Страница:
– Стой! – Он подскочил к сутулой фигуре. – Куда побежал-то?
– Ды… спешу ведь… – Глаз, отпущенный природой и мамой – господи, ведь была же и мама! – елозил справа налево и обратно со смятенной быстротой.
– Чего в сумочке-то? – мигнул Ракитин заговорщицки и вдруг резко дернул ее на себя. Мгновенно увидел знакомое табло приемника, мелкую сетку динамиков…
– Да ты… чего за мансы, в натуре? Я… милицию! – заверещал Рыбий Глаз, вырывая сумку.
– Ах, сука… – сказал Ракитин тихо, но с такой звенящей угрозой в интонации, что собеседник вздрогнул и вжал голову в плечи так глубоко, будто на макушку ему свалилось бревно.
Пальцы Рыбьего Глаза разжались, и сумка очутилась в руках у Ракитина.
– А ну-ка топай вон туда… – цедил Александр, подталкивая Рыбьего Глаза к низкой железной оградке, отделявшей стоянку от тротуара. – Ты что же, паскуда, а?.. – Не выпуская сумки, он ткнул его кулаком в живот.
Тот, слегка подвывая – не то от страха, не то от возбуждения, неожиданно вцепился Ракитину в куртку, оттолкнул, пытаясь бежать, но не сумел: Ракитин ухватил его за запястья, сжал их и – отпустил…
Запястья были худые, по-мальчишески костлявые, и прикосновением к ним он ощутил какую-то болезненную и неотвратимую обреченность испитого, жалкого подонка.
– Слушай. – Ракитин помедлил. – Стервятник. Все краденое принесешь. Если же нет… – В упор посмотрел в набрякшее лицо с прыгающей небритой челюстью и продолжил зловеще: – Прирежу. Мне терять нечего…
Удивительно – последние слова он произнес с такой убежденностью, что и сам растерялся.
Рыбий Глаз, напротив, убежденность такого рода воспринял с полной серьезностью, наслышанный о прокуратуре, грозящем сроке и ассоциативным путем представлявший Ракитина уже в камере.
– Завтра утром, – просипел бескислородно. – Запер я их, баллоны… Ключ у кореша. Черт попутал!
– А Юрка? – испытующе сузил Ракитин глаза.
– Да не, не… он… што ты! – замахал тот руками, как мельница, сопя в затравленной одышке.
– И замки купишь, – продолжил Ракитин.
– Нуда, да, да…
– Прирежу! – пообещал Александр повторно и, взяв сумки, отправился домой.
Он укладывался спать, когда в комнату в одних трусах влетел, вернее, быстро перебирая руками и ногами, вполз злосчастный сосед с сумасшедшими глазами собаки, которой привязали к хвосту консервную банку.
– Умираю я, Сашка, умираю… «Скорую» давай… – заканючил, морща лицо, Юра и, когда Ракитин, чертыхаясь, усадил его на стул, пояснил совершенно трезвым, видимо со страху, голосом: – Аэрозоль твою взял с полки, вешалка где… Добавить хотел…
Тут Ракитин заметил в руках у Юры баллон.
Вытащив его из податливо-вялых пальцев, уставился на изображение дохлого комара с пикой алчного жала, задранного вверх.
– Набрызгал лафитничек… – Юру трясло. – Понюхал… вроде на спирту… Таракана поймал! – вскричал с отчаянием, скривившись чуть ли не в плаче. – В кулак зажал, набрызгал туда. Пятнадцать минут ждал! Потом разжал кулак, а он жив, побег… Ну, думаю, раз таракан жив, я-то… человек! Че-ло-векже! – повторил страстно, обдав Ракитина ароматом своего дыхания. – Ну и махнул. И так хорошо стало – плясать захотелось! А сейчас… – Юра растопыренной пятерней потер живот. – В кишках – крематорий… – У Юры в самом деле внезапно завыло что-то в желудке, и он оторопело прислушался, склонив ухо. – Вот, – сказал растерянно. – Видишь, как…
– У-у! – прогудел сонный Ракитин с яростью. – Чтоб тебя!.. Пей воду – и обратно ее… Ну! – И поволок Юру, никак не желавшего стоять на ногах, с лицом абсолютно синим, в ванную.
После была «Скорая», объяснения с иронизирующими врачами, пламенные призывы Юры спасти его жизнь, и тогда – каждому по пузырю! Наконец Юру погрузили на носилки и увезли в ночь.
Ракитин остался один.
Опустился на кровать, вздохнул. Что за жизнь? Ни покоя, ни…
Послышался негромкий, отрывистый стук в окно.
Так, теперь что-то профессору на ночь глядя понадобилось…
Встал с постели, надел халат и, сопя раздраженно, отправился на балкон.
– Извини, что так поздно, – взволнованно начал Градов. – Просто не мог удержаться… Я все прочитал! И если это не розыгрыш… – Он взял лежавший на принтере ворох листов, сбив их ладонями в стопку, протянул Александру: – Извольте ознакомиться.
Прошло полчаса. В течение этого времени Ракитин, читая компьютерную распечатку, с завидным спокойствием оценивал свое состояние с точки зрения некоего медицинского консилиума, обязательно включавшего в свой состав окулиста и психиатра.
Затем, без воодушевления поставив диагноз: «практически здоров», отложил листы в сторону.
– Ну, как? – спросил Градов.
– Сенсация, – ответил Ракитин бесстрастно. – Но что с этим делать и каковы выводы…
– А выводы таковы, – сказал Градов. – Информация делится на две части. Одна часть имеет чисто практическое свойство, отражая будущие планетарные катаклизмы, а другая – свойство гуманитарное, как-то: подтверждает существование параллельных миров и, кроме того, указывает двери в них… Черные ходы. Главный-то вход открыт для всех, только пропуском в него является смерть… – Он взял один из листов, прочел: – «И там, где врата, – там пересечение путей в миры, и каждому, по мере света или тьмы, его наполняющих, откроется своя стезя, и, ступив на нее, оставит за спиной вошедший тяготы и болезни, сожаления об утратах земных и сомнения в вечности жизни…»
– «И увидел я новое небо и новую землю», – процитировал Ракитин. – Уважаемый профессор, вы явно заимствовали библейский слог.
– Практически дословная расшифровка, – отозвался Градов. – Лексический выбор при переводе был чисто подсознательным, а все эти ритмические торжественные «и» точно соответствуют повторяющимся комбинациям нулей и единиц. Специфика авторского письма, ничего не поделаешь.
– А вот кто, интересно, был автор? – спросил Ракитин.
– Любопытная личность, – сказал Градов. – Но, как я понял, весьма амбициозная.
– Это из чего ты вывел?
– Он открыл входы в миры, он рассчитал то, что расчету не поддается, но подобные откровения его не удовлетворили. Он решил сделать себе бессрочный билет в любую сторону с открытой датой. Ты говорил мне об изуродованном доме, о странных мачтах…
– И?..
– И мне кажется, что дерзновенные устремления нашего неизвестного гения окончились плачевно. Он ушел в какой-то октант пространства и выберется ли из него обратно – вопрос безответный.
– А что означает термин «пересечение миров»?
– Ну, это достаточно популярная теория, – ответил Градов. – И если условно объединить предполагаемые пространственные плоскости в книгу, то они сойдутся в линии корешка. А из корешка ты способен путешествовать по страницам, по мирам… Попадая из своего земного, трехмерного, в иные…
– Но в зависимости от своих личностных качеств, как я понял, – сказал Ракитин. – Это что? Намек на то, что в данном случае личность – своеобразный информационный комплекс и, если он неадекватен какому-то пространству, то хода в него нет?
– По-моему, в точку, – грустно согласился Градов. – А потому верно говорят и о рае, и об аде, и о множестве чистилищ, в числе которых и наша Земля… И еще о том, что каждому – свое. А теперь хотел бы поведать тебе кое-что о твоем покорном слуге… О его второй тайной жизни и первой, наверное, сути. Благодаря чему возникло у меня глубокое доверие к этой внезапно обретенной тобой информации… Когда закончу, можешь позвонить в неотложную психиатрическую помощь…
И он начал рассказ.
Первоначальный скептицизм, с которым Ракитин выслушивал его, как-то незаметно исчез, растаял, и стены знакомой квартиры неожиданно пропали, заслоненные объемно и резко встававшими в глазах Александра картинами, словно рожденными из бездны, смотревшей ему в лицо, и он чувствовал себя захваченным, завороженным этим взглядом, стремительно и ясно летящим сквозь него, видя: рушившиеся и восстававшие из руин города, перемежавшиеся лица, одежды, бушующие пожары, тонущие в океане корабли; блеск клинков и дымящуюся на них кровь; костры с дыбами, заснеженные гривы лошадей, идущих в неведомые земли узкоглазых захватчиков, мудрую издевку зла в красноватых глазах жреца храма Великой Блудницы; а вот и он сам, Ракитин, с сигаретой на балконе…
Тысячи картин, как кольца, с мельтешащей быстротой нанизываемые на стержень Выбора…
– Ну? – спросил Градов. – Как это классифицируется? Псевдореминисценция, шизофрения?
Ракитин с пристальным вниманием вгляделся в лицо соседа: белые рубчики шрамов, хрящеватый нос, обрюзгшие, в малиновой сетке склеротических сосудов щеки, стриженные до седой короткой щетины виски…
Какой-то ирреальный бред, наваждение…
– Все в этом мире не случайно, – ответил он. – И путешествие на Гавайи, и ты – данный мне судьбою сосед… выходец из миров, отринувших бога, и – устремившийся к нему… Так что делать-то будем, а? У тебя ведь не так много времени, профессор. Хотя сколько его у меня – тоже вопрос.
– Ну вот что, – сказал Градов. – Думаю, так: что делать с информацией о земных катаклизмах – решим позднее. Охотников использовать ее в корыстных целях найдется премного, а потому спешить с ее открытием широким массам повременим. А теперь – об этих самых черных ходах… Один – в Кордильерах, в позвоночнике Земли, другой – в Гималаях, а вот третий, самый ближайший, – на Памире. И я видел его… Ты понимаешь, о чем речь?..
– Значит, ты готовишься к путешествию, – обронил Ракитин.
– Да. Поскольку уверен: мне надо прийти ко вратам во плоти. А там – будь что будет. Я не хочу гнить на этом диване, Саша.
– Пожалуй, – сказал Ракитин, – придется составить тебе компанию.
– Зачем?
– Не знаю… Чтобы убедиться в реальности сказки. Мы их любим, сказки, а они нас – нет…
– А твоя работа, Испания?..
– Да все, отстрелялся, – понуро махнул рукой Александр. – И кажется мне, что начальство про поездочку мою в США пронюхало; нахожусь я сейчас под колпачком, а потому даже и лучше от греха подальше свалить.
– Прими поздравления, – сказал Градов. – Уход из порочного круга – большое благо для души человека.
– Да, – сказал Ракитин. – Но это ведь не так-то и просто осознать… Хотя – кто я? Технарь. А вообще-то знаешь, что такое спецслужбы? Ипостаси демонических гнездовищ. Руководящая идея – самая что ни на есть благая: защита отечества и покоя граждан, а методы защиты – сплошной сатанизм. Ложь, шантаж, подлог, насилие – это норма. Искренность, бескорыстность – патология. И никогда тебя не возьмут опером, если ты не способен к убийству. Одна из важнейших категорий отбора. Так что находится на земле много вполне пристойных зданий, где каждый подъезд – реальные врата ада… Вернее, его подготовительных курсов. Для будущих демонов.
– И ты отрекся?.. – спросил Градов утвердительно.
– Чур меня! – ответил Ракитин со злой убежденностью.
– Так, значит, подаемся в скитания? – Градов протянул ему руку – самую обыкновенную руку старого человека: натруженную, со взбухшими извилинами вен…
– А что нам в принципе надо? – сказал Ракитин, отвечая на рукопожатие. – Физически очутиться в определенной точке. С известными координатами. В местности, чьей картиной мы располагаем. – Он указал на один из листов с изображением горного массива, будто снятого широкоугольной камерой из вышины. – И все.
– Не только. Мы должны подгадать еще и время периодической аномалии. Как учат маги, Саша, мистическое способно реализоваться лишь на подготовленной физической модели.
– Согласен. Но как в данные горные просторы про
браться? – добавил Ракитин.
– Именно. Машины не ходят туда, – ответил Градов строкою из известной песни.
– Бредут, спотыкаясь, олени, – согласился Александр. – Хотя и с оленями там напряженно. Однако, надеюсь, проблема решаема. И вот почему: имеется у меня дружок в Министерстве обороны, вместе, кстати, гэбэшную школу кончали… И связан он по роду службы именно с Таджикистаном. Знает там многих полезных людей. Могу попросить его об услуге.
– То есть?
– Ну… вдруг понадобится вертолет. Там, на Памире. Какие-нибудь пропуска… Там же сейчас не прежняя хлопковая епархия кремлевских бонз… Там зона военных действий.
– А каким образом ты обоснуешь ему необходимость своей поездки?
– Честно? – Ракитин пожал плечами. – Пока не знаю.
ИЗ ЖИЗНИ ЮРЫ ШМАКИНА, РОССИЙСКОГО АЛКОГОЛИКА
ВЛАСОВ
– Ды… спешу ведь… – Глаз, отпущенный природой и мамой – господи, ведь была же и мама! – елозил справа налево и обратно со смятенной быстротой.
– Чего в сумочке-то? – мигнул Ракитин заговорщицки и вдруг резко дернул ее на себя. Мгновенно увидел знакомое табло приемника, мелкую сетку динамиков…
– Да ты… чего за мансы, в натуре? Я… милицию! – заверещал Рыбий Глаз, вырывая сумку.
– Ах, сука… – сказал Ракитин тихо, но с такой звенящей угрозой в интонации, что собеседник вздрогнул и вжал голову в плечи так глубоко, будто на макушку ему свалилось бревно.
Пальцы Рыбьего Глаза разжались, и сумка очутилась в руках у Ракитина.
– А ну-ка топай вон туда… – цедил Александр, подталкивая Рыбьего Глаза к низкой железной оградке, отделявшей стоянку от тротуара. – Ты что же, паскуда, а?.. – Не выпуская сумки, он ткнул его кулаком в живот.
Тот, слегка подвывая – не то от страха, не то от возбуждения, неожиданно вцепился Ракитину в куртку, оттолкнул, пытаясь бежать, но не сумел: Ракитин ухватил его за запястья, сжал их и – отпустил…
Запястья были худые, по-мальчишески костлявые, и прикосновением к ним он ощутил какую-то болезненную и неотвратимую обреченность испитого, жалкого подонка.
– Слушай. – Ракитин помедлил. – Стервятник. Все краденое принесешь. Если же нет… – В упор посмотрел в набрякшее лицо с прыгающей небритой челюстью и продолжил зловеще: – Прирежу. Мне терять нечего…
Удивительно – последние слова он произнес с такой убежденностью, что и сам растерялся.
Рыбий Глаз, напротив, убежденность такого рода воспринял с полной серьезностью, наслышанный о прокуратуре, грозящем сроке и ассоциативным путем представлявший Ракитина уже в камере.
– Завтра утром, – просипел бескислородно. – Запер я их, баллоны… Ключ у кореша. Черт попутал!
– А Юрка? – испытующе сузил Ракитин глаза.
– Да не, не… он… што ты! – замахал тот руками, как мельница, сопя в затравленной одышке.
– И замки купишь, – продолжил Ракитин.
– Нуда, да, да…
– Прирежу! – пообещал Александр повторно и, взяв сумки, отправился домой.
Он укладывался спать, когда в комнату в одних трусах влетел, вернее, быстро перебирая руками и ногами, вполз злосчастный сосед с сумасшедшими глазами собаки, которой привязали к хвосту консервную банку.
– Умираю я, Сашка, умираю… «Скорую» давай… – заканючил, морща лицо, Юра и, когда Ракитин, чертыхаясь, усадил его на стул, пояснил совершенно трезвым, видимо со страху, голосом: – Аэрозоль твою взял с полки, вешалка где… Добавить хотел…
Тут Ракитин заметил в руках у Юры баллон.
Вытащив его из податливо-вялых пальцев, уставился на изображение дохлого комара с пикой алчного жала, задранного вверх.
– Набрызгал лафитничек… – Юру трясло. – Понюхал… вроде на спирту… Таракана поймал! – вскричал с отчаянием, скривившись чуть ли не в плаче. – В кулак зажал, набрызгал туда. Пятнадцать минут ждал! Потом разжал кулак, а он жив, побег… Ну, думаю, раз таракан жив, я-то… человек! Че-ло-векже! – повторил страстно, обдав Ракитина ароматом своего дыхания. – Ну и махнул. И так хорошо стало – плясать захотелось! А сейчас… – Юра растопыренной пятерней потер живот. – В кишках – крематорий… – У Юры в самом деле внезапно завыло что-то в желудке, и он оторопело прислушался, склонив ухо. – Вот, – сказал растерянно. – Видишь, как…
– У-у! – прогудел сонный Ракитин с яростью. – Чтоб тебя!.. Пей воду – и обратно ее… Ну! – И поволок Юру, никак не желавшего стоять на ногах, с лицом абсолютно синим, в ванную.
После была «Скорая», объяснения с иронизирующими врачами, пламенные призывы Юры спасти его жизнь, и тогда – каждому по пузырю! Наконец Юру погрузили на носилки и увезли в ночь.
Ракитин остался один.
Опустился на кровать, вздохнул. Что за жизнь? Ни покоя, ни…
Послышался негромкий, отрывистый стук в окно.
Так, теперь что-то профессору на ночь глядя понадобилось…
Встал с постели, надел халат и, сопя раздраженно, отправился на балкон.
– Извини, что так поздно, – взволнованно начал Градов. – Просто не мог удержаться… Я все прочитал! И если это не розыгрыш… – Он взял лежавший на принтере ворох листов, сбив их ладонями в стопку, протянул Александру: – Извольте ознакомиться.
Прошло полчаса. В течение этого времени Ракитин, читая компьютерную распечатку, с завидным спокойствием оценивал свое состояние с точки зрения некоего медицинского консилиума, обязательно включавшего в свой состав окулиста и психиатра.
Затем, без воодушевления поставив диагноз: «практически здоров», отложил листы в сторону.
– Ну, как? – спросил Градов.
– Сенсация, – ответил Ракитин бесстрастно. – Но что с этим делать и каковы выводы…
– А выводы таковы, – сказал Градов. – Информация делится на две части. Одна часть имеет чисто практическое свойство, отражая будущие планетарные катаклизмы, а другая – свойство гуманитарное, как-то: подтверждает существование параллельных миров и, кроме того, указывает двери в них… Черные ходы. Главный-то вход открыт для всех, только пропуском в него является смерть… – Он взял один из листов, прочел: – «И там, где врата, – там пересечение путей в миры, и каждому, по мере света или тьмы, его наполняющих, откроется своя стезя, и, ступив на нее, оставит за спиной вошедший тяготы и болезни, сожаления об утратах земных и сомнения в вечности жизни…»
– «И увидел я новое небо и новую землю», – процитировал Ракитин. – Уважаемый профессор, вы явно заимствовали библейский слог.
– Практически дословная расшифровка, – отозвался Градов. – Лексический выбор при переводе был чисто подсознательным, а все эти ритмические торжественные «и» точно соответствуют повторяющимся комбинациям нулей и единиц. Специфика авторского письма, ничего не поделаешь.
– А вот кто, интересно, был автор? – спросил Ракитин.
– Любопытная личность, – сказал Градов. – Но, как я понял, весьма амбициозная.
– Это из чего ты вывел?
– Он открыл входы в миры, он рассчитал то, что расчету не поддается, но подобные откровения его не удовлетворили. Он решил сделать себе бессрочный билет в любую сторону с открытой датой. Ты говорил мне об изуродованном доме, о странных мачтах…
– И?..
– И мне кажется, что дерзновенные устремления нашего неизвестного гения окончились плачевно. Он ушел в какой-то октант пространства и выберется ли из него обратно – вопрос безответный.
– А что означает термин «пересечение миров»?
– Ну, это достаточно популярная теория, – ответил Градов. – И если условно объединить предполагаемые пространственные плоскости в книгу, то они сойдутся в линии корешка. А из корешка ты способен путешествовать по страницам, по мирам… Попадая из своего земного, трехмерного, в иные…
– Но в зависимости от своих личностных качеств, как я понял, – сказал Ракитин. – Это что? Намек на то, что в данном случае личность – своеобразный информационный комплекс и, если он неадекватен какому-то пространству, то хода в него нет?
– По-моему, в точку, – грустно согласился Градов. – А потому верно говорят и о рае, и об аде, и о множестве чистилищ, в числе которых и наша Земля… И еще о том, что каждому – свое. А теперь хотел бы поведать тебе кое-что о твоем покорном слуге… О его второй тайной жизни и первой, наверное, сути. Благодаря чему возникло у меня глубокое доверие к этой внезапно обретенной тобой информации… Когда закончу, можешь позвонить в неотложную психиатрическую помощь…
И он начал рассказ.
Первоначальный скептицизм, с которым Ракитин выслушивал его, как-то незаметно исчез, растаял, и стены знакомой квартиры неожиданно пропали, заслоненные объемно и резко встававшими в глазах Александра картинами, словно рожденными из бездны, смотревшей ему в лицо, и он чувствовал себя захваченным, завороженным этим взглядом, стремительно и ясно летящим сквозь него, видя: рушившиеся и восстававшие из руин города, перемежавшиеся лица, одежды, бушующие пожары, тонущие в океане корабли; блеск клинков и дымящуюся на них кровь; костры с дыбами, заснеженные гривы лошадей, идущих в неведомые земли узкоглазых захватчиков, мудрую издевку зла в красноватых глазах жреца храма Великой Блудницы; а вот и он сам, Ракитин, с сигаретой на балконе…
Тысячи картин, как кольца, с мельтешащей быстротой нанизываемые на стержень Выбора…
– Ну? – спросил Градов. – Как это классифицируется? Псевдореминисценция, шизофрения?
Ракитин с пристальным вниманием вгляделся в лицо соседа: белые рубчики шрамов, хрящеватый нос, обрюзгшие, в малиновой сетке склеротических сосудов щеки, стриженные до седой короткой щетины виски…
Какой-то ирреальный бред, наваждение…
– Все в этом мире не случайно, – ответил он. – И путешествие на Гавайи, и ты – данный мне судьбою сосед… выходец из миров, отринувших бога, и – устремившийся к нему… Так что делать-то будем, а? У тебя ведь не так много времени, профессор. Хотя сколько его у меня – тоже вопрос.
– Ну вот что, – сказал Градов. – Думаю, так: что делать с информацией о земных катаклизмах – решим позднее. Охотников использовать ее в корыстных целях найдется премного, а потому спешить с ее открытием широким массам повременим. А теперь – об этих самых черных ходах… Один – в Кордильерах, в позвоночнике Земли, другой – в Гималаях, а вот третий, самый ближайший, – на Памире. И я видел его… Ты понимаешь, о чем речь?..
– Значит, ты готовишься к путешествию, – обронил Ракитин.
– Да. Поскольку уверен: мне надо прийти ко вратам во плоти. А там – будь что будет. Я не хочу гнить на этом диване, Саша.
– Пожалуй, – сказал Ракитин, – придется составить тебе компанию.
– Зачем?
– Не знаю… Чтобы убедиться в реальности сказки. Мы их любим, сказки, а они нас – нет…
– А твоя работа, Испания?..
– Да все, отстрелялся, – понуро махнул рукой Александр. – И кажется мне, что начальство про поездочку мою в США пронюхало; нахожусь я сейчас под колпачком, а потому даже и лучше от греха подальше свалить.
– Прими поздравления, – сказал Градов. – Уход из порочного круга – большое благо для души человека.
– Да, – сказал Ракитин. – Но это ведь не так-то и просто осознать… Хотя – кто я? Технарь. А вообще-то знаешь, что такое спецслужбы? Ипостаси демонических гнездовищ. Руководящая идея – самая что ни на есть благая: защита отечества и покоя граждан, а методы защиты – сплошной сатанизм. Ложь, шантаж, подлог, насилие – это норма. Искренность, бескорыстность – патология. И никогда тебя не возьмут опером, если ты не способен к убийству. Одна из важнейших категорий отбора. Так что находится на земле много вполне пристойных зданий, где каждый подъезд – реальные врата ада… Вернее, его подготовительных курсов. Для будущих демонов.
– И ты отрекся?.. – спросил Градов утвердительно.
– Чур меня! – ответил Ракитин со злой убежденностью.
– Так, значит, подаемся в скитания? – Градов протянул ему руку – самую обыкновенную руку старого человека: натруженную, со взбухшими извилинами вен…
– А что нам в принципе надо? – сказал Ракитин, отвечая на рукопожатие. – Физически очутиться в определенной точке. С известными координатами. В местности, чьей картиной мы располагаем. – Он указал на один из листов с изображением горного массива, будто снятого широкоугольной камерой из вышины. – И все.
– Не только. Мы должны подгадать еще и время периодической аномалии. Как учат маги, Саша, мистическое способно реализоваться лишь на подготовленной физической модели.
– Согласен. Но как в данные горные просторы про
браться? – добавил Ракитин.
– Именно. Машины не ходят туда, – ответил Градов строкою из известной песни.
– Бредут, спотыкаясь, олени, – согласился Александр. – Хотя и с оленями там напряженно. Однако, надеюсь, проблема решаема. И вот почему: имеется у меня дружок в Министерстве обороны, вместе, кстати, гэбэшную школу кончали… И связан он по роду службы именно с Таджикистаном. Знает там многих полезных людей. Могу попросить его об услуге.
– То есть?
– Ну… вдруг понадобится вертолет. Там, на Памире. Какие-нибудь пропуска… Там же сейчас не прежняя хлопковая епархия кремлевских бонз… Там зона военных действий.
– А каким образом ты обоснуешь ему необходимость своей поездки?
– Честно? – Ракитин пожал плечами. – Пока не знаю.
ИЗ ЖИЗНИ ЮРЫ ШМАКИНА, РОССИЙСКОГО АЛКОГОЛИКА
Очнувшись утром на больничной койке, Юра Шмакин, на время выведенный из строя приемом внутрь инсектицидного препарата, почувствовал себя вполне здоровым человеком и тотчас потребовал завтрак и срочную выписку.
Нутро уже начинало свербить от недостатка блаженно расширяющего сосуды и затмевающего скуку трезвого сознания алкоголя, хотя с деньгами на приобретение горючего дело обстояло печально.
Юра заклинал пожилую толстую нянечку быстрее принести ему верхнюю одежду, ссылаясь на ответственную работу, опоздать на которую – преступление!
В самом деле, до открытия винного магазина оставался неполный час, машина с пивом уже находилась в дороге, а желающие поучаствовать в ее разгрузке Юрины конкуренты уже наверняка были на подходе к заветной железной двери склада, и промедление означало агонию трезвого умопомрачения.
Проглотив пластилиновую больничную овсянку и запив ее желтенькой сладковатой водицей, отрекомендованной как чай, Юра, на ходу подтягивая штаны, бросился переулками к винной лавке, чудом успев к раздаче рабочих мест.
Перетащив ящики, получил свои пять бутылок «Жигулевского» и побрел неторопливо, укрыв емкости полой куртки, как наседка крылом птенцов, на заветное бревнышко, лежавшее во дворе дома.
И вот он – первый глоток живого блаженства, от которого осеклось дыхание, бросилась в щеки кровь и воспарила душа…
Стреляя у прохожих сигареты, Юра, пригревшийся на весеннем солнышке, бездумно и сладко кайфовал, покуда последняя опустевшая бутылка не позвала к действию.
Пришла пора приниматься за дела. А более всего дел у человека без определенных занятий, которым являлся и Шмакин.
– Под лежачий камень портвейн не течет, – вздохнул Юра, поднимаясь с бревна…
В первую очередь была сдана порожняя посуда, а после пробил час отправляться на вещевой рынок – там, разнося взятые на комиссию сигареты и чебуреки вдоль рядов с томящимися под навесами торговцами, Юре предстояло заработать себе на вечернюю выпивку, ибо закуска – три чебурека – в любом случае полагалась ему бесплатно.
– Юрок! – позвала его разбитная торговка Галина, специализирующаяся на синтетических париках и азиатской косметике. – Будь другом, сгоняй за парой бутылок и закусоном… стакан за мной! Подружек по ряду угощу. День рождения сегодня.
«Вот оно! – ударило в голове Юры. – Пошел козырь!»
Молнией метнулся Шмакин в коммерческий киоск за ликером и водкой, оттуда к мангалам, где в картонные тарелки сгрузил усатый восточный человек шипящий шашлык, залив его томатной пастой и ссыпав в расплывающуюся ее жижу подвядшие колечки сырого лука и сморщенные солоноватые дольки мякоти прошлогодних огурцов.
Затем же в мгновение ока предстал Шмакин услужливым джинном перед щедрой Галиной и сказал подобающее поздравление, сказал с душой, неформально, хоть и нецензурщины пришлось подпустить для убедительности в слове; и плеснулась в стакан водочка, и – у-ух, провалилась в желудок, всплеснулась в нем пламенем фиолетовым, а за ней, корябая горло, полез измазанный томатной сукровицей шашлык, и сделано было главное дело, закреплен почин дня, а уж дальше как карте угодно лечь; главное – теперь и не боязно с заделом таким!
Звучали вокруг разговоры торговок:
– Трусов у меня зависло – на дивизию хватит!
– А ты на оптовый с ними выйди, я там на прошлой неделе все прокисшее имущество спустила! Или по магазинам раскидай…
– Да потом эти капканы проверять… И так времени нет! К зубнику записалась к тому же… Три дня точно вылетят! Разор!
– А у гинеколога была?
– Да, техосмотр прошла.
Распространив чебуреки с табачными изделиями и верхушку с продажи упрятав в карман, под конец торгового дня вновь очутился Юра у полога, под которым собирала неверной рукой пьяненькая именинница Галина разноцветные скальпы и красители ланит, запихивая их в обтрепанные пластиковые торбы, и вновь подфартило Шмакину: попросила его торговка подсобить ей донести ввиду расплывчатого ее состояния товары до дома, обещаясь при том помощника вознаградить. Чем, правда, не уточнила, и спросил осторожный Шмакин небрежно, словно бы и с неохотой, о вещи как бы непринципиальной вовсе:
– Выпить-то дома есть?
– Х-хо! – донесся надменный ответ. – Чего уж чего…
Да, выдался день! Прошел не по-лысому!
Юра, не ощущая тяжести груза, волок баулы с неликвидами, сметая ими окурки и обертки с тротуара, и следовал доносящимся из-за спины руководящим командам:
– Направо тут… Яма, гляди… вот блин! (Звук падения тела.) Колготки новые… э-эх! Прямо давай! Первый подъезд. Лифт не работает, падла. На пятый этаж переться…
– Справимся, – покладисто отвечал Шмакин. – Мы спортсмены…
– Ага, блин… Скалолазы.
Они едва успели войти в квартиру, как раздался звонок в дверь – прибыли Галины приятельницы.
Цветы, звон бутылок, посуды, спешно накрываемый стол…
– Я, может, пойду? – риторически вопросил Юра хозяйку.
– Сиди уж… Ты – парень свой… – донесся ожидаемый ответ.
И – понеслось!
Предусмотрительно конфисковав из алкогольного неконтролируемого изобилия бутылку коньяку и водки и запрятав их в туалетный бачок с целью изъятия по уходу, Юра позволил себе расслабиться и вскоре плыл в каком-то радужном тумане, наполненном неясными лицами, пятнами закуски на тарелках и отчетливо выступающими из тумана бутылочными горлышками, перемещение которых им непроизвольно, но остро и болезненно отслеживалось.
И вдруг из искрящейся райской пелены, заволокшей премерзкий обыденный мир безысходности и страданий, выплыло к Юре лицо прелестной незнакомки с чертами, несколько смазанными от дыма сигареты, зажатой в ее густо алеющих помадой губах.
И что-то ему незнакомка говорила, а Юра бойко ей отвечал, восторженно осознавая приближение невероятного романа, и мир дробился, исчезал, затем вновь трудно формировался в каких-то неотчетливых образованиях; горлышки заветных сосудов проваливались во мглу неизбежных отлучек, не всегда из них возвращаясь; но в какой-то момент Юра внезапно очнулся, обнаружив себя на улице стоящим на ногах, причем первая лихорадочная мысль о запрятанных в бачке коньяке и водке, мгновенно полыхнувшая в мозгу, сменилась облегчением помилованного висельника: каждый из рукавов куртки оттягивала тяжесть трофеев.
«Вот это – автопилот!» – восхищенно подумал он, слепо осматриваясь в незнакомом пространстве, но тут почувствовал поцелуй в щеку и, отпрянув испуганно, услышал вдруг пьяный и хриплый женский голос:
– Родители к тетке уехали, не бойся… Завтра днем возвратятся…
Шмакин внутренне подобрался, уже бесповоротно трезвея. Мелькнуло: «Как бы не намотать чего…»
– А гондоны есть? – произнес в темноту.
– Найдутся!
В голове Юры вновь помутилось от забытого уже чувства сексуального возбуждения. Встревоженно подумалось, как бы орудие секса не дало осечку…
Между тем незнакомка, чье лицо различалось в темноте едва угадываемым пятном, решительно взяла Шма-кина за руку и двинулась с ним по известному ей маршруту, приведшему их сначала в непроницаемый мрак какого-то подъезда, а после – в квартиру.
Провожатая включила свет, больно резанувший Юру по глазам, и, так и не дав разглядеть себя, скрылась в ванной, обронив:
– Иди в кухню, щас дернем…
Пройдя на кухню, Шмакин присел на табурет и, прислушиваясь к журчанию лившейся в ванной воды, механическим жестом достал из рукава бутылку, крутанул хрупко треснувшую пробку с горлышка, произведя долгий глоток, на сей раз, как кислота, разъевший взвешенную муть, обволакивающую сознание.
Да, задавшийся день продолжался…
Смутный образ красавицы из уже сгинувшего туманного забытья внезапно обрел в его воображении угнетающе ослепительные черты…
Шмакина бросило в пот.
– Ну, везуха… – прошептал беззвучно, осматривая чистенькую кухню с аккуратными полочками, баночками, отмытым до стерильной выбеленности линолеумом, унылым попугаем в клетке, привязанной к оконному карнизу…
Звук льющейся в ванной воды несколько стих, зато у Юры внезапно и грозно забурчало в животе, и он почувствовал нестерпимую резь в кишечнике, остолбенело привстав с табурета с судорожно зажатой в руке бутылкой…
В следующий момент ему нестерпимо захотелось пукнуть, будто внутри его содрогался неведомый вулкан, ища выхода гневно клокочущим тазам…
«Проклятые чебуреки! – подумалось растерянно. – Травят народ!..»
Отставив сосуд, он дернулся в туалет, но тут журчание воды в ванной оборвалось, наступившая тишина заложила уши, Юра метнулся к двери одной из комнат, растворил ее, углядев сбоку от входа трюмо с многочисленными пузырьками, дезодорантами, баночками кремов…
Схватив наугад один из пузырьков с пахучими жидкостями, отвинтил пробку и, пританцовывая с выпученными глазами, просунул, сдернув брюки, в глубь комнаты зад, дав наконец волю изнемогающей натуре…
Попутно припомнился детский стишок-считалочка:
Он ошалело замер, принюхиваясь…
«А запах!..» – вспомнилась фраза из восторженной телевизионной рекламы чего-то такого…
Юра принялся дезориентированными движениями руки разбрызгивать вокруг себя жидкость из пузырька, с недоумением соображая, что в углу комнаты внезапно зажегся свет и на него, судорожно вцепившись пальцами в края одеял, уставились полными сонного ужаса глазами пожилые мужчина и женщина…
Потерянным жестом Юра плеснул жидкость в их сторону, отчего белизна пододеяльников покрылась внезапно черными крапинами…
Он посмотрел на пузырек…
Чернила.
– Какого они тут хрена?.. – озадаченно вопросил Юра неизвестно кого, а далее, спешно поддернув сползшие штаны, рванул на кухню, сграбастал со стола початую бутылку и, боковым зрением усмотрев раскрывающуюся дверь ванной, слыша растерянные проклятия, раздавшиеся в комнате, рванул на себя входную дверь и, сверзившись на лестнице, скатился вниз, бросившись в гущу мокрых голых кустов. Пробравшись не без труда через их хлесткую путаную преграду, очутился в каком-то переулке.
Задавшийся день остался в прошлом. Нынешний грозил быть куда как суровее.
Но Юра не унывал. Да и как унывать, когда в каждом рукаве по поллитре отборного озверина!
Выйдя на магистральную улицу, он сориентировался в ночном пространстве города и не спеша побрел домой.
Досада, конечно, была.
«А может, я избегнул СПИДа? – утешал он себя. – Ведь эти современные женщины…»
Он оглянулся: за спиной слышался какой-то ритмичный шорох, похожий на осторожные шаги и легкое сопение…
За Юрой следовал бездомный здоровенный пес, внешне смахивающий на свирепую кавказскую овчарку.
«Кажется… я попал!» – подумал Юра не без содрогания.
Замерев, произнес заискивающе, трудно ворочая языком:
– Что, песик? Бомжуем?
Собака доверчиво ткнулась в дрогнувшие Юрины колени лобастой неприкаянной головой.
– Сидеть… – неуверенно скомандовал Юра. Пес неторопливо исполнил команду.
«Ученый…»
– Ну, рядом давай, – произнес Шмакин, отправляясь в дальнейший путь.
Собака шаг в шаг последовала за обретенным хозяином.
Дойдя до знакомого скверика, Юра уселся на заветное бревнышко и достал из рукава бутылку.
Пес, зевая, улегся возле его ног.
Идти домой Шмакину не хотелось.
Пелена городского смога, развеянная усилием стихии, открыла небо в сиянии звезд; ночная тишина засыпающего города баюкала слух, стояло безветрие, и легкий морозец только бодрил, не докучая обычной студеной промозглостью сырой весенней ночи.
Путаные мысли посещали Шмакина, не обретая завершенности в парализующей его сознание эйфории, заключавшей в себе, вероятно, и главный смысл такого же путаного Юриного бытия.
Нутро уже начинало свербить от недостатка блаженно расширяющего сосуды и затмевающего скуку трезвого сознания алкоголя, хотя с деньгами на приобретение горючего дело обстояло печально.
Юра заклинал пожилую толстую нянечку быстрее принести ему верхнюю одежду, ссылаясь на ответственную работу, опоздать на которую – преступление!
В самом деле, до открытия винного магазина оставался неполный час, машина с пивом уже находилась в дороге, а желающие поучаствовать в ее разгрузке Юрины конкуренты уже наверняка были на подходе к заветной железной двери склада, и промедление означало агонию трезвого умопомрачения.
Проглотив пластилиновую больничную овсянку и запив ее желтенькой сладковатой водицей, отрекомендованной как чай, Юра, на ходу подтягивая штаны, бросился переулками к винной лавке, чудом успев к раздаче рабочих мест.
Перетащив ящики, получил свои пять бутылок «Жигулевского» и побрел неторопливо, укрыв емкости полой куртки, как наседка крылом птенцов, на заветное бревнышко, лежавшее во дворе дома.
И вот он – первый глоток живого блаженства, от которого осеклось дыхание, бросилась в щеки кровь и воспарила душа…
Стреляя у прохожих сигареты, Юра, пригревшийся на весеннем солнышке, бездумно и сладко кайфовал, покуда последняя опустевшая бутылка не позвала к действию.
Пришла пора приниматься за дела. А более всего дел у человека без определенных занятий, которым являлся и Шмакин.
– Под лежачий камень портвейн не течет, – вздохнул Юра, поднимаясь с бревна…
В первую очередь была сдана порожняя посуда, а после пробил час отправляться на вещевой рынок – там, разнося взятые на комиссию сигареты и чебуреки вдоль рядов с томящимися под навесами торговцами, Юре предстояло заработать себе на вечернюю выпивку, ибо закуска – три чебурека – в любом случае полагалась ему бесплатно.
– Юрок! – позвала его разбитная торговка Галина, специализирующаяся на синтетических париках и азиатской косметике. – Будь другом, сгоняй за парой бутылок и закусоном… стакан за мной! Подружек по ряду угощу. День рождения сегодня.
«Вот оно! – ударило в голове Юры. – Пошел козырь!»
Молнией метнулся Шмакин в коммерческий киоск за ликером и водкой, оттуда к мангалам, где в картонные тарелки сгрузил усатый восточный человек шипящий шашлык, залив его томатной пастой и ссыпав в расплывающуюся ее жижу подвядшие колечки сырого лука и сморщенные солоноватые дольки мякоти прошлогодних огурцов.
Затем же в мгновение ока предстал Шмакин услужливым джинном перед щедрой Галиной и сказал подобающее поздравление, сказал с душой, неформально, хоть и нецензурщины пришлось подпустить для убедительности в слове; и плеснулась в стакан водочка, и – у-ух, провалилась в желудок, всплеснулась в нем пламенем фиолетовым, а за ней, корябая горло, полез измазанный томатной сукровицей шашлык, и сделано было главное дело, закреплен почин дня, а уж дальше как карте угодно лечь; главное – теперь и не боязно с заделом таким!
Звучали вокруг разговоры торговок:
– Трусов у меня зависло – на дивизию хватит!
– А ты на оптовый с ними выйди, я там на прошлой неделе все прокисшее имущество спустила! Или по магазинам раскидай…
– Да потом эти капканы проверять… И так времени нет! К зубнику записалась к тому же… Три дня точно вылетят! Разор!
– А у гинеколога была?
– Да, техосмотр прошла.
Распространив чебуреки с табачными изделиями и верхушку с продажи упрятав в карман, под конец торгового дня вновь очутился Юра у полога, под которым собирала неверной рукой пьяненькая именинница Галина разноцветные скальпы и красители ланит, запихивая их в обтрепанные пластиковые торбы, и вновь подфартило Шмакину: попросила его торговка подсобить ей донести ввиду расплывчатого ее состояния товары до дома, обещаясь при том помощника вознаградить. Чем, правда, не уточнила, и спросил осторожный Шмакин небрежно, словно бы и с неохотой, о вещи как бы непринципиальной вовсе:
– Выпить-то дома есть?
– Х-хо! – донесся надменный ответ. – Чего уж чего…
Да, выдался день! Прошел не по-лысому!
Юра, не ощущая тяжести груза, волок баулы с неликвидами, сметая ими окурки и обертки с тротуара, и следовал доносящимся из-за спины руководящим командам:
– Направо тут… Яма, гляди… вот блин! (Звук падения тела.) Колготки новые… э-эх! Прямо давай! Первый подъезд. Лифт не работает, падла. На пятый этаж переться…
– Справимся, – покладисто отвечал Шмакин. – Мы спортсмены…
– Ага, блин… Скалолазы.
Они едва успели войти в квартиру, как раздался звонок в дверь – прибыли Галины приятельницы.
Цветы, звон бутылок, посуды, спешно накрываемый стол…
– Я, может, пойду? – риторически вопросил Юра хозяйку.
– Сиди уж… Ты – парень свой… – донесся ожидаемый ответ.
И – понеслось!
Предусмотрительно конфисковав из алкогольного неконтролируемого изобилия бутылку коньяку и водки и запрятав их в туалетный бачок с целью изъятия по уходу, Юра позволил себе расслабиться и вскоре плыл в каком-то радужном тумане, наполненном неясными лицами, пятнами закуски на тарелках и отчетливо выступающими из тумана бутылочными горлышками, перемещение которых им непроизвольно, но остро и болезненно отслеживалось.
И вдруг из искрящейся райской пелены, заволокшей премерзкий обыденный мир безысходности и страданий, выплыло к Юре лицо прелестной незнакомки с чертами, несколько смазанными от дыма сигареты, зажатой в ее густо алеющих помадой губах.
И что-то ему незнакомка говорила, а Юра бойко ей отвечал, восторженно осознавая приближение невероятного романа, и мир дробился, исчезал, затем вновь трудно формировался в каких-то неотчетливых образованиях; горлышки заветных сосудов проваливались во мглу неизбежных отлучек, не всегда из них возвращаясь; но в какой-то момент Юра внезапно очнулся, обнаружив себя на улице стоящим на ногах, причем первая лихорадочная мысль о запрятанных в бачке коньяке и водке, мгновенно полыхнувшая в мозгу, сменилась облегчением помилованного висельника: каждый из рукавов куртки оттягивала тяжесть трофеев.
«Вот это – автопилот!» – восхищенно подумал он, слепо осматриваясь в незнакомом пространстве, но тут почувствовал поцелуй в щеку и, отпрянув испуганно, услышал вдруг пьяный и хриплый женский голос:
– Родители к тетке уехали, не бойся… Завтра днем возвратятся…
Шмакин внутренне подобрался, уже бесповоротно трезвея. Мелькнуло: «Как бы не намотать чего…»
– А гондоны есть? – произнес в темноту.
– Найдутся!
В голове Юры вновь помутилось от забытого уже чувства сексуального возбуждения. Встревоженно подумалось, как бы орудие секса не дало осечку…
Между тем незнакомка, чье лицо различалось в темноте едва угадываемым пятном, решительно взяла Шма-кина за руку и двинулась с ним по известному ей маршруту, приведшему их сначала в непроницаемый мрак какого-то подъезда, а после – в квартиру.
Провожатая включила свет, больно резанувший Юру по глазам, и, так и не дав разглядеть себя, скрылась в ванной, обронив:
– Иди в кухню, щас дернем…
Пройдя на кухню, Шмакин присел на табурет и, прислушиваясь к журчанию лившейся в ванной воды, механическим жестом достал из рукава бутылку, крутанул хрупко треснувшую пробку с горлышка, произведя долгий глоток, на сей раз, как кислота, разъевший взвешенную муть, обволакивающую сознание.
Да, задавшийся день продолжался…
Смутный образ красавицы из уже сгинувшего туманного забытья внезапно обрел в его воображении угнетающе ослепительные черты…
Шмакина бросило в пот.
– Ну, везуха… – прошептал беззвучно, осматривая чистенькую кухню с аккуратными полочками, баночками, отмытым до стерильной выбеленности линолеумом, унылым попугаем в клетке, привязанной к оконному карнизу…
Звук льющейся в ванной воды несколько стих, зато у Юры внезапно и грозно забурчало в животе, и он почувствовал нестерпимую резь в кишечнике, остолбенело привстав с табурета с судорожно зажатой в руке бутылкой…
В следующий момент ему нестерпимо захотелось пукнуть, будто внутри его содрогался неведомый вулкан, ища выхода гневно клокочущим тазам…
«Проклятые чебуреки! – подумалось растерянно. – Травят народ!..»
Отставив сосуд, он дернулся в туалет, но тут журчание воды в ванной оборвалось, наступившая тишина заложила уши, Юра метнулся к двери одной из комнат, растворил ее, углядев сбоку от входа трюмо с многочисленными пузырьками, дезодорантами, баночками кремов…
Схватив наугад один из пузырьков с пахучими жидкостями, отвинтил пробку и, пританцовывая с выпученными глазами, просунул, сдернув брюки, в глубь комнаты зад, дав наконец волю изнемогающей натуре…
Попутно припомнился детский стишок-считалочка:
Раздавшийся звук, подобный выстрелу из орудия крупного калибра, ошеломил Шмакина, не подозревавшего о таких способностях не только собственного, но и вообще человеческого организма в принципе.
В этой маленькой избушке
Кто-то перднул, как из пушки…
Раз-два-три…
Это точно будешь ты!
Он ошалело замер, принюхиваясь…
«А запах!..» – вспомнилась фраза из восторженной телевизионной рекламы чего-то такого…
Юра принялся дезориентированными движениями руки разбрызгивать вокруг себя жидкость из пузырька, с недоумением соображая, что в углу комнаты внезапно зажегся свет и на него, судорожно вцепившись пальцами в края одеял, уставились полными сонного ужаса глазами пожилые мужчина и женщина…
Потерянным жестом Юра плеснул жидкость в их сторону, отчего белизна пододеяльников покрылась внезапно черными крапинами…
Он посмотрел на пузырек…
Чернила.
– Какого они тут хрена?.. – озадаченно вопросил Юра неизвестно кого, а далее, спешно поддернув сползшие штаны, рванул на кухню, сграбастал со стола початую бутылку и, боковым зрением усмотрев раскрывающуюся дверь ванной, слыша растерянные проклятия, раздавшиеся в комнате, рванул на себя входную дверь и, сверзившись на лестнице, скатился вниз, бросившись в гущу мокрых голых кустов. Пробравшись не без труда через их хлесткую путаную преграду, очутился в каком-то переулке.
Задавшийся день остался в прошлом. Нынешний грозил быть куда как суровее.
Но Юра не унывал. Да и как унывать, когда в каждом рукаве по поллитре отборного озверина!
Выйдя на магистральную улицу, он сориентировался в ночном пространстве города и не спеша побрел домой.
Досада, конечно, была.
«А может, я избегнул СПИДа? – утешал он себя. – Ведь эти современные женщины…»
Он оглянулся: за спиной слышался какой-то ритмичный шорох, похожий на осторожные шаги и легкое сопение…
За Юрой следовал бездомный здоровенный пес, внешне смахивающий на свирепую кавказскую овчарку.
«Кажется… я попал!» – подумал Юра не без содрогания.
Замерев, произнес заискивающе, трудно ворочая языком:
– Что, песик? Бомжуем?
Собака доверчиво ткнулась в дрогнувшие Юрины колени лобастой неприкаянной головой.
– Сидеть… – неуверенно скомандовал Юра. Пес неторопливо исполнил команду.
«Ученый…»
– Ну, рядом давай, – произнес Шмакин, отправляясь в дальнейший путь.
Собака шаг в шаг последовала за обретенным хозяином.
Дойдя до знакомого скверика, Юра уселся на заветное бревнышко и достал из рукава бутылку.
Пес, зевая, улегся возле его ног.
Идти домой Шмакину не хотелось.
Пелена городского смога, развеянная усилием стихии, открыла небо в сиянии звезд; ночная тишина засыпающего города баюкала слух, стояло безветрие, и легкий морозец только бодрил, не докучая обычной студеной промозглостью сырой весенней ночи.
Путаные мысли посещали Шмакина, не обретая завершенности в парализующей его сознание эйфории, заключавшей в себе, вероятно, и главный смысл такого же путаного Юриного бытия.
ВЛАСОВ
Проведя плановую встречу с одним из агентов, живших поблизости от Ракитина, затянувшуюся до полуночи, Николай Власов, спустившись к машине, подумал, что, вероятно, имеет смысл проведать ребят из наружки, дежуривших возле дома незадачливого подполковника.
Власов полагал, что его личное присутствие, во-первых, подбодрит подчиненных, а во-вторых, лишний раз подчеркнет неусыпный контроль за их действиями начальника, способствуя таким образом укреплению дисциплины и вообще бдительности.
Два прапорщика, сидевшие в зашторенном микроавтобусе, готовились к поздней трапезе: на одном из сидений была расстелена газетка со снедью, стояли граненые стаканы, а значит, как понял Власов, где-то таилась категорически исключенная служебными правилами водчонка, испить которой после напряженного дня ему бы явно не помешало.
Власов полагал, что его личное присутствие, во-первых, подбодрит подчиненных, а во-вторых, лишний раз подчеркнет неусыпный контроль за их действиями начальника, способствуя таким образом укреплению дисциплины и вообще бдительности.
Два прапорщика, сидевшие в зашторенном микроавтобусе, готовились к поздней трапезе: на одном из сидений была расстелена газетка со снедью, стояли граненые стаканы, а значит, как понял Власов, где-то таилась категорически исключенная служебными правилами водчонка, испить которой после напряженного дня ему бы явно не помешало.