Страница:
— А наличные, — прохрипел я, лязгая зубами, — наличные у тебя есть?
Комиссар развел руками, вздохнул и раскрыл уже рот, чтобы отрицательно ответить… Но не успел. На территорию с воплями:
— Где тут винтари с хлебушком дают? — хлынула толпа расхристанных матросов, и нас закрутило в люд-ком водовороте. Водоворот, слегка помяв, выкинул меня как раз в районе рынка. Куда запропастился комиссар, я не заметил. Мне вдруг так тоскливо стало, так одиноко… еще глубже вонзился в теплолюбивое мое тело холод. И я решил плюнуть на конспирацию и проговорить заклинание. В конце концов, не замерзать же мне?! Сейчас наколдую себе телогрейку… Или лучше дубленку. Или нет — шубу, теплую, до пят чтобы… Или — еще лучше — аляску, пуховик, излюбленный всеми полярниками.
Воображение пошло вразнос. Я уже поднял руки для воспроизведения необходимых пассов.
…И еще горячий самовар. И калорифер. И валенки. И мангал, где пылает под решеткой пламя и трещат, роняя капли сока на раскаленные угли, здоровенные куски мяса… И горячую блондинку. Нет, горячую брюнетку… Для ровного счета — двух блондинок и двух брюнеток…
Адская погибель, как же холодно мне! И руки трясутся — нормальных пассов не сделаешь. Замерзшие в ледышки губы не то что заклинания — «мама» выговорить не смогут. Мне бы сейчас какой-нибудь вспомогательный артефакт вроде Жезла Желаний… в просторечии называемого волшебной палочкой. Намного проще все было бы. Но наша контора давным-давно все когда-либо созданные Жезлы заактировала, под идентификационные номера подвела и к использованию запретила. Чтобы служба медом не казалась. А то чего проще — вызывает клиент, говорит: то-то и то-то хочу. Ты взмахнул Жезлом: пожалуйста, получите!
— Взмахнул, вот гляди — и пожалуйста!
Фраза, эхом отозвавшаяся на мои мысли, заставила меня обернуться. Первое, что я увидел, был длиннополый халат, расписанный знаками зодиака.
— Эгей! — обрадовался облаченный в халат балтиец Карась. — Какие люди! Привет, братишка гражданин начальник! Как дела?
— Х-х-х… — только и смог выговорить я.
— Неважно, другими словами, — расшифровал Карась, снимая халат с себя и накидывая на мои плечи.
— Вообще-то я хотел сказать — холодно, — закутавшись поплотнее, выдохнул я. — Но так намного лучше. Спасибо. А ты что же, на Южный фронт?
— Ага. Вот провианту на дорогу запасаю. — И, кивнув, он повернулся к темнолицему какому-то типу в заплатанном полушубке:
— Пять фунтов ситного, не меньше!
— Три, — упрямо мотнул головой тип.
Я поежился в просторном халате. Нагретая горячим матросским телом ткань меня прямо-таки спасла. Хороший все-таки человек этот Карась… Интересно, а где его дружок?..
— А Сашку я потерял, — ответил на мой вопрос Петро. — Бежал за ним, понимаешь, через весь город, а он на Марсовом поле под броневик закатился…
— Раздавили?!
— Какое там! Застрял. И броневик ни туда ни сюда, и Сашку никак не выковырять даже под угрозой маузера…
— Морячок, а морячок! — подергал Карася за рукав бушлата тип. — Ты соображай быстрее, а то мне некогда. Три фунта за финтифлюшку, идет?
— Да почему три! — темпераментно воскликнул Карась. — Вонючка сухопутная… Ты посмотри, какая зажигалка! Небось заморская! Небось в мирное время я б ее продал и целый год не работал! Вот! Искра пошла, видишь? Три фунта — скажешь тоже… Четыре с половиной — и никаких!
Я только сейчас обратил внимание на то, что в руках у матроса выточенная из черного камня змейка, завитая в спираль вокруг закоптелого цилиндрика. Псы чистилища! Это же Пламенный Жезл! Это же Карась у Черного Барона, что ли, из кабинета?.. И я-то этот
Жезл лишь на картинке в учебнике видел, на курсах повышения квалификации. С помощью подобной штуки сарацинский воевода Абу Аль-Убад крестоносцев гонял, как тараканов. Или наоборот — сам улепетывал от угрозы попасть в свои мусульманские кущи посредством поджаривания. Не помню, не важно. Главное, что Жезл — мощнейшее оружие, которое в умелых руках способно обратить в бегство многотысячные армии…
— Соображать надо! — горячился тем временем Карась, потрясая Жезлом (из пасти змейки то и дело вырывался сноп желтых искр). — Ценная же вещь! Гляди!
— Не надо! — закричал я. Но матрос, бормоча:
— Как же она, стерва, включается? — постучал по Жезлу ногтем, попробовал его на зуб и, наконец, с силой треснул о колено.
Оказывается, и в неумелых руках Пламенный Жезл — все равно Пламенный Жезл, а не какая-нибудь китайская шутиха. Когда я выбрался из сугроба и рукавами халата кое-как стер с лица копоть, территория рынка уже опустела и разгладилась, словно под огромным утюгом. Спекулянты-мешочники растворились в переполошенной испуганными вскриками ночи. На углу, накрытые ярким световым конусом уличного фонаря, встревоженно топтали грязный снег патрульные красноармейцы. Очевидно, опасаясь повторного взрыва, они к месту происшествия приближаться не спешили, а ограничивались только покрикиваньем в темноту:
— Которые тут бонбами швыряются — покажитесь!..
Соседний сугроб закряхтел и развалился.
— Вот так шандарахнуло! — выбравшись из сугроба на четвереньках, восторженно проговорил Карась. — Е-мое, прямо как с «Авроры» по Зимнему…
— Ты живой? — удивился я.
— Живой, — отряхивая с бушлата снег и грязь, подтвердил матрос — Только бескозырка слетела. Вот так зажигалочка, клянусь Нептуном… Такой зажигалочкой только мировой пожар и разжигать, на горе всем буржуям… Е-мое… А где этот, в полушубке?
Наклонившись, матрос поискал вокруг себя и огорченно вздохнул:
— Ну вот, потроха акульи… Ни бескозырки, ни зажигалки, ни ситного на дорогу… Невезуха какая…
— Ничего себе невезуха! — возмутился я, припоминая, как после бесцеремонного удара о коленку Жезл вспыхнул, вырвался из рук матроса; протестующе задрожал, на мгновение повиснув в воздухе, а потом из раздувшегося змеиного горла с ужасающим шипением выстрелила в мутно-серое беззвездное небо струя пламени… Жив ведь остался после всего этого товарищ Карась, отделался только потерянной бескозыркой и безвозвратно канувшими вместе со спекулянтом тремя фунтами ситного!
— Четырьмя с половиной! — поправил Карась, прервав мой гневный монолог.
Протяжный паровозный гудок заглушил короткую фразу, в которую я емко уместил все, что в данный момент о балтийце Петре Карасе думал.
— Состав отправляется! — ахнул матрос — А я еще винтарь не получал. И пайку! А ты сейчас едешь, да?
— Сейчас.
— М-да… — кашлянул Карась и выразительно посмотрел на халат. Я нерешительно взялся за поясные тесемки.
— Да не, не в этом смысле, — замахал руками Петро, — носи на здоровье. Я к тому, что в этом, братишка, халате еще столько безделушек баронских осталось… Тебе-то хорошо — ты на армейское довольствие поступил, а мне что же — ложись да умирай? Выворачивай карманы, товарищ, и беги, а то на поезд опоздаешь. А я еще задержусь. С утра на Сенную прогуляюсь, выменяю финтифлюшки на хороший винтарь да на хлебушек. На вокзале разве ж торговля? Шкуру содрать готовы. На Сенной мне за эту зажигалку четверть самогона отдали бы, не меньше…
Приговаривая таким образом, Карась неторопливо опустошал мои карманы… вернее, карманы халата Черного Барона. А я стоял открыв рот и разведя руки. Оторопел я, глядя на то, что появлялось из халата, расписанного знаками зодиака. Вот перекочевала из кармана баронского халата в карман матросского бушлата колода карт Таро, совсем еще новенькая, лишь кое-где запачканная черным воском; кинжал, выточенный из клыка бенгальского тигра-людоеда, в ратном деле непригодный, предназначенный исключительно для ритуального умерщвления девственницы; золотой неразменный наполеондор, судя по внешнему виду, изготовленный самим Калиостро…
Это было похоже на практикум по прикладному колдовству, у нас в конторе такой совсем недавно проводили в рамках обязательного инструктажа.
…Карманный толкователь снов по Мерлину в переплете из кожи арапского невольника; тростниковая дудочка для вызова болотных духов…
— Петро! — застонал я. — Ну зачем тебе все это? Отдай! Погоди! Сложи все обратно!
— Как это — обратно? — не понял балтиец. — Ты чего, братишка? Это мои финтифлюшки, честно награбленные. Барон пользовался, теперь я попользуюсь.
— Пользоваться?!
Ну как я мог ему объяснить, что пользоваться этими вещами смертельно опасно, и к тому же строжайше запрещено? Я-то себе простенького заклинаньица пожадовал. Дотерпел до того, что едва в снеговика не превратился, а до последнего не решался наколдовать ни тулупчика, ни полушубочка, ни поганого шарфа, не говоря уж о варежках. Думаете, просто так бес оперативный сотрудник обязан соблюдать конспирацию, находясь на задании? Нас перед каждой очередной командировкой инструктируют: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Не выделяться! Преисподняя, конечно, влиятельная фирма, но и в конкурирующей организации не дураки служат. Они ведь для себя кадры готовят и всегда норовят из-под носа клиента утащить. Почему-то у них высшим пилотажем считается задание бесу сорвать. Так что чем старательнее конспирируешься, тем больше вероятности выполнить задание без лишних хлопот. Еще неизвестно, как с использованием Пламенного Жезла дело обойдется, и обойдется ли вообще. Это ж такой колоссальный выброс энергии! Засекут вот его вражеские датчики, пустят по моему следу своего специалиста…
Прогудел второй паровозный гудок. Вокзальная площадь зашумела. Мимо нас то и дело торопливо топали целыми компаниями — то добровольцы, то красноармейцы. А я боролся с балтийцем Карасем! На нас уже кое-кто подозрительно оглядывался, между прочим. А партия революционных матросов-человек полета, не меньше, — вразвалочку следовавшая к перрону, заинтересованно замедлила шаги. Не тратя времени на бесполезные уговоры, я схватил Карася за руки. Явно не ожидая с моей стороны такого коварства, он окаменел на минуту, и этого мне хватило на то, чтобы пустить повторную экспроприацию полным ходом. Дудочка, толкователь и кинжал уже вернулись в карманы халата, но тут рыцарь революции опомнился.
— Что же такое, в самом деле… — хрипел Петро, ожесточенно сражаясь за колоду карт Таро, — я думал, ты братишка с понятиями, а ты… прямо бандит какой-то… А ну пусти руку! Пусти, я тебе говорю, а то как врежу в лобешник по-нашему, по-флотски! Или в Совет Комиссаров пожалуюсь!
— У меня мандат есть! — выкрикнул я.
— Да мне воблу ржавую положить на твой мандат! Надо было, конечно, засветить Карасю кулаком по макушке, а пока он будет занят извлечением собственной головы из собственной же грудной клетки, по-быстрому обшарить его на предмет артефактов и удрать. Но все-таки сентиментальный я бес, человеколюбивый… Матрос ведь согрел меня этим проклятущим халатом, а я ему — по макушке…
Кто-то — совсем уже рядом — заулюлюкал. Кто-то засвистел. Это матросы, видимо разобравшись в сути происшествия, надвигались на меня нестройной, но угрожающей колонной. Я буквально кончиком хвоста почувствовал, что до разъяренного вопля: «Братишки, наших бьют!» — осталось чуть меньше секунды.
— Два литра! — догадался выкрикнуть я. Карась ослабил хватку.
— Три! Четыре! — Я досчитал до пяти и замолчал.
— Чего ж ты сразу не сказал? — отпуская колоду, проговорил балтиец. — Предупредил бы, что торговаться надумал, а не безобразничать, все миром бы и решили. Братва, отбой! — свистнул он по адресу матросов, приблизившихся уже почти вплотную. — Ну, товарищ гражданин начальник, гони горючее.
— У меня при себе нет, — сказал я и, увидев, как недоверчиво вытянулось лицо матроса, заторопился: — Но клятвенно обещаю сквитать долг на первой же железнодорожной станции.
— Клятвенно? Поклянись!
— Чтоб мне вовек моря не видеть! — подобрал я приличествующую моменту клятву — и не прогадал.
Глаза Карася увлажнились.
— Верю, — проговорил он дрогнувшим голосом.
— Но и ты поклянись, что больше ни к одной финтифлюшке, украденной из кабинета Черного Барона, пальцем не притронешься! — постарался я не упустить момент.
— Что тебе так дались эти финтифлюшки? Ну как же ему объяснить?
— Это… Это… Не финтифлюшки вовсе, а смертоносные ловушки, бароном зловредно разложенные по кабинету как раз на случай того, если кто-нибудь к нему незвано вторгнется. Пламенный Жезл как шарахнул, помнишь?
— Ага, — открыл рот Карась. — Вот гад-то! А ты как в эту тайну проник?
— Революционная бдительность. Так ты будешь клясться или нет?
— Ну, клянусь… Боже меня упаси, если я еще раз… — Он поднял пальцы для крестного знамения, и я еле удержался от того, чтобы не отпрыгнуть.
— Да не так! Не так!
— Чтоб мне моря вовек не видать, — опустив руку, проникновенно произнес Карась.
Пронзительно, долгим коровьим стоном загудел паровоз.
— Третий гудок! — крикнул я. — Бежим скорее!
В общем, на поезд мы запрыгивали уже на ходу. Но запрыгнули довольно удачно, и места для нас нашлись. Едва отдышавшись, балтиец проговорил:
— А все-таки насчет водки ты обещал. Пять литров. Интересно, скоро будет следующая железнодорожная станция?
ГЛАВА 3
Толкотня в вагоне была ужасная. Ну куда деваться — комфорт явно не СВ. Внутреннее убранство вагона напоминало электричку, чудом выжившую после того, как в ней полдня катались туда-сюда сотня фанатов «Спартака». Жесткие сиденья с деревянными покрытиями, как нары; ободранные стены, мокрая грязь и бесчисленные окурки под ногами, окна без стекол, забитые досками, ни одного лежачего места, даже багажных полок не было. Честно говоря, и сидячего места мне, как опоздавшему к отправлению поезда, поначалу не досталось, но Карась, подловив одного из своих полосато-бескозырочных братишек, зашептал что-то ему на ухо (я уловил только два слова «пять литров»), и место тут же нашлось — братишки подвинулись, и я поместился у окна. Карась сказал мне:
— Не беспокойся, я о себе позабочусь, — а сам скрылся.
Ничего, никуда он не денется; что-то мне подсказывает, что на ближайшей станции он меня сам найдет — и в том тоже случае, если я от него спрячусь, скажем, под вагоном или даже в паровозной трубе.
Ехали медленно. Света в вагоне не было, только вспыхивали кое-где огоньки самокруток. Перестук вагонных колес убаюкивал. Борясь с дремой, я пытался подвести итоги первого дня.
Итак, с клиентом лично пообщаться не удалось. Это минус. Но клиент оказался, вопреки опасениям, жив-здоров, я даже выяснил, где примерно он может находиться. Это, безусловно, плюс. Теперь об этом идиотском Пламенном Жезле… Вот уж демаскировка так демаскировка. На самом деле, как бы не засекли меня сотрудники конкурирующей организации, как бы не выслали агента мне на помеху.
Я припомнил печальную историю падения беса Варравы. Он ведь когда-то служил не рядовым сотрудником отдела кадров, как я, а специальным тайным агентом. И получил, на свое горе, задание искусить некоего пустынника Симеона. Для тайного агента преисподней поручение, что и говорить, сложности невыдающейся. Варрава прибыл в заданный временно-пространственный период и приступил к выполнению. Кто бы другой сгонял в ближайший населенный пункт за предметами искушения, но самонадеянный и ленивый Варрава предпочел способ попроще. То есть взял и прямо на месте наколдовал и падших женщин неописуемой красоты и манеры поведения, и тонкого букета вина, и изысканные блюда… Пустыня закипела от сгустившейся в воздухе темной магической энергии. Как того следовало ожидать, немедленно появился конкурент в звании архангела. Варрава, наверное, впервые за долгие века беспорочной службы забеспокоился и утроил усилия. Несчастный пустынник, раздираемый плотскими желаниями, может быть, и готов был согрешить, но как тут согрешишь, когда за тобою и днем и ночью по пятам ходит архангел и, трепеща крылами, нашептывает увещевания? Как-то вроде и неловко грешить на людях… Дело закончилось тем, что Варрава иссяк морально и физически и был отозван. Понижен с должности тайного агента до сотрудника отдела кадров. Недавно видел я его в конторе на очередном инструктаже. Сидит, печальный такой, в заднем ряду, инструктора не слушает, мечтает о чем-то своем… Должно быть, вспоминает о тех временах, когда на рядовых сотрудников посматривал свысока, пользовался правом усиленного питания и продленного отпуска на жарких курортах девятого круга.
А я даже подумать боюсь, куда меня понизят из отдела кадров. В кочегары, что ли? И до конца своих дней ворошить угли под котлами с грешниками? Ну нет… мы еще повоюем. Тем более что пока все идет нормально. Пламенный Жезл, конечно… А что Пламенный Жезл? Энергия, которую он использует, не темная, энергия естественная, природная. Это я сейчас очень удачно вспомнил выдержку из лекции на курсах повышения квалификации. Иначе как могли его использовать и крестоносцы, и сарацины попеременно? И совершенно я успокоился. Поди проверь, откуда выброс в атмосферу природной энергии. Да и датчики аппаратов конкурирующей организации настроены только на темное колдовство. Вовремя я отобрал у Карася колдовские артефакты Черного Барона. Там ведь помимо Жезла много чего было… Надо бы куда-нибудь все эти прибамбасы запрятать. Куда-нибудь подальше.
Я все-таки задремал. И в полудреме мне казалось, будто я стою с отчетом о выполненном задании перед огненными очами своего непосредственного начальства.
— …А потом, — продолжаю докладывать я, раскланиваясь, — догадавшись о том, что несанкционированное использование предметов колдовской и магической направленности, экспроприированных у моего клиента, может вызвать нешуточный резонанс в определенных слоях атмосферы и привлечь внимание конкурентов, я своевременно нейтрализовал вышеозначенные предметы, вследствие чего никакого выброса темной магической энергии…
Будто кто-то подожженным перышком провел у меня под носом. От этого чувства я проснулся. В вагоне было много светлее — через щели досок, которыми были забиты окна, брезжили слабенькие голубые лучики. Луна появилась на небе, значит. А чем же так пахнет? Даже не пахнет, а смердит? Даже не смердит, а воняет? И никто, кроме меня, ничего странного не замечает.
— Нечистым духом пахнет, — сформулировал я вслух.
— Это не я! — обиделся мой ближайший сосед. — У меня желудок в порядке. Может, от Никифора? — Сосед кивнул на бородача с подвязанной челюстью. Тот дымил самокруткой, опершись о поставленную между колен винтовку. — Никифор, это ты невежливость подпустил? Говорил я тебе, не надо было устрицы с анчоусами жрать, а ты «благородная еда», «благородная еда»…
— Ты на мое брюхо не возводи напраслину! — прогудел Никифор, не выпуская изо рта самокрутку. — Я до семнадцатого года сапожником был, не одну сотню гвоздей переварил по нечаянности. Они, окаянные, махонькие, скользкие… Под губу их положишь, дратву в руки возьмешь, то, се, молоток, подметку… глядь, а во рту уже пусто. Потому и разорился, что в лавку за гвоздями бегал по десять раз на дню.
Все же пахло определенно от Никифора. Я покрутил носом. Нет, не только от него одного. В вагоне плотно стоял неприятный, но странно знакомый и тревожный запах.
— В голове будто кто-то напильником копошит, — помолчав, подал голос Никифор. — Стало быть, от усталости. Водички, что ли, попить? — Он достал из-за пазухи плоскую офицерскую фляжку, заткнутую, впрочем, огрызком огурца.
— Устали, это верно, — согласился мужичок с лавки напротив. — И у меня башка болит. Как кто-то черпаком долбанул по ней. — Мужичок откашлялся, вынул изо рта цигарку, покрутил ее в руках, снова сунул в рот и затянулся.
— И у меня болит, — откликнулся какой-то морячок, зажигая очередную козью ножку от докуренной докочца. — Будто ржавая якорная цепь там скрежещет.
— И у меня!
— И у меня болит! — Больше половины добровольцев, оказавшихся в поле моего зрения, признались в факте наличия у них головной боли.
— Знаете что, товарищи, — высказался я, — это, наверное, оттого, что вы много курите. Посмотрите, весь вагон задымили.
— Ты кто, доктор, что ли? — неприязненно покосился на меня мой сосед. — Не люблю докторов, — добавил он, вынимая из кармана свернутую цигарку и спички. — Все болезни от буржуев, это известно. А доктора — подлипалы и загнивающий класс. Рабочему человеку вообще болеть некогда.
Он чиркнул спичкой и закурил. Струя дыма, которую сосед нахально выпустил мне в лицо, схватила меня за нос, будто костлявые пальцы. Я закашлялся до слез. И прохрипел, когда снова обрел дар речи:
— Что вы такое курите?
— Табачок-крепачок, — сказал кто-то за дымовой завесой.
Нет, это не табачок. Вернее, табачок, но с какой-то отвратительной примесью. Дышать же нельзя, глаза режет, копыта ломит! И в груди свербит. И почему никто, кроме меня, ничего особенного не чувствует?
— Не по нраву комиссару пролетарский дух, — проговорил Никифор, налегая на меня плечом. — А вот я думаю, товарищи, не белая ли это гнида, затесавшаяся в народную гущу с целью контрреволюции, а? — И смачно передернул затвор.
— Ша! — как можно более простецки возмутился я. — От гниды слышу! Через три кнехта якорину в ноздрю, ставрида позорная!
Никифор, явно не ожидавший подобного демарша с моей стороны, изумленно смолк. Окружающие смотрели на меня с недоумением.
— А что, мужички, — решил я разрядить обстановку, — рассказать вам, что ли, новый анекдот про Чапаева и Петьку? Значит, поймали белые Чапая и говорят…
— Кого поймали? — сморщился Никифор.
— Чапая. Чапаева, Василия Ивановича. Вы что, про такого не слышали?
— Не-э…
— Вот темнота! Пошехонь лесная!
— Опять ругается комиссар! — вскипел Никифор. — То гнидой обзовется, то…
— А ну не наседайте на моего кореша! — раздался где-то недалеко знакомый голос — Ексель-моксель, бом-брумс-штепсель враскорячку! Братишка Адольф, чего ты с этими баламутами не поделил?
Я не успел ответить. Матрос, смоливший козью ножку, окликнул Карася:
— Дай-ка, Петро, бумажки на закрутку, а то у меня все вышли!
— Да и у меня все вышли, — развел руками Карась. — Шутка ли, весь вагон бумагой оделил, себе ни листочка не осталось. Зато — вот! Шапку себе достал взамен безвременно погибшей бескозырки. — И горделиво постучал пальцем по мохнатому малахаю.
Подозрительное чувство мыльным пузырем вспухло у меня в голове.
— Какие бумажки?! — завопил я. — Откуда бумажки?
— Известно откуда, — ответил Карась. — Из баронова кабинета. Откуда же еще? У него этих книжек — завались, а рыцарю революции не во что махорку закрутить. Как не позаимствовать? Вот я одну книжку и сунул за пазуху.
— Ты же клятву давал!
— Какой ты мелочный! Я клятву насчет финтифлюшек давал, а про книжки ничего сказано не было…
— Где она?!
— Кто?
— Книжка!
— На курево разошлась, вся без остатка.
— И обложка тоже?
— Не… обложка толстая, твердая, кожаная. Кто ж в кожу махорку заворачивает?
— Где?!
— А эвона валяется…
Карась подал мне замызганный переплет. Действительно, кожаный. Вернее, деревянный, обшитый кожей, происхождение которой страшно даже предположить. Стальные застежки, испещренные глубокими царапинами будто давними шрамами.
— Не по-нашему чего-то написано, — склонился над переплетом Петре — Или не написано, а нарисовано? Узорчики такие, как… пенана океанской волне… Что это?
— Арабская… — я сглотнул, — вязь…
Карась вдруг внимательно посмотрел мне в лицо. Наверное, я сильно побледнел, потому что балтиец выговорил следующую фразу с необычайной серьезностью.
— Сдается мне, — сказал он, — опять я маху дал. Надо было тебе, гражданин начальник Адольф, предупредить меня и насчет книжек. Тоже зловредная баронова ловушка, да? Вроде зажигалочки?
— Если бы… какая тут зажигалочка… Это вовсе не зажигалочка. Вы ведь, братцы, «Некрономикон» скурили…
Несколько минут не происходило ничего. Окружающие нас добровольцы ничего не поняли, потому и не встревожились, а матрос с козьей ножкой даже проворчал:
— Подумаешь, покурили. Я в Голландии и не то еще курил, а все равно жив остался…
Петро Карась оглядел стены, потолок, пол вагона, недоверчиво пощупал доски, закрывающие окна.
— А может, обойдется? — шепотом предложил он. — Может, еще и не шарахнет?
Я ничего не ответил. Дым от сожженных страниц Книги Мертвых синими змеями струился по полу, оплетал ноги вояк-пассажиров… Несмотря на то что из оконных щелей ощутимо сквозило ночным морозным ветром, никуда синие змеи не развеивались. Наоборот, как бы набирая силу, все более и более принимали вполне определенные, очертания — приглядевшись, можно было даже различить чешуйки и мелькавшие между сапогами, валенками, опорками и винтовочными стволами узкие и молниеносные раздвоенные языки. Змеи сновали по вагону словно собаки, к чему-то принюхиваясь, что-то ища… А потом, собравшись в единый упругий и толстый клубок, переплетясь, точно проводки в кабеле, скользнули к заднему тамбуру.
— У нас ведь последний вагон? — обратился я к Карасю, который, как и я, напряженно наблюдал за змеиными плясками.
— Н-нет… — выговорил он, почесав под малахаем затылок, — на полустанке под городом еще какой-то вагон прицепили. Ты спал, что ли?
Комиссар развел руками, вздохнул и раскрыл уже рот, чтобы отрицательно ответить… Но не успел. На территорию с воплями:
— Где тут винтари с хлебушком дают? — хлынула толпа расхристанных матросов, и нас закрутило в люд-ком водовороте. Водоворот, слегка помяв, выкинул меня как раз в районе рынка. Куда запропастился комиссар, я не заметил. Мне вдруг так тоскливо стало, так одиноко… еще глубже вонзился в теплолюбивое мое тело холод. И я решил плюнуть на конспирацию и проговорить заклинание. В конце концов, не замерзать же мне?! Сейчас наколдую себе телогрейку… Или лучше дубленку. Или нет — шубу, теплую, до пят чтобы… Или — еще лучше — аляску, пуховик, излюбленный всеми полярниками.
Воображение пошло вразнос. Я уже поднял руки для воспроизведения необходимых пассов.
…И еще горячий самовар. И калорифер. И валенки. И мангал, где пылает под решеткой пламя и трещат, роняя капли сока на раскаленные угли, здоровенные куски мяса… И горячую блондинку. Нет, горячую брюнетку… Для ровного счета — двух блондинок и двух брюнеток…
Адская погибель, как же холодно мне! И руки трясутся — нормальных пассов не сделаешь. Замерзшие в ледышки губы не то что заклинания — «мама» выговорить не смогут. Мне бы сейчас какой-нибудь вспомогательный артефакт вроде Жезла Желаний… в просторечии называемого волшебной палочкой. Намного проще все было бы. Но наша контора давным-давно все когда-либо созданные Жезлы заактировала, под идентификационные номера подвела и к использованию запретила. Чтобы служба медом не казалась. А то чего проще — вызывает клиент, говорит: то-то и то-то хочу. Ты взмахнул Жезлом: пожалуйста, получите!
— Взмахнул, вот гляди — и пожалуйста!
Фраза, эхом отозвавшаяся на мои мысли, заставила меня обернуться. Первое, что я увидел, был длиннополый халат, расписанный знаками зодиака.
— Эгей! — обрадовался облаченный в халат балтиец Карась. — Какие люди! Привет, братишка гражданин начальник! Как дела?
— Х-х-х… — только и смог выговорить я.
— Неважно, другими словами, — расшифровал Карась, снимая халат с себя и накидывая на мои плечи.
— Вообще-то я хотел сказать — холодно, — закутавшись поплотнее, выдохнул я. — Но так намного лучше. Спасибо. А ты что же, на Южный фронт?
— Ага. Вот провианту на дорогу запасаю. — И, кивнув, он повернулся к темнолицему какому-то типу в заплатанном полушубке:
— Пять фунтов ситного, не меньше!
— Три, — упрямо мотнул головой тип.
Я поежился в просторном халате. Нагретая горячим матросским телом ткань меня прямо-таки спасла. Хороший все-таки человек этот Карась… Интересно, а где его дружок?..
— А Сашку я потерял, — ответил на мой вопрос Петро. — Бежал за ним, понимаешь, через весь город, а он на Марсовом поле под броневик закатился…
— Раздавили?!
— Какое там! Застрял. И броневик ни туда ни сюда, и Сашку никак не выковырять даже под угрозой маузера…
— Морячок, а морячок! — подергал Карася за рукав бушлата тип. — Ты соображай быстрее, а то мне некогда. Три фунта за финтифлюшку, идет?
— Да почему три! — темпераментно воскликнул Карась. — Вонючка сухопутная… Ты посмотри, какая зажигалка! Небось заморская! Небось в мирное время я б ее продал и целый год не работал! Вот! Искра пошла, видишь? Три фунта — скажешь тоже… Четыре с половиной — и никаких!
Я только сейчас обратил внимание на то, что в руках у матроса выточенная из черного камня змейка, завитая в спираль вокруг закоптелого цилиндрика. Псы чистилища! Это же Пламенный Жезл! Это же Карась у Черного Барона, что ли, из кабинета?.. И я-то этот
Жезл лишь на картинке в учебнике видел, на курсах повышения квалификации. С помощью подобной штуки сарацинский воевода Абу Аль-Убад крестоносцев гонял, как тараканов. Или наоборот — сам улепетывал от угрозы попасть в свои мусульманские кущи посредством поджаривания. Не помню, не важно. Главное, что Жезл — мощнейшее оружие, которое в умелых руках способно обратить в бегство многотысячные армии…
— Соображать надо! — горячился тем временем Карась, потрясая Жезлом (из пасти змейки то и дело вырывался сноп желтых искр). — Ценная же вещь! Гляди!
— Не надо! — закричал я. Но матрос, бормоча:
— Как же она, стерва, включается? — постучал по Жезлу ногтем, попробовал его на зуб и, наконец, с силой треснул о колено.
Оказывается, и в неумелых руках Пламенный Жезл — все равно Пламенный Жезл, а не какая-нибудь китайская шутиха. Когда я выбрался из сугроба и рукавами халата кое-как стер с лица копоть, территория рынка уже опустела и разгладилась, словно под огромным утюгом. Спекулянты-мешочники растворились в переполошенной испуганными вскриками ночи. На углу, накрытые ярким световым конусом уличного фонаря, встревоженно топтали грязный снег патрульные красноармейцы. Очевидно, опасаясь повторного взрыва, они к месту происшествия приближаться не спешили, а ограничивались только покрикиваньем в темноту:
— Которые тут бонбами швыряются — покажитесь!..
Соседний сугроб закряхтел и развалился.
— Вот так шандарахнуло! — выбравшись из сугроба на четвереньках, восторженно проговорил Карась. — Е-мое, прямо как с «Авроры» по Зимнему…
— Ты живой? — удивился я.
— Живой, — отряхивая с бушлата снег и грязь, подтвердил матрос — Только бескозырка слетела. Вот так зажигалочка, клянусь Нептуном… Такой зажигалочкой только мировой пожар и разжигать, на горе всем буржуям… Е-мое… А где этот, в полушубке?
Наклонившись, матрос поискал вокруг себя и огорченно вздохнул:
— Ну вот, потроха акульи… Ни бескозырки, ни зажигалки, ни ситного на дорогу… Невезуха какая…
— Ничего себе невезуха! — возмутился я, припоминая, как после бесцеремонного удара о коленку Жезл вспыхнул, вырвался из рук матроса; протестующе задрожал, на мгновение повиснув в воздухе, а потом из раздувшегося змеиного горла с ужасающим шипением выстрелила в мутно-серое беззвездное небо струя пламени… Жив ведь остался после всего этого товарищ Карась, отделался только потерянной бескозыркой и безвозвратно канувшими вместе со спекулянтом тремя фунтами ситного!
— Четырьмя с половиной! — поправил Карась, прервав мой гневный монолог.
Протяжный паровозный гудок заглушил короткую фразу, в которую я емко уместил все, что в данный момент о балтийце Петре Карасе думал.
— Состав отправляется! — ахнул матрос — А я еще винтарь не получал. И пайку! А ты сейчас едешь, да?
— Сейчас.
— М-да… — кашлянул Карась и выразительно посмотрел на халат. Я нерешительно взялся за поясные тесемки.
— Да не, не в этом смысле, — замахал руками Петро, — носи на здоровье. Я к тому, что в этом, братишка, халате еще столько безделушек баронских осталось… Тебе-то хорошо — ты на армейское довольствие поступил, а мне что же — ложись да умирай? Выворачивай карманы, товарищ, и беги, а то на поезд опоздаешь. А я еще задержусь. С утра на Сенную прогуляюсь, выменяю финтифлюшки на хороший винтарь да на хлебушек. На вокзале разве ж торговля? Шкуру содрать готовы. На Сенной мне за эту зажигалку четверть самогона отдали бы, не меньше…
Приговаривая таким образом, Карась неторопливо опустошал мои карманы… вернее, карманы халата Черного Барона. А я стоял открыв рот и разведя руки. Оторопел я, глядя на то, что появлялось из халата, расписанного знаками зодиака. Вот перекочевала из кармана баронского халата в карман матросского бушлата колода карт Таро, совсем еще новенькая, лишь кое-где запачканная черным воском; кинжал, выточенный из клыка бенгальского тигра-людоеда, в ратном деле непригодный, предназначенный исключительно для ритуального умерщвления девственницы; золотой неразменный наполеондор, судя по внешнему виду, изготовленный самим Калиостро…
Это было похоже на практикум по прикладному колдовству, у нас в конторе такой совсем недавно проводили в рамках обязательного инструктажа.
…Карманный толкователь снов по Мерлину в переплете из кожи арапского невольника; тростниковая дудочка для вызова болотных духов…
— Петро! — застонал я. — Ну зачем тебе все это? Отдай! Погоди! Сложи все обратно!
— Как это — обратно? — не понял балтиец. — Ты чего, братишка? Это мои финтифлюшки, честно награбленные. Барон пользовался, теперь я попользуюсь.
— Пользоваться?!
Ну как я мог ему объяснить, что пользоваться этими вещами смертельно опасно, и к тому же строжайше запрещено? Я-то себе простенького заклинаньица пожадовал. Дотерпел до того, что едва в снеговика не превратился, а до последнего не решался наколдовать ни тулупчика, ни полушубочка, ни поганого шарфа, не говоря уж о варежках. Думаете, просто так бес оперативный сотрудник обязан соблюдать конспирацию, находясь на задании? Нас перед каждой очередной командировкой инструктируют: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Не выделяться! Преисподняя, конечно, влиятельная фирма, но и в конкурирующей организации не дураки служат. Они ведь для себя кадры готовят и всегда норовят из-под носа клиента утащить. Почему-то у них высшим пилотажем считается задание бесу сорвать. Так что чем старательнее конспирируешься, тем больше вероятности выполнить задание без лишних хлопот. Еще неизвестно, как с использованием Пламенного Жезла дело обойдется, и обойдется ли вообще. Это ж такой колоссальный выброс энергии! Засекут вот его вражеские датчики, пустят по моему следу своего специалиста…
Прогудел второй паровозный гудок. Вокзальная площадь зашумела. Мимо нас то и дело торопливо топали целыми компаниями — то добровольцы, то красноармейцы. А я боролся с балтийцем Карасем! На нас уже кое-кто подозрительно оглядывался, между прочим. А партия революционных матросов-человек полета, не меньше, — вразвалочку следовавшая к перрону, заинтересованно замедлила шаги. Не тратя времени на бесполезные уговоры, я схватил Карася за руки. Явно не ожидая с моей стороны такого коварства, он окаменел на минуту, и этого мне хватило на то, чтобы пустить повторную экспроприацию полным ходом. Дудочка, толкователь и кинжал уже вернулись в карманы халата, но тут рыцарь революции опомнился.
— Что же такое, в самом деле… — хрипел Петро, ожесточенно сражаясь за колоду карт Таро, — я думал, ты братишка с понятиями, а ты… прямо бандит какой-то… А ну пусти руку! Пусти, я тебе говорю, а то как врежу в лобешник по-нашему, по-флотски! Или в Совет Комиссаров пожалуюсь!
— У меня мандат есть! — выкрикнул я.
— Да мне воблу ржавую положить на твой мандат! Надо было, конечно, засветить Карасю кулаком по макушке, а пока он будет занят извлечением собственной головы из собственной же грудной клетки, по-быстрому обшарить его на предмет артефактов и удрать. Но все-таки сентиментальный я бес, человеколюбивый… Матрос ведь согрел меня этим проклятущим халатом, а я ему — по макушке…
Кто-то — совсем уже рядом — заулюлюкал. Кто-то засвистел. Это матросы, видимо разобравшись в сути происшествия, надвигались на меня нестройной, но угрожающей колонной. Я буквально кончиком хвоста почувствовал, что до разъяренного вопля: «Братишки, наших бьют!» — осталось чуть меньше секунды.
— Два литра! — догадался выкрикнуть я. Карась ослабил хватку.
— Три! Четыре! — Я досчитал до пяти и замолчал.
— Чего ж ты сразу не сказал? — отпуская колоду, проговорил балтиец. — Предупредил бы, что торговаться надумал, а не безобразничать, все миром бы и решили. Братва, отбой! — свистнул он по адресу матросов, приблизившихся уже почти вплотную. — Ну, товарищ гражданин начальник, гони горючее.
— У меня при себе нет, — сказал я и, увидев, как недоверчиво вытянулось лицо матроса, заторопился: — Но клятвенно обещаю сквитать долг на первой же железнодорожной станции.
— Клятвенно? Поклянись!
— Чтоб мне вовек моря не видеть! — подобрал я приличествующую моменту клятву — и не прогадал.
Глаза Карася увлажнились.
— Верю, — проговорил он дрогнувшим голосом.
— Но и ты поклянись, что больше ни к одной финтифлюшке, украденной из кабинета Черного Барона, пальцем не притронешься! — постарался я не упустить момент.
— Что тебе так дались эти финтифлюшки? Ну как же ему объяснить?
— Это… Это… Не финтифлюшки вовсе, а смертоносные ловушки, бароном зловредно разложенные по кабинету как раз на случай того, если кто-нибудь к нему незвано вторгнется. Пламенный Жезл как шарахнул, помнишь?
— Ага, — открыл рот Карась. — Вот гад-то! А ты как в эту тайну проник?
— Революционная бдительность. Так ты будешь клясться или нет?
— Ну, клянусь… Боже меня упаси, если я еще раз… — Он поднял пальцы для крестного знамения, и я еле удержался от того, чтобы не отпрыгнуть.
— Да не так! Не так!
— Чтоб мне моря вовек не видать, — опустив руку, проникновенно произнес Карась.
Пронзительно, долгим коровьим стоном загудел паровоз.
— Третий гудок! — крикнул я. — Бежим скорее!
В общем, на поезд мы запрыгивали уже на ходу. Но запрыгнули довольно удачно, и места для нас нашлись. Едва отдышавшись, балтиец проговорил:
— А все-таки насчет водки ты обещал. Пять литров. Интересно, скоро будет следующая железнодорожная станция?
ГЛАВА 3
Толкотня в вагоне была ужасная. Ну куда деваться — комфорт явно не СВ. Внутреннее убранство вагона напоминало электричку, чудом выжившую после того, как в ней полдня катались туда-сюда сотня фанатов «Спартака». Жесткие сиденья с деревянными покрытиями, как нары; ободранные стены, мокрая грязь и бесчисленные окурки под ногами, окна без стекол, забитые досками, ни одного лежачего места, даже багажных полок не было. Честно говоря, и сидячего места мне, как опоздавшему к отправлению поезда, поначалу не досталось, но Карась, подловив одного из своих полосато-бескозырочных братишек, зашептал что-то ему на ухо (я уловил только два слова «пять литров»), и место тут же нашлось — братишки подвинулись, и я поместился у окна. Карась сказал мне:
— Не беспокойся, я о себе позабочусь, — а сам скрылся.
Ничего, никуда он не денется; что-то мне подсказывает, что на ближайшей станции он меня сам найдет — и в том тоже случае, если я от него спрячусь, скажем, под вагоном или даже в паровозной трубе.
Ехали медленно. Света в вагоне не было, только вспыхивали кое-где огоньки самокруток. Перестук вагонных колес убаюкивал. Борясь с дремой, я пытался подвести итоги первого дня.
Итак, с клиентом лично пообщаться не удалось. Это минус. Но клиент оказался, вопреки опасениям, жив-здоров, я даже выяснил, где примерно он может находиться. Это, безусловно, плюс. Теперь об этом идиотском Пламенном Жезле… Вот уж демаскировка так демаскировка. На самом деле, как бы не засекли меня сотрудники конкурирующей организации, как бы не выслали агента мне на помеху.
Я припомнил печальную историю падения беса Варравы. Он ведь когда-то служил не рядовым сотрудником отдела кадров, как я, а специальным тайным агентом. И получил, на свое горе, задание искусить некоего пустынника Симеона. Для тайного агента преисподней поручение, что и говорить, сложности невыдающейся. Варрава прибыл в заданный временно-пространственный период и приступил к выполнению. Кто бы другой сгонял в ближайший населенный пункт за предметами искушения, но самонадеянный и ленивый Варрава предпочел способ попроще. То есть взял и прямо на месте наколдовал и падших женщин неописуемой красоты и манеры поведения, и тонкого букета вина, и изысканные блюда… Пустыня закипела от сгустившейся в воздухе темной магической энергии. Как того следовало ожидать, немедленно появился конкурент в звании архангела. Варрава, наверное, впервые за долгие века беспорочной службы забеспокоился и утроил усилия. Несчастный пустынник, раздираемый плотскими желаниями, может быть, и готов был согрешить, но как тут согрешишь, когда за тобою и днем и ночью по пятам ходит архангел и, трепеща крылами, нашептывает увещевания? Как-то вроде и неловко грешить на людях… Дело закончилось тем, что Варрава иссяк морально и физически и был отозван. Понижен с должности тайного агента до сотрудника отдела кадров. Недавно видел я его в конторе на очередном инструктаже. Сидит, печальный такой, в заднем ряду, инструктора не слушает, мечтает о чем-то своем… Должно быть, вспоминает о тех временах, когда на рядовых сотрудников посматривал свысока, пользовался правом усиленного питания и продленного отпуска на жарких курортах девятого круга.
А я даже подумать боюсь, куда меня понизят из отдела кадров. В кочегары, что ли? И до конца своих дней ворошить угли под котлами с грешниками? Ну нет… мы еще повоюем. Тем более что пока все идет нормально. Пламенный Жезл, конечно… А что Пламенный Жезл? Энергия, которую он использует, не темная, энергия естественная, природная. Это я сейчас очень удачно вспомнил выдержку из лекции на курсах повышения квалификации. Иначе как могли его использовать и крестоносцы, и сарацины попеременно? И совершенно я успокоился. Поди проверь, откуда выброс в атмосферу природной энергии. Да и датчики аппаратов конкурирующей организации настроены только на темное колдовство. Вовремя я отобрал у Карася колдовские артефакты Черного Барона. Там ведь помимо Жезла много чего было… Надо бы куда-нибудь все эти прибамбасы запрятать. Куда-нибудь подальше.
Я все-таки задремал. И в полудреме мне казалось, будто я стою с отчетом о выполненном задании перед огненными очами своего непосредственного начальства.
— …А потом, — продолжаю докладывать я, раскланиваясь, — догадавшись о том, что несанкционированное использование предметов колдовской и магической направленности, экспроприированных у моего клиента, может вызвать нешуточный резонанс в определенных слоях атмосферы и привлечь внимание конкурентов, я своевременно нейтрализовал вышеозначенные предметы, вследствие чего никакого выброса темной магической энергии…
Будто кто-то подожженным перышком провел у меня под носом. От этого чувства я проснулся. В вагоне было много светлее — через щели досок, которыми были забиты окна, брезжили слабенькие голубые лучики. Луна появилась на небе, значит. А чем же так пахнет? Даже не пахнет, а смердит? Даже не смердит, а воняет? И никто, кроме меня, ничего странного не замечает.
— Нечистым духом пахнет, — сформулировал я вслух.
— Это не я! — обиделся мой ближайший сосед. — У меня желудок в порядке. Может, от Никифора? — Сосед кивнул на бородача с подвязанной челюстью. Тот дымил самокруткой, опершись о поставленную между колен винтовку. — Никифор, это ты невежливость подпустил? Говорил я тебе, не надо было устрицы с анчоусами жрать, а ты «благородная еда», «благородная еда»…
— Ты на мое брюхо не возводи напраслину! — прогудел Никифор, не выпуская изо рта самокрутку. — Я до семнадцатого года сапожником был, не одну сотню гвоздей переварил по нечаянности. Они, окаянные, махонькие, скользкие… Под губу их положишь, дратву в руки возьмешь, то, се, молоток, подметку… глядь, а во рту уже пусто. Потому и разорился, что в лавку за гвоздями бегал по десять раз на дню.
Все же пахло определенно от Никифора. Я покрутил носом. Нет, не только от него одного. В вагоне плотно стоял неприятный, но странно знакомый и тревожный запах.
— В голове будто кто-то напильником копошит, — помолчав, подал голос Никифор. — Стало быть, от усталости. Водички, что ли, попить? — Он достал из-за пазухи плоскую офицерскую фляжку, заткнутую, впрочем, огрызком огурца.
— Устали, это верно, — согласился мужичок с лавки напротив. — И у меня башка болит. Как кто-то черпаком долбанул по ней. — Мужичок откашлялся, вынул изо рта цигарку, покрутил ее в руках, снова сунул в рот и затянулся.
— И у меня болит, — откликнулся какой-то морячок, зажигая очередную козью ножку от докуренной докочца. — Будто ржавая якорная цепь там скрежещет.
— И у меня!
— И у меня болит! — Больше половины добровольцев, оказавшихся в поле моего зрения, признались в факте наличия у них головной боли.
— Знаете что, товарищи, — высказался я, — это, наверное, оттого, что вы много курите. Посмотрите, весь вагон задымили.
— Ты кто, доктор, что ли? — неприязненно покосился на меня мой сосед. — Не люблю докторов, — добавил он, вынимая из кармана свернутую цигарку и спички. — Все болезни от буржуев, это известно. А доктора — подлипалы и загнивающий класс. Рабочему человеку вообще болеть некогда.
Он чиркнул спичкой и закурил. Струя дыма, которую сосед нахально выпустил мне в лицо, схватила меня за нос, будто костлявые пальцы. Я закашлялся до слез. И прохрипел, когда снова обрел дар речи:
— Что вы такое курите?
— Табачок-крепачок, — сказал кто-то за дымовой завесой.
Нет, это не табачок. Вернее, табачок, но с какой-то отвратительной примесью. Дышать же нельзя, глаза режет, копыта ломит! И в груди свербит. И почему никто, кроме меня, ничего особенного не чувствует?
— Не по нраву комиссару пролетарский дух, — проговорил Никифор, налегая на меня плечом. — А вот я думаю, товарищи, не белая ли это гнида, затесавшаяся в народную гущу с целью контрреволюции, а? — И смачно передернул затвор.
— Ша! — как можно более простецки возмутился я. — От гниды слышу! Через три кнехта якорину в ноздрю, ставрида позорная!
Никифор, явно не ожидавший подобного демарша с моей стороны, изумленно смолк. Окружающие смотрели на меня с недоумением.
— А что, мужички, — решил я разрядить обстановку, — рассказать вам, что ли, новый анекдот про Чапаева и Петьку? Значит, поймали белые Чапая и говорят…
— Кого поймали? — сморщился Никифор.
— Чапая. Чапаева, Василия Ивановича. Вы что, про такого не слышали?
— Не-э…
— Вот темнота! Пошехонь лесная!
— Опять ругается комиссар! — вскипел Никифор. — То гнидой обзовется, то…
— А ну не наседайте на моего кореша! — раздался где-то недалеко знакомый голос — Ексель-моксель, бом-брумс-штепсель враскорячку! Братишка Адольф, чего ты с этими баламутами не поделил?
Я не успел ответить. Матрос, смоливший козью ножку, окликнул Карася:
— Дай-ка, Петро, бумажки на закрутку, а то у меня все вышли!
— Да и у меня все вышли, — развел руками Карась. — Шутка ли, весь вагон бумагой оделил, себе ни листочка не осталось. Зато — вот! Шапку себе достал взамен безвременно погибшей бескозырки. — И горделиво постучал пальцем по мохнатому малахаю.
Подозрительное чувство мыльным пузырем вспухло у меня в голове.
— Какие бумажки?! — завопил я. — Откуда бумажки?
— Известно откуда, — ответил Карась. — Из баронова кабинета. Откуда же еще? У него этих книжек — завались, а рыцарю революции не во что махорку закрутить. Как не позаимствовать? Вот я одну книжку и сунул за пазуху.
— Ты же клятву давал!
— Какой ты мелочный! Я клятву насчет финтифлюшек давал, а про книжки ничего сказано не было…
— Где она?!
— Кто?
— Книжка!
— На курево разошлась, вся без остатка.
— И обложка тоже?
— Не… обложка толстая, твердая, кожаная. Кто ж в кожу махорку заворачивает?
— Где?!
— А эвона валяется…
Карась подал мне замызганный переплет. Действительно, кожаный. Вернее, деревянный, обшитый кожей, происхождение которой страшно даже предположить. Стальные застежки, испещренные глубокими царапинами будто давними шрамами.
— Не по-нашему чего-то написано, — склонился над переплетом Петре — Или не написано, а нарисовано? Узорчики такие, как… пенана океанской волне… Что это?
— Арабская… — я сглотнул, — вязь…
Карась вдруг внимательно посмотрел мне в лицо. Наверное, я сильно побледнел, потому что балтиец выговорил следующую фразу с необычайной серьезностью.
— Сдается мне, — сказал он, — опять я маху дал. Надо было тебе, гражданин начальник Адольф, предупредить меня и насчет книжек. Тоже зловредная баронова ловушка, да? Вроде зажигалочки?
— Если бы… какая тут зажигалочка… Это вовсе не зажигалочка. Вы ведь, братцы, «Некрономикон» скурили…
Несколько минут не происходило ничего. Окружающие нас добровольцы ничего не поняли, потому и не встревожились, а матрос с козьей ножкой даже проворчал:
— Подумаешь, покурили. Я в Голландии и не то еще курил, а все равно жив остался…
Петро Карась оглядел стены, потолок, пол вагона, недоверчиво пощупал доски, закрывающие окна.
— А может, обойдется? — шепотом предложил он. — Может, еще и не шарахнет?
Я ничего не ответил. Дым от сожженных страниц Книги Мертвых синими змеями струился по полу, оплетал ноги вояк-пассажиров… Несмотря на то что из оконных щелей ощутимо сквозило ночным морозным ветром, никуда синие змеи не развеивались. Наоборот, как бы набирая силу, все более и более принимали вполне определенные, очертания — приглядевшись, можно было даже различить чешуйки и мелькавшие между сапогами, валенками, опорками и винтовочными стволами узкие и молниеносные раздвоенные языки. Змеи сновали по вагону словно собаки, к чему-то принюхиваясь, что-то ища… А потом, собравшись в единый упругий и толстый клубок, переплетясь, точно проводки в кабеле, скользнули к заднему тамбуру.
— У нас ведь последний вагон? — обратился я к Карасю, который, как и я, напряженно наблюдал за змеиными плясками.
— Н-нет… — выговорил он, почесав под малахаем затылок, — на полустанке под городом еще какой-то вагон прицепили. Ты спал, что ли?