Страница:
уж полного спокойствия на мой счет?.. Приятельницы часто предупреждали меня:
"Остерегайся... Мужчины должны испытывать волнение и любопытство. Если
ты перестанешь быть для мужа тайной, он начнет искать ее в другом месте..."
А меж тем мне было просто, мне и сейчас еще так просто пробудить в нем
ревность... Не совершая ничего дурного... Просто с меньшим равнодушием
относиться к нежным признаниям других мужчин. Некоторые его друзья искали и
все еще ищут случая поухаживать за мной. "Можно зайти к вам вечерком?" --
спрашивают они. -- "Могу ли я сводить вас в театр, пока Жак в деловой
поездке?" Я всегда отказывалась, раз и навсегда решив неукоснительно
соблюдать мужу верность. А если бы я принимала их ухаживания, если бы он в
свой черед слегка помучился, разве это не напомнило бы ему, что и его жена
вызывает интерес у других мужчин, что и она может нравиться?"
У вас достало благоразумия отбросить этот план. Он был нелеп и опасен.
Нелеп, ибо нельзя неволить собственную натуру. Как бы ни был он виноват, вы
любили мужа, а его друзья, стоило позволить им больше свободы, быстро
вызвали бы у вас омерзение. Опасен, так как нельзя предугадать реакцию
вашего супруга. Огорчится ли он, будет ли раскаиваться, если у него появятся
основания опасаться вашего увлечения? Как знать? Не получится ли наоборот?
Будучи без ума от Другой, он подумает: "Тем хуже для моей жены! До сих пор
я ее щадил. Но коль скоро она сама не старается спасти нашу семью, незачем
церемониться. Освободим друг друга".
Кокетство -- оружие обоюдоострое. Оно ранит ту, которая, взявшись за
него, совершит неловкое движение. Вы поняли это. "Но как же поступить?" --
ломали вы себе голову, обедая в одиночестве и по-прежнему предаваясь
горестным раздумьям.
"Обедают ли они сейчас вместе? О чем они говорят? Рассказывает ли он
ей о той сцене, что я ему вчера закатила, и -- по контрасту со мной, с теми
воплями, которые я, не помня себя, испускала, -- не кажется ли она ему
прибежищем, где царят покой, нежность, счастье?.. Я наговорила о ней столько
дурного, все, что думала; наедине же с самой собой надо признать, что в моих
словах не было ни объективности, ни справедливости. Я судила о ней как
соперница, а не как здравомыслящая женщина. Постараюсь разобраться... Если
бы я не считала эту женщину врагом, способным погубить мое счастье, что бы я
о ней думала?"
И тогда вы совершили героическое усилие, чтобы взять себя в руки и
взглянуть фактам в лицо; вечером, вернувшись домой, ваш муж с изумлением --
и облегчением -- нашел вас совершенно спокойной. Вы не задали ему ни одного
вопроса. Он сам, по собственной воле, с трогательной неловкостью признался,
что совершенно случайно встретил Другую на выставке картин. Вы не стали
спрашивать, каким чудом он, всегда столь далекий от изящных искусств,
оказался на выставке. Напротив, вы сказали, что, коль скоро эта
супружеская пара ему так мила, было бы очень славно пригласить и мужа и
жену к обеду или к ужину. Он был поражен и даже стал возражать.
-- Ты так считаешь? -- усомнился он. -- Но ее муж такой скучный! Она,
конечно, женщина приятная, однако совсем другого склада, чем ты. Ведь она
тебе не понравилась. Мне не хотелось бы навязывать тебе ее общество.
Вы начали убеждать его, что он ошибается: накануне вечером усталость
вызвала у вас раздражение, но, в сущности, вы ничего не имеете против
Другой, наоборот; после упорной борьбы вы одержали верх, настояв на
приглашении. То был вдвойне ловкий шаг. Вводя эту супружескую чету к себе в
дом, вы резонно полагали, что лишите Соперницу притягательности тайны,
прелести запретного плода. А главное, вы хотели вновь увидеть ее,
присмотреться к ней и попытаться понять, чем же именно она привлекает вашего
мужа.
Письмо третье
Итак, Другая пришла к вам в гости; вы приняли ее весьма любезно, как
следует рассмотрели, внимательно выслушали, стараясь оценить ее так, как
оценил бы посторонний или влюбленный в нее человек. Испытание было
мучительным, но полезным. Вы подметили множество черточек, которые
ускользнули от вас при первой встрече. После ее ухода, в ночной тишине,
когда ваш муж уже спал, вы подвели итог вечеру.
"Она не более хороша собой, чем я, но умело пользуется своей красотой.
У нее прекрасный вкус. Ее бежевое шерстяное платье, красный поясок, берет
-- все тщательно изучено, искусно подогнано, безупречно... Может быть, дело
в деньгах? Нет, и платье и берет не из дорогого магазина. Просто они выбраны
с любовью. Сразу видно, что она стремится превратить себя в произведение
искусства. Будем откровенны: в большой мере она в этом преуспела.
И вот еще что: я начинаю понимать, чем же она так привлекает Жака. Сама
я застенчива и молчалива. Кроме тех минут, когда я испытываю сильный гнев
или огромное счастье -- тогда я сама на себя не похожа, -- я редко выражаю
свои чувства. Это не моя вина. Так уж меня воспитали родители, люди суровые.
Вид у меня всегда чопорный, да так оно и есть. Другая же -- сама
естественность. Мой муж привел при ней слова Стендаля (Жак цитирует
Стендаля! Это меня пугает... хотя и выглядит смешно!): "Я так люблю все
естественное, что останавливаюсь на улице поглядеть, как собака гложет
кость". Она проговорила: "Метко сказано!" Сама она ест и пьет с нескрываемым
удовольствием. Очень красочно говорит о цветах и фруктах. Чувственность
можно, оказывается, выражать с большим изяществом. Я это поняла, глядя на
Другую. Она прекрасная рассказчица, никогда не дает угаснуть беседе, я же,
напротив, все время думаю, что бы такое сказать".
Когда вы вновь остались в одиночестве, вы долго плакали. Теперь уже не
от ненависти и даже не от ревности. А от сознания собственного ничтожества.
Вам вдруг пришло в голову, что вы совсем недостойны вашего мужа: "Он увлекся
более яркой и привлекательной женщиной; разве это преступление?" Вы так
устроены, что слезы обычно знаменуют происходящий в вашей душе перелом к
лучшему. Вы справились с собой и вытерли глаза. У вас созрело решение
сразиться с Другой ее собственным оружием. Она весела? Вы тоже станете
веселой. Она пленяет своей речью? Вы попробуете сделать вашу более
содержательной, читая, чаще видясь с интересными людьми. Она водила вашего
супруга на выставки картин и кинофильмы? Разве это не по силам любой
женщине, и особенно вам?
Вы надолго сохраните ужасное воспоминание о том периоде, который
последовал за принятием этого решения. Поскольку Другая восторжествовала,
вы решили стать такой, как она. О! Вы старались целых три месяца и
причинили себе столько хлопот! Вкладывая в свои старания всю душу, вы были
достойны успеха! Но каким это кончилось провалом! Вы отважно сыграли
героическую комедию. Прикидывались беззаботной, когда сердце разрывалось от
отчаяния. Без устали придумывали развлечения на субботние и воскресные дни,
чтобы угодить мужу. Сначала он лишь взирал на вас с удивлением. "Что это на
тебя нашло? -- говорил он. -- Ты с ума сошла! Я так рад, что хотя бы в
воскресенье могу спокойно отдохнуть, а ты заставляешь меня бегать по
музеям! Нет уж, спасибо!" В другой раз он сказал: "Ты превратилась в
настоящую трещотку. Тебя невозможно остановить, болтаешь, болтаешь без
умолку. Право, ты утомляешь меня".
А сколько было пролито слез в тот день, когда, старательно выбрав
английский костюм, который, как вы полагали, одобрила бы Другая, вы с
гордостью показались в нем мужу. Сперва он ничего не заметил. Наконец вы
спросили:
-- Жак, ты ничего не говоришь... Как тебе мой костюм?
-- Ну, костюм хоть куда! -- ответил он. В эту минуту вы решили, что все
потеряно. Оставалось прекратить борьбу и признать победу Другой. Пример
одной из ваших подруг, назовем ее Третьей, принес вам спасение, раскрыв
глаза на собственные ошибки.
Вы были знакомы с Анабеллой с детства. Уже в те давние годы она
удивляла полным отсутствием характера. В общем, неплохая девочка, пожалуй,
слишком добрая, она легко поддавалась влиянию окружающих. И в частности,
вашему. Было время, когда Анабелла старалась походить на вас, подражая вашим
прическам и списывая у вас домашние задания. Позднее вы встретились вновь
-- она по-прежнему была готова плясать под дудку первого встречного. Видела
ли она, что ее друзья в восторге от какой-нибудь блондинки, она тут же шла
краситься. Замечала ли, что у модной кинозвезды короткий, мастерски
изваянный резцом божественного зодчего нос, ее тут же охватывало желание
иметь в точности такой же, и она мчалась к хирургу-косметологу. Случай вновь
столкнул ее с вами в самую трудную для вас минуту. Вы увидели, до какой
степени и точеный нос, и серебристая прядь, и наигранная веселость портили
эту горемыку. Вы точно прозрели.
"Надо быть не просто естественной, а естественной на свой лад", --
сказали вы себе.
С этого дня вы отказались от намерения уподобляться Другой. Вы
попробовали сделать ее своей приятельницей. И без труда добились этого. Не
подозревая о том, вы обладали в ее глазах большим авторитетом. Ваш муж,
оказывается, говорил ей о вас много хорошего; он ценил вас больше, чем вы
полагали. И потому стоило вам поманить Другую, как она пришла. Это привело к
курьезным переменам.
Возвращаясь со службы и заставая Другую у себя дома, ваш муж привыкал
видеть в ней уже не героиню романа, но что-то вроде предмета домашнего
обихода. Сперва эта неожиданная дружба забавляла его. Ему казалось, что он
царит над вами обеими. Но очень скоро близость между вами и Другой стала
более тесной, чем между ним и ею. Две женщины гораздо быстрее найдут общий
язык. Другая была болтлива и потому совершила оплошность. Она не удержалась
и рассказала вам, что именно порицает в вашем супруге, прибавив, что придает
гораздо большее значение дружбе с вами, нежели его мимолетной прихоти. У вас
достало благоразумия не пересказывать вашему Жаку ее слова -- они причинили
бы ему боль и задели бы самолюбие. Это было бы уже не только
предосудительным поступком, но и тактической ошибкой. Он бы вам не поверил,
поплакался бы Другой, а она бы с пеной у рта ото всего отперлась.
Вы терпеливо дожидались, пока созреют новые отношения. Лишь в одном вы
послушались советов Другой и воспользовались ее опытом. Она дала вам
нужные адреса, сказала, у кого одеваться и причесываться. И тут уж вы
постарались не подражать ей, а найти свой собственный стиль. Вами, как и ею,
руководило стремление к совершенству. И вы обрели свое совершенство. С
неописуемым счастьем вы заметили, что глаза вашего мужа с удовольствием
останавливаются на вас и что он на людях гордится вами.
С героическим упорством вы продолжали приглашать и удерживать подле
себя Другую. Следовало окончательно подорвать ее престиж. Это не заняло
много времени. Она исчерпала свои рассказы, начала повторяться. Продолжала
ли она встречаться наедине с вашим мужем? Маловероятно, ибо он больше не
лгал, рассказывая о том, как провел день. Ваш триумф оказался блистательным,
хотя и тайным: однажды, когда вы предложили мужу втроем совершить
туристическую поездку в автомобиле, ваша борьба завершилась окончательной
победой. Вы втайне ликовали. Муж с раздражением воскликнул:
-- Ну нет!.. Снова эта женщина!.. Не понимаю, что ты так с ней
носишься!
-- Разве ты сам не находил ее приятной?
-- Приятной, -- пробурчал он, -- приятной... Можно любить хорошее вино,
но зачем постоянно прополаскивать им рот... А потом, по правде говоря, мне
гораздо больше по душе быть с тобой вдвоем.
После этого Другая постепенно исчезла из вашей жизни. Встречи стали
реже. Промежутки между ними удлинились. Другая сделалась всего лишь тенью. А
потом и вовсе перестала существовать.
Ваш семейный очаг был спасен. Прощайте.
Вы спрашиваете меня, незнакомка души моей, что вам надлежит читать. Мои
советы вас, наверно, удивят. И все же следуйте им. Мой учитель Ален говорил,
что каждому из нас нужно прочесть не так уж много книг, и собственным
примером подтверждал бесспорные преимущества этого принципа. Его библиотека
состояла главным образом из сочинений нескольких выдающихся авторов:
Гомера, Горация, Тацита, Сен-Симо-на, Реца, Руссо, Наполеона (его беседы с
Лас Казом*), Стендаля, Бальзака, Жорж Санд, Виктора Гюго и, разумеется,
философов: Платона, Аристотеля, Декарта, Спинозы, Канта, Гегеля, Огюста
Конта. На протяжении своей жизни он прибавил к ним Ромена Роллана, Валери,
Клоделя, Пруста, а также Киплинга.
Выбор предельно строгий, но уж эти великие произведения он знал
превосходно. Постоянно перечитывая их, он всякий раз открывал в них новые
красоты. Он полагал, что тот, кто не способен сразу же отыскать нужную
страницу, не знает автора. В каком романе Бальзака описана первая встреча
Вотрена и Рюбампре? В каком романе читатель вновь встречается с Феликсом де
Ванденесом, когда тот уже женат? В каком томе Пруста в первый раз
упоминается септет Вентейля? Того, кто не может ответить на эти и подобные
вопросы, истинным читателем не назовешь. "Важно не найти, а сделать
найденное своим достоянием", -- говорил Валери. Та женщина, что прочла и
усвоила несколько бессмертных произведений, может считать себя более
образованной, чем та, что рассеянно и бегло просматривает в день по три
новинки.
Следует ли из этого, что не надо уделять внимания современным авторам?
Разумеется, нет; к тому же не забывайте, что некоторые из них завтра станут
знаменитыми. Но ни к чему и слишком разбрасываться. Как же поступать?
Прежде всего надо дать отстояться литературному урожаю года. Сколько книг,
провозглашенных издателем или литературным кружком шедеврами, через шесть
месяцев уже забыты! Не станем напрасно перегружать память. Обождем.
Внимательно наблюдая за происходящим в мире книг, выберем себе друзей. У
любого из нас среди современных авторов есть свои любимцы. Пусть же каждый
следит за их творчеством! Я прочитываю все, что публикуют несколько молодых
писателей, в которых я верю. Я не прочь открыть для себя и других, но не
хочу, чтобы их было слишком много. Еще захлебнусь.
Как только мы убедились в духовной или художественной ценности книги,
следует ее приобрести. Близко и всесторонне можно познакомиться только с
теми произведениями, которые у нас всегда под рукой. Для первой же встречи с
автором вполне уместно и даже разумно одолжить книгу на время. Коль скоро мы
решили "усыновить" ее, нужно даровать ей права гражданства. Жениться следует
на той и книги те купить, с которыми тебе всю жизнь хотелось бы прожить.
А как следует читать? Если книга нас захватывает, то в первый раз мы
читаем ее быстро и увлеченно. Мы просто глотаем страницы. Но в дальнейшем (а
хорошую книгу читают и перечитывают много раз) нужно читать с карандашом
или пером в руке. Ничто так не формирует вкус и верность суждений, как
привычка выписывать понравившийся отрывок или отмечать глубокую мысль. Нужно
дать себе слово ничего не пропускать при чтении писателей, которых
по-настоящему ценишь. Тот, кто в книгах Бальзака пропускает длинные
описания улиц или домов, не может считаться его истинным ценителем.
Весьма эффективный метод чтения -- "звездообразный": читатель
расширяет круг интересов, двигаясь в разных направлениях -- как бы по лучам
звезды -- от основной книги или сюжета. Пример: я читаю Пруста и восторгаюсь
им. Углубляясь в его книги, я узнаю, что сам Пруст восторгался Рескиным,
Жорж Санд. Приступаю к Рескину и Санд: то, что такой читатель, как Пруст,
находил хорошим, не может оставить равнодушным и меня. Благодаря Шатобриану
я познакомился с Жубером. А Шарль Дю Бо натолкнул меня на "Дважды
потерянную Эвридику". Морис Баринг в свое время приобщил меня к Чехову, к
Гоголю. Таким образом и возникают узы духовной дружбы. Пора и вам
определить свое место. Прощайте.
Я пишу вам, пристроив бумагу на коленях, в поезде Марсель -- Ницца.
Небо -- ярко-синее, без единого облачка. Когда-то, ища защиты от сарацин,
люди возвели на вершинах холмов небольшие укрепленные города, плитами
вымостили улицы. Позолоченные солнцем скалистые гребни холмов отличаются
строгими геометрическими линиями, которые встретишь только в Провансе и в
Греции. Взору открывается чудесное зрелище, но двое мужчин в моем купе ни
разу не удостоили его взглядом. С карандашами в руках они сосредоточенно
решают кроссворд.
-- То, чего, быть может, не произойдет... -- бормочет один.
-- Возможное, -- отвечает другой.
-- Подходит! -- радостно восклицает первый. Я наблюдаю за ними, слегла
удивляясь их суетному упорству. Хотя скорее не прав я. Газеты по мудрости
своей предлагают читателям решать кроссворды, подобно тому как церковь по
своей бесконечной предусмотрительности предписывала верующим перебирать
четки. И то и другое -- превосходное лекарство, с помощью которого человек
избавляется от навязчивых мыслей, тяжелых дум и рефлексии -- худшей из
пыток.
Вам, прекрасная незнакомка, как и мне, как и всем нам, знакомы эти
мучительные неотвязные раздумья, которые буравят наш мозг и уничтожают
всякую иную мысль. О чем они? Вариантов бесконечно много. Муж устроил вам
сцену ревности и был, как видно, очень рассержен; вы неосмотрительно
поддались соблазну и теперь не знаете, как покрыть расходы, вызванные
неожиданной покупкой; вам передали враждебные и жестокие слова, сказанные по
вашему поводу женщи
ной, которую вы считали своей приятельницей Все это не столь уж
трагично, месяц спустя эти переживания покажутся вам смешными. Но сейчас вы
не в силах избавиться от них. Вас гложут навязчивые идеи, вы буквально
заболеваете. Лекарство необходимо.
Где искать его? Наши думы, увы, полностью неподвластны нашей воле. Вы
гоните от себя непрошеную мысль, но тщетно. Она возвращается, как
надоедливый комар. И все же, если избавиться от нее вы не в силах,
попробуйте усыпить ее, заняв свой ум другими мыслями или углубившись в
механические, всецело поглощающие вас занятия. Кроссворд, вязанье, бридж,
канаста, любая игра, любой труд, требующие напряженного внимания, -- все
это служит лекарством. Попав во власть навязчивой идеи, обманите ваш
собственный ум. Беспрестанно занимайте его чем-нибудь. Мало-помалу
невыносимая вибрация в мозгу ослабеет, отдалится, замрет. Ни одна мысль,
если ее не питать, не устоит перед временем. Немного терпения, немного
настойчивости -- и отвлекающие средства возьмут верх. Спасибо тебе,
кроссворд!
Остается одна опасность -- ночь. Я вижу, как вы судорожно
поворачиваетесь с боку на бок в постели, точно рыба, вытащенная из воды, и
напрасно призываете к себе сон. В темноте навязчивая мысль превращается в
неотступный призрак. В такие минуты наше лекарство менее действенно. Читать?
Надо еще суметь следить за ходом повествования... Закрыть глаза и считать
воображаемых баранов? Это помогает лишь англичанам, да еще, быть может,
пастухам.
У меня самого есть три рецепта против бессонницы. Первый: воспоминания
о различных эпизодах моего детства или отрочества. Они прогоняют навязчивую
идею, ибо события, породившие ее, произошли позднее, чем те, которые я
воскрешаю в памяти, и не вписываются в рамки прошлого. Но чтобы приковать
все внимание к этим эпизодам, нужно большое упорство.
Второй способ -- сосредоточенно наблюдать за световыми пятнами,
которые всегда возникают перед глазами, если смежить веки, и стараться
узнавать в их очертаниях людей или предметы. Через какое-то время эти образы
навевают сон. Вот вы и сдвинулись с мертвой точки.
Третий способ -- самый простой -- попросить у вашего врача что-нибудь
усыпляющее. Таблетка снотворного куда менее опасна, чем бессонница. Словом,
никогда не позволяйте навязчивой идее овладевать вами. Она сведет вас с ума.
А это было бы досадно! Прощайте.
Вы порицаете меня, querida, за мой оптимизм. Да, я оптимист. Я склонен
думать, что все уладится. "Если бы ты летел в пропасть, -- говорил мне на
войне один из моих товарищей, -- то, наверное, считал бы, что дно ее устлано
стегаными одеялами, и был бы относительно спокоен до тех пор, пока не
ударился".
Преувеличение! Я не считаю, как Панглос у Вольтера', что все к лучшему
в нашем лучшем из миров. Мне ведомы страшные стороны и тяготы жизни, я не
был ими обделен.
Однако, во-первых, я не думаю, что жизнь совершенно дурна. Это далеко
не так. Я отказываюсь считать условия человеческого существования
"ужасными". Правда, они весьма необычны; правда, что мы вращаемся на
комочке грязи в бесконечном пространстве, не слишком понимая для чего;
правда, что мы непременно умрем. Таково действительное положение вещей, и
его нужно принимать с мужеством. Да, мы вращаемся на комочке грязи. Проблема
в ином: что мы можем и что должны сделать, обретаясь на нем?
Во-вторых, я оптимист, ибо считаю возможным что-то совершить на земле,
улучшить свою собственную жизнь и -- в более широком смысле -- жизнь рода
людского. Я считаю, что огромный прогресс уже достигнут. Человек в большой
мере покорил природу. Его власть над миром вещей несравненно возросла.
Пессимист возразит: "Да, но все эти замечательные открытия используются
исключительно для военных целей, и человечество находится на грани
самоуничтожения". Не думаю, что это неизбежно. В какой-то степени это
зависит от нас самих, и в конечном счете мой оптимизм покоится на вере в
человеческую природу. Я знаю, что человеку присуще величие, что можно
взывать к тому лучшему, что есть в каждом из нас. Словом, лучше говорить с
человеком о его свободе, чем о его рабстве.
В-третьих, я признаю, что мое первое побуждение перед лицом какого-либо
события -- это стремление понять то хорошее, что оно несет с собой, а не
плохое. Пример: по воле обстоятельств я поссорился с влиятельным человеком.
Пессимист подумал бы: "Какая незадача! Это повредит моей карьере". Я же
говорю себе: "Какая удача! Я избавился от этого болвана". Такова суть моего
относительного оптимизма. Мы оба -- Ален, а вслед за ним и я -- поклялись
оставаться оптимистами, ибо, если не поставить себе за правило во что бы то
ни стало быть оптимистом, тотчас же будет оправдан самый мрачный пессимизм.
Ибо если человек впадает в отчаяние или предается плохому настроению, то это
неминуемо ведет его к невзгодам и неудачам. Если я боюсь упасть, то
непременно упаду;
это именуется головокружением, и оно присуще как целым народам, так и
отдельным людям. Если я считаю, что ничего не могу изменить в делах моей
страны, я и впрямь ничего не смогу. Порядок, вещей таков, что я сам создаю и
ясную погоду, и грозу -- прежде всего в себе самом, но и вокруг себя тоже.
Пессимизм заразен. Если я полагаю, что мой сосед непорядочен, и отношусь к
нему с недоверием, он и будет таким по моей вине. Вселять в людей надежду, а
не страх -- вот в чем секрет античных мудрецов. Наши нынешние мудрецы,
напротив, вселяют в людей отчаяние, но я не думаю, что они так уж мудры.
-- Вот как! -- возражает пессимист. -- Вы считаете, что вера в людей, в
жизнь и есть мудрость? А не стала ли она для вас причиной ужасных
разочарований? Не сделалась ли она для вас источником слабости в
непрекращающейся битве, чье имя -- жизнь? Не станови
лись ли вы жертвой людей злых, так долго отказываясь считать их злыми?
Да, признаю, я испытал немало жестоких разочарований. В особенности за
последние десять лет, отмеченных ужасами нацизма, кровавой пропастью,
разделившей надвое мою страну, изгнанием, арестом близких, разграблением
моего дома, предательством -- в тяжелые минуты -- со стороны некоторых
друзей; все это дало мне немало веских оснований для того, чтобы усомниться
в совершенстве этого мира.
Но ведь я никогда и не верил в его совершенство. Я всегда знал, что
есть скверные люди (кстати, как правило, это глупцы или неудачники); я
всегда знал, что в годину бедствий толпа может сделаться свирепой и тупой.
Мой оптимизм заключался и поныне заключается только вот в чем: я верю, что
мы способны в известной мере влиять на события и что, если даже, несмотря на
все наши усилия, нам придется пережить беду, мы можем восторжествовать над
нею, если достойно ее перенесем. Декарт сказал об этом лучше, нежели я: "Я
взял себе за правило стараться одолевать не столько судьбу, сколько самого
себя, и изменять не столько мировой порядок, сколько свои собственные
устремления". Любить окружающих меня хороших людей, избегать дурных,
радоваться добру, достойно сносить зло, уметь забывать -- вот в чем мой
оптимизм. Он помог мне в жизни. Да поможет он также и вам. Прощайте.
Более века тому назад одна высокоодаренная женщина, та самая, которую
вы не жалуете, сударыня, -- Жорж Санд -- мужественно вела борьбу за
эмансипацию женщин. Внесем ясность: требования Жорж Санд ни в коей мере не
удовлетворили бы женщин нашего времени. Ее не интересовало политическое
равенство полов, поскольку она не считала его ни возможным, ни желательным.
Она требовала прежде всего равенства в области чувств.
Что она под этим понимала? Что женщина нс должна быть вынуждаема
отдаваться без любви. Вынужденное соединение людей казалось Жорж Санд
преступным и кощунственным, даже если оно освящалось браком: "Женщина
должна иметь право отказа. Я утверждаю, я верю, что надо или любить всем
"Остерегайся... Мужчины должны испытывать волнение и любопытство. Если
ты перестанешь быть для мужа тайной, он начнет искать ее в другом месте..."
А меж тем мне было просто, мне и сейчас еще так просто пробудить в нем
ревность... Не совершая ничего дурного... Просто с меньшим равнодушием
относиться к нежным признаниям других мужчин. Некоторые его друзья искали и
все еще ищут случая поухаживать за мной. "Можно зайти к вам вечерком?" --
спрашивают они. -- "Могу ли я сводить вас в театр, пока Жак в деловой
поездке?" Я всегда отказывалась, раз и навсегда решив неукоснительно
соблюдать мужу верность. А если бы я принимала их ухаживания, если бы он в
свой черед слегка помучился, разве это не напомнило бы ему, что и его жена
вызывает интерес у других мужчин, что и она может нравиться?"
У вас достало благоразумия отбросить этот план. Он был нелеп и опасен.
Нелеп, ибо нельзя неволить собственную натуру. Как бы ни был он виноват, вы
любили мужа, а его друзья, стоило позволить им больше свободы, быстро
вызвали бы у вас омерзение. Опасен, так как нельзя предугадать реакцию
вашего супруга. Огорчится ли он, будет ли раскаиваться, если у него появятся
основания опасаться вашего увлечения? Как знать? Не получится ли наоборот?
Будучи без ума от Другой, он подумает: "Тем хуже для моей жены! До сих пор
я ее щадил. Но коль скоро она сама не старается спасти нашу семью, незачем
церемониться. Освободим друг друга".
Кокетство -- оружие обоюдоострое. Оно ранит ту, которая, взявшись за
него, совершит неловкое движение. Вы поняли это. "Но как же поступить?" --
ломали вы себе голову, обедая в одиночестве и по-прежнему предаваясь
горестным раздумьям.
"Обедают ли они сейчас вместе? О чем они говорят? Рассказывает ли он
ей о той сцене, что я ему вчера закатила, и -- по контрасту со мной, с теми
воплями, которые я, не помня себя, испускала, -- не кажется ли она ему
прибежищем, где царят покой, нежность, счастье?.. Я наговорила о ней столько
дурного, все, что думала; наедине же с самой собой надо признать, что в моих
словах не было ни объективности, ни справедливости. Я судила о ней как
соперница, а не как здравомыслящая женщина. Постараюсь разобраться... Если
бы я не считала эту женщину врагом, способным погубить мое счастье, что бы я
о ней думала?"
И тогда вы совершили героическое усилие, чтобы взять себя в руки и
взглянуть фактам в лицо; вечером, вернувшись домой, ваш муж с изумлением --
и облегчением -- нашел вас совершенно спокойной. Вы не задали ему ни одного
вопроса. Он сам, по собственной воле, с трогательной неловкостью признался,
что совершенно случайно встретил Другую на выставке картин. Вы не стали
спрашивать, каким чудом он, всегда столь далекий от изящных искусств,
оказался на выставке. Напротив, вы сказали, что, коль скоро эта
супружеская пара ему так мила, было бы очень славно пригласить и мужа и
жену к обеду или к ужину. Он был поражен и даже стал возражать.
-- Ты так считаешь? -- усомнился он. -- Но ее муж такой скучный! Она,
конечно, женщина приятная, однако совсем другого склада, чем ты. Ведь она
тебе не понравилась. Мне не хотелось бы навязывать тебе ее общество.
Вы начали убеждать его, что он ошибается: накануне вечером усталость
вызвала у вас раздражение, но, в сущности, вы ничего не имеете против
Другой, наоборот; после упорной борьбы вы одержали верх, настояв на
приглашении. То был вдвойне ловкий шаг. Вводя эту супружескую чету к себе в
дом, вы резонно полагали, что лишите Соперницу притягательности тайны,
прелести запретного плода. А главное, вы хотели вновь увидеть ее,
присмотреться к ней и попытаться понять, чем же именно она привлекает вашего
мужа.
Письмо третье
Итак, Другая пришла к вам в гости; вы приняли ее весьма любезно, как
следует рассмотрели, внимательно выслушали, стараясь оценить ее так, как
оценил бы посторонний или влюбленный в нее человек. Испытание было
мучительным, но полезным. Вы подметили множество черточек, которые
ускользнули от вас при первой встрече. После ее ухода, в ночной тишине,
когда ваш муж уже спал, вы подвели итог вечеру.
"Она не более хороша собой, чем я, но умело пользуется своей красотой.
У нее прекрасный вкус. Ее бежевое шерстяное платье, красный поясок, берет
-- все тщательно изучено, искусно подогнано, безупречно... Может быть, дело
в деньгах? Нет, и платье и берет не из дорогого магазина. Просто они выбраны
с любовью. Сразу видно, что она стремится превратить себя в произведение
искусства. Будем откровенны: в большой мере она в этом преуспела.
И вот еще что: я начинаю понимать, чем же она так привлекает Жака. Сама
я застенчива и молчалива. Кроме тех минут, когда я испытываю сильный гнев
или огромное счастье -- тогда я сама на себя не похожа, -- я редко выражаю
свои чувства. Это не моя вина. Так уж меня воспитали родители, люди суровые.
Вид у меня всегда чопорный, да так оно и есть. Другая же -- сама
естественность. Мой муж привел при ней слова Стендаля (Жак цитирует
Стендаля! Это меня пугает... хотя и выглядит смешно!): "Я так люблю все
естественное, что останавливаюсь на улице поглядеть, как собака гложет
кость". Она проговорила: "Метко сказано!" Сама она ест и пьет с нескрываемым
удовольствием. Очень красочно говорит о цветах и фруктах. Чувственность
можно, оказывается, выражать с большим изяществом. Я это поняла, глядя на
Другую. Она прекрасная рассказчица, никогда не дает угаснуть беседе, я же,
напротив, все время думаю, что бы такое сказать".
Когда вы вновь остались в одиночестве, вы долго плакали. Теперь уже не
от ненависти и даже не от ревности. А от сознания собственного ничтожества.
Вам вдруг пришло в голову, что вы совсем недостойны вашего мужа: "Он увлекся
более яркой и привлекательной женщиной; разве это преступление?" Вы так
устроены, что слезы обычно знаменуют происходящий в вашей душе перелом к
лучшему. Вы справились с собой и вытерли глаза. У вас созрело решение
сразиться с Другой ее собственным оружием. Она весела? Вы тоже станете
веселой. Она пленяет своей речью? Вы попробуете сделать вашу более
содержательной, читая, чаще видясь с интересными людьми. Она водила вашего
супруга на выставки картин и кинофильмы? Разве это не по силам любой
женщине, и особенно вам?
Вы надолго сохраните ужасное воспоминание о том периоде, который
последовал за принятием этого решения. Поскольку Другая восторжествовала,
вы решили стать такой, как она. О! Вы старались целых три месяца и
причинили себе столько хлопот! Вкладывая в свои старания всю душу, вы были
достойны успеха! Но каким это кончилось провалом! Вы отважно сыграли
героическую комедию. Прикидывались беззаботной, когда сердце разрывалось от
отчаяния. Без устали придумывали развлечения на субботние и воскресные дни,
чтобы угодить мужу. Сначала он лишь взирал на вас с удивлением. "Что это на
тебя нашло? -- говорил он. -- Ты с ума сошла! Я так рад, что хотя бы в
воскресенье могу спокойно отдохнуть, а ты заставляешь меня бегать по
музеям! Нет уж, спасибо!" В другой раз он сказал: "Ты превратилась в
настоящую трещотку. Тебя невозможно остановить, болтаешь, болтаешь без
умолку. Право, ты утомляешь меня".
А сколько было пролито слез в тот день, когда, старательно выбрав
английский костюм, который, как вы полагали, одобрила бы Другая, вы с
гордостью показались в нем мужу. Сперва он ничего не заметил. Наконец вы
спросили:
-- Жак, ты ничего не говоришь... Как тебе мой костюм?
-- Ну, костюм хоть куда! -- ответил он. В эту минуту вы решили, что все
потеряно. Оставалось прекратить борьбу и признать победу Другой. Пример
одной из ваших подруг, назовем ее Третьей, принес вам спасение, раскрыв
глаза на собственные ошибки.
Вы были знакомы с Анабеллой с детства. Уже в те давние годы она
удивляла полным отсутствием характера. В общем, неплохая девочка, пожалуй,
слишком добрая, она легко поддавалась влиянию окружающих. И в частности,
вашему. Было время, когда Анабелла старалась походить на вас, подражая вашим
прическам и списывая у вас домашние задания. Позднее вы встретились вновь
-- она по-прежнему была готова плясать под дудку первого встречного. Видела
ли она, что ее друзья в восторге от какой-нибудь блондинки, она тут же шла
краситься. Замечала ли, что у модной кинозвезды короткий, мастерски
изваянный резцом божественного зодчего нос, ее тут же охватывало желание
иметь в точности такой же, и она мчалась к хирургу-косметологу. Случай вновь
столкнул ее с вами в самую трудную для вас минуту. Вы увидели, до какой
степени и точеный нос, и серебристая прядь, и наигранная веселость портили
эту горемыку. Вы точно прозрели.
"Надо быть не просто естественной, а естественной на свой лад", --
сказали вы себе.
С этого дня вы отказались от намерения уподобляться Другой. Вы
попробовали сделать ее своей приятельницей. И без труда добились этого. Не
подозревая о том, вы обладали в ее глазах большим авторитетом. Ваш муж,
оказывается, говорил ей о вас много хорошего; он ценил вас больше, чем вы
полагали. И потому стоило вам поманить Другую, как она пришла. Это привело к
курьезным переменам.
Возвращаясь со службы и заставая Другую у себя дома, ваш муж привыкал
видеть в ней уже не героиню романа, но что-то вроде предмета домашнего
обихода. Сперва эта неожиданная дружба забавляла его. Ему казалось, что он
царит над вами обеими. Но очень скоро близость между вами и Другой стала
более тесной, чем между ним и ею. Две женщины гораздо быстрее найдут общий
язык. Другая была болтлива и потому совершила оплошность. Она не удержалась
и рассказала вам, что именно порицает в вашем супруге, прибавив, что придает
гораздо большее значение дружбе с вами, нежели его мимолетной прихоти. У вас
достало благоразумия не пересказывать вашему Жаку ее слова -- они причинили
бы ему боль и задели бы самолюбие. Это было бы уже не только
предосудительным поступком, но и тактической ошибкой. Он бы вам не поверил,
поплакался бы Другой, а она бы с пеной у рта ото всего отперлась.
Вы терпеливо дожидались, пока созреют новые отношения. Лишь в одном вы
послушались советов Другой и воспользовались ее опытом. Она дала вам
нужные адреса, сказала, у кого одеваться и причесываться. И тут уж вы
постарались не подражать ей, а найти свой собственный стиль. Вами, как и ею,
руководило стремление к совершенству. И вы обрели свое совершенство. С
неописуемым счастьем вы заметили, что глаза вашего мужа с удовольствием
останавливаются на вас и что он на людях гордится вами.
С героическим упорством вы продолжали приглашать и удерживать подле
себя Другую. Следовало окончательно подорвать ее престиж. Это не заняло
много времени. Она исчерпала свои рассказы, начала повторяться. Продолжала
ли она встречаться наедине с вашим мужем? Маловероятно, ибо он больше не
лгал, рассказывая о том, как провел день. Ваш триумф оказался блистательным,
хотя и тайным: однажды, когда вы предложили мужу втроем совершить
туристическую поездку в автомобиле, ваша борьба завершилась окончательной
победой. Вы втайне ликовали. Муж с раздражением воскликнул:
-- Ну нет!.. Снова эта женщина!.. Не понимаю, что ты так с ней
носишься!
-- Разве ты сам не находил ее приятной?
-- Приятной, -- пробурчал он, -- приятной... Можно любить хорошее вино,
но зачем постоянно прополаскивать им рот... А потом, по правде говоря, мне
гораздо больше по душе быть с тобой вдвоем.
После этого Другая постепенно исчезла из вашей жизни. Встречи стали
реже. Промежутки между ними удлинились. Другая сделалась всего лишь тенью. А
потом и вовсе перестала существовать.
Ваш семейный очаг был спасен. Прощайте.
Вы спрашиваете меня, незнакомка души моей, что вам надлежит читать. Мои
советы вас, наверно, удивят. И все же следуйте им. Мой учитель Ален говорил,
что каждому из нас нужно прочесть не так уж много книг, и собственным
примером подтверждал бесспорные преимущества этого принципа. Его библиотека
состояла главным образом из сочинений нескольких выдающихся авторов:
Гомера, Горация, Тацита, Сен-Симо-на, Реца, Руссо, Наполеона (его беседы с
Лас Казом*), Стендаля, Бальзака, Жорж Санд, Виктора Гюго и, разумеется,
философов: Платона, Аристотеля, Декарта, Спинозы, Канта, Гегеля, Огюста
Конта. На протяжении своей жизни он прибавил к ним Ромена Роллана, Валери,
Клоделя, Пруста, а также Киплинга.
Выбор предельно строгий, но уж эти великие произведения он знал
превосходно. Постоянно перечитывая их, он всякий раз открывал в них новые
красоты. Он полагал, что тот, кто не способен сразу же отыскать нужную
страницу, не знает автора. В каком романе Бальзака описана первая встреча
Вотрена и Рюбампре? В каком романе читатель вновь встречается с Феликсом де
Ванденесом, когда тот уже женат? В каком томе Пруста в первый раз
упоминается септет Вентейля? Того, кто не может ответить на эти и подобные
вопросы, истинным читателем не назовешь. "Важно не найти, а сделать
найденное своим достоянием", -- говорил Валери. Та женщина, что прочла и
усвоила несколько бессмертных произведений, может считать себя более
образованной, чем та, что рассеянно и бегло просматривает в день по три
новинки.
Следует ли из этого, что не надо уделять внимания современным авторам?
Разумеется, нет; к тому же не забывайте, что некоторые из них завтра станут
знаменитыми. Но ни к чему и слишком разбрасываться. Как же поступать?
Прежде всего надо дать отстояться литературному урожаю года. Сколько книг,
провозглашенных издателем или литературным кружком шедеврами, через шесть
месяцев уже забыты! Не станем напрасно перегружать память. Обождем.
Внимательно наблюдая за происходящим в мире книг, выберем себе друзей. У
любого из нас среди современных авторов есть свои любимцы. Пусть же каждый
следит за их творчеством! Я прочитываю все, что публикуют несколько молодых
писателей, в которых я верю. Я не прочь открыть для себя и других, но не
хочу, чтобы их было слишком много. Еще захлебнусь.
Как только мы убедились в духовной или художественной ценности книги,
следует ее приобрести. Близко и всесторонне можно познакомиться только с
теми произведениями, которые у нас всегда под рукой. Для первой же встречи с
автором вполне уместно и даже разумно одолжить книгу на время. Коль скоро мы
решили "усыновить" ее, нужно даровать ей права гражданства. Жениться следует
на той и книги те купить, с которыми тебе всю жизнь хотелось бы прожить.
А как следует читать? Если книга нас захватывает, то в первый раз мы
читаем ее быстро и увлеченно. Мы просто глотаем страницы. Но в дальнейшем (а
хорошую книгу читают и перечитывают много раз) нужно читать с карандашом
или пером в руке. Ничто так не формирует вкус и верность суждений, как
привычка выписывать понравившийся отрывок или отмечать глубокую мысль. Нужно
дать себе слово ничего не пропускать при чтении писателей, которых
по-настоящему ценишь. Тот, кто в книгах Бальзака пропускает длинные
описания улиц или домов, не может считаться его истинным ценителем.
Весьма эффективный метод чтения -- "звездообразный": читатель
расширяет круг интересов, двигаясь в разных направлениях -- как бы по лучам
звезды -- от основной книги или сюжета. Пример: я читаю Пруста и восторгаюсь
им. Углубляясь в его книги, я узнаю, что сам Пруст восторгался Рескиным,
Жорж Санд. Приступаю к Рескину и Санд: то, что такой читатель, как Пруст,
находил хорошим, не может оставить равнодушным и меня. Благодаря Шатобриану
я познакомился с Жубером. А Шарль Дю Бо натолкнул меня на "Дважды
потерянную Эвридику". Морис Баринг в свое время приобщил меня к Чехову, к
Гоголю. Таким образом и возникают узы духовной дружбы. Пора и вам
определить свое место. Прощайте.
Я пишу вам, пристроив бумагу на коленях, в поезде Марсель -- Ницца.
Небо -- ярко-синее, без единого облачка. Когда-то, ища защиты от сарацин,
люди возвели на вершинах холмов небольшие укрепленные города, плитами
вымостили улицы. Позолоченные солнцем скалистые гребни холмов отличаются
строгими геометрическими линиями, которые встретишь только в Провансе и в
Греции. Взору открывается чудесное зрелище, но двое мужчин в моем купе ни
разу не удостоили его взглядом. С карандашами в руках они сосредоточенно
решают кроссворд.
-- То, чего, быть может, не произойдет... -- бормочет один.
-- Возможное, -- отвечает другой.
-- Подходит! -- радостно восклицает первый. Я наблюдаю за ними, слегла
удивляясь их суетному упорству. Хотя скорее не прав я. Газеты по мудрости
своей предлагают читателям решать кроссворды, подобно тому как церковь по
своей бесконечной предусмотрительности предписывала верующим перебирать
четки. И то и другое -- превосходное лекарство, с помощью которого человек
избавляется от навязчивых мыслей, тяжелых дум и рефлексии -- худшей из
пыток.
Вам, прекрасная незнакомка, как и мне, как и всем нам, знакомы эти
мучительные неотвязные раздумья, которые буравят наш мозг и уничтожают
всякую иную мысль. О чем они? Вариантов бесконечно много. Муж устроил вам
сцену ревности и был, как видно, очень рассержен; вы неосмотрительно
поддались соблазну и теперь не знаете, как покрыть расходы, вызванные
неожиданной покупкой; вам передали враждебные и жестокие слова, сказанные по
вашему поводу женщи
ной, которую вы считали своей приятельницей Все это не столь уж
трагично, месяц спустя эти переживания покажутся вам смешными. Но сейчас вы
не в силах избавиться от них. Вас гложут навязчивые идеи, вы буквально
заболеваете. Лекарство необходимо.
Где искать его? Наши думы, увы, полностью неподвластны нашей воле. Вы
гоните от себя непрошеную мысль, но тщетно. Она возвращается, как
надоедливый комар. И все же, если избавиться от нее вы не в силах,
попробуйте усыпить ее, заняв свой ум другими мыслями или углубившись в
механические, всецело поглощающие вас занятия. Кроссворд, вязанье, бридж,
канаста, любая игра, любой труд, требующие напряженного внимания, -- все
это служит лекарством. Попав во власть навязчивой идеи, обманите ваш
собственный ум. Беспрестанно занимайте его чем-нибудь. Мало-помалу
невыносимая вибрация в мозгу ослабеет, отдалится, замрет. Ни одна мысль,
если ее не питать, не устоит перед временем. Немного терпения, немного
настойчивости -- и отвлекающие средства возьмут верх. Спасибо тебе,
кроссворд!
Остается одна опасность -- ночь. Я вижу, как вы судорожно
поворачиваетесь с боку на бок в постели, точно рыба, вытащенная из воды, и
напрасно призываете к себе сон. В темноте навязчивая мысль превращается в
неотступный призрак. В такие минуты наше лекарство менее действенно. Читать?
Надо еще суметь следить за ходом повествования... Закрыть глаза и считать
воображаемых баранов? Это помогает лишь англичанам, да еще, быть может,
пастухам.
У меня самого есть три рецепта против бессонницы. Первый: воспоминания
о различных эпизодах моего детства или отрочества. Они прогоняют навязчивую
идею, ибо события, породившие ее, произошли позднее, чем те, которые я
воскрешаю в памяти, и не вписываются в рамки прошлого. Но чтобы приковать
все внимание к этим эпизодам, нужно большое упорство.
Второй способ -- сосредоточенно наблюдать за световыми пятнами,
которые всегда возникают перед глазами, если смежить веки, и стараться
узнавать в их очертаниях людей или предметы. Через какое-то время эти образы
навевают сон. Вот вы и сдвинулись с мертвой точки.
Третий способ -- самый простой -- попросить у вашего врача что-нибудь
усыпляющее. Таблетка снотворного куда менее опасна, чем бессонница. Словом,
никогда не позволяйте навязчивой идее овладевать вами. Она сведет вас с ума.
А это было бы досадно! Прощайте.
Вы порицаете меня, querida, за мой оптимизм. Да, я оптимист. Я склонен
думать, что все уладится. "Если бы ты летел в пропасть, -- говорил мне на
войне один из моих товарищей, -- то, наверное, считал бы, что дно ее устлано
стегаными одеялами, и был бы относительно спокоен до тех пор, пока не
ударился".
Преувеличение! Я не считаю, как Панглос у Вольтера', что все к лучшему
в нашем лучшем из миров. Мне ведомы страшные стороны и тяготы жизни, я не
был ими обделен.
Однако, во-первых, я не думаю, что жизнь совершенно дурна. Это далеко
не так. Я отказываюсь считать условия человеческого существования
"ужасными". Правда, они весьма необычны; правда, что мы вращаемся на
комочке грязи в бесконечном пространстве, не слишком понимая для чего;
правда, что мы непременно умрем. Таково действительное положение вещей, и
его нужно принимать с мужеством. Да, мы вращаемся на комочке грязи. Проблема
в ином: что мы можем и что должны сделать, обретаясь на нем?
Во-вторых, я оптимист, ибо считаю возможным что-то совершить на земле,
улучшить свою собственную жизнь и -- в более широком смысле -- жизнь рода
людского. Я считаю, что огромный прогресс уже достигнут. Человек в большой
мере покорил природу. Его власть над миром вещей несравненно возросла.
Пессимист возразит: "Да, но все эти замечательные открытия используются
исключительно для военных целей, и человечество находится на грани
самоуничтожения". Не думаю, что это неизбежно. В какой-то степени это
зависит от нас самих, и в конечном счете мой оптимизм покоится на вере в
человеческую природу. Я знаю, что человеку присуще величие, что можно
взывать к тому лучшему, что есть в каждом из нас. Словом, лучше говорить с
человеком о его свободе, чем о его рабстве.
В-третьих, я признаю, что мое первое побуждение перед лицом какого-либо
события -- это стремление понять то хорошее, что оно несет с собой, а не
плохое. Пример: по воле обстоятельств я поссорился с влиятельным человеком.
Пессимист подумал бы: "Какая незадача! Это повредит моей карьере". Я же
говорю себе: "Какая удача! Я избавился от этого болвана". Такова суть моего
относительного оптимизма. Мы оба -- Ален, а вслед за ним и я -- поклялись
оставаться оптимистами, ибо, если не поставить себе за правило во что бы то
ни стало быть оптимистом, тотчас же будет оправдан самый мрачный пессимизм.
Ибо если человек впадает в отчаяние или предается плохому настроению, то это
неминуемо ведет его к невзгодам и неудачам. Если я боюсь упасть, то
непременно упаду;
это именуется головокружением, и оно присуще как целым народам, так и
отдельным людям. Если я считаю, что ничего не могу изменить в делах моей
страны, я и впрямь ничего не смогу. Порядок, вещей таков, что я сам создаю и
ясную погоду, и грозу -- прежде всего в себе самом, но и вокруг себя тоже.
Пессимизм заразен. Если я полагаю, что мой сосед непорядочен, и отношусь к
нему с недоверием, он и будет таким по моей вине. Вселять в людей надежду, а
не страх -- вот в чем секрет античных мудрецов. Наши нынешние мудрецы,
напротив, вселяют в людей отчаяние, но я не думаю, что они так уж мудры.
-- Вот как! -- возражает пессимист. -- Вы считаете, что вера в людей, в
жизнь и есть мудрость? А не стала ли она для вас причиной ужасных
разочарований? Не сделалась ли она для вас источником слабости в
непрекращающейся битве, чье имя -- жизнь? Не станови
лись ли вы жертвой людей злых, так долго отказываясь считать их злыми?
Да, признаю, я испытал немало жестоких разочарований. В особенности за
последние десять лет, отмеченных ужасами нацизма, кровавой пропастью,
разделившей надвое мою страну, изгнанием, арестом близких, разграблением
моего дома, предательством -- в тяжелые минуты -- со стороны некоторых
друзей; все это дало мне немало веских оснований для того, чтобы усомниться
в совершенстве этого мира.
Но ведь я никогда и не верил в его совершенство. Я всегда знал, что
есть скверные люди (кстати, как правило, это глупцы или неудачники); я
всегда знал, что в годину бедствий толпа может сделаться свирепой и тупой.
Мой оптимизм заключался и поныне заключается только вот в чем: я верю, что
мы способны в известной мере влиять на события и что, если даже, несмотря на
все наши усилия, нам придется пережить беду, мы можем восторжествовать над
нею, если достойно ее перенесем. Декарт сказал об этом лучше, нежели я: "Я
взял себе за правило стараться одолевать не столько судьбу, сколько самого
себя, и изменять не столько мировой порядок, сколько свои собственные
устремления". Любить окружающих меня хороших людей, избегать дурных,
радоваться добру, достойно сносить зло, уметь забывать -- вот в чем мой
оптимизм. Он помог мне в жизни. Да поможет он также и вам. Прощайте.
Более века тому назад одна высокоодаренная женщина, та самая, которую
вы не жалуете, сударыня, -- Жорж Санд -- мужественно вела борьбу за
эмансипацию женщин. Внесем ясность: требования Жорж Санд ни в коей мере не
удовлетворили бы женщин нашего времени. Ее не интересовало политическое
равенство полов, поскольку она не считала его ни возможным, ни желательным.
Она требовала прежде всего равенства в области чувств.
Что она под этим понимала? Что женщина нс должна быть вынуждаема
отдаваться без любви. Вынужденное соединение людей казалось Жорж Санд
преступным и кощунственным, даже если оно освящалось браком: "Женщина
должна иметь право отказа. Я утверждаю, я верю, что надо или любить всем