Страница:
Это Диму приятно обнадежило. Голод уже всерьез давал о себе знать, а напряжение прошедшего дня судорогой сводило мелко дрожащие ноги, руки и челюсти…
Вслед за женщинами в помещение вошел невысокий смуглый человек лет пятидесяти – с небольшими усиками, гладко обритой головой, с живыми проницательными глазами. Одет был человек в белую широкую рубашку, легкие черные брюки и шерстяные носки. В руках – темно-вишневые четки из округлых неровных рубинов.
Дима несколько смущенно посмотрел на свою запыленную обувь.
– Не стесняйтесь, – произнес хозяин дома, пожимая ему руку. – Меня зовут Ахмед. Вы поступаете в мое распоряжение. Пароль «Ред Стар».
– На черном небе Востока, – произнес Дима отзыв. – Ха… ребят из Лэнгли, по-моему, занесло в какую-то витиеватую романтику.
– Какая разница, – пожал плечами Ахмед. – Слова и слова. Главное, соблюден их порядок. А там хоть синяя капуста в бордовой пустыне зеленого океана… Садитесь к столу, гость дорогой, покушаем с дороги. Я не пью, но вас пусть это не заботит.
Дима с энтузиазмом последовал приглашению. Поглощая нежнейшее мясо с зеленью, он, не раздумывая, отвечал на вопросы Ахмеда.
– Почему вы воспользовались аварийным каналом связи?
– Послушайте, все началось еще в Москве… У меня создалось впечатление, что нашего объекта ведут…
– Кто?
– Полагаю, ФСБ. Кстати. Он – офицер ФАПСИ, вам что-нибудь это говорит?
– Какую должность он там занимает?
– О должности мне ничего не ведомо, но звание его – подполковник.
– Та-ак!
– Вот и так. Мне пришлось задействовать большое количество людей… вы понимаете?
– И?
– Кто знает, вдруг я засветился?.. Но так или иначе, гостиница – слишком благодатный объект для Ка-Эр, а я не хотел играть роль рыбки в аквариуме… Потом. Исчезновение объекта из Москвы было похоже на бегство, мне едва удалось проследить за ним, а значит, и он мог почувствовать неблагополучное развитие ситуации вокруг себя… Имею в виду все ту же ФСБ.
– Подождите-подождите… – Ахмед поднял руку. – То есть он, объект, потерян? Или кто-то из ваших людей контролирует его передвижение здесь?..
– Запишите номер машины. – Дима, не отрываясь от вкусной еды, продиктовал цифры. – «Уазик». С бортовой надписью «изотопы». В эту машину объект и его приятели уселись на вокзале. Она их ждала, эта машина, я совершенно убежден… Да, конечно, – упреждая вопросы, продолжил он. – Я понимаю, что должен был проследить за ним; наконец, попросту сообщить вам заранее о незамедлительной моей поддержке сразу же по приезде сюда, но! – Глубокомысленно качнул пальцем. – Обострение ситуации началось уже после моего выхода на связь с нашими людьми в Москве, она менялась на глазах, эта ситуация, и в той же самой степени рос риск… А у меня, не знаю, как у вас, отсутствует возможность ежеминутных контактов с Лэнгли, дабы обмениваться запросами-указаниями. Приходится иногда, знаете ли, выкручиваться, полагаясь на собственное осознание вещей и интуицию…
– Я это очень хорошо понимаю, – вздохнул Ахмед, методично и осторожно перебирая кончиками пальцев камни.
– Это им там, в их кабинетах…
– Оперативное решение – это то решение, которое ты принимаешь сам, – сказал Ахмед. – У начальства оперативных решений нет. Там то футбол, то консилиум…
– Вот именно! – подтвердил Дима с горячностью, выпив одну за одной две рюмки коньяку. О своем провале, перевербовке ФСБ и прочих превратностях он решил умолчать.
«Зароют еще в горах… В целях перестраховки, – подумал он. – Тем более тут теперь я без особенной надобности, тут свои колдуны-топтуны…»
Дима попросту выжидал, в какую сторону пойдет развитие ситуации» и с выводами не спешил.
– Так что же делать? – спросил Ахмед. – По вашему разумению?
– Пробить номер машины. Установить местонахождение…
– Это понятно.
– Ну и все! – беспечно сказал Дима, приступая к десерту. – А пока пробиваем и устанавливаем, пусть наши шефы спускают команды…
– Но все же – вопрос, – нахмурился Ахмед. – Если вы утверждаете, что объект «вели»…
– Не мог ли он притащить за собой «хвост»? – перебил Дима. – А кто же знает? Никто не знает. Наше дело такое… Я ни в коей мере не хочу оскорбить ваш дом, однако, дорогой Ахмед, несмотря на пароль и прочие нюансы, можете ли вы исключать, что я – провокатор контрразведки или вы?.. – Дима неопределенно повертел в воздухе кистью руки. – Ну? Ответьте! Отбросив, так сказать, ложный стыд…
– И… вывод? – усмехнулся хозяин.
– Вывод? Через сомнения – к истине! – сказал Дима. – Хороший, кстати, тост… Не поддержите?
– Ну… буквально две капли… Нет-нет, это много!
– На-армально! Вперед, шпионы! Труженики, блин! Борцы за свободу угнетенных хрен знает кем народов Востока!
Дима раздухарился…
НА КРАЮ
ВЛАСОВ
ВОСТОЧНЫЙ ДОМ
Вслед за женщинами в помещение вошел невысокий смуглый человек лет пятидесяти – с небольшими усиками, гладко обритой головой, с живыми проницательными глазами. Одет был человек в белую широкую рубашку, легкие черные брюки и шерстяные носки. В руках – темно-вишневые четки из округлых неровных рубинов.
Дима несколько смущенно посмотрел на свою запыленную обувь.
– Не стесняйтесь, – произнес хозяин дома, пожимая ему руку. – Меня зовут Ахмед. Вы поступаете в мое распоряжение. Пароль «Ред Стар».
– На черном небе Востока, – произнес Дима отзыв. – Ха… ребят из Лэнгли, по-моему, занесло в какую-то витиеватую романтику.
– Какая разница, – пожал плечами Ахмед. – Слова и слова. Главное, соблюден их порядок. А там хоть синяя капуста в бордовой пустыне зеленого океана… Садитесь к столу, гость дорогой, покушаем с дороги. Я не пью, но вас пусть это не заботит.
Дима с энтузиазмом последовал приглашению. Поглощая нежнейшее мясо с зеленью, он, не раздумывая, отвечал на вопросы Ахмеда.
– Почему вы воспользовались аварийным каналом связи?
– Послушайте, все началось еще в Москве… У меня создалось впечатление, что нашего объекта ведут…
– Кто?
– Полагаю, ФСБ. Кстати. Он – офицер ФАПСИ, вам что-нибудь это говорит?
– Какую должность он там занимает?
– О должности мне ничего не ведомо, но звание его – подполковник.
– Та-ак!
– Вот и так. Мне пришлось задействовать большое количество людей… вы понимаете?
– И?
– Кто знает, вдруг я засветился?.. Но так или иначе, гостиница – слишком благодатный объект для Ка-Эр, а я не хотел играть роль рыбки в аквариуме… Потом. Исчезновение объекта из Москвы было похоже на бегство, мне едва удалось проследить за ним, а значит, и он мог почувствовать неблагополучное развитие ситуации вокруг себя… Имею в виду все ту же ФСБ.
– Подождите-подождите… – Ахмед поднял руку. – То есть он, объект, потерян? Или кто-то из ваших людей контролирует его передвижение здесь?..
– Запишите номер машины. – Дима, не отрываясь от вкусной еды, продиктовал цифры. – «Уазик». С бортовой надписью «изотопы». В эту машину объект и его приятели уселись на вокзале. Она их ждала, эта машина, я совершенно убежден… Да, конечно, – упреждая вопросы, продолжил он. – Я понимаю, что должен был проследить за ним; наконец, попросту сообщить вам заранее о незамедлительной моей поддержке сразу же по приезде сюда, но! – Глубокомысленно качнул пальцем. – Обострение ситуации началось уже после моего выхода на связь с нашими людьми в Москве, она менялась на глазах, эта ситуация, и в той же самой степени рос риск… А у меня, не знаю, как у вас, отсутствует возможность ежеминутных контактов с Лэнгли, дабы обмениваться запросами-указаниями. Приходится иногда, знаете ли, выкручиваться, полагаясь на собственное осознание вещей и интуицию…
– Я это очень хорошо понимаю, – вздохнул Ахмед, методично и осторожно перебирая кончиками пальцев камни.
– Это им там, в их кабинетах…
– Оперативное решение – это то решение, которое ты принимаешь сам, – сказал Ахмед. – У начальства оперативных решений нет. Там то футбол, то консилиум…
– Вот именно! – подтвердил Дима с горячностью, выпив одну за одной две рюмки коньяку. О своем провале, перевербовке ФСБ и прочих превратностях он решил умолчать.
«Зароют еще в горах… В целях перестраховки, – подумал он. – Тем более тут теперь я без особенной надобности, тут свои колдуны-топтуны…»
Дима попросту выжидал, в какую сторону пойдет развитие ситуации» и с выводами не спешил.
– Так что же делать? – спросил Ахмед. – По вашему разумению?
– Пробить номер машины. Установить местонахождение…
– Это понятно.
– Ну и все! – беспечно сказал Дима, приступая к десерту. – А пока пробиваем и устанавливаем, пусть наши шефы спускают команды…
– Но все же – вопрос, – нахмурился Ахмед. – Если вы утверждаете, что объект «вели»…
– Не мог ли он притащить за собой «хвост»? – перебил Дима. – А кто же знает? Никто не знает. Наше дело такое… Я ни в коей мере не хочу оскорбить ваш дом, однако, дорогой Ахмед, несмотря на пароль и прочие нюансы, можете ли вы исключать, что я – провокатор контрразведки или вы?.. – Дима неопределенно повертел в воздухе кистью руки. – Ну? Ответьте! Отбросив, так сказать, ложный стыд…
– И… вывод? – усмехнулся хозяин.
– Вывод? Через сомнения – к истине! – сказал Дима. – Хороший, кстати, тост… Не поддержите?
– Ну… буквально две капли… Нет-нет, это много!
– На-армально! Вперед, шпионы! Труженики, блин! Борцы за свободу угнетенных хрен знает кем народов Востока!
Дима раздухарился…
НА КРАЮ
Он, Градов, знал эти мгновения катастроф – пронзительные, как боль от ожога, но тут же благодаря дару, положенному ему свыше, растягиваемые для спасительного раздумья, когда краткий миг нехотя, но подчинялся власти, удерживающей истечение его.
Он видел сведенные, словно от удара током, пальцы Жанны, вцепившиеся в руль, он чувствовал и этот руль, и эти онемелые пальцы, заклинившие в упоре шкворни, подшипники и – роковую неизбежность происходящего.
«Уазик» уже висел над пропастью, обреченный. Задние колеса, упершиеся в россыпь булыжников на обочине, неуклонно стягивали их к краю пропасти, что медленно шуршал под скользящим в пустоту днищем машины.
Все было проиграно… Обидно, по-нелепому, и он уже видел перед собой красноватый злорадный блеск глаз уже готовящегося к его встрече Жреца…
Еще тянулись мгновения, и их было много, очень много, но, и задержись машина над бездной, это бы ее не спасло, ибо до фар упорно, но бесполезно тормозящего грузовика оставалось несколько метров, и многотонная железная туша так или иначе столкнула бы легкую машину с дороги. Передние ее колеса, схваченные колодками, застыли в воздухе, и его спутники и сам он знали, прощаясь с собой и с миром, что вот и конец, хотя окружавшие его люди как раз ошибались, не ошибался лишь он, живущий в ином, величественно и гулко отходящем в никуда времени, что давало ему шанс на спасение, пусть шанс – извечная случайность и вероятная неудача.
Итак. Ручка двери поднимается вверх, дверь распахивается, и теперь, сильно оттолкнувшись от сиденья, надо выброситься под нудно приближающийся бампер встречной машины. До бампера уже пара метров, однако не страшно, он оттолкнется сильно и резко и вдавится затем, распластавшись, в скалу. Грузовик, сметя «уазик», проедет мимо еще несколько метров, глаз водителя даже не успеет зафиксировать мелькнувшую перед ним в отчаянном прыжке тень; после машина остановится, начнутся эмоции, а он, Градов, не спеша пойдет по дороге. К утру его подберет попутка, и еще день-два на перекладных он будет пробираться дальше и дальше – к востоку. А затем свернет в горы, в их дикую глушь, и начнется трудный далекий путь через снега и скалы. Но он одолеет его. Несмотря на холод, голод, сжирающий его рак, он приволочет умирающий и промерзший прах человеческого тела к грани схождения миров, и…
А вот каким же все-таки будет выбор?..
Он выскочил из машины и, вцепившись в край ее бампера, всем телом откинулся назад, крикнув:
– Саша, помогай! Удержим!
Нос самосвала коснулся его локтя и тут же, обдирая рукав, тяжело подался вниз. Ухнули, просев под тяжестью осевшего на них кузова, многослойные рессоры. Дизель натужно крякнул и умолк.
Вслед выпрыгнул из машины Астаттй, тут же придя на подмогу.
Вылезший из грузовика водитель, мгновенно оценив ситуацию, с быстротой и ловкостью ковбоя, увязывающего бычка, выдернул из-под бампера притороченный к нему трос, тут же просунув его в задний буксировочный крюк «уазика».
– Держи тормоз! – крикнул Градов в сторону одеревенелой спины Рудольфа Ахундовича, и тот, без того всеми силами давивший педаль в пол, с хрустом, до упора потянул рукоять «ручника».
Голова Жанны, пребывавшей в беспамятстве, каталась по щитку приборов. После обморока ей, вероятно, первым делом предстояло задуматься о жизни загробной и уж потом изумиться нежданному чуду земной реальности.
Ракитин, тянувший на себя бампер со своей стороны; тяжело сопел, глядя на Градова ошарашенным взором.
«Уазик» все еще тянуло в пропасть, но вот самосвал дал задний ход, трос дернулся, и Градов крикнул:
– Рудольф, все, отпускай!
– Тормоз? – с величайшим страхом вопросил Рудольф Ахундович.
– Ну а что же еще?
Просьбу подобного рода Рудольфу Ахундовичу было исполнить не так-то легко. Онемевшую ногу, куда сердце, казалось, уже прекратило подавать кровь с перспективой ненадобности такого процесса, он отрывал от педали двумя ослабевшими руками – как из капкана.
«Уазик» медленно выкатился на дорогу.
Произошло бурное объяснение с шофером грузовика. В целом объяснение шло на малопонятном языке жителей Памира, однако слова из лексики великорусской фигурировали также. Над спящими во мгле долинами и вершинами гремело нецензурное эхо.
Рыдавшая Жанна умоляла доставить ее в Душанбе, но за беседой водителей ее никто не слышал.
Через полчаса машины разъехались.
Рудольф Ахундович решительным распоряжением Градова был отстранен от руля и перемещен назад, куда пересела и Жанна, бурно переживавшая и ужасное событие, и оплошность свою, и истерику.
Далее машину повел Ракитин.
– Аи, сильный ты, – с дрожью в голосе восхищался профессором Рудольф Ахундович и хлопал его по плечу. – Один – и машина держать! Не человек, шагающий экскаватор просто!
– Стресс, – объяснял Градов сквозь зубы.
– Однако чем зацепились? На чем держались? – продолжал Рудольф Ахундович разбор происшествия, – Тормоз хороший у нас, вот! И резина хороший! Американский! Я достал! Два баллон! И еще купит надо! А-а-а, все купим, главное – жизн чтоб был!
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
Он видел сведенные, словно от удара током, пальцы Жанны, вцепившиеся в руль, он чувствовал и этот руль, и эти онемелые пальцы, заклинившие в упоре шкворни, подшипники и – роковую неизбежность происходящего.
«Уазик» уже висел над пропастью, обреченный. Задние колеса, упершиеся в россыпь булыжников на обочине, неуклонно стягивали их к краю пропасти, что медленно шуршал под скользящим в пустоту днищем машины.
Все было проиграно… Обидно, по-нелепому, и он уже видел перед собой красноватый злорадный блеск глаз уже готовящегося к его встрече Жреца…
Еще тянулись мгновения, и их было много, очень много, но, и задержись машина над бездной, это бы ее не спасло, ибо до фар упорно, но бесполезно тормозящего грузовика оставалось несколько метров, и многотонная железная туша так или иначе столкнула бы легкую машину с дороги. Передние ее колеса, схваченные колодками, застыли в воздухе, и его спутники и сам он знали, прощаясь с собой и с миром, что вот и конец, хотя окружавшие его люди как раз ошибались, не ошибался лишь он, живущий в ином, величественно и гулко отходящем в никуда времени, что давало ему шанс на спасение, пусть шанс – извечная случайность и вероятная неудача.
Итак. Ручка двери поднимается вверх, дверь распахивается, и теперь, сильно оттолкнувшись от сиденья, надо выброситься под нудно приближающийся бампер встречной машины. До бампера уже пара метров, однако не страшно, он оттолкнется сильно и резко и вдавится затем, распластавшись, в скалу. Грузовик, сметя «уазик», проедет мимо еще несколько метров, глаз водителя даже не успеет зафиксировать мелькнувшую перед ним в отчаянном прыжке тень; после машина остановится, начнутся эмоции, а он, Градов, не спеша пойдет по дороге. К утру его подберет попутка, и еще день-два на перекладных он будет пробираться дальше и дальше – к востоку. А затем свернет в горы, в их дикую глушь, и начнется трудный далекий путь через снега и скалы. Но он одолеет его. Несмотря на холод, голод, сжирающий его рак, он приволочет умирающий и промерзший прах человеческого тела к грани схождения миров, и…
А вот каким же все-таки будет выбор?..
Он выскочил из машины и, вцепившись в край ее бампера, всем телом откинулся назад, крикнув:
– Саша, помогай! Удержим!
Нос самосвала коснулся его локтя и тут же, обдирая рукав, тяжело подался вниз. Ухнули, просев под тяжестью осевшего на них кузова, многослойные рессоры. Дизель натужно крякнул и умолк.
Вслед выпрыгнул из машины Астаттй, тут же придя на подмогу.
Вылезший из грузовика водитель, мгновенно оценив ситуацию, с быстротой и ловкостью ковбоя, увязывающего бычка, выдернул из-под бампера притороченный к нему трос, тут же просунув его в задний буксировочный крюк «уазика».
– Держи тормоз! – крикнул Градов в сторону одеревенелой спины Рудольфа Ахундовича, и тот, без того всеми силами давивший педаль в пол, с хрустом, до упора потянул рукоять «ручника».
Голова Жанны, пребывавшей в беспамятстве, каталась по щитку приборов. После обморока ей, вероятно, первым делом предстояло задуматься о жизни загробной и уж потом изумиться нежданному чуду земной реальности.
Ракитин, тянувший на себя бампер со своей стороны; тяжело сопел, глядя на Градова ошарашенным взором.
«Уазик» все еще тянуло в пропасть, но вот самосвал дал задний ход, трос дернулся, и Градов крикнул:
– Рудольф, все, отпускай!
– Тормоз? – с величайшим страхом вопросил Рудольф Ахундович.
– Ну а что же еще?
Просьбу подобного рода Рудольфу Ахундовичу было исполнить не так-то легко. Онемевшую ногу, куда сердце, казалось, уже прекратило подавать кровь с перспективой ненадобности такого процесса, он отрывал от педали двумя ослабевшими руками – как из капкана.
«Уазик» медленно выкатился на дорогу.
Произошло бурное объяснение с шофером грузовика. В целом объяснение шло на малопонятном языке жителей Памира, однако слова из лексики великорусской фигурировали также. Над спящими во мгле долинами и вершинами гремело нецензурное эхо.
Рыдавшая Жанна умоляла доставить ее в Душанбе, но за беседой водителей ее никто не слышал.
Через полчаса машины разъехались.
Рудольф Ахундович решительным распоряжением Градова был отстранен от руля и перемещен назад, куда пересела и Жанна, бурно переживавшая и ужасное событие, и оплошность свою, и истерику.
Далее машину повел Ракитин.
– Аи, сильный ты, – с дрожью в голосе восхищался профессором Рудольф Ахундович и хлопал его по плечу. – Один – и машина держать! Не человек, шагающий экскаватор просто!
– Стресс, – объяснял Градов сквозь зубы.
– Однако чем зацепились? На чем держались? – продолжал Рудольф Ахундович разбор происшествия, – Тормоз хороший у нас, вот! И резина хороший! Американский! Я достал! Два баллон! И еще купит надо! А-а-а, все купим, главное – жизн чтоб был!
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
ВЛАСОВ
Очнувшись на койке военного госпиталя, Власов оторопело уставился в высокий далекий потолок, едва различимый в ночных сумерках узкой одиночной палаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…
Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.
«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»
– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!
Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.
– Лежите, больной, спокойно…
– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.
– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.
Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.
– Девушка… Мое оружие, документы…
– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.
– А мой… этот…
– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.
– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…
– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?
– Есть! – выдохнул через нос Власов.
«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить «выпас» Ракитина, все такое…»
– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.
Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…
– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.
– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.
– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…
– То есть? – обмирая, спросил Власов.
– Ну, вы приметы этого… Ракитина дали ведь? Мы его и отработали. Сёл он в местный «уазик», с ним еще четверо…
– Как… четверо?
– Женщина одна, рыжая такая, где-то ее я видел…
– Ага, ага…
– Потом – мужчина, местный, мы уже все пробили: заместитель директора одного комбината…
– Тоже ясно! Попутчик!
– Потом еще один, тоже, вы на него данные давали… Градов, так?
– А четвертый?
– А четвертый – американец ваш… Все – знакомые лица.
– Снюхались, с-суки! – привстал на постели Власов. – И чего? Куда они тронулись?
– Да, в общем-то, далеко, в горы… Кстати, чуть в пропасть по дороге не улетели… Спаслись чудом!
– У-ух, жаль! – посетовал Власов.
– Короче, сейчас они в доме у этого деятеля. С комбината который…
– А Воропаев?
– А кто такой?
– Да этот… Ну, параллельно тут хренотень одна крутится, позже объясню! – Власов досадливо поморщился. – В гостиницу надо, он, Воропаев, там должен быть. Дима, тварюга пакостная… – Он помедлил. Спросил, стараясь не привнести в голос невольной нотки испуга: – С Москвой связывались?
– Н-да! – донеслось чугунно.
– Ну… и что сообщили?
Майор хитро усмехнулся:
– Сообщили товарищу генералу Шурыгину, что встреча произошла, все идет согласно оперативному плану… Я не стал вдаваться в нюансы… Власов устало откинулся на подушки.
– Товарищ майор… – Голос у него дрогнул.
– Да ладно, ладно… – Тот поднялся. – Отдыхайте. В семь часов утра загляну. А что насчет нюансов… Так у меня однажды был прокольчик глубиною в микрон, так вот про него одному доброхоту почему-то так зачесалось сообщить начальству, что из Питера прибыл я срочным порядком сюда, в «горячую точку», где уже суждено, видно, до пенсии…
– Я понял, майор, – сказал Власов. – И долги отдавать умею, убедишься.
– Ну, время покажет… – Майор, погасив свет, аккуратно притворил за собой дверь.
Власов изнеможденно прикрыл глаза.
«Нет, так не везет… – подумалось радостно и опустошенно. И вслед за тем тревожной змейкой скользнула мысль о Дипломате: – Где он, змееныш? Неужели воспользовался положением и дал деру? Этот Дима в состоянии сломать все! Но. У меня, Власова, в конце концов, не конвойные функции. А за чужие камни в таких же чужих мочевых пузырях я отвечать не обязан! И вообще я был против перевербовки этого гнусного агента американского империализма! Скользкая, морально разложившаяся личность, никаких духовных ценностей, оголтелый цинизм и потребительское отношение… Отовремся! Пусть Шурыгин потеет!» А он, Власов, и так сейчас, как в луже, лежит… Бельишко, кстати, надо сменить…
– Э-эй! – снова позвал он сестру.
– Что вам, больной?
– Нательную рубаху бы другую, а? А то яды выходят, томлюсь, как жаба в болоте… Но жаба вам принесет розы, клянусь!
– Да ладно уж… розы, – раздался грустный ответ. – Лучше банку тушенки, третий месяц сидим без зарплаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…
Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.
«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»
– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!
Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.
– Лежите, больной, спокойно…
– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.
– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.
Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.
– Девушка… Мое оружие, документы…
– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.
– А мой… этот…
– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.
– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…
– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?
– Есть! – выдохнул через нос Власов.
«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить «выпас» Ракитина, все такое…»
– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.
Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…
– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.
– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.
– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…
– То есть? – обмирая, спросил Власов.
– Ну, вы приметы этого… Ракитина дали ведь? Мы его и отработали. Сёл он в местный «уазик», с ним еще четверо…
– Как… четверо?
– Женщина одна, рыжая такая, где-то ее я видел…
– Ага, ага…
– Потом – мужчина, местный, мы уже все пробили: заместитель директора одного комбината…
– Тоже ясно! Попутчик!
– Потом еще один, тоже, вы на него данные давали… Градов, так?
– А четвертый?
– А четвертый – американец ваш… Все – знакомые лица.
– Снюхались, с-суки! – привстал на постели Власов. – И чего? Куда они тронулись?
– Да, в общем-то, далеко, в горы… Кстати, чуть в пропасть по дороге не улетели… Спаслись чудом!
– У-ух, жаль! – посетовал Власов.
– Короче, сейчас они в доме у этого деятеля. С комбината который…
– А Воропаев?
– А кто такой?
– Да этот… Ну, параллельно тут хренотень одна крутится, позже объясню! – Власов досадливо поморщился. – В гостиницу надо, он, Воропаев, там должен быть. Дима, тварюга пакостная… – Он помедлил. Спросил, стараясь не привнести в голос невольной нотки испуга: – С Москвой связывались?
– Н-да! – донеслось чугунно.
– Ну… и что сообщили?
Майор хитро усмехнулся:
– Сообщили товарищу генералу Шурыгину, что встреча произошла, все идет согласно оперативному плану… Я не стал вдаваться в нюансы… Власов устало откинулся на подушки.
– Товарищ майор… – Голос у него дрогнул.
– Да ладно, ладно… – Тот поднялся. – Отдыхайте. В семь часов утра загляну. А что насчет нюансов… Так у меня однажды был прокольчик глубиною в микрон, так вот про него одному доброхоту почему-то так зачесалось сообщить начальству, что из Питера прибыл я срочным порядком сюда, в «горячую точку», где уже суждено, видно, до пенсии…
– Я понял, майор, – сказал Власов. – И долги отдавать умею, убедишься.
– Ну, время покажет… – Майор, погасив свет, аккуратно притворил за собой дверь.
Власов изнеможденно прикрыл глаза.
«Нет, так не везет… – подумалось радостно и опустошенно. И вслед за тем тревожной змейкой скользнула мысль о Дипломате: – Где он, змееныш? Неужели воспользовался положением и дал деру? Этот Дима в состоянии сломать все! Но. У меня, Власова, в конце концов, не конвойные функции. А за чужие камни в таких же чужих мочевых пузырях я отвечать не обязан! И вообще я был против перевербовки этого гнусного агента американского империализма! Скользкая, морально разложившаяся личность, никаких духовных ценностей, оголтелый цинизм и потребительское отношение… Отовремся! Пусть Шурыгин потеет!» А он, Власов, и так сейчас, как в луже, лежит… Бельишко, кстати, надо сменить…
– Э-эй! – снова позвал он сестру.
– Что вам, больной?
– Нательную рубаху бы другую, а? А то яды выходят, томлюсь, как жаба в болоте… Но жаба вам принесет розы, клянусь!
– Да ладно уж… розы, – раздался грустный ответ. – Лучше банку тушенки, третий месяц сидим без зарплаты.
ВОСТОЧНЫЙ ДОМ
Первые двое суток в гостях у Рудольфа Ахундовича прошли для Ракитина как в дурмдне: нескончаемые застолья, ритуалы знакомств с друзьями, родственниками, сослуживцами хозяина, тусклые пробуждения и такое обилие напитков и пищи, что Ракитин сразу же интенсивно порозовел и прибавил в весе, с некоторой озадаченностью обнаружив появление у себя намечающегося животика.
Относительно животика старший по возрасту Градов высказался так:
– Гляди! К сорока годам идешь – сезону инфарктов, пора сбавлять темпы до умеренных. Я б на твоем месте… Поберегись, в общем.
За Александра он все же был рад, не без основания полагая, что тому куда как не вредно отдохнуть в приятном бездумье, подышать воздухом, в котором, невзирая на близость комбината, не ощущалось ничего постороннего, да и вообще развеяться.
Активное стремление Ракитина как можно скорее познакомиться с обещанным летчиком он осудил, справедливо заметив о нетерпении и поспешности как о качествах, способных насторожить кого угодно, даже милягу Рудольфа Ахундовича с его перманентной эйфорией. Впрочем, здесь Ракитин пылко возразил, переквалифицировав эйфорию на широту души и обозвав профессора занюханным, бессердечным циником.
В самом деле, заслуживал Рудольф Ахундович слов исключительно теплых, оказавшись человеком не только добрейшим, деятельным и обязательным, но и несгибаемо трудолюбивым: спозаранку и каждодневно он умудрялся посещать службу, хотя особенно долго там не задерживался, дабы поспеть домой к полудню, когда у гостей происходил тягостный и многотрудный процесс разлуки с постелью. Очнувшись, вся честная компания неизменно заставала его в хлопотах по хозяйству, как правило, за стряпней очередного праздничного обеда, переходящего в ужин.
На третьи сутки мучимый жаждой Александр вышел, неверно переставляя ноги, во двор, помахал, изображая физзарядку, руками, как ленивая ворона крыльями, и, плюхнувшись на скамью, где расположились читавший газету Градов и Астатти, смежил очи, подставив лицо обжигающим лучам горного солнца.
Снег у подножий уже сошел, открыв цепко взбирающуюся по склонам зелень травы и кустарников; цвели миндаль и жимолость возле калитки, разноголосый птичий гомон свистом и щелканьем доносился из свежей листвы чинар, и на душе у Ракитина становилось легко и просто, словно покой природы, привычно занятой чудом своего воскресения, проникал и в него, очищая мысли от путаницы и маеты.
– Самая длинная весна на моей памяти, – сказал он сорванным спросонья голосом. – А ведь… всего-то полмесяца прошло, не больше, как мы с тобой… А кажется – прорва, жизнь целая…
– Угу, – подтвердил Градов вскользь.
– Сегодня что, снова гости?.. – Ракитин зевнул, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Потянулся. – А-а! Нет! – ударил кулаком по скамье. – Хватит. Скоро печень от баранины этой и алкоголя, как у налима, будет! Надоело. Делать что-то надо. – Он застонал.
На чистой асфальтовой дорожке, ведущей к дому, показался Рудольф Ахундович, волочивший за войлочную узду осла. Поперек ослиной спины с перевязанными бечевой ногами висел жирный рогатый баран, жалобно и уныло блеющий. Осел вырывался, истошно орал, а то вдруг начинал хрипло, как собака, лаять, будто на заклание предназначался именно он.
– Опять, – на истомленном выдохе констатировал Ракитин. – Шашлык и прочие удовольствия. – Встал, намереваясь подсобить хозяину в его упорной битве с ишаком.
– Ай, Саш-Миш, давай помочь! – утирая пот, воззвал Рудольф Ахундович. – Такой жывотный врэд-ный, – он пнул осла в бок, – шайтан с ушами!
В конце концов, одержав нелегкую победу над ишаком, он привязал его к изгороди, доложив:
– Летчик сегодня будит, началнык его, три замыстытел комбинат директор, еще важный люди… Только объяснить я не мог; какой выршин вам нужн и выртолет зачэм.
– Это мы… введем в курс, – успокоил его Ракитин.
– А завтра, – торжественно доложил Рудольф Ахундович, – концерт будет Жанна давать.
Он пребывал в безоблачном настроении, предвкушая бенефис обожаемой Жанны, аплодисменты и тому подобное. Несомненно, он уже успел оповестить всех друзей и сослуживцев, будто достал себе «красавыц-ар-тыст-нывеста».
Раздался протяжный стон, и на крыльцо, держась за перила, вышла изможденная прошлым пиршеством Жанна. Во внешности ее было нечто восточное: халат до пят и чалма из мокрого махрового полотенца на голове. Потухшим взором обвела она величественный горный пейзаж, облака, растрепанными комочками хлопка висевшие на зазубринах скал, затем осла, барана и всех остальных.
– Бэдный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович растроганно. – Лечит надо, сичас буду. «Кокур» есть, хороший вино, в Ялта купил три ящик. Ты был Ялта, Пол? Мног вин, а шашлык нехороший, без душа сдэлан! А «Кокур» знаешь? Не знаешь, тогда не так страшно, пиво кушай, из Японии мой друг-самурай пять ящик прислал с сырьем для комбинат вместе! Всегда пиво шлет! Я ему сабля дарил древний, а он самурай по роду! – Он помолчал. Спросил осторожно: – Ты понял до сих пор?
– Япончику это честь! – бодро согласился Астатти.
– И тебе дарить буду!
– О-о-о! – отозвалась на это Жанна и, придерживая чалму, ушла, покачиваясь, в глубину дома.
Сели за поздний завтрак – первый для гостей и второй для хозяина. С омерзением приложились к целебному «Кокуру» и к пиву. Затем Александр и Жанна, обретя сносное самочувствие, горячо поклялись друг другу в сегодняшней умеренности, причем Жанна приводила как повод и довод необходимую ей репетицию, а Александр ссылался на тщательную подготовку снаряжения.
В итоге бутылка опустела, Жанна вновь пригорюнилась и начала сокрушаться, что живет по инерции и делом своим занимается тоже по инерции, хотя все ее хвалят, и по телевидению два раза показывали, и имеются у нее, кстати, оч-чень серьезные знакомства, да. А она вот… плюнет на все, и останется жить здесь, и устроится, назло всем, в клуб, и будет просвещать… Тут она запнулась и погрозила в пространство пальцем. Ну, а кроме того, в данной местности обитают прекрасные, открытые люди, к тому же – воздух, сказочные горы, калорийное питание…
– Верно говорю, Рудик? – вопросила она Рудольфа Ахундовича с застойным сарказмом. – Приютишь меня? На первое время?
Рудольф Ахундович, сарказма в неведении такового не уяснивший, открыл рот, но сказать ничего не смог. Доброе лицо его поглупело от счастья.
– Оставайс-с-с… – прошипел, сводя и разводя руки.
– Спасибо, Рудик, – расчувствовалась Жанна и шмыгнула носом. – Н-да, – мрачно продолжила она, сдирая чалму и обращаясь уже к Ракитину: – Н-да, Саш… Бьюсь, бьюсь, а нигде не пробилась. Я тут думала в Питере в аспирантуру поступать, искусствоведом думала… Все же да? Диссертация… там. Работы отправила. И мне некто Хазарова Роза Павловна прислала такую разгромную рецензию с одними ругательствами, что просто волосы дыбом встали!
– Сколько у нас метров веревки, любопытно… – пробурчал Ракитин, занятый бог весть какими раздумьями.
– Што Москва! У нас жизн тож замычательный просто! – вскричал Рудольф Ахундович, вдохновленный прожектами Жанны.
– А ведь я послала великолепнейшие работы! – зажмурившись как от боли, поведала она Астатти. – «Кино среди других искусств», э… «О кинообразе», э… А! – махнула рукой. – А эта Хазарова Ре Пе мне сообщила, будто я понятия не имею о кино, и возмущалась, как я смогла закончить ВГИК. «Вы путаете понятия «кинообраз» и «киноязык», несовременно мыслите, элементарно запутываетесь в том, о чем пишете…» И тэ дэ. Грязи – целый воз! – Она замолчала, мотая головой.
Рудольф Ахундович решил, что самое время выразить соболезнование.
– Ай, я ее! – ударил кулаком в столешницу. – Ай, што я ее!..
– Эта женщина ответила вам некультурально, – глубокомысленно констатировал Астатти.
– Да, именно!
– А зачем веревка? – тихо спросил Градов Ракитина.
– И ни одного, ни одного хорошего слова! Но… хм… у нас в Литературном институте, когда я там… одно время… тоже было редактирование, три лекции… и нас учили в любой вещи искать и хорошее, и плохое… А тут – обругали с пеной у рта… с какой-то личной ненавистью. – Она пожала плечами. – Хотя Хазарову эту Ре Пе я знать не знаю, конечно.
Относительно животика старший по возрасту Градов высказался так:
– Гляди! К сорока годам идешь – сезону инфарктов, пора сбавлять темпы до умеренных. Я б на твоем месте… Поберегись, в общем.
За Александра он все же был рад, не без основания полагая, что тому куда как не вредно отдохнуть в приятном бездумье, подышать воздухом, в котором, невзирая на близость комбината, не ощущалось ничего постороннего, да и вообще развеяться.
Активное стремление Ракитина как можно скорее познакомиться с обещанным летчиком он осудил, справедливо заметив о нетерпении и поспешности как о качествах, способных насторожить кого угодно, даже милягу Рудольфа Ахундовича с его перманентной эйфорией. Впрочем, здесь Ракитин пылко возразил, переквалифицировав эйфорию на широту души и обозвав профессора занюханным, бессердечным циником.
В самом деле, заслуживал Рудольф Ахундович слов исключительно теплых, оказавшись человеком не только добрейшим, деятельным и обязательным, но и несгибаемо трудолюбивым: спозаранку и каждодневно он умудрялся посещать службу, хотя особенно долго там не задерживался, дабы поспеть домой к полудню, когда у гостей происходил тягостный и многотрудный процесс разлуки с постелью. Очнувшись, вся честная компания неизменно заставала его в хлопотах по хозяйству, как правило, за стряпней очередного праздничного обеда, переходящего в ужин.
На третьи сутки мучимый жаждой Александр вышел, неверно переставляя ноги, во двор, помахал, изображая физзарядку, руками, как ленивая ворона крыльями, и, плюхнувшись на скамью, где расположились читавший газету Градов и Астатти, смежил очи, подставив лицо обжигающим лучам горного солнца.
Снег у подножий уже сошел, открыв цепко взбирающуюся по склонам зелень травы и кустарников; цвели миндаль и жимолость возле калитки, разноголосый птичий гомон свистом и щелканьем доносился из свежей листвы чинар, и на душе у Ракитина становилось легко и просто, словно покой природы, привычно занятой чудом своего воскресения, проникал и в него, очищая мысли от путаницы и маеты.
– Самая длинная весна на моей памяти, – сказал он сорванным спросонья голосом. – А ведь… всего-то полмесяца прошло, не больше, как мы с тобой… А кажется – прорва, жизнь целая…
– Угу, – подтвердил Градов вскользь.
– Сегодня что, снова гости?.. – Ракитин зевнул, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Потянулся. – А-а! Нет! – ударил кулаком по скамье. – Хватит. Скоро печень от баранины этой и алкоголя, как у налима, будет! Надоело. Делать что-то надо. – Он застонал.
На чистой асфальтовой дорожке, ведущей к дому, показался Рудольф Ахундович, волочивший за войлочную узду осла. Поперек ослиной спины с перевязанными бечевой ногами висел жирный рогатый баран, жалобно и уныло блеющий. Осел вырывался, истошно орал, а то вдруг начинал хрипло, как собака, лаять, будто на заклание предназначался именно он.
– Опять, – на истомленном выдохе констатировал Ракитин. – Шашлык и прочие удовольствия. – Встал, намереваясь подсобить хозяину в его упорной битве с ишаком.
– Ай, Саш-Миш, давай помочь! – утирая пот, воззвал Рудольф Ахундович. – Такой жывотный врэд-ный, – он пнул осла в бок, – шайтан с ушами!
В конце концов, одержав нелегкую победу над ишаком, он привязал его к изгороди, доложив:
– Летчик сегодня будит, началнык его, три замыстытел комбинат директор, еще важный люди… Только объяснить я не мог; какой выршин вам нужн и выртолет зачэм.
– Это мы… введем в курс, – успокоил его Ракитин.
– А завтра, – торжественно доложил Рудольф Ахундович, – концерт будет Жанна давать.
Он пребывал в безоблачном настроении, предвкушая бенефис обожаемой Жанны, аплодисменты и тому подобное. Несомненно, он уже успел оповестить всех друзей и сослуживцев, будто достал себе «красавыц-ар-тыст-нывеста».
Раздался протяжный стон, и на крыльцо, держась за перила, вышла изможденная прошлым пиршеством Жанна. Во внешности ее было нечто восточное: халат до пят и чалма из мокрого махрового полотенца на голове. Потухшим взором обвела она величественный горный пейзаж, облака, растрепанными комочками хлопка висевшие на зазубринах скал, затем осла, барана и всех остальных.
– Бэдный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович растроганно. – Лечит надо, сичас буду. «Кокур» есть, хороший вино, в Ялта купил три ящик. Ты был Ялта, Пол? Мног вин, а шашлык нехороший, без душа сдэлан! А «Кокур» знаешь? Не знаешь, тогда не так страшно, пиво кушай, из Японии мой друг-самурай пять ящик прислал с сырьем для комбинат вместе! Всегда пиво шлет! Я ему сабля дарил древний, а он самурай по роду! – Он помолчал. Спросил осторожно: – Ты понял до сих пор?
– Япончику это честь! – бодро согласился Астатти.
– И тебе дарить буду!
– О-о-о! – отозвалась на это Жанна и, придерживая чалму, ушла, покачиваясь, в глубину дома.
Сели за поздний завтрак – первый для гостей и второй для хозяина. С омерзением приложились к целебному «Кокуру» и к пиву. Затем Александр и Жанна, обретя сносное самочувствие, горячо поклялись друг другу в сегодняшней умеренности, причем Жанна приводила как повод и довод необходимую ей репетицию, а Александр ссылался на тщательную подготовку снаряжения.
В итоге бутылка опустела, Жанна вновь пригорюнилась и начала сокрушаться, что живет по инерции и делом своим занимается тоже по инерции, хотя все ее хвалят, и по телевидению два раза показывали, и имеются у нее, кстати, оч-чень серьезные знакомства, да. А она вот… плюнет на все, и останется жить здесь, и устроится, назло всем, в клуб, и будет просвещать… Тут она запнулась и погрозила в пространство пальцем. Ну, а кроме того, в данной местности обитают прекрасные, открытые люди, к тому же – воздух, сказочные горы, калорийное питание…
– Верно говорю, Рудик? – вопросила она Рудольфа Ахундовича с застойным сарказмом. – Приютишь меня? На первое время?
Рудольф Ахундович, сарказма в неведении такового не уяснивший, открыл рот, но сказать ничего не смог. Доброе лицо его поглупело от счастья.
– Оставайс-с-с… – прошипел, сводя и разводя руки.
– Спасибо, Рудик, – расчувствовалась Жанна и шмыгнула носом. – Н-да, – мрачно продолжила она, сдирая чалму и обращаясь уже к Ракитину: – Н-да, Саш… Бьюсь, бьюсь, а нигде не пробилась. Я тут думала в Питере в аспирантуру поступать, искусствоведом думала… Все же да? Диссертация… там. Работы отправила. И мне некто Хазарова Роза Павловна прислала такую разгромную рецензию с одними ругательствами, что просто волосы дыбом встали!
– Сколько у нас метров веревки, любопытно… – пробурчал Ракитин, занятый бог весть какими раздумьями.
– Што Москва! У нас жизн тож замычательный просто! – вскричал Рудольф Ахундович, вдохновленный прожектами Жанны.
– А ведь я послала великолепнейшие работы! – зажмурившись как от боли, поведала она Астатти. – «Кино среди других искусств», э… «О кинообразе», э… А! – махнула рукой. – А эта Хазарова Ре Пе мне сообщила, будто я понятия не имею о кино, и возмущалась, как я смогла закончить ВГИК. «Вы путаете понятия «кинообраз» и «киноязык», несовременно мыслите, элементарно запутываетесь в том, о чем пишете…» И тэ дэ. Грязи – целый воз! – Она замолчала, мотая головой.
Рудольф Ахундович решил, что самое время выразить соболезнование.
– Ай, я ее! – ударил кулаком в столешницу. – Ай, што я ее!..
– Эта женщина ответила вам некультурально, – глубокомысленно констатировал Астатти.
– Да, именно!
– А зачем веревка? – тихо спросил Градов Ракитина.
– И ни одного, ни одного хорошего слова! Но… хм… у нас в Литературном институте, когда я там… одно время… тоже было редактирование, три лекции… и нас учили в любой вещи искать и хорошее, и плохое… А тут – обругали с пеной у рта… с какой-то личной ненавистью. – Она пожала плечами. – Хотя Хазарову эту Ре Пе я знать не знаю, конечно.