Я улыбнулся:
– Что ж, попытаюсь: ты забыл закрыть окно, въезжая в львиный заповедник?
– Промахнулся!
– Что-нибудь с автомобилем?
– Опять мимо.
– Любовные дела?
Я вижу по выражению его лица, что это его как раз бы и устроило, но он честен, катастрофически честен, и потому сокрушенно мотает головой.
– Тогда остается одно, – продолжаю я, – тебе на голову свалилась бешеная кошка?
Майк кивает:
– Вот это ближе. Только не кошка, а котенок. Он забрался на дерево…
– И ты полез его спасать?
– Совершенно верно, и тогда я…
Но мне достаточно и того, что я услышал; зная неповоротливость моего друга, я отлично представляю себе – каким образом разыгралась драма. Я говорю:
– Когда ты залез на дерево, то схватился за ближайший сук…
– Именно так…
– Но ты не подумал о том, что не всякий ближайший сук – надежный сук. – Я укоризненно качаю головой и закругляюсь: – Итак, сук ломается, и ты летишь по направлению к центру Земли, но по дороге сталкиваешься с ее поверхностью.
Майк поражен и разочарован.
– Да, так и было, – соглашается он.
– А котенок, – прибавляю я в припадке ясновидения, – котенок, соскучившись, отлично слез и сам.
Майк стыдливо улыбается в знак согласия.
Я снисходительно смотрю на него: мир его несложен и весь раскрыт наружу; там нет места для тайн, а потому нет надобности в ухищрениях. Ему этот мир кажется тесным, но, думаю, дай ему мир побольше, он потеряется и будет, как слепой щенок, тыкаться носом во все стороны в поисках материнского соска. Правда, он мечтатель и верит, что у него за спиной растут невидимые крылья! Что ж, если и растут, то они не больше, чем у страуса; он может ими похлопать – для куража, – но в воздух они его не поднимут.
– Майк, – говорю я, – плохо ли, хорошо ли, но ты выполнил свою задачу: ваш любимец спасен, и потому жертвы не были напрасны.
– Ты прав, Коротыш, – отвечает он, – я не зря потрудился.
Я морщусь: мое прозвище, в последнее время, действует мне на нервы. Разговор наш закончен. На момент Майк застыл, что-то припоминая.
– Через час начнется передача со стадиона, – говорит он. – Играют «Мете» с «Янки». Хочешь послушать?
Я представляю себе напряженные лица Майка, Пита и Теда, склонившихся над карманным радиоприемником. Я равнодушен к бейсболу, но скрываю это и потому с наигранным оживлением восклицаю:
– Это будет занятный матч!…
Мы расстались. Я прошел к себе и, захватив приготовленные подсчеты, направился к Дорис. Она была не одна: перед ее столом вертелся Фред, что-то без умолку болтая. Взглянув на Дорис, я заметил у нее на лице кислое выражение.
– Вы уже вернулись? – спросила она. – Это хорошо, нас торопят с бюджетом! – И дальше, увидав у меня под мышкой папки с бумагами, добавила: – Вы, кажется, опередили меня; я еще не готова!
– Ничего, – ответил я, – столкуемся!
Фред стоял и, явно раздосадованный, смотрел на нас, затем сказал:
– Коротыш, вы не дали мне закончить одну прелюбопытную историю. – И Фред, путано и длинно, начал рассказывать. Нет, правда, это была плохая история, да и говорит он косноязычно. Через минуту я прервал его:
– Фред, признайтесь, вы это сами выдумали.
– Ничего подобного, я это прочел.
– Где?
– В книге.
– Полноте, вы и отроду не держали в руках книг, окромя учебников.
Фред обиделся.
– Коротыш, это уж чересчур! Представьте себе, я немало читал. Я прочел «Унесенные ветром»… – – Фред запнулся, вспоминая, – и еще – «Старик и море», кажется, Хемингуэя…
Я тут же устыдился своей придирчивости.
– Это неплохо, – сказал я, – и я уверен, что со временем вы вспомните и другие; пока же нам нужно заняться делами! – И я положил папки на стол перед собой.
Фред, довольный, направился к выходу, в две-рях остановился.
– И еще… «На Западном фронте без перемен», – добавил он неуверенно и поспешно вышел.
Дорис подняла голову.
– Какой вы, однако, злюка! И чего вы к нему прицепились? – И, не дожидаясь моего ответа, прибавила: – Вам нужно было бы стать лектором или проповедником!
Ее замечание мне польстило; чтобы скрыть это, я равнодушно обронил:
– Что поделать! Мы все занимаем в жизни не те места, какие следовало бы!
Дорис задумалась.
– Вы сказали это неспроста, – заметила она. – У вас во всем какая-то скрытая мысль.
– Так уж устроена у меня память, – отвечал я. – Я часто вспоминаю вещи, происшедшие со мной Бог знает когда, а то и вовсе не случавшиеся.
– Вот последнего я не понимаю.
– Я и сам не понимаю, только это так. Сегодня утром, например, я остановился у витрины кинематографа. На одной картине собралась группа людей, а среди них какой-то перепуганный человек. Он стоял под деревом со связанными руками, с петлей на шее.
Я засмотрелся и вдруг почувствовал, что я там, вместе с ними. Мне было ясно, что происходит что-то дикое, что нужно что-то сделать, объяснить. Но меня не слушали. Тогда я бросился на негодяев и, скажу без хвастовства, основательно их разделал. А когда закончил, то увидел, что кругом никого нет. Только рядом стоял человек с ведром и метлой…
– Кто же это был?
– Подметальщик. Он сказал: «Простите, вы мне мешаете!» И потом еще спросил – все ли со мной в порядке? Вот какой он был смешной, этот подметальщик.
Дорис расхохоталась.
– Вы уверены, что вам это не приснилось?
– Совершенно уверен.
– Тогда вы просто сумасшедший, – снова засмеялась она, но вдруг запнулась и посмотрела на меня странным, долгим взглядом.
ГЛАВА 12
ГЛАВА 13
– Что ж, попытаюсь: ты забыл закрыть окно, въезжая в львиный заповедник?
– Промахнулся!
– Что-нибудь с автомобилем?
– Опять мимо.
– Любовные дела?
Я вижу по выражению его лица, что это его как раз бы и устроило, но он честен, катастрофически честен, и потому сокрушенно мотает головой.
– Тогда остается одно, – продолжаю я, – тебе на голову свалилась бешеная кошка?
Майк кивает:
– Вот это ближе. Только не кошка, а котенок. Он забрался на дерево…
– И ты полез его спасать?
– Совершенно верно, и тогда я…
Но мне достаточно и того, что я услышал; зная неповоротливость моего друга, я отлично представляю себе – каким образом разыгралась драма. Я говорю:
– Когда ты залез на дерево, то схватился за ближайший сук…
– Именно так…
– Но ты не подумал о том, что не всякий ближайший сук – надежный сук. – Я укоризненно качаю головой и закругляюсь: – Итак, сук ломается, и ты летишь по направлению к центру Земли, но по дороге сталкиваешься с ее поверхностью.
Майк поражен и разочарован.
– Да, так и было, – соглашается он.
– А котенок, – прибавляю я в припадке ясновидения, – котенок, соскучившись, отлично слез и сам.
Майк стыдливо улыбается в знак согласия.
Я снисходительно смотрю на него: мир его несложен и весь раскрыт наружу; там нет места для тайн, а потому нет надобности в ухищрениях. Ему этот мир кажется тесным, но, думаю, дай ему мир побольше, он потеряется и будет, как слепой щенок, тыкаться носом во все стороны в поисках материнского соска. Правда, он мечтатель и верит, что у него за спиной растут невидимые крылья! Что ж, если и растут, то они не больше, чем у страуса; он может ими похлопать – для куража, – но в воздух они его не поднимут.
– Майк, – говорю я, – плохо ли, хорошо ли, но ты выполнил свою задачу: ваш любимец спасен, и потому жертвы не были напрасны.
– Ты прав, Коротыш, – отвечает он, – я не зря потрудился.
Я морщусь: мое прозвище, в последнее время, действует мне на нервы. Разговор наш закончен. На момент Майк застыл, что-то припоминая.
– Через час начнется передача со стадиона, – говорит он. – Играют «Мете» с «Янки». Хочешь послушать?
Я представляю себе напряженные лица Майка, Пита и Теда, склонившихся над карманным радиоприемником. Я равнодушен к бейсболу, но скрываю это и потому с наигранным оживлением восклицаю:
– Это будет занятный матч!…
Мы расстались. Я прошел к себе и, захватив приготовленные подсчеты, направился к Дорис. Она была не одна: перед ее столом вертелся Фред, что-то без умолку болтая. Взглянув на Дорис, я заметил у нее на лице кислое выражение.
– Вы уже вернулись? – спросила она. – Это хорошо, нас торопят с бюджетом! – И дальше, увидав у меня под мышкой папки с бумагами, добавила: – Вы, кажется, опередили меня; я еще не готова!
– Ничего, – ответил я, – столкуемся!
Фред стоял и, явно раздосадованный, смотрел на нас, затем сказал:
– Коротыш, вы не дали мне закончить одну прелюбопытную историю. – И Фред, путано и длинно, начал рассказывать. Нет, правда, это была плохая история, да и говорит он косноязычно. Через минуту я прервал его:
– Фред, признайтесь, вы это сами выдумали.
– Ничего подобного, я это прочел.
– Где?
– В книге.
– Полноте, вы и отроду не держали в руках книг, окромя учебников.
Фред обиделся.
– Коротыш, это уж чересчур! Представьте себе, я немало читал. Я прочел «Унесенные ветром»… – – Фред запнулся, вспоминая, – и еще – «Старик и море», кажется, Хемингуэя…
Я тут же устыдился своей придирчивости.
– Это неплохо, – сказал я, – и я уверен, что со временем вы вспомните и другие; пока же нам нужно заняться делами! – И я положил папки на стол перед собой.
Фред, довольный, направился к выходу, в две-рях остановился.
– И еще… «На Западном фронте без перемен», – добавил он неуверенно и поспешно вышел.
Дорис подняла голову.
– Какой вы, однако, злюка! И чего вы к нему прицепились? – И, не дожидаясь моего ответа, прибавила: – Вам нужно было бы стать лектором или проповедником!
Ее замечание мне польстило; чтобы скрыть это, я равнодушно обронил:
– Что поделать! Мы все занимаем в жизни не те места, какие следовало бы!
Дорис задумалась.
– Вы сказали это неспроста, – заметила она. – У вас во всем какая-то скрытая мысль.
– Так уж устроена у меня память, – отвечал я. – Я часто вспоминаю вещи, происшедшие со мной Бог знает когда, а то и вовсе не случавшиеся.
– Вот последнего я не понимаю.
– Я и сам не понимаю, только это так. Сегодня утром, например, я остановился у витрины кинематографа. На одной картине собралась группа людей, а среди них какой-то перепуганный человек. Он стоял под деревом со связанными руками, с петлей на шее.
Я засмотрелся и вдруг почувствовал, что я там, вместе с ними. Мне было ясно, что происходит что-то дикое, что нужно что-то сделать, объяснить. Но меня не слушали. Тогда я бросился на негодяев и, скажу без хвастовства, основательно их разделал. А когда закончил, то увидел, что кругом никого нет. Только рядом стоял человек с ведром и метлой…
– Кто же это был?
– Подметальщик. Он сказал: «Простите, вы мне мешаете!» И потом еще спросил – все ли со мной в порядке? Вот какой он был смешной, этот подметальщик.
Дорис расхохоталась.
– Вы уверены, что вам это не приснилось?
– Совершенно уверен.
– Тогда вы просто сумасшедший, – снова засмеялась она, но вдруг запнулась и посмотрела на меня странным, долгим взглядом.
ГЛАВА 12
Весь последующий день я старался не покидать офиса, ожидая вестей от Брута; он обещал сообщить об исходе нашей первой акции, состоявшейся вчера. Признаюсь, я был встревожен, и эта тревога не отпускала меня ни на минуту.
Как назло, после обеда посыпались звонки. Каждый приводил меня в смятение: я нерешительно поднимал трубку и что-то бестолково отвечал.
Брут позвонил на исходе дня.
– Это вы, Алекс? – Голос его звучал спокойно и уверенно, но какая-то железная нотка свидетельствовала о том, что он сдерживает волнение.
– Да! – ответил я и выжидающе замолк.
– Все в порядке!
– Хорошо… – И опять я не знал, что еще добавить.
Повесив трубку, я долго сидел в неподвижности. Странная глухота овладела мной; звуки жизни – звонки, человеческая речь, шаги в коридоре – все куда-то кануло, и в образовавшемся вакууме слышались лишь глухие равномерные удары: бум-бум, бум-бум! Где-то, осколком сознания, дрожала темная точка, явно пытавшаяся войти в связь со мною. Такое состояние не могло продолжаться долго: я пришел в себя и глянул в окно. Темная точка исчезла, а вместо нее на сером небоскребе присело, отдыхая, пушистое облачко. Должно быть, я слишком пристально на него посмотрел; оно вдруг зашевелилось и, собрав легкое оперение, двинулось дальше.
В дверях лифта я столкнулся с Дорис. Она улыбнулась:
– Славный день, не правда ли?
Вот так она со мной в последнее время; подчас мне даже кажется, что она останавливает на мне взгляд дольше, чем требуют правила вежливости, но я боюсь придать этому значение.
– Да, – ответил я, – в такой день не может случиться ничего плохого.
Я сделал последнее добавление наобум, совсем не думая придать ему особый смысл. В этот момент мы подошли к спуску в сабвей.
– Почему не может? – спросила Дорис, и так как я не отвечал, она продолжала: – Что ж, будем надеяться, что и завтра будет солнце! – И, улыбнувшись, стала спускаться по ступенькам. Я молча проводил ее глазами.
Еще через двадцать минут я сошел с автобуса, не доезжая нескольких кварталов до моего дома. Мне стало грустно, хотелось рассеяться, раствориться в толпе, потому что таким, как я, оставаться с самим собой продолжительное время – опасная штука.
Я шел не торопясь и, наблюдая за толпой и автомобилями, удивлялся способности человека к бессмысленному движению. Мне даже пришла в голову смешная мысль, что в будущем «идеальном» обществе у человека не будет постоянного жилья, Понадобится ему, скажем, куда-нибудь поехать – там и остановится, пока не возникнет другая надобность. Тогда опять тронется и, прибыв на новое место, осядет там, ну и т.д. и т.п. Правда, придется к этому как-то приспособить жилищную систему, по-иному разместить промышленность и прочие виды служб, зато сократится движение, очистится атмосфера, и у человека появится больше свободного времени. Он превратится в новую разновидность кочевника, свободного и беспечного.
Облагодетельствовав таким образом грядущие поколения, я переключился мыслью на другие, не менее важные предметы, и, сам того не заметив, подходил к нашему дому, когда услышал за спиной торопливые шаги, а затем прерывистый возглас:
– Алекс… подождите!
Я обернулся и увидел Поля.
– Здравствуйте, какими судьбами? – начал было я, но тут же замолк, пораженный его видом. В его неровной походке, угловатой жестикуляции и расширенных глазах сквозило странное возбуждение, граничащее с испугом.
– Что с вами, что случилось? – спросил я, чувствуя, что меня самого охватывает непонятная тревога. И так как он не отвечал, я крепко взял его под руку, – Идемте! – Но он упирался и бездумно хлопал глазами. – Идемте же! – повторил я и с силой потянул его за собой.
Вскоре я усаживал его в кресло у меня в гостиной. Поль молчал, а я не расспрашивал, видя, что он невменяем. Только после двух стаканов виски с содовой он успокоился и, беспомощно взглянув на меня, прошептал:
– Алекс, это. ужасно!
– Что ужасно?
– Ведь я участвовал вчера в нашей первой акции.
– Я так и подумал, когда вас увидел. Как же это произошло?
– Не знаю, как и рассказать… Налейте мне еще, пожалуйста!
– Довольно с вас, и так еле сидите!
– Вы правы… Так вот… Но дело, понимаете ли, не в самой акции, а в этом Стэне…
– Каком Стэне?
– О, вы с ним еще познакомитесь! Это – чудовище, настоящее чудовище!
Я видел, что у бедняги в голове полный сумбур.
– Поль, – строго сказал я, – вы мужчина. Возьмите себя в руки и расскажите толком! Кто такой Стэн?
– Так это же наш палач! – воскликнул мой гость. – Его не было на собрании, но Брут упоминал о нем. О, это настоящий зверь!
Теперь я вспомнил: да, конечно, Стэн… Но сейчас мне было не до личных характеристик.
– Что вы свое заладили: «Зверь! Чудовище!» – перебил я Поля. – Бросьте это, и давайте все по порядку!
Мой окрик подействовал, Поль пришел в себя.
– Я сейчас, я все расскажу, – заторопился он, не отрывая от меня глаз, словно страшась остаться наедине с воспоминаниями. – Итак, мы встретились…
– Кто – мы?
– Мы с Патом, помните его? Так вот, мы встретились вечером, около одиннадцати. Он подъехал на машине и забрал меня. Мы тронулись дальше, куда – не помню, но помню, что остановились где-то под мостом, недалеко от Гудзона, и тут ждали. Потом явился этот самый Стэн. Вы бы посмотрели на него! У него, понимаете ли, руки ниже колен, а ноги как две дуги, и ходит он как…
Многословие Поля действовало мне на нервы.
– Послушайте, – перебил я его, – вы не для того явились, чтобы писать художественные портреты. К черту длинные руки и кривые ноги, и ближе к делу! Итак, он явился…
– Простите, я увлекся. Так вот, мы последовали за ним и вскоре пришли в какой-то тупик возле заброшенного старого склада. Стэн расставил нас таким образом, чтобы тот, кто придет, не мог уйти из ловушки. Потом мы опять ждали, пока не подъехала машина. Они – я говорю «они», потому что их оказалось двое – запарковали поодаль и двинулись в нашем направлении. Один направился навстречу Стэну, другой остался у входа в тупик, должно быть караульным. Они не видели нас с Патом, потому что мы схоронились за старыми ящиками…
Поль на секунду замолк, что-то припоминая, затем продолжал:
– Дальше все произошло так быстро, что я и сейчас не могу всего восстановить. Стэн что-то сказал пришельцу – это и был Паркер – и, вынув из-за пазухи пакет, протянул тому. По-видимому, он выдал себя неосторожным движением, потому что Паркер, не взяв пакета, шарахнулся в сторону и пустился бежать. В тот же момент Пат выскочил из засады и кинулся на второго пришельца. Тот сообразил, что происходит, и ринулся к машине. Он, наверное, добежал бы до автомобиля, потому что мой партнер был неловок, но тут выскочил я и бросился убегавшему под ноги. Он упал, и мы без труда скрутили ему руки. Он не кричал, лишь молил не убивать его и еще уверял, что ничего не знает, а только согласился подвезти Паркера. Мы успокоили его и обещали, что ничего дурного ему не сделаем, – пусть только молчит!
К тому времени Стэн приволок свою жертву, уже бездыханную. Он был доволен и похвалил нас за хорошую работу. Затем приказал тащить Паркера к воде, пока он поговорит с другим пленником. При этом он странно улыбнулся, но я не придал тому значения. Только когда мы несли Паркера, я вспомнил, и мне стало не по себе. Я попросил Пата подождать, а сам бросился назад.
Когда я увидел Стэна, он стоял на коленях, склонившись над пленником. Заслышав мои шаги, он вскочил и от неожиданности выронил тяжелый металлический предмет, зазвеневший при падении на мостовую. Тогда я понял. Подошел ближе: тело человека лежало неподвижно. Наклонившись, я увидел, что лицо у него раздуто, а язык застрял между зубами. Он был мертв.
Я повернулся к Стэну и сказал:
«Вы его убили!»Но он в ответ только засмеялся, а затем, подойдя ко мне вплотную, прорычал: «Ты что, хочешь составить ему компанию?» И я понял, что он не шутит.
Сказав это, Поль откинулся в кресле, весь ушел в него; голова его спряталась промеж плеч. Он испуганно смотрел на меня.
– Ведь это убийство, понимаете, бессмысленное убийство! – прошептал он еле внятно.
Потрясенный услышанным, я молчал.
– Мы ведь не сговаривались убивать невинных людей! – лихорадочно продолжал Поль. – Мы должны что-то сделать, слышите?!
И так как мне все еще нечего было ответить, я спросил:
– Чем же кончилось?
– Чем кончилось? – повторил он за мной. – Мы отнесли оба тела к Гудзону и бросили в воду. Затем мы с Патом уехали. Этим и закончилось. Что вы скажете на это?
– Я полагаю, что вам следовало бы поговорить с Брутом. Я мог бы со своей стороны сделать то же, но это поставило бы вас в щекотливое положение.
– Почему?
– Да потому, что мы конспиративная организация! Вам не следовало болтать!
– Я только вам и мог!
Я видел, что беднягу опять охватывает растерянность.
– Успокойтесь, – сказал я, – и, прежде всего, не сделайте ничего, что вам самому могло бы повредить, да и не только вам, а и остальным; ведь дело не в одном Стэне!
– Вы хотите сказать…
– Я хочу посоветовать вам быть осторожным, вот и все!
Мы опять замолчали. Я чувствовал раздражение. «И зачем он явился? – думал я. – В таких ситуациях каждый решает за себя!» А вслух я сказал:
– Забудьте на время обо всем! Спустя день-другой у вас прояснится здесь, – я показал себе на лоб, – и тогда все представится в ином свете. Ладно?
Поль стал подниматься; поднявшись, долго оправлял помятый пиджак.
– Прощайте! – сказал он и направился к двери. Я его не удерживал.
Вскоре после этого в газетах появилось сообщение о двойном убийстве. Паркера опознали сразу, личность другого осталась невыясненной: у него не нашли никаких документов. В конце заметки высказывалось предположение, что оба убийства – результат сведения счетов между враждующими преступными шайками.
Выводы меня успокоили; обстоятельства нам явно благоприятствовали. Неожиданно для себя я перестал думать о второй жертве, да и Поль со своими страхами представился мне теперь просто малодушным парнем.
Поэтому, когда через неделю было созвано второе совещание, я пришел туда в приподнятом настроении. По дороге даже поймал себя на любопытстве: а как это в действительности происходит? Было смутное желание – на месте уяснить себе кое-что, о чем я немало размышлял.
Совещание началось успешно; благополучный исход первой акции придал всем мужества. Смущало только отсутствие Поля. Я заметил, что Брут несколько раз озабоченно смотрел на часы.
Новая жертва, намеченная Брутом, ни в ком не вызывала сожаления. Это тоже был преступник-рецидивист, осужденный в свое время на двадцать лет за двойное убийство, но преждевременно выпущенный на свободу по проискам ловких адвокатов. Обстоятельства и характер злодеяния были настолько ужасны, что не могло быть сомнений относительно результатов предстоящего голосования.
Брут раздавал знакомые листки, когда у дверей позвонили. Это был Поль. Вид у него был экзальтированный. Он нервно поздоровался и, не глядя ни на кого, прошел к свободному стулу. Брут придвинул к нему папку с «делом» и что-то вполголоса ему сказал. Поль углубился в чтение.
Билеты были давно заполнены и опущены в урну, а Поль все сидел над бумагами. Присмотревшись внимательней, я заметил, что глаза его устремлены в одну точку. Было ясно, что он что-то обдумывает.
– Как, ознакомились? – в голосе Брута послышалось нетерпение. Поль молчал, словно не слыша вопроса. Все в недоумении смотрели на него.
– Мы ждем вас! – опять обратился к нему наш вожак и слегка тронул молодого человека за локоть.
Поль резко отдернул руку и вскочил на ноги.
– Я сделаю все… я подпишу… я – «за», – начал он дрожащим голосом, – только сперва требую гарантий! – Здесь он сбился и, не в силах продолжать, протягивал вперед руки.
– Каких гарантий? О чем он? – послышались голоса.
– Чтобы никто другой не пострадал! – почти закричал Поль и, совсем смешавшись, сел.
– Ничего не понимаю! – раздался голос Вольтера.
Брут поднялся с места.
– Позвольте, господа! – сказал он. – Я объясню. А вы возьмите себя в руки и не кричите! – повернулся он к Полю. – Так вот, в первой нашей акции произошло осложнение. Паркер приехал не один; с ним был другой негодяй, известный торговец наркотиками. Его тоже схватили, но он бросился бежать, и тогда…
– Это неверно! – снова воскликнул Поль. – Он никуда не мог бежать, потому что мы его связали.
Его просто-напросто убил Стэн! Если не верите, спросите у него! – Поль показал в сторону Пата. Тот помолчал, потом произнес нетвердо:
– Я не видел… Я оставался с тем, другим.
– Но вы же помните… – хотел продолжить Поль, но Брут резко оборвал его:
– Прекратите истерику! – И затем, обращаясь к остальным, сказал: – Мне нечего добавить. Печальное или, во всяком случае, нежелательное происшествие! И, конечно, я сделаю все, чтобы ничего подобного не повторилось. Вас это устраивает? – отрывисто кинул он в сторону Поля.
Поль был вконец смущен и напуган.
– Я ведь только хотел… – Ой еще что-то пробормотал и затем торопливо сунул свой билет в коробку.
Хотя решение и на этот раз было единогласным, выступление Поля оставило у присутствующих нехороший осадок. Сомнений не было: корабль наш наскочил на первый риф, и теперь все зависело от искусства капитана.
Я посмотрел на Брута: он держался спокойно, на его бесстрастном лице напрасно было искать следы колебаний.
Как назло, после обеда посыпались звонки. Каждый приводил меня в смятение: я нерешительно поднимал трубку и что-то бестолково отвечал.
Брут позвонил на исходе дня.
– Это вы, Алекс? – Голос его звучал спокойно и уверенно, но какая-то железная нотка свидетельствовала о том, что он сдерживает волнение.
– Да! – ответил я и выжидающе замолк.
– Все в порядке!
– Хорошо… – И опять я не знал, что еще добавить.
Повесив трубку, я долго сидел в неподвижности. Странная глухота овладела мной; звуки жизни – звонки, человеческая речь, шаги в коридоре – все куда-то кануло, и в образовавшемся вакууме слышались лишь глухие равномерные удары: бум-бум, бум-бум! Где-то, осколком сознания, дрожала темная точка, явно пытавшаяся войти в связь со мною. Такое состояние не могло продолжаться долго: я пришел в себя и глянул в окно. Темная точка исчезла, а вместо нее на сером небоскребе присело, отдыхая, пушистое облачко. Должно быть, я слишком пристально на него посмотрел; оно вдруг зашевелилось и, собрав легкое оперение, двинулось дальше.
В дверях лифта я столкнулся с Дорис. Она улыбнулась:
– Славный день, не правда ли?
Вот так она со мной в последнее время; подчас мне даже кажется, что она останавливает на мне взгляд дольше, чем требуют правила вежливости, но я боюсь придать этому значение.
– Да, – ответил я, – в такой день не может случиться ничего плохого.
Я сделал последнее добавление наобум, совсем не думая придать ему особый смысл. В этот момент мы подошли к спуску в сабвей.
– Почему не может? – спросила Дорис, и так как я не отвечал, она продолжала: – Что ж, будем надеяться, что и завтра будет солнце! – И, улыбнувшись, стала спускаться по ступенькам. Я молча проводил ее глазами.
Еще через двадцать минут я сошел с автобуса, не доезжая нескольких кварталов до моего дома. Мне стало грустно, хотелось рассеяться, раствориться в толпе, потому что таким, как я, оставаться с самим собой продолжительное время – опасная штука.
Я шел не торопясь и, наблюдая за толпой и автомобилями, удивлялся способности человека к бессмысленному движению. Мне даже пришла в голову смешная мысль, что в будущем «идеальном» обществе у человека не будет постоянного жилья, Понадобится ему, скажем, куда-нибудь поехать – там и остановится, пока не возникнет другая надобность. Тогда опять тронется и, прибыв на новое место, осядет там, ну и т.д. и т.п. Правда, придется к этому как-то приспособить жилищную систему, по-иному разместить промышленность и прочие виды служб, зато сократится движение, очистится атмосфера, и у человека появится больше свободного времени. Он превратится в новую разновидность кочевника, свободного и беспечного.
Облагодетельствовав таким образом грядущие поколения, я переключился мыслью на другие, не менее важные предметы, и, сам того не заметив, подходил к нашему дому, когда услышал за спиной торопливые шаги, а затем прерывистый возглас:
– Алекс… подождите!
Я обернулся и увидел Поля.
– Здравствуйте, какими судьбами? – начал было я, но тут же замолк, пораженный его видом. В его неровной походке, угловатой жестикуляции и расширенных глазах сквозило странное возбуждение, граничащее с испугом.
– Что с вами, что случилось? – спросил я, чувствуя, что меня самого охватывает непонятная тревога. И так как он не отвечал, я крепко взял его под руку, – Идемте! – Но он упирался и бездумно хлопал глазами. – Идемте же! – повторил я и с силой потянул его за собой.
Вскоре я усаживал его в кресло у меня в гостиной. Поль молчал, а я не расспрашивал, видя, что он невменяем. Только после двух стаканов виски с содовой он успокоился и, беспомощно взглянув на меня, прошептал:
– Алекс, это. ужасно!
– Что ужасно?
– Ведь я участвовал вчера в нашей первой акции.
– Я так и подумал, когда вас увидел. Как же это произошло?
– Не знаю, как и рассказать… Налейте мне еще, пожалуйста!
– Довольно с вас, и так еле сидите!
– Вы правы… Так вот… Но дело, понимаете ли, не в самой акции, а в этом Стэне…
– Каком Стэне?
– О, вы с ним еще познакомитесь! Это – чудовище, настоящее чудовище!
Я видел, что у бедняги в голове полный сумбур.
– Поль, – строго сказал я, – вы мужчина. Возьмите себя в руки и расскажите толком! Кто такой Стэн?
– Так это же наш палач! – воскликнул мой гость. – Его не было на собрании, но Брут упоминал о нем. О, это настоящий зверь!
Теперь я вспомнил: да, конечно, Стэн… Но сейчас мне было не до личных характеристик.
– Что вы свое заладили: «Зверь! Чудовище!» – перебил я Поля. – Бросьте это, и давайте все по порядку!
Мой окрик подействовал, Поль пришел в себя.
– Я сейчас, я все расскажу, – заторопился он, не отрывая от меня глаз, словно страшась остаться наедине с воспоминаниями. – Итак, мы встретились…
– Кто – мы?
– Мы с Патом, помните его? Так вот, мы встретились вечером, около одиннадцати. Он подъехал на машине и забрал меня. Мы тронулись дальше, куда – не помню, но помню, что остановились где-то под мостом, недалеко от Гудзона, и тут ждали. Потом явился этот самый Стэн. Вы бы посмотрели на него! У него, понимаете ли, руки ниже колен, а ноги как две дуги, и ходит он как…
Многословие Поля действовало мне на нервы.
– Послушайте, – перебил я его, – вы не для того явились, чтобы писать художественные портреты. К черту длинные руки и кривые ноги, и ближе к делу! Итак, он явился…
– Простите, я увлекся. Так вот, мы последовали за ним и вскоре пришли в какой-то тупик возле заброшенного старого склада. Стэн расставил нас таким образом, чтобы тот, кто придет, не мог уйти из ловушки. Потом мы опять ждали, пока не подъехала машина. Они – я говорю «они», потому что их оказалось двое – запарковали поодаль и двинулись в нашем направлении. Один направился навстречу Стэну, другой остался у входа в тупик, должно быть караульным. Они не видели нас с Патом, потому что мы схоронились за старыми ящиками…
Поль на секунду замолк, что-то припоминая, затем продолжал:
– Дальше все произошло так быстро, что я и сейчас не могу всего восстановить. Стэн что-то сказал пришельцу – это и был Паркер – и, вынув из-за пазухи пакет, протянул тому. По-видимому, он выдал себя неосторожным движением, потому что Паркер, не взяв пакета, шарахнулся в сторону и пустился бежать. В тот же момент Пат выскочил из засады и кинулся на второго пришельца. Тот сообразил, что происходит, и ринулся к машине. Он, наверное, добежал бы до автомобиля, потому что мой партнер был неловок, но тут выскочил я и бросился убегавшему под ноги. Он упал, и мы без труда скрутили ему руки. Он не кричал, лишь молил не убивать его и еще уверял, что ничего не знает, а только согласился подвезти Паркера. Мы успокоили его и обещали, что ничего дурного ему не сделаем, – пусть только молчит!
К тому времени Стэн приволок свою жертву, уже бездыханную. Он был доволен и похвалил нас за хорошую работу. Затем приказал тащить Паркера к воде, пока он поговорит с другим пленником. При этом он странно улыбнулся, но я не придал тому значения. Только когда мы несли Паркера, я вспомнил, и мне стало не по себе. Я попросил Пата подождать, а сам бросился назад.
Когда я увидел Стэна, он стоял на коленях, склонившись над пленником. Заслышав мои шаги, он вскочил и от неожиданности выронил тяжелый металлический предмет, зазвеневший при падении на мостовую. Тогда я понял. Подошел ближе: тело человека лежало неподвижно. Наклонившись, я увидел, что лицо у него раздуто, а язык застрял между зубами. Он был мертв.
Я повернулся к Стэну и сказал:
«Вы его убили!»Но он в ответ только засмеялся, а затем, подойдя ко мне вплотную, прорычал: «Ты что, хочешь составить ему компанию?» И я понял, что он не шутит.
Сказав это, Поль откинулся в кресле, весь ушел в него; голова его спряталась промеж плеч. Он испуганно смотрел на меня.
– Ведь это убийство, понимаете, бессмысленное убийство! – прошептал он еле внятно.
Потрясенный услышанным, я молчал.
– Мы ведь не сговаривались убивать невинных людей! – лихорадочно продолжал Поль. – Мы должны что-то сделать, слышите?!
И так как мне все еще нечего было ответить, я спросил:
– Чем же кончилось?
– Чем кончилось? – повторил он за мной. – Мы отнесли оба тела к Гудзону и бросили в воду. Затем мы с Патом уехали. Этим и закончилось. Что вы скажете на это?
– Я полагаю, что вам следовало бы поговорить с Брутом. Я мог бы со своей стороны сделать то же, но это поставило бы вас в щекотливое положение.
– Почему?
– Да потому, что мы конспиративная организация! Вам не следовало болтать!
– Я только вам и мог!
Я видел, что беднягу опять охватывает растерянность.
– Успокойтесь, – сказал я, – и, прежде всего, не сделайте ничего, что вам самому могло бы повредить, да и не только вам, а и остальным; ведь дело не в одном Стэне!
– Вы хотите сказать…
– Я хочу посоветовать вам быть осторожным, вот и все!
Мы опять замолчали. Я чувствовал раздражение. «И зачем он явился? – думал я. – В таких ситуациях каждый решает за себя!» А вслух я сказал:
– Забудьте на время обо всем! Спустя день-другой у вас прояснится здесь, – я показал себе на лоб, – и тогда все представится в ином свете. Ладно?
Поль стал подниматься; поднявшись, долго оправлял помятый пиджак.
– Прощайте! – сказал он и направился к двери. Я его не удерживал.
***
Вскоре после этого в газетах появилось сообщение о двойном убийстве. Паркера опознали сразу, личность другого осталась невыясненной: у него не нашли никаких документов. В конце заметки высказывалось предположение, что оба убийства – результат сведения счетов между враждующими преступными шайками.
Выводы меня успокоили; обстоятельства нам явно благоприятствовали. Неожиданно для себя я перестал думать о второй жертве, да и Поль со своими страхами представился мне теперь просто малодушным парнем.
Поэтому, когда через неделю было созвано второе совещание, я пришел туда в приподнятом настроении. По дороге даже поймал себя на любопытстве: а как это в действительности происходит? Было смутное желание – на месте уяснить себе кое-что, о чем я немало размышлял.
Совещание началось успешно; благополучный исход первой акции придал всем мужества. Смущало только отсутствие Поля. Я заметил, что Брут несколько раз озабоченно смотрел на часы.
Новая жертва, намеченная Брутом, ни в ком не вызывала сожаления. Это тоже был преступник-рецидивист, осужденный в свое время на двадцать лет за двойное убийство, но преждевременно выпущенный на свободу по проискам ловких адвокатов. Обстоятельства и характер злодеяния были настолько ужасны, что не могло быть сомнений относительно результатов предстоящего голосования.
Брут раздавал знакомые листки, когда у дверей позвонили. Это был Поль. Вид у него был экзальтированный. Он нервно поздоровался и, не глядя ни на кого, прошел к свободному стулу. Брут придвинул к нему папку с «делом» и что-то вполголоса ему сказал. Поль углубился в чтение.
Билеты были давно заполнены и опущены в урну, а Поль все сидел над бумагами. Присмотревшись внимательней, я заметил, что глаза его устремлены в одну точку. Было ясно, что он что-то обдумывает.
– Как, ознакомились? – в голосе Брута послышалось нетерпение. Поль молчал, словно не слыша вопроса. Все в недоумении смотрели на него.
– Мы ждем вас! – опять обратился к нему наш вожак и слегка тронул молодого человека за локоть.
Поль резко отдернул руку и вскочил на ноги.
– Я сделаю все… я подпишу… я – «за», – начал он дрожащим голосом, – только сперва требую гарантий! – Здесь он сбился и, не в силах продолжать, протягивал вперед руки.
– Каких гарантий? О чем он? – послышались голоса.
– Чтобы никто другой не пострадал! – почти закричал Поль и, совсем смешавшись, сел.
– Ничего не понимаю! – раздался голос Вольтера.
Брут поднялся с места.
– Позвольте, господа! – сказал он. – Я объясню. А вы возьмите себя в руки и не кричите! – повернулся он к Полю. – Так вот, в первой нашей акции произошло осложнение. Паркер приехал не один; с ним был другой негодяй, известный торговец наркотиками. Его тоже схватили, но он бросился бежать, и тогда…
– Это неверно! – снова воскликнул Поль. – Он никуда не мог бежать, потому что мы его связали.
Его просто-напросто убил Стэн! Если не верите, спросите у него! – Поль показал в сторону Пата. Тот помолчал, потом произнес нетвердо:
– Я не видел… Я оставался с тем, другим.
– Но вы же помните… – хотел продолжить Поль, но Брут резко оборвал его:
– Прекратите истерику! – И затем, обращаясь к остальным, сказал: – Мне нечего добавить. Печальное или, во всяком случае, нежелательное происшествие! И, конечно, я сделаю все, чтобы ничего подобного не повторилось. Вас это устраивает? – отрывисто кинул он в сторону Поля.
Поль был вконец смущен и напуган.
– Я ведь только хотел… – Ой еще что-то пробормотал и затем торопливо сунул свой билет в коробку.
Хотя решение и на этот раз было единогласным, выступление Поля оставило у присутствующих нехороший осадок. Сомнений не было: корабль наш наскочил на первый риф, и теперь все зависело от искусства капитана.
Я посмотрел на Брута: он держался спокойно, на его бесстрастном лице напрасно было искать следы колебаний.
ГЛАВА 13
Как-то на неделе, вернувшись с обеда, я нашел на столе красную телефонную записку. Звонила Салли; небольшой квадратик наверху – «перезвонить!» – был перечеркнут, а ниже была приписка: «спешно!»
Я сразу подумал об отце: в последнее время он постоянно недомогал, в большой мере по своей вине, так как, несмотря на запреты врача, продолжал много курить, да и выпивал лишнее.
Салли, видимо, дежурила у телефона; когда я позвонил, она сразу сняла трубку.
– Алекс, с отцом плохо! – зашептала она.
– Что случилось?
– Удар!… Сперва сердце, а потом паралич!
– И что же, что с ним сейчас?
– Отвезли в больницу. Я только что оттуда. Ты приедешь?
– Конечно, сейчас же выезжаю. И не волнуйся, хорошо?
Этот короткий разговор помог Салли оправиться, и она уже более спокойно ответила:
– Да, да, не буду и… я заеду за тобой на станцию. Через полчаса я мчался автобусом на север.
День был хмурый – вот-вот задождит. Легкая серая мгла закрывала даль, дорога казалась грязнее, чем обычно, и на нее выплывали за поворотами затерявшиеся среди неяркой зелени домики.
Мне было тоскливо, как и прочим пассажирам, – об этом свидетельствовали их скучающие лица. Да и шофер был человек невеселый, на вопросы отвечал неохотно, ежеминутно тянул носом и вытирал салфеткой основательно облысевший череп.
От нечего делать я считал секунды между проносящимися мимо столбами: четыре, три, шесть, опять четыре; некоторые столбы были поставлены чаще, и это сбивало с толку. На проводах сидели воробьи – самые скучные и никчемные воробьи, каких мне когда-либо приходилось видеть. Их предки, подумал я, были жизнерадостней, так как при конной тяге у них находилось на дороге много полезных занятий.
Салли ожидала меня у автобусной остановки. За ее улыбкой я почувствовал тревогу.
– Ты обедал? – спросила она и, услышав, что обедал, прибавила: – Тогда заедем домой на кофе! Это – по дороге, а в больницу еще рано.
Мне всегда казалось, что отец ничего не добавляет к обстановке и к самой атмосфере в доме. Он как-то не сживался с местом и вещами, хотя непрестанно грезил всяческими улучшениями. У него не было ни любимого угла, ни кресла, а кабинетом он пользовался больше для представительства. Да и его общество часто меня тяготило. Теперь, неожиданно, я остро ощутил его отсутствие: в доме было пусто, вещи и мебель стали плоскими, а Салли, хозяйничавшая за столом, показалась мне совсем маленькой и затерянной.
Окна покрылись мелкими каплями дождя. Салли зажгла лампу, и мы принялись за кофе.
– Ты говорила с доктором? – спросил я.
– Да, он объяснил, что началось с сердца, а потом произошел разрыв кровеносных сосудов в мозгу. Я плохо поняла. Ты с ним сам поговори, хорошо?
– Конечно.
Еще через четверть часа мы садились в машину. Дождь усилился, воздух потемнел, и только мокрая крыша светлела на фоне серого неба.
Ехали недолго; вскоре увидели впереди белый корпус больницы.
– Нам влево, – тихо обронила моя спутница. В приемной стояла тишина; несколько человек
сидели в креслах и на диване. Кафельный пол блестел. Справа, возле лампы, возился на полу ребенок, и хоть делал он это тихо, мать, молодая женщина с печальным лицом, рассеянно его одергивала.
Мы взяли пропуска и поднялись на второй этаж. Там было оживленней: бегала прислуга, пересмеивались молоденькие сестры. Высокий худой старик, в больничном халате, бродил по коридору, стуча костылями и заглядывая во все двери. Пахло лекарствами, свежим бельем и застоявшимся с обеда воздухом.
– Как мой муж? – тихо, в сторону, спросила Салли у сестры, и та, сверкнув на меня глазами, так же тихо ответила:
– Ничего, он, кажется, в сознании. Салли сунула ей что-то в руку.
– Не спит?
– Думаю, нет. Проходите!
Мы вошли в небольшую комнату с одной кроватью, скрывавшейся, за пластиковой занавеской. Здесь было полутемно; в окна с полуопущенными жалюзи скупо проникал свет. Мы подошли к постели.
Отец лежал на спине с открытыми, устремленными в потолок глазами. Одеяло, с выглядывающей из-под него простыней, было скомкано на животе, рубаха расстегнута, открыв светлую полоску на груди, давно не знавшей загара. Он явно нас не видел.
– Эй! – прошептала Салли и склонилась над лежащим. Отец не реагировал, и она повторила громче: – Эй!
Прошло с полминуты, прежде чем ее голос дошел до сознания больного; голова его дрогнула и чуть повернулась в нашу сторону. Глаза не отрывались от потолка.
Салли нежно погладила его по волосам.
– Узнаешь? f
Теперь глаза медленно, с трудом, двинулись по потолку, пока не остановились на Салли, потом на мне.
– Здравствуй, отец! – сказал я негромко.
Он долго рассматривал меня, что-то соображая, и затем, совершенно неожиданно, произнес:
– Черт!… – и слегка улыбнулся.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я. Отец отвечал с трудом и не сразу:
– Ничего… о'кей… вот только голова… – И вдруг болезненно застонал; лицо сморщилось в гримасе, нижняя губа вытянулась вперед, закрыв верхнюю, веки опустились.
Заглянувшая в комнату сестра заторопила нас:
– Лучше уходите! По-видимому, еще рано!
Доктора прождали около часу. Он опоздал и теперь торопился с обходом больных. На наши вопросы рассеянно отвечал:
– Ничего не могу сказать. Думаю, паралич временный. Вопрос теперь – как поведет себя сердце. Будем надеяться… – И еще что-то в этом роде.
На обратном пути Салли плакала; я утешал ее как мог.
К концу недели отец пришел в себя. Голос у него был тихий, да и весь он ослаб и теперь лежал бледный и осунувшийся. Но речью овладел. Когда Салли вышла из комнаты, он обратился ко мне:
– Теперь ты должен перейти к нам в фирму, Алекс! Ханс хороший работник, но положиться на него полностью нельзя. Мне нужен в деле свой человек! Хорошо?
Я ожидал этого, и ответ – положительный ответ – у меня был готов заранее. Вместо этого я сказал другое:
– Хорошо, только при одном условии.
– Каком? – удивился отец.
– Мы возьмем Кестлера!
Мои слова были для него неожиданностью; он так и застыл с раскрытым ртом. А я добавил твердо:
– Иначе я не могу!
Отец продолжал изумленно смотреть на меня, затем отвернулся и долго лежал, ничего не говоря. Потом, не оборачиваясь, зло и капризно буркнул:
Я сразу подумал об отце: в последнее время он постоянно недомогал, в большой мере по своей вине, так как, несмотря на запреты врача, продолжал много курить, да и выпивал лишнее.
Салли, видимо, дежурила у телефона; когда я позвонил, она сразу сняла трубку.
– Алекс, с отцом плохо! – зашептала она.
– Что случилось?
– Удар!… Сперва сердце, а потом паралич!
– И что же, что с ним сейчас?
– Отвезли в больницу. Я только что оттуда. Ты приедешь?
– Конечно, сейчас же выезжаю. И не волнуйся, хорошо?
Этот короткий разговор помог Салли оправиться, и она уже более спокойно ответила:
– Да, да, не буду и… я заеду за тобой на станцию. Через полчаса я мчался автобусом на север.
День был хмурый – вот-вот задождит. Легкая серая мгла закрывала даль, дорога казалась грязнее, чем обычно, и на нее выплывали за поворотами затерявшиеся среди неяркой зелени домики.
Мне было тоскливо, как и прочим пассажирам, – об этом свидетельствовали их скучающие лица. Да и шофер был человек невеселый, на вопросы отвечал неохотно, ежеминутно тянул носом и вытирал салфеткой основательно облысевший череп.
От нечего делать я считал секунды между проносящимися мимо столбами: четыре, три, шесть, опять четыре; некоторые столбы были поставлены чаще, и это сбивало с толку. На проводах сидели воробьи – самые скучные и никчемные воробьи, каких мне когда-либо приходилось видеть. Их предки, подумал я, были жизнерадостней, так как при конной тяге у них находилось на дороге много полезных занятий.
Салли ожидала меня у автобусной остановки. За ее улыбкой я почувствовал тревогу.
– Ты обедал? – спросила она и, услышав, что обедал, прибавила: – Тогда заедем домой на кофе! Это – по дороге, а в больницу еще рано.
Мне всегда казалось, что отец ничего не добавляет к обстановке и к самой атмосфере в доме. Он как-то не сживался с местом и вещами, хотя непрестанно грезил всяческими улучшениями. У него не было ни любимого угла, ни кресла, а кабинетом он пользовался больше для представительства. Да и его общество часто меня тяготило. Теперь, неожиданно, я остро ощутил его отсутствие: в доме было пусто, вещи и мебель стали плоскими, а Салли, хозяйничавшая за столом, показалась мне совсем маленькой и затерянной.
Окна покрылись мелкими каплями дождя. Салли зажгла лампу, и мы принялись за кофе.
– Ты говорила с доктором? – спросил я.
– Да, он объяснил, что началось с сердца, а потом произошел разрыв кровеносных сосудов в мозгу. Я плохо поняла. Ты с ним сам поговори, хорошо?
– Конечно.
Еще через четверть часа мы садились в машину. Дождь усилился, воздух потемнел, и только мокрая крыша светлела на фоне серого неба.
Ехали недолго; вскоре увидели впереди белый корпус больницы.
– Нам влево, – тихо обронила моя спутница. В приемной стояла тишина; несколько человек
сидели в креслах и на диване. Кафельный пол блестел. Справа, возле лампы, возился на полу ребенок, и хоть делал он это тихо, мать, молодая женщина с печальным лицом, рассеянно его одергивала.
Мы взяли пропуска и поднялись на второй этаж. Там было оживленней: бегала прислуга, пересмеивались молоденькие сестры. Высокий худой старик, в больничном халате, бродил по коридору, стуча костылями и заглядывая во все двери. Пахло лекарствами, свежим бельем и застоявшимся с обеда воздухом.
– Как мой муж? – тихо, в сторону, спросила Салли у сестры, и та, сверкнув на меня глазами, так же тихо ответила:
– Ничего, он, кажется, в сознании. Салли сунула ей что-то в руку.
– Не спит?
– Думаю, нет. Проходите!
Мы вошли в небольшую комнату с одной кроватью, скрывавшейся, за пластиковой занавеской. Здесь было полутемно; в окна с полуопущенными жалюзи скупо проникал свет. Мы подошли к постели.
Отец лежал на спине с открытыми, устремленными в потолок глазами. Одеяло, с выглядывающей из-под него простыней, было скомкано на животе, рубаха расстегнута, открыв светлую полоску на груди, давно не знавшей загара. Он явно нас не видел.
– Эй! – прошептала Салли и склонилась над лежащим. Отец не реагировал, и она повторила громче: – Эй!
Прошло с полминуты, прежде чем ее голос дошел до сознания больного; голова его дрогнула и чуть повернулась в нашу сторону. Глаза не отрывались от потолка.
Салли нежно погладила его по волосам.
– Узнаешь? f
Теперь глаза медленно, с трудом, двинулись по потолку, пока не остановились на Салли, потом на мне.
– Здравствуй, отец! – сказал я негромко.
Он долго рассматривал меня, что-то соображая, и затем, совершенно неожиданно, произнес:
– Черт!… – и слегка улыбнулся.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я. Отец отвечал с трудом и не сразу:
– Ничего… о'кей… вот только голова… – И вдруг болезненно застонал; лицо сморщилось в гримасе, нижняя губа вытянулась вперед, закрыв верхнюю, веки опустились.
Заглянувшая в комнату сестра заторопила нас:
– Лучше уходите! По-видимому, еще рано!
Доктора прождали около часу. Он опоздал и теперь торопился с обходом больных. На наши вопросы рассеянно отвечал:
– Ничего не могу сказать. Думаю, паралич временный. Вопрос теперь – как поведет себя сердце. Будем надеяться… – И еще что-то в этом роде.
На обратном пути Салли плакала; я утешал ее как мог.
К концу недели отец пришел в себя. Голос у него был тихий, да и весь он ослаб и теперь лежал бледный и осунувшийся. Но речью овладел. Когда Салли вышла из комнаты, он обратился ко мне:
– Теперь ты должен перейти к нам в фирму, Алекс! Ханс хороший работник, но положиться на него полностью нельзя. Мне нужен в деле свой человек! Хорошо?
Я ожидал этого, и ответ – положительный ответ – у меня был готов заранее. Вместо этого я сказал другое:
– Хорошо, только при одном условии.
– Каком? – удивился отец.
– Мы возьмем Кестлера!
Мои слова были для него неожиданностью; он так и застыл с раскрытым ртом. А я добавил твердо:
– Иначе я не могу!
Отец продолжал изумленно смотреть на меня, затем отвернулся и долго лежал, ничего не говоря. Потом, не оборачиваясь, зло и капризно буркнул: