Страница:
Брюн вывела услышанные имена на стене, так она их лучше запомнит. Раньше она всегда повторяла все вслух. Рейнджер Боуи. Какое странное имя. Она не помнила, чтобы на корабле пираты так называли друг друга, кажется, они вообще не называли никаких имен.
Невзрачного вида мужчина в клетчатой рубашке подошел к стойке бара и позвал бармена. Рядом с ним двое других обсуждали политику капитана.
— Конечно, мы свободные мужчины, но зачем тревожить муравейник? Я не настолько глуп…
— Ты считаешь капитана глупым?
— Я считаю, что одно дело захватывать женщин с других планет для наших нужд, и совсем другое — эта, именно эта… А потом еще хвастаться напропалую, так беды не оберешься.
— Еще одно доказательство нашей мощи. — Говоривший повернулся к мужчине в клетчатой рубашке: — А ты что скажешь, брат?
— Я слышал, у нее желтые волосы. Первый спорщик фыркнул.
— Это всем прекрасно известно. Все надеются, что она передаст цвет волос детям.
Раздался голос из глубины бара:
— Вы там говорите о бабе из космоса? О желтоволосой потаскухе? Она родила двойню, слышали? Одного рыжего, другого черноволосого. Может, от разных отцов.
— Не может быть! — Мужчина в клетчатой рубашке широко раскрыл глаза — типичный деревенский простофиля, приехавший в город на праздник.
— Могу поспорить. Ее еще два месяца будут держать взаперти. Говорят, что так как у нее двойня, то и кормить их надо дольше, родились они меньше обычного.
— А-а-а, а я-то надеялся. — Мужчины переглянулись с лукавым видом. У этого парня наверняка только одна жена, да и та простушка.
— Ну кто же против? Не так уж много у нас блондинок. Ты можешь записаться в очередь. Сегодня как раз смотрины, если хочешь, можешь пойти взглянуть, стоит ли за такую платить налог.
— Пока я не записался раньше тебя.
— Детские ясли на Крокетт-стрит.
Он был не единственным, кто хотел посмотреть на немую блондинку из чужого мира, принесшую двойню. Было доказано, что у двойняшек разные отцы, а значит, женщина снова могла родить двоих. Женщина, способная на такое, пробуждала в мужчинах еще больший интерес. Он взял номерок и, когда выкрикнули его номер, вошел в комнату вместе с несколькими другими мужчинами.
Сначала он ничего не понял. Ему показывали ее фотографии, детские, юношеские, взрослые, показывали видеокадры. Снимки вблизи, издали. Он думал, что наверняка узнает ее. Но желтоволосая женщина, сейчас стоявшая перед ним, была другой Брюн, если это вообще была она. Ее изящное тело изменилось, пополнело, расширилось после рождения детей, груди наполнились молоком. Стояла она как-то тяжело, свесив руки по бокам. Безвольно свисали желтые длинные волосы, совсем не то, что на фотографиях, там они были живыми. Голубые глаза поблекли, стали чуть ли не серыми… Но наметанным глазом он заметил-таки то, что скрыть было невозможно… форму лица, плеч, пальцев на руках и ногах. Это она. Он поискал клеймо зарегистрированного эмбриона, но оно было скрыто небольшим куском ткани, который разрешалось надевать женщинам на смотрины.
Рядом с ней стояли двое охранников, они должны были следить, чтобы мужчины не прикасались к женщине.
— Дьявольское отродье, — пробурчал один из мужчин, стоявший рядом с ним.
— Дочь сатаны, — подтвердил второй. — Хорошо, что ее лишили голоса.
— Ага. Но малышей она родила крепких.
Детей тоже принесли на смотрины, они сидели в манеже и улыбались беззубыми ртами рассматривавшим их мужчинам. Эдакие голенькие херувимчики.
— Мне она не нравится, — сказал темноволосый мужчина и сплюнул прямо на пол. — Не буду рисковать, а то погубишь душу ни за что ни про что. — Он протиснулся к выходу и вышел вон.
Еще один рассмеялся:
— Ясно, денег на налог просто нет. Посмотреть-то пришел.
— Мы обязаны обращать неверных в истинную веру, — сказал другой мужчина. — Думаю, родит еще пару раз и обратится.
— И что, ты возьмешь ее в жены?
— Может, возьму, может, и нет.
— Может, может…
Мужчины еще поболтали. Брюн не смотрела на них, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
«Почему она не опускает глаза?» — подумал он. И тут же понял. Она не жена и не девственница, а самое страшное с ней уже произошло. Что еще могут ей сделать? Его передернуло, и мужчина, стоявший рядом, спросил:
— В чем дело, брат?
— Ничего, все в порядке.
Хэйзел была служанкой, в ее обязанности входило каждый день выносить мусор на улицу. Когда она Продемонстрировала, что с точностью может выполнять это поручение и не отвлекается даже тогда, когда никто за ней не присматривает, Прима решила попробовать научить ее ходить на рынок. Шить у нее получалось плохо, может, в других делах она проявит себя лучше. Она не осмеливалась расспрашивать девушку о мерзостной жизни чужаков-язычников, но из того немногого, что знала, могла заключить, что Хэйзел всю свою жизнь провела в окружении торговцев.
Так Хэйзел отправили на рынок, сначала в сопровождении Сладкоязычной. Они должны были принести домой те овощи, что не росли на огороде.
Ей нельзя было поднимать глаз, все время нужно было смотреть в землю на два шага впереди себя, корзинку нести на уровне талии, ни с кем не разговаривать, даже если бы к ней кто-то обратился. На все вопросы отвечала Сладкоязычная. Хэйзел и в этот раз, и в следующие делала все так, как от нее требовалось.
Потом настал день, когда ее послали одну. Она должна была сделать единственную покупку. За ней все время наблюдала другая служанка, которая занимала слишком высокое положение, чтобы самой ходить на рынок, и в то же время на нее можно было положиться, что она не будет потом сплетничать. На рынке Хэйзел подошла прямо к нужному прилавку, подождала с опущенной головой, пока продавец не назвал имени хозяина ее дома, и только тогда, не поднимая головы, протянула ему корзинку и плату за покупку. Ее стали посылать чаще, а потом она уже ходила вместе с главной поварихой и училась правильно торговаться с продавцами.
Она никогда ничего себе не выгадывала, ничего лишнего не брала, спокойно выслушивала, когда ее бранила повариха.
И потому уже через несколько месяцев стала регулярно ходить на рынок. А там она вся превращалась в слух и именно там услышала разговор о желтоволосой чужестранке, язычнице. Говорили, что та находится теперь в родильном доме, потом — что родила двойню, что чуть не умерла от послеродовой депрессии… Потом Хэйзел услышала, что ее перевели в детские ясли, спустя некоторое время узнала точно, в какие именно. Так понемногу она узнавала все подробности. Сама она ничего не говорила, не задавала никаких вопросов и никому ничего не рассказывала. Когда с ней пытались заговаривать девушки-служанки из других домов, она просто не обращала на них внимания.
Она приглядывала за Брэнди, которую теперь звали Пруденс, и за Стасси-Сирннити. Малышки день ото дня все больше и больше забывали прежнюю жизнь. Энергичная попрыгунья Брэнди так и осталась непоседой, но вместо кубиков и строительных наборов увлекалась теперь шитьем и ткачеством. Она сама смастерила матерчатую куклу для Стасси и сшила ей наряд. Ей так легко давалось искусство кройки, а большие ткацкие станки ее просто-таки завораживали. Она даже объясняла Хэйзел, как получаются различные узоры на ткани в зависимости от того, когда поднимать или опускать ряды маленьких колечек. Хэйзел так ничего и не поняла. Но у малышек появились подруги их возраста, и они, казалось, уже больше привязаны к женщинам, которые воспитывали их, чем к Хэйзел.
Хэйзел поняла, хотя и не сразу, что малышкам бежать никуда не нужно. Они слишком малы, они не смогут много бегать, лазать, сопротивляться. Они будут слишком заметны, их никак не скрыть, а за мальчиков их не выдать. Но самое главное, она видела, что они здесь счастливы, они в надежных руках, женщины относятся к ним с любовью. Даже Прима, которая обычна натянуто общалась с другими детьми, всегда улыбалась Брэнди-Пруденс и гладила ее темные завитушки. Если она сможет сама убежать отсюда, сможет спасти Брюн, то на девочках это никак не отразится. Никто не будет винить детей за дела взрослых. За ними будут присматривать намного лучше, чем смогла бы сделать она сама, и даже лучше, чем если бы они оказались в Доме попавших в беду космопилотов, куда попадали в Династиях все дети погибших или пропавших космонавтов. Здесь они счастливы. Они уже лишились одной семьи, потеряли все, что у них было, она не может оторвать их от мира, в котором они чувствуют себя как дома.
Она ждала удобного случая. Она вполне могла бы прожить и здесь, у нее была необыкновенная особенность приспосабливаться к любым условиям, но она не хотела оставаться тут навсегда. Да, еда здесь вкусная, сады красивые, во всем ощущается какая-то надежность, ей нравилось окружавшее ее пространство, казавшееся бесконечным, она никогда раньше не представляла, как свободно живется на этой планете, не представляла, как огромен окружающий мир. Но, с тоской вспоминая, как удобно было в привычной с детства одежде, она скучала по свободе передвижения и общения, не ограниченного рамками пола, расы, верований. Здесь ее всегда будут считать чужестранкой… Хэйзел хотела снова оказаться дома. Ей не хватало и привычной техники. На «Элайасе Мадеро» она ощущала себя частью огромной цивилизации, которая охватывает всю вселенную.
Кроме того, есть еще золотоволосая женщина. Они сказали друг другу свои имена. И теперь во всем этом мире только эта женщина знала настоящее имя Хэйзел, знала, откуда она, а сама Хэйзел, и только она знала имя этой женщины. Брюн. Она, Хэйзел, сможет выжить в этом мире, та женщина — нет.
Брюн. Она повторяла это имя про себя. Даже тогда, когда она была запугана и так поглощена заботой о малышках, она все равно никак не могла простить мужчинам то, что они сделали с той женщиной. Никто ни за какие проступки не заслуживает подобного наказания. А Брюн ничего такого вообще не сделала. Они совершили преступление, они украли Брюн, как украли и Хэйзел, но у Брюн отобрали еще и голос.
Хэйзел точно знала, что Брюн будет думать о побеге. Любая женщина, выросшая на свободе, не может смириться с такой жизнью, тем более эта. Хэйзел интуитивно чувствовала, что Брюн настроена не просто выжить. Но без голоса, взаперти, с двумя малышами на руках одна она ничего не сможет сделать. И Хэйзел ей поможет, она придумает, как им выбраться отсюда. Конечно, будет трудно, еще ведь малыши…
По ночам она повторяла про себя все, что помнила из той, реальной своей жизни. Ее зовут Хэйзел Такерис, отца ее звали Родрик Такерис, он был инженером на борту торгового судна «Элайас Мадеро», которым командовал капитан Лунд. Она сдала выпускные экзамены в средней школе и экзамен на прохождение практики на корабле. В том рейсе ей даже один раз повысили жалованье.
Брэнди и Стасси были дочерьми Гириан и Вор-ды, но и Гириан и Ворда мертвы. Золотоволосую женщину зовут Брюн, а у ее отца какое-то смешное имя. Там, далеко среди звезд, существует вселенная, где девочки могут носить любую одежду, смотреть в глаза мужчинам, могут сами выбирать, что делать в жизни и за кого выходить замуж. Настанет день, и она снова вернется туда.
Глава 15
Невзрачного вида мужчина в клетчатой рубашке подошел к стойке бара и позвал бармена. Рядом с ним двое других обсуждали политику капитана.
— Конечно, мы свободные мужчины, но зачем тревожить муравейник? Я не настолько глуп…
— Ты считаешь капитана глупым?
— Я считаю, что одно дело захватывать женщин с других планет для наших нужд, и совсем другое — эта, именно эта… А потом еще хвастаться напропалую, так беды не оберешься.
— Еще одно доказательство нашей мощи. — Говоривший повернулся к мужчине в клетчатой рубашке: — А ты что скажешь, брат?
— Я слышал, у нее желтые волосы. Первый спорщик фыркнул.
— Это всем прекрасно известно. Все надеются, что она передаст цвет волос детям.
Раздался голос из глубины бара:
— Вы там говорите о бабе из космоса? О желтоволосой потаскухе? Она родила двойню, слышали? Одного рыжего, другого черноволосого. Может, от разных отцов.
— Не может быть! — Мужчина в клетчатой рубашке широко раскрыл глаза — типичный деревенский простофиля, приехавший в город на праздник.
— Могу поспорить. Ее еще два месяца будут держать взаперти. Говорят, что так как у нее двойня, то и кормить их надо дольше, родились они меньше обычного.
— А-а-а, а я-то надеялся. — Мужчины переглянулись с лукавым видом. У этого парня наверняка только одна жена, да и та простушка.
— Ну кто же против? Не так уж много у нас блондинок. Ты можешь записаться в очередь. Сегодня как раз смотрины, если хочешь, можешь пойти взглянуть, стоит ли за такую платить налог.
— Пока я не записался раньше тебя.
— Детские ясли на Крокетт-стрит.
Он был не единственным, кто хотел посмотреть на немую блондинку из чужого мира, принесшую двойню. Было доказано, что у двойняшек разные отцы, а значит, женщина снова могла родить двоих. Женщина, способная на такое, пробуждала в мужчинах еще больший интерес. Он взял номерок и, когда выкрикнули его номер, вошел в комнату вместе с несколькими другими мужчинами.
Сначала он ничего не понял. Ему показывали ее фотографии, детские, юношеские, взрослые, показывали видеокадры. Снимки вблизи, издали. Он думал, что наверняка узнает ее. Но желтоволосая женщина, сейчас стоявшая перед ним, была другой Брюн, если это вообще была она. Ее изящное тело изменилось, пополнело, расширилось после рождения детей, груди наполнились молоком. Стояла она как-то тяжело, свесив руки по бокам. Безвольно свисали желтые длинные волосы, совсем не то, что на фотографиях, там они были живыми. Голубые глаза поблекли, стали чуть ли не серыми… Но наметанным глазом он заметил-таки то, что скрыть было невозможно… форму лица, плеч, пальцев на руках и ногах. Это она. Он поискал клеймо зарегистрированного эмбриона, но оно было скрыто небольшим куском ткани, который разрешалось надевать женщинам на смотрины.
Рядом с ней стояли двое охранников, они должны были следить, чтобы мужчины не прикасались к женщине.
— Дьявольское отродье, — пробурчал один из мужчин, стоявший рядом с ним.
— Дочь сатаны, — подтвердил второй. — Хорошо, что ее лишили голоса.
— Ага. Но малышей она родила крепких.
Детей тоже принесли на смотрины, они сидели в манеже и улыбались беззубыми ртами рассматривавшим их мужчинам. Эдакие голенькие херувимчики.
— Мне она не нравится, — сказал темноволосый мужчина и сплюнул прямо на пол. — Не буду рисковать, а то погубишь душу ни за что ни про что. — Он протиснулся к выходу и вышел вон.
Еще один рассмеялся:
— Ясно, денег на налог просто нет. Посмотреть-то пришел.
— Мы обязаны обращать неверных в истинную веру, — сказал другой мужчина. — Думаю, родит еще пару раз и обратится.
— И что, ты возьмешь ее в жены?
— Может, возьму, может, и нет.
— Может, может…
Мужчины еще поболтали. Брюн не смотрела на них, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
«Почему она не опускает глаза?» — подумал он. И тут же понял. Она не жена и не девственница, а самое страшное с ней уже произошло. Что еще могут ей сделать? Его передернуло, и мужчина, стоявший рядом, спросил:
— В чем дело, брат?
— Ничего, все в порядке.
Хэйзел была служанкой, в ее обязанности входило каждый день выносить мусор на улицу. Когда она Продемонстрировала, что с точностью может выполнять это поручение и не отвлекается даже тогда, когда никто за ней не присматривает, Прима решила попробовать научить ее ходить на рынок. Шить у нее получалось плохо, может, в других делах она проявит себя лучше. Она не осмеливалась расспрашивать девушку о мерзостной жизни чужаков-язычников, но из того немногого, что знала, могла заключить, что Хэйзел всю свою жизнь провела в окружении торговцев.
Так Хэйзел отправили на рынок, сначала в сопровождении Сладкоязычной. Они должны были принести домой те овощи, что не росли на огороде.
Ей нельзя было поднимать глаз, все время нужно было смотреть в землю на два шага впереди себя, корзинку нести на уровне талии, ни с кем не разговаривать, даже если бы к ней кто-то обратился. На все вопросы отвечала Сладкоязычная. Хэйзел и в этот раз, и в следующие делала все так, как от нее требовалось.
Потом настал день, когда ее послали одну. Она должна была сделать единственную покупку. За ней все время наблюдала другая служанка, которая занимала слишком высокое положение, чтобы самой ходить на рынок, и в то же время на нее можно было положиться, что она не будет потом сплетничать. На рынке Хэйзел подошла прямо к нужному прилавку, подождала с опущенной головой, пока продавец не назвал имени хозяина ее дома, и только тогда, не поднимая головы, протянула ему корзинку и плату за покупку. Ее стали посылать чаще, а потом она уже ходила вместе с главной поварихой и училась правильно торговаться с продавцами.
Она никогда ничего себе не выгадывала, ничего лишнего не брала, спокойно выслушивала, когда ее бранила повариха.
И потому уже через несколько месяцев стала регулярно ходить на рынок. А там она вся превращалась в слух и именно там услышала разговор о желтоволосой чужестранке, язычнице. Говорили, что та находится теперь в родильном доме, потом — что родила двойню, что чуть не умерла от послеродовой депрессии… Потом Хэйзел услышала, что ее перевели в детские ясли, спустя некоторое время узнала точно, в какие именно. Так понемногу она узнавала все подробности. Сама она ничего не говорила, не задавала никаких вопросов и никому ничего не рассказывала. Когда с ней пытались заговаривать девушки-служанки из других домов, она просто не обращала на них внимания.
Она приглядывала за Брэнди, которую теперь звали Пруденс, и за Стасси-Сирннити. Малышки день ото дня все больше и больше забывали прежнюю жизнь. Энергичная попрыгунья Брэнди так и осталась непоседой, но вместо кубиков и строительных наборов увлекалась теперь шитьем и ткачеством. Она сама смастерила матерчатую куклу для Стасси и сшила ей наряд. Ей так легко давалось искусство кройки, а большие ткацкие станки ее просто-таки завораживали. Она даже объясняла Хэйзел, как получаются различные узоры на ткани в зависимости от того, когда поднимать или опускать ряды маленьких колечек. Хэйзел так ничего и не поняла. Но у малышек появились подруги их возраста, и они, казалось, уже больше привязаны к женщинам, которые воспитывали их, чем к Хэйзел.
Хэйзел поняла, хотя и не сразу, что малышкам бежать никуда не нужно. Они слишком малы, они не смогут много бегать, лазать, сопротивляться. Они будут слишком заметны, их никак не скрыть, а за мальчиков их не выдать. Но самое главное, она видела, что они здесь счастливы, они в надежных руках, женщины относятся к ним с любовью. Даже Прима, которая обычна натянуто общалась с другими детьми, всегда улыбалась Брэнди-Пруденс и гладила ее темные завитушки. Если она сможет сама убежать отсюда, сможет спасти Брюн, то на девочках это никак не отразится. Никто не будет винить детей за дела взрослых. За ними будут присматривать намного лучше, чем смогла бы сделать она сама, и даже лучше, чем если бы они оказались в Доме попавших в беду космопилотов, куда попадали в Династиях все дети погибших или пропавших космонавтов. Здесь они счастливы. Они уже лишились одной семьи, потеряли все, что у них было, она не может оторвать их от мира, в котором они чувствуют себя как дома.
Она ждала удобного случая. Она вполне могла бы прожить и здесь, у нее была необыкновенная особенность приспосабливаться к любым условиям, но она не хотела оставаться тут навсегда. Да, еда здесь вкусная, сады красивые, во всем ощущается какая-то надежность, ей нравилось окружавшее ее пространство, казавшееся бесконечным, она никогда раньше не представляла, как свободно живется на этой планете, не представляла, как огромен окружающий мир. Но, с тоской вспоминая, как удобно было в привычной с детства одежде, она скучала по свободе передвижения и общения, не ограниченного рамками пола, расы, верований. Здесь ее всегда будут считать чужестранкой… Хэйзел хотела снова оказаться дома. Ей не хватало и привычной техники. На «Элайасе Мадеро» она ощущала себя частью огромной цивилизации, которая охватывает всю вселенную.
Кроме того, есть еще золотоволосая женщина. Они сказали друг другу свои имена. И теперь во всем этом мире только эта женщина знала настоящее имя Хэйзел, знала, откуда она, а сама Хэйзел, и только она знала имя этой женщины. Брюн. Она, Хэйзел, сможет выжить в этом мире, та женщина — нет.
Брюн. Она повторяла это имя про себя. Даже тогда, когда она была запугана и так поглощена заботой о малышках, она все равно никак не могла простить мужчинам то, что они сделали с той женщиной. Никто ни за какие проступки не заслуживает подобного наказания. А Брюн ничего такого вообще не сделала. Они совершили преступление, они украли Брюн, как украли и Хэйзел, но у Брюн отобрали еще и голос.
Хэйзел точно знала, что Брюн будет думать о побеге. Любая женщина, выросшая на свободе, не может смириться с такой жизнью, тем более эта. Хэйзел интуитивно чувствовала, что Брюн настроена не просто выжить. Но без голоса, взаперти, с двумя малышами на руках одна она ничего не сможет сделать. И Хэйзел ей поможет, она придумает, как им выбраться отсюда. Конечно, будет трудно, еще ведь малыши…
По ночам она повторяла про себя все, что помнила из той, реальной своей жизни. Ее зовут Хэйзел Такерис, отца ее звали Родрик Такерис, он был инженером на борту торгового судна «Элайас Мадеро», которым командовал капитан Лунд. Она сдала выпускные экзамены в средней школе и экзамен на прохождение практики на корабле. В том рейсе ей даже один раз повысили жалованье.
Брэнди и Стасси были дочерьми Гириан и Вор-ды, но и Гириан и Ворда мертвы. Золотоволосую женщину зовут Брюн, а у ее отца какое-то смешное имя. Там, далеко среди звезд, существует вселенная, где девочки могут носить любую одежду, смотреть в глаза мужчинам, могут сами выбирать, что делать в жизни и за кого выходить замуж. Настанет день, и она снова вернется туда.
Глава 15
На всем пути к седьмому сектору, где она пересела на гражданский корабль, Эсмей чувствовала, будто у нее на лбу и на спине выжжены слова, которые она слышала в свой адрес. Она много размышляла о том, как объяснить отцу ее теперешнее ненадежное положение во Флоте. Может, из-за похорон и связанных с ними забот он и не спросит ее ни о чем. Ведь действительно она, кажется, наследница своей прабабушки.
В прошлый приезд на Альтиплано ее встречали с пышностью и церемониями, на этот раз церемонии проходили без пышности, не было и своры журналистов. Отец встретил ее в зале прибытия, она едва узнала его в траурном черном костюме. Короткий приталенный жакет с расшитым бисером воротником и сложным витиеватым орнаментом из кос на груди и рукавах, широкие черные брюки заправлены в низкие черные ботинки с загнутыми вверх носками, плоская черная шляпа со свисающей слева до самого плеча кисточкой. Через левое ухо, со стороны сердца, прямая линия наследования… Она даже не думала, что помнит все это.
С ним была одна из служанок с эстансии. Она должна была помочь Эсмей переодеться в специально предназначенную для такого случая одежду. Они прошли в женскую комнату отдыха, где Эсмей сняла флотскую форму и облачилась сначала в белоснежное нижнее белье: длинные панталоны, нижнюю юбку и короткую белую сорочку. Верхняя одежда была черного цвета, как у отца. Черная блуза с широкими рукавами и вытачками спереди, широкая черная юбка, короткая жилетка из черной парчи, богато расшитая черным гагатом, широкий черный тканый пояс. Высокие женские сапожки с отворотом, открывавшим внутреннюю прокладку из черного шелка. Маленькая черная шапочка на голове, с небольшими загнутыми вверх полями. Эсмей видела такие наряды на других, но никогда не думала, что будет участвовать в церемонии Невесты Земель, что сама будет Невестой. Она никогда не видела церемонию целиком, тем, кто не принимал в ней участие, не разрешалось присутствовать до конца.
Одежда была тяжелой, но символика наряда еще тяжелее.
Медленно, ритуальным шагом, таким же древним, как окружавшие их горы, они прошли из зала прибытия в шаттлпорт. Эсмей привыкла, что отец всегда ходил впереди, но сейчас, как ни медленно она шла, он старался идти еще медленнее.
Все правильно. Ведь она — Невеста Земель. Иначе отец ни за что не пошел бы сзади.
В шаттле он быстро рассказал ей о том, что будет дальше, и ушел, оставив ей какие-то старые бумаги, бумаги из семейного архива, описывающие церемонии, в которых принимала участие ее прабабушка. Эсмей внимательно принялась читать. Конечно, кто-то будет ей помогать, но чем больше она сможет сделать самостоятельно, тем лучше. Она никогда не присутствовала на церемонии Вручения Дара Невесте Земель, только слышала рассказы других. Солнце садилось за горы, и поле шаттлпорта было залито багровым светом. Когда они выехали из города, наступила ночь. Эсмей включила свет в салоне и продолжала читать. Отец дотронулся до ее руки и показал на что-то впереди. Эсмей выключила свет, вгляделась в темноту.
По обе стороны дороги светились огоньки, рядами стояли люди в черных одеждах со свечками в руках. Машина замедлила ход и остановилась. Отец открыл ей дверь. На этот раз Эсмей первая зажгла свечи в святилище, сама вспомнила нужные слова, жесты, весь ритуал. За спиной она слышала шепот одобрения.
От святилища до ворот и дальше по аллее они шли пешком, остальные следовали за ними. Дом большим черным пятном выделялся в темноте ночи. Потом изнутри засветились огоньки свечей, им навстречу вышли члены семьи, у каждого в руке была свечка. Эсмей вошла в темный прохладный холл. Обычно здесь было тепло и много света, но сейчас огни запрещены до окончания церемонии. Правила немного усовершенствовали, и Эсмей могла пользоваться электричеством и огнем, пока не прилетела на Альтиплано. Раньше и это было запрещено.
Она обошла дом и в каждой комнате зажгла маленькие свечи, символизировавшие приход Невесты Земель. А потом вышла из дома и направилась в храм Дара Невесты Земель, в самое сердце поместья, место, где давным-давно приносила клятву первая Невеста Земель их линии сердца.
Там ее уже ждал священник, в руках он держал корзину, в которой лежали волосы прабабушки, сплетенные в косу. Эсмей вздрогнула, она вдруг представила, как в один прекрасный день и ее волосы вот так будут лежать в корзине.
Конечно, тело прабабушки давно было предано земле, над могилой установлен памятник из бледного мрамора. Но волосы должны участвовать в последнем церемониальном танце. Музыкантов не было. В темноте ночи, который прорезал лишь мерцающий свет свечей, Эсмей провела женщин эстансии вокруг всех надгробий над могилами Невест Земель, начиная с самой первой и заканчивая последней. Мужчины стояли вокруг и отбивали ногами медленный ритм, не переступая при этом воображаемой границы.
Когда танец закончился, Эсмей достала из корзины серебряно-седую косу, подняла ее высоко в воздух и повернулась вокруг, чтобы всем было видно.
— Невеста Земель… — прошептали все в один голос. — Невеста Земель умерла…
— Той, которая была Невестой Земель, больше нет, — вымолвила Эсмей.
— Она ушла во тьму, — вторили ей люди.
— Она вернулась к матери-земле, — сказал священник, — а дух ее отлетел на небеса.
— Сила ее выпущена на свободу, — проговорила Эсмей. Она распустила шелковый шнур, стягивавший косу. Ночной ветер со вздохом спустился с гор, она почувствовала его прохладу даже под множеством слоев одежды. Пламя свечей затрепетало на ветру, некоторые из них погасли.
— В небеса… — повторили люди.
Эсмей развязала второй шнур, сверху, и подняла ничем не стянутую косу на высоко вытянутых вверх руках. Порыв ветра подхватил сначала одну прядь, потом другую. Она услышала, как новый порыв ветра шелестит в кронах деревьев, и, подпрыгнув, бросила в воздух оставшиеся волосы. Приземлилась она уже в полной темноте, все свечи задуло ветром.
— И вот смерть, вот печаль! — выкрикнули все вместе в темноте и холоде окружившей их ночи, со всех сторон раздался траурный плач. Из общего хора выделялся дрожащий голос, старуха пела о жизни прабабушки Эсмей, на фоне плача она рассказывала о долгой и достойной жизни. Панихида длилась долго, церемония подошла к концу только когда наступил рассвет. С каждой минутой теперь становилось светлее, один за другим замолкали плакальщики, наконец все стихло. Вдалеке закричал петух, ему ответил второй.
Священник в высокой черной шляпе повернулся лицом к восходящему солнцу. Женщины провели Эсмей сквозь толпу в большую палатку, которую она в темноте и не заметила. С нее быстро сняли жилетку, пояс, юбку, блузу, сапоги. Поверх белоснежного нижнего белья надели традиционный наряд Невесты Земель: белую блузу с широкими плиссированными рукавами, украшенными у кисти нежнейшим кружевом, белую в тонкую зеленую полоску юбку, жилетку из белой оленьей кожи, ярко расшитую бисером и вышитую узорами в виде цветов, виноградных лоз и плодов, и головной убор с двумя небольшими возвышениями на тулье, увенчанными золотыми кистями, которые ниспадали ей на плечи. Вокруг талии в несколько слоев был плотно обернут кусок алой с золотом ткани, а посредине — тоненький поясок, с его правой стороны свисал небольшой серп, лезвие которого было подернуто патиной времени. Через левое плечо подвешен мешочек с семенами. Сапожки из мягкой зеленой кожи с подкладкой из желтого шелка она наденет позже, сейчас следует выйти босиком.
На улице уже вовсю светило солнце, лучи которого потоком струились сквозь ветви деревьев, но роса под ногами была еще холодной. Кто-то сзади прозвенел в колокольчик, и под этот неутихающий звон священник повернулся лицом к ней. Поднял вытянутые вперед руки, в которых держал длинную заостренную палку. Мужчины выстроились за священником.
— Вслед за ночью рождается день, — вымолвил священник. — По милости Божьей. А после смерти одного человека приходит другой, как зерно, которое умирает в земле, чтобы дать жизнь растениям, тянущимся к солнцу.
Эсмей тоже подняла руки, как предписывал ритуал.
— Никто из присутствующих не сомневается в праве наследования новой Невесты Земель? — спросил священник. — Или есть причины, которые могут служить препятствием к свадьбе?
Все молчали, слышался лишь стрекот кузнечика, но ему-то никакого дела до церемонии не было. Священник досчитал до ста, Эсмей тоже считала про себя, и кивнул головой.
— Значит, быть тому. Пред вами Невеста этих земель, до конца ее дней или пока она сама не откажется от дара наследования. — И он протянул палку для вскапывания земли.
То, что последовало далее, казалось Эсмей смешным и немного театральным, когда она читала бумаги, но сейчас, в ритуальном наряде, в лучах утреннего солнца, с палкой (которая оказалась намного тяжелее, чем можно было предположить), серпом и семенами в руках, она поняла смысл этих действий, все встало на свои места.
Она прошла к маленькому участку округлой формы, на котором специально для этих целей каждый год выращивали зерно. Хотя время для посева было неподходящее, семена не прорастут, но она чувствовала себя частью большого ритуального действа, и это было главным. То, что она сейчас делала, устанавливало связь между ней и этой землей. Она не была уверена, нужно ли ей это, но твердо знала, как это делать.
При помощи палки она выкопала три ямки в вершинах воображаемого равностороннего треугольника. По отметинам на конце палки можно было догадаться, какой глубины должны быть ямки. Помощники собирали комья земли и складывали их в медную чашу. Потом она взяла старое лезвие серпа, ручку к которому приделают только после церемонии. Положила лезвие острием на ладонь левой руки и крепко сжала его. Сначала она даже не почувствовала боли. Красная кровь, по цвету ярче ее пояса, скатилась в чашу, поверх земли. Женщины кивнули, это означало, что крови достаточно, и кто-то перевязал ее протянутую руку платком. Потом этот платок будет всегда храниться под каменной плитой у очага на кухне.
Эсмей чувствовала, как кровь пульсирует в руке, но не обращала внимания. Она снова повесила серп на пояс, потом плюнула на каждый комок земли, лежавший в чаше. Женщины снова кивнули, и она отступила назад. Они налили в чашу немного родниковой воды из кувшина и с помощью лопаточек, вырезанных из древесины деревьев, выросших в саду, слепили большой ком из земли, крови и воды.
Эсмей осторожно достала из мешочка пять семян и опустила их в первую ямку, а женщины положили сверху кусочек слепленного ими кома. Еще раз… и еще. Потом женщины поставили чашу на землю внутри треугольника, разделили остаток кома на пять небольших комочков, аккуратно слепили каждый в виде каравая хлеба, а сверху поставили треногу с пучком травы наверху. Один из помощников священника принес горшок, в котором тлели угли, вынутые из очага, и поджег траву.
В это время заиграли музыканты, музыка трогала сердце. В огне земляные караваи быстро затвердели. Вперед вышли пять наездников. Эсмей преломила каравай, каждый взял по кусочку, потом они вскочили в седла и ускакали. Наездники отвезут эти кусочки, замешанные на ее крови и слюне, в пограничные святилища, возвещая тем самым, что земля принадлежит ей. Южная граница лежит далеко, и каравай будет доставлен туда только через несколько дней.
Из кухонь донеслись запахи приготовляемой пищи. С рассветом уже разрешалось разводить огонь, греть печи. Свежеиспеченный хлеб, жареное мясо…. Гостям разносили угощения, а Эсмей сидела на троне, украшенном последними цветами, и наблюдала.
Когда толпа поредела, к ней подошла двоюродная сестра Люси.
— У меня все бумаги в порядке, — сказала она. — Табун замечательный.
— Прекрасно, — ответила Эсмей.
Она глотнула из кружки, которую кто-то протянул ей, голова сразу же закружилась.
— Можешь принести мне воды? Это слишком крепко.
Люси рассмеялась.
— Стараются соблюдать все правила. И первую ночь Невесты Земель тоже. Сейчас принесу воды.
Она убежала, но скоро вернулась, за ней по пятам следовал симпатичный молодой человек.
— Спасибо, — поблагодарила Эсмей и взяла кувшин с холодной водой.
Когда длинная церемония наконец закончилась, мачеха привела Эсмей в комнаты, которые раньше занимала прабабушка.
— Надеюсь, ты поживешь с нами, — сказала она. — Это твой дом… Если хочешь, комнаты можно переделать.
— Но моя комната наверху, — ответила Эсмей.
— Если только ты настаиваешь… но обычно… и это самая старая часть дома.
Она старалась соблюдать приличия и помочь Эсмей. Эсмей это знала, как знала и то, что очень сильно устала. В общем, какая разница, где спать?
— Я прилягу ненадолго, — сказала она.
— Конечно, — ответила мачеха. — Давай я помогу тебе раздеться.
Мачеха никогда раньше не дотрагивалась до нее. Странное ощущение, что теперь она помогает ей раздеваться. А может, тогда, много лет назад, она бы тоже помогла, если бы Эсмей подпустила ее к себе? Тяжелый вопрос, она подумает над ним, когда проснется. Мачеха ловко расстегнула все застежки, тактично отворачиваясь, когда это было нужно, потом моментально сложила вещи и удалилась, оставив Эсмей одну.
Проснулась Эсмей во второй половине дня. Небо было затянуто тучами. Как-то все странно выглядело… Вдруг она вспомнила. Она не у себя в комнате наверху, не в своей постели, она в постели прабабушки. Но теперь это ее постель, по традиции, по закону, это ее постель. Теперь все здесь принадлежит ей — эта кровать, настенный коврик с вышивкой «Глаза Господа все время открыты» (это вышивала сама прабабушка еще в юности), стулья — сами стены, поля, от далекого болотистого берега моря и до самых предгорных лесов. Плодовые деревья, оливковые, ореховые, все огороды, пашни, каждый цветок на полях, все дикие звери в лесах. Только домашний скот может принадлежать другим, но она будет распределять пастбища, может и не разрешить выпас животных вообще, она будет решать, какие поля пахать, какие нет.
Она откинула одеяло и села на кровати. Мачеха или кто-то другой приготовил ей обычную одежду. Она бы такую привезти не догадалась. Мягкие черные шерстяные брюки и разноцветный пуловер. Эсмей прошла в ванную комнату и встала под душ. Потом оделась в новый костюм.
В прошлый приезд на Альтиплано ее встречали с пышностью и церемониями, на этот раз церемонии проходили без пышности, не было и своры журналистов. Отец встретил ее в зале прибытия, она едва узнала его в траурном черном костюме. Короткий приталенный жакет с расшитым бисером воротником и сложным витиеватым орнаментом из кос на груди и рукавах, широкие черные брюки заправлены в низкие черные ботинки с загнутыми вверх носками, плоская черная шляпа со свисающей слева до самого плеча кисточкой. Через левое ухо, со стороны сердца, прямая линия наследования… Она даже не думала, что помнит все это.
С ним была одна из служанок с эстансии. Она должна была помочь Эсмей переодеться в специально предназначенную для такого случая одежду. Они прошли в женскую комнату отдыха, где Эсмей сняла флотскую форму и облачилась сначала в белоснежное нижнее белье: длинные панталоны, нижнюю юбку и короткую белую сорочку. Верхняя одежда была черного цвета, как у отца. Черная блуза с широкими рукавами и вытачками спереди, широкая черная юбка, короткая жилетка из черной парчи, богато расшитая черным гагатом, широкий черный тканый пояс. Высокие женские сапожки с отворотом, открывавшим внутреннюю прокладку из черного шелка. Маленькая черная шапочка на голове, с небольшими загнутыми вверх полями. Эсмей видела такие наряды на других, но никогда не думала, что будет участвовать в церемонии Невесты Земель, что сама будет Невестой. Она никогда не видела церемонию целиком, тем, кто не принимал в ней участие, не разрешалось присутствовать до конца.
Одежда была тяжелой, но символика наряда еще тяжелее.
Медленно, ритуальным шагом, таким же древним, как окружавшие их горы, они прошли из зала прибытия в шаттлпорт. Эсмей привыкла, что отец всегда ходил впереди, но сейчас, как ни медленно она шла, он старался идти еще медленнее.
Все правильно. Ведь она — Невеста Земель. Иначе отец ни за что не пошел бы сзади.
В шаттле он быстро рассказал ей о том, что будет дальше, и ушел, оставив ей какие-то старые бумаги, бумаги из семейного архива, описывающие церемонии, в которых принимала участие ее прабабушка. Эсмей внимательно принялась читать. Конечно, кто-то будет ей помогать, но чем больше она сможет сделать самостоятельно, тем лучше. Она никогда не присутствовала на церемонии Вручения Дара Невесте Земель, только слышала рассказы других. Солнце садилось за горы, и поле шаттлпорта было залито багровым светом. Когда они выехали из города, наступила ночь. Эсмей включила свет в салоне и продолжала читать. Отец дотронулся до ее руки и показал на что-то впереди. Эсмей выключила свет, вгляделась в темноту.
По обе стороны дороги светились огоньки, рядами стояли люди в черных одеждах со свечками в руках. Машина замедлила ход и остановилась. Отец открыл ей дверь. На этот раз Эсмей первая зажгла свечи в святилище, сама вспомнила нужные слова, жесты, весь ритуал. За спиной она слышала шепот одобрения.
От святилища до ворот и дальше по аллее они шли пешком, остальные следовали за ними. Дом большим черным пятном выделялся в темноте ночи. Потом изнутри засветились огоньки свечей, им навстречу вышли члены семьи, у каждого в руке была свечка. Эсмей вошла в темный прохладный холл. Обычно здесь было тепло и много света, но сейчас огни запрещены до окончания церемонии. Правила немного усовершенствовали, и Эсмей могла пользоваться электричеством и огнем, пока не прилетела на Альтиплано. Раньше и это было запрещено.
Она обошла дом и в каждой комнате зажгла маленькие свечи, символизировавшие приход Невесты Земель. А потом вышла из дома и направилась в храм Дара Невесты Земель, в самое сердце поместья, место, где давным-давно приносила клятву первая Невеста Земель их линии сердца.
Там ее уже ждал священник, в руках он держал корзину, в которой лежали волосы прабабушки, сплетенные в косу. Эсмей вздрогнула, она вдруг представила, как в один прекрасный день и ее волосы вот так будут лежать в корзине.
Конечно, тело прабабушки давно было предано земле, над могилой установлен памятник из бледного мрамора. Но волосы должны участвовать в последнем церемониальном танце. Музыкантов не было. В темноте ночи, который прорезал лишь мерцающий свет свечей, Эсмей провела женщин эстансии вокруг всех надгробий над могилами Невест Земель, начиная с самой первой и заканчивая последней. Мужчины стояли вокруг и отбивали ногами медленный ритм, не переступая при этом воображаемой границы.
Когда танец закончился, Эсмей достала из корзины серебряно-седую косу, подняла ее высоко в воздух и повернулась вокруг, чтобы всем было видно.
— Невеста Земель… — прошептали все в один голос. — Невеста Земель умерла…
— Той, которая была Невестой Земель, больше нет, — вымолвила Эсмей.
— Она ушла во тьму, — вторили ей люди.
— Она вернулась к матери-земле, — сказал священник, — а дух ее отлетел на небеса.
— Сила ее выпущена на свободу, — проговорила Эсмей. Она распустила шелковый шнур, стягивавший косу. Ночной ветер со вздохом спустился с гор, она почувствовала его прохладу даже под множеством слоев одежды. Пламя свечей затрепетало на ветру, некоторые из них погасли.
— В небеса… — повторили люди.
Эсмей развязала второй шнур, сверху, и подняла ничем не стянутую косу на высоко вытянутых вверх руках. Порыв ветра подхватил сначала одну прядь, потом другую. Она услышала, как новый порыв ветра шелестит в кронах деревьев, и, подпрыгнув, бросила в воздух оставшиеся волосы. Приземлилась она уже в полной темноте, все свечи задуло ветром.
— И вот смерть, вот печаль! — выкрикнули все вместе в темноте и холоде окружившей их ночи, со всех сторон раздался траурный плач. Из общего хора выделялся дрожащий голос, старуха пела о жизни прабабушки Эсмей, на фоне плача она рассказывала о долгой и достойной жизни. Панихида длилась долго, церемония подошла к концу только когда наступил рассвет. С каждой минутой теперь становилось светлее, один за другим замолкали плакальщики, наконец все стихло. Вдалеке закричал петух, ему ответил второй.
Священник в высокой черной шляпе повернулся лицом к восходящему солнцу. Женщины провели Эсмей сквозь толпу в большую палатку, которую она в темноте и не заметила. С нее быстро сняли жилетку, пояс, юбку, блузу, сапоги. Поверх белоснежного нижнего белья надели традиционный наряд Невесты Земель: белую блузу с широкими плиссированными рукавами, украшенными у кисти нежнейшим кружевом, белую в тонкую зеленую полоску юбку, жилетку из белой оленьей кожи, ярко расшитую бисером и вышитую узорами в виде цветов, виноградных лоз и плодов, и головной убор с двумя небольшими возвышениями на тулье, увенчанными золотыми кистями, которые ниспадали ей на плечи. Вокруг талии в несколько слоев был плотно обернут кусок алой с золотом ткани, а посредине — тоненький поясок, с его правой стороны свисал небольшой серп, лезвие которого было подернуто патиной времени. Через левое плечо подвешен мешочек с семенами. Сапожки из мягкой зеленой кожи с подкладкой из желтого шелка она наденет позже, сейчас следует выйти босиком.
На улице уже вовсю светило солнце, лучи которого потоком струились сквозь ветви деревьев, но роса под ногами была еще холодной. Кто-то сзади прозвенел в колокольчик, и под этот неутихающий звон священник повернулся лицом к ней. Поднял вытянутые вперед руки, в которых держал длинную заостренную палку. Мужчины выстроились за священником.
— Вслед за ночью рождается день, — вымолвил священник. — По милости Божьей. А после смерти одного человека приходит другой, как зерно, которое умирает в земле, чтобы дать жизнь растениям, тянущимся к солнцу.
Эсмей тоже подняла руки, как предписывал ритуал.
— Никто из присутствующих не сомневается в праве наследования новой Невесты Земель? — спросил священник. — Или есть причины, которые могут служить препятствием к свадьбе?
Все молчали, слышался лишь стрекот кузнечика, но ему-то никакого дела до церемонии не было. Священник досчитал до ста, Эсмей тоже считала про себя, и кивнул головой.
— Значит, быть тому. Пред вами Невеста этих земель, до конца ее дней или пока она сама не откажется от дара наследования. — И он протянул палку для вскапывания земли.
То, что последовало далее, казалось Эсмей смешным и немного театральным, когда она читала бумаги, но сейчас, в ритуальном наряде, в лучах утреннего солнца, с палкой (которая оказалась намного тяжелее, чем можно было предположить), серпом и семенами в руках, она поняла смысл этих действий, все встало на свои места.
Она прошла к маленькому участку округлой формы, на котором специально для этих целей каждый год выращивали зерно. Хотя время для посева было неподходящее, семена не прорастут, но она чувствовала себя частью большого ритуального действа, и это было главным. То, что она сейчас делала, устанавливало связь между ней и этой землей. Она не была уверена, нужно ли ей это, но твердо знала, как это делать.
При помощи палки она выкопала три ямки в вершинах воображаемого равностороннего треугольника. По отметинам на конце палки можно было догадаться, какой глубины должны быть ямки. Помощники собирали комья земли и складывали их в медную чашу. Потом она взяла старое лезвие серпа, ручку к которому приделают только после церемонии. Положила лезвие острием на ладонь левой руки и крепко сжала его. Сначала она даже не почувствовала боли. Красная кровь, по цвету ярче ее пояса, скатилась в чашу, поверх земли. Женщины кивнули, это означало, что крови достаточно, и кто-то перевязал ее протянутую руку платком. Потом этот платок будет всегда храниться под каменной плитой у очага на кухне.
Эсмей чувствовала, как кровь пульсирует в руке, но не обращала внимания. Она снова повесила серп на пояс, потом плюнула на каждый комок земли, лежавший в чаше. Женщины снова кивнули, и она отступила назад. Они налили в чашу немного родниковой воды из кувшина и с помощью лопаточек, вырезанных из древесины деревьев, выросших в саду, слепили большой ком из земли, крови и воды.
Эсмей осторожно достала из мешочка пять семян и опустила их в первую ямку, а женщины положили сверху кусочек слепленного ими кома. Еще раз… и еще. Потом женщины поставили чашу на землю внутри треугольника, разделили остаток кома на пять небольших комочков, аккуратно слепили каждый в виде каравая хлеба, а сверху поставили треногу с пучком травы наверху. Один из помощников священника принес горшок, в котором тлели угли, вынутые из очага, и поджег траву.
В это время заиграли музыканты, музыка трогала сердце. В огне земляные караваи быстро затвердели. Вперед вышли пять наездников. Эсмей преломила каравай, каждый взял по кусочку, потом они вскочили в седла и ускакали. Наездники отвезут эти кусочки, замешанные на ее крови и слюне, в пограничные святилища, возвещая тем самым, что земля принадлежит ей. Южная граница лежит далеко, и каравай будет доставлен туда только через несколько дней.
Из кухонь донеслись запахи приготовляемой пищи. С рассветом уже разрешалось разводить огонь, греть печи. Свежеиспеченный хлеб, жареное мясо…. Гостям разносили угощения, а Эсмей сидела на троне, украшенном последними цветами, и наблюдала.
Когда толпа поредела, к ней подошла двоюродная сестра Люси.
— У меня все бумаги в порядке, — сказала она. — Табун замечательный.
— Прекрасно, — ответила Эсмей.
Она глотнула из кружки, которую кто-то протянул ей, голова сразу же закружилась.
— Можешь принести мне воды? Это слишком крепко.
Люси рассмеялась.
— Стараются соблюдать все правила. И первую ночь Невесты Земель тоже. Сейчас принесу воды.
Она убежала, но скоро вернулась, за ней по пятам следовал симпатичный молодой человек.
— Спасибо, — поблагодарила Эсмей и взяла кувшин с холодной водой.
Когда длинная церемония наконец закончилась, мачеха привела Эсмей в комнаты, которые раньше занимала прабабушка.
— Надеюсь, ты поживешь с нами, — сказала она. — Это твой дом… Если хочешь, комнаты можно переделать.
— Но моя комната наверху, — ответила Эсмей.
— Если только ты настаиваешь… но обычно… и это самая старая часть дома.
Она старалась соблюдать приличия и помочь Эсмей. Эсмей это знала, как знала и то, что очень сильно устала. В общем, какая разница, где спать?
— Я прилягу ненадолго, — сказала она.
— Конечно, — ответила мачеха. — Давай я помогу тебе раздеться.
Мачеха никогда раньше не дотрагивалась до нее. Странное ощущение, что теперь она помогает ей раздеваться. А может, тогда, много лет назад, она бы тоже помогла, если бы Эсмей подпустила ее к себе? Тяжелый вопрос, она подумает над ним, когда проснется. Мачеха ловко расстегнула все застежки, тактично отворачиваясь, когда это было нужно, потом моментально сложила вещи и удалилась, оставив Эсмей одну.
Проснулась Эсмей во второй половине дня. Небо было затянуто тучами. Как-то все странно выглядело… Вдруг она вспомнила. Она не у себя в комнате наверху, не в своей постели, она в постели прабабушки. Но теперь это ее постель, по традиции, по закону, это ее постель. Теперь все здесь принадлежит ей — эта кровать, настенный коврик с вышивкой «Глаза Господа все время открыты» (это вышивала сама прабабушка еще в юности), стулья — сами стены, поля, от далекого болотистого берега моря и до самых предгорных лесов. Плодовые деревья, оливковые, ореховые, все огороды, пашни, каждый цветок на полях, все дикие звери в лесах. Только домашний скот может принадлежать другим, но она будет распределять пастбища, может и не разрешить выпас животных вообще, она будет решать, какие поля пахать, какие нет.
Она откинула одеяло и села на кровати. Мачеха или кто-то другой приготовил ей обычную одежду. Она бы такую привезти не догадалась. Мягкие черные шерстяные брюки и разноцветный пуловер. Эсмей прошла в ванную комнату и встала под душ. Потом оделась в новый костюм.