Страница:
— Где демон? — закричала она. — Где серафим? Куда они попрятались, позорные трусы!
Я пожал плечами и приказал:
— Искать врага!
Через пять минут были найдены обломок рога Барлога и несколько обугленных белых перьев. Помимо этого Анна обнаружила артиллерийский отряд, который, несмотря на путеводные вопли товарища Огонькова, умудрился заблудиться в переплетенье ночных I улиц.
Когда все снова собрались у догорающих цистерн, я резюмировал:
— Враг бежал. Или, что скорее, они укокошили друг друга.
— Ура, товарищи! — поторопился крикнуть Огоньков.
— Не «ура»! — осадил его я. — Рано еще «ура» кричать. Через два квартала находится «Ресторанъ», где засел высший командный состав вражеского гарнизона. Вперед! Вязать офицеров!
Лешие бурной и неорганизованной толпой двинулись к ресторану. За ними, обгоняя, поскакали кикиморы верхом на волках. Товарищ Огоньков вытер фуражкой пот со лба и скомандовал:
— Артиллерия! К бою!
Дивизия моя сражалась весело и бодро. Еще бы — рассчитывали схватиться с могущественным демоном и не менее грозным серафимом, а вышло, что вся-то битва — обуздать горстку нетрезвых офицеров, у которых к тому же почти закончился запас патронов, когда они устроили перестрелку, пытаясь схватить меня во второй раз.
— Залечь на подступах! — приказал я, когда забухали из окон первые выстрелы. — Переждем…
Пережидать пришлось недолго. Десяток одиночных выстрелов из ресторана — и все.
— На штурм! — выкрикнул я. — Драться врукопашную, патроны беречь, у нас их тоже мало! На штурм!
Штурм начался с того, что на двух леших, пытавшихся взломать забаррикадированную изнутри входную дверь ресторана, из окна вылили ушат помоев. Видно, офицеры думали деморализовать унижением мое войско, но крупно просчитались! Ярые противники гигиены — лешие — ужасно страдающие от того, что я ввел в распорядок дня непременный сеанс умывания, несказанно обрадовались возможности безнаказанно испачкаться и ринулись к двери, оггеснив двух опомоенных счастливцев. Дверь снесли за секунду, но, прежде чем ворваться в помещение, весь лесной отряд упоенно принимал вонючий душ… Наконец и помои у защитников ресторана закончились.
— Огонь! — скомандовал товарищ комиссар.
Домовые принялись бомбардировать окна булыжниками. Громыхнул выстрел из трехдюймовки, сорвав напрочь и без того покалеченную вывеску. Из ресторана долетел вздох ужаса…
— Ага-а! — завопил Огоньков. — Не нравится, буржуазия проклятая?! А ну давай еще!
Но «еще» не получилось. У нас был только один снаряд. Зато оружия пролетариата сколько угодно. Как гигантские градины стучали булыжники по стенам ресторана, проламывая кое-где древесную обшивку. Кикиморы на волках, отчаявшись пробиться через густо политую помоями пехоту на вражескую территорию, нарезали вокруг ресторана круги, воинственно вопили и улюлюкали.
— Да здравствует марксизм и военный коммунизм! — рифмованно визжал Огоньков. — Братцы, вперед!
Но лешие опять отчего-то завязли на входе. Что случилось? Помоев больше нет… Может, их содержимым ночных горшков забрасывают и лешие по этому поводу задержали наступление, чтобы в полной мере покайфовать?
— Орудия к бою! — услышал я вопли полковника-бакенбардиста. — За царя и отечество… Пли!
Это еще что такое?
— Назад! — заорал я.
Два раза приказывать не пришлось. Слух у леших прекрасный, про «орудия» слышал весь отряд. Два десятка пехотинцев резво откатились от ресторана и залегли в канаве. Оборотни, повинуясь команде Анны, доставили кикимор в укрытие за ближайшее строение. Домовые попрятались за свои рогатки.
Откуда у офицеров еще патроны? Военная хитрость? Подпустили нас поближе, притворившись безоружными, и… Или блефуют?
— Пли! — рыкнул полковник.
И тотчас ресторан содрогнулся от дружного залпа. Десятки ружейных стволов, выставленных из окон и дырок, пробитых булыжниками, с грохотом и дымом извергли пули.
— Перезаряжа-ай!
— Товарищи! — высунулся из-за трехдюймовки комиссар Огоньков. — Белая сволочь нас не за…
— Пли!!!
— …пугает… — закончил Огоньков, падая как подкошенный.
Анна вскрикнула.
— Перезаряжай! — долетел до меня радостный полковничий бас — Один готов!
И тогда со мной что-то случилось. Вообще-то я всегда держу себя в руках, но представьте: когда в горячем бою погибает, сраженный вражескими пулями, ближайший соратник, у всякого крыша поедет.
Пока я бежал по простреливаемой территории ко входу в ресторан, пули пчелиным роем свистели вокруг меня'. Офицеры стреляли прицельно — шесть раз меня ранили в грудь, три раза в живот, четыре раза в шею и два раза — в правую руку. Странно, но боли я совсем не ощущал и умирать почему-то не собирался… Не помню, как я оказался в зале ресторана. Зато прекрасно помню, как летели в разные стороны, будто кегли, ошарашенные противники. Несколькими ударами дубинки я свалил с ног сразу пятерых офицеров, копытом зарядил в лоб полковнику, лягнул подвернувшегося поручика в живот — и тогда опомнилась моя пехота… И рванула вперед. В три минуты бой был выигран. Но какой ценой! Бедный товарищ комиссар Огоньков!
— Спасайте секретный пакет! — орал полковник, в пылу сражения лишившийся одной бакенбарды. — Пробивайте осаду!.. Аи, пусти руку, грязная свинья! Ой! Как вы смеете мое благородие дубинами бить?.. Но некому было пробивать осаду и спасать секретный пакет. Пока лешие и домовые вязали пленных офицеров, я поднял затоптанный и надорванный бумажный пакет. Под слоем плотной бумаги ощущалась какая-то округлая штуковина. Я вскрыл пакет и…»
— Тут я что-то тоже не понял, — протирая пенсне, проговорил Огоньков. — Ну меня убили — это еще куда ни шло. Но вас же просто изрешетило пулями! А вы еще сражаетесь. Это уже не фантастика, это самый настоящий бред.
— Много ты понимаешь, — мрачно отозвался я. — Читай дальше.
— А у меня уже все. Записи закончились. На большее вы, Василий Иванович, не набредили. Вам теперь легче?
— Пошел вон. — Что?
— Что слышал. Вон, говорю! Побагровевший Огоньков нацепил пенсне и выскочил за дверь.
— Все вон! — заорал я. — Никого ко мне не пускать! На дом опустилась тишина. Дивизию в полном составе я услал в разведку, пусть лучше покатаются на своих лошадках по окрестным лугам, а мои раздумья не тревожат. Петька, Анка-пулеметчица и Огоньков-Фурманов сторожили мои покои. Даже кони не ржали и фыркали как-то приглушенно. Где-то сипло ворчал петух — его Петька отколотил ножнами от шашки, чтобы не горланил и не мешал мне.
А я все думал. Так, с ума я не сошел — это факт. Бред, законспектированный здешним Огоньковым, на самом деле настоящая действительность, которой я почему-то не помню. Это тоже факт.
Тогда что произошло? Реальность каким-то образом исказилась, я словно оказался в одном из параллельных миров. Что, говорите, параллельных миров не бывает? Еще как бывает, чтоб им пусто было! Это я вам как бес говорю. Авторитетно заявляю.
Реальность исказилась… Но что способно исказить реальность? Только самый могущественный колдун или… или артефакт могущественного колдуна. Артефакт могущественного колду… Что-то не помню я никакого артефакта… Хотя…
Гонец с секретным пакетом! Секретный пакет для Черного Барона! «Для меня чрезвычайно важно содержимое пакета» — так сообщал Барон полковнику-бакенбардисту. И вот оно — упомянул про артефакт! Получается, я успел перехватить гонца с артефактом, который… Но я ведь ничего подобного не помню! Да мало ли чего я не помню и не понимаю… Почему, например, я остался в живых после того, как меня изрешетило офицерскими пулями? И что было в пакете? Округлая штуковина? Е-мое… Что за штуковина? Пуговица? Монетка? Колесо от игрушечного автомобиля?
В дверь робко постучали.
— Вон! — зарычал я. — Не мешайте мне, я думаю!
— Василий Иваныч, — просунулся в комнату Петька, — родненький… Это я, ординарец ваш… Разрешите, а?
— Только быстро! Что там у тебя?
— Я быстренько…
На цыпочках в комнату влетел Петька. Отстегнутые шпоры он держал в руках, правый карман галифе его заметно оттопыривался.
— Товарищ комдив! — горячо зашептал он. — Я на минутку! Пока Анка с политруком отвлеклись… Не понимают они ничего, умники. А я тебя сейчас разом вылечу. Вот поглядите, что у меня есть… Самого лучшего раздобыл! Хлебни, и тут же тебе полегчает!
Оглядываясь на дверь, он вытащил из кармана бутылку шампанского и засуетился, раскручивая проволочку:
— Сейчас, сейчас… сейча-ас… Минуточку… Как она, зараза, открывается? Вот буржуйские штучки… Сейчас, Василий Иваныч… Первейшее средство от белой горячки — хлобыстнуть чего-нибудь эдакого… Как это… Ой!
Пробка из бутылки шарахнула в потолок. Пенная струя рванулась вверх, обдав несчастного Петьку с ног до головы. От испуга тот выронил бутылку.
— Вспомнил! — завопил я, подпрыгивая на кровати. — Вспомнил! Патронов-то у офицеров не было ни шиша! Последние два залпа они шампанским сделали, алкоголики проклятые! Мы потом в ресторане нашли кучу бутылок, и пробки, как стреляные гильзы, на месте сражения валялись… Огонькову угодило пробкой в лоб — он и скопытился! А меня этими пробками хоть всего закидай, ничего не будет! Вспомнил!
— Мамочки! — жалобно пискнул Петька. — Опять приступ! Опять бредит!
— Помолчи!
Перед моими глазами одна за другой возникали картины: вот неопохмелившийся Петро Карась грохочет сапогами по деревянному полу, мрачно пинает бесчисленные зеленые бутылки из-под шампанского и бросает ненавидящие взгляды в сторону связанных офицеров, усаженных вдоль стены ресторанного зала. «Сколько добра перевели, гады непонимающие, — ворчит он. — И надо же было додуматься до такого?»
А потом? Потом? Я зажмурился, чтобы ничто не отвлекало меня от воспоминаний.
…Анна с обнаженной шашкой в руке, ведя под уздцы боевого волка, подходит ко мне. Кивает на секретный пакет и спрашивает: «Что это?» — «А вот мы сейчас у пленных и узнаем», — усмехаюсь я. «Ни за что не будем говорить… Хоть режьте!» — гордо кричит за всех полковник. «Резать — это всегда пожалуйста! — радуется Карась. — Дай их мне, братишка Адольф! Уж у меня они быстро заговорят! Я им все припомню! Угнетатели! Исплататоры! Самодержцы! Рабочий класс никогда вам не забудет два яшика вылитого на землю шампанского!»
— Василий Иваныч!
— Петька, отвали! — прокричал я, не открывая глаз. — Дай сосредоточиться!
— Это не Петька, это я — политрук Огоньков! Василий Иваныч, беда!
— Отстаньте на минуту, что вам стоит?! Вы люди или садисты, в конце концов?!
— Василий Иваныч!
— Огоньков, фингал под вторым глазом захотел? Русским языком было сказано…
— Это не Огоньков, это я — Петька!
— Слушайте приказ комдива: сгиньте в туман оба! Не нужно мне больше вашего шампанского!
— Да при чем здесь шампанское, товарищ комдив?! Синие!!!
— Ни синего, ни красного, ни крепленого не надо! Во-он!
Так, что там было дальше? Значит, я допрашивал пленных. Я перед ними красноречием блистал. «Служивые! — ораторствовал я. — Даю честное благородное слово красного комиссара: отпущу всякого, кто даст правдивые показания! Как общаться через портрет-телефон с Бароном? Что это за ерундовина в пакете и как ею пользоваться?» А офицеры шушукались, Переглядывались. Полковник, багровея, кричал: «Все равно, кроме меня, как старшего здесь по званию, никто ничего не знает! А я говорить не буду! Пытайте меня! Мучайте! Рубите! Колите! Режьте! Бейте! Батогами, шомполами, розгами, плетками…» Карась потирал руки. Огоньков презрительно усмехался. А я взорвался: «А кожаных трусиков тебе не надо, мазохист проклятый! А ну заткнись, герой! Хотите, чтобы я вас расстрелял всех? И очень просто. Быстро признавайтесь, как пользоваться артефактом!» И крутил в руках многогранный кристальный шарик — этот самый артефакт…
— Василий Иванович!
— Нет, я сейчас буду зверствовать, вы меня вынудили! Отвали…
Бац!
Глаза мои открылись сами собой. Анку-пулеметчицу, потиравшую вспухшую от затрещины руку, оттеснил от кровати Петька. Как безумный он прыгнул на меня и схватил за грудки.
— Перестань трясти своего командира! — возмутился я. — Самое главное не дали вспомнить — как пользоваться проклятущим артефактом! Долго мне теперь очередного озарения ждать? Перестань трясти, я тебе приказываю! Где ты видишь на мне табличку «перед употреблением взбалтывать»?
— Синие, Василий Иванович! — заорал мне в лицо Петька. — Батальон к станции подходит! Что делать-то?
— Какие синие? Что значит — синие?
Анка, Петька и Огоньков-Фурманов переглянулись.
— Ну противник наш… — жалостливо глядя на меня, объяснил Петька. — Синегвардейцы. Синяки!
— А-а… противник, — забормотал я, не особенно вдумываясь в то, что услышал. — Что делать, спрашиваете. Без комдива с каким-то жалким батальоном справиться не можете? Спустите на них пару эскадронов, а следом отправьте пару бойцов с вениками и совочками. Пусть сгребут в мусорную кучу что от батальона этого несчастного останется…
— Нет никаких эскадронов! — вклинился голос Огонькова. — Вы сами, Василий Иванович, разогнали дивизию по лугам, чтобы не шумели под окном! А Петька-дурак еще коней наших прогнал пастись! Что делать?
— Погибли мы! — причитал Петька.
— Как это — погибли? — мгновенно отрезвел я. — Совсем, что ли, погибли?
— Совсем! — со слезой подтвердил мой ординарец. — Синие нас сейчас на лоскутки порежут штыками!
— Кто порежет?
— Я тебе еще одну плюху залеплю! — басом рявкнула Анка-пулеметчица. — Небось снова нажрался? Вон и бутылка пустая валяется! Синие! Синяя гвардия! Синегвардейцы! Синяки чертовы — вот кто! Проснись наконец!
— Постой, как же… — залепетал я. — Не синяя, а бе… Ой, мама…
Я снова схватился за голову.
— Синяя гвардия! — торопливо просвещал меня Огоньков-Фурманов. — Царские войска! Враги революции! Синее движение! Под командованием синего генерала Распутина.
— Кого?!
— Григория Распутина! Того самого! Которого царь жаловал дворяндтвом и присвоил титул защитника Отечества и Престола!
— Его же уби… Ой, мама!
— Кого убили? — вытаращились на меня Петька, Анка и политрук. — Генерала или царя?
— И того и другого… — промямлил я. — Так было, кажется… Что же это происходит? Где я? Что это? На самом деле параллельный мир? Альтернативная действительность? А вы… то есть мы? Мы… какого, извините, цвета?
Мой взгляд скользнул по желтому банту на кожанке Огонькова-Фурманова, по желтой косынке Анки-пу-леметчицы, по желтой звезде на шлеме Петьки.
— Желтые… — выдавил я.
— Ну да, ну да! — тряс меня за рукав Петька. — Желтая армия! Великая Августовская революция! Наш вождь матерый человечище Троцкий!
— А… Ленин?..
— Ленин? Какой Ленин?
— Если вы имеете в виду товарища Ульянова, — сказал Огоньков-Фурманов, —так он оказался жидкого замесу и, не оправдав доверия товарищей, укатил во Францию, теоретик тонконогий. Хотя поначалу подавал большие надежды. Да-с, в наше бурное время такой поворот совсем не исключен. Не-эт, наш вождь Давидыч не таков!
— Василий Иваныч, — застонал Петька. — Василий Иваныч, дорогой, приходи скорее в себя! Не время комедию ломать!
— Желтая армия… — повторил я, хотя больше всего мне хотелось попросить: «Позовите, пожалуйста, санитаров…»
— Да! — громыхнула Анка. — Как в нашей боевой песне поется: «И от тайги до британских море-эй Желтая армия всех сильней! Так пусть же Желта-ая! Сжимает яростна-а!..»
— Да чего с ним разговаривать! — закричал, замахал руками Огоньков-Фурманов. — Все, пропали мы! Кончился наш комдив! Нет больше легендарного Чапая! Свихнулся Чапай!
— Неправда! — надрывно запротестовал Петька. — Василий Иваныч, родненький, скажите, что вы шутите! Скажите, что вы сейчас встанете, гикнете, шашкой своей свистнете по воздуху и всех нас спасете!
Я помотал головой. Так, хватит. Как бы там ни было, а жить я еще хочу. Выпутываться надо. Плевать на эту дикую путаницу с цветами и ожившими историческими личностями! Плевать!
— Где ваши синие?! — закричал я, кидаясь к окну. — Сейчас я их… Я из них шницель сделаю, честное желтое слово!
— Василий Иваныч вернулся! — в один голос завопили трое подопечных.
ГЛАВА 5
Ну, насчет шницеля я, положим, несколько погорячился. Это я понял, как только выглянул в окно — оттуда прекрасно просматривалась станция Гром. Несколько домишек, опустелых, покинутых; низкий перрон, крытое железом одноэтажное здание вокзала, железнодорожное полотно, убегающее в чистое поле, откуда надвигался на нас чудовищным полукругом вражеский батальон. Громадное желтое солнце сияло на синих мундирах, на синих — очень похожих на банные тазики — касках, на широких, угрожающе покачивающихся штыках.
Адовы глубины… Сколько же врагов?.. Не одна сотня… А нас всего четверо. Какой же я был дурак, когда отсылал эскадроны прогуляться в разведку…
Но хныкать нечего… Надо действовать!
— Анка! — распорядился я. — Бегом к пулемету! Разверни его и вдарь по гадам! Им в чистом поле как раз укрыться негде.
— Как же она побежит? — угрюмо заметил Огоньков-Фурманов. — Враг слишком близко. Не успеет она добежать. Они ее тут же и пристрелят как курицу. И правда… Эх, недостает мне все-таки армейской подготовки. Надо бы, вернувшись в контору, двинуть идейку насчет обязательной военной кафедры для оперативных сотрудников. Если я, конечно, когда-нибудь вернусь в контору!
— Не учи ученого! — огрызнулся я. — Сам знаю.
Я рассуждаю вслух, перебираю варианты. Так что попрошу не прерывать глупыми замечаниями… Итак, осмыслив ситуацию, я предлагаю единственно верный выход. Валить надо! То есть проводить стратегически обусловленное отступление. — Некуда бежать, — вздохнул Петька. — Впереди, справа и слева — неприятель. С винтарями. А у нас коней нет. Перестреляют нас.
— А сзади? Сейчас через крышу вылезем и под прикрытием дома тихонько улизнем…
— Сразу за домом — обрыв и речка, — встряла Анка. — Даже не речка, а река — широ-окая, глыбо-окая. С подводными течениями и водоворотами. Пусть уж меня лучше пристрелят, чем я в ту реку полезу. Хоть и плаваю хорошо…
— Река — это хорошо, — живо ухватился я. — Подумаешь, водовороты… Все плавать умеют?
— Все… — вразнобой ответили мне.
— И прекрасно. Речка так речка. Переплывем ее, а белые… то бишь синие, останутся с носом. Полезли по дымоходу на крышу! Кстати, просто в целях расширения кругозора, как эта самая речка называется?
— Урал.
— Э нет… — подавив мгновенно пробравшую меня дрожь, перестроился я. — Вариант с отступлением отметаем как позорный. Чапаев я или не Чапаев?
— Чапа-а-ев, — унылым хором ответила мне троица.
А синие вошли уже на станцию. Двигались они медленно. А куда им, собственно, спешить? Сопротивления они не встретили… Прут себе и прут, опустив штыки, держа указательные пальцы на винтовочных спусковых крючках, настороженно озираются. Я перевел взгляд на Анку, потом посмотрел на Огонькова-Фурманова, потом взглянул на Петьку. Они верили в меня, ждали, что легендарный комдив наконец воспрянет и с блеском выведет их из смертельно опасной ситуации. А я?
Да что я? Я все-таки бес, хоть и Чапаев Василий Иванович! То есть пусть снаружи как самый человеческий человек, но разум-то у меня сохранился, хвала Владыке, бесовской! Не знаю, как бы действовал настоящий Чапаев, а у меня в запасе вагон и маленькая тележка заклинаний.
Гибельная отвага хлынула мне в душу.
— Смотрите! — расправив по-орлиному плечи, сказал я. — И учитесь!
Прежде чем мне успели возразить, я выпрыгнул в окошко — прямо, можно сказать, на штыки к подходящим неподходяще-превосходящим силам противника.
Синие остановились.
— Чапаев! Чапаев! Сам Чапаев!.. — прошелестело по смешавшимся рядам.
Видимо, такой наглости от меня противник не ожидал.
Появившийся в первых рядах капитан медленно, словно боясь меня спугнуть, как дотошный энтомолог боится спугнуть какую-нибудь редчайшую неуловимую бабочку, поднимал револьвер.
— Внимание! — гаркнул я.
Капитан, дернувшись, выронил револьвер и тут же пал на колени в лихорадочных поисках потерянного.
— Делаю — р-раз!
Заклинание вызова Великого Пугающего Фантома, которое я решил пустить для затравки, помимо вербальных компонентов требовало еще и обязательной жестикуляции. Бормоча про себя потайные слова, я закрутил в воздухе руками, как вертолет — лопастями, сделал стойку на одной ноге, с риском для равновесия прогнулся, выпрямился, отвесил земной поклон на четыре стороны и два раза высоко подпрыгнул — в заключение хлопнул в ладоши.
Ал! — в воздухе раздался слабый звук лопнувшего мыльного пузыря.
Но — никакого фантома. Синие, разинув рты, глазели. Спиной я чувствовал недоуменные взгляды Петьки, Анки и Огонькова. Что за дела? Наверное, неважно сосредоточился. Не получилось… Ну ничего, бывает.
— Сейчас-сейчас! — выкрикнул я. — Минутку! Сделаю старую добрую Гром-И-Молнию по-мерлински. Поехали! Трижды пронзительно свистнув, я перекувырнулся, встал на руки; аплодируя сам себе подошвами сапог, прошелся два круга на руках, два круга на четвереньках и круг вприсядку. Вскочил, хлопнул в ладоши…
Ап!
Да что такое? Опять не сработало! Осечка.
Капитан наконец нашарил свой револьвер и совершенно забыл, зачем ему этот самый револьвер понадобился. «Во дает!» — откровенно читалось в его ошалевшем взгляде. Кто-то из задних рядов противника неуверенно хихикнул.
Ну псы чистилища! Ну погодите! Я разозлился и выдал на-гора очередью с десяток сильнейших заклинаний — начиная от Насылания Ужасной Колченогости и заканчивая Вливанием Свинца Через Уши, Нос и Ноздри.
Я кувыркался, крутил сальто-мортале — двойные и тройные — прыгал на левой и правой ноге попеременно, скакал вприсядку, пел, гудел, мычал, выкидывал такие коленца, аж самому страшно становилось. Думаю, на брейк-данс-пати я совершенно точно схватил бы первый приз; только вот завзятых брейкеров среди синих не нашлось — не оценили. Никто меня не испугался, никто никаких эффектов от моего сольного выступления не заметил, никто даже не охнул ни разу! А уж о том, чтобы кинуться в бегство, побросав оружие в ужасе, не было и речи. Напротив, паскудные синяки, опустив винтовки, уселись кому где пришлось, устроились поудобнее и, восхищенным шепотом переговариваясь, наблюдали. Через пять минут я услышал редкие хлопки и одинокий голос: «Браво!» А уже через десять минут — весь вражеский батальон с капитаном во главе оглушительно свистел, улюлюкал, аплодировал как свихнувшийся. Синие орали: «Браво!!!», «Бис!!!», «Молодец!» и «Вот выкамаривает, стервец этакой!»
Скоты! Олухи! Неучи! Да что б они понимали в истинной бесовской магии! Без жестикуляционных компонентов ни одно мало-мальски мощное заклинание прочесть нельзя!
Психи! Я сам чуть не свихнулся от злобы! Бормоча заклинание Непременной Диареи, я взбежал по отвесной стене дома на самый верх, на крыше ожесточенно станцевал лезгинку, ласточкой нырнул вниз, упал, поднялся, снова упал, подрыгал ногами и, ударив себя кулаками в грудь, издал душераздирающий визг. Синий батальон повалился на траву. От дружного ржания и громовых аплодисментов дрожали, как фруктовое желе, облака. Шатаясь, обливаясь потом, я кое-как встал на ноги и показал врагу бессильный кукиш. — Ложись, Василий Иваныч! — долетел откуда-то
Анкин голос.
Я не то чтобы лег. Я просто рухнул, потому что гудевшие от усталости ноги отказались повиноваться. И правильно, впрочем, сделали, что отказались. Я это понял, когда загрохотала первая пулеметная очередь. Анка, рыча, как медведица, выкатила громадный свой пулемет из-за амбаров и поливала синий батальон ураганным ливнем раскаленного свинца.
Ох как они бежали! Относительно сверкания пяток — не знаю, ничего определенного сказать не могу, так как лежал, уткнувшись носом в пыль. Но вот вопли! Вопли перекрывали даже оглушительный пулеметный гром!
Кто-то ухватил меня за пятку, потащил назад. Я даже не сопротивлялся — сил не было для сопротивления, выдохся. Пару раз, правда, вяло дернулся, когда меня за ноги втаскивали в окно, — и все. Точка.
— Ну, Василий Иваныч, ты и артист! — восхитился Петька, аккуратно уложив меня на подоконник. — Я такого и в цирке не видел. И как тебе в голову пришло?..
— План ваших действий, товарищ комдив, я сначала не разгадал, — признался комиссар Огоньков-Фурманов, преданно заглядывая мне в глаза.-Довольно рискованно, хотя — не могу не признать — вполне действенно.
— Это селедка наша четырехглазая додумалась Анку толкнуть! — хлопнул по плечу комиссара Петька. — Чтобы та, значит, побегла к пулемету, пока ты синих отвлекаешь. А то б мы так и стояли столбами, смотрели… Ну хват, Василий Иваныч, ну артист!
— А то!.. — отдуваясь, проговорил я. — А вы в меня не верили…
— Верили! Верили!
— Есть еще порох в пороховницах у вашего старого пса, есть, — самодовольно заключил я.
— Да какой же ты старый! — умилился Петька. — Василий Иваныч, батюшка! Вон как скакал!
— И товарищ Анка о вас крайне положительно отзывается, — внес свою лепту Огоньков-Фурманов и покраснел.
За окном все еще грохотал пулемет. И визжали удиравшие во все лопатки синяки. От шквала вполне заслуженных похвал, обрушившегося на меня, я даже забыл о своем разочаровании в здешнем мире, законы которого не позволяли осуществиться бесовским заклинаниям.
Я пожал плечами и приказал:
— Искать врага!
Через пять минут были найдены обломок рога Барлога и несколько обугленных белых перьев. Помимо этого Анна обнаружила артиллерийский отряд, который, несмотря на путеводные вопли товарища Огонькова, умудрился заблудиться в переплетенье ночных I улиц.
Когда все снова собрались у догорающих цистерн, я резюмировал:
— Враг бежал. Или, что скорее, они укокошили друг друга.
— Ура, товарищи! — поторопился крикнуть Огоньков.
— Не «ура»! — осадил его я. — Рано еще «ура» кричать. Через два квартала находится «Ресторанъ», где засел высший командный состав вражеского гарнизона. Вперед! Вязать офицеров!
Лешие бурной и неорганизованной толпой двинулись к ресторану. За ними, обгоняя, поскакали кикиморы верхом на волках. Товарищ Огоньков вытер фуражкой пот со лба и скомандовал:
— Артиллерия! К бою!
Дивизия моя сражалась весело и бодро. Еще бы — рассчитывали схватиться с могущественным демоном и не менее грозным серафимом, а вышло, что вся-то битва — обуздать горстку нетрезвых офицеров, у которых к тому же почти закончился запас патронов, когда они устроили перестрелку, пытаясь схватить меня во второй раз.
— Залечь на подступах! — приказал я, когда забухали из окон первые выстрелы. — Переждем…
Пережидать пришлось недолго. Десяток одиночных выстрелов из ресторана — и все.
— На штурм! — выкрикнул я. — Драться врукопашную, патроны беречь, у нас их тоже мало! На штурм!
Штурм начался с того, что на двух леших, пытавшихся взломать забаррикадированную изнутри входную дверь ресторана, из окна вылили ушат помоев. Видно, офицеры думали деморализовать унижением мое войско, но крупно просчитались! Ярые противники гигиены — лешие — ужасно страдающие от того, что я ввел в распорядок дня непременный сеанс умывания, несказанно обрадовались возможности безнаказанно испачкаться и ринулись к двери, оггеснив двух опомоенных счастливцев. Дверь снесли за секунду, но, прежде чем ворваться в помещение, весь лесной отряд упоенно принимал вонючий душ… Наконец и помои у защитников ресторана закончились.
— Огонь! — скомандовал товарищ комиссар.
Домовые принялись бомбардировать окна булыжниками. Громыхнул выстрел из трехдюймовки, сорвав напрочь и без того покалеченную вывеску. Из ресторана долетел вздох ужаса…
— Ага-а! — завопил Огоньков. — Не нравится, буржуазия проклятая?! А ну давай еще!
Но «еще» не получилось. У нас был только один снаряд. Зато оружия пролетариата сколько угодно. Как гигантские градины стучали булыжники по стенам ресторана, проламывая кое-где древесную обшивку. Кикиморы на волках, отчаявшись пробиться через густо политую помоями пехоту на вражескую территорию, нарезали вокруг ресторана круги, воинственно вопили и улюлюкали.
— Да здравствует марксизм и военный коммунизм! — рифмованно визжал Огоньков. — Братцы, вперед!
Но лешие опять отчего-то завязли на входе. Что случилось? Помоев больше нет… Может, их содержимым ночных горшков забрасывают и лешие по этому поводу задержали наступление, чтобы в полной мере покайфовать?
— Орудия к бою! — услышал я вопли полковника-бакенбардиста. — За царя и отечество… Пли!
Это еще что такое?
— Назад! — заорал я.
Два раза приказывать не пришлось. Слух у леших прекрасный, про «орудия» слышал весь отряд. Два десятка пехотинцев резво откатились от ресторана и залегли в канаве. Оборотни, повинуясь команде Анны, доставили кикимор в укрытие за ближайшее строение. Домовые попрятались за свои рогатки.
Откуда у офицеров еще патроны? Военная хитрость? Подпустили нас поближе, притворившись безоружными, и… Или блефуют?
— Пли! — рыкнул полковник.
И тотчас ресторан содрогнулся от дружного залпа. Десятки ружейных стволов, выставленных из окон и дырок, пробитых булыжниками, с грохотом и дымом извергли пули.
— Перезаряжа-ай!
— Товарищи! — высунулся из-за трехдюймовки комиссар Огоньков. — Белая сволочь нас не за…
— Пли!!!
— …пугает… — закончил Огоньков, падая как подкошенный.
Анна вскрикнула.
— Перезаряжай! — долетел до меня радостный полковничий бас — Один готов!
И тогда со мной что-то случилось. Вообще-то я всегда держу себя в руках, но представьте: когда в горячем бою погибает, сраженный вражескими пулями, ближайший соратник, у всякого крыша поедет.
Пока я бежал по простреливаемой территории ко входу в ресторан, пули пчелиным роем свистели вокруг меня'. Офицеры стреляли прицельно — шесть раз меня ранили в грудь, три раза в живот, четыре раза в шею и два раза — в правую руку. Странно, но боли я совсем не ощущал и умирать почему-то не собирался… Не помню, как я оказался в зале ресторана. Зато прекрасно помню, как летели в разные стороны, будто кегли, ошарашенные противники. Несколькими ударами дубинки я свалил с ног сразу пятерых офицеров, копытом зарядил в лоб полковнику, лягнул подвернувшегося поручика в живот — и тогда опомнилась моя пехота… И рванула вперед. В три минуты бой был выигран. Но какой ценой! Бедный товарищ комиссар Огоньков!
— Спасайте секретный пакет! — орал полковник, в пылу сражения лишившийся одной бакенбарды. — Пробивайте осаду!.. Аи, пусти руку, грязная свинья! Ой! Как вы смеете мое благородие дубинами бить?.. Но некому было пробивать осаду и спасать секретный пакет. Пока лешие и домовые вязали пленных офицеров, я поднял затоптанный и надорванный бумажный пакет. Под слоем плотной бумаги ощущалась какая-то округлая штуковина. Я вскрыл пакет и…»
— Тут я что-то тоже не понял, — протирая пенсне, проговорил Огоньков. — Ну меня убили — это еще куда ни шло. Но вас же просто изрешетило пулями! А вы еще сражаетесь. Это уже не фантастика, это самый настоящий бред.
— Много ты понимаешь, — мрачно отозвался я. — Читай дальше.
— А у меня уже все. Записи закончились. На большее вы, Василий Иванович, не набредили. Вам теперь легче?
— Пошел вон. — Что?
— Что слышал. Вон, говорю! Побагровевший Огоньков нацепил пенсне и выскочил за дверь.
— Все вон! — заорал я. — Никого ко мне не пускать! На дом опустилась тишина. Дивизию в полном составе я услал в разведку, пусть лучше покатаются на своих лошадках по окрестным лугам, а мои раздумья не тревожат. Петька, Анка-пулеметчица и Огоньков-Фурманов сторожили мои покои. Даже кони не ржали и фыркали как-то приглушенно. Где-то сипло ворчал петух — его Петька отколотил ножнами от шашки, чтобы не горланил и не мешал мне.
А я все думал. Так, с ума я не сошел — это факт. Бред, законспектированный здешним Огоньковым, на самом деле настоящая действительность, которой я почему-то не помню. Это тоже факт.
Тогда что произошло? Реальность каким-то образом исказилась, я словно оказался в одном из параллельных миров. Что, говорите, параллельных миров не бывает? Еще как бывает, чтоб им пусто было! Это я вам как бес говорю. Авторитетно заявляю.
Реальность исказилась… Но что способно исказить реальность? Только самый могущественный колдун или… или артефакт могущественного колдуна. Артефакт могущественного колду… Что-то не помню я никакого артефакта… Хотя…
Гонец с секретным пакетом! Секретный пакет для Черного Барона! «Для меня чрезвычайно важно содержимое пакета» — так сообщал Барон полковнику-бакенбардисту. И вот оно — упомянул про артефакт! Получается, я успел перехватить гонца с артефактом, который… Но я ведь ничего подобного не помню! Да мало ли чего я не помню и не понимаю… Почему, например, я остался в живых после того, как меня изрешетило офицерскими пулями? И что было в пакете? Округлая штуковина? Е-мое… Что за штуковина? Пуговица? Монетка? Колесо от игрушечного автомобиля?
В дверь робко постучали.
— Вон! — зарычал я. — Не мешайте мне, я думаю!
— Василий Иваныч, — просунулся в комнату Петька, — родненький… Это я, ординарец ваш… Разрешите, а?
— Только быстро! Что там у тебя?
— Я быстренько…
На цыпочках в комнату влетел Петька. Отстегнутые шпоры он держал в руках, правый карман галифе его заметно оттопыривался.
— Товарищ комдив! — горячо зашептал он. — Я на минутку! Пока Анка с политруком отвлеклись… Не понимают они ничего, умники. А я тебя сейчас разом вылечу. Вот поглядите, что у меня есть… Самого лучшего раздобыл! Хлебни, и тут же тебе полегчает!
Оглядываясь на дверь, он вытащил из кармана бутылку шампанского и засуетился, раскручивая проволочку:
— Сейчас, сейчас… сейча-ас… Минуточку… Как она, зараза, открывается? Вот буржуйские штучки… Сейчас, Василий Иваныч… Первейшее средство от белой горячки — хлобыстнуть чего-нибудь эдакого… Как это… Ой!
Пробка из бутылки шарахнула в потолок. Пенная струя рванулась вверх, обдав несчастного Петьку с ног до головы. От испуга тот выронил бутылку.
— Вспомнил! — завопил я, подпрыгивая на кровати. — Вспомнил! Патронов-то у офицеров не было ни шиша! Последние два залпа они шампанским сделали, алкоголики проклятые! Мы потом в ресторане нашли кучу бутылок, и пробки, как стреляные гильзы, на месте сражения валялись… Огонькову угодило пробкой в лоб — он и скопытился! А меня этими пробками хоть всего закидай, ничего не будет! Вспомнил!
— Мамочки! — жалобно пискнул Петька. — Опять приступ! Опять бредит!
— Помолчи!
Перед моими глазами одна за другой возникали картины: вот неопохмелившийся Петро Карась грохочет сапогами по деревянному полу, мрачно пинает бесчисленные зеленые бутылки из-под шампанского и бросает ненавидящие взгляды в сторону связанных офицеров, усаженных вдоль стены ресторанного зала. «Сколько добра перевели, гады непонимающие, — ворчит он. — И надо же было додуматься до такого?»
А потом? Потом? Я зажмурился, чтобы ничто не отвлекало меня от воспоминаний.
…Анна с обнаженной шашкой в руке, ведя под уздцы боевого волка, подходит ко мне. Кивает на секретный пакет и спрашивает: «Что это?» — «А вот мы сейчас у пленных и узнаем», — усмехаюсь я. «Ни за что не будем говорить… Хоть режьте!» — гордо кричит за всех полковник. «Резать — это всегда пожалуйста! — радуется Карась. — Дай их мне, братишка Адольф! Уж у меня они быстро заговорят! Я им все припомню! Угнетатели! Исплататоры! Самодержцы! Рабочий класс никогда вам не забудет два яшика вылитого на землю шампанского!»
— Василий Иваныч!
— Петька, отвали! — прокричал я, не открывая глаз. — Дай сосредоточиться!
— Это не Петька, это я — политрук Огоньков! Василий Иваныч, беда!
— Отстаньте на минуту, что вам стоит?! Вы люди или садисты, в конце концов?!
— Василий Иваныч!
— Огоньков, фингал под вторым глазом захотел? Русским языком было сказано…
— Это не Огоньков, это я — Петька!
— Слушайте приказ комдива: сгиньте в туман оба! Не нужно мне больше вашего шампанского!
— Да при чем здесь шампанское, товарищ комдив?! Синие!!!
— Ни синего, ни красного, ни крепленого не надо! Во-он!
Так, что там было дальше? Значит, я допрашивал пленных. Я перед ними красноречием блистал. «Служивые! — ораторствовал я. — Даю честное благородное слово красного комиссара: отпущу всякого, кто даст правдивые показания! Как общаться через портрет-телефон с Бароном? Что это за ерундовина в пакете и как ею пользоваться?» А офицеры шушукались, Переглядывались. Полковник, багровея, кричал: «Все равно, кроме меня, как старшего здесь по званию, никто ничего не знает! А я говорить не буду! Пытайте меня! Мучайте! Рубите! Колите! Режьте! Бейте! Батогами, шомполами, розгами, плетками…» Карась потирал руки. Огоньков презрительно усмехался. А я взорвался: «А кожаных трусиков тебе не надо, мазохист проклятый! А ну заткнись, герой! Хотите, чтобы я вас расстрелял всех? И очень просто. Быстро признавайтесь, как пользоваться артефактом!» И крутил в руках многогранный кристальный шарик — этот самый артефакт…
— Василий Иванович!
— Нет, я сейчас буду зверствовать, вы меня вынудили! Отвали…
Бац!
Глаза мои открылись сами собой. Анку-пулеметчицу, потиравшую вспухшую от затрещины руку, оттеснил от кровати Петька. Как безумный он прыгнул на меня и схватил за грудки.
— Перестань трясти своего командира! — возмутился я. — Самое главное не дали вспомнить — как пользоваться проклятущим артефактом! Долго мне теперь очередного озарения ждать? Перестань трясти, я тебе приказываю! Где ты видишь на мне табличку «перед употреблением взбалтывать»?
— Синие, Василий Иванович! — заорал мне в лицо Петька. — Батальон к станции подходит! Что делать-то?
— Какие синие? Что значит — синие?
Анка, Петька и Огоньков-Фурманов переглянулись.
— Ну противник наш… — жалостливо глядя на меня, объяснил Петька. — Синегвардейцы. Синяки!
— А-а… противник, — забормотал я, не особенно вдумываясь в то, что услышал. — Что делать, спрашиваете. Без комдива с каким-то жалким батальоном справиться не можете? Спустите на них пару эскадронов, а следом отправьте пару бойцов с вениками и совочками. Пусть сгребут в мусорную кучу что от батальона этого несчастного останется…
— Нет никаких эскадронов! — вклинился голос Огонькова. — Вы сами, Василий Иванович, разогнали дивизию по лугам, чтобы не шумели под окном! А Петька-дурак еще коней наших прогнал пастись! Что делать?
— Погибли мы! — причитал Петька.
— Как это — погибли? — мгновенно отрезвел я. — Совсем, что ли, погибли?
— Совсем! — со слезой подтвердил мой ординарец. — Синие нас сейчас на лоскутки порежут штыками!
— Кто порежет?
— Я тебе еще одну плюху залеплю! — басом рявкнула Анка-пулеметчица. — Небось снова нажрался? Вон и бутылка пустая валяется! Синие! Синяя гвардия! Синегвардейцы! Синяки чертовы — вот кто! Проснись наконец!
— Постой, как же… — залепетал я. — Не синяя, а бе… Ой, мама…
Я снова схватился за голову.
— Синяя гвардия! — торопливо просвещал меня Огоньков-Фурманов. — Царские войска! Враги революции! Синее движение! Под командованием синего генерала Распутина.
— Кого?!
— Григория Распутина! Того самого! Которого царь жаловал дворяндтвом и присвоил титул защитника Отечества и Престола!
— Его же уби… Ой, мама!
— Кого убили? — вытаращились на меня Петька, Анка и политрук. — Генерала или царя?
— И того и другого… — промямлил я. — Так было, кажется… Что же это происходит? Где я? Что это? На самом деле параллельный мир? Альтернативная действительность? А вы… то есть мы? Мы… какого, извините, цвета?
Мой взгляд скользнул по желтому банту на кожанке Огонькова-Фурманова, по желтой косынке Анки-пу-леметчицы, по желтой звезде на шлеме Петьки.
— Желтые… — выдавил я.
— Ну да, ну да! — тряс меня за рукав Петька. — Желтая армия! Великая Августовская революция! Наш вождь матерый человечище Троцкий!
— А… Ленин?..
— Ленин? Какой Ленин?
— Если вы имеете в виду товарища Ульянова, — сказал Огоньков-Фурманов, —так он оказался жидкого замесу и, не оправдав доверия товарищей, укатил во Францию, теоретик тонконогий. Хотя поначалу подавал большие надежды. Да-с, в наше бурное время такой поворот совсем не исключен. Не-эт, наш вождь Давидыч не таков!
— Василий Иваныч, — застонал Петька. — Василий Иваныч, дорогой, приходи скорее в себя! Не время комедию ломать!
— Желтая армия… — повторил я, хотя больше всего мне хотелось попросить: «Позовите, пожалуйста, санитаров…»
— Да! — громыхнула Анка. — Как в нашей боевой песне поется: «И от тайги до британских море-эй Желтая армия всех сильней! Так пусть же Желта-ая! Сжимает яростна-а!..»
— Да чего с ним разговаривать! — закричал, замахал руками Огоньков-Фурманов. — Все, пропали мы! Кончился наш комдив! Нет больше легендарного Чапая! Свихнулся Чапай!
— Неправда! — надрывно запротестовал Петька. — Василий Иваныч, родненький, скажите, что вы шутите! Скажите, что вы сейчас встанете, гикнете, шашкой своей свистнете по воздуху и всех нас спасете!
Я помотал головой. Так, хватит. Как бы там ни было, а жить я еще хочу. Выпутываться надо. Плевать на эту дикую путаницу с цветами и ожившими историческими личностями! Плевать!
— Где ваши синие?! — закричал я, кидаясь к окну. — Сейчас я их… Я из них шницель сделаю, честное желтое слово!
— Василий Иваныч вернулся! — в один голос завопили трое подопечных.
ГЛАВА 5
Ну, насчет шницеля я, положим, несколько погорячился. Это я понял, как только выглянул в окно — оттуда прекрасно просматривалась станция Гром. Несколько домишек, опустелых, покинутых; низкий перрон, крытое железом одноэтажное здание вокзала, железнодорожное полотно, убегающее в чистое поле, откуда надвигался на нас чудовищным полукругом вражеский батальон. Громадное желтое солнце сияло на синих мундирах, на синих — очень похожих на банные тазики — касках, на широких, угрожающе покачивающихся штыках.
Адовы глубины… Сколько же врагов?.. Не одна сотня… А нас всего четверо. Какой же я был дурак, когда отсылал эскадроны прогуляться в разведку…
Но хныкать нечего… Надо действовать!
— Анка! — распорядился я. — Бегом к пулемету! Разверни его и вдарь по гадам! Им в чистом поле как раз укрыться негде.
— Как же она побежит? — угрюмо заметил Огоньков-Фурманов. — Враг слишком близко. Не успеет она добежать. Они ее тут же и пристрелят как курицу. И правда… Эх, недостает мне все-таки армейской подготовки. Надо бы, вернувшись в контору, двинуть идейку насчет обязательной военной кафедры для оперативных сотрудников. Если я, конечно, когда-нибудь вернусь в контору!
— Не учи ученого! — огрызнулся я. — Сам знаю.
Я рассуждаю вслух, перебираю варианты. Так что попрошу не прерывать глупыми замечаниями… Итак, осмыслив ситуацию, я предлагаю единственно верный выход. Валить надо! То есть проводить стратегически обусловленное отступление. — Некуда бежать, — вздохнул Петька. — Впереди, справа и слева — неприятель. С винтарями. А у нас коней нет. Перестреляют нас.
— А сзади? Сейчас через крышу вылезем и под прикрытием дома тихонько улизнем…
— Сразу за домом — обрыв и речка, — встряла Анка. — Даже не речка, а река — широ-окая, глыбо-окая. С подводными течениями и водоворотами. Пусть уж меня лучше пристрелят, чем я в ту реку полезу. Хоть и плаваю хорошо…
— Река — это хорошо, — живо ухватился я. — Подумаешь, водовороты… Все плавать умеют?
— Все… — вразнобой ответили мне.
— И прекрасно. Речка так речка. Переплывем ее, а белые… то бишь синие, останутся с носом. Полезли по дымоходу на крышу! Кстати, просто в целях расширения кругозора, как эта самая речка называется?
— Урал.
— Э нет… — подавив мгновенно пробравшую меня дрожь, перестроился я. — Вариант с отступлением отметаем как позорный. Чапаев я или не Чапаев?
— Чапа-а-ев, — унылым хором ответила мне троица.
А синие вошли уже на станцию. Двигались они медленно. А куда им, собственно, спешить? Сопротивления они не встретили… Прут себе и прут, опустив штыки, держа указательные пальцы на винтовочных спусковых крючках, настороженно озираются. Я перевел взгляд на Анку, потом посмотрел на Огонькова-Фурманова, потом взглянул на Петьку. Они верили в меня, ждали, что легендарный комдив наконец воспрянет и с блеском выведет их из смертельно опасной ситуации. А я?
Да что я? Я все-таки бес, хоть и Чапаев Василий Иванович! То есть пусть снаружи как самый человеческий человек, но разум-то у меня сохранился, хвала Владыке, бесовской! Не знаю, как бы действовал настоящий Чапаев, а у меня в запасе вагон и маленькая тележка заклинаний.
Гибельная отвага хлынула мне в душу.
— Смотрите! — расправив по-орлиному плечи, сказал я. — И учитесь!
Прежде чем мне успели возразить, я выпрыгнул в окошко — прямо, можно сказать, на штыки к подходящим неподходяще-превосходящим силам противника.
Синие остановились.
— Чапаев! Чапаев! Сам Чапаев!.. — прошелестело по смешавшимся рядам.
Видимо, такой наглости от меня противник не ожидал.
Появившийся в первых рядах капитан медленно, словно боясь меня спугнуть, как дотошный энтомолог боится спугнуть какую-нибудь редчайшую неуловимую бабочку, поднимал револьвер.
— Внимание! — гаркнул я.
Капитан, дернувшись, выронил револьвер и тут же пал на колени в лихорадочных поисках потерянного.
— Делаю — р-раз!
Заклинание вызова Великого Пугающего Фантома, которое я решил пустить для затравки, помимо вербальных компонентов требовало еще и обязательной жестикуляции. Бормоча про себя потайные слова, я закрутил в воздухе руками, как вертолет — лопастями, сделал стойку на одной ноге, с риском для равновесия прогнулся, выпрямился, отвесил земной поклон на четыре стороны и два раза высоко подпрыгнул — в заключение хлопнул в ладоши.
Ал! — в воздухе раздался слабый звук лопнувшего мыльного пузыря.
Но — никакого фантома. Синие, разинув рты, глазели. Спиной я чувствовал недоуменные взгляды Петьки, Анки и Огонькова. Что за дела? Наверное, неважно сосредоточился. Не получилось… Ну ничего, бывает.
— Сейчас-сейчас! — выкрикнул я. — Минутку! Сделаю старую добрую Гром-И-Молнию по-мерлински. Поехали! Трижды пронзительно свистнув, я перекувырнулся, встал на руки; аплодируя сам себе подошвами сапог, прошелся два круга на руках, два круга на четвереньках и круг вприсядку. Вскочил, хлопнул в ладоши…
Ап!
Да что такое? Опять не сработало! Осечка.
Капитан наконец нашарил свой револьвер и совершенно забыл, зачем ему этот самый револьвер понадобился. «Во дает!» — откровенно читалось в его ошалевшем взгляде. Кто-то из задних рядов противника неуверенно хихикнул.
Ну псы чистилища! Ну погодите! Я разозлился и выдал на-гора очередью с десяток сильнейших заклинаний — начиная от Насылания Ужасной Колченогости и заканчивая Вливанием Свинца Через Уши, Нос и Ноздри.
Я кувыркался, крутил сальто-мортале — двойные и тройные — прыгал на левой и правой ноге попеременно, скакал вприсядку, пел, гудел, мычал, выкидывал такие коленца, аж самому страшно становилось. Думаю, на брейк-данс-пати я совершенно точно схватил бы первый приз; только вот завзятых брейкеров среди синих не нашлось — не оценили. Никто меня не испугался, никто никаких эффектов от моего сольного выступления не заметил, никто даже не охнул ни разу! А уж о том, чтобы кинуться в бегство, побросав оружие в ужасе, не было и речи. Напротив, паскудные синяки, опустив винтовки, уселись кому где пришлось, устроились поудобнее и, восхищенным шепотом переговариваясь, наблюдали. Через пять минут я услышал редкие хлопки и одинокий голос: «Браво!» А уже через десять минут — весь вражеский батальон с капитаном во главе оглушительно свистел, улюлюкал, аплодировал как свихнувшийся. Синие орали: «Браво!!!», «Бис!!!», «Молодец!» и «Вот выкамаривает, стервец этакой!»
Скоты! Олухи! Неучи! Да что б они понимали в истинной бесовской магии! Без жестикуляционных компонентов ни одно мало-мальски мощное заклинание прочесть нельзя!
Психи! Я сам чуть не свихнулся от злобы! Бормоча заклинание Непременной Диареи, я взбежал по отвесной стене дома на самый верх, на крыше ожесточенно станцевал лезгинку, ласточкой нырнул вниз, упал, поднялся, снова упал, подрыгал ногами и, ударив себя кулаками в грудь, издал душераздирающий визг. Синий батальон повалился на траву. От дружного ржания и громовых аплодисментов дрожали, как фруктовое желе, облака. Шатаясь, обливаясь потом, я кое-как встал на ноги и показал врагу бессильный кукиш. — Ложись, Василий Иваныч! — долетел откуда-то
Анкин голос.
Я не то чтобы лег. Я просто рухнул, потому что гудевшие от усталости ноги отказались повиноваться. И правильно, впрочем, сделали, что отказались. Я это понял, когда загрохотала первая пулеметная очередь. Анка, рыча, как медведица, выкатила громадный свой пулемет из-за амбаров и поливала синий батальон ураганным ливнем раскаленного свинца.
Ох как они бежали! Относительно сверкания пяток — не знаю, ничего определенного сказать не могу, так как лежал, уткнувшись носом в пыль. Но вот вопли! Вопли перекрывали даже оглушительный пулеметный гром!
Кто-то ухватил меня за пятку, потащил назад. Я даже не сопротивлялся — сил не было для сопротивления, выдохся. Пару раз, правда, вяло дернулся, когда меня за ноги втаскивали в окно, — и все. Точка.
— Ну, Василий Иваныч, ты и артист! — восхитился Петька, аккуратно уложив меня на подоконник. — Я такого и в цирке не видел. И как тебе в голову пришло?..
— План ваших действий, товарищ комдив, я сначала не разгадал, — признался комиссар Огоньков-Фурманов, преданно заглядывая мне в глаза.-Довольно рискованно, хотя — не могу не признать — вполне действенно.
— Это селедка наша четырехглазая додумалась Анку толкнуть! — хлопнул по плечу комиссара Петька. — Чтобы та, значит, побегла к пулемету, пока ты синих отвлекаешь. А то б мы так и стояли столбами, смотрели… Ну хват, Василий Иваныч, ну артист!
— А то!.. — отдуваясь, проговорил я. — А вы в меня не верили…
— Верили! Верили!
— Есть еще порох в пороховницах у вашего старого пса, есть, — самодовольно заключил я.
— Да какой же ты старый! — умилился Петька. — Василий Иваныч, батюшка! Вон как скакал!
— И товарищ Анка о вас крайне положительно отзывается, — внес свою лепту Огоньков-Фурманов и покраснел.
За окном все еще грохотал пулемет. И визжали удиравшие во все лопатки синяки. От шквала вполне заслуженных похвал, обрушившегося на меня, я даже забыл о своем разочаровании в здешнем мире, законы которого не позволяли осуществиться бесовским заклинаниям.