Страница:
Такая готовность всегда вызывает большое напряжение в судовой жизни. Приходится быть начеку, зная, что каждую минуту может быть сигнал адмирала:
"Приготовиться сняться с якоря", а через 4 часа после сигнала все корабли будут уже на ходу. Само собою разумеется, что при таких условиях люди с судов могли посылаться на берег только по самым неотложным служебным делам, а отнюдь не для прогулки.
8 февраля перед заходом солнца адмирал поднял сигнал: "Приготовиться к походу к 6 часам утра". Этому походу не суждено было состояться. Сейчас, вспоминая задним числом всё случившееся, остается пожалеть, {52} что адмирал отложил выход в море до утра, а не снялся с якоря вечером. Тогда японские миноносцы никого не нашли бы на Артурском рейде, а утром японская эскадра могла неожиданно встретить в море нашу, вышедшую в полном составе всех броненосцев и крейсеров. Война началась бы совсем иначе. Весьма вероятно, что она иначе и окончилась бы.
Утром в этот день в Артур прибыл из Чифу тамошний японский консул, чтобы забрать последних, оставшихся в городе японцев. Вскоре пароход, вся палуба которого была заполнена подданными страны Восходящего Солнца, прошел мимо нашей эскадры. Нет никакого сомнения, что на пароходе этом были японские морские офицеры, точно по пеленгам определившие якорное место каждого из наших судов, стоявших на рейде. Миноносцы, посланные ночью в атаку, могли иметь для руководства точную диспозицию нашей эскадры.
Можно сказать, что мы тогда, что называется, "лапти плели" в деле сохранения военных тайн. Казалось бы: как можно было выпускать из своего порта такой пароход накануне войны. Но не надо забывать, что тогдашнее наше начальство было еще под гипнозом указаний:
"Избегать осложнений с Японией", "Не бряцать оружием".
Около полудня пишущий эти строки был послан с каким-то поручением на берег. На набережной около дома командира порта стояло несколько офицеров с эскадры. Они выглядели чем-то озабоченными.
- Японцы отозвали своего посланника из Петербурга. Дипломатические сношения прерваны, - сообщили они мне.
- Но ведь это значит война!
- Дипломатическая часть штаба наместника разъясняет, что разрыв сношений еще не есть объявление войны. Вот с Болгарией, например, они говорят, сношения у нас были прерваны, а разве мы с ней воевали?..
- Так-то оно так, но всё-таки там была Болгария, а здесь - Япония. А это - разница. Но почему же они такое важное известие не объявили сейчас же {53} сигналом по эскадре? Довольно странно, что мы здесь такие вещи узнаем из частных разговоров.
- В штабе сказали - появится завтра утром в газете "Новый край". Ведь сегодня газета не выходит.
К нашей группе подходит запыхавшись знакомая дама, супруга старшего офицера одного из броненосцев. По выражению ее лица и по походке видно, как тяжело переживаются эти часы неопределенности офицерскими семьями в Артуре.
- Я не могу понять, что сейчас происходит, - говорит она, - на эскадре все говорят: война, война, а я живу на квартире воинского начальника и он сказал мне: "Поверьте, сударыня, если бы что-нибудь подобное было, война или мобилизация, я бы первый об этом узнал и вам сообщил".
На шлюпке с флагманского корабля прибыл офицер. Он был послан передать приказание всем, находящимся на берегу, немедленно возвращаться на свои суда. "Был поднят сигнал - прекратить сообщение с берегом в 3 часа. Вероятно, в море уходим", - сообщил он.
Все поспешили на шлюпки. Ночь наступила безлунная, но ясная. Ветра почти не было и слегка подмораживало. С вечера сильно трещали китайцы на полуострове Тигровый хвост, на побережье против стоянки эскадры. Они, вероятно, справляли там какой-нибудь праздник и отгоняли своими хлопушками, громкими, как револьверные выстрелы, злых духов от своих жилищ.
- Вот, точно такая же музыка началась вечером в Таку перед тем, как форты по нашим судам огонь открыли, - мрачно заметил, слушая китайскую трескотню, участник ночного боя на реке Пейхо. - Было это что-то в роде сигнализации. Знали, бестии, что стрельба будет.
Когда солнце скрылось за громадой мрачного Ляо-ти-шана, зажегся, как всегда, входный артурский маяк. Маячная часть действовала по правилам мирного времени. Но на этот раз маяк был зажжен, как бы нарочно для того, чтобы атакующий неприятель мог легче ориентироваться ночью.
С наступлением темноты два дежурных крейсера {54} начали освещать горизонт прожекторами. С заходом солнца сигнальные рожки на всех судах проиграли сигнал: "Приготовиться отразить минную атаку". По этой тревоге все орудия были заряжены боевыми зарядами. Затем половинное число прислуги было оставлено у орудий. Другая половина должна была сменить первую среди ночи. Эта боевая вахта была готова открыть огонь во всякий момент. Два миноносца были посланы в море, в дозор на всю ночь. Их обязанность была: крейсировать в нескольких милях от стоянки эскадры и давать тревожные сигналы в случае появления подозрительных судов.
Многое можно сказать сейчас относительно действительности, или вернее - недействительности таких мер охраны эскадры от минной атаки. Всё организовано было по шаблону маневров мирного времени. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что два миноносца на обширном пространстве моря должны были являться чем-то в роде иголки, затерявшейся в стоге сена.
Но начальник эскадры и не располагал в этот вечер достаточным количеством мелких минных судов. Хотя это может показаться странным и невероятным, но значительная часть миноносцев, выполняя преподанную министром финансов программу экономии, оставалась еще в состоянии пресловутого "вооруженного резерва" и начала кампанию, присоединившись к эскадре, уже после начала войны.
За несколько минут до полуночи, среди тишины, вдруг гулко прокатился орудийный выстрел. Слышно было, как гудит в воздухе снаряд. Прошло несколько секунд. Затем другой, третий выстрел. Стреляли не часто, как будто не видя определенной цели. Кто стрелял и по кому - определить было невозможно. Но тут вдруг, точно что-то толкнулось в подводную часть нашего крейсера. Это не был звук орудийного выстрела. Тем, кто плавал на судах учебно-минного отряда этот звук был хорошо знаком. Как будто кто-то уронил грузный поднос с посудой. Это был подводный минный взрыв.
Стрельба иногда замолкала секунд на 10, на 15, потом опять начиналась. Чувствовалось, что цель по {55} временам не видна.
Так продолжалось с четверть часа. Затем всё стихло. В это время флагманский броненосец "Петропавловск" вдруг поднял лучи своих прожекторов к небу, что при обыкновенных практических занятиях обозначало: "Перестать светить прожекторами". Точно на обычном учении, это было исполнено. Эскадра погрузилась в темноту. Что же это значит? Неужели это было ученье? Но ведь орудия-то заряжены по-боевому. А как же понять те минные взрывы, которые мы слышали где-то по соседству.
Недоумение продолжалось недолго. Мимо нас промчался полным ходом паровой катер с "Петропавловска" и офицер с него крикнул нам голосом, полным тревоги и нервного возбуждения: "Посылайте все шлюпки на "Цесаревич" спасать людей. "Цесаревич" тонет".
В этот момент мы увидели "Цесаревич", шедший к берегу под своей машиной. Он лежал на боку. Казалось, еще момент и он опрокинется. Его зеленая подводная часть с правого борта, обычно скрытая, теперь высоко поднялась и ярко горела, освещаемая лучами прожекторов, шедшего за броненосцем вплотную крейсера "Аскольд".
Этот вид нашего лучшего корабля, тяжело раненого, наглядно показал всем, что случилось что-то ужасное, непоправимое. Сразу же мелькнула мысль: "Как же мы будем его чинить, когда сухой док для броненосцев только начат постройкой в Порт-Артуре?"
В этот момент с другой стороны нашего корабля появилась темная масса броненосца "Ретвизан". Его нос совсем зарылся в воду. Ни одного огонька на судне. Он медленно шел к мелководью. Вид этой тонущей громады производил жуткое, гнетущее впечатление. Оба броненосца, только что пришедшие на Восток, наиболее современные единицы нашего флота, оказались выведенными из строя в первые же минуты войны. Крейсер "Паллада" был также подорван миной в эту ночь, но с нашего крейсера мы "Паллады" не видели.
- "Идти в дозор" - сделан был нам сигнал с "Петропавловска". Плавно заработали наши машины. Около орудий стояли комендоры-наводчики и напряженно {56} всматривались в темноту. Эскадра наша осталась позади, и позади остались только что пережитые нами тревожные моменты. Началась напряженная, но вносящая своей регулярностью спокойствие и уверенность в своих силах служба военного времени. Пришел конец всем сомнениям и неопределенностям.
Нас охватил простор моря. На востоке небо стало слегка молочным перед восходом луны, и звезды потускнели. Темной ясной чертой выявился горизонт. Видно было далеко. Никаких признаков неприятеля, хотя чувствовалось, что он может быть где-нибудь неподалеку. Но этот враг - миноносцы - для крейсера не страшен, когда он на ходу в море. Наоборот, крейсер является в такую ясную ночь грозой для миноносцев.
Около штурманской рубки собралось два-три офицера. Они обменивались мыслями о только что пережитом.
- Эх, будь наша эскадра на ходу сегодня ночью! Ничего японцам не удалось бы взорвать, - говорит один.
- А как ты думаешь, сколько времени эта война будет продолжаться?
- Затяжная война будет. Месяцев на шесть, пожалуй.
Никто из нас не предполагал в эту ночь, что война эта затянется на полтора года, что закончится она таким миром, как Портсмутский, и так называемой "первой революцией", и что последствия этой войны будут чувствоваться русским народом в течение, быть может, столетий.
Контр-адмирал
Д. В. Никитин (Фокагитов)
{57}
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Часу в одиннадцатом ночи с 26 на 27 января я отправился из своей квартиры в порт, чтобы на китайской шампуньке переправиться на "Стерегущий", стоявший у Тигрового хвоста. Прошел я мимо Морского собрания, где в тот день, как всегда, обедал в 7-8 часов вечера. Никакого оживления я там не заметил.
Клевета, с первых дней войны распространявшаяся по всей России о том, что в ночь начала войны офицеры флота были на балу, по случаю именин адмиральши Старк и потому-де прозевали минную атаку японцев, особенно махровым цветом зацвела вновь, почти через полвека, в советском романе "Порт-Артур". Автор этого романа, г-н Степанов, утверждает даже, будто бы бал происходил в Морском собрании и сам Наместник открыл бал с адмиральшей Старк.
У адмирала Старка на дому были именины дочери и кое-кто из молодых офицеров там был в тот день. С вечера же сообщение с берегом эскадры, стоявшей на внешнем рейде, было прервано по сигналу флагмана. Все офицеры были на своих судах. Сам адмирал Старк находился на своем флагманском корабле "Петропавловск". Все мы это точно знали тогда и не сомневаемся в этом теперь, через полстолетия.
Капитан I ранга, а тогда мичман, С. Н. Власьев, в ту ночь, тотчас же после атаки японских миноносцев, был послан с минного транспорта "Енисей" на катере на внешний рейд. Он был на "Петропавловске", лично видел адм. Старка и лично получил от него приказание.
Во всяком случае, я сам видел, проходя мимо Морского собрания в одиннадцатом часу ночи, что никакого бала там не было. Да как бы я и без того мог этого {58} не знать, если по два раза в день бывал там - к завтраку и обеду?
Кроме того, в Морском собрании, помещавшемся в одноэтажном доме, был всего один небольшой зал, где стояли три стола, за каждым из которых могли усесться человек 8-10. Фантазия Степанова безгранична. Это тем более печально, что в его романе действительно имеется столько мелочей артурской жизни и такая осведомленность о бесконечных сплетнях того времени, сохранившихся в памяти артурцев до сего дня, что для него, как несомненного участника Порт-Артурской эпопеи, не было надобности выдумывать факты.
В Париже, на одном из обедов уцелевших защитников говорили, что Степанов в период осады был еще мальчиком, много наслышался, много видел, но всё перепутал (На днях в Париже появилась в продаже книга ген.-майора А. Сорокина "Оборона Порт-Артура", издание 1952 года, Москва. Она изобилует документальным материалом. Сорокин также категорически опровергает клевету о бале, недавно воскрешенную и раздутую г-ном Степановым в романе "Порт-Артур".).
На шлюпочной пристани, когда я садился в шам-пуньку, стоявший на набережной матрос с нашего миноносца попросил меня взять и его на шампуньку. Стоя вдвоем на маленькой плоскодонной китайской шлюпке,, мы отвалили от портовой стенки и направились к Тигровому Хвосту, пересекая вход в гавань.
На китайских шампуньках и гребец, действующий одним веслом, опущенным с кормы в воду, и пассажиры передвигаются стоя, всё время перебирая ногами в такт с движениями юлящего в воде весла китайца-лодочника. На шампуньке стоя можно выходить в открытое море даже в свежую погоду.
Ночь была темная, морозная, но видимость ясная. Море спокойное.
Когда мы были уже на середине пути, в открывшемся нашему взору проходе из гавани на внешний рейд я услышал редкую стрельбу и увидел далеко в море вспышки беспорядочных артиллерийских выстрелов. Я думал, что это ночная учебная стрельба.
{59} Ехавший со мной на шампуньке матрос, как оказалось, лучше меня знавший войну, сказал мне:
- Так и на войне бывает, ваше благородие!
- А ты это откуда знаешь? - спросил я его.
- Я был под Таку (боксерское восстание в Китае), когда мы его брали, ответил матрос.
Минут через десять, в беседах о боях под Таку, мы подошли к Тигровому Хвосту, пройдя мимо десятка миноносцев, стоявших бок о бок друг к другу. Было тихо, видимо команды спали.
Когда мы прибыли на наш миноносец, на нем собирали машину, готовясь к утру в поход с эскадрой. Командира и двух офицеров не было, инженер-механик Анастасов работал в машине; оставался на палубе один дежурный мичман Кудревич.
В маленькой кают-компании миноносца, служившей нам и общей столовой и общей гостиной и... общей спальной, - было пусто. Кудревич что-то делал наверху, говорить было не с кем, я улегся на свою койку и тотчас задремал.
Вдруг слышу страшный крик:
- Кудревич, Кудревич, скорей посылай за командиром, японцы взорвали...
Я вскочил с койки. На трапе, ведущем в кают-компанию, флаг-офицер с "Петропавловска" с волнением рассказывал мичману Кудревичу, что японцы подорвали несколько наших судов, которые терпят бедствие на рейде.
Флаг-офицер привез от адмирала приказание всем миноносцам немедленно выйти на внешний рейд к эскадре.
Мы вышли на палубу миноносца, сошли по сходне на Тигровый Хвост, и с его плоского берега, обращенного к открытому морю, увидели массу движущихся огней справа и слева от входа в гавань. Многоголосые командные крики были ясно нам слышны. Это, освещенные всеми огнями наши лучшие броненосцы "Ретвизан" и "Цесаревич", медленно двигались к берегу под большим креном, чтобы приткнуться к нему и не затонуть.
{60} На соседних миноносцах, стоявших бок о бок с нами, началась суета, приготовление к выходу в море и спешная разводка паров. На "Стерегущем" же машина еще не была собрана, мы не могли выйти немедленно. Послали на берег за командиром. И всё время с кучкой собравшихся офицеров и матросов наблюдали за рейдом. Постепенно стало выясняться, что оба броненосца уже уткнулись в береговую мель в самом проходе.
Вскоре начали подходить к нам рабочие с Невского завода, сборные мастерские которого находились на Тигровом Хвосте. Все обменивались короткими замечаниями, видимо глубоко потрясенные происшедшим.
Кто-то принес известие, что подорван и крейсер I ранга "Паллада", но его нельзя различить в темноте, так как он придвинулся к берегу справа от Тигрового Хвоста и встал на отдаленную от берега отмель.
Итак, для главных сил Тихоокеанской эскадры русско-японская война началась минной атакой на внешнем рейде Порт-Артура около 11 часов в ночь с 26-го на 27-ое января.
В два часа ночи, стоя на Тигровом Хвосте, мы увидели, что три ракеты взвились на Золотой Горе. Это официально началась русско-японская война и для крепости Порт-Артур.
Морской врач
Я. И. Кефели
{61}
НА "ДЖИГИТЕ"
С рассветом 26-го января 1904 года клипер "Джигит" подходил к Порт-Артуру. Мы были вызваны из Шанхая, вследствие натянутых отношений с Японией, готовых ежедневно порваться, и вместо интересного парусного плавания с учениками квартирмейстерами на Филиппинские острова, в Австралию и Новую Зеландию, мы шли с заряженными орудиями, полным ходом в Порт-Артур. Кажется, за всё свое существование старичок "Джигит" не развивал такого большого хода. Войдя на внешний рейд, мы стали на якорь. Вся наша эскадра, перекрашенная из белого в (темно-серый) шаровой цвет, стояла мористее нас; ближе к берегу броненосцы с "Цесаревичем" и "Ретвизаном" концевыми, мористее крейсера. С подъемом флага командир отправился на "Петропавловск", являться адмиралу Старку. Возвратясь, он пригласил офицеров в свое помещение и сообщил, что наши отношения с Японией настолько натянуты, что вся эскадра находится в полной боевой готовности и съезд на берег, как и сообщения между судами, запрещены. К этому он прибавил, что накануне приходил японский пароход, забравший всех японцев.
Весь день прошел в томительном ожидании событий и полной неизвестности из-за отсутствия сообщения с берегом. С заходом солнца несколько миноносцев вышли из порта и направились в открытое море.
В 9 час. вечера подошел к нам паровой катер с "Паллады" с предписанием мне от адмирала явиться к командиру крейсера "Паллада" капитану I ранга Коссовичу, брату моей матери. На этом крейсере я проплавал два года и поэтому он был для меня родным. После такого тоскливого дня, было особенно приятно повидаться со своими соплавателями и узнать от них более подробно о последних событиях.
{62} На рейде было темно и мрачно. В ожидании учебной минной атаки, корабли стояли с задраенными иллюминаторами, без огней, и лишь прожектора, направленные в открытое море, искали возможного врага. Когда я поднялся на "Палладу", командир сразу попросил меня к себе и сказал, что он вызвал меня для передачи мне распоряжений относительно принадлежавшего ему совместно с моей матерью имения, т. к. с рассветом крейсеру приказано идти под парламентерским флагом в Иокогаму за нашим посланником бароном Розеном. На это я спросил его: "Раз под парламентерским флагом, значит, война уже началась, причем же тогда учебная минная атака?"
Он пожал плечами, обнял меня перекрестил и я пошел в кают-компанию. Там меня ждали мои соплаватели. Все были в повышенном настроении, и конечно, весь разговор велся об их будущем походе. Понемногу офицеры разошлись по каютам и со мною оставались лейтенанты Стевен, Стааль и мичман барон Фиттингоф. Пожелав в начале двенадцатого часа моим друзьям счастливого плавания, я отвалил на паровом катере на "Джигит". Была темная ночь, всё небо было окутано облаками, стоял легкий мороз и только лучи прожекторов пронизывали туманную даль, нащупывая наши миноносцы. Не доходя до "Джигита", я услышал стрельбу. Казалось, учебная минная атака началась. Однако, свист снарядов и разрывы их кругом катера, заставили меня сразу изменить свое предположение.
Подойдя к "Джигиту", я взбежал на мостик и увидел удручающую картину: стреляли все суда по всем направлениям, "Цесаревич" весь освещенный, стоял сильно накренившись. В это время я разобрал с "Петропавловска" сигнал: "Джигиту" подойти к "Палладе" для оказания помощи". Тяжело было сознавать, что надо идти спасать тех, с которыми я минут пять до этого так мирно разговаривал. В это время осветилась "Паллада" и, накренившись, медленно пошла к берегу. За ней шел "Ретвизан" и вскоре двинулся "Цесаревич". Сердце сжималось, когда эти три искалеченных корабля проходили малым ходом мимо "Джигита".
Беспорядочная стрельба вскоре прекратилась и всё {63} реже раздавались отдельные выстрелы нервничавших комендоров. Вся ночь прошла в ожидании новых атак, но таковых больше не было.
В восемь часов утра 27 января я вступил на вахту и через десять минут сигнальщик мне доложил о появившихся на горизонте дымках, вскоре превратившихся в силуэты судов японской эскадры. Через полчаса морской бой начался.
Капитан I ранга
Б. И. Бок
{65}
ОПОЗДАВШАЯ ТЕЛЕГРАММА
Великие события часто имеют ничтожные причины.
На склоне жизни я хочу рассказать о важнейшем факте большого политического значения, вряд ли известном теперь кому-нибудь, кроме меня. Дело идет о непосредственной причине возникновения русско-японской войны 1904-1905 годов.
С осени 1903 года я плавал на эскадренных миноносцах Тихоокеанской эскадры. На берегу у меня была казенная квартира - отдельный китайский домик с маленьким двором, как раз против "Этажерки", между дворцом наместника и Морским собранием.
Как на самого младшего из врачей квантунского флотского экипажа, на меня была возложена обязанность осматривать еженедельно дворцовую команду наместника, состоявшую из 40 человек матросов, солдат и казаков. Наместник был старый холостяк, и женской прислуги у него не было, а домочадцами и завсегдатаями его дома были старые соплаватели: санитарный инспектор морского управления д-р Ястребов, подполковник корпуса флотских штурманов Престин, адъютант капитан 2 р. Ульянов и некоторые другие.
Я знал хорошо всех домочадцев и прислугу дворца, и Наместник знал меня.
В середине 1903 года в Порт-Артур приехал из Петербурга только что окончивший восточный факультет Петербургского университета молодой дипломат Николай Сергеевич Мулюкин на должность при дипломатической канцелярии наместника.
С Н. С. Мулюкиным я был знаком еще с Петербурга: в бытность нашу студентами мы вместе танцевали на вечерах в семье вице-директора департамента министерства народного просвещения Талантова.
{66} Свободных квартир в Порт-Артуре не было, а особенно поблизости от дворца наместника, и город был переполнен приезжими. Я предложил Мулюкину поселиться у меня и быть моим гостем. Мулюкин оказался человеком очень хозяйственным, он взял в оборот моих слуг: маньчжура Hay-Ли и вестового Семенова. Я с удовольствием приходил ежедневно пить послеобеденный чай за прекрасно убранным столом с фруктами и печеньем. Мы подружились с Мулюкиным.
Вся дипломатическая канцелярия наместника завтракала и обедала в Морском собрании. Там же столовался и я. Завтракающих было не много. Офицеры флота столовались на своих кораблях. За завтраком группа человек в десять садилась, обычно, за один большой стол, ведя общий разговор. Посторонних почти не бывало.
Дипломатические и военные тайны в то время не очень соблюдались. В результате этих встреч почти все мы были в курсе важнейших перипетий военно-дипломатического характера. В более подробные детали дипломатической переписки был посвящен я один, благодаря Мулюкину.
Насколько сохранилось в моей памяти, в последние две недели перед войной, в области дипломатии вопрос с Японией стоял так:
1. Япония соглашалась на уступки России Северной Кореи, а Россия соглашалась на уступку Японии южной ее части.
2. Неразрешенным был только спор с средней части Кореи со столицей Сеулом. Не помню существа предложений той и другой стороны о спорной зоне Кореи.
3. Во всяком случае было ясно, что и мы и японцы усиленно готовимся к предстоящему столкновению.
В последнюю неделю перед войной позакрывались почти все японские лавочки и парикмахерские, а в последние дни стали эвакуироваться японские публичные дома. Японские девицы, "мусме", построенные парами, как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя всеобщее внимание.
{67} Война началась ночной минной атакой на рейд Порт-Артура в ночь с 26 на 27 января старого стиля, а в начале двадцатых чисел января, т. е. за два-три дня до этого, Мулюкин с радостью сообщил мне, что только что получена телеграмма из Петербурга: наместнику предлагается возобновить, во что бы то ни стало, переговоры с Японией и согласиться на ее предложения.
Он только что расшифровал эту телеграмму и зашифровал распоряжение наместника посланнику в Токио немедленно возобновить переговоры, фактически прерванные, так как русские на последнее предложение японцев долго не отвечали.
В своих воспоминаниях граф Витте указывает, что на одном из придворных балов, за несколько дней до войны, к нему подошел японский посол и, указав на крайне опасное положение, создавшееся пренебрежительным отношением нашего правительства к примирительным шагам со стороны его родины, просил С. Ю. Витте, во имя взаимной между ними дружбы, в интересах мира, сделать возможное для полюбовного соглашения.
В тот же день, т. е. около 24-25 января, когда я услышал о вышеупомянутой телеграмме, вечером я вновь увидел Мулюкина. Он с грустью и тревогой сообщил мне, что телеграмма нашему посланнику в Токио не могла быть послана. Порт-артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому что Нагасаки не отвечает. Повидимому, телеграфное сообщение с Японией прервано (Мне казалось, что, кроме меня, уже никого не осталось в живых, кто мог бы знать об опоздавшей телеграмме. Но вот я могу привести выписку, подтверждающую косвенно это печальное событие; Письмо контр-адмирала Д. В. Никитина к инженер-механику кап. 1 р. кн. В. П. Орлову-Диаборскому от 3 мая 1949 года:
"Приготовиться сняться с якоря", а через 4 часа после сигнала все корабли будут уже на ходу. Само собою разумеется, что при таких условиях люди с судов могли посылаться на берег только по самым неотложным служебным делам, а отнюдь не для прогулки.
8 февраля перед заходом солнца адмирал поднял сигнал: "Приготовиться к походу к 6 часам утра". Этому походу не суждено было состояться. Сейчас, вспоминая задним числом всё случившееся, остается пожалеть, {52} что адмирал отложил выход в море до утра, а не снялся с якоря вечером. Тогда японские миноносцы никого не нашли бы на Артурском рейде, а утром японская эскадра могла неожиданно встретить в море нашу, вышедшую в полном составе всех броненосцев и крейсеров. Война началась бы совсем иначе. Весьма вероятно, что она иначе и окончилась бы.
Утром в этот день в Артур прибыл из Чифу тамошний японский консул, чтобы забрать последних, оставшихся в городе японцев. Вскоре пароход, вся палуба которого была заполнена подданными страны Восходящего Солнца, прошел мимо нашей эскадры. Нет никакого сомнения, что на пароходе этом были японские морские офицеры, точно по пеленгам определившие якорное место каждого из наших судов, стоявших на рейде. Миноносцы, посланные ночью в атаку, могли иметь для руководства точную диспозицию нашей эскадры.
Можно сказать, что мы тогда, что называется, "лапти плели" в деле сохранения военных тайн. Казалось бы: как можно было выпускать из своего порта такой пароход накануне войны. Но не надо забывать, что тогдашнее наше начальство было еще под гипнозом указаний:
"Избегать осложнений с Японией", "Не бряцать оружием".
Около полудня пишущий эти строки был послан с каким-то поручением на берег. На набережной около дома командира порта стояло несколько офицеров с эскадры. Они выглядели чем-то озабоченными.
- Японцы отозвали своего посланника из Петербурга. Дипломатические сношения прерваны, - сообщили они мне.
- Но ведь это значит война!
- Дипломатическая часть штаба наместника разъясняет, что разрыв сношений еще не есть объявление войны. Вот с Болгарией, например, они говорят, сношения у нас были прерваны, а разве мы с ней воевали?..
- Так-то оно так, но всё-таки там была Болгария, а здесь - Япония. А это - разница. Но почему же они такое важное известие не объявили сейчас же {53} сигналом по эскадре? Довольно странно, что мы здесь такие вещи узнаем из частных разговоров.
- В штабе сказали - появится завтра утром в газете "Новый край". Ведь сегодня газета не выходит.
К нашей группе подходит запыхавшись знакомая дама, супруга старшего офицера одного из броненосцев. По выражению ее лица и по походке видно, как тяжело переживаются эти часы неопределенности офицерскими семьями в Артуре.
- Я не могу понять, что сейчас происходит, - говорит она, - на эскадре все говорят: война, война, а я живу на квартире воинского начальника и он сказал мне: "Поверьте, сударыня, если бы что-нибудь подобное было, война или мобилизация, я бы первый об этом узнал и вам сообщил".
На шлюпке с флагманского корабля прибыл офицер. Он был послан передать приказание всем, находящимся на берегу, немедленно возвращаться на свои суда. "Был поднят сигнал - прекратить сообщение с берегом в 3 часа. Вероятно, в море уходим", - сообщил он.
Все поспешили на шлюпки. Ночь наступила безлунная, но ясная. Ветра почти не было и слегка подмораживало. С вечера сильно трещали китайцы на полуострове Тигровый хвост, на побережье против стоянки эскадры. Они, вероятно, справляли там какой-нибудь праздник и отгоняли своими хлопушками, громкими, как револьверные выстрелы, злых духов от своих жилищ.
- Вот, точно такая же музыка началась вечером в Таку перед тем, как форты по нашим судам огонь открыли, - мрачно заметил, слушая китайскую трескотню, участник ночного боя на реке Пейхо. - Было это что-то в роде сигнализации. Знали, бестии, что стрельба будет.
Когда солнце скрылось за громадой мрачного Ляо-ти-шана, зажегся, как всегда, входный артурский маяк. Маячная часть действовала по правилам мирного времени. Но на этот раз маяк был зажжен, как бы нарочно для того, чтобы атакующий неприятель мог легче ориентироваться ночью.
С наступлением темноты два дежурных крейсера {54} начали освещать горизонт прожекторами. С заходом солнца сигнальные рожки на всех судах проиграли сигнал: "Приготовиться отразить минную атаку". По этой тревоге все орудия были заряжены боевыми зарядами. Затем половинное число прислуги было оставлено у орудий. Другая половина должна была сменить первую среди ночи. Эта боевая вахта была готова открыть огонь во всякий момент. Два миноносца были посланы в море, в дозор на всю ночь. Их обязанность была: крейсировать в нескольких милях от стоянки эскадры и давать тревожные сигналы в случае появления подозрительных судов.
Многое можно сказать сейчас относительно действительности, или вернее - недействительности таких мер охраны эскадры от минной атаки. Всё организовано было по шаблону маневров мирного времени. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что два миноносца на обширном пространстве моря должны были являться чем-то в роде иголки, затерявшейся в стоге сена.
Но начальник эскадры и не располагал в этот вечер достаточным количеством мелких минных судов. Хотя это может показаться странным и невероятным, но значительная часть миноносцев, выполняя преподанную министром финансов программу экономии, оставалась еще в состоянии пресловутого "вооруженного резерва" и начала кампанию, присоединившись к эскадре, уже после начала войны.
За несколько минут до полуночи, среди тишины, вдруг гулко прокатился орудийный выстрел. Слышно было, как гудит в воздухе снаряд. Прошло несколько секунд. Затем другой, третий выстрел. Стреляли не часто, как будто не видя определенной цели. Кто стрелял и по кому - определить было невозможно. Но тут вдруг, точно что-то толкнулось в подводную часть нашего крейсера. Это не был звук орудийного выстрела. Тем, кто плавал на судах учебно-минного отряда этот звук был хорошо знаком. Как будто кто-то уронил грузный поднос с посудой. Это был подводный минный взрыв.
Стрельба иногда замолкала секунд на 10, на 15, потом опять начиналась. Чувствовалось, что цель по {55} временам не видна.
Так продолжалось с четверть часа. Затем всё стихло. В это время флагманский броненосец "Петропавловск" вдруг поднял лучи своих прожекторов к небу, что при обыкновенных практических занятиях обозначало: "Перестать светить прожекторами". Точно на обычном учении, это было исполнено. Эскадра погрузилась в темноту. Что же это значит? Неужели это было ученье? Но ведь орудия-то заряжены по-боевому. А как же понять те минные взрывы, которые мы слышали где-то по соседству.
Недоумение продолжалось недолго. Мимо нас промчался полным ходом паровой катер с "Петропавловска" и офицер с него крикнул нам голосом, полным тревоги и нервного возбуждения: "Посылайте все шлюпки на "Цесаревич" спасать людей. "Цесаревич" тонет".
В этот момент мы увидели "Цесаревич", шедший к берегу под своей машиной. Он лежал на боку. Казалось, еще момент и он опрокинется. Его зеленая подводная часть с правого борта, обычно скрытая, теперь высоко поднялась и ярко горела, освещаемая лучами прожекторов, шедшего за броненосцем вплотную крейсера "Аскольд".
Этот вид нашего лучшего корабля, тяжело раненого, наглядно показал всем, что случилось что-то ужасное, непоправимое. Сразу же мелькнула мысль: "Как же мы будем его чинить, когда сухой док для броненосцев только начат постройкой в Порт-Артуре?"
В этот момент с другой стороны нашего корабля появилась темная масса броненосца "Ретвизан". Его нос совсем зарылся в воду. Ни одного огонька на судне. Он медленно шел к мелководью. Вид этой тонущей громады производил жуткое, гнетущее впечатление. Оба броненосца, только что пришедшие на Восток, наиболее современные единицы нашего флота, оказались выведенными из строя в первые же минуты войны. Крейсер "Паллада" был также подорван миной в эту ночь, но с нашего крейсера мы "Паллады" не видели.
- "Идти в дозор" - сделан был нам сигнал с "Петропавловска". Плавно заработали наши машины. Около орудий стояли комендоры-наводчики и напряженно {56} всматривались в темноту. Эскадра наша осталась позади, и позади остались только что пережитые нами тревожные моменты. Началась напряженная, но вносящая своей регулярностью спокойствие и уверенность в своих силах служба военного времени. Пришел конец всем сомнениям и неопределенностям.
Нас охватил простор моря. На востоке небо стало слегка молочным перед восходом луны, и звезды потускнели. Темной ясной чертой выявился горизонт. Видно было далеко. Никаких признаков неприятеля, хотя чувствовалось, что он может быть где-нибудь неподалеку. Но этот враг - миноносцы - для крейсера не страшен, когда он на ходу в море. Наоборот, крейсер является в такую ясную ночь грозой для миноносцев.
Около штурманской рубки собралось два-три офицера. Они обменивались мыслями о только что пережитом.
- Эх, будь наша эскадра на ходу сегодня ночью! Ничего японцам не удалось бы взорвать, - говорит один.
- А как ты думаешь, сколько времени эта война будет продолжаться?
- Затяжная война будет. Месяцев на шесть, пожалуй.
Никто из нас не предполагал в эту ночь, что война эта затянется на полтора года, что закончится она таким миром, как Портсмутский, и так называемой "первой революцией", и что последствия этой войны будут чувствоваться русским народом в течение, быть может, столетий.
Контр-адмирал
Д. В. Никитин (Фокагитов)
{57}
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Часу в одиннадцатом ночи с 26 на 27 января я отправился из своей квартиры в порт, чтобы на китайской шампуньке переправиться на "Стерегущий", стоявший у Тигрового хвоста. Прошел я мимо Морского собрания, где в тот день, как всегда, обедал в 7-8 часов вечера. Никакого оживления я там не заметил.
Клевета, с первых дней войны распространявшаяся по всей России о том, что в ночь начала войны офицеры флота были на балу, по случаю именин адмиральши Старк и потому-де прозевали минную атаку японцев, особенно махровым цветом зацвела вновь, почти через полвека, в советском романе "Порт-Артур". Автор этого романа, г-н Степанов, утверждает даже, будто бы бал происходил в Морском собрании и сам Наместник открыл бал с адмиральшей Старк.
У адмирала Старка на дому были именины дочери и кое-кто из молодых офицеров там был в тот день. С вечера же сообщение с берегом эскадры, стоявшей на внешнем рейде, было прервано по сигналу флагмана. Все офицеры были на своих судах. Сам адмирал Старк находился на своем флагманском корабле "Петропавловск". Все мы это точно знали тогда и не сомневаемся в этом теперь, через полстолетия.
Капитан I ранга, а тогда мичман, С. Н. Власьев, в ту ночь, тотчас же после атаки японских миноносцев, был послан с минного транспорта "Енисей" на катере на внешний рейд. Он был на "Петропавловске", лично видел адм. Старка и лично получил от него приказание.
Во всяком случае, я сам видел, проходя мимо Морского собрания в одиннадцатом часу ночи, что никакого бала там не было. Да как бы я и без того мог этого {58} не знать, если по два раза в день бывал там - к завтраку и обеду?
Кроме того, в Морском собрании, помещавшемся в одноэтажном доме, был всего один небольшой зал, где стояли три стола, за каждым из которых могли усесться человек 8-10. Фантазия Степанова безгранична. Это тем более печально, что в его романе действительно имеется столько мелочей артурской жизни и такая осведомленность о бесконечных сплетнях того времени, сохранившихся в памяти артурцев до сего дня, что для него, как несомненного участника Порт-Артурской эпопеи, не было надобности выдумывать факты.
В Париже, на одном из обедов уцелевших защитников говорили, что Степанов в период осады был еще мальчиком, много наслышался, много видел, но всё перепутал (На днях в Париже появилась в продаже книга ген.-майора А. Сорокина "Оборона Порт-Артура", издание 1952 года, Москва. Она изобилует документальным материалом. Сорокин также категорически опровергает клевету о бале, недавно воскрешенную и раздутую г-ном Степановым в романе "Порт-Артур".).
На шлюпочной пристани, когда я садился в шам-пуньку, стоявший на набережной матрос с нашего миноносца попросил меня взять и его на шампуньку. Стоя вдвоем на маленькой плоскодонной китайской шлюпке,, мы отвалили от портовой стенки и направились к Тигровому Хвосту, пересекая вход в гавань.
На китайских шампуньках и гребец, действующий одним веслом, опущенным с кормы в воду, и пассажиры передвигаются стоя, всё время перебирая ногами в такт с движениями юлящего в воде весла китайца-лодочника. На шампуньке стоя можно выходить в открытое море даже в свежую погоду.
Ночь была темная, морозная, но видимость ясная. Море спокойное.
Когда мы были уже на середине пути, в открывшемся нашему взору проходе из гавани на внешний рейд я услышал редкую стрельбу и увидел далеко в море вспышки беспорядочных артиллерийских выстрелов. Я думал, что это ночная учебная стрельба.
{59} Ехавший со мной на шампуньке матрос, как оказалось, лучше меня знавший войну, сказал мне:
- Так и на войне бывает, ваше благородие!
- А ты это откуда знаешь? - спросил я его.
- Я был под Таку (боксерское восстание в Китае), когда мы его брали, ответил матрос.
Минут через десять, в беседах о боях под Таку, мы подошли к Тигровому Хвосту, пройдя мимо десятка миноносцев, стоявших бок о бок друг к другу. Было тихо, видимо команды спали.
Когда мы прибыли на наш миноносец, на нем собирали машину, готовясь к утру в поход с эскадрой. Командира и двух офицеров не было, инженер-механик Анастасов работал в машине; оставался на палубе один дежурный мичман Кудревич.
В маленькой кают-компании миноносца, служившей нам и общей столовой и общей гостиной и... общей спальной, - было пусто. Кудревич что-то делал наверху, говорить было не с кем, я улегся на свою койку и тотчас задремал.
Вдруг слышу страшный крик:
- Кудревич, Кудревич, скорей посылай за командиром, японцы взорвали...
Я вскочил с койки. На трапе, ведущем в кают-компанию, флаг-офицер с "Петропавловска" с волнением рассказывал мичману Кудревичу, что японцы подорвали несколько наших судов, которые терпят бедствие на рейде.
Флаг-офицер привез от адмирала приказание всем миноносцам немедленно выйти на внешний рейд к эскадре.
Мы вышли на палубу миноносца, сошли по сходне на Тигровый Хвост, и с его плоского берега, обращенного к открытому морю, увидели массу движущихся огней справа и слева от входа в гавань. Многоголосые командные крики были ясно нам слышны. Это, освещенные всеми огнями наши лучшие броненосцы "Ретвизан" и "Цесаревич", медленно двигались к берегу под большим креном, чтобы приткнуться к нему и не затонуть.
{60} На соседних миноносцах, стоявших бок о бок с нами, началась суета, приготовление к выходу в море и спешная разводка паров. На "Стерегущем" же машина еще не была собрана, мы не могли выйти немедленно. Послали на берег за командиром. И всё время с кучкой собравшихся офицеров и матросов наблюдали за рейдом. Постепенно стало выясняться, что оба броненосца уже уткнулись в береговую мель в самом проходе.
Вскоре начали подходить к нам рабочие с Невского завода, сборные мастерские которого находились на Тигровом Хвосте. Все обменивались короткими замечаниями, видимо глубоко потрясенные происшедшим.
Кто-то принес известие, что подорван и крейсер I ранга "Паллада", но его нельзя различить в темноте, так как он придвинулся к берегу справа от Тигрового Хвоста и встал на отдаленную от берега отмель.
Итак, для главных сил Тихоокеанской эскадры русско-японская война началась минной атакой на внешнем рейде Порт-Артура около 11 часов в ночь с 26-го на 27-ое января.
В два часа ночи, стоя на Тигровом Хвосте, мы увидели, что три ракеты взвились на Золотой Горе. Это официально началась русско-японская война и для крепости Порт-Артур.
Морской врач
Я. И. Кефели
{61}
НА "ДЖИГИТЕ"
С рассветом 26-го января 1904 года клипер "Джигит" подходил к Порт-Артуру. Мы были вызваны из Шанхая, вследствие натянутых отношений с Японией, готовых ежедневно порваться, и вместо интересного парусного плавания с учениками квартирмейстерами на Филиппинские острова, в Австралию и Новую Зеландию, мы шли с заряженными орудиями, полным ходом в Порт-Артур. Кажется, за всё свое существование старичок "Джигит" не развивал такого большого хода. Войдя на внешний рейд, мы стали на якорь. Вся наша эскадра, перекрашенная из белого в (темно-серый) шаровой цвет, стояла мористее нас; ближе к берегу броненосцы с "Цесаревичем" и "Ретвизаном" концевыми, мористее крейсера. С подъемом флага командир отправился на "Петропавловск", являться адмиралу Старку. Возвратясь, он пригласил офицеров в свое помещение и сообщил, что наши отношения с Японией настолько натянуты, что вся эскадра находится в полной боевой готовности и съезд на берег, как и сообщения между судами, запрещены. К этому он прибавил, что накануне приходил японский пароход, забравший всех японцев.
Весь день прошел в томительном ожидании событий и полной неизвестности из-за отсутствия сообщения с берегом. С заходом солнца несколько миноносцев вышли из порта и направились в открытое море.
В 9 час. вечера подошел к нам паровой катер с "Паллады" с предписанием мне от адмирала явиться к командиру крейсера "Паллада" капитану I ранга Коссовичу, брату моей матери. На этом крейсере я проплавал два года и поэтому он был для меня родным. После такого тоскливого дня, было особенно приятно повидаться со своими соплавателями и узнать от них более подробно о последних событиях.
{62} На рейде было темно и мрачно. В ожидании учебной минной атаки, корабли стояли с задраенными иллюминаторами, без огней, и лишь прожектора, направленные в открытое море, искали возможного врага. Когда я поднялся на "Палладу", командир сразу попросил меня к себе и сказал, что он вызвал меня для передачи мне распоряжений относительно принадлежавшего ему совместно с моей матерью имения, т. к. с рассветом крейсеру приказано идти под парламентерским флагом в Иокогаму за нашим посланником бароном Розеном. На это я спросил его: "Раз под парламентерским флагом, значит, война уже началась, причем же тогда учебная минная атака?"
Он пожал плечами, обнял меня перекрестил и я пошел в кают-компанию. Там меня ждали мои соплаватели. Все были в повышенном настроении, и конечно, весь разговор велся об их будущем походе. Понемногу офицеры разошлись по каютам и со мною оставались лейтенанты Стевен, Стааль и мичман барон Фиттингоф. Пожелав в начале двенадцатого часа моим друзьям счастливого плавания, я отвалил на паровом катере на "Джигит". Была темная ночь, всё небо было окутано облаками, стоял легкий мороз и только лучи прожекторов пронизывали туманную даль, нащупывая наши миноносцы. Не доходя до "Джигита", я услышал стрельбу. Казалось, учебная минная атака началась. Однако, свист снарядов и разрывы их кругом катера, заставили меня сразу изменить свое предположение.
Подойдя к "Джигиту", я взбежал на мостик и увидел удручающую картину: стреляли все суда по всем направлениям, "Цесаревич" весь освещенный, стоял сильно накренившись. В это время я разобрал с "Петропавловска" сигнал: "Джигиту" подойти к "Палладе" для оказания помощи". Тяжело было сознавать, что надо идти спасать тех, с которыми я минут пять до этого так мирно разговаривал. В это время осветилась "Паллада" и, накренившись, медленно пошла к берегу. За ней шел "Ретвизан" и вскоре двинулся "Цесаревич". Сердце сжималось, когда эти три искалеченных корабля проходили малым ходом мимо "Джигита".
Беспорядочная стрельба вскоре прекратилась и всё {63} реже раздавались отдельные выстрелы нервничавших комендоров. Вся ночь прошла в ожидании новых атак, но таковых больше не было.
В восемь часов утра 27 января я вступил на вахту и через десять минут сигнальщик мне доложил о появившихся на горизонте дымках, вскоре превратившихся в силуэты судов японской эскадры. Через полчаса морской бой начался.
Капитан I ранга
Б. И. Бок
{65}
ОПОЗДАВШАЯ ТЕЛЕГРАММА
Великие события часто имеют ничтожные причины.
На склоне жизни я хочу рассказать о важнейшем факте большого политического значения, вряд ли известном теперь кому-нибудь, кроме меня. Дело идет о непосредственной причине возникновения русско-японской войны 1904-1905 годов.
С осени 1903 года я плавал на эскадренных миноносцах Тихоокеанской эскадры. На берегу у меня была казенная квартира - отдельный китайский домик с маленьким двором, как раз против "Этажерки", между дворцом наместника и Морским собранием.
Как на самого младшего из врачей квантунского флотского экипажа, на меня была возложена обязанность осматривать еженедельно дворцовую команду наместника, состоявшую из 40 человек матросов, солдат и казаков. Наместник был старый холостяк, и женской прислуги у него не было, а домочадцами и завсегдатаями его дома были старые соплаватели: санитарный инспектор морского управления д-р Ястребов, подполковник корпуса флотских штурманов Престин, адъютант капитан 2 р. Ульянов и некоторые другие.
Я знал хорошо всех домочадцев и прислугу дворца, и Наместник знал меня.
В середине 1903 года в Порт-Артур приехал из Петербурга только что окончивший восточный факультет Петербургского университета молодой дипломат Николай Сергеевич Мулюкин на должность при дипломатической канцелярии наместника.
С Н. С. Мулюкиным я был знаком еще с Петербурга: в бытность нашу студентами мы вместе танцевали на вечерах в семье вице-директора департамента министерства народного просвещения Талантова.
{66} Свободных квартир в Порт-Артуре не было, а особенно поблизости от дворца наместника, и город был переполнен приезжими. Я предложил Мулюкину поселиться у меня и быть моим гостем. Мулюкин оказался человеком очень хозяйственным, он взял в оборот моих слуг: маньчжура Hay-Ли и вестового Семенова. Я с удовольствием приходил ежедневно пить послеобеденный чай за прекрасно убранным столом с фруктами и печеньем. Мы подружились с Мулюкиным.
Вся дипломатическая канцелярия наместника завтракала и обедала в Морском собрании. Там же столовался и я. Завтракающих было не много. Офицеры флота столовались на своих кораблях. За завтраком группа человек в десять садилась, обычно, за один большой стол, ведя общий разговор. Посторонних почти не бывало.
Дипломатические и военные тайны в то время не очень соблюдались. В результате этих встреч почти все мы были в курсе важнейших перипетий военно-дипломатического характера. В более подробные детали дипломатической переписки был посвящен я один, благодаря Мулюкину.
Насколько сохранилось в моей памяти, в последние две недели перед войной, в области дипломатии вопрос с Японией стоял так:
1. Япония соглашалась на уступки России Северной Кореи, а Россия соглашалась на уступку Японии южной ее части.
2. Неразрешенным был только спор с средней части Кореи со столицей Сеулом. Не помню существа предложений той и другой стороны о спорной зоне Кореи.
3. Во всяком случае было ясно, что и мы и японцы усиленно готовимся к предстоящему столкновению.
В последнюю неделю перед войной позакрывались почти все японские лавочки и парикмахерские, а в последние дни стали эвакуироваться японские публичные дома. Японские девицы, "мусме", построенные парами, как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя всеобщее внимание.
{67} Война началась ночной минной атакой на рейд Порт-Артура в ночь с 26 на 27 января старого стиля, а в начале двадцатых чисел января, т. е. за два-три дня до этого, Мулюкин с радостью сообщил мне, что только что получена телеграмма из Петербурга: наместнику предлагается возобновить, во что бы то ни стало, переговоры с Японией и согласиться на ее предложения.
Он только что расшифровал эту телеграмму и зашифровал распоряжение наместника посланнику в Токио немедленно возобновить переговоры, фактически прерванные, так как русские на последнее предложение японцев долго не отвечали.
В своих воспоминаниях граф Витте указывает, что на одном из придворных балов, за несколько дней до войны, к нему подошел японский посол и, указав на крайне опасное положение, создавшееся пренебрежительным отношением нашего правительства к примирительным шагам со стороны его родины, просил С. Ю. Витте, во имя взаимной между ними дружбы, в интересах мира, сделать возможное для полюбовного соглашения.
В тот же день, т. е. около 24-25 января, когда я услышал о вышеупомянутой телеграмме, вечером я вновь увидел Мулюкина. Он с грустью и тревогой сообщил мне, что телеграмма нашему посланнику в Токио не могла быть послана. Порт-артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому что Нагасаки не отвечает. Повидимому, телеграфное сообщение с Японией прервано (Мне казалось, что, кроме меня, уже никого не осталось в живых, кто мог бы знать об опоздавшей телеграмме. Но вот я могу привести выписку, подтверждающую косвенно это печальное событие; Письмо контр-адмирала Д. В. Никитина к инженер-механику кап. 1 р. кн. В. П. Орлову-Диаборскому от 3 мая 1949 года: