Страница:
Венчание происходило в Воскресенском соборе Коломны, и под звон свадебных колоколов к ним пришла любовь. Великая. Верная. Вот только далеко не всегда новоявленные родственники хотели помнить о возникших кровных узах. На радость Евдокии, в 1374 году собралась в Москве на крестины второго ее сына – Юрия вся ее семья: отец, братья. Тут и напали татары на оставленный Дмитрием Константиновичем Нижний Новгород. И хоть новгородцы отбились от кочевников и без своего князя, но урон все княжество понесло немалый.
Спустя три года захотел Дмитрий Иванович помочь тестю, прислал против татар своих ополченцев, да сротозейничали русские начальники. По собственному недосмотру были на реке Пьяне побиты. А родной брат княгини, Иван Дмитриевич, как кинулся на коне, спасаясь от врагов, в Пьяну, так на дне и остался.
Пришлось Дмитрию Ивановичу в 1378 году самому выступить во главе рати и разбить на реке Родне посланного Мамаем мурзу Бегича. Куликова поля было не миновать.
И вот на него-то, на главную русскую сечу, не выступил отец Евдокии, не захотел ссориться с опустошавшей его земли Ордой. А князь Дмитрий Московский выступил и одержал великую победу. 150 000 русских ратников под его предводительством собрались в Коломне. 200 000 убитых с обеих сторон приняла земля за один день гигантской битвы, разыгравшейся в долине Дона, Непрядвы и Красивой Мечи. Целая неделя понадобилась оставшимся в живых, чтобы похоронить полегших на поле брани.
А уже в 1382 году двинулся на Москву ставленник Тамерлана – хан Тохтамыш. И снова испугавшийся татар отец Евдокии отпустил в Москву с ханом и под его знаменами двух ее родных братьев – Василия Кирдяпу и Семена. И не была бы взята Тохтамышем Москва, если бы не брат княгини, который «обманно» уговорил москвичей открыть ворота города, обещав им от лица хана полную неприкосновенность. «Солгал, как пес», по словам современников: Москва была нещадно разграблена. Вот только и сам Василий Курдяпа сухим из воды не вышел. Тохтамыш взял его в качестве заложника в Орду и продержал там целых пять лет.
Так или иначе, пришлось княгине вместе с Дмитрием Донским скрываться в Костроме. Между тем что ни год приносила Евдокия князю сыновей. Последнего родила и вовсе за несколько дней до кончины тяжело разболевшегося мужа, так что даже не успел князь включить княжича Константина в свое завещание. Все переложил на плечи любимой жены и сыновьям наказал ее слушаться, все междоусобицы у нее одной и по ее слову разрешать.
Плакала. Да не много отводилось часу на вдовьи причитания. По обычаю, похоронили Дмитрия Ивановича на следующий день после смерти. Отнесли 20 мая из княжеского терема в Архангельский собор Московского Кремля, чтобы положить рядом с отцом, дедом, всеми предками.
Другие вдовые княгини сразу после похорон думать о монастыре начинали. Евдокия на такую долю согласиться не могла: детей мал мала меньше полон дом. Врагов у княжества Московского не перечесть, и где княжичам, даже первенцу Василию, все самим обмыслить.
Что за дело сразу взялась – осудили великую княгиню. Что через год после смерти мужа свадьбу старшего сына сыграла – тоже в заслугу не поставили. А как было поступить иначе, когда еще во время поездок по западным землям покойный Дмитрий Иванович выбрал наследнику невесту? Само собой разумеется, из расчета, – дочь литовского князя-воителя Витовта. Обо всем договорился, а свадьбы сыграть не довелось. Княгиня Евдокия Дмитриевна боялась, как бы не расстроилось дело, – значит, нужное, коли великим князем было задумано.
Память мужа – ради нее берется вдовая великая княгиня за необычное для женщины дело: решает поставить в Кремле новую белокаменную церковь во имя праздника, в день которого состоялась Куликовская битва, – Рождества Богородицы.
Теперь не так уж просто было и с деньгами. Как ни считался с матерью сын, а права свои великокняжеские ревниво берег. Все равно изловчилась и место выбрала всей женской половине семьи особенно дорогое. Велела разобрать старую деревянную церковь Воскрешения Лазаря, под которой, как утверждала легенда, находилась усыпальница великих княгинь, пока не построили здесь же, в Кремле, Вознесенский женский монастырь. Новая церковь Рождества Богородицы предназначалась для женской половины семьи, чтобы все княгини и княжны из рода в род молились за свою семью и самих себя в стенах, которые бы служили памятью великому подвигу ее вечно любимого князя.
С 1393 по 1396 год возводили мастера храм из белых каменных блоков с тоненькими шовчиками. Двери с перспективами, в тоненьких колонках, с порталами. Круглые окна с украшениями наподобие морских раковин.
И еще – был храм расписан знаменитым иконописцем Феофаном Греком вместе с Симеоном Черным и учениками.
Так деятельно и успешно занималась великая княгиня Евдокия Дмитриевна мирскими делами, что и этого не простили ей «добрые люди». Поползли по Москве слухи, что «нечестно» жила великая княгиня в своем вдовстве, будто верности великому князю не хранила. Не то что не стали мать защищать – пришли к ней за ответом. И первым тот самый, в недобрый час родившийся Юрий, когда разорили татары Нижегородскую землю.
Тогда княгиня, как повествует историк, раскрыла перед детьми роскошные великокняжеские одежды, которые всегда носила, и показала им суровую посконную рубаху на теле, иссохшую, увешанную веригами грудь. По кончине Дмитрия Ивановича втайне приняла Евдокия Дмитриевна монашеский обет и свято его соблюла.
Только поставив на ноги самых младших детей, уверившись в царившем в семье мире, отошла от дел, открыто постриглась под именем Ефросинии и заторопилась со строительством Вознесенского монастыря.
«…Не слышите ли, господине, бедных моих словес? не смилять (не смягчат ли) ли ти ся моя горкыя слезы? Звери земныя ко ложа своя идуть, и птицы небесныя по гнездом летять, ты же, господине, от дому своего не красно отходиши. Кому уподоблюся? остала (потеряла) бо есмь царя; старые вдовы, тешите мене, молодыя вдовы, поплачите со мною, вдовия бо беда горчее всех людей…»
Церковь не сочла ее ни праведницей, ни угодницей. Но в народной памяти осталось описание чудес, которые происходили, когда шла великая княгиня на пострижение. Слепой нищий прозрел, утерев глаза рукавом оставленной ею сорочки. До тридцати человек, страдавших различными «падучими недугами», получили исцеление во время шествия в монастырь, на которое собралась масса москвичей.
Недостроенной Вознесенской церковью занялась невестка великой княгини, когда получила всю полноту великокняжеской власти. Супруг ее, Василий Дмитриевич, умер, и Софья Витовтовна осталась одна с малолетним сыном на руках. А ему надо было еще получить в Орде ярлык на великое княжение, а пока за него приходилось решать государственные дела, чтобы не упустить полноты власти. При ней церковь была возведена «по кольцо где верху быти», то есть куполу и главе.
Церковь Рождества Богородицы в Кремле. Интерьер.
Вот только пожары следовали один за другим, мешая завершить строительство, – в 1414, 1415, 1422 годах. А самый страшный вспыхнул в 1445 году. К тому же княжеская междоусобица, в ходе которой великий князь Василий II Васильевич был ослеплен собственным двоюродным братом Дмитрием Шемякой, не оставляла времени для благоустройства монастыря.
И снова судьбой храма занялась очередная великая княгиня, теперь уже овдовевшая после смерти Василия II его Марья Тверичанка, которую сама выбрала для сына Софья Витовтовна.
Княгиня Марья решила обгоревший, со сдвинутыми сводами храм полностью разобрать и на его месте соорудить новый. Но, по счастью, находившийся у нее на службе мастер Василий Дмитриевич Ермолин выступил в защиту старой постройки. Он не стал разбирать церковь до основания, переложил только своды, а обгоревшие стены обложил новым камнем и обожженным кирпичом. В начале ноября того же, 1467 года храм был освящен.
Но, кажется, ни один из ансамблей Кремля не страдал так от пожаров, как Вознесенский монастырь. В 1475 году в Кремле обгорело одиннадцать каменных церквей, а у «Вознесения и нутрь выгорел». Храм очень быстро восстановили, но уже в 1482 году в нем сгорела большая икона Одигитрии греческого письма, сооружения «в меру» чудной Цареградской. Погибли краски и оклад, но самая доска уцелела, и тогда на ней Дионисий возобновил тот же образ.
Бесконечная борьба с огненной стихией приводит к тому, что уже в 1514 году отец Ивана Грозного, Василий III Иванович, приказывает церковь разобрать. Новая на ее месте строится, по всей вероятности, знаменитым Алевизом Фрязином уже в 1520-х годах.
И опять продолжались страшные пожары, уничтожавшие и разорявшие монастырь: 1547-й, когда выгорели без остатка все деревянные постройки и погибли в огне десять монахинь, не говоря об образах, церковных сосудах и всяком прочем имуществе, 1571-й – сгорели игуменья со всеми сестрами. Затем шли 1626 год, 1633-й, 1737-й, и каждый раз от деревянного строения не оставалось ничего.
Заказ на строительство в Вознесенском монастыре Алевизу Фрязину исходил от великого князя Московского Василия III Ивановича, причем некоторые современники связывали решение князя со случившимся в обители именно в это время видением.
28 июля 1521 года у Оки неожиданно появился крымский хан Махмет-Гирей со многими полками из низовых татарских орд, к которым присоединились черкесы и Литва. Началось опустошение сначала Коломенских земель, затем отдельные отряды стали двигаться к Москве. Они выжгли монастырь Николы на Угреши и дошли до подмосковного села Остров.
Москва «села в осаду» вместе с собиравшимися со всех сторон пришельцами из уездов и жителями собственных посадов. Великий князь, по существующему обычаю, отправился в Волок «строить» полки. Но в Москве неожиданно началось смятение. Причиной тому стало не только пророчество юродивого Нагоходца Василия, пришедшего к вратам Успенского собора для тайной молитвы. Стоявшие вокруг юродивого горожане вместе с ним услышали шум внутри храма и увидели, как сошла со своего места и подвиглась к дверям икона Владимирской Богоматери. Одновременно раздался голос, что Богоматерь вместе со всеми русскими святителями хочет выйти и из собора, и из самой Москвы, причем вся внутренность церкви осветилась ярким огнем, который вскоре погас.
Еще больший страх и смятение вызвала престарелая и давно уже слепая инокиня Вознесенского монастыря, которая, стоя на молитве, в своей келье увидела «не яко во сне, но яко на яву – идет из града по Фроловския ворота многочисленный световидный собор святолепных мужей в освященных одеждах, многие митрополиты, епископы, из них были познаваемы великие чудотворцы: Петр, Алексей, Иона и Ростовский Леонтий, и иные многие иереи и дьяконы и прочие причетники. С ними же несома была и икона Владимирския Богаматери, и прочие иконы и кресты и Евангелия, и прочие святыни с кадилами, со свещами, с лампадами, с рипидами и хоругвями, и за ними народ в бесчисленном множестве.
И в то же время от великого Торжища Ильинского навстречу шествию, скоро поспешая, двигался Сергий Чудотворец и к нему доспел Варлаам Хутынский Чудотворец. Оба преподобные, встретя святителей, со слезами вопрошают их: «Чего ради исходите из града, и куда уклоняетесь, и кому оставляете паству вашу в это время варварского нашествия?»
Световидные святители также со слезами ответили, что по Господню повелению они идут из града и выносят икону Владимирскую, потому что люди забыли страх Божий и о заповедях Божьих не ведают и не радят; того ради Бог и попустил придти сюда варварскому языку, да накажутся люди и покаянием возвратятся к Богу. Святая двоица преподобных умолила святителей общею молитвою помолиться о грешных людях, дабы праведный Божий гнев на милость претворить. Последовало совокупное торжественное моление, после которого священный ход возвратился в город».
Монахиня рассказала о своем видении духовнику, и оказалось, что подобные видения были многим москвичам в разных частях города.
В тот же день стало известно, что татары безо всяких сражений в панике бежали от Москвы. Объяснялось это тем, что посланный ханом к Москве передовой полк увидел вокруг столицы бесчисленное воинство. Не поверив этому сообщению, хан дважды повторил опыт, но все посланцы подтверждали первое сообщение. Махмет-Гирей отдал приказ своим войскам уйти в степи. Вскоре, как узнали москвичи, он был убит ногайцами.
Но все же главными в истории монастыря становятся жизнеописания ее вольных или невольных высоких узниц. Именно в этих стенах оказывается дочь Бориса Годунова царевна Ксения. Свидетельница расправы с матерью и провозглашенным уже царем братом Федором, царевна была насильственно пострижена «у Вознесенья» под именем Ольги, но монашеский клобук не спас ее от издевательств.
Появившийся в Москве Лжедмитрий под предлогом сочувствия приезжает в монастырь для встречи с царевной и забирает Ксению во дворец в качестве своей любовницы. Несмотря на всю неприязнь к Борису Годунову, царевну москвичи дарят сочувствием и симпатией. Хорошо образованная, знавшая иностранные языки, игравшая на музыкальных инструментах, – отец мечтал о ее браке с кем-либо из иностранных принцев крови – Ксения, по-видимому, завоевывает сердце Лжедмитрия. Так называемый Самозванец не скрывает своей связи с царевной, вовлекает ее в придворные развлечения настолько открыто, что слух об этом доходит до тронувшихся в путь в Москву из Кракова отца и дочери Мнишков. Юрий Мнишек заявляет Самозванцу о своем недовольстве сложившейся ситуацией и требует удаления царицы из дворца, на что Дмитрий, по свидетельству современников, никак не хочет решиться. Марина в отчаянии от сложившегося положения, понимая, что увлечение ею Самозванца, если только оно вообще имело место, прошло. Но русский престол по-прежнему продолжает ее привлекать. Подняться на него она готова любой ценой.
Политические соображения не могли не перевесить – Самозванец отправил царевну в Белозерский монастырь. Пришедший к власти царь Василий Шуйский вернул Ксению-Ольгу в Москву, разрешив ей жить в Троицком монастыре. Здесь же царевна скончалась в 1622 году. Она сама сочиняла очень популярные в народе песни о своих несчастьях и незадачливой судьбе, которые, кстати сказать, собрал и сохранил англичанин Ричард Джемс.
Следующей знатной жилицей Вознесенского монастыря стала последняя, седьмая, супруга Ивана Грозного – Мария Нагая. Ее судьба как царицы оказалась очень короткой. Почти сразу после появления Марии во дворце – о законном церковном браке не могло быть и речи, поскольку православная церковь допускала их только три – она «стала неугодна государю». Все выглядело так, будто Грозный всего лишь дождался рождения ребенка, чтобы вообще удалить Марию из дворца.
Такая откровенная опала в Кремле усугублялась для Нагой постоянными хлопотами царя о новой супруге. Претенденток на союз с собой он видел только за рубежом. Долгое время его попытки были сосредоточены на английской королеве Елизавете I, которую Грозный убеждал, что, «пребывая в своем девичестве», Елизавета не может должным образом управлять государством и даже просто чувствовать себя в безопасности.
Решительный отказ королевы вынудил царя обратиться к идее женитьбы на одной из близких ее родственниц. Кандидатура была найдена, и начались оживленные переговоры, требование присылки портрета невесты, осмотр ее присланным из Москвы послом. Нагая не могла обо всем этом не знать. Но она знала и о быстро ухудшавшемся здоровье царя. Грозного уже носили в кресле. Он не мог подымать головы и смотреть на стоявшего перед ним человека «согнутый крюком». Страшны были приступы охватывающего его бешенства.
Тем не менее Грозный не обездолил в своем завещании младшего сына. В удел Дмитрию был назначен Углич, куда немедленно после смерти Ивана Васильевича и была отправлена Мария Нагая с ребенком, ближайшими родственниками и под строгим надзором специальных чиновников. Царица кротостью тоже не отличалась, постоянно жаловалась на несправедливость своего положения, поддерживала собственных братьев в желании освободиться от надзирателей.
В смерти Дмитрия Борис Годунов, фактически правивший государством при царе Федоре Иоанновиче, обвинил самоё царицу и ее братьев. Марию Нагую насильно постригли и отослали в «место пусто» – на Белоозеро. Царицыных братьев заточили в тюрьму. Холопов казнили, а сотни угличан отправили в пожизненную ссылку в Сибирь.
Самозванец начал с того, что распорядился о возвращении Марии Нагой в Москву со всей пышностью, соответствующей сану царицы. До ее возвращения он отложил и собственную коронацию: москвичи должны были убедиться в подлинности его царского происхождения. Сохранилось предание о том, что «напред» был послан к ссыльной царице постельничий Семен Шапкин, которому предстояло убедить Нагую в необходимости признать Самозванца, причем перед угрозой расправы. Инокиня не могла не отступить.
Вряд ли в этом случае речь могла идти о расправе. Мария Нагая радостно приняла привезенную весть. В середине июля поезд с царицей достиг подмосковного села Тайнинского. Первым от лица нового царя ее приветствовал племянник Шуйских Михайла Скопин-Шуйский. А спустя два дня туда прибыл сам Самозванец под охраной польского отряда и в сопровождении бояр.
Встречу матери и сына устроили не в путевом дворце, а под открытым небом, на виду у множества заранее оповещенного народа. Народ, по свидетельству очевидцев, рыдал, видя слезы и радость Дмитрия и его матери.
Сцена продолжалась около четверти часа, после чего сын бережно посадил родительницу в экипаж. Сам Дмитрий некоторое время шел около кареты пешком с непокрытой головой. Вскоре весь огромный поезд остановился на ночлег, и только 18 июля Мария Нагая под колокольный звон прибыла в Москву. Сын ехал верхом подле кареты через запруженную народом Красную площадь. После благодарственного молебна в Успенском соборе была роздана нищим щедрая милостыня, а царственная пара вступила во дворец.
Впрочем, местом пребывания царицы был назначен по ее же воле Вознесенский монастырь, куда Самозванец стал ежедневно «для беседы» приезжать. Его коронация состоялась через три дня после возвращения в Москву Марии Нагой. Торжество было обставлено с невероятной даже для Москвы пышностью. Не говоря об убранстве дворца, путь от него в Успенский собор через площадь был застелен золототканым бархатом. У алтаря Самозванец еще раз повторил рассказ о чудесном спасении царевича Дмитрия. Затем патриарх Игнатий надел на него венец Ивана Грозного, а бояре вручили скипетр и державу.
Но даже этого Самозванцу показалось мало. Он распорядился короновать себя дважды: после Успенского собора еще и в Архангельском – у гробов всех предков, а затем поклонился праху покоившихся здесь же, в приделе, Нагих.
Вознесенский монастырь становится официальной резиденцией вдовствующей царицы-матери. Именно сюда, к будущей свекрови, прибывает и царская невеста Марина Мнишек.
С поразившей воображение москвичей пышностью был обставлен сам по себе приезд Марины. Когда поезд невесты в богатейших каретах стал приближаться к Красной площади, собранные здесь музыканты «во множестве» ударили в литавры и барабаны и начали трубить в трубы. Этот гром не умолкал, пока невеста не остановилась перед воротами Вознесенского монастыря. Здесь произошла ее встреча с царицей, а во внутренних помещениях и с женихом.
Пять дней Марина не покидала монастыря, и можно только строить домыслы о том, как она проводила время. В описании Н. М. Карамзина это выглядело так. «Доброжелатели сего безрассудного хотели уверить благочестивых Россиян, что Марина в уединенных недоступных кельях учится нашему закону и постится, готовясь к крещению. В первый день она действительно казалась постницею, ибо ничего не ела, гнушаясь русскими яствами; но жених, узнав о том, прислал к ней в монастырь поваров отца ее, коим дали ключи от царских запасов, и которые начали готовить там обеды, ужины совсем не монастырские. Марина имела при себе одну служанку, никуда не выходила из келий, не ездила даже к отцу; но ежедневно видела страстного Лжедмитрия, сидела с ним наедине, или была увеселяема музыкой, пляскою и песнями духовными. Расстрига вводил скоморохов в обитель тишины и набожности, как бы ругаясь над святым местом и саном инокинь непорочных. Москва сведала о том с „омерзением“. Правда, подробность о скоморохах не находит подтверждения в свидетельствах очевидцев. После торжественного бракосочетания и венчания на царство теперь уже Марина Юрьевна, по титулу царица Всея Руси, перешла жить во дворец.
Мария Нагая не принимает участия в дворцовой жизни Самозванца. Только после его гибели толпа вызывает ее на крыльцо для опознания изуродованного тела: «Точно ли убитый сын ее?» Ответ царицы почему-то до сих пор не привлек внимания историков: своей двусмысленностью: «Об этом надобно было спросить, когда он был жив, а теперь он уже не мой».
Не менее примечательно, что никто не обвиняет царицу в лжесвидетельстве, не высылает из Москвы, не ведет розыска. Нагая продолжает жить в Вознесенском монастыре до своей кончины в 1608 году. И хоронят ее, вопреки установившемуся обычаю, не в том же монастыре, а в виде исключения в Архангельском соборе. В подвалах собора находится могильная плита с надписью: «Преставися раба божия царица Мария Федоровна всея Руси ивана…» Спустя тридцать лет первый царь из рода Романовых – Михаил Федорович распорядился положить на гроб Марии Нагой богатый покров. Это произошло одновременно с сооружением в соборе над гробницей царевича белокаменной резной сени, литой бронзовой решетки и надгробной серебряной доски с изображением Дмитрия, которую выполнил известный чеканщик Гаврила Евдокимов.
Спустя пять лет после погребения последней супруги Грозного в монастыре поселилась Великая старица, мать новоизбранного царя, в миру Ксения Ивановна Шестова. Небогатая костромская дворянка, привлекшая к себе внимание первого щеголя и жениха Москвы Федора Никитича Романова, Ксения слишком недолго пользовалась семейным счастьем. Дворцовая борьба, приведшая к опале семьи Романовых, лишила ее одновременно мужа, детей и права на мирскую жизнь: она была насильно пострижена.
Только с гибелью Самозванца Великая старица Марфа, как ее станут впоследствии называть, получит возможность жить с сыном, будущим царем Михаилом Федоровичем, в костромском Ипатьевском монастыре, воспитывать его и отстаивать его права. Ее независимый нрав и сильная воля во многом помогли решить вопрос об избрании именно в пользу Михаила.
В ожидании приезда в Москву Великой старицы с сыном бояре распорядились отделать для инокини в Вознесенском монастыре палаты Марии Нагой – «устроить великими покои попрежнему». Царский дворец в это время был полностью разорен, стоял без кровель, полов, дверей и окончин, которые были «истоплены» занимавшими его поляками. Придать жилой вид находившимся в нем покоям былой царицы, супруги Василия Шуйского, в такой короткий срок не представлялось возможным из-за недостатка строительного леса и плотников. Зато оставалось время до холодов привести в порядок жилье недавно преставившейся вдовы Грозного. И любопытное совпадение – Великая старица с царем Михаилом прибыли в Кремль в тот же самый день, что и Марина Мнишек: 2 мая.
К сентябрю покои Великой старицы убрали «суконным нарядом» алым и зеленым, обив все оконницы и двери. Но Великая старица предпочла к декабрю выстроить в монастыре «малую избушку». Дверной прибор здесь обили вишневым сукном, а к октябрю 1614 года сменили на английское лазоревое сукно.
Новая жилица монастыря оказалась очень беспокойной и требовательной. Марфа устраивает в Вознесенском храме два придела: во имя государева ангела Михаила Малеина и святого Федора «иже в Пергии», соименных сыну и мужу. В 1624 году позади царицыных хором рубится еще одна «избушка» с шестью слюдяными окнами, большой изразцовой печью, железным луженым дверным и оконным прибором. Перед «избушкой» были сени и в стороне чулан и столчак.
Вознесенский собор Кремля.
Двумя годами позже Марфе понадобилась новая келья, которая, как и «избушка», соединялась с церковью Георгия, обозначавшейся «что у великия государыни иноки Марфы Ивановны на сенях».
Великая старица берет на себя управление всем обиходом царицына ведомства, то есть выполняет все обязанности царицы – Михаил еще не женат, а его отец, патриарх Филарет, находится в польском плену. До его возвращения Марфа вынуждена была «досматривать за государством», а может быть, делала это с охотой. Как настоящая царица, она распоряжалась деньгами по одному своему «слову», которому подчинялись все приказы. Послы от русских земель, в частности купцы, кланялись подарками и царю, и Великой старице.
Постепенно в Вознесенском монастыре сосредоточились все важнейшие работы царицына дворцового обихода, в первую очередь так называемые светличные – шитье, вышивание, низанье. Соответственно к Великой старице поставлялся самый разнообразный материал, шелка, волоченое и пряденое золото, серебро, жемчуг, разнообразный металлический прибор, например «перепелков» – особого рода булавок или шпилек одних на 1624 год было получено 100 золотников белых и 200 золотников золоченых. Жемчуга же на следующий год доставили для работ 6077 зерен разной величины на общую сумму 1557 рублей. Золотым шитьем и жемчужным низаньем выполнялись ризы, пелены, покровы, все виды церковной утвари, для чего использовались также изумруды, лалы – рубины, яхонты.
Спустя три года захотел Дмитрий Иванович помочь тестю, прислал против татар своих ополченцев, да сротозейничали русские начальники. По собственному недосмотру были на реке Пьяне побиты. А родной брат княгини, Иван Дмитриевич, как кинулся на коне, спасаясь от врагов, в Пьяну, так на дне и остался.
Пришлось Дмитрию Ивановичу в 1378 году самому выступить во главе рати и разбить на реке Родне посланного Мамаем мурзу Бегича. Куликова поля было не миновать.
И вот на него-то, на главную русскую сечу, не выступил отец Евдокии, не захотел ссориться с опустошавшей его земли Ордой. А князь Дмитрий Московский выступил и одержал великую победу. 150 000 русских ратников под его предводительством собрались в Коломне. 200 000 убитых с обеих сторон приняла земля за один день гигантской битвы, разыгравшейся в долине Дона, Непрядвы и Красивой Мечи. Целая неделя понадобилась оставшимся в живых, чтобы похоронить полегших на поле брани.
А уже в 1382 году двинулся на Москву ставленник Тамерлана – хан Тохтамыш. И снова испугавшийся татар отец Евдокии отпустил в Москву с ханом и под его знаменами двух ее родных братьев – Василия Кирдяпу и Семена. И не была бы взята Тохтамышем Москва, если бы не брат княгини, который «обманно» уговорил москвичей открыть ворота города, обещав им от лица хана полную неприкосновенность. «Солгал, как пес», по словам современников: Москва была нещадно разграблена. Вот только и сам Василий Курдяпа сухим из воды не вышел. Тохтамыш взял его в качестве заложника в Орду и продержал там целых пять лет.
Так или иначе, пришлось княгине вместе с Дмитрием Донским скрываться в Костроме. Между тем что ни год приносила Евдокия князю сыновей. Последнего родила и вовсе за несколько дней до кончины тяжело разболевшегося мужа, так что даже не успел князь включить княжича Константина в свое завещание. Все переложил на плечи любимой жены и сыновьям наказал ее слушаться, все междоусобицы у нее одной и по ее слову разрешать.
Плакала. Да не много отводилось часу на вдовьи причитания. По обычаю, похоронили Дмитрия Ивановича на следующий день после смерти. Отнесли 20 мая из княжеского терема в Архангельский собор Московского Кремля, чтобы положить рядом с отцом, дедом, всеми предками.
Другие вдовые княгини сразу после похорон думать о монастыре начинали. Евдокия на такую долю согласиться не могла: детей мал мала меньше полон дом. Врагов у княжества Московского не перечесть, и где княжичам, даже первенцу Василию, все самим обмыслить.
Что за дело сразу взялась – осудили великую княгиню. Что через год после смерти мужа свадьбу старшего сына сыграла – тоже в заслугу не поставили. А как было поступить иначе, когда еще во время поездок по западным землям покойный Дмитрий Иванович выбрал наследнику невесту? Само собой разумеется, из расчета, – дочь литовского князя-воителя Витовта. Обо всем договорился, а свадьбы сыграть не довелось. Княгиня Евдокия Дмитриевна боялась, как бы не расстроилось дело, – значит, нужное, коли великим князем было задумано.
Память мужа – ради нее берется вдовая великая княгиня за необычное для женщины дело: решает поставить в Кремле новую белокаменную церковь во имя праздника, в день которого состоялась Куликовская битва, – Рождества Богородицы.
Теперь не так уж просто было и с деньгами. Как ни считался с матерью сын, а права свои великокняжеские ревниво берег. Все равно изловчилась и место выбрала всей женской половине семьи особенно дорогое. Велела разобрать старую деревянную церковь Воскрешения Лазаря, под которой, как утверждала легенда, находилась усыпальница великих княгинь, пока не построили здесь же, в Кремле, Вознесенский женский монастырь. Новая церковь Рождества Богородицы предназначалась для женской половины семьи, чтобы все княгини и княжны из рода в род молились за свою семью и самих себя в стенах, которые бы служили памятью великому подвигу ее вечно любимого князя.
С 1393 по 1396 год возводили мастера храм из белых каменных блоков с тоненькими шовчиками. Двери с перспективами, в тоненьких колонках, с порталами. Круглые окна с украшениями наподобие морских раковин.
И еще – был храм расписан знаменитым иконописцем Феофаном Греком вместе с Симеоном Черным и учениками.
Так деятельно и успешно занималась великая княгиня Евдокия Дмитриевна мирскими делами, что и этого не простили ей «добрые люди». Поползли по Москве слухи, что «нечестно» жила великая княгиня в своем вдовстве, будто верности великому князю не хранила. Не то что не стали мать защищать – пришли к ней за ответом. И первым тот самый, в недобрый час родившийся Юрий, когда разорили татары Нижегородскую землю.
Тогда княгиня, как повествует историк, раскрыла перед детьми роскошные великокняжеские одежды, которые всегда носила, и показала им суровую посконную рубаху на теле, иссохшую, увешанную веригами грудь. По кончине Дмитрия Ивановича втайне приняла Евдокия Дмитриевна монашеский обет и свято его соблюла.
Только поставив на ноги самых младших детей, уверившись в царившем в семье мире, отошла от дел, открыто постриглась под именем Ефросинии и заторопилась со строительством Вознесенского монастыря.
«…Не слышите ли, господине, бедных моих словес? не смилять (не смягчат ли) ли ти ся моя горкыя слезы? Звери земныя ко ложа своя идуть, и птицы небесныя по гнездом летять, ты же, господине, от дому своего не красно отходиши. Кому уподоблюся? остала (потеряла) бо есмь царя; старые вдовы, тешите мене, молодыя вдовы, поплачите со мною, вдовия бо беда горчее всех людей…»
Церковь не сочла ее ни праведницей, ни угодницей. Но в народной памяти осталось описание чудес, которые происходили, когда шла великая княгиня на пострижение. Слепой нищий прозрел, утерев глаза рукавом оставленной ею сорочки. До тридцати человек, страдавших различными «падучими недугами», получили исцеление во время шествия в монастырь, на которое собралась масса москвичей.
Недостроенной Вознесенской церковью занялась невестка великой княгини, когда получила всю полноту великокняжеской власти. Супруг ее, Василий Дмитриевич, умер, и Софья Витовтовна осталась одна с малолетним сыном на руках. А ему надо было еще получить в Орде ярлык на великое княжение, а пока за него приходилось решать государственные дела, чтобы не упустить полноты власти. При ней церковь была возведена «по кольцо где верху быти», то есть куполу и главе.
Вот только пожары следовали один за другим, мешая завершить строительство, – в 1414, 1415, 1422 годах. А самый страшный вспыхнул в 1445 году. К тому же княжеская междоусобица, в ходе которой великий князь Василий II Васильевич был ослеплен собственным двоюродным братом Дмитрием Шемякой, не оставляла времени для благоустройства монастыря.
И снова судьбой храма занялась очередная великая княгиня, теперь уже овдовевшая после смерти Василия II его Марья Тверичанка, которую сама выбрала для сына Софья Витовтовна.
Княгиня Марья решила обгоревший, со сдвинутыми сводами храм полностью разобрать и на его месте соорудить новый. Но, по счастью, находившийся у нее на службе мастер Василий Дмитриевич Ермолин выступил в защиту старой постройки. Он не стал разбирать церковь до основания, переложил только своды, а обгоревшие стены обложил новым камнем и обожженным кирпичом. В начале ноября того же, 1467 года храм был освящен.
Но, кажется, ни один из ансамблей Кремля не страдал так от пожаров, как Вознесенский монастырь. В 1475 году в Кремле обгорело одиннадцать каменных церквей, а у «Вознесения и нутрь выгорел». Храм очень быстро восстановили, но уже в 1482 году в нем сгорела большая икона Одигитрии греческого письма, сооружения «в меру» чудной Цареградской. Погибли краски и оклад, но самая доска уцелела, и тогда на ней Дионисий возобновил тот же образ.
Бесконечная борьба с огненной стихией приводит к тому, что уже в 1514 году отец Ивана Грозного, Василий III Иванович, приказывает церковь разобрать. Новая на ее месте строится, по всей вероятности, знаменитым Алевизом Фрязином уже в 1520-х годах.
И опять продолжались страшные пожары, уничтожавшие и разорявшие монастырь: 1547-й, когда выгорели без остатка все деревянные постройки и погибли в огне десять монахинь, не говоря об образах, церковных сосудах и всяком прочем имуществе, 1571-й – сгорели игуменья со всеми сестрами. Затем шли 1626 год, 1633-й, 1737-й, и каждый раз от деревянного строения не оставалось ничего.
Заказ на строительство в Вознесенском монастыре Алевизу Фрязину исходил от великого князя Московского Василия III Ивановича, причем некоторые современники связывали решение князя со случившимся в обители именно в это время видением.
28 июля 1521 года у Оки неожиданно появился крымский хан Махмет-Гирей со многими полками из низовых татарских орд, к которым присоединились черкесы и Литва. Началось опустошение сначала Коломенских земель, затем отдельные отряды стали двигаться к Москве. Они выжгли монастырь Николы на Угреши и дошли до подмосковного села Остров.
Москва «села в осаду» вместе с собиравшимися со всех сторон пришельцами из уездов и жителями собственных посадов. Великий князь, по существующему обычаю, отправился в Волок «строить» полки. Но в Москве неожиданно началось смятение. Причиной тому стало не только пророчество юродивого Нагоходца Василия, пришедшего к вратам Успенского собора для тайной молитвы. Стоявшие вокруг юродивого горожане вместе с ним услышали шум внутри храма и увидели, как сошла со своего места и подвиглась к дверям икона Владимирской Богоматери. Одновременно раздался голос, что Богоматерь вместе со всеми русскими святителями хочет выйти и из собора, и из самой Москвы, причем вся внутренность церкви осветилась ярким огнем, который вскоре погас.
Еще больший страх и смятение вызвала престарелая и давно уже слепая инокиня Вознесенского монастыря, которая, стоя на молитве, в своей келье увидела «не яко во сне, но яко на яву – идет из града по Фроловския ворота многочисленный световидный собор святолепных мужей в освященных одеждах, многие митрополиты, епископы, из них были познаваемы великие чудотворцы: Петр, Алексей, Иона и Ростовский Леонтий, и иные многие иереи и дьяконы и прочие причетники. С ними же несома была и икона Владимирския Богаматери, и прочие иконы и кресты и Евангелия, и прочие святыни с кадилами, со свещами, с лампадами, с рипидами и хоругвями, и за ними народ в бесчисленном множестве.
И в то же время от великого Торжища Ильинского навстречу шествию, скоро поспешая, двигался Сергий Чудотворец и к нему доспел Варлаам Хутынский Чудотворец. Оба преподобные, встретя святителей, со слезами вопрошают их: «Чего ради исходите из града, и куда уклоняетесь, и кому оставляете паству вашу в это время варварского нашествия?»
Световидные святители также со слезами ответили, что по Господню повелению они идут из града и выносят икону Владимирскую, потому что люди забыли страх Божий и о заповедях Божьих не ведают и не радят; того ради Бог и попустил придти сюда варварскому языку, да накажутся люди и покаянием возвратятся к Богу. Святая двоица преподобных умолила святителей общею молитвою помолиться о грешных людях, дабы праведный Божий гнев на милость претворить. Последовало совокупное торжественное моление, после которого священный ход возвратился в город».
Монахиня рассказала о своем видении духовнику, и оказалось, что подобные видения были многим москвичам в разных частях города.
В тот же день стало известно, что татары безо всяких сражений в панике бежали от Москвы. Объяснялось это тем, что посланный ханом к Москве передовой полк увидел вокруг столицы бесчисленное воинство. Не поверив этому сообщению, хан дважды повторил опыт, но все посланцы подтверждали первое сообщение. Махмет-Гирей отдал приказ своим войскам уйти в степи. Вскоре, как узнали москвичи, он был убит ногайцами.
Но все же главными в истории монастыря становятся жизнеописания ее вольных или невольных высоких узниц. Именно в этих стенах оказывается дочь Бориса Годунова царевна Ксения. Свидетельница расправы с матерью и провозглашенным уже царем братом Федором, царевна была насильственно пострижена «у Вознесенья» под именем Ольги, но монашеский клобук не спас ее от издевательств.
Появившийся в Москве Лжедмитрий под предлогом сочувствия приезжает в монастырь для встречи с царевной и забирает Ксению во дворец в качестве своей любовницы. Несмотря на всю неприязнь к Борису Годунову, царевну москвичи дарят сочувствием и симпатией. Хорошо образованная, знавшая иностранные языки, игравшая на музыкальных инструментах, – отец мечтал о ее браке с кем-либо из иностранных принцев крови – Ксения, по-видимому, завоевывает сердце Лжедмитрия. Так называемый Самозванец не скрывает своей связи с царевной, вовлекает ее в придворные развлечения настолько открыто, что слух об этом доходит до тронувшихся в путь в Москву из Кракова отца и дочери Мнишков. Юрий Мнишек заявляет Самозванцу о своем недовольстве сложившейся ситуацией и требует удаления царицы из дворца, на что Дмитрий, по свидетельству современников, никак не хочет решиться. Марина в отчаянии от сложившегося положения, понимая, что увлечение ею Самозванца, если только оно вообще имело место, прошло. Но русский престол по-прежнему продолжает ее привлекать. Подняться на него она готова любой ценой.
Политические соображения не могли не перевесить – Самозванец отправил царевну в Белозерский монастырь. Пришедший к власти царь Василий Шуйский вернул Ксению-Ольгу в Москву, разрешив ей жить в Троицком монастыре. Здесь же царевна скончалась в 1622 году. Она сама сочиняла очень популярные в народе песни о своих несчастьях и незадачливой судьбе, которые, кстати сказать, собрал и сохранил англичанин Ричард Джемс.
Следующей знатной жилицей Вознесенского монастыря стала последняя, седьмая, супруга Ивана Грозного – Мария Нагая. Ее судьба как царицы оказалась очень короткой. Почти сразу после появления Марии во дворце – о законном церковном браке не могло быть и речи, поскольку православная церковь допускала их только три – она «стала неугодна государю». Все выглядело так, будто Грозный всего лишь дождался рождения ребенка, чтобы вообще удалить Марию из дворца.
Такая откровенная опала в Кремле усугублялась для Нагой постоянными хлопотами царя о новой супруге. Претенденток на союз с собой он видел только за рубежом. Долгое время его попытки были сосредоточены на английской королеве Елизавете I, которую Грозный убеждал, что, «пребывая в своем девичестве», Елизавета не может должным образом управлять государством и даже просто чувствовать себя в безопасности.
Решительный отказ королевы вынудил царя обратиться к идее женитьбы на одной из близких ее родственниц. Кандидатура была найдена, и начались оживленные переговоры, требование присылки портрета невесты, осмотр ее присланным из Москвы послом. Нагая не могла обо всем этом не знать. Но она знала и о быстро ухудшавшемся здоровье царя. Грозного уже носили в кресле. Он не мог подымать головы и смотреть на стоявшего перед ним человека «согнутый крюком». Страшны были приступы охватывающего его бешенства.
Тем не менее Грозный не обездолил в своем завещании младшего сына. В удел Дмитрию был назначен Углич, куда немедленно после смерти Ивана Васильевича и была отправлена Мария Нагая с ребенком, ближайшими родственниками и под строгим надзором специальных чиновников. Царица кротостью тоже не отличалась, постоянно жаловалась на несправедливость своего положения, поддерживала собственных братьев в желании освободиться от надзирателей.
В смерти Дмитрия Борис Годунов, фактически правивший государством при царе Федоре Иоанновиче, обвинил самоё царицу и ее братьев. Марию Нагую насильно постригли и отослали в «место пусто» – на Белоозеро. Царицыных братьев заточили в тюрьму. Холопов казнили, а сотни угличан отправили в пожизненную ссылку в Сибирь.
Самозванец начал с того, что распорядился о возвращении Марии Нагой в Москву со всей пышностью, соответствующей сану царицы. До ее возвращения он отложил и собственную коронацию: москвичи должны были убедиться в подлинности его царского происхождения. Сохранилось предание о том, что «напред» был послан к ссыльной царице постельничий Семен Шапкин, которому предстояло убедить Нагую в необходимости признать Самозванца, причем перед угрозой расправы. Инокиня не могла не отступить.
Вряд ли в этом случае речь могла идти о расправе. Мария Нагая радостно приняла привезенную весть. В середине июля поезд с царицей достиг подмосковного села Тайнинского. Первым от лица нового царя ее приветствовал племянник Шуйских Михайла Скопин-Шуйский. А спустя два дня туда прибыл сам Самозванец под охраной польского отряда и в сопровождении бояр.
Встречу матери и сына устроили не в путевом дворце, а под открытым небом, на виду у множества заранее оповещенного народа. Народ, по свидетельству очевидцев, рыдал, видя слезы и радость Дмитрия и его матери.
Сцена продолжалась около четверти часа, после чего сын бережно посадил родительницу в экипаж. Сам Дмитрий некоторое время шел около кареты пешком с непокрытой головой. Вскоре весь огромный поезд остановился на ночлег, и только 18 июля Мария Нагая под колокольный звон прибыла в Москву. Сын ехал верхом подле кареты через запруженную народом Красную площадь. После благодарственного молебна в Успенском соборе была роздана нищим щедрая милостыня, а царственная пара вступила во дворец.
Впрочем, местом пребывания царицы был назначен по ее же воле Вознесенский монастырь, куда Самозванец стал ежедневно «для беседы» приезжать. Его коронация состоялась через три дня после возвращения в Москву Марии Нагой. Торжество было обставлено с невероятной даже для Москвы пышностью. Не говоря об убранстве дворца, путь от него в Успенский собор через площадь был застелен золототканым бархатом. У алтаря Самозванец еще раз повторил рассказ о чудесном спасении царевича Дмитрия. Затем патриарх Игнатий надел на него венец Ивана Грозного, а бояре вручили скипетр и державу.
Но даже этого Самозванцу показалось мало. Он распорядился короновать себя дважды: после Успенского собора еще и в Архангельском – у гробов всех предков, а затем поклонился праху покоившихся здесь же, в приделе, Нагих.
Вознесенский монастырь становится официальной резиденцией вдовствующей царицы-матери. Именно сюда, к будущей свекрови, прибывает и царская невеста Марина Мнишек.
С поразившей воображение москвичей пышностью был обставлен сам по себе приезд Марины. Когда поезд невесты в богатейших каретах стал приближаться к Красной площади, собранные здесь музыканты «во множестве» ударили в литавры и барабаны и начали трубить в трубы. Этот гром не умолкал, пока невеста не остановилась перед воротами Вознесенского монастыря. Здесь произошла ее встреча с царицей, а во внутренних помещениях и с женихом.
Пять дней Марина не покидала монастыря, и можно только строить домыслы о том, как она проводила время. В описании Н. М. Карамзина это выглядело так. «Доброжелатели сего безрассудного хотели уверить благочестивых Россиян, что Марина в уединенных недоступных кельях учится нашему закону и постится, готовясь к крещению. В первый день она действительно казалась постницею, ибо ничего не ела, гнушаясь русскими яствами; но жених, узнав о том, прислал к ней в монастырь поваров отца ее, коим дали ключи от царских запасов, и которые начали готовить там обеды, ужины совсем не монастырские. Марина имела при себе одну служанку, никуда не выходила из келий, не ездила даже к отцу; но ежедневно видела страстного Лжедмитрия, сидела с ним наедине, или была увеселяема музыкой, пляскою и песнями духовными. Расстрига вводил скоморохов в обитель тишины и набожности, как бы ругаясь над святым местом и саном инокинь непорочных. Москва сведала о том с „омерзением“. Правда, подробность о скоморохах не находит подтверждения в свидетельствах очевидцев. После торжественного бракосочетания и венчания на царство теперь уже Марина Юрьевна, по титулу царица Всея Руси, перешла жить во дворец.
Мария Нагая не принимает участия в дворцовой жизни Самозванца. Только после его гибели толпа вызывает ее на крыльцо для опознания изуродованного тела: «Точно ли убитый сын ее?» Ответ царицы почему-то до сих пор не привлек внимания историков: своей двусмысленностью: «Об этом надобно было спросить, когда он был жив, а теперь он уже не мой».
Не менее примечательно, что никто не обвиняет царицу в лжесвидетельстве, не высылает из Москвы, не ведет розыска. Нагая продолжает жить в Вознесенском монастыре до своей кончины в 1608 году. И хоронят ее, вопреки установившемуся обычаю, не в том же монастыре, а в виде исключения в Архангельском соборе. В подвалах собора находится могильная плита с надписью: «Преставися раба божия царица Мария Федоровна всея Руси ивана…» Спустя тридцать лет первый царь из рода Романовых – Михаил Федорович распорядился положить на гроб Марии Нагой богатый покров. Это произошло одновременно с сооружением в соборе над гробницей царевича белокаменной резной сени, литой бронзовой решетки и надгробной серебряной доски с изображением Дмитрия, которую выполнил известный чеканщик Гаврила Евдокимов.
Спустя пять лет после погребения последней супруги Грозного в монастыре поселилась Великая старица, мать новоизбранного царя, в миру Ксения Ивановна Шестова. Небогатая костромская дворянка, привлекшая к себе внимание первого щеголя и жениха Москвы Федора Никитича Романова, Ксения слишком недолго пользовалась семейным счастьем. Дворцовая борьба, приведшая к опале семьи Романовых, лишила ее одновременно мужа, детей и права на мирскую жизнь: она была насильно пострижена.
Только с гибелью Самозванца Великая старица Марфа, как ее станут впоследствии называть, получит возможность жить с сыном, будущим царем Михаилом Федоровичем, в костромском Ипатьевском монастыре, воспитывать его и отстаивать его права. Ее независимый нрав и сильная воля во многом помогли решить вопрос об избрании именно в пользу Михаила.
В ожидании приезда в Москву Великой старицы с сыном бояре распорядились отделать для инокини в Вознесенском монастыре палаты Марии Нагой – «устроить великими покои попрежнему». Царский дворец в это время был полностью разорен, стоял без кровель, полов, дверей и окончин, которые были «истоплены» занимавшими его поляками. Придать жилой вид находившимся в нем покоям былой царицы, супруги Василия Шуйского, в такой короткий срок не представлялось возможным из-за недостатка строительного леса и плотников. Зато оставалось время до холодов привести в порядок жилье недавно преставившейся вдовы Грозного. И любопытное совпадение – Великая старица с царем Михаилом прибыли в Кремль в тот же самый день, что и Марина Мнишек: 2 мая.
К сентябрю покои Великой старицы убрали «суконным нарядом» алым и зеленым, обив все оконницы и двери. Но Великая старица предпочла к декабрю выстроить в монастыре «малую избушку». Дверной прибор здесь обили вишневым сукном, а к октябрю 1614 года сменили на английское лазоревое сукно.
Новая жилица монастыря оказалась очень беспокойной и требовательной. Марфа устраивает в Вознесенском храме два придела: во имя государева ангела Михаила Малеина и святого Федора «иже в Пергии», соименных сыну и мужу. В 1624 году позади царицыных хором рубится еще одна «избушка» с шестью слюдяными окнами, большой изразцовой печью, железным луженым дверным и оконным прибором. Перед «избушкой» были сени и в стороне чулан и столчак.
Двумя годами позже Марфе понадобилась новая келья, которая, как и «избушка», соединялась с церковью Георгия, обозначавшейся «что у великия государыни иноки Марфы Ивановны на сенях».
Великая старица берет на себя управление всем обиходом царицына ведомства, то есть выполняет все обязанности царицы – Михаил еще не женат, а его отец, патриарх Филарет, находится в польском плену. До его возвращения Марфа вынуждена была «досматривать за государством», а может быть, делала это с охотой. Как настоящая царица, она распоряжалась деньгами по одному своему «слову», которому подчинялись все приказы. Послы от русских земель, в частности купцы, кланялись подарками и царю, и Великой старице.
Постепенно в Вознесенском монастыре сосредоточились все важнейшие работы царицына дворцового обихода, в первую очередь так называемые светличные – шитье, вышивание, низанье. Соответственно к Великой старице поставлялся самый разнообразный материал, шелка, волоченое и пряденое золото, серебро, жемчуг, разнообразный металлический прибор, например «перепелков» – особого рода булавок или шпилек одних на 1624 год было получено 100 золотников белых и 200 золотников золоченых. Жемчуга же на следующий год доставили для работ 6077 зерен разной величины на общую сумму 1557 рублей. Золотым шитьем и жемчужным низаньем выполнялись ризы, пелены, покровы, все виды церковной утвари, для чего использовались также изумруды, лалы – рубины, яхонты.