Молчанов Андрей. Ядерные материалы

   Увещеваниям Прозорова бандит внимал хмуро.
   - И в стукачи я тебя определять не намерен, - спешил подполковник развеять сомнения Юры. - Не та у тебя порода, не подходишь...
   - Ну спасибо, начальник, сладко поешь...
   - Пою не пою, а это - правда.
   Прозоров не лукавил: в роли перспективного для Лубянки агента он Ворону не представлял и сегодняшнее сотрудничество как начало вербовки не расценивал.
   Ворона пошел на уступку благодаря лишь самому грубому давлению, не оставлявшему ему никакого выбора, и ожидать от такого сексота добросовестного сотрудничества не приходилось. А вот двойной игры, провокаций и ножа в спину в любой момент!
   Однако обещания прикрытия временных доверителей и постоянных агентов Прозоров полагал должным выполнять всегда, реализуя информацию в соответствии с данными им гарантиями.
   Что же касалось Вороны, то кто знает, как повернется ситуация в будущем? Вдруг он Вороне сгодится, а вдруг и Ворона ему, зарекаться не следует. Даже и в гражданской, коли случится, жизни...
   Когда они подъезжали к рынку, начался дождь. Тут подполковник припомнил давешний рассказ одного из офицеров РУБОПа, как тот год назад тоже искал связь на одном из провинциальных базарчиков, опустевшем от внезапной непогоды.
   Тогда, слоняясь меж мокрых голых прилавков, опер не без досады уяснял, что им, праздно шатающимся по обезлюдевшей рыночной площади чужаком, вполне способна заинтересоваться местная любознательная милиция, и, дабы избежать напасти, пришлось купить в соседнем магазине короб со спичками, устроиться под навесом и сделать вид, будто он этими спичками торгует... Кстати, пачки три-четыре он умудрился продать. Смех, да и только!
   Впрочем, смеху потом было мало: прибыл связник, тут же выведший его на подъехавших к рынку бандюг, торгующих похищенными с завода "калашами", и непредсказуемые события понеслись вскачь...
   Он очутился в машине, в багажнике которой лежали автоматы, и, вопреки разработанному плану предварительной договорной встречи с продавцами, те напористо предложили ему совершить сделку немедля. Пришлось выкручиваться, ехать на той же машине, снабженной, как оказалось, фальшивыми номерами, в компании уголовников в Москву, и, когда на одном из постов их тормознул пикет ГАИ, обкурившийся ухарь, сидевший на заднем сиденье, сказал сыщику:
   - Подвинься, корешок, чтобы легче было ментов валить... - И боковым зрением тот увидел выныривающий из-под полы бандитского плаща автомат.
   Набежали пуганые мысли: надо же, не подготовились, не учли, да и как подготовиться и учесть? Не предупреждать же ГАИ - обязательно последует утечка информации... А если сейчас положат ментов, шума будет - до небес и открытого космоса! Хотя, конечно, отыграем в итоге...
   И все же он сумел урезонить подонка, как выяснилось позже - находящегося в розыске за два убийства; вышел из машины, договорился с сержантом, сунув ему купюрку и упросив поумерить прыть: не до проверок, командир, жутко спешим, жена рожает...
   И принял сержантик купюрку, махнул палкой - езжайте, и спас тем самым жизнь себе и сослуживцам.
   Дождь изрядно проредил на балабановском рынке толпу покупателей и продавцов, однако бородатого здоровяка Лешу, одетого в брезентовый плащ с капюшоном, они застали на условленном месте.
   Леша торговал репчатым луком, лично взращенным им на подсобном деревенском участке.
   - Вот, - процедил Ворона, кивая на Прозорова. - У человека-заказец...
   - А сам - не мог?..- подозрительно сузил глаза продавец овощей.
   - Я на Кипр собрался. Я потому состыкну вас, а там уж - сами.
   - Чего надо?
   - Две машинки "Барс-2" и 1000 шашек по сто грамм, - сказал Прозоров.
   - Х-хе... - усмехнулся Леша, показав щербатые прокуренные зубы. - О машинках твоих я только слышал, у меня товар простой, красноармейский. А насчет шашек... Возьмешь пластилинчика? На тот же убой?..
   - То есть?
   - Ну это... по эквиваленту, так вроде...
   - А... он не хуже? - С растерянным видом Прозоров обернулся на Ворону.
   - То же самое, - процедил тот, закуривая. - Только все твои шашки в одной сигаретной пачке уместятся.
   -Цена?
   - С ценой ты - к нему, ему и деньги отдашь, - сказал Леша. - Кстати, Ворона... Товар сам заберешь. Мне новые друзья без надобности. Но о том, прибавил многозначительно, - еще отдельный разговор у нас будет...
   - Когда? - спросил Ворона, равнодушно пропуская мимо ушей угрожающий намек торговца.
   - Завтра в это время, тут же. А где товар поднимете - сообщу. Но чтобы такое - в последний раз! - произнес, гневно раздувая ноздри. - Ишь, на Кипр он собрался! Мне что за дело! У меня тут свой Кипр! Река и лес не хуже!
   - Слушай, ты же не с пацаном базаришь, - внятно и отчужденно произнес Ворона. - Не заводись, чмо. Коли привел я человека, то за него отвечаю. Хекнул раздраженно. - Бесплатно клиента привожу под личную гарантию, а он еще кобенится...
   - И без того народу хватает, Юрок, не нуждаюсь... - умерил пыл Леша. - И посторонних мне не вози, шабаш! А ты, - обернулся на Прозорова, - ведь чистым ментом смотришься, в натуре...
   Прозоров удивленно хмыкнул. Лицо у него, как он полагал, было весьма простецкое, по-крестьянски округлое, взгляд был прям, а глаза чисты. Или нынешнее временное амплуа столь деформировало его облик, отпечаталась суть общения с сыщиками и чекистами?
   - Да, рожа у меня не задалась, - согласился Прозоров. - Вот и менты мне как один толкуют: взглянешь на тебя, сразу ясно: "братва"...
   - Ну... и так и так - верно, - поразмыслив, с запинкой подтвердил Леша.
   - Ладно, - вздохнул Прозоров. - Разбежались, извиняйте. Тогда завтра... - кивнул Вороне. - Привезешь...
   - Если у Леши пробой на корпус не случится, - усмехнулся тот.
   - Какой еще пробой? - нахмурился торговец.
   - Если не обхезаешься, - уточнил Ворона. Леша гневно завращал глазами, но колкого достойного аргумента не нашел, промямлив беспомощное:
   - Умник ты херов...
   На том и расстались.
   Через час рыночный торговец, собравший с лотка товар, убыл на своем скромном "Москвиче" в сторону близлежащей деревеньки, где наведался в один из недавно отстроенных кирпичных домов.
   В доме, как выяснилось, жил тридцатилетний чеченец, состоявший в законном браке с местной дояркой, кому только что минуло шестьдесят лет. Доярка ютилась во флигеле, находившемся на задворках принадлежащего ей поместья.
   Чеченец же, как следовало из полученной справки, во времена развитого социализма дважды судился за разбой.
   Выводы о законности создания, общественной полезности и перспективах данной семьи напрашивались сами собой.
   Выйдя из кирпичного дома со всеми удобствами, чеченец и его русский друг проследовали в стоявшую напротив замшелую заколоченную хату и, проведя в ней около получаса, разошлись: кавказец отправился в свою трехэтажную саклю, а его гость покатил в сторону леса, где у сосны с разбитым надвое грозой стволом, стоявшей строго по линии километрового столба, закопал пакет с пластидом.
   Жилища хранителя и распространителя взрывчатки через считанные минуты были поставлены на сканирующее прослушивание.
   Следующим днем за взрывчатку были переданы деньги, Леха вновь высказал Вороне внушение за пренебрежение конспирацией, а далее началась вдумчивая работа по выяснению связных бандитских звеньев.
   Благодаря данной работе, надежно легендировалась непричастность Вороны к неминуемому теперь краху "оружейников".
   Извалявшиеся в канавах и промокшие насквозь офицеры, осуществлявшие наблюдение за тихими провинциальными домиками, таящимися в кущах старых яблонь и груш, принесли Прозорову главную информацию: взрывчатка расходилась бойко, а изначально закупили ее местные группировщики у славянской "братвы" из команды некоего Игоря Егорова.
   Услышав это имя, один из офицеров РУБОПа, участвующий в операции, заскрипел зубами. Затем пояснил Прозорову, что по категории сложности преодоления препятствий альпинисты характеризовали бы подходы к данному мерзавцу третьей степенью крутизны склона: помощник депутата Госдумы, дружеские связи с генералами МВД и с прокуратурой, собственная газета и служба безопасности с лицензированным огнестрельным оружием...
   - Тупик, - заключил офицер.
   "Ничего, - подумалось Ивану Васильевичу, - за любым безнадежным тупиком неизменно открываются просторы, был бы подходящий бульдозер... Или моя полицейская некомпетентность мне оптимизма добавляет? Что ж. Вероятно, так даже и лучше. Не зная броду, и речку перепрыгнешь..."
   КАМЕНЦЕВ
   Ему казалось, будто высшие силы, в какой-то миг утратившие контроль над ним и позволившие допустить ошибку, перечеркнувшую все прошлое, теперь методично и старательно выправляют последствия своей катастрофической оплошности и благоволят ему неустанно и явно.
   Часть всемогущих американских купюр, извлеченных из тайника верной подругой, обменялась на заветный паспорт, где стояла фамилия его тезки - Сергея Николаева, с кем когда-то Каменцев учился в мединституте и чьим дипломом и паспортными данными воспользовался.
   Обретя спасительный документик, он дозвонился в Америку, сказав жене, что находится на свободе и непременно выберется к ней, что является вопросом времени, и вскоре, пройдя пограничный и таможенный заслоны, попал на корабль, уже не покидая стальной надежный борт.
   Вид установленного на причале трапа его раздражал и тревожил, как владыку ожидающего набега замка перекинутый через защитный ров подвесной мост.
   Он даже не помышлял ни о каких отлучках в коварный город, таящий сотни опасностей, и, зарывшись в пособия и справочники, лихорадочно восстанавливал в памяти забытые знания, одновременно проверяя комплектность оборудования и медикаментов.
   Вручая ему паспорт и предписание, чиновный взяточник с шутливой ленцой заметил, что доктором на корабле может быть любой писарь, владеющий латынью: случись с кем-либо опасная хворь или травма - бедняге едва ли поможешь, а последствия роковых врачебных ошибок растворит в своих недоступных глубинах Мировой океан. Мазать же царапины зеленкой и йодом - не столько искусство, сколько преодоление брезгливости и воспитание богоугодного сострадания.
   Эти циничные пассажи Каменцев пропустил мимо ушей, решив будущими обязанностями не манкировать, с больными обходиться заботливо и в меру требовательно, никому не давая повода заподозрить себя в некомпетентности, а в быту ни с кем не ссориться, но и не сближаться, ибо, имея ахиллесову пяту, лучше не топать, а невесомо ходить на цыпочках.
   Желание намылить холку Крохину также пропало: встретившись с ним на палубе, тот сразу же залепетал о полном отсутствии злого умысла в ненароком причиненных Каменцеву бедах, и определенная логика в его аргументах, безусловно, присутствовала.
   - Бабки пропали, ты на зоне, фирма сгорела, - говорил Крохин. - К кому идти за правдой? К прокурору? Или к начальнику колонии? А тут Игорек в Эмираты подкатил, я ему и поплакался...
   - Я здесь под фамилией Николаев, - буркнул в ответ Каменцев. - Ты в курсе?
   - Конечно, не дергайся...
   - Ну, тогда все. Заболеешь - гарантирую тебе шприц с самой толстой иглой.
   - Серега, да ты чего? Кончай дуться!
   - Я не знаю тебя, а ты - меня. Понял? И дело тут не в обидах, а в кривотолках. Надо мной такая коса висит, что...
   - Понял.
   На том и расстались.
   Утром, закутанный в колкий морозный туман, с опушенными инеем надстройками и башнями мачт, "Скрябин" наполнился топотом матросских ботинок, грохотом паровых лебедок, визгом выбираемых талями тросов, а затем зацокали, как торопливо пересчитываемые в блюдце медяки, звенья приспущенных якорных цепей, уползающих в чрева труб, и ожила многотонная стальная туша, задрожав от нарастающего гула парогенераторов и главных машин.
   Рев мощных механизмов заполонил корабельное железо, стянул в продольном усилии заклепки борта, словно проверяя их прочность, и тут же приглох в поглощающем его сопротивлении сотен тысяч плоскостей.
   Наспех сполоснув лицо, Каменцев выскочил наверх.
   Нос корабля неторопливо вспарывал истлевающую ночную темень, словно оседающую в черные ровные волны залива - тягучие, как отработанное масло. В утренних сумерках на фарватере еще мерцали ходовые огни.
   Присев на холодную чугунную тумбу кнехта, Каменцев завороженно вглядывался в светлеющую даль. Сердце его трепетало от ликующего чувства свободы.
   Только сейчас он избавился от тревожного ощущения репьем зацепившегося за него огрызка тюремной колючки, способного быть подхваченной чей-то жесткой рукой и потянуть обратно, в гибельную жуть зоны, в земной ад.
   Темные призраки ночных кошмаров скрывающегося беглеца остались на исчезающем в поволоке тумана береге - бессильные и сиротливо-никчемные.
   Он спустился в санчасть, уселся возле иллюминатора и, откинувшись затылком к переборке, истомленно закрыл глаза, постигая глубину блаженного избавления от смертельной опасности.
   Теперь предстояло спокойно и бездумно плыть и плыть, покуда судно не пришвартуется к далекому американскому пирсу. А далее - сойти на берег, добраться до центральной автобусной станции Нью-Йорка и через каких-нибудь три часа затеряться в глуши многочисленных одноэтажных городков ослепительно аккуратной провинции с подстриженными лесочками и газончиками, где он найдет родных людей, пристанище и новую, неведомую жизнь.
   Первые сутки плавания его не тревожил никто, а утром следующего дня двое матросов, неловко столкнувшись в кубрике, ошпарили себя кипятком из кружек с заваренным чаем, и Каменцеву пришлось врачевать пустяковые в общем-то ожоги пострадавших.
   Два крепких тридцатилетних парня, похожих то ли на дагестанцев, то ли чеченцев, молча, без каких-либо эмоций и взаимных укоров, кратко объяснили суть происшедшего и, подчиняясь его распоряжению, сняли робы, усевшись на привинченные к полу вращающиеся стульчики.
   Его сразу же задела их одинаковая отчужденность от него: апатичные взгляды, односложность неохотных ответов, полнейшее равнодушие и к своим травмам, и к его врачебным манипуляциям...
   На спине одного из матросов он заметил шрам выходного пулевого отверстия и, приглядевшись, различил маленькую впадинку на густо заросшей жесткими черными волосами груди.
   "Сквозное ранение, наверняка было повреждено легкое... - мелькнуло у Каменцева. - Парень, похоже, побывал в серьезной боевой переделке".
   У него зачесался кончик языка от вопроса, каким образом были приобретены столь характерные шрамы, и Каменцев уже раскрыл рот, но в последний момент все-таки удержался от вопроса: помешала та настороженность, с которой он жил последнее время и чья тень еще осталась в воспаленном от тревог сознании. Да и совершенно кстати припомнилось золотое правило, что, прежде чем пропустить мысль через нижнюю часть головы, следует пропустить ее через верхнюю.
   Спустя полминуты Каменцев уже всерьез озадачился, обнаружив следы осколочного ранения в живот и пулевого - в предплечье - у второго матроса.
   Обработав ожоги и отпустив пострадавших с миром, Сергей призадумался.
   Со слов мздоимца Геннадия, команда отреставрированного "Скрябина" подбиралась с различных флотов, в том числе иностранных, но почему основу команды составляют мусульмане? Или тут сказались симпатии их арабских патронов, предпочитающих командовать единоверцами? Но откуда у моряков пулевые ранения? Или это - моряки по случаю? А до сей поры они пиратствовали на суше? Морды ведь просто бандитские... А глазищи как у волков... Странно. Хотя, с другой стороны, какая разница? У каждого - своя история. Вот, к примеру, тихий судовой врач Каменцев. Врач? Безусловно. Тихий? Тише таракана. А ежели... к-хе... копнуть?..
   Он был уже готов выкинуть из головы этот эпизод, но буквально на следующий день санчасть навестил второй помощник Еременко с жалобой на внезапно выступившую на шее сыпь, и Каменцев, быстро определив, что сыпь происхождения явно аллергического, от жесткого воротника новой рубашки, купленной пациентом накануне рейса, все-таки внимательно обследовал его кожные покровы, никаких боевых шрамов на них не обнаружив, однако узрев иную любопытную деталь...
   Еременко носил серебряное кольцо, однако кольцо, как различил Каменцев, оказалось перстнем, и вывернутую на внутреннюю сторону пальца печатку украшал золотой полумесяц с зеленой изумрудной звездой.
   Что заставляло украинца скрывать этот милый, видимо, его сердцу, исламский символ?
   И от этого закономерного вопроса благодушие и беспечность судового доктора и, одновременно, беглого каторжника вмиг истаяли, и морозной коростой пополз по обмершему сердцу страх догадки: в команде судна находятся люди, связанные какой-то общей тайной... Но какой?
   Впрочем, далее начинались лишь всякого рода догадки - сумасшедшие и вздорные.
   На третий день плавания простудился один из матросов, явно русский парень, кто, к некоторому облегчению Каменцева, никакими настораживающими приметами на своем теле не располагал - единственно на трицепсе виднелся след сведенной татуировки. С ним Сергею довелось по-дружески, за чашечкой кофе, потолковать о жизни команды и ее организационном происхождении.
   Матрос сообщил следующее: сам он, как и горстка других, попал на "Скрябин" с судна Черноморского флота, вставшего на капремонт. Другие матросы невесть откуда, однако - хорошие и толковые товарищи, пускай и иностранцы...
   - А до этого сколько по морям-океанам скитался? - спросил Каменцев.
   - Немного... - смутился матрос. - Три года плавал...
   "Плавал". Моряки, знал Сергей, говорят "ходил". Плавает, по их представлениям, определенного рода вещество...
   - А татуировку чего свел? - невпопад спросил он.
   - Да в Афгане... - Парень произнес фразу и как-то потерянно осекся. Затем, почесав щеку, продолжил: - Воевал в свое время... Ну, наколол какую-то глупость...
   - "Слава ВДВ!"? Или: "Верунчик - ты мой на всю жизнь!"? - хмыкнул Каменцев простодушно.
   - Во, точно, - рассмеялся матрос, испытующе глядя на Каменцева, и в глазах его мелькнули холодные, озабоченные огоньки. - Только не Верунчик. Марина.
   Сергей заставил себя понятливо расхохотаться, хотя опять защемило где-то внутри, ибо отчетливо и пронзительно уяснилось: жалеет матросик, что ляпнул об Афгане некстати и явно не тому, кому знать о том положено, и отслеживает его, Каменцева, реакции, уже настороженно ожидая следующих вопросов, а вот про Марину - врет, а насчет ВДВ - это куда точнее, да только зачем столь грубо и безжалостно, явно кислотой, сводить такую татуировку?
   Сама собой напрашивалась версия: солдат, попавший в плен к моджахедам, принявший в итоге ислам и обретший иное бытие и иных соратников...
   Впрочем, у Каменцева хватило артистизма и такта, дабы свести беседу на темы нейтральные и возникшее со стороны пациента недоверие к себе усыпить.
   Выражая свою солидарность с рассуждениями морячка о великолепии собранного на судне коллектива, Каменцев рассеянно кивал, отделываясь неопределенными междометиями: он уже опасался прослушивания данного разговора неким всеслышащим неприятельским ухом...
   Уложив захворавшего матросика в отдельную каюту санчасти и следуя не столько логическому решению, а неосознанному импульсу, что, впрочем, случалось с ним постоянно, Каменцев с должной озабоченностью поведал, капитану, будто на судне появился гриппозный больной, возможна эпидемия, а потому необходимо провести срочную профилактическую вакцинацию всей команды.
   Никаких медикаментов для прививок у него не было, однако в изобилии имелся физраствор в ампулах, способный сымитировать означенную процедуру.
   Несмотря на строжайший капитанский приказ, от вакцинации все-таки уклонился старпом, категорически заявивший, что ни разу в жизни не употреблял никаких микстур и таблеток - простуда его не берет - и лишний раз допускать праздное постороннее вмешательство в деятельность своего организма он никому не позволит.
   Спорить со старпомом Каменцев не решился: этот здоровенный мужик, с литыми кулачищами и несгибаемой, чувствовалось, волей, вселял в него неосознанную робость, несмотря на свое безусловное добродушие и обходительность.
   Старпом напоминал сонного, хорошо отобедавшего льва, уже приглядевшего себе будущую закуску, но не спешившего спугнуть ее в отсутствие актуального аппетита. Так, по крайней мере, казалось Каменцеву, в чьей крови циркулировал обильно и неустанно вырабатывающийся адреналин.
   Итак, за исключением упрямого старпома, вся остальная команда дисциплинированно прошла через санчасть, и вскоре Каменцеву пришлось убедиться, что следами ранений, полученных на поле боя, отмечено шестнадцать человек. Процент, что и говорить, значительный. Однако все матросы без исключения представляли собой тип людей закаленных, основательно тренированных физически и явно прошедших военную школу, чья аура была свежа и очевидно различима. Отдельным списком проходили рыхлые специалисты-арабы, тщедушный, прибитый каким-то неведомым несчастьем Филиппов, траченные временем специалист Забелин, подлюга Крохин и некто Уолтер - бизнесмен, ответственный за оснащение судна научным оборудованием.
   Таким образом, худшие, хотя и по-прежнему неясные подозрения Каменцева подтвердились: на судне существовал связанный единой религией коллектив, причем славянская часть данного коллектива неукоснительно исполняла все исламские ритуалы, хотя таковое исполнение проходило втайне от чужих глаз. Однако въевшиеся в натуру привычки, как бы тщательно они ни скрывались, порой проявлялись довольно отчетливо, и однажды Каменцеву довелось наблюдать сцену, когда ученый араб, небрежно обратившись к русаку-боцману с каким-то, видимо, распоряжением, получил в ответ рабский поклон, причем ладони моряка при данном поклоне механически-отработанным движением переместились на грудь.
   Что могло связывать этих людей?
   Мысли одна чуднее другой лезли в голову Каменцева, но к какой-то определенной версии он не приходил.
   Желание посоветоваться с Крохиным отсутствовало - прошлому партнеру по бизнесу он не верил. А его связи с мафией, да и сам факт участия в плавании, наводили опять-таки на туманные подозрения о каверзной подоплеке присутствия явного дилетанта в составе научной экспедиции.
   С другой стороны, стоило ли пытаться разрешать выпавшую ему загадку? Тем более если его окружали какие-либо сектанты или пираты, то судно уже смело можно было считать захваченным ими, и, прояви Каменцев любознательность, дорожку за борт ему обеспечивало любое неосторожное словцо.
   Оставалось полагаться на благоволение судьбы и слепо следовать в колее выработанной схемы: минимум общения, четкое выполнение обязанностей по службе и - безоглядный, как побег с зоны, рывок в глубь Американского материка со стартовой полосы долгожданного пирса.
   Однако способностью к самоуспокоению натура Каменцева не отличалась, и потому, напустив на себя некую сонную рассеянность, внешне ни к чему не прислушиваясь и не присматриваясь, он усиленно стал тренировать боковое зрение и барабанные перепонки, не упуская ни одной детали, ловя каждое слово, копя материал для анализа и, соответственно, необходимого действия.
   Хотя какого там действия! Случись что, как он с удручением сознавал, противостояния враждебной силе он не окажет и никуда не сбежит: судно вышло из аппендикса Балтики, впереди расстилалось холодное Норвежское море, и деться с борта было категорически некуда. Тем более его паспорт хранился в сейфе капитана и подлежал возврату в руки владельца исключительно при схождении на чужеземную сушу, в организованном порядке.
   Одиночество и вернувшийся затаенный страх - теперь уже неотступный глодали Каменцева. Хотелось выговориться, найти единомышленника и друга, но таковые поиски тоже сопрягались с известным риском.
   Выходя на палубу, он всматривался в окружающую его бесконечность черной глухой воды, испещренной "салом" - оловянными пятнами смерзшихся ледяных игл, с каким-то отчаянием понимая, что вновь очутился в тюрьме и суровое море охраняет его надежнее всякого конвоя, а вода несет ту же смерть, что и автоматы, единственно - убивая без компромиссов, наверняка не допуская ни осечек, ни промахов.
   Ночью он вскакивал, прислушиваясь к редким шагам в коридоре, и подумывал, где бы найти хотя бы какое-нибудь оружие, дарующее смешную в общем-то иллюзию уверенности в себе.
   Однажды, движимый не то любопытством, не то томлением повседневной неизвестности, он постучался, якобы в поисках спичек, в каюту, где обитали ученые арабы, размещенные попарно.
   Дверь ему открыли не сразу.
   Прошло около минуты, прежде чем в проеме двери показалось чье-то лицо, на котором сразу же различил Каменцев агрессию неприкрытого раздражения и неприязни.
   Тем не менее, заискивающе улыбаясь, он осведомился относительно спичек, приметив сквозь опущенные долу глаза, что в двухместной каюте скопилось человек шесть, одетых в одинаковые блекло-бежевые, похожие на пижамы, одежды свободного покроя и в чалмы. Неясные длинные тени качались на стенах. В воздухе стоял душный, с паленой горчинкой, аромат каких-то восточных благовоний. На стенах висели тряпичные плакаты, испещренные арабскими письменами. Здесь явно происходил какой-то религиозный обряд.
   Человек, приоткрывший дверь, грубо, на плохом английском, рявкнул, что ни спичек, ни зажигалок здесь не держат, после чего дверь выразительно и резко захлопнулась.