Страница:
– Веревка понадобится. Наверняка, – вздохнул Ракитин.
– Я ей ответила на такую рецензию, что она сама дура: не знает, как пишутся обычно рецензии, и попросила ее вернуть мне все мои вещи, на которые она прислала столь оскорбительный отзыв, и она мне фиг с маслом прислала. Наверное, обиделась! А вещи, которые я выслала, были в одном экземпляре у меня. Вот. А второй экземпляр был у Вовки, я с ним жила тогда… Ну, он на нем селедку разделал… Такой хам! А еще – человек искусства, барабанщик! Пол… вот вы были когда-нибудь знакомы близко с музыкантами?
– Я был женат в Лас-Вегас две недели на одной поющей женщина, – ответил Астатти с достоинством. – Из шоу-казино «Цезарь».
– На певице?
– Да! Когда была юность.
– А почему две недели? – поинтересовался Ракитин.
– Потом наркотики кончились.
– Значит, вы понимаете людей искусства! – сказала Жанна.
– О, да! – закивал Астатти. – Я очень стараюсь не встречать их на пути.
– Вы ничего не… А может, вы и правы! – Она всхлипнула и отправилась мыть посуду.
Рудольф Ахундович, вооружившись штыком, побрел на казнь барана, Градов занялся чисткой мангала, а Ракитин с Астатти – сортировкой риса к плову.
Гости прибыли к вечеру, окружив дом «уазиками» и «Жигулями». Произошло традиционное представление присутствия собранию, сладкий хор вошедших грянул осанну в честь Жанны, лукаво обозначив ее хозяйкой дома и вогнав тем самым в смятение немалое.
Далее, пожимая обеими руками руку каждого, Рудольф Ахундович провел гостей в гостиную, чью обстановку составляли подушки в узорчатых чехлах и ковры, наглухо застилавшие стены и пол.
Ракитин обреченно капнул в рюмку коньяк. Рудольф Ахундович поднял руку, призывая публику к молчанию.
И начался тост.
Ах, Юг и Восток, граничащий с государством российским! Где, в каких землях и странах способны встретить гостей сердечнее и пышнее? Где услышат они о себе столь много хорошего? Где пожелают им более благ и здоровья? Где на стол ставится все, что есть в доме и чего не сыскать, вероятно, даже в магазинах какой-нибудь развитой державы или же пусть, скажем, экзотического острова Ниуатопутапу? Однако да уберегись мудрый гость от обилия еды и напитков, будь терпелив, внимая речам застольным, и тогда обойдется, даст бог!
Летчик – с брюшком, густыми усами, двумя подбородками, в синем, с золотыми нашивками кителе – степенно выспрашивал Ракитина и Градова об их целях и планах, отправляя в рот щепоти оранжевого, обильно сдобренного специями риса. Из нового состава гостей он оказался единственным, чье славянское произношение отличалось значительной чистотой, и Ракитин, отвечая ему, вдруг поймал себя на идиотском желании говорить с местным акцентом.
– Так группа-то где? – спрашивал, ковыряя вилкой в зубах, летчик.
– Под Душанбе, дорогой, в учебном лагере, – уверенно врал Александр с какой-то неудержимой восточной интонацией. – А мы… ну, в общем, хотели бы осмотреть тут одну перспективную вершинку. С вашей помощью, разумеется. Склоны, маршрут выбрать… На будущее. Отсюда до нее, конечно, неблизко, но…
– Какую вершинку?
– Один момент. – Александр отлучился на кухню, откуда принес подробную карту Памира, имевшуюся у Рудольфа Ахундовича. – Здесь, – ткнул пальцем в точку с изображением высоты.
– Кх-мм. – Пилот с неодобрением посмотрел на его неухоженный ноготь. – Что делать там? Мертвый район, гора небольшая…
– За процветаний комбинат! – радостно закончил Рудольф Ахундович очередной тост.
Градов до краев наполнил рюмку пилота.
– За нами не заржавеет, – чокнувшись, со значением прибавил Александр.
– Непонятно все же… – упрямился пилот. – Ч-че-го вам там?..
Ракитин занервничал. Сомнения собеседника были, конечно же, закономерны, и нотка недоверия, отчетливо звучавшая в его тоне, вряд ли объяснялась врожденной или же приобретенной бдительностью. Странные скалолазы с далекой от спортивного шарма внешностью и их настойчивой просьбой о вертолете могли вызвать недоумение у кого угодно, исключение составляли разве Рудольф Ахундович и Жанна, да и то благодаря узам тесного знакомства и совместно пережитым передрягам. Поэтому Александр, преисполнившись всяческого обаяния, избрал радикальное решение, перейдя от сдержанной беседы к льстивым восхвалениям хмурого аса, в то время как профессор неусыпно следил за пополнением рюмки последнего.
Вскоре сказался результат: усы у пилота обвисли, взгляд осовел, выслушивал он Ракитина с непротивлением благосклонного соглашателя, тем более единству точек зрения немало способствовала сама атмосфера застолья, и в конце концов из уст самого нужного на земле и в небе человека с кряхтением прозвучало желанное:
– Хорошо. На этой неделе… посмотрим. Груз как будет попутный, так и… посмотрим.
– Вовек не забуду, – проникновенно поблагодарил его Ракитин. И выкрикнул в гам голосов и звон посуды: – За тех, кто парит над нами! За пр-рисутствующего здесь орла… беркута… Чтоб ему… мягкой посадки…
Инициативу гостя собрание горячо поддержало и шумно одобрило. Пилот, прослезившись, поцеловал Александра в нос.
Вскоре баран, который, по характеристике Рудольфа Ахундовича: «…самый свэжий мяс! Ишо три час назад думал!» – превратился в груду костей, опустели пиалы с зеленым чаем, и отяжелевшие гости начали расходиться. Одна за другой заурчали на улочке, отъезжая, машины, и компания осталась в первоначальном составе.
Астатти отправился побродить в поселок; Градов и Ракитин, сидя на кухне, предавались негромкому обсуждению надежд и тревог: выполнит ли свое обещание пилот, а если выполнит, то согласится ли высадить их в глубине горной страны?..
Изредка через застекленную дверь они посматривали в комнату, где, восседая на подушках, Рудольф Ахундович и Жанна взахлеб повествовали друг другу о личных достижениях и успехах.
Рудольф Ахундович, в частности, утверждал, что, не будь его, комбинат застопорился бы в сей же миг, а Жанна поверяла ему секреты новой формы эстрадного монолога, выстраданного ее творческим гением.
– Кран для подъем двадцать тонна добыл! Никто не верил! Добыл! Я! – гулко стучал себя в грудь Рудольф Ахундович.
– …обстоятельства, а то бы я им… показала! А эти администраторы, прощелыги… всем им… дай! – соглашалась Жанна. – И потом – непонимание. Чудовищное… Что заправилы, что публика…
– …если бы я им цымент не доставил, какой тогда фундамент?! – вопрошал Рудольф Ахундович с напором.
– Ага… Аккомпанемент – обязательно рояль! Так и заявил. Рояль! Ну куда я его потащу? Вот у вас – есть рояль… в радиусе пятьдесят километров?
– А, все достат можно! Пианин в клуб стоит, я привез, давно уж, социализм когда развывали… А какой цы мент был! Золото, не цымент! Крэпче алмаз!
– Только ты меня понимаешь, Рудик! – заявила в итоге Жанна. – Исключительно!
– Я тебе понимать, как себе… – Рудольф Ахундович, положа растопыренную ладонь на живот, встал, качнулся и поцеловал ее в нижнюю губу.
Ракитин переглянулся с Градовым, и они вышли на крыльцо.
– Я без тебя умират буду! – доносилось из дома со страстью. – Сраз умру, и все!
– Ну, Рудик, дорогой, что задела… Нуты прям… Ну дай тебя поцелую, не плачь…
– Если бы я имел могущество бога, – усмехнулся Градов, – то все равно не знал бы, чем и как мог помочь им…
– А они ни в чем не нуждаются, – сказал Ракитин. – У них и так есть все, что положено. А коли еще друг в друге бы нашли счастье, вообще урезайте, маэстро, марш – и новый абзац.
– Сниспошли им тогда, боже, невозможное это счастье, – вздохнул Градов.
Тут Ракитин изрек интересную фразу.
– Условность реальности существования мира, – изрек он, – есть реальность условного существования бога.
– Ну ты и дал, – ответил Градов. – А обещался сегодня ни-ни.
– Скажи, – сказал Ракитин, – а ты не боишься неизвестности?
– Неизвестности миров? Нет, я боюсь иного… Известности их!
– То есть?
– Скажу красиво: мы зрим сегодняшнюю трагедию жизни, Саша, разными глазами. Ты, как и многие другие, слепо в нее влюбленными, я – как бы через линзы… Неподалеку отсюда, кстати, был город. И было кладбище. Я помню похороны на нем – много веков назад. Суетливые и нарочито пышные, как и большинство похорон. Меня, замечу, всегда удивляло, что смерть человека связана с суетой – всякими памятниками, цветочками на могилах… Но да не о том речь. Ухоженное кладбище со временем укомплектовалось, а затем пришло в запустение. А город рос, и, чтобы площадь не пропадала напрасно, кладбище расчистили и застроили. Но через век случился пожар, обратив все в дымящийся камень и головешки. Головешки сгнили, пепелище заросло буйным сорняком, пока кто-то, сам того не ведая, не возродил на пустыре кладбище. Далее цикл неоднократно повторился – правда, варьируясь, но на день сегодняшний там снова скорбный приют…
– Ты просто смотрел длинный фильм, – сказал Ракитин. – Постепенно тупея и черствея от него. Ничего больше.
– Это был сон, – улыбнулся Градов печально. – Мне снился долгий, чудесный сон жизни.
– В том и беда, – сказал Александр. – Чем больше спишь, тем меньше хочется проснуться.
– Беда в том, – откликнулся Градов, – что жизнь, которая забывается с годами и от которой в итоге устают, мне не приелась.
– Как пресытившийся забывается сном, – продолжил Ракитин с ехидцей, – так и старец умирает в усталости от жизни. Нет, ты, конечно, знаешь старость – то состояние, когда дряхлеет тело, слабеет ум и смерть начинает казаться завершением естественным и логичным. Но есть в тебе что-то… от водителя, уверенного, что рано или поздно он сменит старую машину на новую. А вот с точки зрения обычного смертного…
– С точки зрения атеиста, ты хочешь сказать… Да, я лишен такой слепой точки зрения! Ах, какая потеря, да?! – Градов засмеялся. – Скажи мне еще о познании истины через страдания плоти, вспомни о несправедливости, о тяжести труда, страхе смерти… И все это – с гордостью проживающего жизнь в неведении относительно своего посмертия, но пыжащегося в потугах показного мужества.
– Кто еще пыжится, – заметил Ракитин. – И кому бы рассуждать. Ты даже не знаешь, что такое вкус вина, поцелуй женщины, утоление жажды…
– Почему же?
– Потому что все это ты оценивал логикой. Ты все видел и чувствовал через пленку, и с каждым годом она становилась все толще и толще. Может, и были у тебя какие-то первые – свежие, дурманящие впечатления, но они быстро исчезли, да и память того, демонического мира давила на все твои мысли и чувства.
– К богу меня приблизила не логика, – сказал Градов. – А именно чувство. И оно осталось таким же. Это раз. А если о необычности и свежести впечатлений… знаешь ли ты, что испытывает цветок в росе – накануне прелестного летнего дня, бабочки… А? Ну поменяйся с ним ролями. Он твое не ведает, ты – его… Не надо меня наивно агитировать за род человеческий. Я никогда не гнушался людьми и не презирал их, а жалел и жалею – нарождающихся и гибнущих. Но жалею не за краткую жизнь, а за трагедию, которая заключена в каждом. Смена поколений схожа со сменой времен года, а мумии подобны блеклым цветам, забытым в книгах. Однако бренность, о которой ты способен размышлять отстра-ненно и мельком, ибо противно это природе твоей, эта бренность отравила все мои мысли. Но главное иное: начав жизнь с чистого листа, я могу впасть в грех и снова сорваться в ад, но уже не существом его, а грешником…
– И что? – спросил Ракитин. – Ведь ты же веришь в тот замысел творца, по которому стремящимся будет определена дорога ввысь, в свет сотворчества новых миров и вселенных… И что ад в сравнении с этим?
– Да, верю, – сказал Градов тихо.
– Красота… – Александр обвел глазами высокое аметистовое небо в робкой россыпи звезд, спокойные голубые снега в скальных распадках, льдистые ребра вершин, скупо и остро высвеченные закатом.
– А если пилот все-таки не захочет сесть… приземлиться то есть? – проронил Градов глухо.
– Очень и очень вероятно, – сказал Александр.
– У тебя опять какая-то гнусная физиономия… Наверняка задумал аферу… Надеюсь, в голове твоей не бродят пошлые идеи насчет захвата воздушного судна?
– Да нет, есть и другой трюк, – нехотя произнес Александр. – Но о подробностях – замнем, иначе начнешь ныть, ну тебя…
– Чувствую, плохо вы кончите, господин авантюрист…
– А ты видел того, кто кончил хорошо? В итоге? Слушай дальше. И запоминай. Во-первых, готовим веревку и карабины. Во-вторых, в комнате Рудика висит на стене бинокль. Он пригодится. В-третьих, в нужный момент загороди от меня пилота, встань у него за спиной…
– В какой такой нужный? – с подозрением вопросил Градов.
– А вот когда в поднебесье получишь от меня в качестве сигнала коленом под зад, тогда, считай, наступил момент.
– Неостроумно и вульгарно, – сказал Градов. – В твоем стиле.
– Хорошо, я поглажу тебя по головке, – отозвался Ракитин.
Тут дверь, ведущая в комнату, шумно распахнулась, и на пороге появился раскрасневшийся Рудольф Ахун-дович, объявив:
– Амэриканец приходит, гулят едэм!
– Куда? – оторопело спросил Градов.
– Дом у минэ в гора километр пятнадцат! Дача от комбинат. Для гостей. Шампанский там ящик! Природа там!
– А не поздно? – усомнился Александр.
– Гулят никогда не поздно!
Ракитин подмигнул Градову:
– Давай-ка мы сегодня там и заночуем, а?
– Деликатная мысль…
– Тогда – собирай вещи…
Через полчаса «уазик» уносил их в горы.
Домик оказался уютным, с многочисленными спальнями; подвал его ломился от всевозможных винных и консервных изделий, но продолжить в его стенах веселье не удалось, силы гостей быстро иссякли.
Астатти по приезде сразу же завалился спать, примеру его последовал Градов, а Ракитин, с трудом высидев часок в окружении непонятно о чем беседующих Рудольфа Ахундовича и Жанны, тоже в итоге ушел прикорнуть, сказав, что если хозяин имеет намерение вернуться назад, то компании ему он не составит.
– Поехали домой, Рудик! – встрепенулась артистка. – У меня завтра же концерт! Еще готовиться надо!
– Если ты думаешь, что здесь плохо…
– Здесь хорошо, но дома – лучше!
Уже сквозь сон Ракитин услышал шум отъезжающей от дачи машины.
ВЛАСОВ
ДИПЛОМАТ
СХВАТКА
– Я ей ответила на такую рецензию, что она сама дура: не знает, как пишутся обычно рецензии, и попросила ее вернуть мне все мои вещи, на которые она прислала столь оскорбительный отзыв, и она мне фиг с маслом прислала. Наверное, обиделась! А вещи, которые я выслала, были в одном экземпляре у меня. Вот. А второй экземпляр был у Вовки, я с ним жила тогда… Ну, он на нем селедку разделал… Такой хам! А еще – человек искусства, барабанщик! Пол… вот вы были когда-нибудь знакомы близко с музыкантами?
– Я был женат в Лас-Вегас две недели на одной поющей женщина, – ответил Астатти с достоинством. – Из шоу-казино «Цезарь».
– На певице?
– Да! Когда была юность.
– А почему две недели? – поинтересовался Ракитин.
– Потом наркотики кончились.
– Значит, вы понимаете людей искусства! – сказала Жанна.
– О, да! – закивал Астатти. – Я очень стараюсь не встречать их на пути.
– Вы ничего не… А может, вы и правы! – Она всхлипнула и отправилась мыть посуду.
Рудольф Ахундович, вооружившись штыком, побрел на казнь барана, Градов занялся чисткой мангала, а Ракитин с Астатти – сортировкой риса к плову.
Гости прибыли к вечеру, окружив дом «уазиками» и «Жигулями». Произошло традиционное представление присутствия собранию, сладкий хор вошедших грянул осанну в честь Жанны, лукаво обозначив ее хозяйкой дома и вогнав тем самым в смятение немалое.
Далее, пожимая обеими руками руку каждого, Рудольф Ахундович провел гостей в гостиную, чью обстановку составляли подушки в узорчатых чехлах и ковры, наглухо застилавшие стены и пол.
Ракитин обреченно капнул в рюмку коньяк. Рудольф Ахундович поднял руку, призывая публику к молчанию.
И начался тост.
Ах, Юг и Восток, граничащий с государством российским! Где, в каких землях и странах способны встретить гостей сердечнее и пышнее? Где услышат они о себе столь много хорошего? Где пожелают им более благ и здоровья? Где на стол ставится все, что есть в доме и чего не сыскать, вероятно, даже в магазинах какой-нибудь развитой державы или же пусть, скажем, экзотического острова Ниуатопутапу? Однако да уберегись мудрый гость от обилия еды и напитков, будь терпелив, внимая речам застольным, и тогда обойдется, даст бог!
Летчик – с брюшком, густыми усами, двумя подбородками, в синем, с золотыми нашивками кителе – степенно выспрашивал Ракитина и Градова об их целях и планах, отправляя в рот щепоти оранжевого, обильно сдобренного специями риса. Из нового состава гостей он оказался единственным, чье славянское произношение отличалось значительной чистотой, и Ракитин, отвечая ему, вдруг поймал себя на идиотском желании говорить с местным акцентом.
– Так группа-то где? – спрашивал, ковыряя вилкой в зубах, летчик.
– Под Душанбе, дорогой, в учебном лагере, – уверенно врал Александр с какой-то неудержимой восточной интонацией. – А мы… ну, в общем, хотели бы осмотреть тут одну перспективную вершинку. С вашей помощью, разумеется. Склоны, маршрут выбрать… На будущее. Отсюда до нее, конечно, неблизко, но…
– Какую вершинку?
– Один момент. – Александр отлучился на кухню, откуда принес подробную карту Памира, имевшуюся у Рудольфа Ахундовича. – Здесь, – ткнул пальцем в точку с изображением высоты.
– Кх-мм. – Пилот с неодобрением посмотрел на его неухоженный ноготь. – Что делать там? Мертвый район, гора небольшая…
– За процветаний комбинат! – радостно закончил Рудольф Ахундович очередной тост.
Градов до краев наполнил рюмку пилота.
– За нами не заржавеет, – чокнувшись, со значением прибавил Александр.
– Непонятно все же… – упрямился пилот. – Ч-че-го вам там?..
Ракитин занервничал. Сомнения собеседника были, конечно же, закономерны, и нотка недоверия, отчетливо звучавшая в его тоне, вряд ли объяснялась врожденной или же приобретенной бдительностью. Странные скалолазы с далекой от спортивного шарма внешностью и их настойчивой просьбой о вертолете могли вызвать недоумение у кого угодно, исключение составляли разве Рудольф Ахундович и Жанна, да и то благодаря узам тесного знакомства и совместно пережитым передрягам. Поэтому Александр, преисполнившись всяческого обаяния, избрал радикальное решение, перейдя от сдержанной беседы к льстивым восхвалениям хмурого аса, в то время как профессор неусыпно следил за пополнением рюмки последнего.
Вскоре сказался результат: усы у пилота обвисли, взгляд осовел, выслушивал он Ракитина с непротивлением благосклонного соглашателя, тем более единству точек зрения немало способствовала сама атмосфера застолья, и в конце концов из уст самого нужного на земле и в небе человека с кряхтением прозвучало желанное:
– Хорошо. На этой неделе… посмотрим. Груз как будет попутный, так и… посмотрим.
– Вовек не забуду, – проникновенно поблагодарил его Ракитин. И выкрикнул в гам голосов и звон посуды: – За тех, кто парит над нами! За пр-рисутствующего здесь орла… беркута… Чтоб ему… мягкой посадки…
Инициативу гостя собрание горячо поддержало и шумно одобрило. Пилот, прослезившись, поцеловал Александра в нос.
Вскоре баран, который, по характеристике Рудольфа Ахундовича: «…самый свэжий мяс! Ишо три час назад думал!» – превратился в груду костей, опустели пиалы с зеленым чаем, и отяжелевшие гости начали расходиться. Одна за другой заурчали на улочке, отъезжая, машины, и компания осталась в первоначальном составе.
Астатти отправился побродить в поселок; Градов и Ракитин, сидя на кухне, предавались негромкому обсуждению надежд и тревог: выполнит ли свое обещание пилот, а если выполнит, то согласится ли высадить их в глубине горной страны?..
Изредка через застекленную дверь они посматривали в комнату, где, восседая на подушках, Рудольф Ахундович и Жанна взахлеб повествовали друг другу о личных достижениях и успехах.
Рудольф Ахундович, в частности, утверждал, что, не будь его, комбинат застопорился бы в сей же миг, а Жанна поверяла ему секреты новой формы эстрадного монолога, выстраданного ее творческим гением.
– Кран для подъем двадцать тонна добыл! Никто не верил! Добыл! Я! – гулко стучал себя в грудь Рудольф Ахундович.
– …обстоятельства, а то бы я им… показала! А эти администраторы, прощелыги… всем им… дай! – соглашалась Жанна. – И потом – непонимание. Чудовищное… Что заправилы, что публика…
– …если бы я им цымент не доставил, какой тогда фундамент?! – вопрошал Рудольф Ахундович с напором.
– Ага… Аккомпанемент – обязательно рояль! Так и заявил. Рояль! Ну куда я его потащу? Вот у вас – есть рояль… в радиусе пятьдесят километров?
– А, все достат можно! Пианин в клуб стоит, я привез, давно уж, социализм когда развывали… А какой цы мент был! Золото, не цымент! Крэпче алмаз!
– Только ты меня понимаешь, Рудик! – заявила в итоге Жанна. – Исключительно!
– Я тебе понимать, как себе… – Рудольф Ахундович, положа растопыренную ладонь на живот, встал, качнулся и поцеловал ее в нижнюю губу.
Ракитин переглянулся с Градовым, и они вышли на крыльцо.
– Я без тебя умират буду! – доносилось из дома со страстью. – Сраз умру, и все!
– Ну, Рудик, дорогой, что задела… Нуты прям… Ну дай тебя поцелую, не плачь…
– Если бы я имел могущество бога, – усмехнулся Градов, – то все равно не знал бы, чем и как мог помочь им…
– А они ни в чем не нуждаются, – сказал Ракитин. – У них и так есть все, что положено. А коли еще друг в друге бы нашли счастье, вообще урезайте, маэстро, марш – и новый абзац.
– Сниспошли им тогда, боже, невозможное это счастье, – вздохнул Градов.
Тут Ракитин изрек интересную фразу.
– Условность реальности существования мира, – изрек он, – есть реальность условного существования бога.
– Ну ты и дал, – ответил Градов. – А обещался сегодня ни-ни.
– Скажи, – сказал Ракитин, – а ты не боишься неизвестности?
– Неизвестности миров? Нет, я боюсь иного… Известности их!
– То есть?
– Скажу красиво: мы зрим сегодняшнюю трагедию жизни, Саша, разными глазами. Ты, как и многие другие, слепо в нее влюбленными, я – как бы через линзы… Неподалеку отсюда, кстати, был город. И было кладбище. Я помню похороны на нем – много веков назад. Суетливые и нарочито пышные, как и большинство похорон. Меня, замечу, всегда удивляло, что смерть человека связана с суетой – всякими памятниками, цветочками на могилах… Но да не о том речь. Ухоженное кладбище со временем укомплектовалось, а затем пришло в запустение. А город рос, и, чтобы площадь не пропадала напрасно, кладбище расчистили и застроили. Но через век случился пожар, обратив все в дымящийся камень и головешки. Головешки сгнили, пепелище заросло буйным сорняком, пока кто-то, сам того не ведая, не возродил на пустыре кладбище. Далее цикл неоднократно повторился – правда, варьируясь, но на день сегодняшний там снова скорбный приют…
– Ты просто смотрел длинный фильм, – сказал Ракитин. – Постепенно тупея и черствея от него. Ничего больше.
– Это был сон, – улыбнулся Градов печально. – Мне снился долгий, чудесный сон жизни.
– В том и беда, – сказал Александр. – Чем больше спишь, тем меньше хочется проснуться.
– Беда в том, – откликнулся Градов, – что жизнь, которая забывается с годами и от которой в итоге устают, мне не приелась.
– Как пресытившийся забывается сном, – продолжил Ракитин с ехидцей, – так и старец умирает в усталости от жизни. Нет, ты, конечно, знаешь старость – то состояние, когда дряхлеет тело, слабеет ум и смерть начинает казаться завершением естественным и логичным. Но есть в тебе что-то… от водителя, уверенного, что рано или поздно он сменит старую машину на новую. А вот с точки зрения обычного смертного…
– С точки зрения атеиста, ты хочешь сказать… Да, я лишен такой слепой точки зрения! Ах, какая потеря, да?! – Градов засмеялся. – Скажи мне еще о познании истины через страдания плоти, вспомни о несправедливости, о тяжести труда, страхе смерти… И все это – с гордостью проживающего жизнь в неведении относительно своего посмертия, но пыжащегося в потугах показного мужества.
– Кто еще пыжится, – заметил Ракитин. – И кому бы рассуждать. Ты даже не знаешь, что такое вкус вина, поцелуй женщины, утоление жажды…
– Почему же?
– Потому что все это ты оценивал логикой. Ты все видел и чувствовал через пленку, и с каждым годом она становилась все толще и толще. Может, и были у тебя какие-то первые – свежие, дурманящие впечатления, но они быстро исчезли, да и память того, демонического мира давила на все твои мысли и чувства.
– К богу меня приблизила не логика, – сказал Градов. – А именно чувство. И оно осталось таким же. Это раз. А если о необычности и свежести впечатлений… знаешь ли ты, что испытывает цветок в росе – накануне прелестного летнего дня, бабочки… А? Ну поменяйся с ним ролями. Он твое не ведает, ты – его… Не надо меня наивно агитировать за род человеческий. Я никогда не гнушался людьми и не презирал их, а жалел и жалею – нарождающихся и гибнущих. Но жалею не за краткую жизнь, а за трагедию, которая заключена в каждом. Смена поколений схожа со сменой времен года, а мумии подобны блеклым цветам, забытым в книгах. Однако бренность, о которой ты способен размышлять отстра-ненно и мельком, ибо противно это природе твоей, эта бренность отравила все мои мысли. Но главное иное: начав жизнь с чистого листа, я могу впасть в грех и снова сорваться в ад, но уже не существом его, а грешником…
– И что? – спросил Ракитин. – Ведь ты же веришь в тот замысел творца, по которому стремящимся будет определена дорога ввысь, в свет сотворчества новых миров и вселенных… И что ад в сравнении с этим?
– Да, верю, – сказал Градов тихо.
– Красота… – Александр обвел глазами высокое аметистовое небо в робкой россыпи звезд, спокойные голубые снега в скальных распадках, льдистые ребра вершин, скупо и остро высвеченные закатом.
– А если пилот все-таки не захочет сесть… приземлиться то есть? – проронил Градов глухо.
– Очень и очень вероятно, – сказал Александр.
– У тебя опять какая-то гнусная физиономия… Наверняка задумал аферу… Надеюсь, в голове твоей не бродят пошлые идеи насчет захвата воздушного судна?
– Да нет, есть и другой трюк, – нехотя произнес Александр. – Но о подробностях – замнем, иначе начнешь ныть, ну тебя…
– Чувствую, плохо вы кончите, господин авантюрист…
– А ты видел того, кто кончил хорошо? В итоге? Слушай дальше. И запоминай. Во-первых, готовим веревку и карабины. Во-вторых, в комнате Рудика висит на стене бинокль. Он пригодится. В-третьих, в нужный момент загороди от меня пилота, встань у него за спиной…
– В какой такой нужный? – с подозрением вопросил Градов.
– А вот когда в поднебесье получишь от меня в качестве сигнала коленом под зад, тогда, считай, наступил момент.
– Неостроумно и вульгарно, – сказал Градов. – В твоем стиле.
– Хорошо, я поглажу тебя по головке, – отозвался Ракитин.
Тут дверь, ведущая в комнату, шумно распахнулась, и на пороге появился раскрасневшийся Рудольф Ахун-дович, объявив:
– Амэриканец приходит, гулят едэм!
– Куда? – оторопело спросил Градов.
– Дом у минэ в гора километр пятнадцат! Дача от комбинат. Для гостей. Шампанский там ящик! Природа там!
– А не поздно? – усомнился Александр.
– Гулят никогда не поздно!
Ракитин подмигнул Градову:
– Давай-ка мы сегодня там и заночуем, а?
– Деликатная мысль…
– Тогда – собирай вещи…
Через полчаса «уазик» уносил их в горы.
Домик оказался уютным, с многочисленными спальнями; подвал его ломился от всевозможных винных и консервных изделий, но продолжить в его стенах веселье не удалось, силы гостей быстро иссякли.
Астатти по приезде сразу же завалился спать, примеру его последовал Градов, а Ракитин, с трудом высидев часок в окружении непонятно о чем беседующих Рудольфа Ахундовича и Жанны, тоже в итоге ушел прикорнуть, сказав, что если хозяин имеет намерение вернуться назад, то компании ему он не составит.
– Поехали домой, Рудик! – встрепенулась артистка. – У меня завтра же концерт! Еще готовиться надо!
– Если ты думаешь, что здесь плохо…
– Здесь хорошо, но дома – лучше!
Уже сквозь сон Ракитин услышал шум отъезжающей от дачи машины.
ВЛАСОВ
Связавшись с Шурыгиным, Власов, повинуясь накопившейся усталости и раздражению, с места в карьер попытался убедить генерала в необходимости принятия по отношению к Ракитину и Градову категорически жестких мер.
– Еще чуть-чуть, и они расползутся, как клопы, по этим горам! – говорил он. – Ищи-свищи! Медлить нельзя! Здесь не Казахстан, тут у нас пока еще надежные базы, люди… Надо их брать и колоть! Только разрешите!
Сидевший напротив него майор Дронь поощрительно качал головой, поддерживая мнение старшего товарища из столицы.
– А как там… наш гость? – спросил Шурыгин, подразумевая Астатти.
– Он с ними, вошел в контакт…
– Как вам удалось?
– Работаем, товарищ генерал…
– А Дипломат?
– Ждет выхода на связь. Мне очень трудно его контролировать, кстати…
– Ну, Коля, ты уж там…
– Я-то «уж»! В общем, как с санкцией?
– Ну… смотри по обстановке… Семь раз отмерь, как говорится…
– Пока мы мерить будем, все, что можно, отрежут! Я жду приказа, товарищ генерал!
– Это и есть приказ…
– Все понятно! – вздохнул Власов с досадой, вслушиваясь в дробящуюся череду гудков.
Майор Дронь понятливо хмыкнул.
– Начальство ни «тпру», ни «ну», а кнутом поигрывает?
– Как водится…
– Ну, а мы чего?
– Готовь группу, майор. Будем сегодня всю компанию брать. Как с местной милицией, договоримся?
– А вот с местной милицией – плохо, – сказал Дронь. – Она вся у этого Рудольфа-Адольфа в кармане и на дотации… Аккуратно придется, диверсионными методами. Иначе напоремся на скандал.
– Тогда – ночью… Сегодня они снова гуляли? Спать крепко будут?
– Надеюсь.
– Не подкачай, майор. Давай готовиться. Одежку мне выдели подходящую, перчатки, сапоги десантные… Рации, оружие на всякий пожарный…
– Не вопрос.
– Ну и «ура», в атаку… Люди готовы?
– А они у нас всегда готовы. Мы ж тут на войне, Коля.
Переодевшись в тельняшку, пятнистый теплый бушлат и проверив личное оружие, Власов принял под команду пятерых офицеров – крепких, ушлых ребят, в свое время прошедших афганскую мясорубку, управляющихся с ножами и автоматами, как с зубочистками, и просто не мыслящих себя вне колющего, режущего и изрыгающего свинец железа.
Укрывшись неподалеку от дома, в зарослях жимолости, терпеливо начали ждать наступления ночи. Сканер аудиоконтроля, соединенный с наушниками, доносил до Николая застольные разговоры.
Немало удивила Власова беседа между Ракитиным и пилотом, и невольно подумалось, что с силовой операцией он, возможно, спешит и вместо нее куда более уместен агентурный подход, однако останавливать уже вступивший в действие механизм не пожелал, сметя все сомнения, словно бульдозер ножом, одним определением: «Надоело!»
В доме между тем гремело празднество, до Власова долетал вившийся над установленным во дворе мангалом аппетитный дымок, и глотавший голодную слюну Николай преисполнялся злостью и одновременно умиротворенным предвкушением мщения.
Решено было дождаться того момента, когда компания уляжется спать: хозяин и его гостья в ходе операции захвата являлись персонами категорически неприкасаемыми и, лишь проснувшись под утро, должны были хватиться своих таинственно исчезнувших приятелей.
Наконец гости разъехались, дело начинало приближаться к развязке, но тут неугомонный хозяин внес предложение посетить недалекую дачу.
Николай, скрипя зубами, потряс крепко сжатым кулаком, мысленно проклиная все на свете.
Усмотрев на себе вопросительный взор Мартынова, также входившего в состав группы, шепнул ему:
– Теперь на дачу чудики намылились на ночь глядя! Оригиналы, блин, с шилом в жопах! А это – пятнадцать километров! На машине нельзя, засекут…
– Так-то даже лучше, – отозвался лейтенант. – Знаю эту дачу, второй день тут, в поселке, сижу, все подходы-отходы изучил… Мы по прямой, тропами, за час до нее доковыляем, а там – тишь, никого… Масть в руку, товарищ подполковник!
– Думаешь?
– Ну, прогулочка под луной, пропотеем, не без
того… А обратно уже на машине…
– Тогда – вперед!
И группа захвата легкими, стремительными тенями бесшумно канула в ночной полумрак, двинувшись, как полагал Власов, к последнему рубежу муторной, с постоянными сбивами и нелепицами операции, конечный финал которой оставался столь же неясным, каким был и в самом своем начале, еще там, в Москве, где началась вся эта путаная, нелогичная в своем существе история.
«Им кто-то сверху карту сдает, – поправляя на плече миниатюрный автоматик, думал Власов, еле различая в неверном свете ночного светила тропу под ногами. – Это – точно! Просто мистикой дело попахивает!»
И от этой мысли, в справедливости которой он почему-то внезапно и остро уверился, подполковник почувствовал впервые, пожалуй, за всю свою жизнь какую-то зябкую, сковывающую все тело вялой тревожной истомой неуверенность.
– Еще чуть-чуть, и они расползутся, как клопы, по этим горам! – говорил он. – Ищи-свищи! Медлить нельзя! Здесь не Казахстан, тут у нас пока еще надежные базы, люди… Надо их брать и колоть! Только разрешите!
Сидевший напротив него майор Дронь поощрительно качал головой, поддерживая мнение старшего товарища из столицы.
– А как там… наш гость? – спросил Шурыгин, подразумевая Астатти.
– Он с ними, вошел в контакт…
– Как вам удалось?
– Работаем, товарищ генерал…
– А Дипломат?
– Ждет выхода на связь. Мне очень трудно его контролировать, кстати…
– Ну, Коля, ты уж там…
– Я-то «уж»! В общем, как с санкцией?
– Ну… смотри по обстановке… Семь раз отмерь, как говорится…
– Пока мы мерить будем, все, что можно, отрежут! Я жду приказа, товарищ генерал!
– Это и есть приказ…
– Все понятно! – вздохнул Власов с досадой, вслушиваясь в дробящуюся череду гудков.
Майор Дронь понятливо хмыкнул.
– Начальство ни «тпру», ни «ну», а кнутом поигрывает?
– Как водится…
– Ну, а мы чего?
– Готовь группу, майор. Будем сегодня всю компанию брать. Как с местной милицией, договоримся?
– А вот с местной милицией – плохо, – сказал Дронь. – Она вся у этого Рудольфа-Адольфа в кармане и на дотации… Аккуратно придется, диверсионными методами. Иначе напоремся на скандал.
– Тогда – ночью… Сегодня они снова гуляли? Спать крепко будут?
– Надеюсь.
– Не подкачай, майор. Давай готовиться. Одежку мне выдели подходящую, перчатки, сапоги десантные… Рации, оружие на всякий пожарный…
– Не вопрос.
– Ну и «ура», в атаку… Люди готовы?
– А они у нас всегда готовы. Мы ж тут на войне, Коля.
Переодевшись в тельняшку, пятнистый теплый бушлат и проверив личное оружие, Власов принял под команду пятерых офицеров – крепких, ушлых ребят, в свое время прошедших афганскую мясорубку, управляющихся с ножами и автоматами, как с зубочистками, и просто не мыслящих себя вне колющего, режущего и изрыгающего свинец железа.
Укрывшись неподалеку от дома, в зарослях жимолости, терпеливо начали ждать наступления ночи. Сканер аудиоконтроля, соединенный с наушниками, доносил до Николая застольные разговоры.
Немало удивила Власова беседа между Ракитиным и пилотом, и невольно подумалось, что с силовой операцией он, возможно, спешит и вместо нее куда более уместен агентурный подход, однако останавливать уже вступивший в действие механизм не пожелал, сметя все сомнения, словно бульдозер ножом, одним определением: «Надоело!»
В доме между тем гремело празднество, до Власова долетал вившийся над установленным во дворе мангалом аппетитный дымок, и глотавший голодную слюну Николай преисполнялся злостью и одновременно умиротворенным предвкушением мщения.
Решено было дождаться того момента, когда компания уляжется спать: хозяин и его гостья в ходе операции захвата являлись персонами категорически неприкасаемыми и, лишь проснувшись под утро, должны были хватиться своих таинственно исчезнувших приятелей.
Наконец гости разъехались, дело начинало приближаться к развязке, но тут неугомонный хозяин внес предложение посетить недалекую дачу.
Николай, скрипя зубами, потряс крепко сжатым кулаком, мысленно проклиная все на свете.
Усмотрев на себе вопросительный взор Мартынова, также входившего в состав группы, шепнул ему:
– Теперь на дачу чудики намылились на ночь глядя! Оригиналы, блин, с шилом в жопах! А это – пятнадцать километров! На машине нельзя, засекут…
– Так-то даже лучше, – отозвался лейтенант. – Знаю эту дачу, второй день тут, в поселке, сижу, все подходы-отходы изучил… Мы по прямой, тропами, за час до нее доковыляем, а там – тишь, никого… Масть в руку, товарищ подполковник!
– Думаешь?
– Ну, прогулочка под луной, пропотеем, не без
того… А обратно уже на машине…
– Тогда – вперед!
И группа захвата легкими, стремительными тенями бесшумно канула в ночной полумрак, двинувшись, как полагал Власов, к последнему рубежу муторной, с постоянными сбивами и нелепицами операции, конечный финал которой оставался столь же неясным, каким был и в самом своем начале, еще там, в Москве, где началась вся эта путаная, нелогичная в своем существе история.
«Им кто-то сверху карту сдает, – поправляя на плече миниатюрный автоматик, думал Власов, еле различая в неверном свете ночного светила тропу под ногами. – Это – точно! Просто мистикой дело попахивает!»
И от этой мысли, в справедливости которой он почему-то внезапно и остро уверился, подполковник почувствовал впервые, пожалуй, за всю свою жизнь какую-то зябкую, сковывающую все тело вялой тревожной истомой неуверенность.
ДИПЛОМАТ
– Мы очень ценим твою жизнь и твое здоровье, мой – вкрадчиво говорил Ахмед. – И тебе нечего бояться, все сделают мои люди, но ты должен быть с нами, таков приказ Центра… Я понимаю, что ты испытываешь неудобства, но наша работа – не всегда шербет, драгоценный…
– Да хрена ли там распинаться, ясно! – бурчал Дима, ерзая на остро впившихся в ягодицы камушках.
Они сидели в глубине скального распадка, неподалеку от поселка, откуда хорошо просматривался дом, в который сегодня необходимо было пробраться, дабы похитить из него трех людей: Ракитина, его приятеля и подлого иностранца, ослепившего Диму в поезде и должного сегодня за такое свое действие физически пострадать.
Указания ЦРУ, полученные Ахмедом накануне, были жестко просты: с помощью боевой группы, входившей в состав одного из оппозиционных формирований, воюющих с нынешним пророссийским режимом, захватить Ракитина и его спутников с багажом и личными вещами, переправив пленников на территорию Афганистана, где их заберет вертолет.
По завершении операции Диме надлежало убыть обратно в Москву.
«Хрен вам», – подумал на это Дима, решивший поехать из Душанбе в Узбекистан и, отсидевшись там некоторое время, рвануть оттуда в Стамбул, а уж после – в Америку.
Там, в Штатах, вдали от русского ГБ и сладенького, как патока, Ахмеда, способного, по разумению Димы, не моргнув глазом, отрезать «драгоценному гостю» голову и скормить его останки своим злющим дворовым псам, он, Дима, попросту заявит офицерам из Лэнгли о нервном срыве, о своих подозрениях о неминуемом провале и напрочь откажется от возвращения в Россию, дав кандидатуры на свое замещение.
Что ему, в конце концов, сделают? Обратно насильно не отправят, точно. Убить не убьют, смысл? Ну, выкинут, как отработанный материал, но так и превосходно! Деньги есть, родственники под боком, и гори все ЦРУ синим пламенем! Главное – перелететь через океан, коснувшись подошвами Американского материка. А уж коснулся – никто пушкой тебя обратно не вышибет!
Но сейчас Дима лежал на холодном камне сурового Памира в окружении несимпатичной и опасной компании вооруженных бородатых бандюг, готовящихся к сомнительному мероприятию; далее предстоял малопривлекательный переход через горы до афганской границы, где, с рук на руки передав пленников, он пустится без передыха в обратный путь, молясь, чтобы не встретиться на горных тропах с русскими отчаянными погранцами…
Отрывисто пикнул сигнал вызова рации.
Ахмед прижал наушник к уху, напряженно сузив глаза.
Докладывал человек, наблюдавший за домом непосредственно из поселка.
Выслушав его доклад, Ахмед сообщил:
– Они едут в домик в горах… Тут, недалеко, я знаю это место. Там и заночуют. – Он воодушевленно потер ладонь о ладонь. – Это подарок Аллаха! Мы возьмем их, как волк берет баранов, отбившихся от отары… Вперед!
– Да хрена ли там распинаться, ясно! – бурчал Дима, ерзая на остро впившихся в ягодицы камушках.
Они сидели в глубине скального распадка, неподалеку от поселка, откуда хорошо просматривался дом, в который сегодня необходимо было пробраться, дабы похитить из него трех людей: Ракитина, его приятеля и подлого иностранца, ослепившего Диму в поезде и должного сегодня за такое свое действие физически пострадать.
Указания ЦРУ, полученные Ахмедом накануне, были жестко просты: с помощью боевой группы, входившей в состав одного из оппозиционных формирований, воюющих с нынешним пророссийским режимом, захватить Ракитина и его спутников с багажом и личными вещами, переправив пленников на территорию Афганистана, где их заберет вертолет.
По завершении операции Диме надлежало убыть обратно в Москву.
«Хрен вам», – подумал на это Дима, решивший поехать из Душанбе в Узбекистан и, отсидевшись там некоторое время, рвануть оттуда в Стамбул, а уж после – в Америку.
Там, в Штатах, вдали от русского ГБ и сладенького, как патока, Ахмеда, способного, по разумению Димы, не моргнув глазом, отрезать «драгоценному гостю» голову и скормить его останки своим злющим дворовым псам, он, Дима, попросту заявит офицерам из Лэнгли о нервном срыве, о своих подозрениях о неминуемом провале и напрочь откажется от возвращения в Россию, дав кандидатуры на свое замещение.
Что ему, в конце концов, сделают? Обратно насильно не отправят, точно. Убить не убьют, смысл? Ну, выкинут, как отработанный материал, но так и превосходно! Деньги есть, родственники под боком, и гори все ЦРУ синим пламенем! Главное – перелететь через океан, коснувшись подошвами Американского материка. А уж коснулся – никто пушкой тебя обратно не вышибет!
Но сейчас Дима лежал на холодном камне сурового Памира в окружении несимпатичной и опасной компании вооруженных бородатых бандюг, готовящихся к сомнительному мероприятию; далее предстоял малопривлекательный переход через горы до афганской границы, где, с рук на руки передав пленников, он пустится без передыха в обратный путь, молясь, чтобы не встретиться на горных тропах с русскими отчаянными погранцами…
Отрывисто пикнул сигнал вызова рации.
Ахмед прижал наушник к уху, напряженно сузив глаза.
Докладывал человек, наблюдавший за домом непосредственно из поселка.
Выслушав его доклад, Ахмед сообщил:
– Они едут в домик в горах… Тут, недалеко, я знаю это место. Там и заночуют. – Он воодушевленно потер ладонь о ладонь. – Это подарок Аллаха! Мы возьмем их, как волк берет баранов, отбившихся от отары… Вперед!
СХВАТКА
Лампа фонаря, висевшего на потолке небольшой открытой террасы, по счастью, оказалась перегоревшей; ночные тени скал плотно затемняли асфальтированную площадку перед домом, обрамленную метровым бетонным бордюром, укрепившим край пологого склона, на котором расположилась цепью группа Власова.
«Уазик» с хозяином дома и его гостьей уехал, свет в окнах погас, и оставалось выждать полчаса, прежде чем группа войдет в дверь, оставшуюся незапертой.
Власов сидел, привалившись спиной к валуну, и, отирая ладонью росистую влагу, покрывшую сталь автомата, раздумывал, вызывать ли из поселка машину прямо сейчас или же следует обождать? В итоге решил не торопить события: мало ли что?
Сбоку, буквально в метре, послышался шорох: по склону кто-то поднимался…
Сорвался камень, донеслась сдавленная брань на фарси, скрежетнула о почву оружейная сталь – ее, эту сталь, Власов ощутил и в темноте безошибочно, как змея ощущает живое тепло…
Он вжался в почву.
Рядом возникли три силуэта. Автоматы, бородатые лица, вязаные шапочки на головах…
Торопливый невнятный шепот, хруст песка под тяжелыми башмаками…
Один из силуэтов, перемахнув через бордюр, канул во мглу, устремившись к дому, двое остальных залегли, настраивая приборы ночного видения и отложив в сторону оружие.
В голове Власова закружил хоровод воспаленных мыслей, из которого выпала, кристаллизуясь в своей выверенности, одна, необходимая: «Бандиты или ЦРУ… А, впрочем, какая разница?»
Власов уже долго не работал в «поле» и сейчас остро ощущал утрату навыков, однако заставил себя собраться, одолеть неуверенность и заметавшийся внутри, как бабочка в сачке, страх.
Выдернул из ножен кинжал, подарок дядьки, ветерана СМЕРШа – эсэсовский именной клинок, острый как бритва, ухоженный, с любовно выведенным жалом, выполированными ложбинами в золингеновской стали…
Рывком приподнявшись, бросил тело на спину одного из усердно вглядывающихся в темноту незнакомцев и, вжавшись в эту спину бедром, длинным косым движением всадил лезвие в шею второго, испуганно встрепенувшегося и тут же выронившего прибор ночного видения из рук.
Лезвие, не встретив ни малейшего себе сопротивления, легко пересекло гортань и шейные мышцы, и тут же, отчужденно почувствовав окропившую его лицо кровь, Власов, ухватив второго незнакомца за шею сгибом локтя, всадил ему кинжал в почку, тверже и тверже сжимая захват, не давая противнику издать ни звука и дожидаясь, когда обмякнет под ним жилистое тренированное тело…
Это был плохой и противный удар ножом, но Николай действовал наверняка, опасаясь возможной преграды бронежилета, дважды спасшего ему жизнь в аналогичной ситуации, – правда, заколоть тогда пытались его, Власова.
Затем сноровисто обыскал тела: гранаты, тесаки с широкими лезвиями и костяными, украшенными серебром ручками…
Ни документов, ни номерных спецжетонов на шеях… Значит, точно не свои.
Прислушался. Ни шороха.
Подобравшись к валуну, произнес в укрепленный у губ микрофон рации, одновременно нашаривая прибор ночного видения и поднося его к глазам:
– Тревога! Посторонние на склоне! Пытаются проникнуть в дом. Выявить по периметру и уничтожить. Не стрелять! Только ножами! В дом не лезть! Ликвидация противника по его выходу! Осторожнее с объектами!
«Уазик» с хозяином дома и его гостьей уехал, свет в окнах погас, и оставалось выждать полчаса, прежде чем группа войдет в дверь, оставшуюся незапертой.
Власов сидел, привалившись спиной к валуну, и, отирая ладонью росистую влагу, покрывшую сталь автомата, раздумывал, вызывать ли из поселка машину прямо сейчас или же следует обождать? В итоге решил не торопить события: мало ли что?
Сбоку, буквально в метре, послышался шорох: по склону кто-то поднимался…
Сорвался камень, донеслась сдавленная брань на фарси, скрежетнула о почву оружейная сталь – ее, эту сталь, Власов ощутил и в темноте безошибочно, как змея ощущает живое тепло…
Он вжался в почву.
Рядом возникли три силуэта. Автоматы, бородатые лица, вязаные шапочки на головах…
Торопливый невнятный шепот, хруст песка под тяжелыми башмаками…
Один из силуэтов, перемахнув через бордюр, канул во мглу, устремившись к дому, двое остальных залегли, настраивая приборы ночного видения и отложив в сторону оружие.
В голове Власова закружил хоровод воспаленных мыслей, из которого выпала, кристаллизуясь в своей выверенности, одна, необходимая: «Бандиты или ЦРУ… А, впрочем, какая разница?»
Власов уже долго не работал в «поле» и сейчас остро ощущал утрату навыков, однако заставил себя собраться, одолеть неуверенность и заметавшийся внутри, как бабочка в сачке, страх.
Выдернул из ножен кинжал, подарок дядьки, ветерана СМЕРШа – эсэсовский именной клинок, острый как бритва, ухоженный, с любовно выведенным жалом, выполированными ложбинами в золингеновской стали…
Рывком приподнявшись, бросил тело на спину одного из усердно вглядывающихся в темноту незнакомцев и, вжавшись в эту спину бедром, длинным косым движением всадил лезвие в шею второго, испуганно встрепенувшегося и тут же выронившего прибор ночного видения из рук.
Лезвие, не встретив ни малейшего себе сопротивления, легко пересекло гортань и шейные мышцы, и тут же, отчужденно почувствовав окропившую его лицо кровь, Власов, ухватив второго незнакомца за шею сгибом локтя, всадил ему кинжал в почку, тверже и тверже сжимая захват, не давая противнику издать ни звука и дожидаясь, когда обмякнет под ним жилистое тренированное тело…
Это был плохой и противный удар ножом, но Николай действовал наверняка, опасаясь возможной преграды бронежилета, дважды спасшего ему жизнь в аналогичной ситуации, – правда, заколоть тогда пытались его, Власова.
Затем сноровисто обыскал тела: гранаты, тесаки с широкими лезвиями и костяными, украшенными серебром ручками…
Ни документов, ни номерных спецжетонов на шеях… Значит, точно не свои.
Прислушался. Ни шороха.
Подобравшись к валуну, произнес в укрепленный у губ микрофон рации, одновременно нашаривая прибор ночного видения и поднося его к глазам:
– Тревога! Посторонние на склоне! Пытаются проникнуть в дом. Выявить по периметру и уничтожить. Не стрелять! Только ножами! В дом не лезть! Ликвидация противника по его выходу! Осторожнее с объектами!