Мякшин Антон. Бой бес правил

   — Спал, — подтвердил я. И поднялся: — Пойдем-ка проверим.
   Надежды мои, что дым, в который трансформировались некрозаклинания с сожженных страниц, выйдет в чисто поле, где и развеется ветром, лопнули. Что еще за вагон к нам прицепили-то? Мы не без труда пробились сквозь копошащуюся людскую массу, на мгновение оглушенные свистом ветром, перешагнули грохочущий под ногами стык (шпалы угрожающе подпрыгивали там, внизу), толкнули дверь в тамбур последнего вагона. И были встречены двумя красноармейцами, вооруженными винтовками с примкнутыми штыками. Штыки тотчас уперлись в наши с Петром груди.
   — Стой, кто идет?!
   — Мы, — быстро ответил Карась, подбочениваясь и указательным пальцем осторожно отводя от себя штык. — Вы чего, служивые, безобразничаете? Не видите, мы с товарищем комиссаром Адольфом обход поезда делаем. Подтверди, начальник!
   — Ага, — сказал я, проследив за тем, как последний змеиный хвост исчез в щели под запертой дверью в вагон.
   — Нельзя сюда, — мрачно выговорил один из красноармейцев.
   — Это почему?
   — Потому. Военная тайна.
   Штыки они все-таки убрали. А за дверью бахнуло что-то, потом заскрипело, потом опять бахнуло… Я похолодел.
   «Некрономикон»! Настольная книга для всякого серьезного некроманта, содержащая наиболее полный сборник заклинаний, поднимающих мертвых! А мертвецы, как известно, народ паскудный. Временно вернувшись к жизни, они вовсе не способны к мирному, созидательному труду; переполняющая их злобная зависть к живым взывает к отмщению. Когда-то с помощью Книги Мертвых черный друид Урлах укомплектовал свою армию вурдалаками, упырями, зомби и вампирами — и наголову разбил двухтысячное войско короля Артура. После той легендарной битвы не менее легендарный Артур и носа не совал в северные предгорья…
   Карась грозил кулаками бойцам, вольная балтийская душа его пылала.
   — Я матрос, понял? Я куда хочу, туда и пройду, понял? И не тебе меня останавливать, барабулька бесхвостая! Убери винтарь!
   — Не велено! — довольно важно отвечал тот из красноармейцев, что был постарше. — И не ори тут. Сказано тебе: закрыто, заперто и заплонбировано! Дура, тут же секретный запас продовольствия для высшего командования! Везем в красную ставку на Южный фронт! Стратегически важный груз! Высший командный состав без спецпайков неспособен руководить сражениями! Соображать надо!
   Изнутри вагона в запертую и запломбированную дверь шарахнуло точно тараном. Оба красноармейца и Карась вздрогнули. Шарахнуло еще раз, да так, что затрещал засов, у здоровенного амбарного замка погнулась дужка, а свинцовая пломба и вовсе отлетела.
   — Желтая лихорадка! — недоуменно заругался Петро, а побледневшие красноармейцы переглянулись.
   — Назад! — закричал я, сообразив наконец, что нужно предпринять. — Возвращаемся в наш вагон, а этот — отцепляем! Быстро!
   Серия ударов, сотрясшая весь состав, вполне могла бы заменить целую изгородь восклицательных знаков, прилагающуюся к моему приказанию. Несколько досок из двери попросту вылетело, в образовавшееся отверстие просунулось жуткого вида копыто, пошарило в воздухе, будто искало рукопожатия, и втянулось обратно.
   Карась схватил одного из охранников поперек туловища и поволок прочь из тамбура. Красноармеец не сопротивлялся. Он даже бросил винтовку, чтобы Карасю было удобнее и легче его тащить. Второй страж, бледный, как молоко, все еще бормотал:
   — Не имеем права… Стратегический груз… Под трибунал пойдете… Мамочки, что же это такое делается?..
   Взметнувшийся в запломбированном вагоне многоголосый, пронзительный вой доконал его. Отшвырнув винтовку, боец вылетел вслед за своим приятелем и Карасем из тамбура. Я, конечно, тоже медлить не стал. Оказавшись между вагонами, я покачнулся и едва не рухнул под колеса поезда — хорошо, что высунувшийся Петро схватил меня за шиворот.
   — Держи! — крикнул я. Наклонился, чтобы выдернуть из стыка стальную болванку, но… не успел я. Не успел!
 
   До сих пор не до конца понимаю, каким образом получилось так, что поезд сошел с рельсов и слетел под откос. Должно быть, раскачиваемый чудовищными ударами изнутри, проклятый последний вагон опрокинулся, а за ним, словно костяшки домино друг за другом, опрокинулись и все последующие сцепленные между собой вагоны — вплоть до, собственно, паровоза. Как здорово, что в девятнадцатом году паровозы неспособны были развивать более или менее высокую скорость, к тому же состав двигался на малом ходу… Так что крушение обошлось без трупов.
   То есть что это я такое говорю?! Как это — без трупов? Трупов было полно (правда, среди них ни одного человечьего), и все они не лежали преспокойно, как и полагается приличным, уважающим себя мертвым телам, а перли вперед, лезли из разбитого в щепки вагона, завывая, хрюкая, пища, кукарекая, мыча и рыча. Продовольствие! Мясо!.. Только картошка, прочие овощи, сыры и крупы сохраняли нейтралитет. Но остальное… Впервые в истории человечества продовольствие взбесилось, мстя человеку за многовековое бесцеремонное истребление и поедание. Партия зеленых, окажись она в полном составе в ту страшную ночь на месте крушения состава, наверное, бурно ликовала бы и рукоплескала этому факту.
   А добровольцам было явно не до ликования. Зрелище, которое предстало перед ними, когда они выбрались из-под обломков поезда под сумасшедший свет белой луны, было жуткое.
   Рассеченные мясницким топором коровьи, бараньи и свиные туши вновь соединялись. Кошмарная расчлененка превращалась во множество отдельных, сильных и злобных монстров. Красно-лиловые коровьи туши, увенчанные страшными рогатыми башками, первыми ковыляли в бой на культяпых своих конечностях. Слева добровольцев брали в кольцо завывающие совсем по-волчьи бараны, справа — бодро ринулась в атаку лихая куриная кавалерия; скакуны-кролики дробно стучали лапками и торжествующе ржали. Свиньи шли, как и полагается, «свиньей», под прикрытием южноокеанских сардин, громыхающих, словно тевтонские рыцари, броней из консервных банок.
   — Бежим, братцы! — истошно завопил кто-то. — Сожрут!
   Этот вопль послужил сигналом. Добровольцы рванули в разные стороны, бессовестно побросав оружие. Но ретироваться успели не все. Меньше половины вояк ускользнули в близлежащие поля и леса, перед тем как войско восставших мертвецов сомкнуло вокруг обреченных гибельное кольцо.
   Началось нечто совсем уж неописуемое. Добровольцы метались взад-вперед, сталкиваясь друг с другом, спотыкаясь о брошенное оружие, дощатые обломки и покореженные железяки… Оглушающие шум и гам жестоко таранили барабанные перепонки: крики и плач несчастных людей, завывания и кудахтанье, жадный скрежет зубов, щелканье клювов, перестук рогов.
   Я просто не имел права растеряться. Я ведь единственный, кто понимал, в чем дело, следовательно, имел возможность не впасть в панику, а организовать сопротивление. Не будем сопротивляться — не вырвемся из окружения. Не вырвемся из окружения… хвост Люцифера!.. — сожрут вместе с костями, винтовками и личными вещами. Сражаться или умереть!
   Именно так я убеждал себя, изо всех сил сдерживая дрожь в коленях. Какая-то шальная индюшка, вырвавшись в авангард наступления, едва не сбила меня с ног, а когда я попытался лягнуть ее, ловко увернулась и свирепо клюнула меня в лодыжку. Я отпрыгнул в сторону и чуть не попал на коровьи рога. К счастью, кто-то могучим ударом приклада сшиб плохо приросшую рогатую башку с плеч.
   — Берегись, гражданин начальник товарищ Адольф! — закричал Петро Карась, занося винтовку для второго удара.
   Громаднейших размеров бычара, хрипло рыча и расшвыривая по дороге ненароком попавших ему под копыта баранов, летел прямо на меня.
   — Прыгай! — предостерег меня Карась, отбиваясь прикладом от небольшого отряда злобных кроликов, явно стремившихся забарабанить его передними лапками насмерть.
   Я прыгнул. Бычара пронесся мимо, круто, как полицейская машина в голливудских фильмах, развернулся и рванул обратно.
   — Прыгай! — советовал между тем Карась, нанизывая очередную кроличью тушку на штык. — Вправо! Влево!
   Несколько минут я усердно разыгрывал из себя заправского тореадора, пока не вспомнил о том, что я — черт возьми! — все-таки бес, а это должно звучать гордо! У меня тоже рога есть! И копыта!
   Следующую атаку я встретил уже более осмысленно. Пропустив тушу мимо, я выставил под бычьи копыта ногу. Бычара, споткнувшись, взревел, покатился кувырком, теряя по дороге конечности, и на полном разгоне смял цепь баранов-пехотинцев, идущих в наступление с селедками наперевес.
   — Хватай винтари, товарищи! — завопил Карась. — Вставай спина к спине! Отобьемся!
   Удивительно, но кое-кто его все-таки услышал. Пятеро матросов, выдравшись из толпы панически копошащихся добровольцев, составили ядро сопротивления.
   — В бой! Именем революции! Коли штыком! Бей прикладом!
   Ну и каша заварилась вокруг! Чтоб им пусто было — высшему командному составу! Питались бы как все, ситным хлебом да ячневой крупой, — ничего подобного не случилось бы, а тут… Героические матросы кололи, рубили, лягались и матерились так, что противник дрогнул. Но отступать и не думал. Со стороны неприятеля в сражение вступала легкая и тяжелая артиллерия. В воздухе засвистели, точно разнокалиберные пули, кильки и мойва. Минометными снарядами ухали сверху тяжелые балыки. Ужас! Ужас! Невесть что творила красная и черная икра — еще, по сути, зародыши, но уже кошмарно злобные икринки забивались под одежду, в нос, в уши. слепили, щекотали, лишали всякой способности к сопротивлению. Хорошо, что в вагоне подобные деликатесы составляли лишь незначительную часть продуктов.
   Свою винтовку я потерял при крушении поезда, а никакой другой что-то на глаза не попадалось. Подхватив с земли оброненный кем-то жестяной чайник, я орудовал им как кистенем, и, надо сказать, у меня получалось! Когда число поверженных грозным чайником индюшек и кроликов превысило десяток, я прямо-таки себя зауважал! С крупным и мелким рогатым скотом, а также со свиньями дело обстояло гораздо серьезнее. Первая же свинья, перехватив импровизированный мой кистень зубастой пастью, вырвала его из рук, разжевала и выплюнула. Я от души врезал ей ботинком между глаз. Свинья плюхнулась в грязь, а на ее место тут же стали четыре коровы богатырского телосложения.
   И никакого в моих руках оружия! Мне не оставалось ничего, кроме как защищаться при помощи собственных кулаков. Пару минут я ожесточенно боксировал, нокаутировал двух буренок-зомби, переломал рога еще одной, а слева уже подтягивался основной состав свинской «свиньи».
   Что было делать? Уговаривая себя, что это не позорная капитуляция, а хитрый стратегический прием, я повернулся и побежал, лавируя между шустрых кур-кавалеристов. Не знаю, как далеко мне удалось бы уйти, если бы я неожиданно не споткнулся об Огонькова. Товарищ красный комиссар валялся посреди поля сражения в изрядно пожеванном виде.
   — Товарищ Адольф! — захрипел он. — Помоги!
   — Опять ноги?
   — Ноги… Ну что я могу с собой поделать? Сам в бой рвусь, а проклятые несознательные конечности…
   Я помог ему подняться. Отогнал прочь ливерную колбасу, которая как огромный червяк воинственно наскакивала на комиссара.
   — Что происходит? — спросил Огоньков, оказавшись в вертикальном положении.
   — Долго объяснять… Некогда!
   — А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?
   — Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…
   — Меня уже три раза жрали, — пожаловался товарищ комиссар, — а я все время из них вываливался… сзади.
   — Кто командует эшелоном? — спросил я.
   — Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.
   — Значит, командиров нет?
   — Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!
   — Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…
   — Ой! — сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.
   Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.
   — А там!.. — выговорил Огоньков.
   Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу — головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.
   Ну все. Бежать некуда. Надо драться.
   Я подобрал с земли винтовку.
 
   И грянул бой. Я сразу же потерял из вида комиссара Огонькова, и Карася, и матросов. Передо мной, позади, снизу и сверху лезли, кусались, бодались и щипались враги рода человеческого, а по совместительству и мои враги тоже — восставшие из мертвых обитатели мясных лавок. Я сражался словно берсерк — со всей мочи сражался. У винтовки моей сначала обломился штык, потом приклад, а потом и сама винтовка рассыпалась в щепки, когда я долбанул ею особо нахального барана. В ход пошли кулаки и копыта. Кажется, я даже бодался, плевался 'и царапался. Тут уж не до приличий. И вроде уже совсем выбился из сил, когда грохот сражения перекрыл тонкий, но сильный голос:
   — Товарищи-и! Во имя революции! По зарвавшимся буржуазным скотам прямой наводкой — пли-и! Ура-а-а!
   На гравийной насыпи железнодорожного полотна появилась щупленькая фигурка комиссара Огонькова. Студенческая фуражка слетела с его головы, длинные волосы развевались по ветру. Он стоял на непослушных своих ногах и даже не покачивался. Правда, очень скоро упал ничком… Нет, не упал! А залег за здоровенным пулеметом системы «Максим»!
   — Ура-а! — закричал я.
   — Ура-а-а! — подхватили мой крик измученные матросы.
   — Ложись! — гаркнул опытный в батальных делах Карась.
   Я послушно залег. И закрыл глаза, слушая, как грохочет спасительный пулемет, как с визгом разбегаются еще минуту назад торжествовавшие победу враги…
   Продолжалось эту недолго. Остатки армии противника уныло расползались в разные стороны. Обгоняя их, резво скакали повылезавшие из своих укрытий добровольцы.
   — Победа! — заорал я, поднимаясь на ноги. — Победа-а!
   Но Петро Карась моей радости не разделил. Он встал, стер с лица грязный снег и толкнул меня в плечо:
   — Посмотри-ка туда! Я посмотрел.
   Ночь еще не закончилась. И до настоящей победы было далеко. Дымные змеи, порожденные заклинаниями Книги Мертвых, не ограничились эксплуатацией продовольственного запаса для высшего командования. Паровоз, валявшийся под откосом, теперь медленно поднимался в воздух…
   Только это был уже не паровоз. Тяжелые металлические пластины натужно скрипели, корежась, изменяя облик. Труба укоротилась, расширилась и превратилась в огромную зияющую пасть. Распахнулись двери кабины машиниста, мгновенно выросли и обрели очертания перепончатых крыльев. Глазищи-фары вспыхнули желтым огнем. Чудовищный железный дракон взмыл в воздух над обломками поезда и выдохнул из пасти огненную струю.
   Ого-го… эту махину пулеметом не возьмешь. И что же делать?
   — Зато теперь открыт путь к отступлению! — вслух закончил мою мысль балтиец Карась. — Бежать!
   И мы побежали. Я даже про усталость забыл — настолько, что, перепрыгивая через железнодорожное полотно, подхватил на руки комиссара Огонькова. Он завел было снова свое:
   — Бросьте меня, товарищи, налегке спасаться удобнее, — но, обернувшись и увидев парящего в небе во всей своей отвратительной красе дракона, взвизгнул и вцепился в меня точно утопающий.
   Мы бежали через поле, оставив далеко позади место сражения. Карась огромными прыжками скакал впереди, я с Огоньковым старался не отставать.
   Дракон летел за нами, дыша пламенем и черной угольной пылью. Колеса, превратившиеся в зубы, страшно стучали. Мне было слышно, как товарищ комиссар, зажмурив глаза, умоляюще бормотал:
   — Постой, паровоз! Постой, паровоз! Постой, паровоз… не стучите, колеса…
   — Солнце! — завопил я, останавливаясь.
   — Постой, паровоз… Что?
   — Солнце!
   Карась тоже остановился, обернулся, увидел и, шатаясь, подошел к нам. Дракон завис метрах в десяти от земной поверхности. Еще тоненькие и бледные лучи восходящего солнца пригвоздили его к небосводу, лишив сил.
   — Выдохлась тварь?! — недоверчиво спросил Карась.
   Дракон в последний раз взмахнул крыльями, дыхнул струйкой бесцветного пара и бесформенной железной грудой рухнул вниз.
   Когда улеглась снежная пыль, товарищ Огоньков спрыгнул с моих рук на землю и довольно бодро осведомился:
   — Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? Только без всяких там фокусов и декадентско-поповских штучек. Я материалист!
   Матрос посмотрел на меня, как бы приглашая тут же выдать товарищу комиссару объяснение: мол, у меня это лучше получится. Посмотрел… и надолго задержал взгляд.
   — Потом, — махнул я рукой. — Дайте отдышаться… — И вытер пот со лба. — Фу ты… Стану я, товарищи, наверное, вегетарианцем. И запишусь к тому же в отряд партизан-террористов, которые только тем и занимаются, что пускают под откос поезда… А что это вы так на меня смотрите? Петро? Товарищ Огоньков?
   И матрос, и комиссар глядели на меня во все глаза, раскрыв рты. И если во взгляде Огонькова был лишь испуг и недоумение, то в глазах Карася ясно прочитывалось сочувствие. Будто я был уродом, а он меня по этому поводу жалел. Что такое?
   — Адольф, — осторожно начал комиссар, — а ты не это… не из той же банды, с которой мы только что сражались?
   — Ты что? — возмутился я. — Кто тебя на руках из-под огня вынес?
   — Да погоди ты! — оборвал комиссара матрос — Может, жена тебе попалась какая-нибудь курва гулящая? Эх, бедняга…
   — Не женат я! — пожал я плечами. — В чем дело? В рассудке повредились вследствие потрясения, что ли? Комиссар Огоньков! Объяснись!
   — У тебя… — замялся Огоньков, — на голове. ..это… Шапка слетела, —деликатно сформулировал он.
   — И рога выросли, — добавил Карась.

ГЛАВА 4

 
   Б общем, пришлось мне все им рассказать. Я и рассказал (разумеется, ради собственной же безопасности умолчал о том, что разыскиваю барона, чтобы предстать перед ним в качестве безотказного исполнителя желаний; а сказал, что уполномочен забрать в преисподнюю грешную баронову душу). И обещания молчать никакого с них не взял, не говоря уж о расписке о неразглашении. А что такого? В конторе даже поощряются такого рода рекламные акции. Штатная должность рекламного агента давным-давно утверждена. Иначе как бы о нас потенциальные клиенты узнавали? Конечно, собеседников надо уметь выбирать. Вот, помню, сотрудник рекламного отдела бес Иосиф сдуру задумал проводить акцию в каком-то НИИ, так его выслушали, скрутили, раздели и стали рога, хвост и копыта инфракрасными лучами просвечивать, в различные естественные отверстия трубочки засовывать… Еле удалось ему сбежать. Он на больничном потом лет пять сидел и к оперативной работе среди людей стал неспособен. Как увидит белые халаты, так с ним истерика делается…
   Да, рассказал. Петро и товарищ Огоньков слушали меня внимательно. Комиссар поначалу посмеивался, но, как только я приспустил штаны и продемонстрировал хвост, посмеиваться перестал, а, напротив, сильно посерьезнел.
   — Н-да-а… — проговорил Карась, когда я закончил. — Вот дела. В кои-то веки, акульи потроха, хорошего человека встретил, и тот оказался бесом. А я вообще-то не очень и верю, что ты бес. Ну, может быть, самую малость. Вот у нас на флоте боцман Костоломов был — так тот дьявол натуральный, только без хвоста. Меньше шести зубов с одного удара не вышибал. А ты что думаешь, товарищ комиссар?
   — Думаю… — неопределенно отозвался Огоньков. Помолчал немного, выпрямился и с пафосом заявил: — Конечно, для борца за народную свободу происхождение много значит, но для тебя, товарищ Адольф, сделаем исключение. За выдающиеся заслуги лично я буду считать тебя настоящим боевым красным комиссаром!
   — Во веки веков, аминь, — подтвердил Карась. — Ой, извини, — добавил он по моему адресу.
   Поле давно закончилось. Мы перевалили заснеженный холм и совершенно неожиданно увидели серо-синеватую тучу леса. И, не сговариваясь, пошли к опушке. Утреннее солнце затянуло мутными, непрозрачными облаками, поднялся злой февральский ветер, а в лесу сейчас тихо и почти что тепло… как и всегда зимой в лесу.
   Разговаривать не хотелось. Ночка оказалась, что и говорить, выматывающей. Не знаю, как Карасю или товарищу Огонькову, но мне больше всего на свете хотелось по-медвежьи залечь в какую-нибудь теплую берлогу и выспаться, предварительно плотно перекусив. Свой хлебный паек я потерял в пылу сражения, товарищ Огоньков тоже свой потерял, а Петро и вовсе никакого пайка не получал. Наколдовать, что ли, что-нибудь? Какие-нибудь безобидные овощи, например? Сил у меня маловато, для того чтобы колдовать. Да, есть хочется, а тут еще этот ветер…
   Впрочем, скоро мы, миновав лесную опушку, углубились в чащу. Здесь ветер нас не доставал. Голые и толстые, морщинистые, словно слоновьи ноги, древесные стволы высоко наверху сплетались тончайшей паутиной веток и почти не пропускали ни ветра, ни солнечного света. Снег был неглубок, да и подтаял до образования наста, так что идти нам стало легче. Правда, через часок примерно мы врезались в бурелом — вот тут-то и началась настоящая чаща! Баррикады валежника, стволы деревьев, преграждающие путь сплошной крепостной стеной… вороны какие-то дурацкие орут в невидимом небе.
   — А, собственно говоря, — спросил я, — куда мы идем?
   — Наверное, в город возвращаемся, — сказал Карась как-то не очень уверенно. — Куда же нам еще? Я думал, вы знаете… Без направления ходить не годится. А то еще забредем куда-нибудь к чертовой бабушке…
   — Попрошу бабушку мою не трогать, — огрызнулся я. — А если уж поминаете ее, то поминайте по имени и отчеству. Пожилой все-таки человек, надо же хоть какое-то уважение проявлять.
   — А как твою бабушку зовут? — заинтересовался Карась.
   — Наина Карповна, — сказал я.
   — Чертова бабушка Наина Карповна, — хмыкнул Карась и осекся под суровым моим взглядом.
   — Город в другом направлении, — отозвался товарищ Огоньков. — До него нам в один день точно не дойти. А ночевать под открытым февральским небом в чистом поле мне что-то не очень хочется.
   — И мне, — признался я и добавил: — И в лесу тоже не хочется.
   Карась остановился:
   — Так. Братишки, я в открытом море не растеряюсь, а в лесу никогда в жизни не бывал. Вот заблудимся мы и померзнем, что тогда?
   — Не заблудимся, — успокоил я его, — вы заметили, что я хромаю? Ага, на правую ногу. Это у меня профессиональное, как рога и рыжий цвет волос. Значит, мы не заблудимся.
   — Какая связь? — не понял Петро.
   — При ходьбе, — объяснил образованный Огоньков, — у людей правой ногой шаг длиннее, чем шаг левой. Поэтому, идя без ориентира, человек непроизвольно забирает влево. И, следовательно, ходит по кругу.
   — О как! — удивился Карась. — Все-таки вы, сухопутные, несовершенные какие-то. А на крейсере оно вернее. Координаты, понимаешь, широта-долгота — и пошел пилить морские и океанские просторы. На тысячу верст ходим, и ни одного случая не припомню, чтобы судно какое-нибудь когда-нибудь заблудилось. Хотя… однажды наш боцман Костоломов упал в бочку с ямайским ромом, выплыл — и понесло его на капитанский мостик…
   — Тихо! — поднял вдруг руку вверх товарищ комиссар.
   Мы застыли на месте.
   — Слышите? — прошептал он.
   — Ничего не слышу, — сказал Карась. А я услышал.
   — Вроде бы дрова кто-то рубит неподалеку, — определил я. — Такое… размеренное, однообразное уханье: ух ух! ух!.. И еще удары: клац-бух!.. клац-бух!
   — Дровосек! — обрадовался Карась. — Вот у него и спросим дорогу к человечьему жилью! Пошли!
   И мы пошли. Вернее, побежали. На ходу я вспомнил о потерянной своей бейсболке и намекнул товарищам о том, что неплохо было бы мне соорудить какой-нибудь головной убор. Вдруг дровосек попадется слабонервный и при виде моих рогов начнет топором отмахиваться? Карась, не замедляя движения, великодушно отодрал от подкладки бушлата изрядный кусок, из которого я смотал на своей голове что-то вроде чалмы. Теперь — в чалме и длиннополом халате — я очень был похож на потрепанного песчаной бурей азиатского караванщика.
   — Стой! — скомандовал Огоньков. — Гляди! Спрятавшись за кучей валежника, мы смотрели на небольшую полянку, откуда, собственно, и раздавалось обнадеживавшее уханье, клацанье и буханье. Только никакого дровосека на поляне не было, а было такое, что мы втроем несколько минут, не говоря ни слова, смотрели и смотрели. Что за чудесная страна! Что за чудесное время! Шагу нельзя ступить без того, чтобы не увидеть какое-нибудь эдакое…
   Здоровенный, под два с гаком метра ростом, мужичина в полном рыцарском облачении — то есть в латах и украшенном белоснежными перьями шлеме с опущенным забралом — отмахивался исполинским двуручным мечом от целой компании грязношерстой нечисти. Я насчитал пятерых противников рыцаря — три леших и два домовых. Свиномордые, коренастые, обросшие с ног до головы зеленой густой шерстью лешие узловатыми, окованными железом дубинами пытались достать рыцаря по перьевой маковке, но каждый их выпад отбивался с аккуратной точностью. Рядом вертелись домовые, невесть как оказавшиеся в глухой чащобе. Эти и вовсе были безоружны, но, как могли, помогали лесным сородичам: прицельными плевками старательно залепляли рыцарю амбразурную прорезь забрала.