Монк Карин. Ведьма и воин

   – Возможно, – допустила Гвендолин. – А возможно, Дэвид выжил вопреки их усилиям.
   Алекс резко повернулся и удивленно посмотрел на нее:
   – Ты действительно так считаешь?
   Эта мысль уже давно беспокоила его, но он первый раз решился высказать ее вслух.
   – Не знаю, – ответила Гвендолин. – Воздух в комнате Дэвида был жарким, тяжелым и наполнен дымом. Я не могу понять, как можно пролежать несколько недель в такой атмосфере и окончательно не заболеть. Мне также непонятно, какая польза здоровью ребенка от того, что его на долгое время лишают свежего воздуха и солнечного света.
   – Его прежние врачи утверждали, что мальчик слишком слаб, чтобы выдержать содержащиеся в свежем воздухе вредные вещества, – объяснил Алекс. – Наглухо закрыв его комнату и сжигая различные травы, они сохраняли воздух теплым и чистым, а темнота помогала ребенку отдыхать.
   Гвендолин презрительно фыркнула:
   – Воздух был тяжелым и затхлым. Даже я с трудом переносила его, а сил у меня побольше, чем у Дэвида. Проведя некоторое время в подземелье, я убедилась, что длительное пребывание в темноте ослабляет как тело, так и дух.
   Алекс молча смотрел на нее. Он не видел ни малейшего признака, что стоявшая перед ним женщина страдала от чего-либо, похожего на слабость духа. Ее рваное серое платье плотно облегало стройное тело, и мокрая ткань подчеркивала женственные формы девушки и ее необыкновенную хрупкость. Волосы иссиня-черными, влажными прядями разметались по худым плечам и бледным рукам. Он поймал себя на том, что вспоминает, как решительно она оторвала рукава платья, чтобы перевязать ему грудь, после того как зашила рану при помощи собственных волос. Он видел, что у нее плохой аппетит и сильно исхудавшее тело. Алекс не знал, всегда ли она была такой, или травма, вызванная смертью отца, и последовавшее за этим заточение так повлияли на нее. Какова бы ни была причина, но у нее был такой вид, как будто ее может свалить с ног любой порыв ветра. Но в то же время от стоящей перед ним девушки исходила какая-то необыкновенная сила. Сила уверенности в себе и мужество, которые восхищали и одновременно возбуждали его.
   Страсть, охватившая его, затуманила сознание, оборвала мысли. Ему захотелось протянуть руку, коснуться ее, обнять, прижаться к девушке и, крепко стиснув ее хрупкое тело, жадно целовать ее сладкие губы, нежную кожу щек, манящую ямочку у основания шеи. Он мог без труда овладеть ею. Она была пленницей и осталась жива лишь потому, что он вырвал ее из когтей смерти. Никто не усомнится в его праве переспать с ней, если он того пожелает. Он прекрасно сознавал, что она может пробудить в нем желание, поскольку им овладели такие же чувства, как в прошлый раз, когда он целовал ее. Он вспомнил, как она обнимала и нежно поддерживала его сына, промывая его волосы теплой водой, как поток мыльной воды бежал по ее скользким рукам. Внезапно Алекс ощутил желание погладить белую бархатистую кожу ее рук, провести по ней своими загрубевшими ладонями, почувствовать языком ее мягкую чистую плоть.
   Гвендолин с беспокойством наблюдала за Макданом, взволнованная его пристальным взглядом. Она уже видела этот взгляд, и при воспоминании об этом кровь у нее вскипела, дыхание участилось. Она смутно понимала, что должна заговорить, пошевелиться – сделать что-то, чтобы нарушить напряженное молчание, но горло у нее пересохло, тело налилось свинцом, и она ничего не могла с собой поделать. Макдан медленно и уверенно двинулся к ней. Гвендолин задрожала, не потому, что испугалась, а потому что вспомнила, что чувствовала, прижимаясь к его мускулистому телу. Макдан протянул руки и положил ладони на ее обнаженные плечи, и его прикосновение, казалось, обожгло ее прохладную кожу. Гвендолин беспомощно смотрела на него, зачарованная болезненной страстью, светившейся в его взгляде. Он медленно провел ладонями вдоль ее тонких рук и сомкнул сильные пальцы на тонких запястьях девушки, как бы приковав ее к себе. Вокруг него плясали янтарные блики пламени, придавая золотистый оттенок его волосам, а смена света и тени делала еще более жесткими черты его сурового лица. В эти минуты он казался Гвендолин неотразимо прекрасным, как могучий языческий бог, неизвестно как оказавшийся на земле. Он сжимал ее руки почти до синяков, как будто боялся, что она внезапно может попытаться убежать, но Гвендолин не вырывалась, а пристально смотрела на него, не обнаруживая никаких признаков страха.
   Тогда он наклонил свою золотоволосую голову и, сделав глубокий вдох, коснулся ее кожи языком.
   В ответ на это горячее и влажное прикосновение из горла Гвендолин вырвалось тихое «кошачье» шипение. Он провел языком вверх, вдоль всей руки, а затем приподнял ее волосы, чтобы иметь возможность покрыть жадными поцелуями нежную округлость ее шеи и подбородка. Теперь, когда ее запястья освободились, Гвендолин обхватила руками мощные плечи Алекса и прильнула к нему, как бы ища опоры, а он тем временем грубо взял ее губы в свои. Он целовал ее со страстной настойчивостью, не давая дышать, проникая языком в самые дальние уголки ее рта. Его руки принялись гладить ее спину, плечи, бедра, лаская и узнавая ее, еще сильнее притягивая к себе, пока она не оказалась крепко прижатой к сильному телу Алекса, отделенная от него лишь тонкой тканью одежды.
   Где-то в глубине ее сознания пульсировала слабая мысль, что все это неправильно, что она здесь пленница, а он сумасшедший лэрд, но всепоглощающая страсть затуманила ее сознание, так что ничего больше не имело значения, кроме его терпких, как вино, губ, кроме твердого подбородка, царапавшего ее щеку, и подрагивания мускулистой спины под ее пальцами. Да, она была его пленницей, но в это короткое мгновение он принадлежал ей – она чувствовала отчаяние и тоску в его прикосновениях и знала, что он почему-то сопротивляется своему влечению к ней. Это делало их запретный поцелуй еще более горячим и страстным, потому что чем глубже становился поцелуй, тем сильнее Гвендолин хотела его, пока наконец она не запустила пальцы в его волосы и их не потянуло в мягкие объятия кровати. Макдан застонал от наслаждения, когда она жадно ответила на его поцелуй. Затем он слегка отвернулся и принялся покрывать поцелуями ее подбородок, шею, хрупкие ключицы. Опустив голову к пышным выпуклостям в вырезе ее платья, он провел по ним языком, отчего по телу Гвендолин пробежала дрожь.
   Внезапный стук в дверь заставил ее вздрогнуть.
   – Макдан, ты должен немедленно прийти! – дрожащим голосом позвала Элспет.
   Алекс сделал глубокий вдох, оставшись лежать на Гвендолин и пытаясь успокоить свои чувства.
   – В чем дело, Элспет?
   – Дэвид, милорд, – взволнованно сообщила Элспет. – Мальчику очень плохо. Эта ведьма наслала злые чары на бедняжку, и я не знаю, как помочь ему!
   Томная дымка исчезла из голубых глаз Алекса. Не говоря ни слова, он скатился с Гвендолин и бросился к двери.
 
   Вслед за Макданом и Элспет Гвендолин поспешила в комнату Дэвида. Бедного ребенка неудержимо рвало в ночной горшок, который держала перед ним Марджори. Он испачкал чистую постель, а поднос с едой был опрокинут на пол, что наводило на предположение о внезапности приступа. Ровена деловито закрывала ставни, и неприятный запах болезни быстро пропитывал воздух комнаты.
   – Видишь, что ты с ним сделала, ведьма? – прошипела Элспет. – Я же предупреждала: от твоих колдовских чар ему станет хуже!
   Гвендолин, потрясенная и растерянная, смотрела на Дэвида. Когда она уходила от него несколько минут назад, он выглядел слабым и усталым, но чувствовал себя относительно неплохо. Теперь он скорчился на кровати, жалобно всхлипывая и пытаясь отдышаться. Чем мог быть вызван этот приступ? Неужели прохладный воздух и теплая ванна так подействовали на слабый организм, вызвав столь бурную реакцию? От этой мысли ее охватило чувство вины. Если ее неумелые действия привели Дэвида в такое ужасное состояние, тогда она должна немедленно признаться в своем невежестве и отказаться от ответственности за здоровье мальчика. И не из-за страха перед тем, что Макдан накажет ее, если его сын умрет – она не сомневалась, что лэрд выполнит свою угрозу, – а потому, что ей была невыносима мысль, что это она виновата в страданиях Дэвида.
   – Один Господь ведает, каким ядовитым зельем она отравила его, – не унималась Элспет. Она наклонилась и извлекла из-под кровати Дэвида небольшую деревянную шкатулку, поверхность которой была потертой и сильно исцарапанной, что свидетельствовало о том, что ларцом пользовались в течение многих лет. – Коварство дьявола сравнимо лишь с его могуществом.
   Элспет поставила шкатулку на столик рядом с кроватью Дэвида и открыла ее.
   – Но я не боюсь тебя, – заверила она Гвендолин, доставая маленький, испачканный чем-то черным нож. – Я не позволю тебе украсть невинную душу этого парня.
   Гвендолин беспомощно смотрела, как Элспет наклонилась над рукой Дэвида и принялась разрезать свежую повязку, которую Гвендолин аккуратно наложила после купания. Она не хотела, чтобы Элспет пустила кровь ребенку, но не знала, как остановить ее. Несомненно, все присутствующие были убеждены, что Гвендолин намеренно вызвала у Дэвида это обострение. Но ведь мальчик страдал от подобных ужасных приступов болезни еще задолго до ее появления здесь, с отчаянием напомнила она себе. Стойкая неспособность его организма удерживать пищу была причиной его угасания. Вполне вероятно, что его состояние вызвано просто течением болезни и не имеет прямого отношения к ее действиям. Какова бы ни была причина его внезапной рвоты, она никоим образом не связана со злыми чарами и ядом, в чем, по-видимому, была убеждена Элспет. Поэтому Гвендолин не могла понять, чем кровопускание может помочь и так ослабленному ребенку. Дэвид говорил ей, что ненавидит, когда ему отворяют кровь, и что после этого он всегда чувствует слабость. Полная решимости защитить ребенка от ненужных страданий, она шагнула вперед и тихим, но твердым голосом заявила:
   – Я не позволю тебе отворить ему кровь, Элспет.
   Элспет замерла над наполовину разрезанной повязкой и изумленно посмотрела на нее.
   – Как ты смеешь отдавать мне приказания? Ты думаешь, я буду молча стоять рядом и смотреть, как он умирает?
   Собрав остатки мужества, Гвендолин подошла к ванне, смочила полоску ткани в теплой воде и решительным шагом направилась к кровати.
   – Спасибо, что присмотрели за Дэвидом в мое отсутствие, Марджори, – сдержанно сказала она. – Теперь я сама буду за ним ухаживать.
   Марджори стиснула горшок, который она держала перед Дэвидом, и бросила неуверенный взгляд на Элспет.
   – Ты больше не подойдешь к нему, ведьма! – взвизгнула Элспет. – Ты и так уже натворила достаточно бед!
   – Возможно, будет лучше, если ты уйдешь, Гвендолин, – предложила Ровена, холодно глядя на нее со своего места у окна.
   Не давая себя запугать, Гвендолин проигнорировала Ровену и смело встретила полный ненависти взгляд Элспет.
   – Макдан, – сказала она необыкновенно спокойным голосом, – разве ты не затем привез меня сюда, чтобы я попробовала вылечить твоего сына?
   В комнате воцарилась напряженная тишина, прерываемая только тихими всхлипываниями Дэвида.
   – Да, – согласился Алекс.
   – Тогда прикажи этим женщинам не вмешиваться, – холодно потребовала Гвендолин. – И тогда я смогу продолжить свою работу.
   В течение нескольких долгих, томительных секунд Элспет, Ровена и Марджори выжидающе смотрели на Макдана. По выражению их лиц нетрудно было догадаться, что они полагали, что он разрешит спор, приказав Гвендолин уйти. Алекс вынужден был признать, что сначала именно так он и намеревался поступить.
   Войдя сюда и увидев сына в таком состоянии, он пришел в ужас. В то первое мгновение мысль о том, что вина за состояние Дэвида может лежать на Гвендолин, наполнила его слепой яростью. Но затем Алекс взглянул на нее и увидел страх в широко раскрытых серых глазах девушки, не отрывавшихся от Дэвида. Совсем не такой он ожидал увидеть ведьму, которая намеренно пыталась повредить его сыну. Он понял, что если Гвендолин и спровоцировала этот приступ, то сделала это не специально. Размышляя дальше, он вспомнил, что подобные случаи, какими бы ужасными они ни казались, в последние несколько месяцев были обычным явлением. Об этом свидетельствовали уродливые шрамы на маленьких худых руках мальчика. Поэтому вполне возможно, что причиной такого состояния его сына были совсем не странные методы лечения Гвендолин.
   Но что если все-таки дело в них?
   – Лэрда Макдана не введет в заблуждение твоя ложь, ведьма, – заявила Элспет, расценивая молчание Алекса как собственную победу. Она извлекла из шкатулки маленькую грязную мисочку и поставила ее рядом с рукой Дэвида.
   Слабое протестующее хныканье, вырвавшееся из груди его сына, положило конец колебаниям Алекса.
   – Меня радует твоя забота о здоровье моего сына, Элспет, – заговорил он. – Я знаю, что единственное твое желание, чтобы Дэвид был здоров и крепок…
   Элспет бросила на Гвендолин торжествующий взгляд и занесла над рукой мальчика свой тусклый нож.
   – …вот поэтому я прошу тебя не вмешиваться.
   На изумленном лице Элспет застыло выражение недоверия.
   – О чем ты говоришь, Алекс? – запротестовала Ровена. – Ты только посмотри на парня!
   Рвота Дэвида на время утихла, и он обессиленно откинулся на подушку. Легкий румянец, который Алекс видел на щеках сына, когда Гвендолин купала его, исчез, и впалые щеки мальчика сделались бледнее наволочки подушки, на которой покоилась его взмокшая от пота голова. Дыхание стало слабым и поверхностным, как будто ему было больно вдыхать больше воздуха, чем необходимо для жизни. Глядя на него, трудно было поверить, что он сможет дожить до утра.
   «Если он умрет, – подумал Алекс, – я не переживу этого».
   Он поднял взгляд на Гвендолин, которая пристально смотрела на него. Выражение ее лица оставалось непроницаемым, но Алекс понимал, что она просто решила не показывать своих чувств в присутствии остальных. У двери комнаты собралась небольшая толпа домочадцев. Они с молчаливым страхом смотрели на Макдана, несомненно, считая его распоряжение верным признаком того, что их лэрд действительно безумен.
   «Она – ведьма, приговоренная к смерти, и убийца, – сурово напомнил себе Алекс. – Жизнь моего сына ничего не значит для нее. Если его смерть каким-либо образом способна принести ей пользу, она без колебаний убьет его».
   Но затем он поймал себя на том, что вспоминает, какими нежными были прикосновения Гвендолин, когда она держала его сына, как ласково звучал ее голос, когда она шутливо разговаривала с ним, вспоминал тревогу и сострадание, которыми, казалось, тогда было пронизано все ее существо. Алекс смотрел на лезвие ножа, занесенного над бледной рукой сына, и не в силах был принять какое-либо решение. Он воин, лэрд, а не лекарь. Он не может судить о пользе или вреде свежего воздуха и купаний, а также дурно пахнущих снадобий, спертого горячего воздуха и непрерывных кровопусканий.
   Единственное, в чем он был уверен, – его сын умирает, и никто не в силах спасти его.
   – Не вмешивайтесь, женщины, – приказал он, моля Господа, чтобы помог ему сделать правильный выбор, – и предоставьте Гвендолин ту помощь, которая ей может потребоваться.
   Все ошеломленно посмотрели на него. Даже Гвендолин была удивлена.
   – Заклинаю тебя, лэрд Макдан! – взмолилась Элспет. – Ты не должен оставлять эту помощницу дьявола рядом с ним.
   – Ты получила приказ, Элспет.
   Крепко зажав в кулаке маленький нож, она беспомощно смотрела на него.
   – Алекс, ты должен прислушаться к голосу разума, – запротестовала Ровена.
   – Я не привык, чтобы мои указания подвергались сомнению, Ровена. Если ты не хочешь помогать Гвендолин, то можешь уйти. – Его голос был угрожающе тих.
   Ровена открыла рот, а затем закрыла его, как будто сначала хотела продолжить спор, но, очевидно, подумав немного, отказалась от этой затеи.
   – Я не останусь и не буду принимать во всем этом участия, – дрожащим голосом заявила Элспет. Она бросила испачканный кровью нож и мисочку обратно в шкатулку и торопливо пошла к двери. – Да сжалится Господь над душой бедного мальчика.
   – А как насчет тебя, Ровена? – поинтересовался Алекс. – Ты предпочтешь остаться и помогать Гвендолин или уйти?
   Ровена не колебалась. Обиженная резкостью, с которой Алекс обращался к ней в присутствии всего клана, она подхватила юбки и вышла из комнаты.
   – Ты тоже можешь быть свободна, Марджори, – предложил Алекс.
   – Если мне будет позволено, Макдан, – заговорила Марджори, все еще державшая в руках ночной горшок Дэвида, – я бы хотела остаться и помочь.
   Толпа собравшихся у двери членов клана удивленно охнула.
   Алекс кивнул:
   – Гвендолин, скажи Марджори, что тебе нужно, и она принесет.
   Гвендолин лихорадочно размышляла.
   – Свежую постель и ночную рубашку, – сказала она, торопясь сделать так, чтобы Дэвид снова лежал в чистоте и чтобы ему было удобно. – Этот горшок тоже нужно опорожнить и тщательно вымыть. Кроме того, мне нужен кувшин с чистой питьевой водой и чашка, а также лоскут материи, чтобы перевязать ему руку.
   Алекс смотрел, как Гвендолин подошла к его сыну и принялась вытирать его лицо теплой влажной тканью.
   – Ну вот, Дэвид, – тихим голосом успокаивала его она, – теперь мне нужно, чтобы ты немного привстал и я могла снять с тебя ночную рубашку.
   С этими словами она откинула в сторону испачканные простыни.
   Дэвид слабо застонал. Гвендолин осторожно приподняла мальчика и, ласково поддерживая, принялась снимать с него рубашку. Внезапно она в нерешительности остановилась.
   – Мне кажется, твой сын имеет право на то, чтобы на него не глазели, Макдан, – сказала она, бросив взгляд на собравшуюся у дверей толпу.
   Ее забота о гордости мальчика удивила его. Никто из прежних лекарей Дэвида не задумывался, прежде чем раздеть его в присутствии посторонних, считая его слишком больным, чтобы волноваться по этому поводу. Но Дэвиду уже исполнилось десять, и если даже он слишком слаб, чтобы протестовать, то он определенно был достаточно взрослым, чтобы смущаться в присутствии такого количества зрителей.
   – Возвращайтесь к своим делам, – приказал Алекс, подходя к двери. – Вам сообщат, если произойдут изменения в состоянии моего сына.
   Домочадцы расходились с явной неохотой. Макдан бросил взгляд на Гвендолин, которая снимала с Дэвида рубашку. Плечи и ребра мальчика обтягивала молочно-белая кожа. Если болезнь в самое ближайшее время не убьет ребенка, он просто умрет от голода. Не в силах вынести этой мысли, он вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
   Через несколько минут вернулась Марджори и помогла Гвендолин снять грязное постельное белье, а затем унесла его. Когда Дэвид был удобно уложен на чистое белье, Гвендолин дала ему воды, чтобы прополоскать рот, и наложила свежую повязку на руку. Затем она подбросила дров в огонь и открыла окна, опять впустив в комнату чистый воздух.
   – Как ты себя чувствуешь, Дэвид? – ласково спросила она, подходя к кровати.
   Мальчик не отвечал. Его изнуренное болезнью лицо уткнулось в подушку, но дыхание было глубоким и размеренным, и Гвендолин поняла, что он уснул. Какова бы ни была причина этого ужасного приступа рвоты, но он, кажется, утих. По крайней мере на время. Гвендолин убрала прядь шелковистых рыжих волос со лба мальчика. Его лоб был прохладным и сухим. Значит, не лихорадка довела его до такого жалкого состояния. Она подумала, что должна попытаться заставить его выпить немного воды, чтобы восполнить потерянную организмом жидкость, но затем решила подождать, пока он проснется. Вспомнив, что приступ начался неожиданно, Гвендолин подумала, что лучше будет остаться рядом с ребенком на случай, если ему снова станет плохо. Кроме того, она боялась, что Элспет может посчитать, что лучше своего лэрда разбирается в медицине, и вернуться, чтобы тайно, без ведома Макдана, пустить кровь мальчику. Не желая допустить подобного насилия, Гвендолин придвинула стул ближе к кровати, села и накрыла своей теплой ладонью тонкие пальцы Дэвида, приготовившись всю ночь не спускать глаз со своего подопечного.
 
   Когда Алекс пробирался по коридору в комнату сына, тьма совсем сгустилась. Мрачный проход был освещен единственным факелом, дымный мерцающий огонь которого отбрасывал пятно оранжево-красного света на каменный пол. Он не удивился, что коридор был пуст. Макдан отдал приказ членам своего клана, и они, несмотря на то что могли сомневаться в его способности контролировать свои чувства, все же сохранили достаточно уважения к своему лэрду, чтобы повиноваться ему.
   Если Дэвид умрет, разум совсем покинет его, как, впрочем, и уважение клана.
   Он остановился перед дверью комнаты, пытаясь собрать остатки мужества, необходимые для того, чтобы посмотреть на умирающего сына. Алекс с болью вспоминал, что точно так же было с Флорой. Каждый раз, когда он шел навестить ее, то застывал на пороге, моля Господа сотворить чудо и дать ей силы превозмочь болезнь во время его отсутствия. Он не считал свою просьбу эгоистичной. Ведь Флора была для него воплощением чистоты, добра и красоты. И если почему-то необходимо пожертвовать жизнью обитателя этого замка, тогда это должна быть его жизнь. Жизнь Алекса, мужчины и воина, нельзя было назвать добродетельной, и в агонии любви и битвы он совсем не думал о спасении своей души. Разумеется, клан нуждался в нем, но если он умрет, найдется кому исполнять обязанности лэрда, пока его любимая жена вырастит сына. Флора должна жить, потому что из всех женщин, что он знал, она одна умела любить так безоглядно, без вопросов и оговорок, и он хотел, чтобы его сын узнал такую любовь. Но Господь не обращал внимания на его мольбы. Каждый раз, входя в комнату Флоры, он находил ее все более слабой. Она ускользала от него, как тень, исчезающая под последними, слабыми лучами солнца.
   Какая ирония заключалась в том, что ему нужны были эти секунды, чтобы собраться с силами, в то время как его сын мужественно переносил непрекращающиеся страдания. Иногда ему хотелось сказать мальчику, как он гордится им. Но он знал, что если позволит себе в разговоре с сыном дать волю своей нежности, то сердце его разорвется, и слезы неудержимым потоком хлынут у него из глаз.
   Лучше хранить молчание и по крайней мере сохранять видимость самообладания.
   Он приподнял засов и осторожно приоткрыл дверь. Запах болезни исчез, вытесненный прохладным дуновением освеженного дождем воздуха, попадавшего в комнату через открытое окно. Горела одна свеча, а от пылавших в очаге дров осталась лишь кучка оранжевых и серых углей, которые давали немного тепла, но не могли рассеять окутавшие комнату сумерки. Алекс, преодолевая себя, пробирался сквозь тьму. Вид сына испугал его. Маленькая фигурка ребенка неподвижно лежала под аккуратно заправленными одеялами, бледная и застывшая. Крошечный, красивый трупик, предназначенный для погребения. Дэвид не стонал и не шевелился, и даже одеяло не вздымалось в такт его слабому дыханию.
   Потому что он был мертв.
   Острое горе пронзило Алекса, поднявшись откуда-то изнутри. Такие же невыносимые муки испытывал он в ту ночь, когда умерла Флора, и он чувствовал, что голова его раскалывается, как сухой орех. С трудом волоча налившиеся свинцом ноги по каменному полу, он понял, что не сможет этого вынести. Потерять единственное существо, которое он любил, своего болезненного ребенка, единственную ниточку, связывающую его с Флорой! Он понимал, что его слабость жалка и недостойна мужчины. Жизнь – это поле битвы, и множество мужчин понесли гораздо более ужасные потери, но все же сумели преодолеть страшные обстоятельства своей жизни. Но они не знали, что значит связать свою жизнь с такой женщиной, как Флора, и не могли представить, какую незаживающую рану нанесла ему ее смерть. А теперь это рана стала еще глубже, потому что не осталось ничего, ради чего стоило бы собирать остатки своего распадающегося разума.
   Гвендолин заснула на стуле рядом с Дэвидом; ее тонкая рука сжимала его пальцы, не ведая, что подопечный уже ускользнул из ее земных объятий. Алекс растерянно смотрел на нее, не ощущая ни гнева, ни чувства вины, которые, как он полагал, должны были охватить его, если сын умрет за то время, когда она будет ухаживать за ним. Она сделала все, что могла. Возможно, если бы времени оставалось больше, ее необычные методы лечения помогли бы мальчику. Если кого-то и нужно винить, отчетливо понял Алекс, то только себя за то, что так долго ждал, прежде чем найти эту ведьму и привезти сюда.
   Со стороны кровати донесся слабый вздох. Испуганный Алекс перевел взгляд на покоившееся на подушке белое как мел лицо мальчика. Сын смотрел на него тусклыми, все еще затуманенными болезнью, но, несомненно, живыми глазами.
   – Дэвид? – прошептал Алекс.
   Дэвид растерянно смотрел на него, как будто пытался вспомнить, где находится, а возможно, понять, откуда глубокой ночью у его постели взялся отец. В конечном счете усталость взяла верх над беспокойством. Веки его, затрепетав, закрылись, и он отвернул голову, по-прежнему не выпуская руки Гвендолин.
   Надежда, подобно стреле, пронзила сердце Алекса, развеяв печаль. Его сын был жив! Он сделал глубокий вдох, прогоняя почти парализовавший его страх. Пока Дэвид жив, будет жить и он. Алекс обвел беспокойным взглядом комнату, чувствуя, что должен что-то сделать, чтобы помочь выздоровлению сына, но не зная, что именно. Огонь в очаге слишком слаб, решил он, осторожно положил на угли несколько поленьев и дождался, пока их не охватит яркое пламя. Довольный тем, что теперь остаток ночи в комнате будет тепло, он вернулся к кровати, чтобы перед уходом еще раз бросить взгляд на спящего сына. Но когда он приблизился, его внимание привлекла Гвендолин.