Страница:
— Представься, — сказал Эссен, появляясь вслед за ним из передней. Он показал на Кузьмича: — Это наш большой друг.
— Мое имя Конрад Дробиш, — проговорил вошедший низким хрипловатым голосом.
— Здравствуйте, товарищ! — Рука Кузьмича скрылась в огромной ладони Дробиша. — Ну и лапа у вас! — воскликнул он, шутливо массируя онемевшие пальцы. — Подковы можно ломать.
— Он и ломает, — подтвердил Эссен. — Да что подковы! Был случай, на спор завязал узлом железный прут толщиной с палец!
— Это все гантели, — Дробиш шумно вздохнул, осторожно присел на краешек стула. — Гантели каждый день: полчаса утром, столько же перед ужином. — Он бросил взгляд на номер «Фолькишер беобахтер» на столе, пальцем отодвинул его в сторону: — Утром слушал радио Лондона. О, там переполошились! Похоже, понимают, что уже не могут дать задний ход. — Посмотрел на Кузьмича. — Войны не избежать?
— Она уже идет, война…
— Я о другом. О новой вселенской мясорубке.
Кузьмич неопределенно повел плечами.
— Пей. — Наполнив чашку, Эссен пододвинул ее к Дробишу. — Пей, Кони, и говори. Повтори все про сейф и дневник. Товарищ должен знать все, что известно тебе самому. — Он подчеркнул: — Любые подробности, какие только пожелает.
Сказав это, Эссен прошел к цветам на подоконнике и убрал лейку.
— Хорошо бы начать с автора дневника, — сказал Кузьмич, когда хозяин вновь занял место за столиком. — Для меня очень важно представить себе этого человека…
— Понял. — Дробиш положил ладони на край стола, приблизил к Кузьмичу лобастую голову. — Говорит вам что-нибудь такое имя: Теодор Тилле? Вижу, что нет. Так вот, это и есть мой хозяин. Если коротко — старый наци, пройдоха и ловкач. По-своему очень неглуп. Кстати, много читает. Особенно любит книги с острым сюжетом, авантюрные романы и мемуары военных. У него в замке порядочная библиотека… Ко всему, дружок нашего обожаемого фюрера.
— Они близки и сейчас?
— Точнее, Тилле был дружком Гитлера, пока тот не стал тем, что он есть теперь… При всех своих качествах Теодор Тилле отстал на каком-то этапе развития нанизма и в последнее время находился в тени.
— Причины?
— Не знаю их. Но отчетливо вижу, что чувствует себя обиженным, забытым: другие вон какие посты отхватили, распухли от всяких благ, а он как был, так и остался рядовым «партейгеноссе». Посему и охладел к «вождю нации».
— Если можно, факты.
— Просматривая за завтраком газеты, прежде всего ищет в них информацию о новых назначениях. Зеленеет от злости, если встретит знакомое имя. Тут уж мне достается: кофе недостаточно горяч, хлеб плохо поджарен… Однажды, когда он сидел на террасе с книгой, я принес почту: газеты и пакет со штампом «Личная канцелярия фюрера». Он тотчас вскрыл пакет, достал письмо. Там было всею три строчки, и я смог разглядеть их из-за его плеча. Референт уведомлял, что фюрер получил письмо Тилле, но очень занят и в ближайшее время не сможет его принять… Надо было видеть хозяина в эту минуту! Налился желтизной, губы запрыгали. «Табaки, — прохрипел он, — был Табaки и остался им». Отшвырнул книгу, которую читал, и ушел в дом. Я подобрал ее, полистал. Знаете, как она называется? «Маугли»! Книга про мальчика, жившего среди зверей. Табaки — это шакал, враг Маугли.
— Любопытно, — усмехнулся Кузьмич. — А откуда у него поместье, у этого рядового партейгеноссе?
— Здесь я вынужден сказать несколько слов в защиту Гитлера. Тилле несправедлив к нему. В свое время замок ему подарил Гитлер.
— За какие заслуги?
— Не совсем ясно… Что-то связано с сыном хозяина. В дни «пивного путча» Гитлер вынес мальчика из-под огня… В дневнике — только это…
— Сколько мальчику теперь?
— Семнадцатый год. Живет с отцом. Гвидо сказал, чтобы я принес их фотографии. Вот они.
Кузьмич взял карточки, посмотрел, отложил в сторону.
— Как давно ведет дневник Теодор Тилле?
— В сейфе только тетради с записями за последние четыре года. Велся ли дневник и раньше, не знаю. Я понятия не имел о нем, пока не получил доступ в сейф хозяина.
— Как это удалось?
Дробиш усмехнулся, поглядел на Эссена.
— Гантели помогли, — сказал тот, — точнее, атлетические способности Кони. По силе ему нет равных в округе. Вот хозяин и хвастает, какой у него «холуй». Как соберутся гости, вызывает Кони, и тот должен развлекать почтеннейшую публику — гнуть полосу железа, поднимать за ножку тяжелое кресло или еще что… Говори, как было дело!
— В замке справляли день рождения Андреаса. Съехалось много народу. Пока присутствовал мальчик, все было пристойно. Но к полуночи его отправили на берлинскую квартиру, и тут началось безобразие. Привезли дюжину шлюх, раздели их донага, посадили на неоседланных лошадей. Мужчины тоже все поснимали с себя. И пошло-поехало! Скачки, мужчины стаскивают баб с лошадей, валят на траву… Словом, все, что можете себе представить, все было.
— И этот ваш… книголюб развлекался вместе со всеми?
— Он все и затеял. — Дробиш покачал головой. — Вот уж не считал его способным на подобное свинство. А когда насытились все да угомонились, вдруг слышу — спор. И вроде бы речь обо мне. Так и есть: хозяин стал искать меня. Вызвал и говорит: «Сейчас я поспорил на двести марок, что ты поднимешь эту скотину». И показывает на здоровенного жеребца. Я оглядел компанию. Штук двадцать двуногих скотов лежат вповалку на зеленом газоне, ржут и лупятся на меня.
— Подняли?
— Кричит: «Выгоню, если посрамишь честь замка Вальдхоф!» И выгнал бы. Но ведь я у него нахожусь для дела. Вот и пришлось наступить на свой характер… В иных обстоятельствах ответил бы как надо, можете не сомневаться. А тут нагнулся, просунул плечи под лошадиное брюхо, поднатужился… Сказать по правде, боялся за больную ногу.
— Неужели подняли?
— Поднял… После подзывает меня один из гостей, отводит в сторонку. Говорит, что это он проиграл двести марок. Проиграл и не жалеет, ибо такого еще не видел. Спрашивает: «Сколько тебе здесь платят?» Я ответил. Он: «Даю вдвое больше, если перейдешь ко мне на службу. Будешь управлять поместьем». Тут я сделал правильный ход. Сказал, что не в деньгах счастье. Доволен теперешним хозяином, буду служить ему, пока необходим.
— Хозяин узнал об этом?
— Гость тут же ему все рассказал. Просил уступить меня. Тилле не согласился.
— Кто же расстанется с подобным сокровищем, — вставил Эссен и усмехнулся.
— На другой день я был вызван и в награду за преданность назначен управителем имения.
— А те двести марок?
— О них речи не было.
— Все понятно, — сказал Кузьмич. — Теперь расскажите о сейфе.
— О том, что в доме имеется сейф, я догадался, когда в качестве управителя докладывал хозяину о делах. Разговор происходил в его кабинете, и на столе лежала связка ключей в кожаном чехле. Один был не похож на другие — сразу видно, что от сейфа. Надо сказать, связку ключей я увидел впервые: хозяин всегда держит их при себе. Значит, подумал я, дорожит тем, что у него заперто. Стал искать. Осмотрел хозяйские апартаменты, включая спальню молодого Андреаса, ничего не обнаружил. Мы с Гвидо долго ломали голову: где же он, этот проклятый сейф? И вот что придумали. Из своей кассы Гвидо дал мне тысячу марок. У меня тоже была некая сумма. Собрав все это, я вошел в кабинет к хозяину и говорю: здесь мои сбережения, как быть с ними — не знаю, так как не очень-то доверяю банкам… И он клюнул. Польстило, что так верю хозяину.
— Может, жадность? — сказал Эссен.
— Скорее всего, то и другое. Взял деньги, сказал, что спрячет. Я разыграл этакую нерешительность и спросил, будет ли надежно? «Из этой комнаты никуда не уйдут, — сказал он. — Здесь надежнее, чем в любом банке». Полез было в карман за ключами, но спохватился. Так я понял, что сейф действительно имеется и что искать надо в кабинете… Обнаружил его на другой же день, когда Тилле уехал в Берлин и я мог спокойно повозиться в его покоях. Одна из секций книжного стеллажа оказалась на шарнирах. За ней находится сейф, вделанный в массивную стену… Остальное было легче. Слепок с ключа сделал, проводив патрона в ванную. Дубликат ключа получил без задержки: у нас хорошие специалисты. Вот и вся техника.
— Дневник был в сейфе?
— Да. Кроме того, дарственный документ на замок и земли, связка писем, деньги… Мои лежали отдельно от хозяйских, что правда, то правда. Еще партийный билет члена НСДАП и карточка члена СС.
— Письма, конечно, смотрели?
— Не успел.
— С писем надо снять копии. Я дам технику…
— Та, которую вы оставили год назад, действует исправно, — сказал Эссен. — Конечно, новая не помешает. Но и со старой кое-что мы уже сделали.
Эссен встал, прошел к портрету Гитлера, вытащил из тайничка в багете маленький черный цилиндрик и передал Кузьмичу.
— Первые пятьдесят страниц дневника.
— Вот еще порция. — Дробиш положил на стол точно такой же цилиндрик. — Гвидо сказал, чтобы я опустил середину дневника, в первую очередь сфотографировал записи этого года.
— Меня так просили, — пояснил Эссен гостю. — Сказали, что вам это особенно важно.
— Спасибо. — Кузьмич взял второй цилиндрик, повертел в пальцах. — Лупа найдется?
Эссен кивнул и пошел в спальню.
— Надо, чтобы русские лучше берегли свои нефтяные промыслы и заводы, — негромко сказал Дробиш.
Кузьмич раскрутил ролик пленки.
Вернулся Эссен с большой лупой.
— То, что нужно, — сказал Кузьмич, взяв лупу. — Я задержусь у вас. Мне думается, это безопасно?..
— Вполне. Ко всему, я партийный блоклейтор. — Эссен скривил губы в усмешке. — Доверенное лицо самого крейслейтора [33]. Так что работайте спокойно. Мы с Кони уйдем на кухню, чтобы не мешать.
— Спасибо… Видите ли, сегодня я не смогу взять с собой эти пленки. А время не терпит, надо быстрее ознакомиться с записями. Потом мы побеседуем — все трое. Идет?
— Я выговорил себе свободный день, — сказал Дробиш. — У меня время — до ночи.
Немцы вышли, и Кузьмич принялся за пленку.
Итак, я отправился к Гейдриху и был принят в назначенный час, минута в минуту. Я подумал, что это доброе предзнаменование. И не ошибся, ибо услышал лестные слова в свой адрес… Что ни говори, а письмо Андреаса было поистине золотым ходом! Даже моя далекая кузина и ее супруг и те неожиданно сработали в мою пользу. «Чистое совпадение», — сказал Гейдрих, когда объявил о моем новом назначении. Но я не слепой! Уж я-то видел, как он заинтересовался, когда узнал о высоком посте, занимаемом этим человеком на Кавказе!
Работа в СД против русской нефтяной промышленности!.. Гейдрих передал слова фюрера, санкционировавшего мое назначение руководителем этого отделения СД: «Я буду спокоен, если старый национал-социалист Теодор Тилле возглавит это направление вашей службы. Поздравьте его со званием штандартенфюрера». От себя Гейдрих прибавил: «Требуйте все, что вам необходимо. Подбирайте нужных людей. Помните, главное — это те, на кого вы будете опираться. Ищите их во всех уголках страны и за ее пределами. Я ничем не ограничиваю вас. Лишь бы к моменту, когда фюрер решит напасть на русских, мы имели на кавказских нефтепромыслах и заводах достаточное количество людей, готовых действовать в пользу Германии. Сделайте это — и фюрер ничего не пожалеет для вас».
Ну вот, дорога открыта. В добрый путь, штандартенфюрер Теодор Тилле!
«Отправляйтесь к генералу Лахузену, заберите груз, который он приготовил, доставьте этот груз в Оппельн, где сейчас находится группенфюрер Мюллер. Он извещен и ждет вас. Груз передать в собственные руки Мюллеру. Задание государственной важности. Постарайтесь управиться до полуночи».
В начале одиннадцатого часа ночи в здании гестапо Оппельна я вручил группенфюреру Мюллеру четыре объемистых тюка и опломбированный портфель.
«Проверяли груз?» — спросил он, когда мы остались с глазу на глаз.
Я ответил, что такого приказа не было.
Тогда он вскрыл один из тюков. Там находились комплекты польской военной одежды, судя по знакам различия, для рядовых или унтер-офицеров.
«Ношеные, — сказал Мюллер, осматривая мундиры. — Очень хорошо, что так».
Затем он заглянул в портфель и тоже остался доволен. Там оказались какие-то документы, по виду — они могли быть солдатскими книжками или чем-то вроде этого.
Мюллер тут же позвонил Гейдриху и доложил, что все в порядке. Затем он передал трубку мне.
«Тилле, — услышал я голос шефа, — можете возвращаться в Берлин».
На обратном пути я недолго размышлял о причинах, побудивших Гейдриха перебросить на восток страны комплекты униформы солдат чужой армии. Было ясно, что польские мундиры нужны нашим разведчикам или диверсантам, назначенным участвовать в предстоящей акции. Меня занимало другое. Странно выглядел сам процесс передачи польской военной одежды из одного ведомства в другое, транспортировка ее в Оппельн: этим занимались три генерала и штандартенфюрер!
Но все это забылось, когда на рассвете я оказался дома и лег наконец в постель.
В полдень позвонил мой помощник. В отделение пришла важная шифровка. «Та самая, которую вы ждете», — прибавил он.
Речь шла о выполнении задания, которое руководство СД передало своему резиденту, действующему в составе германского посольства в Москве. Требовалось установить контакт с моей кузиной, прощупать ее настроение, взгляды. Учитывая высокое положение, которое занимает супруг этой женщины, мы настаивали на особой осмотрительности.
И вот пришел ответ из Москвы. Я сразу подумал о неудаче: задание было передано лишь неделю назад, это слишком маленький срок, чтобы что-то успеть, но для неудачи — вполне достаточный.
Так и оказалось. «Дипломат» не мог отправиться на Кавказ с соблюдением обычных правил (уведомив власти о маршруте и целях поездки и получив соответствующее разрешение). Поехал туда нелегально, но уже на вокзале в Баку почувствовал наблюдение. Ему не мешали, но не спускали с него глаз. Работник понял, что должен немедленно вернуться. Он так и сделал.
Да, неудача. Я подумал и о том, как воспримет это Гейдрих. Теперь, когда я у него в подчинении, он по-прежнему корректен, вежлив. Но у нас уже иные отношения…
Двумя часами позже он сам вызвал меня. Оказалось, он уже знал о московской шифровке.
— Понимаете, что произошло? — холодно сказал Гейдрих. — Необдуманными действиями вы просигналили русским, что намеревались с кем-то встретиться в Баку. А важность этой встречи подчеркнули тем обстоятельством, что рискнули отправить туда официально аккредитованного дипломата!
Я сказал, что все понимаю и готов нести ответственность.
— Вашей вины здесь нет. — Он покачал головой: — Неопытны, только и всего. Взялись за дело не с того конца. — Гейдрих продолжал после паузы: — Учтите, в Баку действует консульство Персии и там есть наш человек…
Мы подробно обговорили этот вариант, все спланировали.
Я был уже возле двери, когда он окликнул меня:
— Любите вы музыку, штандартенфюрер?
Я был огорошен, но быстро нашелся. Разумеется, я знал, как ответить — ведь мне была известна страсть Гейдриха к скрипке.
— О да! — воскликнул я. — Фортепиано и скрипка для меня превыше всего в часы отдыха.
Гейдрих стоял за столом и улыбался.
— В таком случае жду вас завтра в восемь часов вечера у себя в Зюденде. Соберутся любители музыки. Буду рад доставить вам удовольствие.
27 августа. Я пишу эти строки в полночь, только что вернувшись от Гейдриха. То, что я увидел там, непостижимо. Будто побывал в ином мире… Огромный салон обставлен старинной мебелью, пол устлан ковром и поверх него — тигровыми и медвежьими шкурами. Гости в вечерних туалетах чинно сидят в белых с серебром массивных креслах. У рояля, стоящего на небольшом возвышении, прямая и статная фрау Лина Гейдрих. Ее светлые волосы гладко зачесаны, тяжелая коса свешивается до пояса, приятно контрастируя с алым бархатом платья. В нескольких шагах от нее сам хозяин. Он во фраке, глаза полузакрыты. Расставив ноги, он чуть покачивается в такт мелодии, которую извлекает из своей скрипки. Обстановку таинственности, волшебства дополняют свечи — зажжены только они, в их неровном свете лица людей кажутся белыми, нереальными… Будто нет вокруг Германии с ее дымящими, грохочущими заводами, нет сотен дивизий, которые заканчивают последние приготовления, подтягиваясь к границе с Польшей, и будто не он, Гейдрих, несколько часов назад сидел в своем кабинете, управляя гигантской машиной безопасности рейха!
Позже, когда закончился легкий ужин в саду и подали кофе, случилось так, что на несколько минут мы с Гейдрихом оказались с глазу на глаз.
— Вам понравилось? — спросил он.
Разумеется, я рассыпался в похвалах по поводу его таланта.
— То, что вы делали со своей скрипкой, — истинное волшебство, — сказал я. — Можно подумать, что в руках у вас был «Страдивари».
— Увы! — сказал он и вздохнул. — О такой скрипке я могу лишь мечтать.
Под конец я заметил, что у меня из головы не выходит наш последний разговор — идея с использованием человека из персидского консульства в Баку…
— А пока, быть может, стоит направить к кузине нового посланца, более ловкого? — сказал я. — Выждать какое-то время и сделать новую попытку…
— Я подумаю, — ответил Гейдрих. — Возможно, так и поступим. Но все равно это позже. Сегодня я позволил себе несколько часов развлечения. Надо было дать отдохнуть нервам перед трудным делом в Польше. Месяц, если не больше, мы будем работать как одержимые. Подождите еще месяц, Тилле, и мы все решим».
Эссен спал, положив голову на угол стола. Дробиш сидел рядом и курил. Увидев вошедшего, бесшумно поднялся с табурета. Они вернулись в комнату.
— Извините его, — сказал Дробиш, кивнув в сторону кухни. — Гвидо работал ночью, сутки не сомкнул глаз… Ну, как пленка?
— Вы сделали важную работу, товарищ, — сказал Кузьмич. — Очень важную. Но…
— Но это только начало?
— Да.
— Нужен весь дневник?
— В первую очередь письма. Все, какие есть. У этого Тилле могут оказаться письма от некоей женщины.
— Имеете в виду его кузину?
— Да, ее. И это срочно.
— Я понял.
— Где сейчас ваш хозяин? Он дома?
— Отсутствует с позавчерашнего дня. Я собрал его как в дорогу: чемодан, несессер. Он где-нибудь на Востоке. Сейчас там много дел для СД… Стойте! Хотите заполучить письма уже сегодня?
— Хорошо бы!..
— Ну что ж, — сказал Дробиш. — Надо так надо.
— Минуточку… Скажите, ваш хозяин знает русский язык?
— Вряд ли. — Дробиш подумал. — Нет, не знает!
— Почему такая уверенность?
— У него на письменном столе переводы с русского. В основном газетные статьи — перевод и тут же справка: такая-то газета, дата, город. Но самих газет нет. Значит, они ни к чему.
— Справедливо. Из каких городов газеты?
— Я запомнил: Москва, Баку, Грозный…
— О чем статьи? Нефть?
— Да, нефть. Но есть и на другие темы.
На улице послышался шум. Кузьмич и Дробиш приблизились к окну. По всей ширине мостовой двигались барабанщики — полсотни мальчиков и девочек в шортах и блузах хаки и таких же пилотках, с барабанами на ремнях через плечо. Два парня постарше несли транспарант:
На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.
— Вот как выдрессировали, — угрюмо сказал Дробиш. — Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?
Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.
— На этот вопрос вы даете ответ своей работой, — сказал Кузьмич. — Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?
— Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. — Дробиш твердо повторил: — Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: Бог тому помогает, кто сам себе помогает.
Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.
— К десяти часам вечера управитесь? — спросил Кузьмич.
— Постараюсь. Встретимся здесь?
— Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.
— Сторожка в буковой роще?
— Да, сторожка, так будет точнее.
— Выходит, вы там бывали? — удивленно пробормотал Дробиш.
Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери.
— От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем — менять свечу.
— Понял.
— Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.
— Неудача, — сказал Дробиш, сев в автомобиль. — И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…
— Письма кузины?
— И ведь нашел! Там три таких письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И — неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…
— Что было в письмах?
— Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного:
«Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»
— Тетя, сказали вы?
— Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.
— Имя, пожалуйста!
— Аннели Шеель.
— А имя этой… кузины?
— Эрика Хоссбах. Теперь адрес. — Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: — СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.
— Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?
— Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.
— Так… Говорите, письма короткие?
— Да. Каждое — страница и то неполная: десять — пятнадцать строк.
— Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.
— Только эти три?
— Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.
— Мое имя Конрад Дробиш, — проговорил вошедший низким хрипловатым голосом.
— Здравствуйте, товарищ! — Рука Кузьмича скрылась в огромной ладони Дробиша. — Ну и лапа у вас! — воскликнул он, шутливо массируя онемевшие пальцы. — Подковы можно ломать.
— Он и ломает, — подтвердил Эссен. — Да что подковы! Был случай, на спор завязал узлом железный прут толщиной с палец!
— Это все гантели, — Дробиш шумно вздохнул, осторожно присел на краешек стула. — Гантели каждый день: полчаса утром, столько же перед ужином. — Он бросил взгляд на номер «Фолькишер беобахтер» на столе, пальцем отодвинул его в сторону: — Утром слушал радио Лондона. О, там переполошились! Похоже, понимают, что уже не могут дать задний ход. — Посмотрел на Кузьмича. — Войны не избежать?
— Она уже идет, война…
— Я о другом. О новой вселенской мясорубке.
Кузьмич неопределенно повел плечами.
— Пей. — Наполнив чашку, Эссен пододвинул ее к Дробишу. — Пей, Кони, и говори. Повтори все про сейф и дневник. Товарищ должен знать все, что известно тебе самому. — Он подчеркнул: — Любые подробности, какие только пожелает.
Сказав это, Эссен прошел к цветам на подоконнике и убрал лейку.
— Хорошо бы начать с автора дневника, — сказал Кузьмич, когда хозяин вновь занял место за столиком. — Для меня очень важно представить себе этого человека…
— Понял. — Дробиш положил ладони на край стола, приблизил к Кузьмичу лобастую голову. — Говорит вам что-нибудь такое имя: Теодор Тилле? Вижу, что нет. Так вот, это и есть мой хозяин. Если коротко — старый наци, пройдоха и ловкач. По-своему очень неглуп. Кстати, много читает. Особенно любит книги с острым сюжетом, авантюрные романы и мемуары военных. У него в замке порядочная библиотека… Ко всему, дружок нашего обожаемого фюрера.
— Они близки и сейчас?
— Точнее, Тилле был дружком Гитлера, пока тот не стал тем, что он есть теперь… При всех своих качествах Теодор Тилле отстал на каком-то этапе развития нанизма и в последнее время находился в тени.
— Причины?
— Не знаю их. Но отчетливо вижу, что чувствует себя обиженным, забытым: другие вон какие посты отхватили, распухли от всяких благ, а он как был, так и остался рядовым «партейгеноссе». Посему и охладел к «вождю нации».
— Если можно, факты.
— Просматривая за завтраком газеты, прежде всего ищет в них информацию о новых назначениях. Зеленеет от злости, если встретит знакомое имя. Тут уж мне достается: кофе недостаточно горяч, хлеб плохо поджарен… Однажды, когда он сидел на террасе с книгой, я принес почту: газеты и пакет со штампом «Личная канцелярия фюрера». Он тотчас вскрыл пакет, достал письмо. Там было всею три строчки, и я смог разглядеть их из-за его плеча. Референт уведомлял, что фюрер получил письмо Тилле, но очень занят и в ближайшее время не сможет его принять… Надо было видеть хозяина в эту минуту! Налился желтизной, губы запрыгали. «Табaки, — прохрипел он, — был Табaки и остался им». Отшвырнул книгу, которую читал, и ушел в дом. Я подобрал ее, полистал. Знаете, как она называется? «Маугли»! Книга про мальчика, жившего среди зверей. Табaки — это шакал, враг Маугли.
— Любопытно, — усмехнулся Кузьмич. — А откуда у него поместье, у этого рядового партейгеноссе?
— Здесь я вынужден сказать несколько слов в защиту Гитлера. Тилле несправедлив к нему. В свое время замок ему подарил Гитлер.
— За какие заслуги?
— Не совсем ясно… Что-то связано с сыном хозяина. В дни «пивного путча» Гитлер вынес мальчика из-под огня… В дневнике — только это…
— Сколько мальчику теперь?
— Семнадцатый год. Живет с отцом. Гвидо сказал, чтобы я принес их фотографии. Вот они.
Кузьмич взял карточки, посмотрел, отложил в сторону.
— Как давно ведет дневник Теодор Тилле?
— В сейфе только тетради с записями за последние четыре года. Велся ли дневник и раньше, не знаю. Я понятия не имел о нем, пока не получил доступ в сейф хозяина.
— Как это удалось?
Дробиш усмехнулся, поглядел на Эссена.
— Гантели помогли, — сказал тот, — точнее, атлетические способности Кони. По силе ему нет равных в округе. Вот хозяин и хвастает, какой у него «холуй». Как соберутся гости, вызывает Кони, и тот должен развлекать почтеннейшую публику — гнуть полосу железа, поднимать за ножку тяжелое кресло или еще что… Говори, как было дело!
— В замке справляли день рождения Андреаса. Съехалось много народу. Пока присутствовал мальчик, все было пристойно. Но к полуночи его отправили на берлинскую квартиру, и тут началось безобразие. Привезли дюжину шлюх, раздели их донага, посадили на неоседланных лошадей. Мужчины тоже все поснимали с себя. И пошло-поехало! Скачки, мужчины стаскивают баб с лошадей, валят на траву… Словом, все, что можете себе представить, все было.
— И этот ваш… книголюб развлекался вместе со всеми?
— Он все и затеял. — Дробиш покачал головой. — Вот уж не считал его способным на подобное свинство. А когда насытились все да угомонились, вдруг слышу — спор. И вроде бы речь обо мне. Так и есть: хозяин стал искать меня. Вызвал и говорит: «Сейчас я поспорил на двести марок, что ты поднимешь эту скотину». И показывает на здоровенного жеребца. Я оглядел компанию. Штук двадцать двуногих скотов лежат вповалку на зеленом газоне, ржут и лупятся на меня.
— Подняли?
— Кричит: «Выгоню, если посрамишь честь замка Вальдхоф!» И выгнал бы. Но ведь я у него нахожусь для дела. Вот и пришлось наступить на свой характер… В иных обстоятельствах ответил бы как надо, можете не сомневаться. А тут нагнулся, просунул плечи под лошадиное брюхо, поднатужился… Сказать по правде, боялся за больную ногу.
— Неужели подняли?
— Поднял… После подзывает меня один из гостей, отводит в сторонку. Говорит, что это он проиграл двести марок. Проиграл и не жалеет, ибо такого еще не видел. Спрашивает: «Сколько тебе здесь платят?» Я ответил. Он: «Даю вдвое больше, если перейдешь ко мне на службу. Будешь управлять поместьем». Тут я сделал правильный ход. Сказал, что не в деньгах счастье. Доволен теперешним хозяином, буду служить ему, пока необходим.
— Хозяин узнал об этом?
— Гость тут же ему все рассказал. Просил уступить меня. Тилле не согласился.
— Кто же расстанется с подобным сокровищем, — вставил Эссен и усмехнулся.
— На другой день я был вызван и в награду за преданность назначен управителем имения.
— А те двести марок?
— О них речи не было.
— Все понятно, — сказал Кузьмич. — Теперь расскажите о сейфе.
— О том, что в доме имеется сейф, я догадался, когда в качестве управителя докладывал хозяину о делах. Разговор происходил в его кабинете, и на столе лежала связка ключей в кожаном чехле. Один был не похож на другие — сразу видно, что от сейфа. Надо сказать, связку ключей я увидел впервые: хозяин всегда держит их при себе. Значит, подумал я, дорожит тем, что у него заперто. Стал искать. Осмотрел хозяйские апартаменты, включая спальню молодого Андреаса, ничего не обнаружил. Мы с Гвидо долго ломали голову: где же он, этот проклятый сейф? И вот что придумали. Из своей кассы Гвидо дал мне тысячу марок. У меня тоже была некая сумма. Собрав все это, я вошел в кабинет к хозяину и говорю: здесь мои сбережения, как быть с ними — не знаю, так как не очень-то доверяю банкам… И он клюнул. Польстило, что так верю хозяину.
— Может, жадность? — сказал Эссен.
— Скорее всего, то и другое. Взял деньги, сказал, что спрячет. Я разыграл этакую нерешительность и спросил, будет ли надежно? «Из этой комнаты никуда не уйдут, — сказал он. — Здесь надежнее, чем в любом банке». Полез было в карман за ключами, но спохватился. Так я понял, что сейф действительно имеется и что искать надо в кабинете… Обнаружил его на другой же день, когда Тилле уехал в Берлин и я мог спокойно повозиться в его покоях. Одна из секций книжного стеллажа оказалась на шарнирах. За ней находится сейф, вделанный в массивную стену… Остальное было легче. Слепок с ключа сделал, проводив патрона в ванную. Дубликат ключа получил без задержки: у нас хорошие специалисты. Вот и вся техника.
— Дневник был в сейфе?
— Да. Кроме того, дарственный документ на замок и земли, связка писем, деньги… Мои лежали отдельно от хозяйских, что правда, то правда. Еще партийный билет члена НСДАП и карточка члена СС.
— Письма, конечно, смотрели?
— Не успел.
— С писем надо снять копии. Я дам технику…
— Та, которую вы оставили год назад, действует исправно, — сказал Эссен. — Конечно, новая не помешает. Но и со старой кое-что мы уже сделали.
Эссен встал, прошел к портрету Гитлера, вытащил из тайничка в багете маленький черный цилиндрик и передал Кузьмичу.
— Первые пятьдесят страниц дневника.
— Вот еще порция. — Дробиш положил на стол точно такой же цилиндрик. — Гвидо сказал, чтобы я опустил середину дневника, в первую очередь сфотографировал записи этого года.
— Меня так просили, — пояснил Эссен гостю. — Сказали, что вам это особенно важно.
— Спасибо. — Кузьмич взял второй цилиндрик, повертел в пальцах. — Лупа найдется?
Эссен кивнул и пошел в спальню.
— Надо, чтобы русские лучше берегли свои нефтяные промыслы и заводы, — негромко сказал Дробиш.
Кузьмич раскрутил ролик пленки.
Вернулся Эссен с большой лупой.
— То, что нужно, — сказал Кузьмич, взяв лупу. — Я задержусь у вас. Мне думается, это безопасно?..
— Вполне. Ко всему, я партийный блоклейтор. — Эссен скривил губы в усмешке. — Доверенное лицо самого крейслейтора [33]. Так что работайте спокойно. Мы с Кони уйдем на кухню, чтобы не мешать.
— Спасибо… Видите ли, сегодня я не смогу взять с собой эти пленки. А время не терпит, надо быстрее ознакомиться с записями. Потом мы побеседуем — все трое. Идет?
— Я выговорил себе свободный день, — сказал Дробиш. — У меня время — до ночи.
Немцы вышли, и Кузьмич принялся за пленку.
Выдержки из дневника Теодора Тилле. 1939 год
«16 августа. К Рейнгарду Гейдриху я ехал со смешанным чувством любопытства и тревоги. После письма Андреаса фюреру можно было надеяться, что меня примет если не сам фюрер, то во всяком случае Рудольф Гесс или, в его отсутствие, Мартин Борман. И вдруг приглашение явиться к главе РСХА! Было отчего поломать голову и понервничать. За те два дня, которые оставались у меня до встречи, удалось пополнить сведения о Гейдрихе. Я и раньше не раз встречался с этим высоким, статным человеком с внешностью истинного арийца, знал, что родился он где-то на среднем течении Шпрее. Удивлялся, что Гейдрих, уже занимая высокий пост в СС, мог появиться где-нибудь в пивном зале со скрипкой под мышкой. Теперь выяснилось, что любили музицировать и его отец, и мать… В середине двадцатых годов сам он служил на флоте, затем покинул военную службу. Еще одно увлечение Гейдриха — спорт (фехтование и легкая атлетика). И еще одно — женщины… В СС он вступил лет восемь назад в Гамбурге. Уже будучи оберлейтенантом запаса, безропотно надел мундир СС-манна. Тогда-то Гейдрих познакомился с Гиммлером. Тот вызвал его в Мюнхен и повысил в чине. Утверждают: идея создания службы безопасности СС принадлежит ему, Гейдриху. Он же по поручению Гиммлера подготовил первоначальный проект статута СД, затем возглавил ее. Мой Бог, в ту пору ему не было и тридцати!.. Мне намекнули: возвышению Гейдриха способствовало то обстоятельство, что он был правой рукой Гиммлера, когда партия подавляла путч Рема [34]. Ну что же, таким и должен быть истинный немец — непримиримым и беспощадным ко всем врагам империи и фюрера!Итак, я отправился к Гейдриху и был принят в назначенный час, минута в минуту. Я подумал, что это доброе предзнаменование. И не ошибся, ибо услышал лестные слова в свой адрес… Что ни говори, а письмо Андреаса было поистине золотым ходом! Даже моя далекая кузина и ее супруг и те неожиданно сработали в мою пользу. «Чистое совпадение», — сказал Гейдрих, когда объявил о моем новом назначении. Но я не слепой! Уж я-то видел, как он заинтересовался, когда узнал о высоком посте, занимаемом этим человеком на Кавказе!
Работа в СД против русской нефтяной промышленности!.. Гейдрих передал слова фюрера, санкционировавшего мое назначение руководителем этого отделения СД: «Я буду спокоен, если старый национал-социалист Теодор Тилле возглавит это направление вашей службы. Поздравьте его со званием штандартенфюрера». От себя Гейдрих прибавил: «Требуйте все, что вам необходимо. Подбирайте нужных людей. Помните, главное — это те, на кого вы будете опираться. Ищите их во всех уголках страны и за ее пределами. Я ничем не ограничиваю вас. Лишь бы к моменту, когда фюрер решит напасть на русских, мы имели на кавказских нефтепромыслах и заводах достаточное количество людей, готовых действовать в пользу Германии. Сделайте это — и фюрер ничего не пожалеет для вас».
Ну вот, дорога открыта. В добрый путь, штандартенфюрер Теодор Тилле!
26 августа. Накануне утром меня вызвал Рейнгард Гейдрих и ошеломил первой же фразой: «На днях предстоит акция против Польши. Цель — окончательное решение польской проблемы». Далее он спросил, знаю ли я в лицо шефа гестапо Генриха Мюллера. Получив утвердительный ответ, передал мне запись на листе бумаги: «Генерал Эрвин Лахузен, второе управление абвера, второй отдел».
«Der Fuhrer macht es!
Der Fuhrer schaftes!
Der Fuhrer denkt fur uns alle» [35]
«Отправляйтесь к генералу Лахузену, заберите груз, который он приготовил, доставьте этот груз в Оппельн, где сейчас находится группенфюрер Мюллер. Он извещен и ждет вас. Груз передать в собственные руки Мюллеру. Задание государственной важности. Постарайтесь управиться до полуночи».
В начале одиннадцатого часа ночи в здании гестапо Оппельна я вручил группенфюреру Мюллеру четыре объемистых тюка и опломбированный портфель.
«Проверяли груз?» — спросил он, когда мы остались с глазу на глаз.
Я ответил, что такого приказа не было.
Тогда он вскрыл один из тюков. Там находились комплекты польской военной одежды, судя по знакам различия, для рядовых или унтер-офицеров.
«Ношеные, — сказал Мюллер, осматривая мундиры. — Очень хорошо, что так».
Затем он заглянул в портфель и тоже остался доволен. Там оказались какие-то документы, по виду — они могли быть солдатскими книжками или чем-то вроде этого.
Мюллер тут же позвонил Гейдриху и доложил, что все в порядке. Затем он передал трубку мне.
«Тилле, — услышал я голос шефа, — можете возвращаться в Берлин».
На обратном пути я недолго размышлял о причинах, побудивших Гейдриха перебросить на восток страны комплекты униформы солдат чужой армии. Было ясно, что польские мундиры нужны нашим разведчикам или диверсантам, назначенным участвовать в предстоящей акции. Меня занимало другое. Странно выглядел сам процесс передачи польской военной одежды из одного ведомства в другое, транспортировка ее в Оппельн: этим занимались три генерала и штандартенфюрер!
Но все это забылось, когда на рассвете я оказался дома и лег наконец в постель.
В полдень позвонил мой помощник. В отделение пришла важная шифровка. «Та самая, которую вы ждете», — прибавил он.
Речь шла о выполнении задания, которое руководство СД передало своему резиденту, действующему в составе германского посольства в Москве. Требовалось установить контакт с моей кузиной, прощупать ее настроение, взгляды. Учитывая высокое положение, которое занимает супруг этой женщины, мы настаивали на особой осмотрительности.
И вот пришел ответ из Москвы. Я сразу подумал о неудаче: задание было передано лишь неделю назад, это слишком маленький срок, чтобы что-то успеть, но для неудачи — вполне достаточный.
Так и оказалось. «Дипломат» не мог отправиться на Кавказ с соблюдением обычных правил (уведомив власти о маршруте и целях поездки и получив соответствующее разрешение). Поехал туда нелегально, но уже на вокзале в Баку почувствовал наблюдение. Ему не мешали, но не спускали с него глаз. Работник понял, что должен немедленно вернуться. Он так и сделал.
Да, неудача. Я подумал и о том, как воспримет это Гейдрих. Теперь, когда я у него в подчинении, он по-прежнему корректен, вежлив. Но у нас уже иные отношения…
Двумя часами позже он сам вызвал меня. Оказалось, он уже знал о московской шифровке.
— Понимаете, что произошло? — холодно сказал Гейдрих. — Необдуманными действиями вы просигналили русским, что намеревались с кем-то встретиться в Баку. А важность этой встречи подчеркнули тем обстоятельством, что рискнули отправить туда официально аккредитованного дипломата!
Я сказал, что все понимаю и готов нести ответственность.
— Вашей вины здесь нет. — Он покачал головой: — Неопытны, только и всего. Взялись за дело не с того конца. — Гейдрих продолжал после паузы: — Учтите, в Баку действует консульство Персии и там есть наш человек…
Мы подробно обговорили этот вариант, все спланировали.
Я был уже возле двери, когда он окликнул меня:
— Любите вы музыку, штандартенфюрер?
Я был огорошен, но быстро нашелся. Разумеется, я знал, как ответить — ведь мне была известна страсть Гейдриха к скрипке.
— О да! — воскликнул я. — Фортепиано и скрипка для меня превыше всего в часы отдыха.
Гейдрих стоял за столом и улыбался.
— В таком случае жду вас завтра в восемь часов вечера у себя в Зюденде. Соберутся любители музыки. Буду рад доставить вам удовольствие.
27 августа. Я пишу эти строки в полночь, только что вернувшись от Гейдриха. То, что я увидел там, непостижимо. Будто побывал в ином мире… Огромный салон обставлен старинной мебелью, пол устлан ковром и поверх него — тигровыми и медвежьими шкурами. Гости в вечерних туалетах чинно сидят в белых с серебром массивных креслах. У рояля, стоящего на небольшом возвышении, прямая и статная фрау Лина Гейдрих. Ее светлые волосы гладко зачесаны, тяжелая коса свешивается до пояса, приятно контрастируя с алым бархатом платья. В нескольких шагах от нее сам хозяин. Он во фраке, глаза полузакрыты. Расставив ноги, он чуть покачивается в такт мелодии, которую извлекает из своей скрипки. Обстановку таинственности, волшебства дополняют свечи — зажжены только они, в их неровном свете лица людей кажутся белыми, нереальными… Будто нет вокруг Германии с ее дымящими, грохочущими заводами, нет сотен дивизий, которые заканчивают последние приготовления, подтягиваясь к границе с Польшей, и будто не он, Гейдрих, несколько часов назад сидел в своем кабинете, управляя гигантской машиной безопасности рейха!
Позже, когда закончился легкий ужин в саду и подали кофе, случилось так, что на несколько минут мы с Гейдрихом оказались с глазу на глаз.
— Вам понравилось? — спросил он.
Разумеется, я рассыпался в похвалах по поводу его таланта.
— То, что вы делали со своей скрипкой, — истинное волшебство, — сказал я. — Можно подумать, что в руках у вас был «Страдивари».
— Увы! — сказал он и вздохнул. — О такой скрипке я могу лишь мечтать.
Под конец я заметил, что у меня из головы не выходит наш последний разговор — идея с использованием человека из персидского консульства в Баку…
— А пока, быть может, стоит направить к кузине нового посланца, более ловкого? — сказал я. — Выждать какое-то время и сделать новую попытку…
— Я подумаю, — ответил Гейдрих. — Возможно, так и поступим. Но все равно это позже. Сегодня я позволил себе несколько часов развлечения. Надо было дать отдохнуть нервам перед трудным делом в Польше. Месяц, если не больше, мы будем работать как одержимые. Подождите еще месяц, Тилле, и мы все решим».
3
Было около четырех часов дня, когда Кузьмич закончил просматривать пленку. Отложив ее, прислушался. С кухни не доносилось ни звука. Он встал и прошел туда.Эссен спал, положив голову на угол стола. Дробиш сидел рядом и курил. Увидев вошедшего, бесшумно поднялся с табурета. Они вернулись в комнату.
— Извините его, — сказал Дробиш, кивнув в сторону кухни. — Гвидо работал ночью, сутки не сомкнул глаз… Ну, как пленка?
— Вы сделали важную работу, товарищ, — сказал Кузьмич. — Очень важную. Но…
— Но это только начало?
— Да.
— Нужен весь дневник?
— В первую очередь письма. Все, какие есть. У этого Тилле могут оказаться письма от некоей женщины.
— Имеете в виду его кузину?
— Да, ее. И это срочно.
— Я понял.
— Где сейчас ваш хозяин? Он дома?
— Отсутствует с позавчерашнего дня. Я собрал его как в дорогу: чемодан, несессер. Он где-нибудь на Востоке. Сейчас там много дел для СД… Стойте! Хотите заполучить письма уже сегодня?
— Хорошо бы!..
— Ну что ж, — сказал Дробиш. — Надо так надо.
— Минуточку… Скажите, ваш хозяин знает русский язык?
— Вряд ли. — Дробиш подумал. — Нет, не знает!
— Почему такая уверенность?
— У него на письменном столе переводы с русского. В основном газетные статьи — перевод и тут же справка: такая-то газета, дата, город. Но самих газет нет. Значит, они ни к чему.
— Справедливо. Из каких городов газеты?
— Я запомнил: Москва, Баку, Грозный…
— О чем статьи? Нефть?
— Да, нефть. Но есть и на другие темы.
На улице послышался шум. Кузьмич и Дробиш приблизились к окну. По всей ширине мостовой двигались барабанщики — полсотни мальчиков и девочек в шортах и блузах хаки и таких же пилотках, с барабанами на ремнях через плечо. Два парня постарше несли транспарант:
«Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!» [36]У других парней были знамена со свастикой и портреты Гитлера. За ними маршировала основная масса юнцов в форме гитлерюгенд. Барабаны гремели. Шедшие по бокам процессии командиры выкрикивали первые слова лозунгов, а колонна скандировала окончание.
На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.
— Вот как выдрессировали, — угрюмо сказал Дробиш. — Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?
Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.
— На этот вопрос вы даете ответ своей работой, — сказал Кузьмич. — Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?
— Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. — Дробиш твердо повторил: — Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: Бог тому помогает, кто сам себе помогает.
Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.
— К десяти часам вечера управитесь? — спросил Кузьмич.
— Постараюсь. Встретимся здесь?
— Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.
— Сторожка в буковой роще?
— Да, сторожка, так будет точнее.
— Выходит, вы там бывали? — удивленно пробормотал Дробиш.
Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери.
— От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем — менять свечу.
— Понял.
— Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.
4
Дробиш появился в начале двенадцатого, когда Кузьмич, решив, что пора возвращаться, закончил «ремонт» автомобиля — ввернул на место свечу и опустил капот двигателя.— Неудача, — сказал Дробиш, сев в автомобиль. — И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…
— Письма кузины?
— И ведь нашел! Там три таких письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И — неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…
— Что было в письмах?
— Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного:
«Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»
— Тетя, сказали вы?
— Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.
— Имя, пожалуйста!
— Аннели Шеель.
— А имя этой… кузины?
— Эрика Хоссбах. Теперь адрес. — Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: — СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.
— Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?
— Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.
— Так… Говорите, письма короткие?
— Да. Каждое — страница и то неполная: десять — пятнадцать строк.
— Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.
— Только эти три?
— Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.