздохнул едва ли не с облегчением. Хоть одна проблема решена. Прощай, проклятая колымага! Просто везение…
Прошел на кухню. Сосед Юра, пребывая в состоянии отстраненном, стоял, упершись руками в свой стол, и очень внимательно разглядывал крашенную бежевой масляной краской стену. На появление Ракитина он не отреагировал, поглощенный созерцанием таракана, ползущего от кастрюли, висевшей на вбитом в стену гвозде, к трещине, где таракан, очевидно, обитал.
Когда, шевеля усами, таракан замер, Юра, внезапно дернув головой, плюнул в него.
Эффект оказался потрясающим: насекомое сверзилось на стол, перевернулось на спину и, судорожно дернув лапками, издохло.
– О… – изумился Ракитин невольно. – Просто – кобра!
Юра, вывернув голову набок, тоже потрясенный, выпученными глазами рассматривал свою жертву.
От него отчетливо и сложно пахло чесноком, тройным одеколоном и хвойной эссенцией для ванн.
– Здоровье все-таки у тебя… – позавидовал ему Ракитин. – Не пил бы, чемпионом бы мира стал. В любом виде, не считая шахмат.
– Литр-рбол, – отозвался Юра, подняв палец.
– Не олимпийский вид, – вздохнул Ракитин. – Сплошное любительство.
– Н-ну… – начал Юра, – т-ты меня это… – Он осекся и вновь уставился на погибшее от ядовитой слюны насекомое.
А Ракитин, обследовав холодильник, отправился в магазин – холодильник был пуст.
Купив продукты, вышел на автостоянку перед универсамом и вдруг в отдалении различил долговязую фигуру Рыбьего Глаза в реликтовом пальто – тот стоял у распахнутой дверцы подъехавших «Жигулей» и что-то усердно втолковывал водителю, тряся перед его носом хозяйственной сумкой.
Водитель долго слушал, затем отмахнулся, захлопнув дверцу.
Ракитин подошел ближе. Узрев его, Рыбий Глаз как-то странно заволновался: кивнул в скореньком приветствии и бочком заспешил прочь.
Смутное подозрение, тут же переросшее в уверенную догадку, толкнуло Ракитина, как удар под дых.
Трубку все же снимал, однако с таким чувством, с каким идет на обследование человек, подозревающий у себя серьезную хворь.
Но как в том, так и в другом случае – неизбежного не избежать, и потому, стиснув зубы, к аппарату он шел, благо беспокоили его немногие, и нередко – по пустякам. Самыми счастливыми звонками считались те, когда абонент ошибался номером.
В этот раз позвонил тесть, сказал без предисловий, с заметной одышкой в голосе:
– Саша, замки у гаража распилили, с машины сняли два колеса, приемник, панель с приборами…
Ракитин хмыкнул. Ни досады, ни злости не было. Привычное, глубокое равнодушие.
– Ну что же, – сказал. – Кто-то нуждался.
– Я вызвал милицию, – неуверенно сообщил тесть.
– Так что протокол составят, – откликнулся Ракитин. – Как Володя? Я… могу приехать?
– Попозже… Позвоню… Да, о машине… Мне тут предлагали за две с половиной тысячи…
– Очень хорошо.
– То есть продавать?
– Конечно. – Он вздохнул едва ли не с облегчением. Хоть одна проблема решена. Прощай, проклятая колымага! Просто везение…
Прошел на кухню. Сосед Юра, пребывая в состоянии отстраненном, стоял, упершись руками в свой стол, и очень внимательно разглядывал крашенную бежевой масляной краской стену. На появление Ракитина он не отреагировал, поглощенный созерцанием таракана, ползущего от кастрюли, висевшей на вбитом в стену гвозде, к трещине, где таракан, очевидно, обитал.
Когда, шевеля усами, таракан замер, Юра, внезапно дернув головой, плюнул в него.
Эффект оказался потрясающим: насекомое сверзилось на стол, перевернулось на спину и, судорожно дернув лапками, издохло.
– О… – изумился Ракитин невольно. – Просто – кобра!
Юра, вывернув голову набок, тоже потрясенный, выпученными глазами рассматривал свою жертву.
От него отчетливо и сложно пахло чесноком, тройным одеколоном и хвойной эссенцией для ванн.
– Здоровье все-таки у тебя… – позавидовал ему Ракитин. – Не пил бы, чемпионом бы мира стал. В любом виде, не считая шахмат.
– Литр-рбол, – отозвался Юра, подняв палец.
– Не олимпийский вид, – вздохнул Ракитин. – Сплошное любительство.
– Н-ну… – начал Юра, – т-ты меня это… – Он осекся и вновь уставился на погибшее от ядовитой слюны насекомое.
А Ракитин, обследовав холодильник, отправился в магазин – холодильник был пуст.
Купив продукты, вышел на автостоянку перед универсамом и вдруг в отдалении различил долговязую фигуру Рыбьего Глаза в реликтовом пальто – тот стоял у распахнутой дверцы подъехавших «Жигулей» и что-то усердно втолковывал водителю, тряся перед его носом хозяйственной сумкой.
Водитель долго слушал, затем отмахнулся, захлопнув дверцу.
Ракитин подошел ближе. Узрев его, Рыбий Глаз как-то странно заволновался: кивнул в скореньком приветствии и бочком заспешил прочь.
Смутное подозрение, тут же переросшее в уверенную догадку, толкнуло Ракитина, как удар под дых.