Страница:
По окончании ремонта и вступлении миноносца в строй, Командующий эскадрой контр-адмирал В. К. Витгефт оставил меня временно, до выздоровления Елисеева и Смирнова, командующим миноносцем, с тем, однако, что на выход в море к нам присылались командиры стоящих в ремонте миноносцев по очереди.
В один из таких походов под командой лейтенанта барона Косинского в июле месяце "Боевой" в ночном бою был почти разорван пополам попавшей в середину борта торпедой. Мне пришлось руководить мерами подкрепления палубы при помощи находящихся, к счастью, на борту бревен, употреблявшихся при тралении для предохранения буртика, и при этом даже вмешаться в распоряжение командира, давшего, не оценив положения миноносца, ход машинам, что могло иметь последствием разрыв его на две части. Отдав приказание в машинное отделение застопорить машины, я побежал на мостик и {233} объяснил командиру, почему я отменил его приказание. К чести лейт. Косинского, он не только не обиделся на меня, но в своем рапорте приписал мне спасение миноносца и представил к боевой награде. В этих моих действиях мною руководила та же школа Елисеева, всегда поощрявшего инициативу подчиненных.
На этот раз отремонтировать "Боевой" не пришлось. Док понадобился минному заградителю "Амур" и нас вывели. А так как "Амур", в конце концов, был в доке разбит японскими снарядами с суши, то оказалось невозможным вывести его оттуда.
Но и не до того было! Эскадра готовилась к выходу в море, и Елисеев, поправившись от ран, вступил в командование отрядом, и с ним я перешел на "Выносливый" в качестве флаг-офицера.
По возвращении эскадры, после боя у Шантунга, в Порт-Артур, Елисеев в непродолжительном времени вынужден был снова слечь в госпиталь для удаления застрявшего возле сердца осколка, и оба отряда миноносцев были сведены под общую команду кап. 2 ранга Е. И. Криницкого, к которому я и перешел, так сказать, по наследству, флаг-офицером. Штабная служба на стоявшем на бочке учебном судне "Забияка" меня тяготила, и вскоре, с разрешения Криницкого, я подал рапорт о переводе меня на сухопутный фронт. Однако, командующий минной обороной Порт-Артура отказал в этом и перевел меня флаг-офицером в свой штаб на канонерскую лодку "Отважный", стоявшую на внешнем рейде и несшую охранную службу.
Единственным развлечением в этой новой должности были ночные походы на миноносцах, некоторые командиры которых, как например лейтенант А. И. Непенин, Лепко и др., нередко просили штаб командировать меня на поход, как штурмана, хорошо знающего берега Квантуна.
Целью этих ночных поисков было найти и атаковать японские вспомогательные суда, повадившиеся бомбардировать днем из бухты Луиза наши сухопутные позиции левого фланга крепости, а на ночь удалявшиеся в {234} Печилийский залив. Поиски эти, однако, успеха не имели, и нам ни разу не удалось найти их базу, на которой, по картинному выражению командира "Властного" лейт. Карцева они "ночевали", став на якорь и мирно склонившись на один борт.
Единственным результатом одного из походов был захват лейтенантом Лепко японской парусной шхуны, груженной пивом для армии. Эту шхуну я с призовой командой привел в Порт-Артур под обстрелом двух японских миноносцев, с которыми Лепко, прикрывая меня, вступил в бой. Придя на рейд, я прежде всего свез несколько ящиков пива в кают-компанию на "Отважный", за что призовой суд наложил на меня начет, что-то 12 рублей. Начет этот, однако, так и замотался, а свою призовую долю, примерно в таком же размере, я получил по возвращении в Россию.
А вот Командующий флотом В. А. Скрыдлов, бывший во Владивостоке, получил по закону за эту самую шхуну что-то около - 800 рублей! Такова горькая доля мичмана!
Начальник Обороны ген. Стессель и Комендант крепости ген. Смирнов настаивали, чтобы флот защитил фланг крепости от японских судов, безнаказанно бомбардировавших его из мертвых углов обстрела наших фортов в бухте Луиза. Особенно сильно стало сказываться это в ноябре, когда японцы повели отчаянные атаки с фронта на левый наш фланг.
С этой целью наши миноносцы поставили целый ряд минных банок в Печилийском заливе, но после гибели на минах крейсера "Хей-Иен" японцы стали проявлять сугубую осторожность. Неприкрытые огнем мины вытраливались, а к бухте Луиза японские корабли подходили в сопровождении тралящего каравана.
Особенно докучал нашим позициям крейсер "Сай-Иен", старый китайский броненосец, взятый японцами еще в Китайскую войну. Хотя небольшой размерами (2159 тонн) и с ходом всего около 15 узлов, он имел солидное вооружение (2 - 8-дюймовых; 1 - 6-дюймовая; 2 - 75 мм.). Положение нашего штаба становилось прямо невыносимым.
Обсуждая его с флагманским штурманом штаба {235} мичманом С. М. Поливановым, я высказал мысль, что, так как по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" отпускает обычно трали перед самым входом в бухту Луиза, то единственным шансом потопить его является постановка мин в глубине самой бухты. Для миноносца произвести такую операцию представлялось невозможным, т. к. несомненно на берегах узкого входа должны были быть расположены наблюдательные посты неприятеля. Даже если бы миноносцу и удалось войти в тесную бухту и поставить там мины, его присутствие там было бы обнаружено и внезапность постановки пропала, а значит, на другое же утро бухта была бы протралена. Только с более мелких судов можно было бы рассчитывать произвести такую постановку, и для этой цели наиболее подходящими представляются минные катера с "Победы" и "Пересвета"
Разработав совместно план такой постановки, мы доложили о нем адмиралу, который вполне его одобрил, получил согласие Командующего эскадрой К. А. Вирена на представление для этой цели указанных катеров и поручил Поливанову и мне привести его в исполнение. Так как Поливанов был старше меня по выпуску, то командование экспедицией было возложено на него.
Под личным нашим руководством катера были оборудованы деревянными салазками для спуска мин, которых оказалось возможным взять по три штуки на катер, сохраняя достаточную устойчивость на волне.
На мою долю выпало командование катером с "Победы", уже отличившимся под командой мичмана Дмитриева в ночной атаке на японский миноносец, и я быстро проникся любовью и уважением к его украшенной Георгиевскими крестами команде и молодцу-старшине катера.
В безлунную ночь с 16-го на 17-ое ноября (ст. ст.), приняв с вечера мины, мы вышли в море, пробираясь вдоль берега Ляотешаня, чтобы не напороться на дозорные японские миноносцы. Перед самым нашим выходом береговым прожекторам было отдано приказание, не прерывая освещение рейда, чтобы не привлечь этим внимания неприятеля, отнюдь не освещать до полуночи {236} прибрежную полосу, по которой пройдут наши катера. Несмотря на это, один из прожекторов у б. Белый Волк, не только дважды нащупал нас своим лучом, но даже некоторое время провожал им нас, словно желая убедиться, что это действительно те самые катера, о которых было сделано предупреждение. В морской крепости береговая оборона находилась почти всегда в руках армии, что нередко и приводило к подобным недоразумениям, благодаря сложности передачи приказаний в порядке подчиненности через ряд посредствующих инстанций. К счастью, не только ни один из наших фортов нас не обстрелял, но, по-видимому, наши бессильные проклятия не в меру усердному минеру, оперировавшему прожектором, какими-то таинственными путями долетали даже до японцев и они нас не заметили.
В маленькой, укрытой от волн и ветра бухточке у мыса Ляотешань, пришвартовавшись борт о борт, стали катера на якорь. Еще и еще раз повторяли мы план постановки. Произвести ее было решено около четырех часов утра, когда бдительность японских постов должна была быть наиболее ослабленной, и в то же время мы могли вернуться до света к Ляотешаню. Выйдя для этого около двух часов ночи к острову Мурчисон и точно по нему определившись, мы ложились на курс, ведущий прямо в проход в бухту Луиза. Впереди - Поливанов, за ним - я. По входе в бухту катер с "Пересвета" поворачивает на 8 румбов вправо и ставит свои мины с промежутками в 50 фут, и затем снова ворочает на 8 румбов вправо. Катер с "Победы" идя на левой раковине первого, начинает тогда свою постановку и, окончив ее, ложится в кильватер ему. Таким образом избегалась необходимость в каких либо сигналах или командах, могущих привлечь внимание неприятеля. В случае, если бы катера потеряли друг друга из виду, мы должны были возвращаться по способности на наше свидание у Ляотешаня.
Когда мы снялись с якоря, волна в Печилийском заливе стала увеличиваться. Ветер крепчал и катер то поднимало на гребень, то совершенно скрывало у подошв волн. При большой нагрузке на палубе {237} положение становилось не очень приятным. К счастью, вскоре о. Мурчисон прикрыл нас и, хорошо определившись, мы от него легли по волне, при чем боковая качка уменьшилась.
На фоне далеких прожекторов крепости выглянула довольно отчетливо полоса берега. На левом крамболе встал входной мысок в бухту. Волна под берегом слегка улеглась. Однако, никакого приметного пункта для точной проверки нашего места найти было нельзя. Когда, по моему исчислению, нам оставалось еще около 5 минут хода до намеченного места банки, катер с "Пересвета" повернул и качал постановку. Следуя его движению, произвел ее и катер с "Победы". На берегу никакого движения мы не заметили. Но когда мы отошли приблизительно на милю в море, на катере с "Победы" вдруг выкинуло из трубы факел. Очевидно, прибавляя ход, кочегар не в меру пошуровал в котле. В тот же момент на берегу вспыхнул прожектор и повел свой бледный ус по морю. Но мы уже вышли на волну и среди беляков он нас не нащупал.
Вернувшись в нашу бухточку, мы стали составлять рапорт о наших действиях, причем у нас вышло небольшое разногласие. По моему исчислению мы поставили банку у входа в бухту; по наблюдениям Поливанова - внутри ее. Так как точных наблюдений быть не могло, а Сергей Матвеевич был прекрасный штурман, то я уступил и подписал общий рапорт.
На рассвете мы благополучно вернулись в Порт-Артур.
Около полудня 17 ноября, при хорошей видимости, с Золотой Горы донесли, что японские суда, как обычно, приближаются к бухте Луиза. Поливанов тотчас же отправился на пост, чтобы лично наблюдать за результатами нашей ночной работы.
В 2 часа дня с Золотой Горы стали поступать по телефону на "Отважный" донесения: "Сай-Иен" подходит к бухте; "Сай-Иен" отпустил тралы; "Сай-Иен" входит в пролив; и, наконец, в 2 ч. 30 м. дня "Сай-Иен" взорвался и, еще через две минуты - "Сай-Иен" потонул.
{238} Вот как описывает этот эпизод официальное японское донесение: "Описание военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи" (стр. 80 и 81) "Сай-Иен" и "Кориу-Мару" вышли 30 ноября (н. ст.) от острова Мурчисон и, придя в б. Луиза, встретили там "Акачи", которая для стрельбы по берегу подошла к мысу С. Аббс и высадила на берег офицеров для наблюдения за падением снарядов. Держась в удобном для себя положении, лодка обстреливала батареи у Жда-ху-Тсиу и позиции полевых орудий; в 1 ч. 40 м. дня один неприятельский снаряд разорвался в воде близ лодки и разлетевшимися осколками было ранено два нижних чина".
"В это время "Сай-Иен" вместе с "Кориу-Мару" шел на помощь к "Акачи" и для передачи ей наблюдений о падении снарядов; вдруг в 2 ч. 24 м. дня, находясь на Норд-Вест-тень-Борд от мыса С. Аббс, с правого борта "Сай-Иен" близ передней кочегарки раздался грохот взрыва, сопровождавшийся сильным сотрясением судна. Капитан 2 р. Тадзима (командир "Сай-Иена" и начальник отряда судов, действовавших у б. Луиза. - Б. Д.), понял, что судно наткнулось на мину, немедленно приказал закрыть непроницаемые двери, дал знать о катастрофе прочим судам и, чтобы спасти судно от потопления, повернул носом к берегу. Однако вода сильно прибывала; не прошло и минуты после взрыва, как судно стало тонуть носом и предпринять для спасения ничего было нельзя. Видя это, кап. 2 р. Тадзима приказал экипажу покидать судно, спустить шлюпки и бросить в море плавающие предметы, на которых можно было бы держаться. Судно легло на правый борт и, спустя три минуты после взрыва, окончательно затонуло. Все принялись за спасение людей... Командир кап. 2 р. Тадзима, 38 офицеров и нижних чинов пропали без вести".
И флаг-капитан Штаба минной обороны кап. 2 р. Н. Г. Львов и офицеры "Отважного" уже поздравляли нас с успехом нашей постановки, когда Начальник минной обороны контр-адмирал Лощинский пригласил нас к себе для тщательного разбора дела. Видя, что в нашем рапорте место банки показано в самой бухте, а по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" затонул у {239} входа в нее, адмирал не мог, без всяких сомнений установить, что он погиб именно на наших минах. Ввиду этого он вызвал в штаб командира последнего миноносца, ставившего мины вблизи бухты, лейтенанта Степанова, банка которого была показана на карте мористее места гибели "Сай-Иена". Лейтенант Степанов не брался со своей стороны утверждать точности ее положения, т. к. определял его по исчислению, а при сильных приливоотливных течениях мины могло за прошедшее время сдвинуть так же с места.
Принимая во внимание, что "Сай-Иен" погиб приблизительно по средине между банкой Степанова и нашей, адмирал вышел из затруднительного положения с чисто Соломоновой мудростью.
В виду того, что лейтенант Степанов поставил почти в пять раз больше мин, чем мы, и потому, по теории вероятностей, выходило, что было в пять раз больше шансов, что "Сай-Иен" мог взорваться на его минах, Начальник минной обороны вынес такое решение: "Лейтенанта Степанова за потопление "Сай-Иена" представить к ордену Св. Георгия 4-й степени, а мичманов Поливанова и Дудорова за постановку мин в районе, занятом неприятелем, - к орденам Св. Владимира 4-й степени с производством в лейтенанты за отличие в делах против неприятеля. Всей команде катеров выдать знаки Военного Ордена очередных степеней".
Но самым главным результатом этой работы минной обороны явилось то, что с этого дня заход японских судов в б. Луиза прекратился и наши батареи левого фланга вздохнули свободнее.
Уже много лет я был эмигрантом в Америке, когда адмирал Номура был назначен японским послом в Соед. Штаты. Я и ранее нередко встречался с ним в Японии по должности морского агента, т. к., будучи адъютантом морского министра, он ведал сношениями с иностранными агентами. Но как-то ни разу не {240} пришлось спросить его о том, что он делал во время Русско-японской войны.
И вот в одном американском журнале появилась его биография. Оказалось, что он был в числе немногих офицеров, спасшихся с "Сай-Иена", и сам приписывал свое чудесное спасение лишь тому, что на нем был бинокль, лично пожалованный ему императором за отличное окончание Морского училища.
Случайно я упомянул об этом одному сослуживцу по заводу Хенди, на который я поступил в 1943 году для работы по обороне. Совершенно неожиданно для меня мой рассказ о нашей минной постановке почти 40 лет тому назад, вызвал сенсацию. Меня интервьюировали репортеры больших газет; дважды я повествовал о ней по радио на всю Америку; мои портреты печатались в прессе; я даже, ввиду получившейся рекламы заводу, получил на нем повышение по службе.
Конечно, причиной всей этой шумихи вокруг незначительного самого по себе факта потопления сорок лет тому назад небольшого старого японского корабля, была не моя личность, а лишь случайное совпадение того, что именно на нем находился тот самый Номура, который так предательски затягивал переговоры в то время, когда, подобно январю 1904 года, вопрос о войне уже твердо был решен японским правительством и шла подготовка удара флоту Соединенных Штатов в Перл-Харбор, по существу своему повторившего предательскую атаку на русский флот в Порт-Артуре без объявления войны, пример, которой не послужил на пользу тем, кто в свое время так безжалостно осуждали нас за то, что мы не смогли ее предотвратить, и втайне даже радовались успеху японцев.
Контр-адмирал
Б. П. Дудоров
{241}
ВЫСОКАЯ
Очертания горных высот особенно ясно и четко сохраняются в памяти. Проходят годы, но всё так же стоят перед глазами когда-то виденные горные вершины. Тому, кто бывал на Кавказе и в Крыму, не забыть ни снежной шапки Эльбруса, ни остроконечного Казбека, ни сурово-скалистого Ай-Петри.
Так и те, кто были в осажденном Артуре, не забыли, конечно, двугорбой вершины Высокой Горы. Не потому, что она поражала своей красотой и величественностью, не потому, что она радовала и веселила взор, - а потому, что слишком много переживаний, больших переживаний было связано с нею.
Впереди незаконченных долговременных сооружений Западного фронта крепости, - форта № 4, укрепления № 4 и форта № 5, в общем направлении к бухте Луиза возвышался горный массив. Как и в других местах Квантуна, здесь было то же, столь характерное нагромождение многочисленных сопок и тот же извилистый лабиринт горных склонов, небольших долин, горных троп и второстепенных дорог.
Не трудно было и заблудиться, но среди этих вершин сразу бросалась в глаза одна высота. Это была та гора Высокая (иностранцы ее называли Высотой 203 метра), - тактический ключ крепости, с вершины которой вся Артурская гавань со всеми ее портовыми сооружениями была видна, как на ладони. Лежала эта высота в одной версте к северо-западу от передовых люнетов укрепления № 4, и от вершины ее до Морского госпиталя на набережной Нового города в Артуре не было и трех верст. В плане крепостного строительства ее обошли, и не было сооружено на ней ни форта, ни редута. Лишь с весны, после начала военных действий приступили к ее укреплению.
{242} В сентябре, во время второго штурма крепости, японцы направили сюда свой главный удар. Им удалось было закрепиться на одной из ее вершин, но тем не менее 5-й полк с приданными ему ротами других полков и моряков, в тяжелых упорных боях, продолжавшихся несколько дней, отстоял Высокую и отбросил в конце концов японцев.
Быстро и как-то незаметно прошли и лето и осень. Теперь стояли холодные ноябрьские дни и ночи. Всё чаще и чаще подымался ветер или с моря или со стороны Маньчжурии. Темные тучи неслись низко над сопками, и снежные завирухи прерывали дождливые дни. По ночам вода начала замерзать, и на позициях, в окопах, было холодно.
Запасы продовольствия еще осенью заметно уменьшились. С 10 сентября мясной паек солдата на фронте был сокращен до 1/3 ф. конины, и то только два раза в неделю. Но и конины хватило не надолго. Лошадей надо было беречь: они были нужны, чтобы подвозить на позиции снаряды, патроны и проч. снабжение. На 14 ноября солонины, консервов и мяса оставалось только на одну выдачу. Отпуск консервов для войск был прекращен, и лишь больные и раненые получали по 1/2 банки в день в течение 5 дней недели и по 1/4 ф. конины в остальные два дня. Кривая болезней, в особенности цынги и дизентерии, непрестанно шла вверх. Много больных офицеров и солдат оставались в строю, на фронте, но и в госпиталях число их возрастало изо дня в день.
Над Старым и Новым городами Артура то и дело, грозно завывая, пролетали тяжелые снаряды или неслись по воздуху с глухим, нарастающим гулом огромные "паровозы" 11-дюймовых гаубиц (весом в 12 пудов). Они рвались, сотрясая землю и разрушая всё вокруг. Но на улицах города, несмотря на этот обстрел, там и сям стояли группами мирные жители, раненые и больные солдаты, женщины, дети, китайцы. Временами останавливались проходившие офицеры и матросы, и на лицах всех можно было прочесть одну и ту же тревогу, один и тот же волнующий вопрос: "устоит или не {243} устоит", - осилят ли японцы наших изнуренных защитников или 5-му полку удастся снова, как и два месяца тому назад, преградить дорогу врагу.
Лица всех были обращены в сторону Чайной долины. Так называли эту долину не из-за чая, который там, конечно, и не рос, а всего лишь из-за находившейся там чайной лавки одного из стрелковых полков. В глубине долины виднелась Высокая Гора, и казалось в те дни, что это была не обыкновенная маньчжурская сопка, а какой-то огнедышащий вулкан, где всё горело в артиллерийском огне японцев. Там непрерывно, одна за другой, взрывались шимозы, высоко вздымались столбы земли и камней, и вся вершина была окутана густым сизым дымом. Грозный грохот, не умолкая, доносился оттуда, и тоскливо-тревожно вторила ему в Артуре дрожь оконных стекол.
Между тем осадная армия генерала Ноги усиливалась. В самом начале ноября прибыла из Японии новая, 7-я пехотная дивизия. Артиллерия также непрестанно возрастала. Парк тяжелых 11-дюймовых гаубиц пополнялся новыми батареями. Японские орудия вели огонь непрерывно, днем и ночью, наши же отвечали теперь редко: надо было беречь снаряды.
После неудачных и кровопролитных трех штурмов, Ноги надеялся теперь, главным образом, на минные работы против русских фортов, но японское командование настойчиво торопило со взятием Порт-Артура. В ноябре последовал приказ немедленно штурмовать крепость и уничтожить остатки русской эскадры.
С 8 час. утра 13 ноября японцы усилили артиллерийский огонь, подготовляя штурм на восточном фронте, а в 12 часов взорвали бруствер форта № 2. Это было сигналом для всеобщей атаки. Вскоре отчаянный бой перешел в рукопашную схватку. Дрались чем попало - штыками, прикладами, саперными лопатами и просто камнями, и так продолжалось до позднего вечера. Японцы вводили в дело всё свежие и свежие войска, но наши части отбивали все атаки. Японцы были отброшены.
{244} В тот же день поздно вечером расположенную недалеко Курганную батарею атаковал отряд "Белых помочей" генерала Накамура. Этот отряд был составлен исключительно из отборных храбрейших солдат японской армии. Без единого выстрела ворвались они на батарею, но после ожесточенного боя их натиск был отбит. Они еще раз повторили атаку, но были опрокинуты и разбиты подоспевшими тремя десантными ротами моряков, ударившими прямо в штыки под командою доблестного лейтенанта Мисникова. Японцы в панике бежали, а раненому Накамуре едва удалось спастись.
После этой кровавой неудачи Ноги понял, что штурмовать снова на Восточном фронте безнадежно и решил перенести свой главный удар на Западный, дабы овладеть, наконец, Высокой Горой. Для нанесения удара первоначально была назначена 1-я пехотная дивизия и 5 батальонов других частей.
Осадная артиллерия на этом участке была усилена батареей 11-дюймовых (275 мм.) гаубиц, тремя батареями 100-миллиметровых полевых гаубиц и 3 батареями мортир.
Этот район крепостной обороны был 1-м отделом Западного фронта под начальством командира 5-го полка, имевшего в своем распоряжении около 3,5 тысяч штыков. Высокую Гору занимали 2-я, 4-я и 6-я роты 5-го полка и 4-я рота 15 стр. полка.
За два месяца, прошедших со времени сентябрьского штурма, укрепления Высокой были значительно усилены: окопы углублены, сделаны траверсы, блиндажи из железных балок, рельс, камня и бревен. На одной из вершин построен специальный редут со рвом в 2 метра глубиной, на другой - батарея 6-дюймовых морских орудий, окруженная рвами и окопами.
Но накануне штурма японские параллели стояли всего в 150-200 шагах от наших окопов.
14 ноября рано утром начался сильнейший артиллерийский огонь японцев. За один только этот день на Высокую Гору упало несколько десятков 11-дюймовых снарядов, 300 6-дюймовых и свыше 1000 других {245} калибров. Причиненные разрушения были огромны, вся вершина горы была изрыта воронками разрывов.
В 5 ч. дня японцы ринулись в атаку. Им удалось захватить часть наших окопов, но упорный бой продолжался беспрерывно до полуночи. В конце концов неприятель был повсюду отброшен.
Утро следующего дня началось ураганом японских снарядов, обрушившихся снова на Высокую. Японцы снова стремительно атаковали и вскоре японский флаг был водружен на левой вершине горы. Комендант Высокой 5-го полка капитан Стемпневский 1-й быстро организовал контратаку и, после короткого боя, японцы и их флаг были сброшены. Однако, они снова пытались и неоднократно повторить атаку, и сила их всё нарастала и нарастала. Командир полка приказал капитану Стемпневскому держаться во что бы то ни стало, и, сняв с соседней дивизионной горы одну роту, отправил ее на Высокую.
Но японцы бросились на новый штурм и на этот раз им удалось занять наши окопы справа и слева от редута. Положение стало сразу угрожающим. Наши роты понесли большие потери, резерва больше не было. Командир полка решил личным присутствием поднять дух своих стрелков и отправился на гору. В это время ружейной пулей под ним была ранена лошадь, и многие увидели в этом дурное предзнаменование.
Прибыв на гору, командир полка собрал всех стрелков, что можно было собрать, усилил их нестроевыми и солдатами запасного батальона и с наступлением темноты направил их выбивать японцев.
Однако, эта контратака не имела успеха. Пришлось снова приводить в порядок перемешавшиеся роты. В это время подошла рота моряков и рота 5-го полка. Ночь была темная. Ружейный огонь тем не менее не смолкал, и пули свистали во всех направлениях. То и дело взрывались ручные гранаты, которыми японцы забрасывали наши окопы. Взлетали осветительные ракеты, рвались артиллерийские снаряды. Командир 5-го полка стал во главе {246} своих стрелков и моряков и повел их сам в штыки на японцев, засевших около редута.
В один из таких походов под командой лейтенанта барона Косинского в июле месяце "Боевой" в ночном бою был почти разорван пополам попавшей в середину борта торпедой. Мне пришлось руководить мерами подкрепления палубы при помощи находящихся, к счастью, на борту бревен, употреблявшихся при тралении для предохранения буртика, и при этом даже вмешаться в распоряжение командира, давшего, не оценив положения миноносца, ход машинам, что могло иметь последствием разрыв его на две части. Отдав приказание в машинное отделение застопорить машины, я побежал на мостик и {233} объяснил командиру, почему я отменил его приказание. К чести лейт. Косинского, он не только не обиделся на меня, но в своем рапорте приписал мне спасение миноносца и представил к боевой награде. В этих моих действиях мною руководила та же школа Елисеева, всегда поощрявшего инициативу подчиненных.
На этот раз отремонтировать "Боевой" не пришлось. Док понадобился минному заградителю "Амур" и нас вывели. А так как "Амур", в конце концов, был в доке разбит японскими снарядами с суши, то оказалось невозможным вывести его оттуда.
Но и не до того было! Эскадра готовилась к выходу в море, и Елисеев, поправившись от ран, вступил в командование отрядом, и с ним я перешел на "Выносливый" в качестве флаг-офицера.
По возвращении эскадры, после боя у Шантунга, в Порт-Артур, Елисеев в непродолжительном времени вынужден был снова слечь в госпиталь для удаления застрявшего возле сердца осколка, и оба отряда миноносцев были сведены под общую команду кап. 2 ранга Е. И. Криницкого, к которому я и перешел, так сказать, по наследству, флаг-офицером. Штабная служба на стоявшем на бочке учебном судне "Забияка" меня тяготила, и вскоре, с разрешения Криницкого, я подал рапорт о переводе меня на сухопутный фронт. Однако, командующий минной обороной Порт-Артура отказал в этом и перевел меня флаг-офицером в свой штаб на канонерскую лодку "Отважный", стоявшую на внешнем рейде и несшую охранную службу.
Единственным развлечением в этой новой должности были ночные походы на миноносцах, некоторые командиры которых, как например лейтенант А. И. Непенин, Лепко и др., нередко просили штаб командировать меня на поход, как штурмана, хорошо знающего берега Квантуна.
Целью этих ночных поисков было найти и атаковать японские вспомогательные суда, повадившиеся бомбардировать днем из бухты Луиза наши сухопутные позиции левого фланга крепости, а на ночь удалявшиеся в {234} Печилийский залив. Поиски эти, однако, успеха не имели, и нам ни разу не удалось найти их базу, на которой, по картинному выражению командира "Властного" лейт. Карцева они "ночевали", став на якорь и мирно склонившись на один борт.
Единственным результатом одного из походов был захват лейтенантом Лепко японской парусной шхуны, груженной пивом для армии. Эту шхуну я с призовой командой привел в Порт-Артур под обстрелом двух японских миноносцев, с которыми Лепко, прикрывая меня, вступил в бой. Придя на рейд, я прежде всего свез несколько ящиков пива в кают-компанию на "Отважный", за что призовой суд наложил на меня начет, что-то 12 рублей. Начет этот, однако, так и замотался, а свою призовую долю, примерно в таком же размере, я получил по возвращении в Россию.
А вот Командующий флотом В. А. Скрыдлов, бывший во Владивостоке, получил по закону за эту самую шхуну что-то около - 800 рублей! Такова горькая доля мичмана!
Начальник Обороны ген. Стессель и Комендант крепости ген. Смирнов настаивали, чтобы флот защитил фланг крепости от японских судов, безнаказанно бомбардировавших его из мертвых углов обстрела наших фортов в бухте Луиза. Особенно сильно стало сказываться это в ноябре, когда японцы повели отчаянные атаки с фронта на левый наш фланг.
С этой целью наши миноносцы поставили целый ряд минных банок в Печилийском заливе, но после гибели на минах крейсера "Хей-Иен" японцы стали проявлять сугубую осторожность. Неприкрытые огнем мины вытраливались, а к бухте Луиза японские корабли подходили в сопровождении тралящего каравана.
Особенно докучал нашим позициям крейсер "Сай-Иен", старый китайский броненосец, взятый японцами еще в Китайскую войну. Хотя небольшой размерами (2159 тонн) и с ходом всего около 15 узлов, он имел солидное вооружение (2 - 8-дюймовых; 1 - 6-дюймовая; 2 - 75 мм.). Положение нашего штаба становилось прямо невыносимым.
Обсуждая его с флагманским штурманом штаба {235} мичманом С. М. Поливановым, я высказал мысль, что, так как по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" отпускает обычно трали перед самым входом в бухту Луиза, то единственным шансом потопить его является постановка мин в глубине самой бухты. Для миноносца произвести такую операцию представлялось невозможным, т. к. несомненно на берегах узкого входа должны были быть расположены наблюдательные посты неприятеля. Даже если бы миноносцу и удалось войти в тесную бухту и поставить там мины, его присутствие там было бы обнаружено и внезапность постановки пропала, а значит, на другое же утро бухта была бы протралена. Только с более мелких судов можно было бы рассчитывать произвести такую постановку, и для этой цели наиболее подходящими представляются минные катера с "Победы" и "Пересвета"
Разработав совместно план такой постановки, мы доложили о нем адмиралу, который вполне его одобрил, получил согласие Командующего эскадрой К. А. Вирена на представление для этой цели указанных катеров и поручил Поливанову и мне привести его в исполнение. Так как Поливанов был старше меня по выпуску, то командование экспедицией было возложено на него.
Под личным нашим руководством катера были оборудованы деревянными салазками для спуска мин, которых оказалось возможным взять по три штуки на катер, сохраняя достаточную устойчивость на волне.
На мою долю выпало командование катером с "Победы", уже отличившимся под командой мичмана Дмитриева в ночной атаке на японский миноносец, и я быстро проникся любовью и уважением к его украшенной Георгиевскими крестами команде и молодцу-старшине катера.
В безлунную ночь с 16-го на 17-ое ноября (ст. ст.), приняв с вечера мины, мы вышли в море, пробираясь вдоль берега Ляотешаня, чтобы не напороться на дозорные японские миноносцы. Перед самым нашим выходом береговым прожекторам было отдано приказание, не прерывая освещение рейда, чтобы не привлечь этим внимания неприятеля, отнюдь не освещать до полуночи {236} прибрежную полосу, по которой пройдут наши катера. Несмотря на это, один из прожекторов у б. Белый Волк, не только дважды нащупал нас своим лучом, но даже некоторое время провожал им нас, словно желая убедиться, что это действительно те самые катера, о которых было сделано предупреждение. В морской крепости береговая оборона находилась почти всегда в руках армии, что нередко и приводило к подобным недоразумениям, благодаря сложности передачи приказаний в порядке подчиненности через ряд посредствующих инстанций. К счастью, не только ни один из наших фортов нас не обстрелял, но, по-видимому, наши бессильные проклятия не в меру усердному минеру, оперировавшему прожектором, какими-то таинственными путями долетали даже до японцев и они нас не заметили.
В маленькой, укрытой от волн и ветра бухточке у мыса Ляотешань, пришвартовавшись борт о борт, стали катера на якорь. Еще и еще раз повторяли мы план постановки. Произвести ее было решено около четырех часов утра, когда бдительность японских постов должна была быть наиболее ослабленной, и в то же время мы могли вернуться до света к Ляотешаню. Выйдя для этого около двух часов ночи к острову Мурчисон и точно по нему определившись, мы ложились на курс, ведущий прямо в проход в бухту Луиза. Впереди - Поливанов, за ним - я. По входе в бухту катер с "Пересвета" поворачивает на 8 румбов вправо и ставит свои мины с промежутками в 50 фут, и затем снова ворочает на 8 румбов вправо. Катер с "Победы" идя на левой раковине первого, начинает тогда свою постановку и, окончив ее, ложится в кильватер ему. Таким образом избегалась необходимость в каких либо сигналах или командах, могущих привлечь внимание неприятеля. В случае, если бы катера потеряли друг друга из виду, мы должны были возвращаться по способности на наше свидание у Ляотешаня.
Когда мы снялись с якоря, волна в Печилийском заливе стала увеличиваться. Ветер крепчал и катер то поднимало на гребень, то совершенно скрывало у подошв волн. При большой нагрузке на палубе {237} положение становилось не очень приятным. К счастью, вскоре о. Мурчисон прикрыл нас и, хорошо определившись, мы от него легли по волне, при чем боковая качка уменьшилась.
На фоне далеких прожекторов крепости выглянула довольно отчетливо полоса берега. На левом крамболе встал входной мысок в бухту. Волна под берегом слегка улеглась. Однако, никакого приметного пункта для точной проверки нашего места найти было нельзя. Когда, по моему исчислению, нам оставалось еще около 5 минут хода до намеченного места банки, катер с "Пересвета" повернул и качал постановку. Следуя его движению, произвел ее и катер с "Победы". На берегу никакого движения мы не заметили. Но когда мы отошли приблизительно на милю в море, на катере с "Победы" вдруг выкинуло из трубы факел. Очевидно, прибавляя ход, кочегар не в меру пошуровал в котле. В тот же момент на берегу вспыхнул прожектор и повел свой бледный ус по морю. Но мы уже вышли на волну и среди беляков он нас не нащупал.
Вернувшись в нашу бухточку, мы стали составлять рапорт о наших действиях, причем у нас вышло небольшое разногласие. По моему исчислению мы поставили банку у входа в бухту; по наблюдениям Поливанова - внутри ее. Так как точных наблюдений быть не могло, а Сергей Матвеевич был прекрасный штурман, то я уступил и подписал общий рапорт.
На рассвете мы благополучно вернулись в Порт-Артур.
Около полудня 17 ноября, при хорошей видимости, с Золотой Горы донесли, что японские суда, как обычно, приближаются к бухте Луиза. Поливанов тотчас же отправился на пост, чтобы лично наблюдать за результатами нашей ночной работы.
В 2 часа дня с Золотой Горы стали поступать по телефону на "Отважный" донесения: "Сай-Иен" подходит к бухте; "Сай-Иен" отпустил тралы; "Сай-Иен" входит в пролив; и, наконец, в 2 ч. 30 м. дня "Сай-Иен" взорвался и, еще через две минуты - "Сай-Иен" потонул.
{238} Вот как описывает этот эпизод официальное японское донесение: "Описание военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи" (стр. 80 и 81) "Сай-Иен" и "Кориу-Мару" вышли 30 ноября (н. ст.) от острова Мурчисон и, придя в б. Луиза, встретили там "Акачи", которая для стрельбы по берегу подошла к мысу С. Аббс и высадила на берег офицеров для наблюдения за падением снарядов. Держась в удобном для себя положении, лодка обстреливала батареи у Жда-ху-Тсиу и позиции полевых орудий; в 1 ч. 40 м. дня один неприятельский снаряд разорвался в воде близ лодки и разлетевшимися осколками было ранено два нижних чина".
"В это время "Сай-Иен" вместе с "Кориу-Мару" шел на помощь к "Акачи" и для передачи ей наблюдений о падении снарядов; вдруг в 2 ч. 24 м. дня, находясь на Норд-Вест-тень-Борд от мыса С. Аббс, с правого борта "Сай-Иен" близ передней кочегарки раздался грохот взрыва, сопровождавшийся сильным сотрясением судна. Капитан 2 р. Тадзима (командир "Сай-Иена" и начальник отряда судов, действовавших у б. Луиза. - Б. Д.), понял, что судно наткнулось на мину, немедленно приказал закрыть непроницаемые двери, дал знать о катастрофе прочим судам и, чтобы спасти судно от потопления, повернул носом к берегу. Однако вода сильно прибывала; не прошло и минуты после взрыва, как судно стало тонуть носом и предпринять для спасения ничего было нельзя. Видя это, кап. 2 р. Тадзима приказал экипажу покидать судно, спустить шлюпки и бросить в море плавающие предметы, на которых можно было бы держаться. Судно легло на правый борт и, спустя три минуты после взрыва, окончательно затонуло. Все принялись за спасение людей... Командир кап. 2 р. Тадзима, 38 офицеров и нижних чинов пропали без вести".
И флаг-капитан Штаба минной обороны кап. 2 р. Н. Г. Львов и офицеры "Отважного" уже поздравляли нас с успехом нашей постановки, когда Начальник минной обороны контр-адмирал Лощинский пригласил нас к себе для тщательного разбора дела. Видя, что в нашем рапорте место банки показано в самой бухте, а по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" затонул у {239} входа в нее, адмирал не мог, без всяких сомнений установить, что он погиб именно на наших минах. Ввиду этого он вызвал в штаб командира последнего миноносца, ставившего мины вблизи бухты, лейтенанта Степанова, банка которого была показана на карте мористее места гибели "Сай-Иена". Лейтенант Степанов не брался со своей стороны утверждать точности ее положения, т. к. определял его по исчислению, а при сильных приливоотливных течениях мины могло за прошедшее время сдвинуть так же с места.
Принимая во внимание, что "Сай-Иен" погиб приблизительно по средине между банкой Степанова и нашей, адмирал вышел из затруднительного положения с чисто Соломоновой мудростью.
В виду того, что лейтенант Степанов поставил почти в пять раз больше мин, чем мы, и потому, по теории вероятностей, выходило, что было в пять раз больше шансов, что "Сай-Иен" мог взорваться на его минах, Начальник минной обороны вынес такое решение: "Лейтенанта Степанова за потопление "Сай-Иена" представить к ордену Св. Георгия 4-й степени, а мичманов Поливанова и Дудорова за постановку мин в районе, занятом неприятелем, - к орденам Св. Владимира 4-й степени с производством в лейтенанты за отличие в делах против неприятеля. Всей команде катеров выдать знаки Военного Ордена очередных степеней".
Но самым главным результатом этой работы минной обороны явилось то, что с этого дня заход японских судов в б. Луиза прекратился и наши батареи левого фланга вздохнули свободнее.
Уже много лет я был эмигрантом в Америке, когда адмирал Номура был назначен японским послом в Соед. Штаты. Я и ранее нередко встречался с ним в Японии по должности морского агента, т. к., будучи адъютантом морского министра, он ведал сношениями с иностранными агентами. Но как-то ни разу не {240} пришлось спросить его о том, что он делал во время Русско-японской войны.
И вот в одном американском журнале появилась его биография. Оказалось, что он был в числе немногих офицеров, спасшихся с "Сай-Иена", и сам приписывал свое чудесное спасение лишь тому, что на нем был бинокль, лично пожалованный ему императором за отличное окончание Морского училища.
Случайно я упомянул об этом одному сослуживцу по заводу Хенди, на который я поступил в 1943 году для работы по обороне. Совершенно неожиданно для меня мой рассказ о нашей минной постановке почти 40 лет тому назад, вызвал сенсацию. Меня интервьюировали репортеры больших газет; дважды я повествовал о ней по радио на всю Америку; мои портреты печатались в прессе; я даже, ввиду получившейся рекламы заводу, получил на нем повышение по службе.
Конечно, причиной всей этой шумихи вокруг незначительного самого по себе факта потопления сорок лет тому назад небольшого старого японского корабля, была не моя личность, а лишь случайное совпадение того, что именно на нем находился тот самый Номура, который так предательски затягивал переговоры в то время, когда, подобно январю 1904 года, вопрос о войне уже твердо был решен японским правительством и шла подготовка удара флоту Соединенных Штатов в Перл-Харбор, по существу своему повторившего предательскую атаку на русский флот в Порт-Артуре без объявления войны, пример, которой не послужил на пользу тем, кто в свое время так безжалостно осуждали нас за то, что мы не смогли ее предотвратить, и втайне даже радовались успеху японцев.
Контр-адмирал
Б. П. Дудоров
{241}
ВЫСОКАЯ
Очертания горных высот особенно ясно и четко сохраняются в памяти. Проходят годы, но всё так же стоят перед глазами когда-то виденные горные вершины. Тому, кто бывал на Кавказе и в Крыму, не забыть ни снежной шапки Эльбруса, ни остроконечного Казбека, ни сурово-скалистого Ай-Петри.
Так и те, кто были в осажденном Артуре, не забыли, конечно, двугорбой вершины Высокой Горы. Не потому, что она поражала своей красотой и величественностью, не потому, что она радовала и веселила взор, - а потому, что слишком много переживаний, больших переживаний было связано с нею.
Впереди незаконченных долговременных сооружений Западного фронта крепости, - форта № 4, укрепления № 4 и форта № 5, в общем направлении к бухте Луиза возвышался горный массив. Как и в других местах Квантуна, здесь было то же, столь характерное нагромождение многочисленных сопок и тот же извилистый лабиринт горных склонов, небольших долин, горных троп и второстепенных дорог.
Не трудно было и заблудиться, но среди этих вершин сразу бросалась в глаза одна высота. Это была та гора Высокая (иностранцы ее называли Высотой 203 метра), - тактический ключ крепости, с вершины которой вся Артурская гавань со всеми ее портовыми сооружениями была видна, как на ладони. Лежала эта высота в одной версте к северо-западу от передовых люнетов укрепления № 4, и от вершины ее до Морского госпиталя на набережной Нового города в Артуре не было и трех верст. В плане крепостного строительства ее обошли, и не было сооружено на ней ни форта, ни редута. Лишь с весны, после начала военных действий приступили к ее укреплению.
{242} В сентябре, во время второго штурма крепости, японцы направили сюда свой главный удар. Им удалось было закрепиться на одной из ее вершин, но тем не менее 5-й полк с приданными ему ротами других полков и моряков, в тяжелых упорных боях, продолжавшихся несколько дней, отстоял Высокую и отбросил в конце концов японцев.
Быстро и как-то незаметно прошли и лето и осень. Теперь стояли холодные ноябрьские дни и ночи. Всё чаще и чаще подымался ветер или с моря или со стороны Маньчжурии. Темные тучи неслись низко над сопками, и снежные завирухи прерывали дождливые дни. По ночам вода начала замерзать, и на позициях, в окопах, было холодно.
Запасы продовольствия еще осенью заметно уменьшились. С 10 сентября мясной паек солдата на фронте был сокращен до 1/3 ф. конины, и то только два раза в неделю. Но и конины хватило не надолго. Лошадей надо было беречь: они были нужны, чтобы подвозить на позиции снаряды, патроны и проч. снабжение. На 14 ноября солонины, консервов и мяса оставалось только на одну выдачу. Отпуск консервов для войск был прекращен, и лишь больные и раненые получали по 1/2 банки в день в течение 5 дней недели и по 1/4 ф. конины в остальные два дня. Кривая болезней, в особенности цынги и дизентерии, непрестанно шла вверх. Много больных офицеров и солдат оставались в строю, на фронте, но и в госпиталях число их возрастало изо дня в день.
Над Старым и Новым городами Артура то и дело, грозно завывая, пролетали тяжелые снаряды или неслись по воздуху с глухим, нарастающим гулом огромные "паровозы" 11-дюймовых гаубиц (весом в 12 пудов). Они рвались, сотрясая землю и разрушая всё вокруг. Но на улицах города, несмотря на этот обстрел, там и сям стояли группами мирные жители, раненые и больные солдаты, женщины, дети, китайцы. Временами останавливались проходившие офицеры и матросы, и на лицах всех можно было прочесть одну и ту же тревогу, один и тот же волнующий вопрос: "устоит или не {243} устоит", - осилят ли японцы наших изнуренных защитников или 5-му полку удастся снова, как и два месяца тому назад, преградить дорогу врагу.
Лица всех были обращены в сторону Чайной долины. Так называли эту долину не из-за чая, который там, конечно, и не рос, а всего лишь из-за находившейся там чайной лавки одного из стрелковых полков. В глубине долины виднелась Высокая Гора, и казалось в те дни, что это была не обыкновенная маньчжурская сопка, а какой-то огнедышащий вулкан, где всё горело в артиллерийском огне японцев. Там непрерывно, одна за другой, взрывались шимозы, высоко вздымались столбы земли и камней, и вся вершина была окутана густым сизым дымом. Грозный грохот, не умолкая, доносился оттуда, и тоскливо-тревожно вторила ему в Артуре дрожь оконных стекол.
Между тем осадная армия генерала Ноги усиливалась. В самом начале ноября прибыла из Японии новая, 7-я пехотная дивизия. Артиллерия также непрестанно возрастала. Парк тяжелых 11-дюймовых гаубиц пополнялся новыми батареями. Японские орудия вели огонь непрерывно, днем и ночью, наши же отвечали теперь редко: надо было беречь снаряды.
После неудачных и кровопролитных трех штурмов, Ноги надеялся теперь, главным образом, на минные работы против русских фортов, но японское командование настойчиво торопило со взятием Порт-Артура. В ноябре последовал приказ немедленно штурмовать крепость и уничтожить остатки русской эскадры.
С 8 час. утра 13 ноября японцы усилили артиллерийский огонь, подготовляя штурм на восточном фронте, а в 12 часов взорвали бруствер форта № 2. Это было сигналом для всеобщей атаки. Вскоре отчаянный бой перешел в рукопашную схватку. Дрались чем попало - штыками, прикладами, саперными лопатами и просто камнями, и так продолжалось до позднего вечера. Японцы вводили в дело всё свежие и свежие войска, но наши части отбивали все атаки. Японцы были отброшены.
{244} В тот же день поздно вечером расположенную недалеко Курганную батарею атаковал отряд "Белых помочей" генерала Накамура. Этот отряд был составлен исключительно из отборных храбрейших солдат японской армии. Без единого выстрела ворвались они на батарею, но после ожесточенного боя их натиск был отбит. Они еще раз повторили атаку, но были опрокинуты и разбиты подоспевшими тремя десантными ротами моряков, ударившими прямо в штыки под командою доблестного лейтенанта Мисникова. Японцы в панике бежали, а раненому Накамуре едва удалось спастись.
После этой кровавой неудачи Ноги понял, что штурмовать снова на Восточном фронте безнадежно и решил перенести свой главный удар на Западный, дабы овладеть, наконец, Высокой Горой. Для нанесения удара первоначально была назначена 1-я пехотная дивизия и 5 батальонов других частей.
Осадная артиллерия на этом участке была усилена батареей 11-дюймовых (275 мм.) гаубиц, тремя батареями 100-миллиметровых полевых гаубиц и 3 батареями мортир.
Этот район крепостной обороны был 1-м отделом Западного фронта под начальством командира 5-го полка, имевшего в своем распоряжении около 3,5 тысяч штыков. Высокую Гору занимали 2-я, 4-я и 6-я роты 5-го полка и 4-я рота 15 стр. полка.
За два месяца, прошедших со времени сентябрьского штурма, укрепления Высокой были значительно усилены: окопы углублены, сделаны траверсы, блиндажи из железных балок, рельс, камня и бревен. На одной из вершин построен специальный редут со рвом в 2 метра глубиной, на другой - батарея 6-дюймовых морских орудий, окруженная рвами и окопами.
Но накануне штурма японские параллели стояли всего в 150-200 шагах от наших окопов.
14 ноября рано утром начался сильнейший артиллерийский огонь японцев. За один только этот день на Высокую Гору упало несколько десятков 11-дюймовых снарядов, 300 6-дюймовых и свыше 1000 других {245} калибров. Причиненные разрушения были огромны, вся вершина горы была изрыта воронками разрывов.
В 5 ч. дня японцы ринулись в атаку. Им удалось захватить часть наших окопов, но упорный бой продолжался беспрерывно до полуночи. В конце концов неприятель был повсюду отброшен.
Утро следующего дня началось ураганом японских снарядов, обрушившихся снова на Высокую. Японцы снова стремительно атаковали и вскоре японский флаг был водружен на левой вершине горы. Комендант Высокой 5-го полка капитан Стемпневский 1-й быстро организовал контратаку и, после короткого боя, японцы и их флаг были сброшены. Однако, они снова пытались и неоднократно повторить атаку, и сила их всё нарастала и нарастала. Командир полка приказал капитану Стемпневскому держаться во что бы то ни стало, и, сняв с соседней дивизионной горы одну роту, отправил ее на Высокую.
Но японцы бросились на новый штурм и на этот раз им удалось занять наши окопы справа и слева от редута. Положение стало сразу угрожающим. Наши роты понесли большие потери, резерва больше не было. Командир полка решил личным присутствием поднять дух своих стрелков и отправился на гору. В это время ружейной пулей под ним была ранена лошадь, и многие увидели в этом дурное предзнаменование.
Прибыв на гору, командир полка собрал всех стрелков, что можно было собрать, усилил их нестроевыми и солдатами запасного батальона и с наступлением темноты направил их выбивать японцев.
Однако, эта контратака не имела успеха. Пришлось снова приводить в порядок перемешавшиеся роты. В это время подошла рота моряков и рота 5-го полка. Ночь была темная. Ружейный огонь тем не менее не смолкал, и пули свистали во всех направлениях. То и дело взрывались ручные гранаты, которыми японцы забрасывали наши окопы. Взлетали осветительные ракеты, рвались артиллерийские снаряды. Командир 5-го полка стал во главе {246} своих стрелков и моряков и повел их сам в штыки на японцев, засевших около редута.