Молист Хорхе. Наследие последнего тамплиера. Кольцо

   Через некоторое время мы повторили то же самое в спальне, удалившись от кошмара апокалипсических образов и звуков. Внезапно страсть сменилась нежностью. Я была благодарна Майку. Когда он пришел ко мне, сердце у меня так сжималось, что я ощущала боль, а после любовных игр оно вернулось в нормальное состояние.
   Мы провели ту страшную ночь, когда я исступленно сострадала многомиллионному Нью-Йорку, где тысячи смятенных, объятых ужасом, отчаявшихся душ искали выхода за пределы тьмы. Мы же, оставшиеся в живых, оплакивали их уход из жизни, лежа в объятиях друг друга и наслаждаясь счастьем. Мрак и кошмар отступили, остались где-то далеко. И мне показалось, что так могло бы быть всегда.
   Уходя утром, Майк просил меня встретиться с ним во второй половине дня, и я согласилась. Так начались наши регулярные встречи. И в тот день моя одинокая жизнь изменилась навсегда.

ГЛАВА 4

   Дом моих родителей находится в престижном районе Лонг-Айленд. Это не один из чудовищно дорогих особняков, расположившихся ближе всего к пляжу, но красивое двухэтажное сооружение в английском колониальном стиле с большим садом.
   Когда машина въехала на гравийную подъездную дорожку к главному входу, я дала сигнал; мне очень нравится, когда меня выходят встречать.
   Первым появился дэдди с воскресной газетой в руках.
   — С днем рожденья, Кристина! — Он обнял меня, и мы дважды поцеловались. Следом вышла мама. По ее переднику было видно, что мы застали ее, когда она готовила одно из своих угощений.
   Моя мать — прекрасный кулинар и когда-то мечтала открыть ресторан средиземноморского типа где-нибудь в Манхэттене. Она почти никогда не позволяет стряпать своей домработнице, и сейчас, судя по запаху, готовила одно из своих восхитительных рыбных блюд.
   После поцелуев и приветствий отец и Майк пошли в гостиную, а я с матерью — на кухню. Признаться, я не часто сюда заглядываю, но мне хотелось предвосхитить сообщение.
   — Обручальное кольцо! — воскликнула мать, увидев колечко, и радостно захлопала в ладоши. — Какая прелесть! Поздравляю! — Она снова поцеловала меня и крепко обняла. Я видела, что мать в восторге. С ее точки зрения, Майк — идеальный парень. — Это чудесно! И когда же свадьба?
   — Мы еще не решили, мама. — Я ощутила досаду от ее напора. — Скажу одно: я не тороплюсь; живем мы превосходно, с делами на работе у меня все в порядке, и пока не возникло желания заводить детей. Возможно, приглашу Майка жить к себе до того, как мы поженимся.
   — Но сначала договоритесь о дате свадьбы!
   — Потом посмотрим.
   Добрая женщина начинала докучать мне. Я вполне довольствовалась тем, что у меня красивый и богатый жених. А не лучше ли вообще держать его в качестве жениха? Он будет наверняка не хуже мужа. Необходимости торопиться не было. Мне хотелось, чтобы мать переключила внимание со свадьбы на кольцо раньше, чем эта несносная проблема станет мотивом для полемики.
   — Но ты заметила нечто большое и красивое — солитер? — Я поднесла бриллиант к ее глазам.
   Последнее время мать страдает близорукостью. Она пристально посмотрела на мою руку и тут же вздрогнула. Мне даже показалось, что ей захотелось отступить. Мать испуганно смотрела то на мою руку, то на меня.
   — Что с тобой?
   — Ничего.
   — По-моему, ты удивлена.
   — Мне очень нравится кольцо, которое подарил тебе Майк. Это настоящая драгоценность. Но это, второе? Я его раньше не видела у тебя.
   — Оно появилось у меня самым загадочным образом, — оживилась я. — Эту историю я оставляю на обед и расскажу ее тебе вместе с папой. — После паузы я добавила: — Но мной владеет какое-то странное чувство, словно я уже видела его раньше. Оно не кажется тебе знакомым?
   — Нет, я не помню его, — задумчиво ответила мама. Хорошо зная ее, я поняла, что она лукавит и что-то скрывает от меня. Мое любопытство усилилось.
   Во время ленча мои родители, люди воспитанные, не показали, какое благотворное впечатление произвел на них чрезвычайно дорогой бриллиант, хотя мать — порой я бываю несправедлива к ней — проявила великую выдержку, не справившись тотчас же о его цене. О другом кольце заговорили, когда иссякли все восторженные слова по поводу первого.
   Тогда Майк начал рассказывать о появлении загадочного мотоциклиста во время празднования моего дня рождения. Майк любит преувеличения. Теперь посланец был уже двухметрового роста и являл собой некую нью-йоркскую версию Дарта Вейдера, злодея из «Звездных войн», включая и прочие его атрибуты, в том числе черный шлем.
   Увы, Майк не мог сопроводить повествование музыкой и специальными эффектами типа тра-та-та, тра-та-та, подобно тому, как это делают дети. Но мои старики и так слушали его с величайшим интересом. Майк — хороший рассказчик, но думаю, для моих родителей то, что их дочь собирается замуж за блестящего владельца многочисленных кредитных карточек, золотых, платиновых и бриллиантовых, если таковые вообще существуют, и притом прекрасно обеспеченных, имеет особое значение. Они приняли бы с энтузиазмом любой его рассказ.
   — Как это все загадочно! — воскликнул мой отец, вероятно, потрясенный этой историей. — Но не шутка ли это?
   — Да если это и шутка, то она влетит шутнику в копеечку, — вмешалась я. — Одна из моих подружек, работающая у Сотби, большой знаток ювелирных изделий. Так вот, она утверждает, что это кольцо антикварное, а камень — рубин превосходного качества, хотя и обработан так, как это делалось сотни лет назад.
   — Дай-ка посмотрю, — заинтересовался отец. Снимая кольцо, я смотрела на мать. Она не проронила ни слова, притворяясь, будто ничего не замечает, но явно слушала то, что ей уже известно.
   — Странно, но в извещении о вручении посылки указано, что она пришла из Барселоны.
   — Барселона! — воскликнул отец, разглядывая кольцо. — Я уже видел его. И разумеется, в Барселоне.
   — У меня такое же впечатление, — вставила я. — А тебе так не кажется, мама?
   — Возможно, да, но я не помню. — Она явно смутилась. Я не сомневалась, что происхождение кольца ей точно известно.
   Так почему же она это отрицала? Что за этим скрывалось?
   — Да-да, конечно, вспоминаю, — проговорил отец.
   — Так скажи! — нетерпеливо попросила я.
   — Это кольцо принадлежало Энрику. Ты помнишь, Мэри?
   — Возможно, — неуверенно отозвалась мать.
   «Да, — подумала я. — Она знает больше, но что-то скрывает».
   — Какому Энрику? — спросила я. — Моему крестному отцу?
   — Да.
   — Но он же давно умер!
   — Верно, — подтвердил отец.
   — Но каким образом мертвец может посылать подарки? — вставил Майк, которого наш разговор все больше интересовал. Он, наверное, уже сочинял превосходную историю, чтобы рассказать ее своим друзьям с Уолл-стрит.
   — Энрик — мой крестный отец. Я несколько раз упоминала о нем. Ты уже знаешь, — объяснила я Майку, — что у католиков есть обычай, в соответствии с которым во время крещения их детей два родственника или близких человека, мужчина и женщина, берут на себя обязательство заботиться о ребенке как в телесном, так и в духовном плане, если он потеряет родителей. Этот человек, мой крестный отец, и погиб в автомобильной катастрофе в тот самый год, когда мы переехали сюда. Так? — обратилась я к родителям.
   Мать и отец, прежде чем ответить, обменялись загадочными взглядами.
   — Да, погиб… — сказала мать.
   И я тотчас же поняла: они скрывают что-то, касающееся Энрика. Такая уж она — Мария дель Map; она лжет, всегда находя себе оправдание. Например: ложь приемлема с точки зрения человеческого общения; или она боится обидеть человека, или ей хочется избежать конфронтации.
   — Ты что-то скрываешь от меня, — сказала я матери, и в тот же миг до меня дошло: ну разумеется! Он вовсе не умер, а где-то живет. Поэтому и послал мне свое кольцо.
   Отец посмотрел на мать:
   — Кристина уже взрослая, и мы должны сказать ей правду.
   Мать кивнула.
   Я взглянула на родителей, потом на Майка. Он слушал так же внимательно, как и я. Заинтригованная, я насторожилась.
   — Энрик погиб. — Мать печально глядела на меня. — Но погиб не в автомобильной катастрофе, как мы говорили тебе, а покончил с собой. Выстрелил себе в рот.
   Это поразило меня. Энрик мне очень нравился. В детстве, там, в Барселоне, я воспринимала его как дядю. Более того: если не считать моих родителей, он был для меня самым близким и любимым человеком. Я помню Энрика неизменно добрым, заботливым, улыбающимся. Он постоянно придумывал игры, чтобы развлечь всю нашу компанию: своего сына Ориоля, племянника Луиса и меня.
   Помню взрывы его смеха и то, как он веселил нас… Никогда не подумала бы, чтобы такой жизнерадостный и безупречный человек решился на самоубийство.
   — Нет, этого не может быть.
   — Да, именно так и было. Это совершенно точно, — подтвердила мать.
   Теперь она смотрела на меня спокойно, без смущения, которое я заметила на кухне.
   — Мы знали, что сообщение о самоубийстве ты воспримешь болезненно. Поэтому и скрывали от тебя это.
   — Но мне не верится! — Мать права. Даже по прошествии стольких лет я восприняла это известие очень болезненно, оно сильно опечалило меня. Что подобное сделал именно Энрик, никак не верилось. Подавленные родители молча смотрели на меня. — Но почему, почему он покончил с собой?
   — Мы не знаем этого, — ответила мать. — Его близкие ничего мне не сообщили. Да я и не спрашивала больше, чем допускала ситуация. Пусть Энрик останется в нашей памяти таким, каким был в жизни: жизнерадостным, умным, порядочным. Я до сих пор молюсь за его душу. — Она казалась очень грустной. — Я любила его как родного брата.
   Я положила столовые приборы на тарелку. Аппетит пропал, даже торт, испеченный по случаю моего дня рождения, есть не хотелось. Лучше оставить его на обед.
   В комнате воцарилась тишина, все смотрели на меня.
   — А что же насчет кольца? Что с ним произошло? Почему кто-то прислал мне его как подарок надень рождения?
   Родители беспомощно развели руками. Мой взгляд упал на Майка, но он пожал плечами, словно вопрос обращен не к нему.
   — С тех пор как Энрик приобрел этот перстень, он постоянно носил его, — вымолвила наконец моя мать.
   Я уже чуть не воскликнула: «Ага! Теперь ты вспомнила?» Хотелось еще сказать ей: «Ты притворялась, будто ничего не знаешь, с тех пор как увидела кольцо на кухне». Но я удержалась. Решила приберечь упреки и вопросы к тому моменту, когда мы останемся одни. Сейчас она опять все будет отрицать.
   — Никогда не видела Энрика с другим кольцом, — продолжала она, — убеждена, что оно было на его пальце в момент смерти.
   Я задрожала, услышав это.
   — А разве не принято хоронить людей с их любимыми драгоценностями? — спросила я и тут же пожалела об этом.
   Все трое посмотрели на меня, но никто не ответил. Я разглядывала кольцо. Сквозь прозрачный красный камень сияла звезда. «Как кровь», — подумалось мне.
   Я растерялась. Шуточное ли дело! Попыталась собраться с мыслями и обобщить все загадки, которые принесло с собой это кольцо. Почему такой жизнелюбивый человек, как мой крестный, покончил с собой? Кто прислал мне кольцо, столь любимое им? Почему именно мне и с какой целью? Почему Энрика вопреки традиции похоронили без его кольца? Внезапно у меня мелькнула мысль: а что, если его похоронили так, как положено? От этой мысли волосы у меня встали дыбом.
   Родители и Майк продолжали смотреть на меня.
   — Ничего себе загадочка, а? — Я через силу улыбнулась, стараясь скрыть растерянность.
   Майк широко улыбнулся мне в ответ; он был в восторге. Отец лишь поморщился, словно хотел сказать: «Размотается этот клубок», но мать, казалось, была охвачена ужасом.
   «Скрывает что-то еще, — подумала я, — и это кольцо тревожит ее, пожалуй, даже пугает».
   Мы уже собирались в дорогу, как вдруг я вспомнила о картине на деревянной доске.
   — Ты внимательно рассмотрел то, что на ней изображено? — спросила я Майка.
   Доска всегда висела на одной из стен кухни. Во время предыдущих визитов она никогда не привлекала внимания Майка, а я никогда ему ее не показывала. Мы подошли к ней ближе. Эта небольшая картина, примерно тридцать сантиметров на сорок, нарисована темперой на деревянной доске. Края справа и слева, не покрытые алебастром, подточены жуком. Картину, несомненно, обрабатывали, чтобы уничтожить вредителя и предотвратить ее разрушение. Однако изображение сохранилось почти в первозданном виде.
 

   На доске изображена Мадонна с младенцем на коленях. На Деве Марии монашеский чепец, и она смотрит прямо перед собой неподвижным и царственным взглядом. Лицо у нее нежное и серьезное, а над головой золотой нимб с цветным орнаментом. Она крепко держит мальчика лет двух. Слегка наклонившись, он сидит на правом колене матери и благословляет зрителя. Ореол над младенцем меньше размером и менее проработан. На его губах легкая улыбка.
   Меня всегда удивлял контраст статичности Мадонны с подвижностью младенца. Раньше я не знала этого, но младенец символизирует новое поколение, обладающее энергией сугубо готического плана, в отличие от спокойной Мадонны, исполненной в романском стиле.
   В верхней части доски изображены две стрельчатые арки, наложенные одна на другую и сформированные за счет небольших выпуклостей. На них та же позолота, что и у основного тона картины. Кажется, что мать и дитя находятся внутри древней капеллы. Таким образом, готический стиль картины, хотя и представляется несколько запоздалым в сравнении с подобным стилем в архитектуре, занимает здесь прочное положение. А в нижней части картины, у ног Девы Марии, видна надпись на латинском языке — Mater.
   Итак, раньше я говорила, что картина находилась в кухне всегда, но это отнюдь не так. Почти всегда. Мы приехали в Нью-Йорк в январе 1988 года. Несколько месяцев прожили в гостинице, пока родители не нашли этот дом. Произведя в доме ряд перестроек, мы поселились в нем в марте. И как раз в пасхальный понедельник я получила эту картину в подарок от моего крестного. Поскольку картин в доме было мало, место для нее нашли сразу же. Я ждала подарка от Энрика. Своих обязательств он никогда не нарушал. Впрочем, он не мог посылать мне пасхальное яичко к каждому празднику, как делал это прежде. Теперь он прислал мне эту прекрасную картину.
   Несколько недель спустя пришло известие о его кончине.
   Я пережила это как трагедию и понимаю, почему родители скрыли от меня, что это было самоубийство. Я боготворила Энрика.
   — Этот подарок Энрик сделал мне незадолго до смерти.
   — Ты заметила? — спросил Майк. — У Девы Марии твое кольцо.
   — Что?!
   Я посмотрела на левую руку Мадонны, которой она поддерживает младенца. И в самом деле, на ее среднем пальце я увидела кольцо. С красным камнем. Мое кольцо!
   Я была потрясена. У меня закружилась голова.
   Страшное предчувствие пронзило меня как удар молнии.
   — Бог мой! — воскликнула я. — Все связано. Кольцо, доска и самоубийство Энрика.

ГЛАВА 5

   Меня потрясло, что кольцо, столько раз виденное мной на картине, принадлежало Энрику, и я не сомневалась, что это антикварное изделие связано с какой-то тайной. Однако оно все так же оставалось на моем пальце рядом с солитером Майкла. У меня появилась странная привязанность к этим кольцам: одно из них было символом любви ко мне моего жениха, другое — моего крестного отца. Я никогда не снимала их, даже ложась спать.
   Вместе с тем загадка рубинового кольца терзала меня своей непостижимостью, хотя мне следовало думать совсем о другом. В частности, на работе, во время слушания дела в суде, когда я защищала своих клиентов, у меня появлялось удивительное ощущение. Я смотрела на этот камень кровавого цвета и размышляла: почему мне прислали это кольцо? почему застрелился Энрик?
   Ах, кажется, забыла сообщить, что я адвокат, но вы, полагаю, уже догадались. Адвокат я очень хороший и надеюсь стать еще лучше. Адвокат должен очень внимательно относиться к делу, которое ведет. Весьма важны все мелочи, и адвокату следует предвидеть возможные повороты дела и его юридические последствия, разбираться в прецедентах, имевших место в прежних судейских решениях… и тому подобное. Представителю такой профессии не пристало забивать себе голову какими-то готическими загадками.
   Но таинственное влечет меня с непреодолимой силой.
   Я думала, не позвонить ли моим друзьям детства в Барселоне: Ориолю и Луису. Но я потеряла их след с тех пор, как мы покинули Испанию. Когда же я попросила мать помочь мне связаться с кузенами Бонаплатой и Касахоаной, она сказала, что не знает, где ее старая записная книжка, что никакой связи с этими родственниками после смерти Энрика не поддерживала и понятия не имеет, как их отыскать.
   Я не поверила матери, но давить на нее не хотелось. Что-то подсказывало мне, что она предпочла бы не говорить о прошлом и забыть его.
   Однажды я попыталась достичь цели, позвонив в информационно-телефонную службу Испании. В Барселоне не оказалось ни Ориоля, ни Луиса.
   Тогда я решила успокоиться и подождать. Если кто-то отыскал меня, чтобы отправить мне кольцо, то этот кто-то когда-нибудь объявится. По крайней мере я на это надеялась.
   Я помню то лето, шторм и поцелуй.
   Помню бурное море, песок, скалы, дождь и поцелуй.
   Помню последнее лето, шторм и первый поцелуй.
   И помню его, его тепло, целомудренную застенчивость, волны и вкус соли на его губах.
   Помню его в мое последнее лето в Испании и то, как он впервые страстно поцеловал меня.
   Я не забыла своей первой любви, не забывала никогда, я помню его — Ориоля.
   * * *
   Увидев мое кольцо на картине в кухне родителей, я изменилась. Во мне все трансформировалось. Я удивлялась себе, думая об Ориоле, об этом мальчике, который стал моей первой любовью, о детстве, об Энрике и о загадках, не привлекавших раньше моего внимания.
   Почему мы никогда не возвращались в Испанию? Почему так и не вернулись в Барселону? Эти и другие подобные вопросы упорно преследовали меня, лишали покоя. Я неоднократно просила мать о такой поездке, но в ответ всегда слышала одно и то же: «Сейчас не время, в следующем году поедем; мы с дэдди хотели провести отпуск на Гавайях, в Мексике или на островах близ Флориды». Но в Испании — никогда.
   Не соблазнили родителей даже Олимпийские игры 1992 года. Приближался мой шестнадцатый день рождения. И тогда мать заявила, что ехать сейчас на торжества не стоит, поскольку наши друзья в Барселоне все еще оплакивают смерть Энрика «в результате автомобильной катастрофы». После катастрофы прошло уже три года, и на Игры собиралось семейство Шаронов; они пригласили и меня. Когда я сказала это матери, она изменилась в лице и начала говорить, почему делать этого не следует. В конце концов она убедила меня, предложив мне взамен водительское удостоверение и легковой автомобиль.
   Но я поняла, что мать сплела вокруг меня паутину, чтобы я не могла пересечь океан и вернуться в Барселону. Мария дель Мар, как и я, единственная дочь. Мой дед умер в семидесятые годы, а бабушка последовала за ним, когда мне исполнилось десять лет. Поэтому торопиться с возвращением не имело смысла.
   «Тебе нужно как следует привыкнуть к родной стране твоего отца, — говорила мне мать. — Теперь это твоя земля, и для ностальгии нет никаких оснований».
   И я похоронила свои воспоминания о бабушке, о моих друзьях, о моей первой любви, об Ориоле в самом потаенном уголке души. К этим милым сердцу воспоминаниям о прекрасном мире я обращалась, ложась спать, и предавалась им, пока сон не одолевал меня. Во сне я видела Ориоля на берегу моря, солнце, шторм, соль, его губы и поцелуй.
   Дэдди всегда разговаривал со мной на своем мичиганском диалекте. Преподавание в моей барселонской школе велось на четырех языках, а я была самой успевающей ученицей в своей английской группе. Кроме того, я убеждена, что женщины в целом лучше мужчин справляются с разговорной речью. Проблем с этим у меня никогда не возникало.
   Кроме того, я очень хорошо адаптировалась к Нью-Йорку. С каждым годом у меня появлялось все больше друзей в школе. Поэтому моя мечта о возвращении в Барселону стала менее навязчивой и я приняла правила игры, установленные моей матерью, — отложить все на будущее. Я окончила колледж, потом высшее юридическое учебное заведение и стала адвокатом. И что там скрывать — адвокатом превосходным.
   Между тем я завязывала не только дружеские, но и любовные связи… Мои каталонские воспоминания все реже тревожили меня.
   Я уже упоминала о том, что моей матери не хотелось возвращаться в Барселону. Не хотела она и того, чтобы это сделала я. В этом заключалась какая-то тайна, поэтому меня особенно тянуло туда. Но главной причиной был все же Ориоль. Нет, я уже не влюблена в него. Я встречалась со многими парнями, а теперь люблю Майка. Однако сладостные воспоминания о первых порывах любви порождали желание снова увидеть его. Какой он теперь?
   Эти эмоции я держала под контролем, храня их в глубине души, но кольцо с кроваво-красным камнем взбудоражило меня, всколыхнуло мои воспоминания. Сначала меня начали преследовать видения шторма в конце лета и улыбка Ориоля, застенчивая и ироничная, потом — лица моих подружек по колледжу, расположенному на склонах Кольсеролы, и так далее…
   Кольцо — это призыв вернуться. Решено, нравится это маме или нет, но свой следующий отпуск я проведу в Барселоне.
   Внезапно желание вернуться стало неотвратимым, а воспоминания — настойчивыми.
   Это произошло в один из последних вечеров августа или начала сентября. Семьи возвращались в большой город, все прощались друг с другом «до следующего лета», а оптимисты говорили: «Мы непременно встретимся в Барселоне».
   Наша семья обычно оставалась до самого конца сезона и уезжала к началу занятий в школе. Последние дни навевали и приятные, и грустные мысли. Мы грустили о том, что заканчивалась милая сердцу пора, а в наши души уже закрадывалась ностальгия о днях, проведенных здесь.
   Наш летний дом, как и многих наших друзей, находился в районе Коста-Брава. Там есть очаровательная деревня с широким пляжем и небольшим заливом, окруженным с двух сторон горами, поросшими густым сосновым лесом. С одной стороны пляжа на утесах возвышаются массивные круглые башни. Они до сих пор защищают древнее христианское поселение от нападений пиратов-мусульман, а порой и от местных жителей, промышляющих грабежом и похищающих девушек.
   Утесы, на которых стоит крепость, срезаны под углом, однако в южной части есть необычайно красивая отмель из песка и камней. Зеленые сосны, серые скалы, яркое голубое летнее небо, темно-синяя вода с серебристыми бликами создают идиллическое впечатление.
   Это был поистине райский уголок, и мы — я, Ориоль, его двоюродный брат Луис и целая ватага наших друзей — спускались на эту отмель. В очках, с дыхательной трубкой для подводного плавания и в пластиковых тапочках, чтобы не поранить ноги, мы исследовали подводный мир, прерываясь временами на более или менее невинные игры. Помнится, девочкам в то последнее лето было лет по двенадцать-тринадцать, а мальчикам — по четырнадцать-пятнадцать. Впрочем, хотя мальчики и были старше нас, они привносили в игры меньше не очень пристойных шалостей, чем мы.
   В тот день наши матери собирали вещи и закрывали дома на зимнее время. Отцы по завершении отпусков уже жили в Барселоне, а в поселке появлялись лишь в выходные дни. Вторая половина дня, очень жаркая и душная, предвещала грозу.
   Пока мы плавали, гоняясь за рыбками между подводными скалами, море все более темнело, ветер усиливался, а отдаленные раскаты грома становились громче, чем удары волн о скалы. За несколько минут свинцовые тучи затянули почерневшее небо. Закапал дождь.
   — Пошли, быстрее, — торопил меня Ориоль.
   Я видела, как на пляже испугавшаяся за нас девочка кричала, чтобы мы поскорее выходили из воды. Луис и другие ребята уже схватили полотенца и помчались к ступенькам, чтобы подняться к стене крепости и укрыться в поселке.
   — Подожди, не бросай меня! — взмолилась я.
   В пугающе черных морских волнах отражались нависшие над ними тяжелые мрачные тучи. Мы все знали, почему нужно как можно быстрее добраться до пляжа. Молния над морем убивает все живое на любом расстоянии.