Страница:
Оружие. Сэвэджу не требовалось понуканий в этом отношении. Не существовало оружия — огнестрельного, взрывчатого, стреляющих и обыкновенных ручек и даже струн от роялей — которым Сэвэдж не смог бы воспользоваться.
Но вот техника наблюдения?.. Обучение Сэвэджа касалось нападения, а не слежки.
А подслушивающие устройства?.. Так называемые “жучки”. Про жучков Сэвэдж знал только то, что они являются в джунглях разносчиками всякой заразы и их трудно выковырять из болячки, но не то, что их можно ставить в телефоны, лампы, стены.
А маневренное вождение машины?.. Сэвэдж никогда не уклонялся от противника. Он всегда нападал. А езда сводилась к перевозке в кузове грузовика к близлежащему аэродрому, с которого их перебрасывали на место назначения. В остальном же, вождение автомобиля было развлечением, когда во время увольнительной Сэвэдж во взятом напрокат “корвете” шнырял из бара в бар, пока не подоспевало время возвращаться в часть.
— Развлечение? — Грэм подмигнул. — От этого барахла я тебя излечу. И запомни, что вызывающие средства передвижения запрещены раз и навсегда. Что касается баров, то будешь умеренно выпивать: белое вино — хорошее белое вино или хорошее сухое красное — во время еды, но на задании — никогда. Куришь?
Сэвэдж курил.
— С этим покончено. Как ты сможешь уловить угрозу принципалу…
— Кому?
— Принципалу. В той профессии, которой, как ты уверяешь, хочешь обучиться, клиент называется принципалом. Самое подходящее название. Ты должен проявлять по отношению к своему принципалу постоянную заботу, беспокоиться о нем. А как ты сможешь засечь угрозу, когда твои руки заняты сигаретами? Зажигалками? И прочим? Думаешь, я себе противоречу, так как курю эту вот сигарищу? Но я свое уже отработал, и поменял профессию защитника на профессию преподавателя и заботливого дяди, спасающего своих учеников от безработицы. За определенную плату, разумеется. Но ты, как ты собираешься защищать принципала, если твои руки заняты сигаретой? Да, учить тебя придется многому.
— Так научи.
— Для начала ты должен доказать, что ты того стоишь.
— Каким образом?
— Почему ты решил стать…
— …телохранителем?
— Исполнительным защитником. Телохранитель — головорез. Защитник — художник. Так почему же ты выбрал именно эту профессию?
Привыкший к унизительным окрикам военных инструкторов, Сэвэдж не обратил внимания на грэмовский взрыв. Вместо того, чтобы оскорбиться, он принялся перебирать в голове мотивы, приведшие его сюда, и стараясь выбрать подходящие слова, чтобы описать свои инстинктивные намерения.
— Чтобы быть полезным.
Грэм поднял брови вверх.
— Не худший из возможных ответов. Развей эту мысль.
— В мире слишком много боли.
— Почему бы не присоединиться к Корпусу Мира?
Сэвэдж подтянулся.
— Потому что я солдат.
— Который теперь хочет стать защитником? Членом комитатус. А, вижу, название тебе незнакомо. Неважно. Скоро ты все поймешь… Потому что я решил принять тебя в ученики. Вернешься сюда через неделю. Прочтешь “Илиаду” и “Одиссею”. Обсудим этические вопросы.
Сэвэдж не стал задавать вопросы, хотя казалось, что подобное задание совершенно неуместно. Он привык повиноваться — да! И к тому же чувствовал, что Грэм не просто хотел проверить его дисциплинированность, и это начало нового вида знаний. Умения. Которое представит прошлую подготовку — какой бы отменной она не казалась — лишь минимальными требованиями в возросшей нужде того, что Грэм назвал пятой и наиболее благородной из профессий.
После “Илиады” и “Одиссеи” Грэм настоял на том, чтобы Сэвэдж начал читать других классиков, которые писали о слиянии военного и защитнического искусств.
— Как ты можешь заметить, традиции и отношения к ним являются вещами первостепенными. Существуют правила и кодексы. Этика и — правильно — эстетика Дела. В свое время я обучу тебя тактике. А сейчас главное возлюбить своего принципала, но и жестко его контролировать. Подобные отношения уникальны. Идеальный баланс. Произведение искусства.
Именно Грэм заставил Сэвэджа прочитать англосаксонский отчет о битве верных комитатус за тело своего хозяина у Малдона. И Грэм же ознакомил своего ученика с фактом, ставшим легендарным сюжетом: о том, как сорок семь ронинов отомстили за своего погибшего начальника, обезглавив его врага, а затем выполнили волю сегуна и вспороли себе животы. Кодексы и обязательства.
3
4
5
6
7
Но вот техника наблюдения?.. Обучение Сэвэджа касалось нападения, а не слежки.
А подслушивающие устройства?.. Так называемые “жучки”. Про жучков Сэвэдж знал только то, что они являются в джунглях разносчиками всякой заразы и их трудно выковырять из болячки, но не то, что их можно ставить в телефоны, лампы, стены.
А маневренное вождение машины?.. Сэвэдж никогда не уклонялся от противника. Он всегда нападал. А езда сводилась к перевозке в кузове грузовика к близлежащему аэродрому, с которого их перебрасывали на место назначения. В остальном же, вождение автомобиля было развлечением, когда во время увольнительной Сэвэдж во взятом напрокат “корвете” шнырял из бара в бар, пока не подоспевало время возвращаться в часть.
— Развлечение? — Грэм подмигнул. — От этого барахла я тебя излечу. И запомни, что вызывающие средства передвижения запрещены раз и навсегда. Что касается баров, то будешь умеренно выпивать: белое вино — хорошее белое вино или хорошее сухое красное — во время еды, но на задании — никогда. Куришь?
Сэвэдж курил.
— С этим покончено. Как ты сможешь уловить угрозу принципалу…
— Кому?
— Принципалу. В той профессии, которой, как ты уверяешь, хочешь обучиться, клиент называется принципалом. Самое подходящее название. Ты должен проявлять по отношению к своему принципалу постоянную заботу, беспокоиться о нем. А как ты сможешь засечь угрозу, когда твои руки заняты сигаретами? Зажигалками? И прочим? Думаешь, я себе противоречу, так как курю эту вот сигарищу? Но я свое уже отработал, и поменял профессию защитника на профессию преподавателя и заботливого дяди, спасающего своих учеников от безработицы. За определенную плату, разумеется. Но ты, как ты собираешься защищать принципала, если твои руки заняты сигаретой? Да, учить тебя придется многому.
— Так научи.
— Для начала ты должен доказать, что ты того стоишь.
— Каким образом?
— Почему ты решил стать…
— …телохранителем?
— Исполнительным защитником. Телохранитель — головорез. Защитник — художник. Так почему же ты выбрал именно эту профессию?
Привыкший к унизительным окрикам военных инструкторов, Сэвэдж не обратил внимания на грэмовский взрыв. Вместо того, чтобы оскорбиться, он принялся перебирать в голове мотивы, приведшие его сюда, и стараясь выбрать подходящие слова, чтобы описать свои инстинктивные намерения.
— Чтобы быть полезным.
Грэм поднял брови вверх.
— Не худший из возможных ответов. Развей эту мысль.
— В мире слишком много боли.
— Почему бы не присоединиться к Корпусу Мира?
Сэвэдж подтянулся.
— Потому что я солдат.
— Который теперь хочет стать защитником? Членом комитатус. А, вижу, название тебе незнакомо. Неважно. Скоро ты все поймешь… Потому что я решил принять тебя в ученики. Вернешься сюда через неделю. Прочтешь “Илиаду” и “Одиссею”. Обсудим этические вопросы.
Сэвэдж не стал задавать вопросы, хотя казалось, что подобное задание совершенно неуместно. Он привык повиноваться — да! И к тому же чувствовал, что Грэм не просто хотел проверить его дисциплинированность, и это начало нового вида знаний. Умения. Которое представит прошлую подготовку — какой бы отменной она не казалась — лишь минимальными требованиями в возросшей нужде того, что Грэм назвал пятой и наиболее благородной из профессий.
После “Илиады” и “Одиссеи” Грэм настоял на том, чтобы Сэвэдж начал читать других классиков, которые писали о слиянии военного и защитнического искусств.
— Как ты можешь заметить, традиции и отношения к ним являются вещами первостепенными. Существуют правила и кодексы. Этика и — правильно — эстетика Дела. В свое время я обучу тебя тактике. А сейчас главное возлюбить своего принципала, но и жестко его контролировать. Подобные отношения уникальны. Идеальный баланс. Произведение искусства.
Именно Грэм заставил Сэвэджа прочитать англосаксонский отчет о битве верных комитатус за тело своего хозяина у Малдона. И Грэм же ознакомил своего ученика с фактом, ставшим легендарным сюжетом: о том, как сорок семь ронинов отомстили за своего погибшего начальника, обезглавив его врага, а затем выполнили волю сегуна и вспороли себе животы. Кодексы и обязательства.
3
— Для тебя есть задание, — сказал Грэм.
— А почему так торжественно? Что, настолько опасное?
— Да нет, обычная работа. Кроме одного. — И Грэм рассказал, чего именно.
— Клиент — японец? — переспросил Сэвэдж.
— А почему ты нахмурился?
— Я с японцами никогда не работал.
— Это тебя пугает?
Сэвэдж поразмыслил.
— С людьми других национальностей я хотя бы примерно знал общие элементы их культур. Работать в этом случае намного проще. Но японцы… Я о них знаю недостаточно.
— Они переняли американскую культуру. Одежда, музыка и…
— Это все из-за послевоенной оккупации. Японцы хотели задобрить своих поработителей. Но их мышление, привычки, внутренние качества, присущие нации, — совершенно уникальны, и я сейчас говорю вовсе не об общих различиях между Востоком и Западом. Даже в коммунистическом Китае люди думают более по-западному, чем японцы.
— А мне казалось, ты говорил, что ничего о них не знаешь…
— Нет, я сказал — недостаточно. Это не означает, что я их не изучал. Потому, что знал: в один прекрасный день придется защищать японца. И хотел быть к этому подготовленным.
— И что? Подготовился?
— Надо подумать…
— Боишься?
Гордость заставила Сэвэджа выпрямиться.
— Чего?
— Что комитатус быть сможешь, а вот самураем нет.
— Амэ.
Грэм наклонил голову набок.
— Такого слова я не знаю.
— Японское. Означает принуждение подчинению какой-нибудь группе людей.
— Да? Ну и что? Я заинтригован.
— Омотэ и ура. Общественный и личный образ мыслей. Истинный японец никогда не покажет, что он на самом деле думает. Он говорит лишь то, что сможет воспринять данная группа людей.
— Я все еще не…
— Японская кастовая система зиждется на абсолютном подчинении вассалов хозяевам. В древние времена приказ шел от сегуна к даймио, от него — к самураю, дальше к крестьянину, потом к торговцу и от него уже к неприкасаемым — людям, забивавшим животных и дубившим шкуры. Особняком от данной иерархии имелся император, обладавший практически нулевой властью, зато огромным авторитетом в качестве наследника японских богов. Эта строгая система была поколеблена послевоенными демократическими реформами, привнесенными Соединенными Штатами. Но, несмотря ни на что, она все еще существует.
— Мои поздравления.
— Чему?
— Как обычно, ты попытался разузнать о стране как можно больше.
— Нет, ты послушай, — продолжил Сэвэдж. — Как я смогу защитить человека, говорящего то, что согласовывается лишь с мыслями какой-то определенной группы людей? И который не скажет мне, о чем думает, и тайно считает, что намного круче своего вассала, которым в данном случае являюсь я? Прибавь к этому замечательную японскую привычку избегать одолжений, дабы не быть связанным обязательством оказать услугу, еще более значительную. А к этому стоит добавить то, что японцы считают смертельной обидой, если мелкие люди обладают хоть какой-нибудь властью.
— И все же я…
— Все, чему ты меня научил, можно сказать двумя словами: защитник должен быть и хозяином, и слугой. Слугой, потому что защитника нанимают для защиты. А хозяином — потому что наниматель обязан подчиняться приказам защитника. Ты говоришь — равновесие. Артистизм обладания и отдачи. А теперь ответь, как я смогу выполнять обязательства перед принципалом, который не говорит, что думает, не выносит услуг от человека, стоящего ниже его по положению, и не собирается выполнять приказы своего слуги.
— Да, задачка, согласен…
— И все-таки ты настаиваешь на том, чтобы я согласился на эту работу?..
— В качестве дальнейшего обучения.
Сэвэдж сверкнул глазами в сторону Грэма, но тут же расхохотался.
— Ты действительно порядочная сволочь.
— Считай эту работу вызовом. Расширением собственных горизонтов познания. Пока ты все делал на “отлично”. Это похвально. Но все-таки не достиг вершин в своем искусстве. Неосведомленность — смерть. Чтобы стать лучшим, необходимо учиться, учиться и учиться. Кто это сказал? И учти, что самурайские традиции предлагают огромные возможности для учения. Предлагаю тебе погрузиться как можно глубже в культурные традиции своего нынешнего принципала.
— А предлагаемый им гонорар?..
— Вызывающ?
— …стоящ?
— Ты не будешь разочарован. Более чем… Компенсирует…
— Что?
— Гири, — сказал Грэм, удивив Сэвэджа знанием этого чисто японского термина. — Обет верности и груз по отношению к хозяину и любому, кто окажет тебе услугу. Даже если все пройдет без каких бы то ни было событий, скучать тебе не придется.
— А почему так торжественно? Что, настолько опасное?
— Да нет, обычная работа. Кроме одного. — И Грэм рассказал, чего именно.
— Клиент — японец? — переспросил Сэвэдж.
— А почему ты нахмурился?
— Я с японцами никогда не работал.
— Это тебя пугает?
Сэвэдж поразмыслил.
— С людьми других национальностей я хотя бы примерно знал общие элементы их культур. Работать в этом случае намного проще. Но японцы… Я о них знаю недостаточно.
— Они переняли американскую культуру. Одежда, музыка и…
— Это все из-за послевоенной оккупации. Японцы хотели задобрить своих поработителей. Но их мышление, привычки, внутренние качества, присущие нации, — совершенно уникальны, и я сейчас говорю вовсе не об общих различиях между Востоком и Западом. Даже в коммунистическом Китае люди думают более по-западному, чем японцы.
— А мне казалось, ты говорил, что ничего о них не знаешь…
— Нет, я сказал — недостаточно. Это не означает, что я их не изучал. Потому, что знал: в один прекрасный день придется защищать японца. И хотел быть к этому подготовленным.
— И что? Подготовился?
— Надо подумать…
— Боишься?
Гордость заставила Сэвэджа выпрямиться.
— Чего?
— Что комитатус быть сможешь, а вот самураем нет.
— Амэ.
Грэм наклонил голову набок.
— Такого слова я не знаю.
— Японское. Означает принуждение подчинению какой-нибудь группе людей.
— Да? Ну и что? Я заинтригован.
— Омотэ и ура. Общественный и личный образ мыслей. Истинный японец никогда не покажет, что он на самом деле думает. Он говорит лишь то, что сможет воспринять данная группа людей.
— Я все еще не…
— Японская кастовая система зиждется на абсолютном подчинении вассалов хозяевам. В древние времена приказ шел от сегуна к даймио, от него — к самураю, дальше к крестьянину, потом к торговцу и от него уже к неприкасаемым — людям, забивавшим животных и дубившим шкуры. Особняком от данной иерархии имелся император, обладавший практически нулевой властью, зато огромным авторитетом в качестве наследника японских богов. Эта строгая система была поколеблена послевоенными демократическими реформами, привнесенными Соединенными Штатами. Но, несмотря ни на что, она все еще существует.
— Мои поздравления.
— Чему?
— Как обычно, ты попытался разузнать о стране как можно больше.
— Нет, ты послушай, — продолжил Сэвэдж. — Как я смогу защитить человека, говорящего то, что согласовывается лишь с мыслями какой-то определенной группы людей? И который не скажет мне, о чем думает, и тайно считает, что намного круче своего вассала, которым в данном случае являюсь я? Прибавь к этому замечательную японскую привычку избегать одолжений, дабы не быть связанным обязательством оказать услугу, еще более значительную. А к этому стоит добавить то, что японцы считают смертельной обидой, если мелкие люди обладают хоть какой-нибудь властью.
— И все же я…
— Все, чему ты меня научил, можно сказать двумя словами: защитник должен быть и хозяином, и слугой. Слугой, потому что защитника нанимают для защиты. А хозяином — потому что наниматель обязан подчиняться приказам защитника. Ты говоришь — равновесие. Артистизм обладания и отдачи. А теперь ответь, как я смогу выполнять обязательства перед принципалом, который не говорит, что думает, не выносит услуг от человека, стоящего ниже его по положению, и не собирается выполнять приказы своего слуги.
— Да, задачка, согласен…
— И все-таки ты настаиваешь на том, чтобы я согласился на эту работу?..
— В качестве дальнейшего обучения.
Сэвэдж сверкнул глазами в сторону Грэма, но тут же расхохотался.
— Ты действительно порядочная сволочь.
— Считай эту работу вызовом. Расширением собственных горизонтов познания. Пока ты все делал на “отлично”. Это похвально. Но все-таки не достиг вершин в своем искусстве. Неосведомленность — смерть. Чтобы стать лучшим, необходимо учиться, учиться и учиться. Кто это сказал? И учти, что самурайские традиции предлагают огромные возможности для учения. Предлагаю тебе погрузиться как можно глубже в культурные традиции своего нынешнего принципала.
— А предлагаемый им гонорар?..
— Вызывающ?
— …стоящ?
— Ты не будешь разочарован. Более чем… Компенсирует…
— Что?
— Гири, — сказал Грэм, удивив Сэвэджа знанием этого чисто японского термина. — Обет верности и груз по отношению к хозяину и любому, кто окажет тебе услугу. Даже если все пройдет без каких бы то ни было событий, скучать тебе не придется.
4
Тусклая морось лилась с прокопченного неба. Она отскакивала от жирного гудрона, сливалась в грязный туман, который лип к окнам аэропорта Лагардия.
Сэвэдж сидел в переполненном зале ожидания “Америкэн Эрлайнз” и смотрел, как “Дуглас-10” подруливает к платформе прибытия. Он периодически рассекал взглядом бурлящую активную — и даже чересчур — толпу в поисках потенциальной опасности, но не находил ни следа. Хотя, конечно, искусный в наблюдении враг повел бы себя, чтобы не привлекать внимания, поэтому Сэвэдж оставался настороже.
— Как зовут принципала? — спросил он у Грэма.
— Муто Камичи.
Японцы ставят фамилию перед именем, но уважительное обращение — “сан”, а не “мистер” — прибавляют не к фамилии, а к имени, ставя его после имени. Поэтому обращаться к принципалу следовало “Камичи-сан”.
— Прибывает в Нью-Йорк завтра, — прибавил Грэм, — пройдя иммиграционный и таможенный контроль в Далласе.
— Цель поездки?
Грэм пожал плечами.
— Ну же. Он бизнесмен? Политик? Кто?
Грэм покачал головой.
— Ура. Ты правильно отменил лелеемые каждым японцем личные мысли. Принципал предпочел оставить их при себе.
Сэвэдж коротко выдохнул:
— Именно поэтому я с такой неохотой взялся за эту работу. Если мне неизвестна, даже в самых общих чертах, цель его приезда, каким же образом я должен сводить на нет будущую предполагаемую угрозу? Политик, например, должен опасаться убийства, тогда как бизнесмен — похищения. Разные угрозы требуют различной защиты.
— Разумеется. Но меня заверили в том, что потенциальная угроза невозможно мала, — ответил Грэм. — К тому же принципал приезжает со своей личной охраной. Один сопровождающий. Пойми, если бы он был чем-то обеспокоен, то наверняка не ограничился бы единственным охранником. От тебя требуются услуги шофера и сменщика телохранителя, когда тот спит. Простейшее задание. Пятидневная работа. Десять тысяч долларов, кроме моего агентского гонорара.
— За шоферские услуги? Он переплачивает.
— Он настаивал на том, чтобы ему был выделен лучший из лучших.
— А его телохранитель?..
— Зовут Акирой.
— Акира — и все?
— Он применяет точно тот же метод, что и ты: использует псевдоним, чтобы враг не смог по имени узнать фамилию и прочее.
— Отменно. Но насколько он действен?
— Судя по донесениям, этот человек крайне эффективен. Эквивалентен тебе. Кстати сказать, языкового барьера не предвидится: и принципал, и его охранник хорошо говорят по-английски.
Но Сэвэдж не был удовлетворен столь скудными сведениями.
— С моей стороны, наверное, чересчур нагло было бы думать, что принципал доверяет мне настолько, чтобы я мог спросить, куда именно мы поедем?
— Я думаю, это не очень нагло, но ему вряд ли понравится. По крайней мере я могу точно сказать, что ехать придется. — Грэм выглядел удивленным. — Но, чтобы ничего не говорить самому, он уполномочил меня передать тебе этот запечатанный конверт с инструкциями.
Сэвэдж сидел в переполненном зале ожидания “Америкэн Эрлайнз” и смотрел, как “Дуглас-10” подруливает к платформе прибытия. Он периодически рассекал взглядом бурлящую активную — и даже чересчур — толпу в поисках потенциальной опасности, но не находил ни следа. Хотя, конечно, искусный в наблюдении враг повел бы себя, чтобы не привлекать внимания, поэтому Сэвэдж оставался настороже.
— Как зовут принципала? — спросил он у Грэма.
— Муто Камичи.
Японцы ставят фамилию перед именем, но уважительное обращение — “сан”, а не “мистер” — прибавляют не к фамилии, а к имени, ставя его после имени. Поэтому обращаться к принципалу следовало “Камичи-сан”.
— Прибывает в Нью-Йорк завтра, — прибавил Грэм, — пройдя иммиграционный и таможенный контроль в Далласе.
— Цель поездки?
Грэм пожал плечами.
— Ну же. Он бизнесмен? Политик? Кто?
Грэм покачал головой.
— Ура. Ты правильно отменил лелеемые каждым японцем личные мысли. Принципал предпочел оставить их при себе.
Сэвэдж коротко выдохнул:
— Именно поэтому я с такой неохотой взялся за эту работу. Если мне неизвестна, даже в самых общих чертах, цель его приезда, каким же образом я должен сводить на нет будущую предполагаемую угрозу? Политик, например, должен опасаться убийства, тогда как бизнесмен — похищения. Разные угрозы требуют различной защиты.
— Разумеется. Но меня заверили в том, что потенциальная угроза невозможно мала, — ответил Грэм. — К тому же принципал приезжает со своей личной охраной. Один сопровождающий. Пойми, если бы он был чем-то обеспокоен, то наверняка не ограничился бы единственным охранником. От тебя требуются услуги шофера и сменщика телохранителя, когда тот спит. Простейшее задание. Пятидневная работа. Десять тысяч долларов, кроме моего агентского гонорара.
— За шоферские услуги? Он переплачивает.
— Он настаивал на том, чтобы ему был выделен лучший из лучших.
— А его телохранитель?..
— Зовут Акирой.
— Акира — и все?
— Он применяет точно тот же метод, что и ты: использует псевдоним, чтобы враг не смог по имени узнать фамилию и прочее.
— Отменно. Но насколько он действен?
— Судя по донесениям, этот человек крайне эффективен. Эквивалентен тебе. Кстати сказать, языкового барьера не предвидится: и принципал, и его охранник хорошо говорят по-английски.
Но Сэвэдж не был удовлетворен столь скудными сведениями.
— С моей стороны, наверное, чересчур нагло было бы думать, что принципал доверяет мне настолько, чтобы я мог спросить, куда именно мы поедем?
— Я думаю, это не очень нагло, но ему вряд ли понравится. По крайней мере я могу точно сказать, что ехать придется. — Грэм выглядел удивленным. — Но, чтобы ничего не говорить самому, он уполномочил меня передать тебе этот запечатанный конверт с инструкциями.
5
“ДС—10” подъехал к главному вестибюлю. Моторы перестали визжать. Друзья и родственники заспешили к выходу, торопясь встретиться, с родными.
Сэвэдж оценивающе окинул толпу, пропуская и рассекая ее взглядом, изучая боковые выходы.
Никакого намека на опасность.
Сэвэдж двинулся к толпе ожидающих. Как обычно, потребовалась последняя минута безысходности, когда док подсоединяли к выходу. И вот совершенно пустая платформа внезапно заполнилась народом.
Радостные объятия воссоединения, страстные поцелуи.
Сэвэдж вновь проверил все, что находилось в поле его зрения. Вроде ничего подозрительного. Он сосредоточил внимание на платформе.
Теперь, после первой приливной волны, выходили оставшиеся пассажиры. Это была проверка на сообразительность. Принципал с телохранителем летели первым классом. Переплата означала не только удобные сидения большего, чем все остальные, размера, не только готовых услужить заботливейших стюардов, лучшую еду и море бесплатных коктейлей (которые охранник должен был отвергать), но также и привилегию заходить и выходить из самолета до и, соответственно, после входа и выхода остальных пассажиров.
Ранняя посадка была плюсом. Можно избежать толпы и, таким образом, возможной опасности. Но выходить перед всеми и оказаться к толпе лицом — ответственность огромная. Профессиональный телохранитель будет настаивать на том, чтобы принципал подождал, пока пассажиры не выйдут из самолета.
Чтобы избежать бурлящей толпы. Поддерживать максимальный контроль над ситуацией.
Поэтому Сэвэдж воодушевился, заметив, что среди золоторолексовской, кричаще разряженной публики, путешествующей первым классом и шествующей мимо толпы с высоко поднятыми подбородками и яростно сжимающей ручки атташе-кейсов, не видно ни одного азиатского лица. Многие носили ковбойские сапоги и стэтсоновские шляпы, что не было удивительным, так как “ДС—10” прибыл из Далласа, где приземлился несколько ранее “Боинг-747” из Японии. Судя по всему, остальные японцы с этого рейса либо остались в Далласе, либо полетели в другие города.
Сэвэдж ждал.
Еще европейцы. Снова радостные объятия.
Поток пассажиров мало-помалу превратился в тощий ручеек.
Стюард “Америкэн Эрлайнз” вывез из самолета старую женщину в инвалидном кресле. Теоретически “ДС—10” был пуст.
Но только теоретически.
Сэвэдж оглянулся. Толпа встречающих рассосалась. В то же время другая толпа — улетающих, и поэтому нервничающих — собралась в ожидании посадки.
Этот участок вестибюля был практически пуст. Сторож чистил пепельницы. Молодая пара выглядела удрученно; судя по всему, им не достались билеты, оставшиеся от брони.
Никакой угрозы.
Сэвэдж повернулся к двери.
Появился японец, одетый в темные брюки, темный свитер с воротником под горло и темную куртку с вязаными манжетами и воротником.
Лет тридцати пяти. Элегантен, но в меру. Никаких выпирающих мускулов, зато явно выпирающая сила. Жилистый, гибкий. Мягко движется. Грациозно. Экономно. Сдержанно. Ни одного лишнего жеста. Как танцор — знаток боевых искусств, потому что кончики пальцев и ребра ладоней покрыты мозолями: обычно такие бывают у людей, знакомых с каратэ и проч. Руки к тому же не были ничем обременены. Никакого чемоданчика. Атташе-кейса. Просто красивый японец пяти футов десяти дюймов роста, с коричневатой кожей, коротко остриженными черными волосами, мощной челюстью и высокими скулами, обрамлявшими квадратное лицо, и похожими на два лазера глазами, оценивающими все, к чему мужчина приближался.
Это, видимо, и был Акира, и он произвел на Сэвэджа сильное впечатление. Нужно было быть идиотом, чтобы противостоять такому человеку в бою. Даже если враг имел определенные преимущества, он должен был сначала хорошо подумать, и только после этого нападать. Сэвэдж настолько привык к тому, что приходится работать с защитниками, намного слабее его, что мысль о том, что придется иметь дело с экспертом, заставила его мысленно улыбнуться.
За Акирой на площадку вышел второй японец. Далеко за пятьдесят. Слегка сутул. В руке атташе-кейс. Голубой костюм. Выпирающий животик. В черных волосах потеки седины. Ввалившиеся коричневые щеки. Уставший администратор. Чиновник.
Но Сэвэджа было не так просто провести. Второй японец вполне мог расправить плечи и втянуть живот. Это, видимо, и был Муто Камичи — принципал Сэвэджа — и, похоже, он тоже являлся знатоком боевых искусств, потому что, как и у Акиры (и в отличие от других принципалов, на которых Сэвэджу приходилось работать), кончики пальцев и ребра ладоней были покрыты мозолями.
Сэвэджу было приказано одеть коричневый костюм и пестрый галстук, чтобы принципал мог его узнать. Сэвэдж не протянул руки подошедшим Акире и Камичи. Жест мог скомпрометировать его способность защищать. Вместо рукопожатия он решил воспользоваться японским обычаем, и слегка поклонился.
Выражения лиц у обоих японцев остались неизменно бесстрастными, но в глазах промелькнул живой интерес и изумление, что белый с Запада оказался знаком с японским этикетом. Сэвэдж вовсе не хотел ни к чему обязывать азиатов, но внезапно понял, что правила культуры диктуют им ответные движения, хотя кивки оказались много более сдержанными. Акира, например, чуть-чуть двинул подбородком вниз, продолжая осматривать вестибюль.
Сэвэдж вежливо предложил японцам следовать за ним. Жестом. Проходя по залу ожидания, он наблюдал за путешествующими, находящимися впереди, Камичи шел за ним, а замыкал шествие Акира, постоянно обводящий вестибюль взглядом.
В ту секунду, когда Сэвэдж увидел своего принципала, он поднял правую руку к внешней части кармашка пиджака и нажал кнопку работающего на батарейках передатчика. Радиосигнал зазвучал в приемнике, находящемся в машине, которую один из сэвэджских коммандос припарковал на стоянке аэропорта. Как только помощник Сэвэджа услышал сигнал, он тут же сорвался с места и направил автомобиль на встречу со своим боссом.
Группа добралась до конца вестибюля и начала спускаться вниз по лестнице, ведущей в багажное отделение. Усталые экс-пассажиры снимали чемоданы с вертушки и старались как можно быстрее выбраться на улицу и поймать такси.
Сэвэдж наблюдал за бурлящей толпой, но не приближался к ее опасному, затягивающему водовороту. Вместо этого он снова сделал знак рукой, указывая на раздвигающиеся двери. Камичи с Акирой последовали за ним, совершенно не заботясь о багаже.
“Отлично”, — подумал Сэвэдж. Первое впечатление его не обмануло. Эти двое прекрасно понимали, что и как следовало делать.
Они появились на тротуаре под нависающим бетонным козырьком. Дряблые капли валились с небес. Температура — довольно высокая для апреля — шестьдесят градусов. Влажный ветерок казался противно теплым.
Сэвэдж посмотрел налево, обозревая двигающийся поток машин, и увидел темно-синий “плимут” выруливающий к обочине. Рыжеволосый мужчина вылез из кабины, обошел автомобиль и распахнул заднюю дверцу. Перед тем, как сесть, Камичи подал рыжеволосому несколько багажных квитанций. Сэвэдж понял, что принципал искушен в подобного рода делах, и решился на подобный жест, взяв на себя обязанности слуги, только для того, чтобы Акира не прерывал и не ослаблял наблюдения, засовывая руку в карман куртки и вытаскивая квитанции.
Сэвэдж скользнул за руль, нажал кнопку, запирающую замки всех дверей, и набросил ремень. Рыжеволосый отправился за багажом. Так как Камичи и Акире понадобилось довольно много времени, чтобы выйти из самолета, значит, их чемоданы уже должны были оказаться на ленте конвейера. Безопасное, эффектное прибытие.
Через минуту рыжеволосый положил чемоданы в багажник “плимута” и захлопнул крышку. В ту же секунду Сэвэдж отъехал от тротуара и, взглянув в зеркальце заднего обзора, увидел, как его помощник направляется к стоянке такси. Заплатил ему Сэвэдж заранее. Человек, как само собой разумеющееся, принял тот факт, что Сэвэдж не стал отвлекаться на выражение благодарности.
Сэвэдж, со своей стороны, не стал объяснять, почему выбрал неприметную машину: уж раз принципал с телохранителем проявили такое понимание ситуации, значит, им было ясно, что за такой машиной не так просто уследить на шоссе. Не то, чтобы Сэвэдж ожидал появления “хвоста”. По словам Грэма, степень риска на этом задании была крайне мала. Но, несмотря на это, Сэвэдж не собирался отказываться от основной процедуры, и поэтому “плимут” — по виду ничем не отличаясь от других машин — имел кое-какие усовершенствования: пуленепробиваемые стекла, бронепокрытие, усиленную подвеску и модифицированный двигатель “В—8”.
Работали “дворники”, шины шуршали по мокрому асфальту: Сэвэдж мягко пробирался в потоке машин. Позади остался аэропорт с прилегающими строениями; “плимут” устремился к Гран Сентрал Паркуэй. Данный Грэмом конверт лежал в кармане пиджака, но Сэвэджу не было нужды справляться с запиской, потому что он наизусть выучил данные инструкции. Правда, ему до сих нор не было понятно, почему Камичи выбрал не Ньюаркский аэропорт, а Лагардия. Ведь оттуда поездка была бы более короткой и менее сложной по маршруту, потому что хотя Сэвэдж и направлялся в Манхэттен, его истинной целью было добраться до северной оконечности острова, откуда выехать на запад через Нью-Джерси в Пенсильванию. Логика Камичи, лабиринтообразный маршрут — все это казалось совершенно непонятным.
Сэвэдж оценивающе окинул толпу, пропуская и рассекая ее взглядом, изучая боковые выходы.
Никакого намека на опасность.
Сэвэдж двинулся к толпе ожидающих. Как обычно, потребовалась последняя минута безысходности, когда док подсоединяли к выходу. И вот совершенно пустая платформа внезапно заполнилась народом.
Радостные объятия воссоединения, страстные поцелуи.
Сэвэдж вновь проверил все, что находилось в поле его зрения. Вроде ничего подозрительного. Он сосредоточил внимание на платформе.
Теперь, после первой приливной волны, выходили оставшиеся пассажиры. Это была проверка на сообразительность. Принципал с телохранителем летели первым классом. Переплата означала не только удобные сидения большего, чем все остальные, размера, не только готовых услужить заботливейших стюардов, лучшую еду и море бесплатных коктейлей (которые охранник должен был отвергать), но также и привилегию заходить и выходить из самолета до и, соответственно, после входа и выхода остальных пассажиров.
Ранняя посадка была плюсом. Можно избежать толпы и, таким образом, возможной опасности. Но выходить перед всеми и оказаться к толпе лицом — ответственность огромная. Профессиональный телохранитель будет настаивать на том, чтобы принципал подождал, пока пассажиры не выйдут из самолета.
Чтобы избежать бурлящей толпы. Поддерживать максимальный контроль над ситуацией.
Поэтому Сэвэдж воодушевился, заметив, что среди золоторолексовской, кричаще разряженной публики, путешествующей первым классом и шествующей мимо толпы с высоко поднятыми подбородками и яростно сжимающей ручки атташе-кейсов, не видно ни одного азиатского лица. Многие носили ковбойские сапоги и стэтсоновские шляпы, что не было удивительным, так как “ДС—10” прибыл из Далласа, где приземлился несколько ранее “Боинг-747” из Японии. Судя по всему, остальные японцы с этого рейса либо остались в Далласе, либо полетели в другие города.
Сэвэдж ждал.
Еще европейцы. Снова радостные объятия.
Поток пассажиров мало-помалу превратился в тощий ручеек.
Стюард “Америкэн Эрлайнз” вывез из самолета старую женщину в инвалидном кресле. Теоретически “ДС—10” был пуст.
Но только теоретически.
Сэвэдж оглянулся. Толпа встречающих рассосалась. В то же время другая толпа — улетающих, и поэтому нервничающих — собралась в ожидании посадки.
Этот участок вестибюля был практически пуст. Сторож чистил пепельницы. Молодая пара выглядела удрученно; судя по всему, им не достались билеты, оставшиеся от брони.
Никакой угрозы.
Сэвэдж повернулся к двери.
Появился японец, одетый в темные брюки, темный свитер с воротником под горло и темную куртку с вязаными манжетами и воротником.
Лет тридцати пяти. Элегантен, но в меру. Никаких выпирающих мускулов, зато явно выпирающая сила. Жилистый, гибкий. Мягко движется. Грациозно. Экономно. Сдержанно. Ни одного лишнего жеста. Как танцор — знаток боевых искусств, потому что кончики пальцев и ребра ладоней покрыты мозолями: обычно такие бывают у людей, знакомых с каратэ и проч. Руки к тому же не были ничем обременены. Никакого чемоданчика. Атташе-кейса. Просто красивый японец пяти футов десяти дюймов роста, с коричневатой кожей, коротко остриженными черными волосами, мощной челюстью и высокими скулами, обрамлявшими квадратное лицо, и похожими на два лазера глазами, оценивающими все, к чему мужчина приближался.
Это, видимо, и был Акира, и он произвел на Сэвэджа сильное впечатление. Нужно было быть идиотом, чтобы противостоять такому человеку в бою. Даже если враг имел определенные преимущества, он должен был сначала хорошо подумать, и только после этого нападать. Сэвэдж настолько привык к тому, что приходится работать с защитниками, намного слабее его, что мысль о том, что придется иметь дело с экспертом, заставила его мысленно улыбнуться.
За Акирой на площадку вышел второй японец. Далеко за пятьдесят. Слегка сутул. В руке атташе-кейс. Голубой костюм. Выпирающий животик. В черных волосах потеки седины. Ввалившиеся коричневые щеки. Уставший администратор. Чиновник.
Но Сэвэджа было не так просто провести. Второй японец вполне мог расправить плечи и втянуть живот. Это, видимо, и был Муто Камичи — принципал Сэвэджа — и, похоже, он тоже являлся знатоком боевых искусств, потому что, как и у Акиры (и в отличие от других принципалов, на которых Сэвэджу приходилось работать), кончики пальцев и ребра ладоней были покрыты мозолями.
Сэвэджу было приказано одеть коричневый костюм и пестрый галстук, чтобы принципал мог его узнать. Сэвэдж не протянул руки подошедшим Акире и Камичи. Жест мог скомпрометировать его способность защищать. Вместо рукопожатия он решил воспользоваться японским обычаем, и слегка поклонился.
Выражения лиц у обоих японцев остались неизменно бесстрастными, но в глазах промелькнул живой интерес и изумление, что белый с Запада оказался знаком с японским этикетом. Сэвэдж вовсе не хотел ни к чему обязывать азиатов, но внезапно понял, что правила культуры диктуют им ответные движения, хотя кивки оказались много более сдержанными. Акира, например, чуть-чуть двинул подбородком вниз, продолжая осматривать вестибюль.
Сэвэдж вежливо предложил японцам следовать за ним. Жестом. Проходя по залу ожидания, он наблюдал за путешествующими, находящимися впереди, Камичи шел за ним, а замыкал шествие Акира, постоянно обводящий вестибюль взглядом.
В ту секунду, когда Сэвэдж увидел своего принципала, он поднял правую руку к внешней части кармашка пиджака и нажал кнопку работающего на батарейках передатчика. Радиосигнал зазвучал в приемнике, находящемся в машине, которую один из сэвэджских коммандос припарковал на стоянке аэропорта. Как только помощник Сэвэджа услышал сигнал, он тут же сорвался с места и направил автомобиль на встречу со своим боссом.
Группа добралась до конца вестибюля и начала спускаться вниз по лестнице, ведущей в багажное отделение. Усталые экс-пассажиры снимали чемоданы с вертушки и старались как можно быстрее выбраться на улицу и поймать такси.
Сэвэдж наблюдал за бурлящей толпой, но не приближался к ее опасному, затягивающему водовороту. Вместо этого он снова сделал знак рукой, указывая на раздвигающиеся двери. Камичи с Акирой последовали за ним, совершенно не заботясь о багаже.
“Отлично”, — подумал Сэвэдж. Первое впечатление его не обмануло. Эти двое прекрасно понимали, что и как следовало делать.
Они появились на тротуаре под нависающим бетонным козырьком. Дряблые капли валились с небес. Температура — довольно высокая для апреля — шестьдесят градусов. Влажный ветерок казался противно теплым.
Сэвэдж посмотрел налево, обозревая двигающийся поток машин, и увидел темно-синий “плимут” выруливающий к обочине. Рыжеволосый мужчина вылез из кабины, обошел автомобиль и распахнул заднюю дверцу. Перед тем, как сесть, Камичи подал рыжеволосому несколько багажных квитанций. Сэвэдж понял, что принципал искушен в подобного рода делах, и решился на подобный жест, взяв на себя обязанности слуги, только для того, чтобы Акира не прерывал и не ослаблял наблюдения, засовывая руку в карман куртки и вытаскивая квитанции.
Сэвэдж скользнул за руль, нажал кнопку, запирающую замки всех дверей, и набросил ремень. Рыжеволосый отправился за багажом. Так как Камичи и Акире понадобилось довольно много времени, чтобы выйти из самолета, значит, их чемоданы уже должны были оказаться на ленте конвейера. Безопасное, эффектное прибытие.
Через минуту рыжеволосый положил чемоданы в багажник “плимута” и захлопнул крышку. В ту же секунду Сэвэдж отъехал от тротуара и, взглянув в зеркальце заднего обзора, увидел, как его помощник направляется к стоянке такси. Заплатил ему Сэвэдж заранее. Человек, как само собой разумеющееся, принял тот факт, что Сэвэдж не стал отвлекаться на выражение благодарности.
Сэвэдж, со своей стороны, не стал объяснять, почему выбрал неприметную машину: уж раз принципал с телохранителем проявили такое понимание ситуации, значит, им было ясно, что за такой машиной не так просто уследить на шоссе. Не то, чтобы Сэвэдж ожидал появления “хвоста”. По словам Грэма, степень риска на этом задании была крайне мала. Но, несмотря на это, Сэвэдж не собирался отказываться от основной процедуры, и поэтому “плимут” — по виду ничем не отличаясь от других машин — имел кое-какие усовершенствования: пуленепробиваемые стекла, бронепокрытие, усиленную подвеску и модифицированный двигатель “В—8”.
Работали “дворники”, шины шуршали по мокрому асфальту: Сэвэдж мягко пробирался в потоке машин. Позади остался аэропорт с прилегающими строениями; “плимут” устремился к Гран Сентрал Паркуэй. Данный Грэмом конверт лежал в кармане пиджака, но Сэвэджу не было нужды справляться с запиской, потому что он наизусть выучил данные инструкции. Правда, ему до сих нор не было понятно, почему Камичи выбрал не Ньюаркский аэропорт, а Лагардия. Ведь оттуда поездка была бы более короткой и менее сложной по маршруту, потому что хотя Сэвэдж и направлялся в Манхэттен, его истинной целью было добраться до северной оконечности острова, откуда выехать на запад через Нью-Джерси в Пенсильванию. Логика Камичи, лабиринтообразный маршрут — все это казалось совершенно непонятным.
6
Дождь прекратился в пять часов. Стараясь избегать заторных мест в этот час пик, Сэвэдж перебрался на другой берег реки по мосту Джорджа Вашингтона. Он спросил принципала, не хочет ли тот попробовать саке, которое он держал подогретым в термосе, — температура, конечно, не идеальная, но вполне приемлемая.
Камичи отказался.
Сэвэдж сказал, что “плимут” оборудован телефоном, на тот случай, если Камичи-сану необходимо им воспользоваться.
И снова японец отказался.
Разговор прекратился.
Но через двадцать миль езды по шоссе “Интерстейт-80” Камичи с Акирой перебросились короткими фразами. На японском.
Сэвэдж отлично знал в контексте своей работы несколько европейских языков, но японский был ему недоступен: сложнейшая система суффиксов и приставок разила наповал. Но так как Камичи знал английский, Сэвэдж очень удивился, почему принципал исключил его из разговора. Каким образом он мог работать, если человек, которого он должен был охранять, говорил на непонятном ему языке?
Акира наклонился вперед.
— На следующем выезде вы увидите ресторанно-гостиничный комплекс. По-моему, называется Ховард-Джонсон. Пожалуйста, остановитесь слева от плавательного бассейна.
Сэвэдж нахмурился: на то у него были две причины. Во-первых, Акира, оказывается, отлично знал дорогу. Во-вторых, его знание английского было просто поразительным. Дикция, вот что действительно поражало. В японском языке нет различий между буквами “р” и “л”. Но Акира не сказал “пожаруйста” или “Ховалд Джонсон”. Произношение было безупречным.
Сэвэдж кивнул и, следуя инструкциям, свернул с шоссе. Слева от плавательного бассейна стояла табличка “ЗАКРЫТО”. Из-за строительного вагончика в спортивном костюме появился лысеющий человек, разглядел на заднем сидении “плимута” двух японцев и поднял с тротуара небольшой кейс.
Этот кейс — металлический, с цифровым замком — был абсолютно таким же, какой Камичи вынес с самолета.
— Пожалуйста, — произнес Акира, — возьмите чемоданчик моего хозяина, выйдите из машины и поменяйте его на чемоданчик этого человека.
Сэвэдж выполнил приказ.
Сев обратно в машину, он протянул кейс своему нанимателю.
— Хозяин вас благодарит, — сказал Акира. Сэвэдж, пораженный обменом кейсов, наклонил голову.
— Мой долг служить вам. Аригато.
— “Спасибо” в ответ на его благодарность? Мой хозяин признает вашу отменную вежливость.
Камичи отказался.
Сэвэдж сказал, что “плимут” оборудован телефоном, на тот случай, если Камичи-сану необходимо им воспользоваться.
И снова японец отказался.
Разговор прекратился.
Но через двадцать миль езды по шоссе “Интерстейт-80” Камичи с Акирой перебросились короткими фразами. На японском.
Сэвэдж отлично знал в контексте своей работы несколько европейских языков, но японский был ему недоступен: сложнейшая система суффиксов и приставок разила наповал. Но так как Камичи знал английский, Сэвэдж очень удивился, почему принципал исключил его из разговора. Каким образом он мог работать, если человек, которого он должен был охранять, говорил на непонятном ему языке?
Акира наклонился вперед.
— На следующем выезде вы увидите ресторанно-гостиничный комплекс. По-моему, называется Ховард-Джонсон. Пожалуйста, остановитесь слева от плавательного бассейна.
Сэвэдж нахмурился: на то у него были две причины. Во-первых, Акира, оказывается, отлично знал дорогу. Во-вторых, его знание английского было просто поразительным. Дикция, вот что действительно поражало. В японском языке нет различий между буквами “р” и “л”. Но Акира не сказал “пожаруйста” или “Ховалд Джонсон”. Произношение было безупречным.
Сэвэдж кивнул и, следуя инструкциям, свернул с шоссе. Слева от плавательного бассейна стояла табличка “ЗАКРЫТО”. Из-за строительного вагончика в спортивном костюме появился лысеющий человек, разглядел на заднем сидении “плимута” двух японцев и поднял с тротуара небольшой кейс.
Этот кейс — металлический, с цифровым замком — был абсолютно таким же, какой Камичи вынес с самолета.
— Пожалуйста, — произнес Акира, — возьмите чемоданчик моего хозяина, выйдите из машины и поменяйте его на чемоданчик этого человека.
Сэвэдж выполнил приказ.
Сев обратно в машину, он протянул кейс своему нанимателю.
— Хозяин вас благодарит, — сказал Акира. Сэвэдж, пораженный обменом кейсов, наклонил голову.
— Мой долг служить вам. Аригато.
— “Спасибо” в ответ на его благодарность? Мой хозяин признает вашу отменную вежливость.
7
Возвратись на “Интерстейт-80”, Сэвэдж взглянул в зеркало заднего обзора, проверяя, не висит ли кто-нибудь на “хвосте”. Машины, идущие сзади, все время сменяли одна другую. Отлично.
Было уже темно, когда “плимут” пересек обозначенную горами границу между Нью-Джерси и Пенсильванией. Фары наезжающих спереди машин позволяли Сэвэджу изучать своих пассажиров в зеркальце.
Седовласый принципал казался спящим, его лицо с отвисшей нижней челюстью было запрокинуто назад, глаза закрыты — хотя вполне возможно он медитировал.
Но Акира сидел настороже, прямо, словно проглотив шест. Как и у хозяина, по его лицу было невозможно догадаться, о чем он думает. Черты стоические, невозмутимые.
В то же время глаза выражали величайшую печаль, когда-либо виденную Сэвэджем. Для любого мало-мальски знакомого с японской культурой подобное умозаключение показалось бы наивным, потому как японцы все по своей природе склонны к меланхолии. Это Сэвэдж знал хорошо. Суровые обязательства, налагаемые на них сложными традиционными ценностями, превратили японцев в недоверчивых и скрытных людей, которые старались во что бы то ни стало избежать услуг других людей, чтобы не быть им обязанными или, не дай бог, их чем-нибудь не обидеть. В давние времена, как выходило и явствовало из книг, японец колебался, не решаясь сообщить прохожему, что тот потерял кошелек, потому что в таком случае прохожему пришлось бы отплачивать ему ценностями, намного более превышающими стоимость содержимого кошелька. Нечто похожее Сэвэдж отыскал в одном старинном отчете, в котором говорилось о человеке, упавшем с лодки в реку, которого игнорировали гуляющие по берегу люди, чтобы спасенному ими человеку не пришлось снова и снова, и снова отплачивать своим спасителям — во веки веков в этом эфемерном земном существовании, покуда он, спасенный, не смог бы отплатить полностью, тоже спасши жизнь, или же умереть, как предназначили ему боги, швырнув в реку и не позволив никому вмешиваться в божественный промысел.
Было уже темно, когда “плимут” пересек обозначенную горами границу между Нью-Джерси и Пенсильванией. Фары наезжающих спереди машин позволяли Сэвэджу изучать своих пассажиров в зеркальце.
Седовласый принципал казался спящим, его лицо с отвисшей нижней челюстью было запрокинуто назад, глаза закрыты — хотя вполне возможно он медитировал.
Но Акира сидел настороже, прямо, словно проглотив шест. Как и у хозяина, по его лицу было невозможно догадаться, о чем он думает. Черты стоические, невозмутимые.
В то же время глаза выражали величайшую печаль, когда-либо виденную Сэвэджем. Для любого мало-мальски знакомого с японской культурой подобное умозаключение показалось бы наивным, потому как японцы все по своей природе склонны к меланхолии. Это Сэвэдж знал хорошо. Суровые обязательства, налагаемые на них сложными традиционными ценностями, превратили японцев в недоверчивых и скрытных людей, которые старались во что бы то ни стало избежать услуг других людей, чтобы не быть им обязанными или, не дай бог, их чем-нибудь не обидеть. В давние времена, как выходило и явствовало из книг, японец колебался, не решаясь сообщить прохожему, что тот потерял кошелек, потому что в таком случае прохожему пришлось бы отплачивать ему ценностями, намного более превышающими стоимость содержимого кошелька. Нечто похожее Сэвэдж отыскал в одном старинном отчете, в котором говорилось о человеке, упавшем с лодки в реку, которого игнорировали гуляющие по берегу люди, чтобы спасенному ими человеку не пришлось снова и снова, и снова отплачивать своим спасителям — во веки веков в этом эфемерном земном существовании, покуда он, спасенный, не смог бы отплатить полностью, тоже спасши жизнь, или же умереть, как предназначили ему боги, швырнув в реку и не позволив никому вмешиваться в божественный промысел.