Насибов Александр. Долгий путь в лабиринте

   Часть бумаг касалась личности подданного Германской империи, некоего Эбергарда Гейдриха, и свидетельствовала, что он рожден от немца и еврейки. Далее указывалось, что человек этот был опереточным актером, тенором. В заключение приводились данные о его семье, в частности о сыне — Рейнгарде Гейдрихе.
   Этот последний был группенфюрером СС ^[17] и руководителем РСХА — главного имперского управления безопасности, в которое входили гестапо, служба безопасности — СД, полиция безопасности, криминальная полиция…
   Канарис бережно спрятал документы в конверт, подержал его в руках, как бы не желая расставаться с такой ценностью, затем положил конверт в сейф.
   Дверь вделанного в стену сейфа осталась открытой — он перебирал хранившиеся там документы, некоторые из них бегло просматривал, пока не отыскал нужный. Это была картонная папка с тесемками, крытая синим блестящим коленкором. То, что хранилось в ней, Канарис считал бесценным сокровищем.
   Тесемки были развязаны, папка раскрыта. В ней находились две фотографии. Канарис взял их, поднес к свету, как бы желая убедиться, что они те самые, никто не украл их, не подменил…
   Оба снимка были сделаны на кладбище. Фотограф постарался, и карточки получились контрастные, четкие. Изображена была могила. На обоих снимках — одна и та же могила. Об этом свидетельствовало характерное надгробие и все, что его окружало, — деревья, кустарники, фигурное металлическое ограждение.
   Чем же привлекло внимание Канариса это захоронение, — казалось бы, самое обыкновенное, неотличимое от тысяч других на кладбищах любого германского города?
   На первом снимке надпись на мраморной доске надгробия утверждала, что здесь погребена Сарра Гейдрих (немецкий текст был повторен по-древнееврейски). А на второй фотографии того же надгробия была уже другая доска. Надпись гласила: «С. Гейдрих». Текст на древнееврейском языке отсутствовал.
   Снимки были вложены в папку и спрятаны в сейф, где хранились многие другие ценности такого же рода и среди них — история болезни унтер-офицера Адольфа Шикльгрубера ^[18], нуждающегося в длительном наблюдении психиатров…
   Адмирал уже собирался спуститься в гостиную и выпить чашечку кофе, как вдруг затявкал Зеппль. Это был любимый пес Канариса; цветной портрет таксы Зеппля висел в служебном кабинете главы абвера — неподалеку от портрета полковника Николаи и полки с тремя бронзовыми обезьянами…
   Итак, Зеппль подал голос. Это могло быть только в случае, если в дом пришел посторонний. Канарис бросил тревожный взгляд на сейф и поспешил вниз.
   В холле его ждал… группенфюрер Рейнгард Гейдрих!
   На лице Канариса отобразилась радость, едва ли не восторг от такой неожиданной и приятной встречи. Он протянул гостю руку, и его мягкая, как у женщины, ладошка утонула в крепкой руке Гейдриха.
   — Такая скучища одолевает по вечерам, — сказал Гейдрих. — Сидел дома, крепился, пока были силы. Когда стало невмоготу, решил нанести «визит вежливости». — При этих словах он ухмыльнулся, его тонкие губы растянулись в длинные полосы.
   Канарис закивал в знак того, что все это ему очень хорошо понятно, и предложил гостю кресло. Но тот сказал, что лучше, если они прогуляются: ветер, который дул с утра, разогнал тучи. Сейчас он унялся, и вечер прекрасен.
   Они вышли из дома. Впереди бежал Зеппль, переваливаясь на кривых лапах.
   Они знали друг друга вот уже пятнадцать лет, и судьба то и дело странным образом перекрещивала их пути. Впервые они встретились в 1922 году на палубе учебного крейсера «Берлин». В ту пору Канарис был оберлейтенантом, Гейдрих — кадетом. Спустя несколько месяцев офицерский суд чести слушал дело кадета Гейдриха, обвинявшегося в какой-то уголовщине, и постановил изгнать его из флота. На суде присутствовал Канарис. Далее они встречались на партейтаге в Мюнхене и затем в Свинемюнде. К этому времени роли переменились: в Свинемюнде Рейнгард Гейдрих приезжал уже в ранге руководителя РСХА, проверяя состояние охраны участка побережья, которым руководил Канарис. И вот, наконец, пригород Берлина, где Канарис купил дом, когда был назначен главой абвера. Была ли это игра случая или нечто прямо противоположное, но дом Гейдриха оказался на той же самой Доллештрассе, что и особняк Канариса…
   Так они сделались соседями. А люди, если они живут рядом, да еще и заняты сходной работой, должны общаться. Вот они и стали ходить в гости друг к другу вместе с женами и детьми, встречаться на теннисном корте и площадке для игры в крокет. Но все это было чисто внешнее. Гейдрих люто ненавидел Канариса, считая, что тот содействовал его изгнанию из флота. В свою очередь Канарис отчетливо ощущал опасность, которая всегда грозила со стороны руководителя РСХА, и накапливал материалы, компрометировавшие Гейдриха с точки зрения нацистов.
   Сейчас «заклятые друзья» прогуливались по лугу, расточали друг другу улыбки, обменивались ничего не значащими фразами — маленький изящный Канарис и костлявый верзила с безжалостными глазами и орлиным носом на длинном асимметричном лице.
   — Были у Бломберга? — вдруг сказал Гейдрих.
   Канарис искоса взглянул на него. Конечно, шеф РСХА должен был знать о директиве военного министра относительно подготовки к войне. Но зачем группенфюрер спросил об этом? Какая преследуется цель?
   Неожиданно для самого себя он взял Гейдриха под руку. Тот скосил на него глаза.
   — Я вернулся от военного министра, и с той самой минуты голова у меня работает только в одном направлении.
   — Ну-ну, — пробормотал Гейдрих, — выкладывайте. Любопытно, что вас заботит.
   — Нефть!
   Шеф РСХА снова взглянул на собеседника.
   — Нефть, — повторил Канарис. — Нефтяные источники, которые будут питать моторы врагов Германии.
   Гейдрих ждал, чтобы Канарис развил свою мысль.
   — Чьи источники? — наконец проговорил он. — Каких государств? А, кажется, начинаю понимать… Ведете речь о России?
   — Да.
   — И что вы задумали?
   — Пока нет планов. Они появятся, когда удастся достаточно хорошо осветить эти районы.
   — «Удастся осветить»… Выходит, у вас недостает возможностей?
   — Я бы не стал утверждать так категорично. Но помощь друзей никогда не помешает…
   — Вон вы куда гнете! Хотите знать, чем я располагаю в России?
   — Пусть даже в общих чертах, — осторожно сказал Канарис.
   Гейдрих повернул голову и вперил в собеседника тяжелый щупающий взгляд.
   — Надеетесь пристегнуть меня к своей лямке?
   — Что же… Вы и я — мы оба тянем одну и ту же повозку, разве не так? — Канарис простодушно улыбнулся и, нагнувшись, погладил Зеппля, который, как только люди остановились, стал рыть землю и уже выкопал порядочную яму.
   — Так-то оно так, — проворчал Гейдрих. И вдруг рассмеялся: — Любопытно, что вы скажете, если узнаете, что сейчас, быть может, в эту минуту, два очень умных парня из моей службы бродят по тому самому объекту?..
   — Какой объект имеете вы в виду?
   Гейдрих будто не расслышал вопроса.
   — По моим данным, они должны были появиться там два или три дня назад, — продолжал он. — А сегодня или завтра покинут Россию.
   — Я всегда говорил, что вы умеете глядеть вперед. — Канарис снова погладил Зеппля. — Что они делают в России, эти ваши люди?
   — Что могут делать два агента СД, оказавшись в самом центре нефтяного царства Советов?
   — Так они в Баку?
   — В Баку, дорогой адмирал.
   Они погуляли еще немного. Потом Гейдрих сказал, что время возвращаться домой. Завтра на рассвете он должен лететь в Австрию. Там завариваются важные дела.
   И они расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

ШЕСТАЯ ГЛАВА

   Личный самолет главы имперского управления безопасности приземлился в Берлине августовским утром, когда солнце уже основательно прогрело плиты взлетно-посадочной полосы и над бетонными дорожками, над сводчатыми кровлями ангаров и мастерских подрагивало знойное марево.
   Позади была напряженная трехнедельная поездка, дни и ночи, наполненные работой: совещания с людьми своей службы, официальные визиты и встречи иного порядка, строго конфиденциальные, происходившие в самых различных местах и условиях, ибо РСХА располагало в Австрии широкой сетью агентов, в числе которых были министры и лавочники, адвокаты, промышленники, владельцы туристских отелей, военные… Гейдрих умел работать. Уж он-то знал, что иной раз самая важная информация добывается маленькими, незаметными людьми, поэтому не гнушался контактов с этой категорией «источников».
   Он пожал руку пилоту, вышел из самолета. Возле трапа ждала машина. Гейдрих сел в нее. Поначалу хотел отправиться домой, чтобы выспаться, но передумал и приказал ехать на службу. Разумеется, он и так был в курсе всех дел: шифровальщик и телетайп службы гестапо германского посольства в Вене эти три недели исправно работали на своего высокого шефа. Но все равно могли быть новости…
   Он не ошибся. Приняв в служебных апартаментах ванну и позавтракав, сразу же натолкнулся на интересное сообщение. Оно касалось итогов действия группы агентов. В РСХА был заведен твердый порядок, согласно которому подразделения, ведающие работой против различных стран, немедленно докладывали в главную квартиру о всех проведенных акциях. Референтура Гейдриха отсеивала второстепенное — это объединялось в ежедневных сводках. Самое же ценное попадало в особую «красную папку» на столе шефа. Впрочем, она лишь называлась так — «красная папка». На деле это был встроенный в крышку письменного стола плоский стальной ящик, оклеенный красной лакированной кожей. Ключи от весьма сложного замка ящика имели лишь два человека: тот, кто клал в ящик документы — главный адъютант Гейдриха, и сам хозяин. Документы находились здесь в дневное время, когда Гейдрих работал. На ночь они исчезали в особом хранилище.
   Итак, Гейдрих раскрыл «красную папку». Ящик был полон. Но особое внимание главы РСХА привлек один документ. Прочитав сколотые бумажные листы, он усмехнулся. На память пришел последний разговор с адмиралом Канарисом. Он поглядел на белый телефонный аппарат прямой связи с руководителем абвера, но звонить не стал, вновь перечитал документ. Потом вызвал адъютанта, показал на бумаги:
   — Принесите все, относящееся к делу. Хочу знать подробности.
   Тот понимающе кивнул. Он тоже полагал, что дело заслуживает внимания.
   Адъютант вернулся с дополнительными материалами.
   — Этот человек здесь, — сказал он.
   Гейдрих поднял голову, взглянул на офицера.
   — Я подумал, что он может понадобиться вам, — проговорил адъютант.
   — Он один?
   — Да, группенфюрер.
   — А женщина?
   Офицер неопределенно повел плечом. Женщина была фигурой второстепенной и вряд ли могла вызвать интерес.
   — Хорошо, — сказал Гейдрих. — Пусть ждет.
   Зазвонил белый телефон.
   — Можете идти, — сказал Гейдрих.
   Адъютант вышел, и он снял трубку.
   — Примите поздравления по поводу благополучного возвращения, — послышался в микрофоне глуховатый голос Канариса. — Не думал, что вы уже на месте, позвонил на всякий случай. И вот — приятная неожиданность. Здравствуйте, группенфюрер!
   Гейдрих поморщился. Его раздражала всегдашняя осведомленность главы абвера о делах РСХА. И никак нельзя было докопаться до источников информации. Вот и теперь Канарис, конечно, был извещен, что он, Гейдрих, вернулся и находится у себя в кабинете.
   — Здравствуйте, сосед, — пробурчал он. — Я нужен вам?
   — Особых дел нет. Но вы только что из Австрии. А я давно не был там. Вот и служба моя в этой стране работает не бог весть как хорошо. Словом, получить информацию из первых рук, да еще от вас, группенфюрер!.. Скоро я должен быть в ваших краях и, если позволите, зайду, чтобы пожать вам руку.
   — Хорошо, — сказал Гейдрих. — Приезжайте.
   И он положил трубку…

 
   — Адмирал Вильгельм Канарис, — доложил адъютант, распахнув дверь.
   Гейдрих механически взглянул на часы. Со времени телефонного разговора с адмиралом прошло менее сорока минут. Канарис явно спешил с визитом.
   Он встретил гостя посреди кабинета, подвел к дивану, усадил. Сам устроился в кресле напротив.
   Принесли кофе и коньяк.
   Канарис поднял рюмку:
   — Вижу, что не отдохнули. Не беда, отоспитесь и войдете в норму. Ваше здоровье, группенфюрер!
   Гейдрих поблагодарил, отпил из рюмки. Сейчас коньяк «не шел». Во рту была какая-то горечь. Голова отяжелела. У него все больше портилось настроение.
   Канарис, напротив, был весел, сыпал словами, задавал все новые вопросы. Но Гейдрих отчетливо ощущал во всем этом наигранность, фальшь. Силился понять, зачем так спешно пожаловал руководитель абвера, и не мог. А это раздражало еще больше.
   Взгляд Гейдриха, бесцельно блуждавший по лицу адмирала, по дубовым панелям кабинета, скользнул по письменному столу, задержался на бумагах, которые он недавно просматривал. На память пришел последний перед отъездом в Австрию разговор с Канарисом. Может, показать гостю эти бумаги? Любопытно, как он справится с подобной пилюлей.
   Канарис видел, как вдруг просветлело лицо хозяйка кабинета.
   — Что такое? — сказал он.
   Гейдрих ласково улыбнулся гостю, проследовал к столу, взял документы и вернулся. Движением руки он попросил, чтобы Канарис отодвинул поднос с напитками. На столик легло большое фото. Снимок запечатлел море и на заднем плане береговую полосу с нагромождением зданий. В левой части фотографии отчетливо просматривался пожар — бьющие вверх языки пламени, клубы черного дыма. Темный шлейф окутывал добрую треть города.
   Канарис молча рассматривал снимок.
   — Баку, — негромко сказал Гейдрих. — Взорван и горит мощный нефтяной фонтан.
   Затем он развернул несколько газет с фотографиями нефтяного пожара.
   — Русские газеты. Издаются в этом городе. Вот переводы интересующих нас материалов.
   Канарис просмотрел машинописные листы с переводами.
   — Смотрите-ка, быстро разобрались, что была диверсия, — проговорил он, откладывая очередной лист. — Разобрались и не скрывают этого.
   — Они не дураки. Такая публикация — лучший способ насторожить население.
   — Как я понимаю, действовал ваш человек?
   — Мой, — сказал Гейдрих.
   — Он вернулся?
   — Увы, нет.
   Канарису был передан перевод еще одной газетной заметки. Описывалась история того, как органам безопасности и пограничникам удалось в последнюю минуту нагнать в море пароход, отправлявшийся в заграничное плавание, и снять с него диверсанта.
   Далее в сдержанных выражениях критиковались действия командира пограничного катера — тот проявил нерасторопность, халатность и не довел дело до конца. Во время разыгравшегося шторма преступник растолкал конвоиров и бросился в море. Несмотря на тщательные поиски, его не удалось обнаружить и взять на борт. Командир катера наказан. Ведется расследование.
   Канарис прочитал текст заметки и отложил бумагу.
   — Весьма прискорбно, — сказал он. — А не могла быть так, что этот отважный человек спасся?
   — Он был в наручниках.
   — Точные сведения или догадка?
   — На том пароходе были еще два моих человека. Один находился на палубе, когда арестованного вывели из каюты и посадили в катер. Он видел: наручники были надеты.
   — Действительно разыгрался шторм?
   — Подтвердил и это. А вот справка метеорологической службы. Как видите, шторм. Ветер достиг силы одиннадцати баллов. Северный ветер. Для парохода он был попутным, для пограничного катера — встречным… Но вы так подробно выспрашиваете! В чем причина?
   Канарис потянулся в кресле, улыбнулся.
   — На следующий день в этом городе случилось новое происшествие… Я спешил к вам, чтобы преподнести сюрприз. Видите ли, позавчера я получил такие же газеты. — Он извлек из портфеля несколько газет и показал Гейдриху. — Получил их и сразу вспомнил наш последний разговор. Напрягите память, группенфюрер, в канун отъезда в Вену вы прогуливались со мной. Речь зашла о нефти наших противников. Вы сказали, что, может быть, в эту минуту два человека СД действуют в нефтяной столице Советов… И вот мне доставляют бакинскую прессу с информацией о диверсии в нефтяной промышленности! Разумеется, я сразу понял, чья это работа. Вы вернулись, и я поспешил к вам, чтобы поздравить с успехом. Увы, сюрприз не получился.
   — Занятно, — пробормотал Гейдрих. — Что же дальше? О каком новом происшествии вы упомянули?
   — Вам не известно о нем?
   Адмирал достал из портфеля новый документ. Это было фото: огромную цилиндрическую колонну, обвитую переплетением труб и мостков, наполовину закрывали клубы дыма; внизу копошились люди и стояли два пожарных автомобиля.
   — Что это такое? — спросил Гейдрих.
   — Нефтеочистительная установка номер семнадцать, самая крупная и современная на самом крупном заводе Баку. Подорвана на следующее утро после того, как был взорван и загорелся нефтяной фонтан.
   Гейдрих взял снимок, долго разглядывал его. Губы главы РСХА раздвинулись, на узком лице возникло подобие улыбки.
   — Откуда это у вас?
   — Откуда? — Канарис помедлил. — Ну что ж, отвечу. В Баку аккредитовано консульство Персии. А там у абвера есть добрые друзья.
   Возникла пауза. Гейдрих продолжал разглядывать фотографию.
   — Вас что-то смущает, группенфюрер? Или эта акция — неожиданность?
   — Нет, агент должен был провести подобную диверсию. Точнее, организовать ее… Вы поэтому интересовались обстоятельствами ареста и гибели этого человека? Полагали: быть может, он спасся и наутро довел дело до конца?
   Канарис неопределенно повел плечом.
   — Завод охраняется войсками, — продолжал Гейдрих. — Да, дивизион двадцать четвертого полка НКВД. Туда не проникнешь. Но у агента имелся свой человек на заводе, который и должен был пронести в цех мину. — Гейдрих запнулся от внезапно пришедшей на ум мысли: — Если эта фотография не фальшивка… Ваш источник надежен?
   — Вполне надежных агентов в природе не существует, вы это знаете не хуже меня… Но до сих пор мы не имели претензий к этому человеку.
   — Он и сам мог стать жертвой дезинформации… Я все думаю: о горящем нефтяном фонтане и об аресте диверсанта напечатали в газетах. А насчет акции в цеху завода пресса хранит молчание. Мы просмотрели все поступившие к нам газеты, привлекли к делу службу радиоперехвата. Нигде — ни единого звука!
   — Столб пылающей нефти наблюдали десятки тысяч людей, арест человека на пароходе видели другие пассажиры, в большинстве иностранцы. Чего же тут скрывать? Иное дело — акция на заводе. Как я выяснил у специалистов, в цехах нефтеочистительных предприятий мало людей. В момент диверсии у злополучной установки могли находиться два-три оператора. Ну, сбежались еще два десятка рабочих. Примчались пожарные. Это все свои люди, которых легко привести к молчанию.
   — А цех огорожен высокой стеной, — задумчиво проговорил Гейдрих. — Знаете, о чем я подумал?..
   — Об утонувшем агенте?
   — Да. Хорошо, что его не довезли до берега. В ЧК его заставили бы заговорить, выдать тех, с кем он был связан…
   — Вашего человека на заводе? Он русский?
   — Немец, в том-то и дело, сын выходца из Германии. Теперь, совершив акцию, он доказал, что надежен. — Гейдрих снова, в третий раз, поднес к глазам фотографию установки. — Если только этот снимок нам не подставили.
   — Я далек от того, чтобы недооценивать контрразведку большевиков. Но быть может, вы все же сгущаете краски, группенфюрер? Ведь это факт, что несколько дней и ночей в бакинское небо бил столб пылающей нефти. Так почему не предположить, что удалась и другая акция?
   — Меня смущает гибель агента. Как там написано? — Гейдрих взял перевод газетной заметки: — «Растолкал конвоиров и кинулся в море…» В ЧК у него еще были бы какие-то шансы на жизнь, — скажем, надежда на перевербовку. В бушующем враждебном море человек со скованными руками шансов не имеет. И я все думаю: зачем он это сделал?
   — Сказать по чести, и меня тоже точит червячок… Что ж, в таких обстоятельствах есть лишь одна возможность прояснить дело.
   — Проверка на месте?
   — Да.
   — Вот и я об этом… Думаю, агент попался по чистой случайности. Если отбросить случайность, можно сделать вывод: мы на верном пути. Надо готовить людей. Цель — создать в этом районе прочную базу… Хотите взглянуть на одного из тех, кто только что прибыл оттуда?
   — Охотно.
   Гейдрих позвонил.
   — Где этот человек? — спросил он вошедшего адъютанта. — Как его имя?
   — Штурмфюрер Борис Тулин.
   — Пусть он войдет.
   Адъютант удалился.
   Спустя минуту дверь вновь отворилась. В кабинет шагнул вызванный. Сделав несколько шагов, четко приставил ногу, коротко наклонил голову.
   — Подойдите и садитесь. — Гейдрих показал на кресло. И когда Тулин занял указанное ему место, продолжал: — Я знаю, вы хорошо выполнили задание. Усердие не останется без награды… Вы были на палубе парохода, когда русские пограничники сняли с него человека?
   — Да, группенфюрер.
   — Знаете, кто он был?
   — Арест последовал вскоре после того, как возник пожар на берегу. Не трудно было догадаться…
   — Верно, они взяли нашего человека. Когда на него надели наручники?
   — Перед тем, как спустить в катер.
   — Вы отчетливо это видели?
   — Да, группенфюрер. Офицер, надевавший наручники, извинился. Он сказал, что таковы правила.
   — Арестованного спустили в каюту катера?
   — Пока я его видел, он оставался на палубе.
   — Когда начался шторм?
   — Налетел внезапно. Катер был уже едва виден.
   — И шторм сразу набрал полную силу?
   — В какие-нибудь секунды. Позже я беседовал с помощником капитана и выяснил, что там это — обычное явление.
   Канарис, который до той поры сидел неподвижно, зашевелился в своем кресле.
   — А как вы оказались на палубе? — вдруг спросил он. — Вы были там все время?
   — Сперва сидел в баре. Поднялся на палубу, потому что, выпив водки, собирался вернуться к себе в каюту.
   — Понял… Россия — ваша родина?
   — Да.
   — Что привело вас к нам, в число сотрудников секретной службы Германской империи? Хотелось бы знать о побудительных причинах.
   — Ненависть к тем, кто сейчас владычит на русской земле. — Тулин повернул голову к Гейдриху: — Это допрос, группенфюрер? Меня в чем-то подозревают?
   — Беседа вызвана интересом к вашей личности, который возник у моего друга — главы военной разведки адмирала Канариса.
   Тулин посмотрел на Канариса. Тот кивнул в знак того, что согласен с Гейдрихом.
   — Извините, господин адмирал, — сказал Тулин.
   — Извинять не за что, — ворчливо проговорил Канарис. — Вы держитесь как мужчина. И если группенфюрер когда-нибудь уволит вас, прямиком мчитесь ко мне.
   Гейдрих улыбнулся шутке адмирала, протянул Тулину фотографию нефтеперегонной установки.
   — В эту акцию тоже вложена часть вашего труда, штурмфюрер.
   — Выходит, она взорвана? — сказал Тулин, рассматривая снимок.
   — Во всяком случае, похоже…
   — Взорвана, — повторил Тулин, продолжая глядеть на фото. — Никаких сомнений. Тоже работа человека, которого сняли с парохода?
   — И ваша. Вы очень помогли ему,
   — Есть ли сведения о том, что с ним?
   — Он умер. Умер как герой.
   Тулин прочитал заметку о действиях морских пограничников, задумался. Снова взял фотографию установки, долго изучал ее.
   — В чем дело? — сказал Гейдрих. — У вас какие-то сомнения?
   — Сами вы, — вдруг сказал Канарис, — сами как поступили бы, штурмфюрер, оказавшись в таких обстоятельствах?
   — В угол воротника нам вшивают ампулу с ядом… Я выбрал бы яд. Он выбрал море. Есть ли разница?
   Гейдрих шумно выдохнул, поднялся с кресла. Тулин встал, вытянул руки по швам.
   — Боюсь, адмирал Канарис не дождется, чтобы вы постучали к нему в абвер!
   И Гейдрих захохотал.
   Канарис тоже засмеялся.
   — Спасибо за службу, оберштурмфюрер, — сказал Гейдрих, оборвав смех.
   Тулин молча глядел на него.
   — Оберштурмфюрер Тулин, — повторил Гейдрих. — Приказ о повышении вас в чине подпишу сегодня же!
   — Благодарю. И готов выполнить любое задание!
   — Знаю. А теперь идите!

 
   — Славный малый, — сказал Канарис, когда за Тулиным затворилась дверь. — У вас дар привораживать сердца людей. Снова пошлете его в Россию?
   — Возможно.
   — Я бы не советовал. После двух диверсий там все насторожено. Вторичное появление в Баку человека, который уезжал из этого города в один и тот же день с раскрытым агентом, не пройдет незамеченным.
   Гейдрих молчал.
   — Есть иное решение, — сказал Канарис.
   — Послать другого?
   — Конечно. Абвер может предоставить подходящего кандидата. Даже двух людей. Очень надежных.
   — А что абвер попросит взамен?
   — Человека, которого вы уже не можете использовать в России.
   — Зачем вам Тулин?
   — У меня возникла идея создать диверсионное формирование. Там будут подразделения, нацеленные против определенных стран. Скажем, команды и роты русских, чехов, поляков, хорватов, македонцев… Когда возникнет кризис, они будут идти впереди вермахта и расчищать дорогу. Первое, что требуется, — это подобрать руководителей. Ими должны стать ловкие разведчики с хорошей офицерской подготовкой. Мне кажется, Тулин — именно такой человек.