Неизвестен Автор. Преступления могло не быть !

   - Вот видите, что наделал? Невоспитанный! Вы бы не занялись мной?
   - Надо подумать! - в тон ему ответила она. - Но могу прямо сказать: неприлично останавливать на улице незнакомых людей...
   Он рассмеялся:
   - Ха! Да вот уже целый месяц я с вас глаз не свожу. Вот с этих лесов ваш двор у меня, как на ладони...
   Ирина поймала на себе недоуменные детские взгляды. Она стояла у этого дома, остановились рядом и дети. Теперь они смотрели в ожидании на нее: она уж слишком долго молчала.
   - Славик, заверни за угол! - спохватилась она.
   Полквартала занимало строительство нового дома. Справа от забора виднелась небольшая площадка, густая низкая трава зеленела на ней. Ирина направилась туда.
   На лесах, принимая плиты, суетились рабочие. Высокий блондин в клетчатой блузе, размахивая руками, что-то приказывал, потом делал какие-то пометки в блокноте. "Как Сергей... - мелькнуло у Ирины, - прораб или инженер... Ну вот и обошлись, Сергей, без тебя... А ты тогда думал... "
   Высокий блондин, насвистывая и поглядывая на Ирину, начал спускаться вниз. Ирина хлопнула в ладони и сказала:
   - Дети, подойдите ко мне! Я хочу, чтобы вы посмотрели на тот кран! Видите, как он легко справляется с таким огромным грузом...
   - Славик толкнул меня, - захныкала Верочка.
   - Славик, что это такое? - строгим голосом спросила Ирина.
   - Мне не было видно, - невозмутимо ответил Славик.
   - Но нельзя же толкаться, - сказала Ирина. - А теперь, дети, побегайте, поиграйте...
   Она присела на пень от недавно срубленного дерева: строителям готовили и этот участок, у забора уже лежали плиты и доски.
   Ирина испытывала смутное недовольство собой, что-то у нее сегодня с группой не ладилось. Она попыталась разобраться в себе, задумалась, прикрыла глаза и увидела лицо Сергея. "Еще не поздно, Ирина! Помоги мне, Ирина!"
   - Толик упал в яму! Толик упал в яму!
   - Что-о? - Ирина поднялась. Перепуганные ребятишки толпились вокруг нее.
   Яма была неглубокая, но всякий раз, как только Толик хватался за края, пытаясь вылезти, комья глины вместе с травой обрывались.
   - Дети, ваш товарищ просит о помощи, так почему же вы ему не поможете? Вот ты, Славик! Ты большой и сильный... Подай руку Толику. А чтобы Славик тоже не свалился, ты, Петя, возьмись за Славика, а за Петю пусть возьмется Юра. Помните, как в "Репке"? А ну, давайте попробуем.
   Через минуту Толик вылез из ямы.
   - Дети, будем строиться! - Ирина подняла руки вверх и помахала ими. За спиной опять раздался крик. Славик ссорился с Юрой и Катей, они не пускали его впереди себя.
   - Славик, сейчас ты не пойдешь первым. Найди себе кого-нибудь для пары... - Ирина проговорила тоном, не допускающим возражения. Она взяла его за руку и отвела в сторону.
   - Ни с кем не пойду! Не пойду, не пойду! - затопал он ногами. "Когда он стал таким капризным?" - думала Ирина. Она старалась казаться спокойной. "И потом, какое тщеславие у ребенка?"
   - Хорошо, Славик! Тогда ты пойдешь со мной вне строя...
   Ребятишки парами двинулись по улице.
   Вот тогда Сергей так же топал ногами и кричал:
   - Не пойду! Больше не пойду! У меня диплом, я имел право на эту должность, а кого выдвинули? Какого-то заочника... Подумаешь - стаж!
   Хотелось быть во что бы то ни стало впереди, даже за счет других.
   У него появились такие же "независимые и энергичные" друзья. Они засиживались до полночи за выпивкой, лицемерно поносили главного инженера, кляли начальника отдела кадров. Ирина бурно вмешивалась. Покачиваясь, вставал Сергей, ударял кулаком по столу:
   - Хватит! Своего ума палата! Вос-пи-та-тель-ни-ца! Ты своих ребятишек там воспитывай, а не меня...
   Развязка пришла очень скоро. Напившись, он учинил дебош с телесными повреждениями. И друзья не спасли - дружно забыли о нем и исчезли. Хотя, конечно, вину его не отбросишь.
   Строй детворы растянулся. Ирина остановилась, подождала.
   - Славик, ты можешь помочь своим товарищам! Хочешь? Встань в конце и не давай им отставать...
   Привычную тишину окраинной улицы нарушил гудок. Ирина вздрогнула. Гудок, разумеется, был не паровозный, но она все равно взглянула на часы. До прибытия поезда оставалось около двух часов. Ирина не заметила, как ускорила шаги. Детвора едва поспевала за ней. На перекрестке она оглянулась. Чуть поотстав от нее, ребятишки шли ровными парами: Славик не давал растягиваться задним. Она пропустила всех мимо себя и задержалась около Славика.
   - Ты молодец! - Ирина опустила руку на вихрастую головку.
   Она не помнила, как провела обед, как укладывала детей спать. Надоедливо стоял в ушах стук колес. Ирина уже не могла ни на чем сосредоточиться. Мысли были обрывочны, беспокойны.
   В спальне стояла тишина, дети засыпали. И только Славик что-то долго ворочался в своем углу.
   - Ирина Петровна! - шепотом позвал он ее и, приподнявшись на постели, поманил Ирину рукой. Она осторожно прошла между кроватями и наклонилась над ним.
   - Ну что ты, Славик?
   - Я хочу вам что-то по секрету сказать... - Славик протянул руки и обнял Ирину за шею. Она почувствовала необычный прилив нежности.
   - Ну говори! - укрывая его, Ирина села на кровать.
   Поезд уже прибыл на вокзал. Стоянка двадцать минут. С перебоями бьется сердце.
   - Я теперь всегда буду всем помогать... - Славик с торжеством смотрит на Ирину. Она стискивает его голову и быстро-быстро осыпает лицо поцелуями. Еще минуту назад она не думала, что этот ершистый, упрямый, неугомонный, не всегда понятный мальчишка, чем-то напоминающий ей Сергея, так просто все поможет разрешить.
   - Славик, обещай мне уснуть. - Ирина строго и серьезно смотрит на него. Поспешно встает с постели.
   - Хорошо, Ирина Петровна...
   На перекрестке она поймала такси.
   - На вокзал! Скорее!
   Водитель видел взволнованное лицо Ирины и не спрашивал ни о чем. Они почти успели. Сквозь решетку ограды Ирина увидела, как покачнулись вагоны, поплыли окна. Словно оглушенная, она выбежала на опустевший перрон.
   Не зная номера вагона, она рванулась по ходу набиравшего скорость поезда. Она тянулась взглядом к окнам, тамбурам. Спотыкалась и бежала только бы не отстать.
   Он окликнул ее из последнего вагона. На бегу она подняла голову и увидела Сергея. Свисая с последней ступеньки, он тянулся к ней рукой. Ирина на секунду поймала его пальцы.
   - Я приеду... - задыхаясь, успела сказать она.
   П.ВИТВИЦКИЙ,
   подполковник внутренней службы
   ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ В ТРИДЦАТЬ
   В тюрьму Алексей Ледяшкин попал в 1946 году за хищение хлебных карточек. Через четыре года его освободили. Он подался в Петропавловск-на-Камчатке, но осел в Иркутске. Однако грабежи снова привели его в тюрьму.
   О свободе больше не думалось. Слепая озлобленность на самого себя и окружавших людей толкала на крайность: буду таким, чтобы все ползали у ног.
   Пять раз судили Алексея. В тюрьмах и колониях прошла его молодость. Наступила зрелость. Семнадцать лет он думал лишь о том, где и что украсть, кого обмануть. Его коварство и жестокость к людям не знали предела. За это и кличку получил - "Леха-зверь". Воры безропотно подчинялись ему.
   Когда воров собрали в одну колонию, Ледяшкин впервые растерялся. Сам ходил в столовую, сам беспокоился о пайке.
   Однажды в барак вошла женщина. Коротко представилась:
   - Я начальник отряда, Нина Михайловна Налетова.
   Затем подробно рассказала о правах и обязанностях заключенных, сообщила, чем будут заниматься члены отряда.
   - Вечером, - закончила Налетова, - политические занятия. Явка обязательна.
   - А если я опоздаю? - съехидничал Лешка. - Что будет?
   - То, что бывает за нарушение режима.
   Женщина-воспитатель среди заключенных? Такого Ледяшкин еще не встречал. "Поживем - увидим", - осторожно решил он.
   Соглашаясь идти в колонию, где собраны воры-рецидивисты, Налетова знала, что придется нелегко. Многие из ее подопечных не выходили из штрафных изоляторов, не раз совершали побеги, отказывались работать.
   Налетова еще и еще раз перелистывала дела. Хотя бы в одном найти светлое пятнышко, зацепиться. Не утешили и личные встречи с заключенными. Уклончивые надменные ответы и даже насмешки. Порой не хотелось идти в зону. С чего же начать?
   Навела порядок в жилой секции. Регулярно проводила собрания, политзанятия. Но чувствовала: в работе с заключенными требовалось что-то новое, необычное, что могло бы заставить думать, волноваться, переживать, к чему-то стремиться.
   Как-то вечером Нина Михайловна вошла в секцию.
   - Садитесь поближе. Хочу интересную статью почитать.
   Заключенные нехотя повернулись в ее сторону.
   - О чем, начальница?
   - О добрых советских людях. Очерк писателя Сахнина "Чужие люди".
   Очерк взволновал Нину Михайловну, и она читала его несколько дрожащим голосом. Сначала слушали плохо, потом увлеклись, притихли.
   - Не верю, - заявил Ледяшкин. - Так в жизни не бывает.
   - Давайте проверим, - неожиданно предложила Налетова. - Напишем самому Гришке Бродягину. Не ответит, обратимся в "Известия".
   На второй день ознакомила заключенных с текстом письма. Согласились, что оно пойдет от имени Ледяшкина.
   Ответ ждали долго. Алексей ходил петухом. На одном из политзанятий сказал:
   - Умер ваш Гришка Бродягин. Как есть умер. Нет еще некролога в "Известиях"?
   Но письмо все же пришло. Послушать его захотели даже из других отрядов. Фроликов, бывший вор, долго рассматривал конверт. Искал подделки, Почтовые штемпели отвергали сомнения.
   - Читайте, Алексей Иванович, - вручила письмо Ледяшкину Налетова. - Вам оно адресовано.
   - Что читать? И так все ясно, - уклонился тот.
   - Читай, Леха, чего там! - зашумели со всех сторон.
   - Дайте я прочитаю, - вызвался Фроликов.
   Все притихли.
   "Здравствуй, далекий и незнакомый Алексей Иванович! На третий день получил твое письмо. Ты спрашиваешь, правда ли, что я существую на этом свете, и верно ли, что нашлись люди, которые взяли к себе беспомощного инвалида. Все правда, Алексей Иванович! Не веришь, приезжай после освобождения в Новосибирск, встретимся с тобой. Рассказывать о себе не стану. Все так, как написано в газете.
   Читал твое письмо родным, которые приютили меня. Огорчились они, что ты, молодой человек, в тюрьме находишься. Дед Осип (ему уже скоро восемьдесят) сказал: "Бродяга твой Алексей Иванович, вижу. Непутевый, наверно. Не верю, чтобы порядочный человек в такое время по тюрьмам прятался. Благо, не война, а то дезертира эдакого под полевой суд отдать надо бы". Когда я заканчивал ответ, дед снова подошел ко мне и заставил написать: "Спроси у него, сукиного сына, когда вообще арестанты переведутся. Знают ли они, вражьи дети, что мне из-за них коммунизма не дождаться".
   Не обижайся, Алексей Иванович, на эти слова. Он старик очень добрый, но, видать, обида его взяла, что некоторые люди над молодостью своей глумятся.
   Пиши, Алексей Иванович. Желаю тебе скорейшего возвращения домой. А если некуда ехать, приезжай к нам. Деда увидишь, а с его помощью на производство устроишься. Он авторитетный у нас. Гр. Бродягин".
   Ждали, что скажет Ледяшкин. Но он молчал. По всему было видно, тронуло письмо. И, чтобы дать человеку собраться с мыслями, Налетова объявила: "Все свободны, могут готовиться ко сну".
   По личному делу Ледяшкин значился без определенного местожительства и рода занятий. Так на самом деле и было. Он помнил, что родился в Барабинске. Отец и мать тоже Ледяшкины. Но что с ними, где они, Алексей не знал.
   Хорошо бы найти родителей. И Налетова пишет письма в горсовет, в милицию, в адресный стол. Ответы, хотя и с большим опозданием, но пришли. Да, Ледяшкин Иван Иванович и Ледяшкина Варвара Степановна проживали в Барабинске. В 1936 году умерли. Из милиции сообщили, что в городе живет тетка Алексея, Павла Ивановна Ледяшкина. Нина Михайловна связалась с ней, попросила рассказать подробно о родителях Алексея и прислать, если сохранилась, фотографию.
   Павла Ивановна отозвалась немедленно. Прислала и фотографию. Старую, но еще отчетливую. На ней годовалый пухленький малыш. Из письма явствовало, что "это есть сам Алешенька".
   Налетова пригласила Ледяшкина к себе после отбоя. Он вошел настороженно, снял кепку.
   - Садитесь, Алексей Иванович. Как живете?
   - Устал жить. Так устал, мочи нет. Да и смысла в жизни своей никакого не вижу. Мне двадцать девять. Выйду отсюда, если доживу, будет сорок два. Кому нужен?
   Он замолчал, поморщился и снова заговорил:
   - Теперь подобру хочу просить вас. Не терзайте меня, а заодно и себя. Не глупый, понимаю ваше намерение: перевоспитать хотите. Ничего не выйдет.
   - У меня к вам совсем другое дело. Тетка, Павла Ивановна, вас разыскивает.
   - Нет у меня теток. Никого не знаю. Согласилась бы тетка мой срок разделить!
   - Это жестоко, Алексей Иванович. Тетка от вас ничего не требует. Она просто написала, что фотография у нее хранилась, а мать ваша, умирая, просила передать ее вам на память, когда взрослым будете.
   - Ну и пусть шлет.
   - Она прислала. - Нина Михайловна извлекла из стола конверт.
   Ледяшкин долго рассматривал фотографию.
   - Можно, я возьму ее с собой? - неожиданно попросил он.
   - Конечно, - согласилась Налетова.
   Овладев фотографией, Лешка решил запрятать ее подальше. Не хватало еще сказочками увлечься, нюни распустить.
   Но какое-то неосознанное чувство подталкивало его к воспоминаниям.
   Забравшись на сцену эстрады, он неторопливо закурил. Достал фотографию. Глаза открытые, носик вздернутый. Особенно выделялись губы. Алексей улыбнулся:
   - Ну что смотришь, косоротый?
   И, не владея собой, стал целовать фото.
   Потом долго разглядывал кисть руки на фотографии. Это была рука матери.
   - Сильная была, наверное, - подумал он о матери. - Рука вон какая большая...
   Грусть охватила Алексея. Все, что осталось от его рода, от той большой жизни, которая прошла где-то там, далеко, - только это изображение руки.
   Он почувствовал себя бесконечно несчастным. Нахлынули всякие мысли. Уйти из жизни? Все равно не исправишь ее теперь.
   И вдруг представил, что подумают об этом люди. Таких, как он, не жалеют. Таких проклинают. Даже его дружки доброго слова не скажут.
   Еще одна мысль не давала покоя. Как покончить с прошлым? Однажды в тоскливую минуту даже заявление сочинил: "Начальнику отряда гражданке Налетовой. Я, Ледяшкин, навсегда порываю с воровской жизнью, а посему прошу... "
   Бред! Гнуть спину? Во имя чего? На его век дураков хватит. Другое дело, освободили бы завтра - подумал бы еще. А среди волков жить - по-волчьи выть.
   В одиночестве провела этот вечер и Нина Михайловна. Читала, готовилась к политзанятиям, думала о том, что через месяц исполнится двадцать три года ее работы в местах заключения. Вспомнила о войне. Ушел на фронт и не вернулся муж. Незаметно выросла дочь.
   В который раз спрашивала себя: правильно ли поступила, когда согласилась работать в мужской колонии? По плечу ли дело?
   Нина Михайловна видела, что к ней, женщине, заключенные относятся по-иному.
   Бич места заключения - ругань. В ее отряде почти нет сквернословия. Бывали, правда, раньше срывы. Но, узнав, что она где-то рядом, люди немедленно замолкали или одергивали друг друга. Она в матери многим годится. А здесь даже самые черствые вспоминают матерей. Песни о них поют, стихи сочиняют. Фроликов, карманный воришка, однажды сказал: "Пришел к вам, как к матери родной".
   Кажется, нет в душах этих людей ничего святого, над всем они уже глумились. Но придет время... Верить в человека - первейшая заповедь воспитателя. И чуткость, не показная, а искренняя. Раньше не думали о чуткости. Какая, мол, чуткость может быть к преступникам? А ведь самое большое счастье сегодня для них - свобода. Увлечь мечтой о ней - вот главный рычаг воспитателя.
   Думала она о Ледяшкине и днем. Еще раз перелистывала тетрадь с записями об индивидуально-воспитательной работе. Остановилась на фамилиях тех, кого тот в свое время ограбил. Живут в Иркутске. По его делу выступали свидетелями. Может, написать им? Но о чем?
   А хотя бы о том, чтобы сообщили о себе: кто такие, где живут, кем работают, какая у них семья, как дорого им стоило то, что отнял у них Ледяшкин.
   Пять писем отправила в далекий Иркутск. Хорошо, если люди поймут. А ответы нужны. Для работы. Главное, чтобы толковыми оказались.
   Наконец, получен первый ответ. Потом еще два. Нина Михайловна пошла в отряд.
   - Не хотела я тревожить ваше прошлое, - обратилась она к заключенным, но пришлось. Как-то Алексей Иванович Ледяшкин сказал мне: "Ни за что сижу. Подумаешь, спекулянтов ограбил. Так их вешать, паразитов, надо... "
   - Да попадись они мне, подлюги, сразу голову оторву, - перебил ее Ледяшкин. - Из-за них, сволочей, семнадцатый год мантулю!
   - До сих пор мне казалось, - все тем же спокойным голосом продолжала Налетова, - что вы, Алексей Иванович, человек правдивый. Оказывается, я глубоко ошиблась.
   И Нина Михайловна принялась читать:
   "Уважаемый товарищ начальник отряда Налетова Н. ! Получил ваше письмо. С огорчением узнал, что тот грабитель до сих пор не исправился. Он принес в наш дом горе... "
   Заключенные слушали, опустив головы. А когда пришли в себя и оглянулись, Ледяшкина уже не было.
   Перед отбоем он зашел к Налетовой. Вид измученный, руки дрожат, говорит сбивчиво.
   - Пришел объясниться, Нина Михайловна. Трудное это дело, но знайте: решаюсь неспроста. Неприятное письмо...
   Нине Михайловне стало не по себе. Понимала: тяжело человеку. Ведь, может быть, в эту минуту будущее его решается.
   - Но я не обижаюсь. Одного хочется: чтобы вы и дальше помогли мне. А я не подведу.
   Ледяшкин рассказал и о том, как думает жить дальше. Об одном говорил особенно задушевно:
   - Я учиться пойду. Нина Михайловна, на токаря пойду учиться. Вот какая моя мечта.
   - И в школу надо, - подсказала Налетова.
   - И в школу. А еще дума есть: этому Егору Саватаеву, что письмо написал, поддержку оказать. Вот заработаю деньги - до копейки вышлю.
   Минуло полгода. Ледяшкин уже работал, учился на курсах токарей. Стал добрее, но ходил задумчивый. Это настораживало.
   В одной из бесед Алексей признался: "Тоскую почему-то, хоть в петлю лезь... "
   Откровенность заключенного подсказала Налетовой: не понял он еще смысла труда, не ощутил полезности своей работы. Попросила главного инженера прикрепить Ледяшкина к токарю Радову.
   Через день Алексей рассказывал Налетовой:
   - Мастера мне дали - виртуоз. Никогда не думал, что человеческие руки на такие дела способны.
   Радов не скупился на время. Охотно посвящал Алексея D тайны мастерства. Новый мир открывался перед Ледяшкиным...
   * * *
   Ледяшкин сдержал слово: он пошел учиться в пятый класс. Как-то спросил Нину Михайловну:
   - Если я подам заявление в секцию внутреннего порядка, примут?
   - Думаю, что примут, - ответила Налетова. - Во всяком случае, я буду ходатайствовать.
   И вот Ледяшкин стоит перед широким столом. Спрашивают о работе, об учебе, о правах и обязанностях члена секции внутреннего порядка.
   Ледяшкин волновался, отвечал обстоятельно. Ему даже нравилось, что присутствующие слушают его внимательно.
   Поднялся Фроликов. Когда-то он был на побегушках "Лехи-зверя", знал о нем многое. Сейчас Фроликов начал издалека:
   - Вот ты, Леха...
   Его перебили.
   - Не Леха, а Алексей, - поправил Исколотов, тоже в прошлом вор. - Леха был, а теперь сплыл. Так-то...
   - Вот ты, Алексей, отвечал нам на разные вопросы. Хорошо отвечал, правильно. Ситуацию понимаешь. А что о себе скажешь? Какой вклад в дело перевоспитания ребят вносишь? Вот спит же с тобой рядом Кастрюля, вором себя именует...
   Фроликова снова перебили:
   - Не Кастрюля, а Чуб, и имя он имеет.
   Ледяшкин помрачнел. Ведь с этим Фроликовым в недавнем прошлом вместе сидели в тюрьме. Пятки целовал, гад.
   Ледяшкин вздохнул, оглядел сидящих за столом. Что сказать? Пока он только занимался самоперевоспитанием. О других не думал. И ответил коротко:
   - Вклада у меня еще нет. Но, думаю, будет.
   Ледяшкин был принят в секцию внутреннего порядка единогласно. Все встали. Председатель штаба секции подошел к Алексею, поздравил, завязал на левой руке ярко-красную повязку.
   Так начался ледоход. "Леха-зверь" взялся за ум.
   В.ПОПОВ,
   доктор юридических наук
   ОТ ТЬМЫ К СВЕТУ
   Судя по тону начальника уголовного розыска, субъект, о котором сообщалось по телефону, представлял большой интерес.
   - Давно таких не видывал, - говорил начальник, - вор, так сказать, вроде ископаемого чудовища. Весьма колоритная фигура, осколок прошлого. Не пожалеете потерянного времени. Жду вас.
   Петров быстро убрал со стола бумаги и направился к начальнику розыска. В его кабинете сидел седой мужчина, у ног которого стоял изящный саквояж. Человек, с которым говорил начальник, никак не соответствовал стандартам "клиентов" уголовного розыска. В глаза прежде всего бросались его манеры, позаимствованные у героев заграничных кинобоевиков. Этакие изысканные, "аристократические" манеры.
   - Разрешите представить, - иронически улыбнулся начальник розыска, король карманных воров - Пшеронский. Впрочем, он имеет еще восемнадцать фамилий и столько же имен. Постоянная только кличка - Маркиз. Восемь судимостей, полсотни приводов, четыре побега.
   Пшеронский выслушал аттестацию без тени смущения.
   Рассматривая "осколок прошлого", Петров подумал, что очень многие наверняка не проявили бы и грана беспокойства, если бы в трамвае к ним придвинулся этот элегантный пожилой мужчина с седыми прядями, с бородкой, в золотых очках. Такая внешность усыпляет бдительность, и лишь когда трамвай с грохотом умчится, доверчивый пассажир на остановке вдруг обнаруживает, что бумажник исчез!
   Не смутило Пшеронского и пристальное внимание, проявленное Петровым к его персоне.
   - С кем имею честь? - галантно приподнялся он. - Ах, старший следователь при прокуроре области?! Весьма приятно!
   Петров улыбнулся. Сомнительно, чтобы в таком месте Пшеронскому действительно было приятно. Но он поинтересовался, в связи с чем они с начальником уголовного розыска имеют честь принимать его в данном городе.
   - О! - воскликнул Пшеронский, - я приехал в ваш город по сугубо личным делам, можно сказать, в порядке семейной хроники. Хотел разыскать здесь свою престарелую тетю, которую с детства люблю и о которой скучаю. Но жизнь полна неожиданностей! Как только я сошел на перрон, два дурно воспитанных человека схватили меня под руки и привезли сюда. К счастью, я нашел в этом здании весьма приятных собеседников.
   За этой тирадой последовало два коротких поклона.
   - Вот что, Пшеронский, - жестко сказал начальник уголовного розыска, хватит паясничать. Все это вы скажете своей тете после отбытия срока. Он задержан, Василий Иванович, по телеграмме. Разыскивает Саратов.
   - Абсурд! Проверкой карманов у граждан бросил грешить давно. С годами в руках появилась дрожь. Грубо получается, не то!
   Петров посмотрел на руки Пшеронского. Они отсвечивали белизной кожи и бледным лаком маникюра на холеных ногтях. Два пальца левой руки украшали золотые перстни с крупными камнями. Но внимание привлекали не столько перстни, сколько своеобразная подвижность пальцев, каждый из которых изгибался как бы самостоятельно. Много карманов очистили они, плавно и неощутимо извлекая кошельки и бумажники.
   Когда "короля карманников" увели, начальник розыска поделился своими сомнениями.
   - Не может быть, чтобы он приехал один. Такие "маркизы" обычно ездят в сопровождении свиты, действующей по указке хозяина. Ребята явно поторопились на вокзале. Надо было брать всех одним махом.
   Прошло несколько недель. В производстве Петрова находился ряд сложных, запутанных дел, и история с Пшеронским забылась.
   Но как-то утром секретарь прокуратуры сообщила Петрову, что в приемной появился некий молодой человек, настойчиво желающий увидеться с "самым главным" следователем и отказывающийся сообщить причину визита. Петров попросил привести посетителя. Им оказался парень лет двадцати в потрепанном костюме, с чубчиком на лбу и руками, усыпанными татуировками.
   - Гражданин следователь, я решил "завязать", - заявил посетитель, надоела такая жизнь: с базара - в тюрьму, из тюрьмы - снова на базар. Не жизнь, а жестянка!
   - А вы не торопитесь, - попросил Петров. - Расскажите все по порядку.
   И парень рассказал свою биографию, короткую, но темную.
   Ваську Соколову было пятнадцать лет, когда уличный приятель Мишка подвел его на бульваре к хорошо одетому мужчине, приветливому и щедрому. Новый знакомый, солидный и представительный, давал деньги на кино, водил в городской сад, покупал мороженое и интересно рассказывал захватывавшие Васька истории о дерзких и смелых людях, которые умеют "жить вольно", без труда и забот, без уроков и двоек, но - всегда с деньгами.
   - Что ты видишь в жизни, Васек? Батька твой где? Нету батьки. Мамаша кормит одной пшенной кашей и не дает даже гривенника.
   Васек стал привыкать к пиву и водке, которые всегда водились на квартире у новоявленного "папы", понравилась ему и беспечная, сытая жизнь без забот и хлопот.
   Страшно было только тащить первый раз из хозяйственной сумки коробку с ботинками, хотя с двух сторон его надежно оберегали Маркиз и верзила Прыг. Получилось! А дальше пошло легче, он осмелел. Таких, как Васек, у Маркиза было пятеро. Выручка сдавалась Маркизу, сдавалась вся, и попробовал бы кто-нибудь утаить хоть рубль! Ослушников жестоко карали: "шеф" внушал мальчикам весьма своеобразное понятие о честности. Это качество он признавал только в одном плане: честность маленьких рабов по отношению к нему.