Страница:
Ныне же профессор сидел на лавке захолустного вокзальчика, глядя на липко сиявшую масляной краской урну в углу зала, из которой поднимался слабый дымок – следствие непотушенного окурка.
ВЛАСОВ
ДИМА ДИПЛОМАТ
АСТАТТИ
МЫТАРИ
ВЛАСОВ
Вздрючив, как полагается, проштрафившегося лейтенанта Мартынова и закончив гневный монолог словами о необходимости искупления подчиненным вины, Власов, в ожидании новостей от коллег из Уральска, получил кратковременную передышку. Общение же с коллегами, ныне принадлежащими к ведомству госбезопасности независимого Казахстана, несло в себе известные сложности: какие-либо распоряжения приказного порядка из Москвы теперь исключались, и речь шла не более чем об оказании услуги русской – то бишь иностранной спецслужбе, естественно, не желающей раскрывать свои карты казахским контрразведчикам, что теми великолепно сознавалось.
Возможная инициатива в поверхностной разработке Ракитина со стороны казахов тоже была вероятна, и нейтральную позицию местных чертей могли обеспечить исключительно личные связи с их руководством генерала Шурыгина, нажавшего уже на все необходимые кнопки. Однако случись что – отвечать за любые недоразумения предстояло, конечно же, Власову, не сумевшему наладить взаимодействие, правдиво залегендировать разработку, замкнуть на себе организационные функции…
В этом случае получение обещанной ему Шурыгиным полковничьей папахи отодвигалось на весьма неопределенный срок. Но, в общем-то, да и только. Никаких понижений по должности или же перевода на периферию подполковник не боялся, зная: если возникнет подобная ситуация, он бестрепетной рукой начертает рапорт об увольнении и смело расплюется с начальством.
Многие приятели Власова, отставники, успешно работавшие на интересы нынешних нуворишей, с распростертыми объятиями были готовы принять его в свою компанию, тем более два последних года Николай тесно сотрудничал с неформальными структурами коммерческих служб безопасности, оказывая им ценные услуги, а потому благодаря уже полученным гонорарам мог бы прожить остаток жизни, не завися от грошовой пенсии ветерана советско-российской контрразведки.
С другой же стороны, нынешнее свое положение Власов ценил: он находился в обойме глобально информированных людей, решал серьезные вопросы, был человеком общественно значимым; степень его личной безопасности в условиях мафиозного государства отличалась достаточной надежностью, а, кроме того, даже такие факторы, как служебные удостоверения ФСБ, МУРа, право ношения оружия и спецсредств, приподнимали его над схваткой, которую вели с повседневной, принадлежавшей разнообразным хищникам жизнью рядовые зачуханные граждане – серая, беспомощная масса.
Посему, хотя страховочные варианты гражданского бытия у Власова имелись, пренебрегать сегодняшним своим служебным положением он не хотел.
Не хотел оказаться безоружным перед уголовной мразью, не хотел потерять связи с заинтересованными в его статусе важными людьми, часть из которых считалась подчиненной ему агентурой; не хотел оправдываться перед гаишниками или же заискивать перед беспредельщиками-муниципалами, среди которых было немало не то что обычной сволочи, но и патологических садистов, пришедших в милицию за властью и безнаказанностью в издевательствах и насилии…
То есть Власов был готов к любой самой трудной работе, горячо заинтересованный в ее конкретном положительном результате.
Обыск в квартире Градова, как и следовало ожидать, ничего не дал, материал для передачи Димой Дипломатом в ЦРУ был подготовлен и согласован, а Гиена уже успел заинтриговать Астатти намеком на скорые увлекательные новости.
Ранним утром поступила информация: объекты засечены в городе у вокзала, а поезд на Душанбе отправляется вечером.
Настала пора незамедлительных действий.
Курирующий Диму Дипломата офицер дал указание перевербованному агенту выйти по срочному каналу связи на американскую резидентуру, а Власов вместе с Мартыновым и Гиеной отправились навестить Астатти.
Три пассажирских места на самолет, отбывающий в Уральск, были уже забронированы, сотрудники ГБ московского и казахского аэропортов готовились достойно проводить и встретить американского гостя, которому спешно выправлялись необходимые визы, а злосчастных Ракитина и Градова плотно «вела» местная контрразведка, за возможную самодеятельность которой Власов, увы, поручиться не мог.
Да и сам Николай чувствовал себя весьма неуютно. Прошлые казахские соратнички могли подставить ему любую подножку, и в изощренном коварстве их он не сомневался, ибо ему предстояло встретиться с теми, кого в свое время «крестили» и пестовали те же бесы, что и его, Власова, и вероятность игры под названием «КГБ против КГБ» вырисовывалась с удручающей и закономерной логикой.
Оставалось уповать на политический аспект государственного содружества с бывшими сателлитами, на личный авторитет Шурыгина и другие, более высокие авторитеты, наверняка посвященные в курс событий и, возможно, даже заинтересованные в их благоприятном для Николая развитии.
А возможно, и нет…
Николай Власов не доверял никому. Профессия, ставшая образом жизни, исключала его принадлежность к той категории людей, что прощали, невзирая на горечь обид и разочарований, тех, кто обманывал их, ибо не желали утратить главного – доверия и любви к людям как таковым.
Таковая категория копошилась в общей серой массе безропотного глупого плебса, существовавшего в параллельном общественном космосе – чуждом, нищем, ущербном и ничего, кроме снисходительной жалости, у подполковника Власова не вызывающем.
Возможная инициатива в поверхностной разработке Ракитина со стороны казахов тоже была вероятна, и нейтральную позицию местных чертей могли обеспечить исключительно личные связи с их руководством генерала Шурыгина, нажавшего уже на все необходимые кнопки. Однако случись что – отвечать за любые недоразумения предстояло, конечно же, Власову, не сумевшему наладить взаимодействие, правдиво залегендировать разработку, замкнуть на себе организационные функции…
В этом случае получение обещанной ему Шурыгиным полковничьей папахи отодвигалось на весьма неопределенный срок. Но, в общем-то, да и только. Никаких понижений по должности или же перевода на периферию подполковник не боялся, зная: если возникнет подобная ситуация, он бестрепетной рукой начертает рапорт об увольнении и смело расплюется с начальством.
Многие приятели Власова, отставники, успешно работавшие на интересы нынешних нуворишей, с распростертыми объятиями были готовы принять его в свою компанию, тем более два последних года Николай тесно сотрудничал с неформальными структурами коммерческих служб безопасности, оказывая им ценные услуги, а потому благодаря уже полученным гонорарам мог бы прожить остаток жизни, не завися от грошовой пенсии ветерана советско-российской контрразведки.
С другой же стороны, нынешнее свое положение Власов ценил: он находился в обойме глобально информированных людей, решал серьезные вопросы, был человеком общественно значимым; степень его личной безопасности в условиях мафиозного государства отличалась достаточной надежностью, а, кроме того, даже такие факторы, как служебные удостоверения ФСБ, МУРа, право ношения оружия и спецсредств, приподнимали его над схваткой, которую вели с повседневной, принадлежавшей разнообразным хищникам жизнью рядовые зачуханные граждане – серая, беспомощная масса.
Посему, хотя страховочные варианты гражданского бытия у Власова имелись, пренебрегать сегодняшним своим служебным положением он не хотел.
Не хотел оказаться безоружным перед уголовной мразью, не хотел потерять связи с заинтересованными в его статусе важными людьми, часть из которых считалась подчиненной ему агентурой; не хотел оправдываться перед гаишниками или же заискивать перед беспредельщиками-муниципалами, среди которых было немало не то что обычной сволочи, но и патологических садистов, пришедших в милицию за властью и безнаказанностью в издевательствах и насилии…
То есть Власов был готов к любой самой трудной работе, горячо заинтересованный в ее конкретном положительном результате.
Обыск в квартире Градова, как и следовало ожидать, ничего не дал, материал для передачи Димой Дипломатом в ЦРУ был подготовлен и согласован, а Гиена уже успел заинтриговать Астатти намеком на скорые увлекательные новости.
Ранним утром поступила информация: объекты засечены в городе у вокзала, а поезд на Душанбе отправляется вечером.
Настала пора незамедлительных действий.
Курирующий Диму Дипломата офицер дал указание перевербованному агенту выйти по срочному каналу связи на американскую резидентуру, а Власов вместе с Мартыновым и Гиеной отправились навестить Астатти.
Три пассажирских места на самолет, отбывающий в Уральск, были уже забронированы, сотрудники ГБ московского и казахского аэропортов готовились достойно проводить и встретить американского гостя, которому спешно выправлялись необходимые визы, а злосчастных Ракитина и Градова плотно «вела» местная контрразведка, за возможную самодеятельность которой Власов, увы, поручиться не мог.
Да и сам Николай чувствовал себя весьма неуютно. Прошлые казахские соратнички могли подставить ему любую подножку, и в изощренном коварстве их он не сомневался, ибо ему предстояло встретиться с теми, кого в свое время «крестили» и пестовали те же бесы, что и его, Власова, и вероятность игры под названием «КГБ против КГБ» вырисовывалась с удручающей и закономерной логикой.
Оставалось уповать на политический аспект государственного содружества с бывшими сателлитами, на личный авторитет Шурыгина и другие, более высокие авторитеты, наверняка посвященные в курс событий и, возможно, даже заинтересованные в их благоприятном для Николая развитии.
А возможно, и нет…
Николай Власов не доверял никому. Профессия, ставшая образом жизни, исключала его принадлежность к той категории людей, что прощали, невзирая на горечь обид и разочарований, тех, кто обманывал их, ибо не желали утратить главного – доверия и любви к людям как таковым.
Таковая категория копошилась в общей серой массе безропотного глупого плебса, существовавшего в параллельном общественном космосе – чуждом, нищем, ущербном и ничего, кроме снисходительной жалости, у подполковника Власова не вызывающем.
ДИМА ДИПЛОМАТ
Сообщив через посредника о необходимости выхода на срочную бесконтактную связь, Дима улегся на диван и предался невеселым раздумьям о дальнейшей своей судьбине.
В принципе, как он полагал, ему здорово повезло: он вернулся в квартиру, а не остался в камере, и диван, конечно, куда комфортнее тюремных нар. С другой стороны, везение такого рода в немалой степени определили и его личные заслуги: годами наработанные связи, информированность о событиях, происходящих в уголовной среде, перспективность его как агента-порученца для ЦРУ…
Все эти козыри он готовил едва ли не сознательно в ожидании вероятного ареста и возможность своей перевербовки также учитывал, нисколько такой перспективой не тяготясь.
Он одинаково глубоко презирал и американское ЦРУ, и советский КГБ, как бы он там ни переименовывался… В обеих конторах, по его убеждению, служили те же самые гангстеры – беспринципные, хладнокровные убийцы, лицемерно оправдывающие свои злодеяния патриотическими соображениями, но в основной своей массе руководствовались все эти, шпионы и охотники за ними исключительно личными корыстными интересами продвижения по службе и занятия теплых руководящих кресел. Конечной же их целью было приближение к ареопагам кремлевских или же вашингтонских динозавров, играющих – то как партнеры, а то как противники – в кровавые, грязные игры, преследующие основной целью опять-таки собственное паразитическое благополучие.
Над всеми этими играми, в которых погибали и страдали миллионы людей, также витал флер борьбы за общечеловеческие ценности, свободу и процветание народов, укрепление мирового правопорядка…
Когда офицер ЦРУ, вербовавший Диму, коснулся в беседе темы мотива сотрудничества новоиспеченного агента и уяснил, что тем движет исключительно меркантильный интерес, то явно поморщился, давая понять собеседнику, что это не лучшая версия для доклада начальству, и, движимый, возможно, личными симпатиями, подсказал Диме, что согласие его в первую очередь диктуется соображениями помощи Родине, России, в которой, несмотря на демократические перемены, еще способна возродиться власть кровожадных коммунистов и ужасного КГБ…
Намек Дима понял, тотчас же с подобной формулировкой основного мотива горячо согласившись, и расстались они, обоюдно удовлетворенные взаимопониманием конъюнктурности формально-бюрократических нюансов по оформлению предателя в действующие силы вражеского стана…
Ответственному гэбэшнику, вероятно генералу, Дима обосновал свое сотрудничество с ЦРУ как издержки неодолимого авантюризма натуры, не более; а мотив перевербовки, основанный на муках совести, стремлении к покаянию и искуплению, а также внезапно обретенном чувстве любви к отчизне и, конечно, к ее вождям, – этот мотив, с полной серьезностью генералом воспринятый, он раскатал как по писаному, вторым сознанием отмечая, насколько же схожи все эти рыцари без страха и упрека, несмотря на различие в национальностях, воспитаниях и традициях.
Теперь, угодив на второе дно волчьей ямы, Дима упорно размышлял, как из нее выбираться.
Основы создавшейся после его разоблачения ситуации были ему ясны: ГБ, используя его, попытается сконструировать какую-нибудь комбинацию, чтобы скормить ЦРУ ту или иную дезу, а кроме того, выявить американскую агентуру – желательно нелегальную. Веревочка такой операции может виться долго, но рано или поздно оборвется, и тогда Диму переведут в резерв, а может, перекинут на организованную преступность или иное направление. Пожизненная, рискованная кабала…
Финтить с ГБ в нынешнем положении, зачиная двойные игры, – верная смерть. Но, с другой стороны, перевербовки американцы ему тоже не простят, уповать на гуманизм заокеанских хозяев – глупо. Дать им сигнал о провале? Но если такой сигнал расшифрует ГБ? О, нет!
Смыться? Вот над этим стоит подумать. Второй паспорт на чужую фамилию с американской и английской визами, заготовленный Димой по собственной благоразумной инициативе, лежал в надежном тайнике, но как к тайнику подойти? Да и вообще как скрыться куда-либо, если чувствуешь себя букашкой под мощнейшим микроскопом? Дернулся в сторону, и вмиг тебе ручки-ножки оборвали и большой иголкой трепыхающееся туловище пришпилили…
Нет, тут напролом нельзя… Момент надо выбрать. Или – создать этот самый момент…
Он вздрогнул от резкого телефонного звонка.
Сухой голос гэбэшного куратора произнес кодовую фразу.
Пора было собираться для выхода на связь.
В сообщении, которое Дима передавал американцам, говорилось, что интересующий их объект внезапно покинул Москву, находится под контролем людей Димы в Уральске, собираясь оттуда выехать с неизвестной целью в Душанбе.
Когда обычный московский автобус притормозил на остановке, расположенной вблизи небольшого коммерческого ресторанчика, где выпивал-закусывал неизвестный связник с приемной аппаратурой, Дима «выстрелил» информацию и, проехав еще пару остановок, автобус покинул, следуя предписанным маршрутом через переулки и подворотни обратно домой.
Проходя мимо одного из скверов, заметил лавочку, а на ней – человека с журналом «Смена», лежавшим на коленях.
Сие означало, что контрольная наружка ЦРУ Диму не ведет и за углом дома его ждет машина с куратором из ФСБ.
Забравшись в «Волгу», он доложил сумрачному долговязому типу, своему теперешнему духовнику, сидевшему позади коренастого водителя:
– Вроде все. Теперь надо ждать указаний. Домой подбросите?
– Ну, домой не домой, – откликнулся духовник, – а на соседнюю с домом улицу – пожалуй…
Машина тронулась с места.
Не доезжая трех кварталов до дома, Дима, судорожно выдохнув воздух, попросил сквозь стиснутые зубы срочно машину остановить.
– Сейчас штаны оболью… – просипел он. – Невмочь!
Сумрачный позволил себе снисходительную ухмылку:
– Чего-то у тебя с пузырем… И когда задержали, обделался, и сейчас вот…
– Ну, нервы, – покорно согласился Дима, направляясь, пританцовывая, за стену мусорных баков, едва различимых в вечерней мгле.
Времени было в обрез.
Поднатужившись, он приподнял знакомый бордюрный камень, сунул во влажную яму пальцы, нащупав мокрый скользкий полиэтилен, защищающий паспорт с замечательными визами развитых государств от грязи и сырости, сунул паспорт под кепку, плотнее уместив ее на голове, и вернулся обратно к машине.
– Что-то, видимо, с почками, – озабоченно поделился он с куратором. – Надо обследоваться… Кстати. У вас, говорят, госпиталь хороший… А мне там не положено, а?
– Мы подумаем, – буркнул куратор неопределенно.
– О чем? – спросил Дима. – О том, пригодятся ли мне почки или нет?
– Правильно понимаешь…
Уже к ночи Дима получил указание из резидентуры: срочно ехать в Уральск, выяснить, не находятся ли у объекта при себе искомые пластины, вступив с ним по возможности в перспективный контакт на пути в Душанбе. Далее, на территории Таджикистана с Димой встретятся компетентные люди, с кем ему предстоит координировать дальнейшие действия.
Поселиться Дима обязан в бывшей интуристовской гостинице, где благодаря нынешним военным временам число зарубежных гостей исчислялось единицами и каждого поселенца администрация почитала даром небес. Кроме гостиницы, существовал запасной выход на связь, равно как и запасной пароль, но с этим аварийным вариантом Дима куратора не ознакомил, благоразумно решив утаить такой козырь в абсолютно не прогнозируемой по своему развитию и финалу игре…
Ни в чуждый восточный Душанбе, да и ни куда-либо, кроме безопасных и развитых стран, ехать Диме категорически не желалось, однако выхода не было: приходилось собираться в тягостную дорогу, тянувшуюся через убогие просторы бывшей совдеповской периферии к ее беспокойному исламскому рубежу.
В принципе, как он полагал, ему здорово повезло: он вернулся в квартиру, а не остался в камере, и диван, конечно, куда комфортнее тюремных нар. С другой стороны, везение такого рода в немалой степени определили и его личные заслуги: годами наработанные связи, информированность о событиях, происходящих в уголовной среде, перспективность его как агента-порученца для ЦРУ…
Все эти козыри он готовил едва ли не сознательно в ожидании вероятного ареста и возможность своей перевербовки также учитывал, нисколько такой перспективой не тяготясь.
Он одинаково глубоко презирал и американское ЦРУ, и советский КГБ, как бы он там ни переименовывался… В обеих конторах, по его убеждению, служили те же самые гангстеры – беспринципные, хладнокровные убийцы, лицемерно оправдывающие свои злодеяния патриотическими соображениями, но в основной своей массе руководствовались все эти, шпионы и охотники за ними исключительно личными корыстными интересами продвижения по службе и занятия теплых руководящих кресел. Конечной же их целью было приближение к ареопагам кремлевских или же вашингтонских динозавров, играющих – то как партнеры, а то как противники – в кровавые, грязные игры, преследующие основной целью опять-таки собственное паразитическое благополучие.
Над всеми этими играми, в которых погибали и страдали миллионы людей, также витал флер борьбы за общечеловеческие ценности, свободу и процветание народов, укрепление мирового правопорядка…
Когда офицер ЦРУ, вербовавший Диму, коснулся в беседе темы мотива сотрудничества новоиспеченного агента и уяснил, что тем движет исключительно меркантильный интерес, то явно поморщился, давая понять собеседнику, что это не лучшая версия для доклада начальству, и, движимый, возможно, личными симпатиями, подсказал Диме, что согласие его в первую очередь диктуется соображениями помощи Родине, России, в которой, несмотря на демократические перемены, еще способна возродиться власть кровожадных коммунистов и ужасного КГБ…
Намек Дима понял, тотчас же с подобной формулировкой основного мотива горячо согласившись, и расстались они, обоюдно удовлетворенные взаимопониманием конъюнктурности формально-бюрократических нюансов по оформлению предателя в действующие силы вражеского стана…
Ответственному гэбэшнику, вероятно генералу, Дима обосновал свое сотрудничество с ЦРУ как издержки неодолимого авантюризма натуры, не более; а мотив перевербовки, основанный на муках совести, стремлении к покаянию и искуплению, а также внезапно обретенном чувстве любви к отчизне и, конечно, к ее вождям, – этот мотив, с полной серьезностью генералом воспринятый, он раскатал как по писаному, вторым сознанием отмечая, насколько же схожи все эти рыцари без страха и упрека, несмотря на различие в национальностях, воспитаниях и традициях.
Теперь, угодив на второе дно волчьей ямы, Дима упорно размышлял, как из нее выбираться.
Основы создавшейся после его разоблачения ситуации были ему ясны: ГБ, используя его, попытается сконструировать какую-нибудь комбинацию, чтобы скормить ЦРУ ту или иную дезу, а кроме того, выявить американскую агентуру – желательно нелегальную. Веревочка такой операции может виться долго, но рано или поздно оборвется, и тогда Диму переведут в резерв, а может, перекинут на организованную преступность или иное направление. Пожизненная, рискованная кабала…
Финтить с ГБ в нынешнем положении, зачиная двойные игры, – верная смерть. Но, с другой стороны, перевербовки американцы ему тоже не простят, уповать на гуманизм заокеанских хозяев – глупо. Дать им сигнал о провале? Но если такой сигнал расшифрует ГБ? О, нет!
Смыться? Вот над этим стоит подумать. Второй паспорт на чужую фамилию с американской и английской визами, заготовленный Димой по собственной благоразумной инициативе, лежал в надежном тайнике, но как к тайнику подойти? Да и вообще как скрыться куда-либо, если чувствуешь себя букашкой под мощнейшим микроскопом? Дернулся в сторону, и вмиг тебе ручки-ножки оборвали и большой иголкой трепыхающееся туловище пришпилили…
Нет, тут напролом нельзя… Момент надо выбрать. Или – создать этот самый момент…
Он вздрогнул от резкого телефонного звонка.
Сухой голос гэбэшного куратора произнес кодовую фразу.
Пора было собираться для выхода на связь.
В сообщении, которое Дима передавал американцам, говорилось, что интересующий их объект внезапно покинул Москву, находится под контролем людей Димы в Уральске, собираясь оттуда выехать с неизвестной целью в Душанбе.
Когда обычный московский автобус притормозил на остановке, расположенной вблизи небольшого коммерческого ресторанчика, где выпивал-закусывал неизвестный связник с приемной аппаратурой, Дима «выстрелил» информацию и, проехав еще пару остановок, автобус покинул, следуя предписанным маршрутом через переулки и подворотни обратно домой.
Проходя мимо одного из скверов, заметил лавочку, а на ней – человека с журналом «Смена», лежавшим на коленях.
Сие означало, что контрольная наружка ЦРУ Диму не ведет и за углом дома его ждет машина с куратором из ФСБ.
Забравшись в «Волгу», он доложил сумрачному долговязому типу, своему теперешнему духовнику, сидевшему позади коренастого водителя:
– Вроде все. Теперь надо ждать указаний. Домой подбросите?
– Ну, домой не домой, – откликнулся духовник, – а на соседнюю с домом улицу – пожалуй…
Машина тронулась с места.
Не доезжая трех кварталов до дома, Дима, судорожно выдохнув воздух, попросил сквозь стиснутые зубы срочно машину остановить.
– Сейчас штаны оболью… – просипел он. – Невмочь!
Сумрачный позволил себе снисходительную ухмылку:
– Чего-то у тебя с пузырем… И когда задержали, обделался, и сейчас вот…
– Ну, нервы, – покорно согласился Дима, направляясь, пританцовывая, за стену мусорных баков, едва различимых в вечерней мгле.
Времени было в обрез.
Поднатужившись, он приподнял знакомый бордюрный камень, сунул во влажную яму пальцы, нащупав мокрый скользкий полиэтилен, защищающий паспорт с замечательными визами развитых государств от грязи и сырости, сунул паспорт под кепку, плотнее уместив ее на голове, и вернулся обратно к машине.
– Что-то, видимо, с почками, – озабоченно поделился он с куратором. – Надо обследоваться… Кстати. У вас, говорят, госпиталь хороший… А мне там не положено, а?
– Мы подумаем, – буркнул куратор неопределенно.
– О чем? – спросил Дима. – О том, пригодятся ли мне почки или нет?
– Правильно понимаешь…
Уже к ночи Дима получил указание из резидентуры: срочно ехать в Уральск, выяснить, не находятся ли у объекта при себе искомые пластины, вступив с ним по возможности в перспективный контакт на пути в Душанбе. Далее, на территории Таджикистана с Димой встретятся компетентные люди, с кем ему предстоит координировать дальнейшие действия.
Поселиться Дима обязан в бывшей интуристовской гостинице, где благодаря нынешним военным временам число зарубежных гостей исчислялось единицами и каждого поселенца администрация почитала даром небес. Кроме гостиницы, существовал запасной выход на связь, равно как и запасной пароль, но с этим аварийным вариантом Дима куратора не ознакомил, благоразумно решив утаить такой козырь в абсолютно не прогнозируемой по своему развитию и финалу игре…
Ни в чуждый восточный Душанбе, да и ни куда-либо, кроме безопасных и развитых стран, ехать Диме категорически не желалось, однако выхода не было: приходилось собираться в тягостную дорогу, тянувшуюся через убогие просторы бывшей совдеповской периферии к ее беспокойному исламскому рубежу.
АСТАТТИ
Астатти терпеливо ждал новостей от бандитов, чувствуя себя заложником неясных и дурацких обстоятельств, подступ к пониманию которых был, во-первых, невозможен, а во-вторых, нес в себе, как наказуемая самодеятельность, явную опасность. Его удручали личная беспомощность, плотный туман неизвестности, заведомо лживая недоговоренность со стороны мерзкого упыря Кузьмы…
Да и Москва мало-помалу начала ему докучать своей серостью, грязным дымным воздухом, однообразием вечернего времяпрепровождения у телевизора в обнимку с Леночкой, к которой, правда, Пол всерьез привязался…
Все чаще и чаще вспоминались Гавайи: фиолетовое вечернее небо над бухтами, россыпи звезд небесных и огней земных, пышная тропическая растительность, кипы цветов, синь океана, пестрота пляжей, круглосуточная праздничная суета толпы… И приходила тоска: обыкновенная человеческая тоска по дому, предваряющая дивное чувство его обретения.
Однако упрямое стремление довести дело до логического конца, стремление, диктовавшееся сутью самого характера Пола, прочно удерживало его в России, подавляя малодушные позывы к бегству в привычное благополучие обустроенного дома, офиса, коллекционной машины, спортклуба, в мир разнообразия бесчисленных мелких и крупных удобств, легко достижимых с помощью элементарного нажатия телефонных или же компьютерных кнопок.
Пол съездил в посольство, выправив Лене и ребенку американские визы, причем данный поступок явился результатом исключительно его инициативы, а вот что стояло за такой инициативой, он и сам не вполне понимал: то ли перспектива брака, то ли тривиальная благодарность… Он и не пытался разобраться в подоплеке… Главное, он просто хотел оказаться с ней там, у себя дома. А дальше… дальше дом подскажет, как быть.
Безделья Астатти не выносил, а потому, обложившись словарями и учебниками, начал изучать русский язык. Вначале дело шло туго. Его тут же окружила непроходимая чащоба из всяких суффиксов, времен, падежей, от запоминания которых гудела голова, но в какой-то момент в чащобе наметился быстро разрастающийся просвет… Словарный запас потихонечку складывался, память ухватывала новые и новые фразы, и вскоре в общении на бытовом уровне какие-либо проблемы Пол испытывать перестал.
Открытием же, повергнувшим Астатти в шок и изумление, стал второй российский язык – матерный.
Находя абсолютное соответствие многим нецензурным пассажам английской неформальной лексики, Пол тем не менее поражался громадному смысловому диапазону русской матерщины, способной отразить не только тончайшие нюансы в определении действия или предмета, но и заменить собою бытовой язык в принципе. То есть, владея словами-связками и матом, можно было смело вступать в любой разговор, наверняка зная, что тебя поймет каждый житель этой страны.
Печатное слово – большая сила. Но непечатное все же сильнее, как убеждался Астатти.
Правда, и в мате существовали свои алогичные, парадоксального свойства загадки, уяснить которые рассудительный Пол, как ни старался, не мог. Действительно, ну как понять разговор о рыбалке двух парней под окнами:
– Чего там можно поймать, в пруду этом? Там же воды по колено!
– Ну. Воды по колено, а рыбы до х…!
Или же как вчера посоветовал ему Ленин сосед по лестничной клетке:
– Надень шапку на…й, а то уши отморозишь!
Такие филологические высоты были для понимания Пола пока недосягаемы.
Леночке нецензурный язык явно претил, уроки его Полу с удовольствием давал все тот же сосед-пенсионер, а дополнительные знания можно было без труда черпать из разговоров прохожих на любой улице и в любом объеме.
Иногда позванивал Кузьма, вяло обнадеживал, просил не беспокоиться – мол, работа идет, результат не за горами…
И вдруг звонок иной – решительный, даже нервный:
– Срочно. Через час спускайся вниз. Дело, кажется, тронулось!
Вот так!
Одевшись, Пол вышел из дома, прошелся в промозглой вечерней сырости по растресканному узкому тротуарчику в ожидании знакомого «Мерседеса», но, как ни странно, на сей раз Кузьма подкатил в каком-то обшарпанном «Опеле», где, помимо него, присутствовали еще два человека – один лет сорока с небольшим, плотный, хорошо одетый, с невозмутимым открытым лицом; другой – лет двадцати пяти, худощавый, несколько дерганый, в плотной шерстяной куртке и в кожаной кепочке.
– Ну, вот и свиделись. – Кузьма мрачно кивнул. – Значит, такое дело. Тебе вот это нужно? – Вытащив из кармана пальто фотографию, передал ее Астатти. – Или другое что?
У Пола оцепенели скулы. На фотографии была запечатлена одна из заветных дискет.
– В общем, – не дожидаясь ответа, продолжил бандит, – если это требуется, то должен тебя разочаровать: покуда данным предметом не располагаю! Фото сперли у клиента, а сам предмет не нашли. Теперь. Кажется, что-то клиента спугнуло. Парень уехал. Но оторваться от тех, кто за ним наблюдал, не сумел. Сейчас находится под нашим присмотром в Уральске. Есть такой городишко в Казахстане.
– Это… – наморщил лоб Астатти.
– Это теперь вроде как заграница, – поспешил уточнить Кузьма. – Но не в том дело. Там его ведут, как козла на поводке, все в порядке. Но пока мы ничего не предпринимаем… Знаешь, почему?
– В самом деле интересно… – холодно усмехнулся Астатти. – Такие обходительные сыскные манеры… Вы набрали новых людей из отставников Скотленд-Ярда?
– Типа того, – нахмурил брови Кузьма. – Так вот. Клиент собирается в Таджикистан. Уральск – всего лишь транзитный пункт.
– Когда? – спросил Астатти равнодушным тоном.
– Что? А… Поезд уходит завтра вечером.
– И?..
– Честно? – устало спросил Кузьма. – Знаешь, дорогой мистер, история эта мне надоела, занимайся теперь ею сам, коли желаешь. Вот тебе два моих надежных человека, они во всем подсобят. И фотографию можешь себе забрать. – Он замолчал.
– Хорошо, – кивнул Астатти. – Но… ваше видение плана действий?
Старший из парней внезапно протянул Полу руку. Представился:
– Николай.
– Пол.
– Вот что, Пол… Думаю, завтра утром мы можем вылететь в этот самый Уральск, а там, на месте, посмотрим, как быть дальше. Надо – поедем в Душанбе. Собственно, как вы скажете…
Собеседник говорил ровно, умиротворяюще-спокойно, на неплохом европейском английском, в глазах его блестела утомленная, но несомненная благожелательность, и Пола внезапно укололо чувство рождающегося доверия к этому человеку…
– Стоп! – Астатти поднял палец. Несколько минут на размышление. – Не затруднит?
В салоне машины воцарилась тишина. Астатти раздумывал.
То, что ему показали фотографию, – признак хороший. Если бы бандиты хотели вести собственную игру, то ни в какой Уральск или же в Душанбе приглашать его, Астатти, им явно не следовало. Сначала бы отобрали у Ракитина все имеющееся, выяснили бы суть дела и только бы после… А что – после?
С другой стороны, а если его, Пола, решили тонко использовать? Тоже вероятно.
И, наконец, третье. В дело вмешалось ЦРУ, вычислив неведомым образом Кузьму, и сейчас с ним в машине находятся американские агенты.
Ракитин направляется в Таджикистан. Почему туда? Сейсмически неблагополучная зона, дикий Восток… Или там еще какие-нибудь ключи?
А ведь это неглупая мысль!
Итак. Надо ехать. Придется. Помощнички ему, конечно, выделяются сомнительные… Непохожие на тех, в окружении которых обычно Кузьма пребывал. Породистые ребята. На лицах – ни малейшего следа дегенеративности, отличающей уголовную мразь. Но то, что они – из стана хищников, точно. Уверенных, опытных…
«О! – понял Астатти. – Они похожи на полицейских, эти мои ассистенты, точно!»
Он даже хотел высказать вслух данную мысль, но в последний момент удержался, лишь коротко спросив:
– А визы?
– Это наши проблемы, – произнес Николай безучастно. – Рейс в Уральск вылетает завтра утром. Мы за вами заедем. Только желательно твердо знать, стоит ли хлопотать об этих самых визах, билетах и вообще…
– Стоит, – сказал Астатти.
– Тогда – до завтра!
– Удач! – пробурчал Кузьма, неуютно заерзав на сиденье.
Выходя из машины, Астатти подумалось, что вел себя старый бандюга в окружении своих же подчиненных как-то необычно скованно и обозначить его боссом в этой компании можно было с натяжкой.
Действительно странно…
Впрочем, от данных раздумий Полу поневоле пришлось отмежеваться: теперь его в первую очередь заботили объяснение с Леной, временная утрата связи с американскими партнерами, грозившая недополучением дивидендов, наконец, сами сборы в какую-то дикую неизвестность…
Вновь вспомнились безмятежные Гавайи.
«Да, – подумалось обреченно, – все сложности жизни человек склонен придумывать себе сам. А зачем?..»
Да и Москва мало-помалу начала ему докучать своей серостью, грязным дымным воздухом, однообразием вечернего времяпрепровождения у телевизора в обнимку с Леночкой, к которой, правда, Пол всерьез привязался…
Все чаще и чаще вспоминались Гавайи: фиолетовое вечернее небо над бухтами, россыпи звезд небесных и огней земных, пышная тропическая растительность, кипы цветов, синь океана, пестрота пляжей, круглосуточная праздничная суета толпы… И приходила тоска: обыкновенная человеческая тоска по дому, предваряющая дивное чувство его обретения.
Однако упрямое стремление довести дело до логического конца, стремление, диктовавшееся сутью самого характера Пола, прочно удерживало его в России, подавляя малодушные позывы к бегству в привычное благополучие обустроенного дома, офиса, коллекционной машины, спортклуба, в мир разнообразия бесчисленных мелких и крупных удобств, легко достижимых с помощью элементарного нажатия телефонных или же компьютерных кнопок.
Пол съездил в посольство, выправив Лене и ребенку американские визы, причем данный поступок явился результатом исключительно его инициативы, а вот что стояло за такой инициативой, он и сам не вполне понимал: то ли перспектива брака, то ли тривиальная благодарность… Он и не пытался разобраться в подоплеке… Главное, он просто хотел оказаться с ней там, у себя дома. А дальше… дальше дом подскажет, как быть.
Безделья Астатти не выносил, а потому, обложившись словарями и учебниками, начал изучать русский язык. Вначале дело шло туго. Его тут же окружила непроходимая чащоба из всяких суффиксов, времен, падежей, от запоминания которых гудела голова, но в какой-то момент в чащобе наметился быстро разрастающийся просвет… Словарный запас потихонечку складывался, память ухватывала новые и новые фразы, и вскоре в общении на бытовом уровне какие-либо проблемы Пол испытывать перестал.
Открытием же, повергнувшим Астатти в шок и изумление, стал второй российский язык – матерный.
Находя абсолютное соответствие многим нецензурным пассажам английской неформальной лексики, Пол тем не менее поражался громадному смысловому диапазону русской матерщины, способной отразить не только тончайшие нюансы в определении действия или предмета, но и заменить собою бытовой язык в принципе. То есть, владея словами-связками и матом, можно было смело вступать в любой разговор, наверняка зная, что тебя поймет каждый житель этой страны.
Печатное слово – большая сила. Но непечатное все же сильнее, как убеждался Астатти.
Правда, и в мате существовали свои алогичные, парадоксального свойства загадки, уяснить которые рассудительный Пол, как ни старался, не мог. Действительно, ну как понять разговор о рыбалке двух парней под окнами:
– Чего там можно поймать, в пруду этом? Там же воды по колено!
– Ну. Воды по колено, а рыбы до х…!
Или же как вчера посоветовал ему Ленин сосед по лестничной клетке:
– Надень шапку на…й, а то уши отморозишь!
Такие филологические высоты были для понимания Пола пока недосягаемы.
Леночке нецензурный язык явно претил, уроки его Полу с удовольствием давал все тот же сосед-пенсионер, а дополнительные знания можно было без труда черпать из разговоров прохожих на любой улице и в любом объеме.
Иногда позванивал Кузьма, вяло обнадеживал, просил не беспокоиться – мол, работа идет, результат не за горами…
И вдруг звонок иной – решительный, даже нервный:
– Срочно. Через час спускайся вниз. Дело, кажется, тронулось!
Вот так!
Одевшись, Пол вышел из дома, прошелся в промозглой вечерней сырости по растресканному узкому тротуарчику в ожидании знакомого «Мерседеса», но, как ни странно, на сей раз Кузьма подкатил в каком-то обшарпанном «Опеле», где, помимо него, присутствовали еще два человека – один лет сорока с небольшим, плотный, хорошо одетый, с невозмутимым открытым лицом; другой – лет двадцати пяти, худощавый, несколько дерганый, в плотной шерстяной куртке и в кожаной кепочке.
– Ну, вот и свиделись. – Кузьма мрачно кивнул. – Значит, такое дело. Тебе вот это нужно? – Вытащив из кармана пальто фотографию, передал ее Астатти. – Или другое что?
У Пола оцепенели скулы. На фотографии была запечатлена одна из заветных дискет.
– В общем, – не дожидаясь ответа, продолжил бандит, – если это требуется, то должен тебя разочаровать: покуда данным предметом не располагаю! Фото сперли у клиента, а сам предмет не нашли. Теперь. Кажется, что-то клиента спугнуло. Парень уехал. Но оторваться от тех, кто за ним наблюдал, не сумел. Сейчас находится под нашим присмотром в Уральске. Есть такой городишко в Казахстане.
– Это… – наморщил лоб Астатти.
– Это теперь вроде как заграница, – поспешил уточнить Кузьма. – Но не в том дело. Там его ведут, как козла на поводке, все в порядке. Но пока мы ничего не предпринимаем… Знаешь, почему?
– В самом деле интересно… – холодно усмехнулся Астатти. – Такие обходительные сыскные манеры… Вы набрали новых людей из отставников Скотленд-Ярда?
– Типа того, – нахмурил брови Кузьма. – Так вот. Клиент собирается в Таджикистан. Уральск – всего лишь транзитный пункт.
– Когда? – спросил Астатти равнодушным тоном.
– Что? А… Поезд уходит завтра вечером.
– И?..
– Честно? – устало спросил Кузьма. – Знаешь, дорогой мистер, история эта мне надоела, занимайся теперь ею сам, коли желаешь. Вот тебе два моих надежных человека, они во всем подсобят. И фотографию можешь себе забрать. – Он замолчал.
– Хорошо, – кивнул Астатти. – Но… ваше видение плана действий?
Старший из парней внезапно протянул Полу руку. Представился:
– Николай.
– Пол.
– Вот что, Пол… Думаю, завтра утром мы можем вылететь в этот самый Уральск, а там, на месте, посмотрим, как быть дальше. Надо – поедем в Душанбе. Собственно, как вы скажете…
Собеседник говорил ровно, умиротворяюще-спокойно, на неплохом европейском английском, в глазах его блестела утомленная, но несомненная благожелательность, и Пола внезапно укололо чувство рождающегося доверия к этому человеку…
– Стоп! – Астатти поднял палец. Несколько минут на размышление. – Не затруднит?
В салоне машины воцарилась тишина. Астатти раздумывал.
То, что ему показали фотографию, – признак хороший. Если бы бандиты хотели вести собственную игру, то ни в какой Уральск или же в Душанбе приглашать его, Астатти, им явно не следовало. Сначала бы отобрали у Ракитина все имеющееся, выяснили бы суть дела и только бы после… А что – после?
С другой стороны, а если его, Пола, решили тонко использовать? Тоже вероятно.
И, наконец, третье. В дело вмешалось ЦРУ, вычислив неведомым образом Кузьму, и сейчас с ним в машине находятся американские агенты.
Ракитин направляется в Таджикистан. Почему туда? Сейсмически неблагополучная зона, дикий Восток… Или там еще какие-нибудь ключи?
А ведь это неглупая мысль!
Итак. Надо ехать. Придется. Помощнички ему, конечно, выделяются сомнительные… Непохожие на тех, в окружении которых обычно Кузьма пребывал. Породистые ребята. На лицах – ни малейшего следа дегенеративности, отличающей уголовную мразь. Но то, что они – из стана хищников, точно. Уверенных, опытных…
«О! – понял Астатти. – Они похожи на полицейских, эти мои ассистенты, точно!»
Он даже хотел высказать вслух данную мысль, но в последний момент удержался, лишь коротко спросив:
– А визы?
– Это наши проблемы, – произнес Николай безучастно. – Рейс в Уральск вылетает завтра утром. Мы за вами заедем. Только желательно твердо знать, стоит ли хлопотать об этих самых визах, билетах и вообще…
– Стоит, – сказал Астатти.
– Тогда – до завтра!
– Удач! – пробурчал Кузьма, неуютно заерзав на сиденье.
Выходя из машины, Астатти подумалось, что вел себя старый бандюга в окружении своих же подчиненных как-то необычно скованно и обозначить его боссом в этой компании можно было с натяжкой.
Действительно странно…
Впрочем, от данных раздумий Полу поневоле пришлось отмежеваться: теперь его в первую очередь заботили объяснение с Леной, временная утрата связи с американскими партнерами, грозившая недополучением дивидендов, наконец, сами сборы в какую-то дикую неизвестность…
Вновь вспомнились безмятежные Гавайи.
«Да, – подумалось обреченно, – все сложности жизни человек склонен придумывать себе сам. А зачем?..»
МЫТАРИ
Пропал бумажник. С деньгами, паспортами и письмом-поручением из газеты.
После покупки билетов Градов возвратил бумажник Ракитину, взявшему на себя с самого начала путешествий ответственность за хранение финансов и документов, и теперь тот пенял на вокзальных воров, воспользовавшихся его бессознательным состоянием, и на злодейку-судьбу. Градов был более конкретен, обвиняя во всех злоключениях товарища – растеряху, авантюриста и разгильдяя.
Звучали и другие определения на нюансах иных языков, профессору подвластных и органично присутствующих в его сознании.
Выслушав несмелое предложение Ракитина вернуться в зал ожидания, дабы полюбопытствовать там, не находил ли кто-нибудь что-либо, он молча, набычившись, со стылым блеском в глазах, толкнул Александра к подножке вагона. Сказал:
– О божьем замысле там быстрее ответ получишь. В вагон лезь! Крест заплечный. А гора моя – Голгофа номер два.
По коридору шагали взаимно разобиженные, но, остановившись в проходе, переглянулись, выражая друг другу сочувствие: в тесном купе уже сидели двое мужчин – попутчики.
Процедив без какого-либо тепла в голосе приветствие спутникам, Ракитин закинул на верхнюю полку рюкзак. Закинул ловко – рюкзак перевалился через бортик на положенное место, но провисший в петле ледоруб тюкнул острием в зеркальную полуоткрытую дверь, нежно звякнувшую осколком верхнего угла.
Градов, обморочно прикрыв глаза, извлек из себя на коротком выдохе нервный смешок.
– Саша, милый, – сказал с тоской. – Давай-ка лучше домой, а? На диван обетованный. Ляг и грусти. Привычное и самое для тебя подходящее занятие.
Ракитин засопел, посуровев лицом, поскрипел зубами, подыскивая ответную колкость, но в этот момент по вагону прокатился заунывный призыв:
– Чай, кому чай, чай…
В проходе появилась проводница: полная, с раскисшими малиновыми губами и ломкой копной обесцвеченных волос. Расплывчатость ее форм успешно противостояла строгому покрою казенного кителя и юбки.
Поравнявшись с Ракитиным и Градовым, скорбно созерцавшими осколки, она прервала свой монотонный клич, прозвучавший в силу инерции как «ча-ча-ча», а затем пустила в оборот слова пусть разрозненные, однако логически связанные:
– Зеркало! Сейчас же… Начальник поезда… Только
и бьют! И бьют только!
– Ледоруб, – объяснял Ракитин тупо.
– Мы… компенсируем, – обтекаемо увещевал профессор.
В смущенном мычании попутчиков также угадывалось подтверждение, что зеркало повредили не из принципа и не по злому умыслу.
– Я к вам зайду, и мы все уладим, – веско и вежливо заверил Ракитин. – А чай – давайте. С удовольствием.
– Чай им!.. – фыркнула железнодорожная начальница, с неудовольствием подчиняясь ровному тону собеседника.
Звякнуло тонкое стекло стаканов, и легли брусочки сахара на старенькую накрахмаленную салфеточку.
Состоялось знакомство с попутчиками.
Один – полный, стриженный «под горшок» таджик, трудно и протяжно дышавший – судя по всему, астматик, представился как Рудольф Ахундович; второй – с широкоскулым энергичным лицом и одновременно тусклыми, будто осовевшими, глазами назвался проще: Иван Иванович.
После покупки билетов Градов возвратил бумажник Ракитину, взявшему на себя с самого начала путешествий ответственность за хранение финансов и документов, и теперь тот пенял на вокзальных воров, воспользовавшихся его бессознательным состоянием, и на злодейку-судьбу. Градов был более конкретен, обвиняя во всех злоключениях товарища – растеряху, авантюриста и разгильдяя.
Звучали и другие определения на нюансах иных языков, профессору подвластных и органично присутствующих в его сознании.
Выслушав несмелое предложение Ракитина вернуться в зал ожидания, дабы полюбопытствовать там, не находил ли кто-нибудь что-либо, он молча, набычившись, со стылым блеском в глазах, толкнул Александра к подножке вагона. Сказал:
– О божьем замысле там быстрее ответ получишь. В вагон лезь! Крест заплечный. А гора моя – Голгофа номер два.
По коридору шагали взаимно разобиженные, но, остановившись в проходе, переглянулись, выражая друг другу сочувствие: в тесном купе уже сидели двое мужчин – попутчики.
Процедив без какого-либо тепла в голосе приветствие спутникам, Ракитин закинул на верхнюю полку рюкзак. Закинул ловко – рюкзак перевалился через бортик на положенное место, но провисший в петле ледоруб тюкнул острием в зеркальную полуоткрытую дверь, нежно звякнувшую осколком верхнего угла.
Градов, обморочно прикрыв глаза, извлек из себя на коротком выдохе нервный смешок.
– Саша, милый, – сказал с тоской. – Давай-ка лучше домой, а? На диван обетованный. Ляг и грусти. Привычное и самое для тебя подходящее занятие.
Ракитин засопел, посуровев лицом, поскрипел зубами, подыскивая ответную колкость, но в этот момент по вагону прокатился заунывный призыв:
– Чай, кому чай, чай…
В проходе появилась проводница: полная, с раскисшими малиновыми губами и ломкой копной обесцвеченных волос. Расплывчатость ее форм успешно противостояла строгому покрою казенного кителя и юбки.
Поравнявшись с Ракитиным и Градовым, скорбно созерцавшими осколки, она прервала свой монотонный клич, прозвучавший в силу инерции как «ча-ча-ча», а затем пустила в оборот слова пусть разрозненные, однако логически связанные:
– Зеркало! Сейчас же… Начальник поезда… Только
и бьют! И бьют только!
– Ледоруб, – объяснял Ракитин тупо.
– Мы… компенсируем, – обтекаемо увещевал профессор.
В смущенном мычании попутчиков также угадывалось подтверждение, что зеркало повредили не из принципа и не по злому умыслу.
– Я к вам зайду, и мы все уладим, – веско и вежливо заверил Ракитин. – А чай – давайте. С удовольствием.
– Чай им!.. – фыркнула железнодорожная начальница, с неудовольствием подчиняясь ровному тону собеседника.
Звякнуло тонкое стекло стаканов, и легли брусочки сахара на старенькую накрахмаленную салфеточку.
Состоялось знакомство с попутчиками.
Один – полный, стриженный «под горшок» таджик, трудно и протяжно дышавший – судя по всему, астматик, представился как Рудольф Ахундович; второй – с широкоскулым энергичным лицом и одновременно тусклыми, будто осовевшими, глазами назвался проще: Иван Иванович.