Антон Мякшин
Бой бес правил
Часть первая
VIP-КЛИЕНТ ПРЕИСПОДНЕЙ
ГЛАВА 1
Приземлился я в подвале. Вам случалось приземляться в подвале? Приземляются, как правило, на аэродромах, картофельных полях или — на худой конец — в открытом море; в общем, в таких местах, где подразумевается бескрайний небесный простор. Небесный простор — просто необходимая штука для полетов и, как следствие, приземлений. Это вам любой авиатор скажет. В моем же случае небеса никакой роли не играли, поскольку летел я по вертикальному узкому тоннелю, летел вверх, слыша, как подземный ветер свистит в ушах и земля с чмоканьем смыкается за мной, летел в кромешной, какой-то даже космической темноте все быстрее и быстрее, пока не выскочил на поверхность, как гриб. Отряхнулся, осмотрелся и тогда-то понял, что впервые, кажется, в своей жизни приземлился в самом настоящем подвале. Наручные часы показывали ровно тысячу девятьсот девятнадцатый год. Я кивнул сам себе — прибыл точно по графику.
Итак, подвал. Хороший, просторный. Ну не настолько, скажем, чтобы в баскетбол играть. В баскетбол тут, конечно, не поиграешь, разве что в настольный.
Довольно светло… Вдоль добротных кирпичных стен старинные ртутные зеркала, и перед каждым зажженные свечи. Черные, естественно. На полу тщательно выписанная пентаграмма, в центре которой еще слегка дымятся пронизанные красными прожилками угольки. Только вот клиента, по чьему вызову я прилетел, что-то не наблюдается. Не мог подождать, что ли? Что это, на самом деле, за неуважение к оперативному сотруднику? Ко мне то есть?..
Вихри Преисподней! Как же я забыл — клиент на этот раз у меня непростой, клиент элитный. Клиент разряда VIP, и поэтому все, что бы он ни сделал, правильно и хорошо. Не встретил — так ничего особенного, побегаю поищу. Найду — возмущаться не буду, напротив, вежливо осведомлюсь: зачем, собственно, я ему понадобился. Осведомившись, задание выполню с исключительным старанием; а выполнив, поблагодарю за сотрудничество и доверие к нашей фирме. Поинтересуюсь: «Еще чего-нибудь не изволите-с?» — и только потом откланяюсь. Да. Я на этот счет соответствующие инструкции от непосредственного начальства получил. И еще частное примечание: мол, от результатов этой поездки ваша, Адольф (меня, кстати, Адольфом зовут) дальнейшая карьера зависит целиком и полностью. Причем сказано это было таким тоном, что я сразу понял: ежели облажаюсь, не миновать мне полновесного строжайшего выговора по служебной линии с занесением в личное дело плюс гауптвахта включительно. Какая уж в таком случае дальнейшая карьера…
Ну если клиент very important person, так и предстать я перед ним должен подобающим образом. Из заднего кармана джинсов я извлек расческу, перед одним из зеркал остановился и, сняв бейсболку, попытался привести в порядок шевелюру. Как и обычно, добился лишь того, что в первую же секунду обломал зубья расчески о левый рог — он у меня почему-то длиннее правого, — а рыжие лохмы мои как торчали, так и остались торчать в разные стороны. «Ладно, хотя бы попытался», — подумал я, возвращая бейсболку на законное ее место, то есть козырьком назад.
Из подвала был один выход, я толкнул массивную металлическую дверь. За ней тянулся узкий коридор, освещенный смоляными бронзовыми светильниками, искусно выполненными в виде козлиных черепов.
Я двинул вперед по коридору. Под ногами сновали крупные крысы. Присмотревшись, я заметил: крысы передвигаются на задних лапках, а передними балансируют, как канатоходцы. Вероятно, они способны были и членораздельно изъясняться, но на крысиных мордочках ясно читалась такая целеустремленность, что я не решился спросить, где же мне искать их хозяина.
Коридор оказался сквозным. То и дело он неожиданно расширялся, превращаясь в небольшие комнатки, уставленные приборами явно алхимической конфигурации. Приборы густо покрывала сыроватая подвальная пыль, кое-какие склянки уже успели потрескаться и потемнеть… А вот дошагав до следующей комнаты, я остановился, споткнувшись от удивления. Среди старинного хлама, давно пришедшего в окончательную негодность, моим глазам предстал золото-перегонный тигель Мебиуса на трехногой подставке. Как известно, секрет изготовления благородного металла был утерян давным-давно еще самим Мебиусом, под конец жизни впавшим в маразм и варившим в тигле карамель на продажу, поскольку пособия по инвалидности алхимикам не полагалось. А между тем в двух шагах от меня исправно функционирующий тигель по тонкой, прозрачной трубочке подавал в бронзовую чашу вязкие желто-золотые струйки.
— Не велено смотреть! — услышал я и шарахнулся от невесть откуда появившегося голема. Очень похожий на выбритого медведя, толем, отчаянно скрипя глиняными суставами, ссыпал в тигель свинцовые чушки и застыл, загородив дорогу, глядя на меня подозрительно и враждебно.
— Ну? — спросил я, помня о том, что с големами следует разговаривать исключительно в приказном тоне. — Таращиться будем или чего еще? Дай пройти!
Правое ухо у него болталось на проволочке, а левое отсутствовало вовсе. Кроме того, на животе зияла преизрядная дыра (прекрасно просматривался проволочный каркас), а одна из лапищ изуродована была трещиной.
— А ну дай дорогу! — рявкнул я.
Голем вздрогнул так, что у него отвалилось и второе ухо. Накренился в сторону.' локтем своротив на пол бесценный алхимический аппарат. Золото зашипело, остывая на каменных плитах. Адово пекло! Я прошмыгнул мимо и пошел дальше не оглядываясь. Это не я виноват, а голем. Дикий он какой-то, невоспитанный. Наверное, хозяин в последнее время редко заглядывает в свой подвал. Надо же так хозяйство запустить…
Чем дальше я шел, тем больше признаков разлада имел возможность наблюдать. А ведь действительно — разлад и разруха… Бронзовые светильники горели через один. Летучие мыши, во всех приличных колдовских подземельях исполнявшие обязанности присматривающих за освещением, бестолково порхали под потолком целыми компаниями. Охранный василиск с выбитым глазом отдавил мне копыто. Косматый домовой, показавшийся из-за угла, вместо того чтобы, как полагается, земно мне поклониться, как-то невнимательно кивнул, сунул руки в карманы и отбыл по своим делам, пыхтя грубой папиросиной. Водяной-водопроводчик в замызганных портках валялся прямо на полу, перегородив проход, и, кажется, спал, обняв обеими руками огромный вантуз. Через водяного я перешагнул, даже не задев, но он вдруг закопошился, приоткрыл зеленые глазищи, лениво дрыгнул ногой — очевидно, попытался лягнуть — и прохрипел, выпустив из пасти облако чудовищного сивушного перегара, что-то вроде: «Ходят тут всякие…»
Этого уж я не стерпел. Подняв за шиворот вяло затрепыхавшегося водяного, я хотел было втолковать ему значение слова «субординация», но тут же получил вантузом между рогов. Пока, потирая лоб, соображал, как такое могло случиться и что же это все, в конце концов, значит, паскудный водопроводчик выскользнул из моей руки, упав на четвереньки, ловко уполз и где-то спрятался.
Мне осталось только погрозить кулаком полутемному коридору и дать обещание пожаловаться господину.
— Господа! — издевательски проорала с потолка какая-то шальная летучая мышь. — Госпо-ода-а! Кончилось ваше время! Хватит, попили нашей кровушки!
Я запустил в нее почему-то оставшимся в моей руке вантузом, но не попал; вернее, попал, но не в нее, а в один из горящих светильников. Смола плеснула по стенам, несколько пылающих капель обожгли пробегавшую мимо крысу. Крыса подпрыгнула на задних лапках, передними потирая обожженные бока, и явственно обругала меня «сукиным сыном». Кошмар какой-то, клянусь всеми семью кругами! С ума они, что ли, все тут посходили?
Теперь понятно, почему здешнему хозяину пришлось обращаться за помощью в нашу контору. А уж он-то как никто другой должен понимать, что значит стандартная плата за услуги оперативного сотрудника… Будь клиент хоть тысячу раз VIP, оплата для всех одинаковая — душа. Она самая, душа человеческая, переходит после смерти клиента в нашу контору. В том случае, конечно, если оказанные услуги его, клиента, полностью удовлетворяют.
Между тем обожженная крыса, отбежав на безопасное расстояние, завопила:
— Братцы! Это где ж сказано, что грызунов можно безнаказанно калечить? Давайте пообломаем рога прихвостню сатрапов проклятых!
Я погнался за ней, пролетел несколько поворотов, пару проходных комнат (алхимическое оборудование в беспорядке валялось на полу) и остановился…
Нахальная крыса успела куда-то шмыгнуть. Должно быть, в узкий лаз под лестницей, поднимавшейся очень круто, почти отвесно, к ничем не примечательной двери под самым потолком. Собственно, коридор этой лестницей и заканчивался. С трудом вскарабкавшись по ступенькам, я подергал ручку двери. Закрыто. Даже не закрыто, а запечатано одной из сложнейших Черных Печатей, снять которую я даже и не стал пытаться.
— Ничего себе… — пробормотал я, но тут до меня дошло.
Из кармана джинсов я вытащил тисненную золотом визитную карточку. На гладком картоне трудночитаемым готическим шрифтом было выдавлено: «Барон Рудольф Марк Опельгерцхайзен. Колдун и многознатец. Петроград, Садовая, 328. Не стучать. Не звонить. Не беспокоить».
— Уважаемый барон! — обратился я к двери после трех безуспешных попыток выговорить фамилию Рудольфа Марка. — Бес оперативный сотрудник Адольф по вашему вызову прибыл!
Дверь не открылась. Она мгновенно истончилась до полупрозрачности. Я шагнул сквозь зыбкую преграду как сквозь пелену тумана…
И очутился в ярко освещенной, просторной и многолюдной прихожей.
Появившись в данном временно-пространственном отрезке, я как-то не придал значения дате, высветившейся на циферблате моих наручных часов. Все мое внимание занято было тем, чтобы не дать маху и предстать перед важным клиентом в соответствующем виде. Только сейчас я полностью осознал, куда и когда я попал. Петроград девятнадцатого года — это серьезно.
Прихожая кипела, клокотала и исходила паром. Парадная лестница, многократно расширявшаяся книзу, гудела под дробным напором десятков ног, обутых в ботинки, сапоги, опорки, лапти и вовсе не обутых. Подтаявший, грязный снег, нанесенный многочисленными и явно незваными пришельцами покрывал дорогой паркет. Выбитая входная дверь косо прислонена была к стене, в открытый дверной проем заглядывал мутный февральский денек, напичканный, как булка изюмом, искаженными любопытством физиономиями уличных зевак.
Дом барона Рудольфа Марка взяли приступом. По широкой лестнице бурлили два потока; первый, устремлявшийся вверх и более многочисленный, составляли крепкоплечие парни в морских бушлатах, безразмерных клешах и бескозырках, непонятно откуда взявшиеся в центре Петрограда бородатые мужики в пропахших дымом армяках и просто неопределенно и неопрятно одетые личности, среди которых попадались экземпляры, обряженные прямо-таки в фантастические лохмотья. Вся эта пестрая масса упрямо перла вперед и вверх, возбужденно горланя и свистя. Зато второй поток стекал с верхних ступеней к выходу степенно и неторопливо. Особо, конечно, не поторопишься, когда на твоих плечах помимо родных морского бушлата или залатанного армяка еще две-три собольих шубы, пара персидских ковров, скатанных в длинные рулоны, объемистый узел, в котором жалобно позвякивает золотая или серебряная утварь… Шарахнули два выстрела — я инстинктивно прижался к стене. Влетевший в прихожую длинноволосый паренек в кожанке снова поднял к потолку чудовищного размера маузер и дал еще три громоподобных выстрела.
— Товарищи! — завопил паренек так истошно, что облезлая студенческая фуражка подпрыгнула на его голове, а длинные патлы на мгновение вздыбились, будто паренька шарахнуло нехилым электрическим разрядом. — Требую немедленно прекратить несанкционированный грабеж! Имущество барона принадлежит республике! Каждый, кто осмелится… Да остановитесь же! Стойте! Стреляю! Вы слышите? Посмотрите на меня!
На паренька посмотрели. Проходящий мимо матрос, увенчанный бриллиантовой диадемой поверх бескозырки, даже похлопал его по плечу и сочувственно проговорил:
— Понимаю, понимаю… Молодо-зелено…
— Застрелю! — совершенно серьезно пригрозил паренек и, наставив дуло маузера в спину удалявшегося восвояси матроса, нажал на курок.
Пистолет гулко щелкнул. Паренек заглянул в дуло, зачем-то подул туда, потом сообразил проверить обойму, которая конечно же оказалась пустой.
— Это непонятно что происходит… — растерянно проговорил он. — Никакой сознательности. Одни темные инстинкты и пережитки прошлого… Товарищ! Товарищ! Я не сразу понял, что паренек обращался ко мне. — Товарищ! — Ага! — встрепенулся я, отлепившись от стены и оторвавшись наконец от захватывающего зрелища расхищения капиталистической собственности.
— Товарищ, вы от товарища Миркиса?
— От кого?
Паренек, ожесточенно расталкивая груженную бароновым имуществом толпу, пробрался ко мне.
— Вы прибыли от товарища Миркиса? — переспросил он.
— Я прибыл от товарища Люциф… тьфу ты… — Мотнув головой, я прикусил язык. — То есть да, конечно, от этого самого Миркиса я и прибыл. А что?
Паренек просиял:
— По ведомству учета экспроприированных ценностей?
— Н-ну… да. То есть нет. Мне бы, знаете ли, барона повидать…
— Так вы из комиссии по ликвидации буржуазных элементов?
— Ликвидация… — замялся я, — это как-то слишком резко сказано… — Я хотел добавить, что желаю видеть барона совсем по другому вопросу, но вовремя осекся.
— Вот и отлично, товарищ! Позвольте представиться: товарищ Огоньков! Комиссар Огоньков! А вас как зовут, товарищ?
Что это он — товарищ да товарищ? Какой я ему товарищ… Наверное, комиссара Огонькова ввела в заблуждение красная бандана, повязанная у меня на шее, да еще и красная же пентаграмма на футболке — точно такая, какая вышита была у товарища паренька на рукаве кожанки. Надо же, мода Преисподней совпадает с модой этого временно-пространственного отрезка. Редко так бывает…
— Меня зовут товарищ Адольф, — сформулировал я. И встрепенулся: — А что, товарища барона должны ликвидировать?
— Незамедлительно! — ответил паренек. — Наверное, уже ликвидировали. Кстати, он не товарищ, а полноценный мировой злодей.
Уже ликвидировали! Так я опоздал! Как, скажите, оказывать услуги покойнику? Вот тебе и VIP-клиент… Вот тебе и выполнил я задание конторы. Плакала моя карьера… Вероятно, на моем лице отобразились огорчение и досада, потому что товарищ Огоньков утешительно приобнял меня.
— Не печальтесь, Адольф, — сказал он. — Я бы и сам хотел лично сомкнуть мозолистые руки на горле этого кровососа. На наш век и других буржуазных гнид хватит. Не печальтесь.
— Может быть, он еще того… — предположил я, — живой?
— Скорее всего, он того… — товарищ Огоньков чиркнул ребром ладони по горлу, — мертвый. С этой матросней разве договоришься? Гада нужно было судить справедливым народным судом, а они его, — наверное, просто прирезали, чтобы не мешал вещи выносить.
Грохот погромче выстрелов из маузера заставил меня вздрогнуть. Это скатился со ступенек долговязый матрос без бушлата, в одном тельнике, прорванном к тому же на груди. Несмотря на то что лестница имела длину без малого метров десять, никаких видимых повреждений матрос не получил — поднявшись, он бессмысленно улыбнулся, икнул и половчее подхватил на руки мраморную статую обнаженной Афродиты, с которой не расставался все время своего стремительного полета.
— Вот ты чаи господам разливала, заварные пирожные кушала… — слышал я, как бормотал-он, ковыляя к выходу, — а я, сестричка, на броненосце «Потемкин» гнойных червей из мясного пайка выковыривал… Ну ничего, кончилась твоя неволя, теперь со мной жить будешь, а я тебя в обиду не дам… Как тебя звать-то? Молчишь? Буду тебя Мишкой звать, как нашего боцмана… — Очевидно, он принимал мраморную Афродиту за окаменевшую от испуга баронскую горничную.
— Видите, товарищ Адольф! — сокрушенно покачал патлатой головой комиссар. — Ну совершенно никакой сознательности! Одна бессознательность, что характерно — пьяная. А еще матросы! Рыцари революции! Мне же ведь мандат выдан для наведения социалистического порядка при экспроприации! А этим рыцарям на мандат плевать… И на меня тоже. Лучше бы выделили взвод красноармейцев с тремя пулеметами, вот тогда бы я показал порядок, а то — паршивый мандат да два бойца с винтовочками. Что я с ними сделаю?
Он махнул рукой по направлению к двоим красноармейцам в островерхих шлемах. Воины оттеснили от общего потока в уголок матросика, сгибающегося под тяжестью громадного узла, скрученного из плюшевой портьеры. Закинув винтовки за спину, бойцы принялись что-то втолковывать матросику. Жестикулировали они при этом так активно, что у матросика под левым глазом вспух и налился голубой кровью обширный синяк.
— Ведут разъяснительную работу, — прокомментировал комиссар, — уговаривают не безобразничать. Однако чего мы здесь с вами стоим? Пойдемте наверх.
Надо запротоколировать бездыханное тело Рудольфа Марка.
Товарищ Огоньков ухватил меня за локоток и втянул в толчею на лестнице. По дороге я обернулся: красноармейцы успешно уговорили матросика — тот спешил прочь, волоча за собой изрядно похудевший узел, а бойцы, скинув форменные шинели, примеряли друг на друга песцовые долгополые шубы.
Как выяснилось, дом барона Рудольфа Марка Опе-льгерцхайзена вмещал в себя три этажа. По первым двум мы с товарищем комиссаром прошлись, почти не останавливаясь. Было ясно, что там никакого барона нет и быть не может. Откровенно говоря, на этих этажах вообще ничего уже не было. Все вынесли. Матросы волокли вниз предметы старины и роскоши, оборванцы подбирали все, что не успевали уволочь матросы, а хозяйственные мужички в армяках с треском сдирали со стен гобелены, отколупывали барельефы, скатывали портьеры, шторы и занавеси, не говоря уж про ковры и тканые салфетки; кое-где даже вскрывали полы и декоративный красного дерева паркет увязывали в пачки, как пионеры — газеты, предназначенные для сдачи в макулатуру. С анфилад на это безобразие тоскливо взирали медные наяды.
— Между нами, — просвещал комиссар, пока мы проталкивались на третий этаж, — этого барона давно надо бы прихлопнуть. Ну вы знаете, конечно… Ах вы неместный? Тогда не знаете нашего барона… Очень интересный, хотя вредный и страшный тип. Весь город его ненавидел, представляете, товарищ Адольф? Ненавидел и боялся. Еще Николашка Кровавый хотел барона в ссылку упечь, но и тот не осмелился. Учредилка декрет о ликвидации барона вынесла на обсуждение, да прозаседалась. Боялись подписи ставить. В народе его Черным Бароном прозывали. Ни разу не слышали? Странно. Его слава далеко за пределы Петрограда вышла! Говорят, Рудольф Марк магией занимался, богопротивные вещи творил! Весь мир исколесил в поисках мерзких знаний. Глупости, конечно… Это в наш-то век небывалого технического прогресса… Какая-то магия, какая-то чертовщина… Вы слушаете меня, товарищ Адольф?
— Да-да, — кивнул я и незаметно почесал рог через ткань бейсболки.
— Но люди говорят… — завел было снова комиссар.
— Побереги-и-ись! Зашибу!
Мы посторонились. По ступенькам пролязгал средневековый рыцарь в полном облачении. Навощенная кираса солнечно сияла, развевались ленточки нахлобученной на металлический шлем бескозырки.
— Вот в каком костюмчике буржуазию бить! — размахивая наганом, восторженно орал рыцарь, являя в прорезь поднятого забрала ухмыляющуюся физиономию, по степени пунцовости которой можно было точно определить на сколько бутылок парижского вина оскудели запасы барона Рудольфа Марка.
— Говорят, — продолжал комиссар Огоньков, проводив рыцаря укоризненным взглядом, — в подвалах Черного Барона люди пропадали. В услужение к нему никто идти не соглашался, а между тем окна дома каждую ночь ярко светились, и в этих окнах мелькало множество силуэтов… ну прямо-таки нечеловеческих очертаний. По поводу пропавших людей полиция к барону являлась, только ничего доказать не смогла. Более того, не смогла даже подвал обнаружить. А декаденты питерские…
На площадке третьего этажа движение застопорились, причем сразу в оба направления — вверх и вниз.
Непреодолимым заслоном возвышалась на вершине лестницы обтянутая косматой овчиной монументальная мужицкая спинища. Обладатель овчинного полушубка, ухватив за грудки кого-то обряженного в куцый френч английского образца, кричал, надсаживаясь:
— Это он-то картавит? Это он-то лысый? Это он-то росту вершкового? Да я своими глазами видел его, батюшку нашего, ближе чем тебя вот! Росту он пять саженей, ручищи каждая как коромысло, а говорит — будто колокол бухает! Глазищи огненные горят! Здоровый! Все потому что чернильницами питается! И мать родная не такая добрая, как он… Подходит ко мне на улице и ласково так говорит: хочешь, мужичок, я тебя на броневике покатаю в утешение за то, что триста лет тебя попы и помещики толстыми задами давили?! Картавит?! Лысый?! Ух я тебя сейчас, пиявка вредительская…
Трепыхавшийся внутри френча желтолицый юноша что-то жалобно пищал, оправдывался, до тех пор пока овчинный мужик, широко размахнувшись, не врезал ему кулаком по окаянной головушке. Неистовой воронкой на площадке раскрутилась драка, втягивая в свое нутро все больше и больше борцов за народную свободу.
Мне уже кто-то влепил по уху, кто-то цапнул зубами за лодыжку. Я схватил обеими руками бейсболку, опасаясь, что ее вот-вот сорвут, отлягнулся от нескольких особо рьяных драчунов, а комиссар Огоньков уже втаскивал меня за шиворот на третий этаж.
— Футы… — встряхнулся комиссар, когда опасный участок остался позади. — Кипит, кипит силушка народная… Эх, наломаем мы дров! Вся страна займется, а потом и весь мир…
«Дров-то вы точно наломаете, — кажется, впервые за последние полчаса более-менее связно подумал я. — Да мне-то что до этого… Мне-то самому как-то выпутываться надо. Вот влип, клянусь собственным хвостом! Вот уж влип так влип!»
А мы уже шли по полутемным, мрачноватым комнатам меж колонн, подпирающих высокий потолок. Здесь было много тише, чем на нижних этажах, почти совсем тихо. Комнаты, величиной и округлыми стенами напоминающие бальные залы, были совершенно пусты — ну никаких предметов интерьерной утвари, если не считать, конечно, многочисленные колонны, по странной прихоти архитектора расположенные стройными рядами через каждые несколько шагов. Такое впечатление, будто блуждаешь в лесу, где с деревьев зачем-то ободрали кору вместе с ветвями и листвой. И голенькие стволы белой краской покрасили. Через окна, очень высокие, но узкие, словно бойницы, тянулся по комнатам синеватый дневной свет.
Товарищ комиссар замолчал, он то и дело передергивал плечами, точно ощущал неуютный озноб. И люди нам навстречу попадались теперь крайне редко. Мы уже этих странных комнат с колоннами штук десять прошли, а встретили только двоих мужичков, явно заплутавших и жаждущих выбраться наружу. Лица у них были такими потерянными, что я невольно подумал: не укажи мы им дорогу к лестнице, они принялись бы отчаянно аукаться и звать на помощь.
— Жутковатое помещеньице, — высказался после долгого молчания товарищ Огоньков. — Поневоле подумаешь о всяких там… бесах и призраках.
— А вы. стало быть, в бесов и призраков не верите? — зачем-то осведомился я.
— Обижаете, товарищ Адольф! Я в Армавире гимназию с отличием окончил. И в здешнем университете полгода отучился. А потом меня подхватил водоворот революционных событий. Как всякий интеллигентный человек, здраво мыслящий о судьбах России, я не мог оставаться в стороне. Какие там бесы и призраки! Время сейчас не то, чтобы в них верить… Я, товарищ Адольф, верю только в один призрак. Тот, что по Европе бродит. Нам, кажется, сюда…
Мы остановились перед широкой, обитой бронзой двустворчатой дверью, похожей на ворота в средневековый замок.
— Наверное, это его кабинет… — сказал товарищ Огоньков почему-то шепотом. — Как вы думаете, нам лучше постучаться или распахнуть дверь ударом ноги?
Я пожал плечами. Мне вдруг пришла в голову мысль, что Черный Барон Рудольф Марк, возможно, и жив. Воображение мое мгновенно нарисовало образ мрачного старца в расписанном знаками зодиака балахоне, старца, склоненного над древнейшим фолиантом и не обращающего никакого внимания на суету там, внизу… Какое ему дело до низких людишек и их страстей? Какое ему дело до взбунтовавшейся в подвале нечисти-прислуги?..
Огоньков извлек из массивной деревянной кобуры свой маузер и вопросительно посмотрел на меня. Я толкнул дверь. Потом налег на нее плечом. Должно быть, дверь была снабжена пружиной, потому что, тоненько скрипнув, створки поначалу с натугой чуть подались внутрь, дрогнули… и внезапно распахнулись словно сами собой.
— Именем… — выкрикнул комиссар деланым басом, который, впрочем, тут же сорвался на постыдный визг, —революции… — допищал он и закашлялся.
Отодвинув товарища комиссара, я перешагнул порог.
Увиденное так поразило меня, что ноги сами собой расшаркались в церемонном поклоне, спина согнулась, а руки потянулись к бейсболке…
ГЛАВА 2
…снять которую я так и не успел. Старец в черном балахоне, расписанном знаками зодиака, обернулся и вдруг оказался никаким не старцем, а, напротив, довольно молодым детиной, черноусым и чубатым, крепким, коренастым и каким-то… свежим, словно только что окунался в молодильную океанскую воду. Сверкнули белые зубы в распахнувшейся ухмылке, мелькнула под балахоном полосатая морская тельняшка.