Блинков-младший отошел к привезенным из Германии шедеврам. Нельзя сказать, чтобы они ему понравились. Какие-то люди с плоскими синими лицами, играющие на непонятных инструментах, непохожие пейзажи, всадники, несущиеся верхом на гимнастических конях. Надписи на табличках сообщали, что картинам лет по восемьдесят и еще больше.
– Какие у вас туфельки! – восхитилась Ларисик.
– Ничего особенного. «Труссарди», – равнодушно ответила мама.
Скосив глаза в их сторону, Блинков-младший увидел контрразведчицу за работой. Мама стояла на стремянке так высоко, что понравившиеся Ларисику туфельки были у той перед глазами. Ларисик и смотрела на туфельки. А мама блестящими маникюрными кусачками щелк-щелк – и оттяпала кончики скруток вместе с изоляцией. Это для экспертизы, понял Блинков-младший. Специалисты посмотрят и узнают, порваны были провода или перерезаны, и если перерезаны, то каким инструментом.
Скрутки были длинные, сантиметра по два. Мама только немного их подрезала. Если бы Блинков-младший не видел, как она орудует кусачками, то и не заметил бы, что скрутки чуть-чуть укоротились. А увлеченная туфельками Ларисик и головы не подняла.
– Ну как? – спросила она. – Какие там проводки соединены, правильные или неправильные?
Маму проводки уже не интересовали. Она узнала все, что нужно.
– Я не поняла, – призналась она. – У нас дома сигнализация сделана разноцветными проводами. Там я сразу бы увидела, если что-то перепутано. А здесь все закрашено побелкой. Но знаете, Ларисик, я думаю, что вы и ваш директор можете спать спокойно. Вряд ли вор был настолько аккуратен, что замотал проводки изоляцией. Это сделал мастер. А вор бы скрутил их кое-как.
Ларисик ужасно обрадовалась, что можно не объясняться с милицией и спать спокойно. Она сразу же забыла о проводках и стала, по ее собственному выражению, приобщать гостей к прекрасному.
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
– Какие у вас туфельки! – восхитилась Ларисик.
– Ничего особенного. «Труссарди», – равнодушно ответила мама.
Скосив глаза в их сторону, Блинков-младший увидел контрразведчицу за работой. Мама стояла на стремянке так высоко, что понравившиеся Ларисику туфельки были у той перед глазами. Ларисик и смотрела на туфельки. А мама блестящими маникюрными кусачками щелк-щелк – и оттяпала кончики скруток вместе с изоляцией. Это для экспертизы, понял Блинков-младший. Специалисты посмотрят и узнают, порваны были провода или перерезаны, и если перерезаны, то каким инструментом.
Скрутки были длинные, сантиметра по два. Мама только немного их подрезала. Если бы Блинков-младший не видел, как она орудует кусачками, то и не заметил бы, что скрутки чуть-чуть укоротились. А увлеченная туфельками Ларисик и головы не подняла.
– Ну как? – спросила она. – Какие там проводки соединены, правильные или неправильные?
Маму проводки уже не интересовали. Она узнала все, что нужно.
– Я не поняла, – призналась она. – У нас дома сигнализация сделана разноцветными проводами. Там я сразу бы увидела, если что-то перепутано. А здесь все закрашено побелкой. Но знаете, Ларисик, я думаю, что вы и ваш директор можете спать спокойно. Вряд ли вор был настолько аккуратен, что замотал проводки изоляцией. Это сделал мастер. А вор бы скрутил их кое-как.
Ларисик ужасно обрадовалась, что можно не объясняться с милицией и спать спокойно. Она сразу же забыла о проводках и стала, по ее собственному выражению, приобщать гостей к прекрасному.
Глава VI
ПРИОБЩЕНИЕ К «КОЗЕ С БАЯНОМ» И ДРУГОМУ ПРЕКРАСНОМУ
(Эту главу читать необязательно. Если кому-то неохота приобщаться, то и не надо)
Специально для «Гогочки» Ларисик начала свой рассказ издалека. В незапамятные времена древний человек поднял остывший уголек от костра и нарисовал на стене пещеры оленя или, может быть, медведя. Получилось неважно. А человеку хотелось, чтобы его зверь вышел как живой. Он верил в то, что если получше нарисовать картинку и ткнуть в нее копьем, то на охоте ему посчастливится убить настоящего зверя.
С тех пор художники старались, чтобы животные, люди и вещи на их рисунках были как настоящие. Они изобрели краски и научились их смешивать, открыли светотень и законы перспективы, технику живописи маслом и акварелью, изучили анатомию людей и животных.
Когда все было изобретено, открыто и изучено, начались столетия расцвета классической живописи. Картины стали похожи на жизнь, насколько это вообще возможно. Они были даже лучше, чем жизнь. Ведь художники не изображали грязь и мусор, уличную вонь средневековых городов и язвы нищих. Даже смерть на их картинах была не отвратительна, а полна достоинства.
А потом изобрели фотографию. Художники сразу же оказались в положении бегуна, которого обогнал велосипедист. Если цель бега – побыстрее оказаться на финише, то бегун может отдыхать.
Он уже никогда не догонит велосипедиста. Если цель живописи – похожесть, то можно больше не рисовать картины. Объектив фотоаппарата рисует точнее, чем глаз и рука.
На самом деле соревнования по бегу не прекратились из-за того, что изобретен велосипед. Потому их цель не достигнуть финиша хоть на велосипеде, хоть на ракете, лишь бы побыстрее. Их цель – достигнуть финиша БЕГОМ. Другими словами, цель бега – бег.
А цель живописи – живопись. Она совсем необязательно должна быть похожей, «как настоящей».
Многие не понимают этого до сих пор. Они спрашивают художников:
– А почему на портрете у вас человек с двумя лицами?
– Потому что на работе он вежливый, а дома кричит на жену и бьет ремнем сына, – объясняет художник.
– Но ведь людей с двумя лицами не бывает! – пристают непонятливые.
– Не бывает, – соглашается художник. – Но если бы я написал две картины: «Иван Иванович на работе» и «Иван Иванович дома», это было бы неинтересно. Никто бы и не остановился перед этими картинами. А «Двуликого Ивана Ивановича» многие запомнят.
– Понятно! – восклицают непонятливые. – Вы сэкономили: пририсовали два лица к одному пиджаку, вместо того чтобы рисовать два пиджака!
Художнику хочется взять непонятливого за шиворот и дать ему пинка. Но как воспитанный человек он выдает последнее объяснение всех художников:
– Экономия здесь ни при чем, – говорит он. – Просто Я ТАК ВИЖУ этого Ивана Ивановича.
Кстати, это полезно запомнить. У художников «Я так вижу» – вежливый синоним слова «отвяжитесь».
Непонятливые, разумеется, опять ничего не понимают. Они внимательно смотрят в глаза художнику. Глаза обычные, не косые и не какие-нибудь рентгеновские. «Как же они могут видеть то, чего нет?! – мучаются непонятливые. – Может, у этого Ивана Иваныча на самом деле что-нибудь не в порядке с лицом? Или у меня – со зрением? Да нет, зрение я недавно проверял у врача. А если бы существовал такой Иван Иваныч с двумя лицами, то его показывали бы по телевизору!».
И они расстаются. При этом художник считает непонятливых дураками, а они художника – жуликом и лентяем, которому было неохота рисовать второй пиджак.
Такие разговоры происходят и в наши дни. А в начале двадцатого века, когда художники только начинали писать непохожие картины, их вообще мало кто понимал. Их считали обманщиками, которые не умеют рисовать и не хотят в этом признаваться. Художники не особенно с этим спорили и делали свое дело.
Они открывали законы непохожести, как за столетия до них другие художники открывали законы похожести.
А если непохожее сделать из похожих деталей? Пусть циферблат часов стекает со стола, как не-прожаренный блин, из цветка выпрыгивает тигр, а жирафы пылают, как свечи.
А если нарисовать всю картину кубиками?
А если вообще отказаться от сходства с чем бы то ни было? Рисовать непонятные фигуры, но так, чтобы сочетание цветов и линий было приятно глазу?
Или, наоборот, пусть цвета кричат, пусть не будет ни одного гармоничного сочетания!
А может быть, отказаться и от рисунка, и от цвета? Пусть будет просто ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ!!!
Каждый талантливый художник открывал свое направление в искусстве. Их было множество: сюрреализм, кубизм, абстракционизм, футуризм, супрематизм… А всех вместе непохожих художников называли авангардистами.
В начале века самыми непохожими из них, самыми смелыми были русские художники. Их Берлинская выставка 1922 года, каталогом которой так гордилась искусствовед Ларисик, прогремела на всю Европу.
А пятнадцатью годами позже многих из русских авангардистов расстреляли или посадили в лагеря.
Непохожих художников всегда не понимали. Но в те времена их не понимали особенно сильно. Наша страна готовилась к войне с фашизмом. Все грузовики выпускали одного цвета – зеленого, чтобы не перекрашивать, когда они понадобятся на фронте. Все мужчины одевались по одной моде и были похожи друг на друга, как солдаты. И на картинах чаще всего рисовали если не солдат, то сталеваров и трактористов. Потому что сталь – это танки, а трактористы – завтрашние танкисты.
Непохожие художники думали не о том и рисовали не то. Они всех раздражали. Вот их и уничтожили. Среди погибших в те годы русских авангардистов был и Юрий Ремизов.
Искусствоведы знают о нем так мало, что многие решили, будто его и не существовало. А просто собрались как-то несколько художников и написали два десятка смешных картин: «Козу с баяном», «Корову под седлом», «Младенца с наганом» и другие. Подписали их выдуманным именем – Юрий Ремизов – и начали говорить знакомым: «Появился новый художник! Гений! Мы все в подметки ему не годимся!» Это был розыгрыш, чтобы посмеяться над поклонниками модных художников, ничего не понимающими в искусстве.
Потом шутников расстреляли, и некому стало раскрыть их розыгрыш. А картины, подписанные именем Ремизова, действительно вошли в моду.
Но другие искусствоведы твердо уверены в том, что Юрий Ремизов существовал на самом деле. Как же он мог не существовать, если одна только Ларисик написала о нем сотню научных статей?!
Конечно, эти Ларисикины рассуждения звучали по-детски: «Он был, потому что я считаю, что он был». Блинков-младший посмеивался про себя.
Но мама потом, с глазу на глаз, сказала ему, что Ларисик абсолютно права. Контрразведчики очень даже хорошо знают Юрия Ремизова. Еще бы не знать, когда дело старшего майора Ремизова (было такое звание) хранится в их секретных архивах. А в кабинете начальника контрразведки, слева, между вторым и третьим окном, висит автопортрет Ремизова с его подписью.
Но искусствоведов не пускают к начальнику контрразведки, а на слово они не верят никому. Говорят: «Мало ли что там висит! Может, подделка!» Да контрразведчики и не любят об этом болтать. Дело Юрия Ремизова остается государственной тайной. Он изобрел особый живописный шифр, который так и не смогла расшифровать ни одна разведка мира, хотя все пытались.
До сих пор этим шифром владеют только наши спецслужбы.
С тех пор художники старались, чтобы животные, люди и вещи на их рисунках были как настоящие. Они изобрели краски и научились их смешивать, открыли светотень и законы перспективы, технику живописи маслом и акварелью, изучили анатомию людей и животных.
Когда все было изобретено, открыто и изучено, начались столетия расцвета классической живописи. Картины стали похожи на жизнь, насколько это вообще возможно. Они были даже лучше, чем жизнь. Ведь художники не изображали грязь и мусор, уличную вонь средневековых городов и язвы нищих. Даже смерть на их картинах была не отвратительна, а полна достоинства.
А потом изобрели фотографию. Художники сразу же оказались в положении бегуна, которого обогнал велосипедист. Если цель бега – побыстрее оказаться на финише, то бегун может отдыхать.
Он уже никогда не догонит велосипедиста. Если цель живописи – похожесть, то можно больше не рисовать картины. Объектив фотоаппарата рисует точнее, чем глаз и рука.
На самом деле соревнования по бегу не прекратились из-за того, что изобретен велосипед. Потому их цель не достигнуть финиша хоть на велосипеде, хоть на ракете, лишь бы побыстрее. Их цель – достигнуть финиша БЕГОМ. Другими словами, цель бега – бег.
А цель живописи – живопись. Она совсем необязательно должна быть похожей, «как настоящей».
Многие не понимают этого до сих пор. Они спрашивают художников:
– А почему на портрете у вас человек с двумя лицами?
– Потому что на работе он вежливый, а дома кричит на жену и бьет ремнем сына, – объясняет художник.
– Но ведь людей с двумя лицами не бывает! – пристают непонятливые.
– Не бывает, – соглашается художник. – Но если бы я написал две картины: «Иван Иванович на работе» и «Иван Иванович дома», это было бы неинтересно. Никто бы и не остановился перед этими картинами. А «Двуликого Ивана Ивановича» многие запомнят.
– Понятно! – восклицают непонятливые. – Вы сэкономили: пририсовали два лица к одному пиджаку, вместо того чтобы рисовать два пиджака!
Художнику хочется взять непонятливого за шиворот и дать ему пинка. Но как воспитанный человек он выдает последнее объяснение всех художников:
– Экономия здесь ни при чем, – говорит он. – Просто Я ТАК ВИЖУ этого Ивана Ивановича.
Кстати, это полезно запомнить. У художников «Я так вижу» – вежливый синоним слова «отвяжитесь».
Непонятливые, разумеется, опять ничего не понимают. Они внимательно смотрят в глаза художнику. Глаза обычные, не косые и не какие-нибудь рентгеновские. «Как же они могут видеть то, чего нет?! – мучаются непонятливые. – Может, у этого Ивана Иваныча на самом деле что-нибудь не в порядке с лицом? Или у меня – со зрением? Да нет, зрение я недавно проверял у врача. А если бы существовал такой Иван Иваныч с двумя лицами, то его показывали бы по телевизору!».
И они расстаются. При этом художник считает непонятливых дураками, а они художника – жуликом и лентяем, которому было неохота рисовать второй пиджак.
Такие разговоры происходят и в наши дни. А в начале двадцатого века, когда художники только начинали писать непохожие картины, их вообще мало кто понимал. Их считали обманщиками, которые не умеют рисовать и не хотят в этом признаваться. Художники не особенно с этим спорили и делали свое дело.
Они открывали законы непохожести, как за столетия до них другие художники открывали законы похожести.
А если непохожее сделать из похожих деталей? Пусть циферблат часов стекает со стола, как не-прожаренный блин, из цветка выпрыгивает тигр, а жирафы пылают, как свечи.
А если нарисовать всю картину кубиками?
А если вообще отказаться от сходства с чем бы то ни было? Рисовать непонятные фигуры, но так, чтобы сочетание цветов и линий было приятно глазу?
Или, наоборот, пусть цвета кричат, пусть не будет ни одного гармоничного сочетания!
А может быть, отказаться и от рисунка, и от цвета? Пусть будет просто ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ!!!
Каждый талантливый художник открывал свое направление в искусстве. Их было множество: сюрреализм, кубизм, абстракционизм, футуризм, супрематизм… А всех вместе непохожих художников называли авангардистами.
В начале века самыми непохожими из них, самыми смелыми были русские художники. Их Берлинская выставка 1922 года, каталогом которой так гордилась искусствовед Ларисик, прогремела на всю Европу.
А пятнадцатью годами позже многих из русских авангардистов расстреляли или посадили в лагеря.
Непохожих художников всегда не понимали. Но в те времена их не понимали особенно сильно. Наша страна готовилась к войне с фашизмом. Все грузовики выпускали одного цвета – зеленого, чтобы не перекрашивать, когда они понадобятся на фронте. Все мужчины одевались по одной моде и были похожи друг на друга, как солдаты. И на картинах чаще всего рисовали если не солдат, то сталеваров и трактористов. Потому что сталь – это танки, а трактористы – завтрашние танкисты.
Непохожие художники думали не о том и рисовали не то. Они всех раздражали. Вот их и уничтожили. Среди погибших в те годы русских авангардистов был и Юрий Ремизов.
Искусствоведы знают о нем так мало, что многие решили, будто его и не существовало. А просто собрались как-то несколько художников и написали два десятка смешных картин: «Козу с баяном», «Корову под седлом», «Младенца с наганом» и другие. Подписали их выдуманным именем – Юрий Ремизов – и начали говорить знакомым: «Появился новый художник! Гений! Мы все в подметки ему не годимся!» Это был розыгрыш, чтобы посмеяться над поклонниками модных художников, ничего не понимающими в искусстве.
Потом шутников расстреляли, и некому стало раскрыть их розыгрыш. А картины, подписанные именем Ремизова, действительно вошли в моду.
Но другие искусствоведы твердо уверены в том, что Юрий Ремизов существовал на самом деле. Как же он мог не существовать, если одна только Ларисик написала о нем сотню научных статей?!
Конечно, эти Ларисикины рассуждения звучали по-детски: «Он был, потому что я считаю, что он был». Блинков-младший посмеивался про себя.
Но мама потом, с глазу на глаз, сказала ему, что Ларисик абсолютно права. Контрразведчики очень даже хорошо знают Юрия Ремизова. Еще бы не знать, когда дело старшего майора Ремизова (было такое звание) хранится в их секретных архивах. А в кабинете начальника контрразведки, слева, между вторым и третьим окном, висит автопортрет Ремизова с его подписью.
Но искусствоведов не пускают к начальнику контрразведки, а на слово они не верят никому. Говорят: «Мало ли что там висит! Может, подделка!» Да контрразведчики и не любят об этом болтать. Дело Юрия Ремизова остается государственной тайной. Он изобрел особый живописный шифр, который так и не смогла расшифровать ни одна разведка мира, хотя все пытались.
До сих пор этим шифром владеют только наши спецслужбы.
Глава VII
МОНТЕР ОСТАВЛЯЕТ УЛИКИ
– Валера, давай-ка забросим Митьку домой и поедем сам знаешь куда, – приказала мама, усевшись в «Мерседес». Блинков-младший с разочарованием понял, что операция для него кончилась, не успев как следует начаться. А он-то уже придумал ей название: «Операция «Младенец с наганом»!
– Мама, мы потратили на меня полтысячи долларов, – сказал он. – Ты купила платье, которое вряд ли когда-нибудь еще наденешь, и обвешалась чужими бриллиантами. Неужели все только для того, чтобы пустить пыль в глаза Ларисику?
– Не только, – отрезала мама таким тоном, что стало ясно: дальнейшие расспросы бесполезны.
– Давай тогда вернем эти джинсы в магазин и купим модем, – предложил Блинков-младший
– Я бы не против, – ответила мама. – Джинсы твои, можешь поступать с ними как хочешь. Но…
И она ковырнула ногтем что-то на бедре новеньких джинсов. Блинков-младший присмотрелся и обомлел: дырочка! Маленькая, со спичечную головку. Наверное, он зацепился за гвоздь, когда поднимал стремянку.
Известно, что дырки не портят джинсов. Некоторые даже нарочно их дырявят. Но бесполезно надеяться на то, что трехсотдолларовые джинсы с дырочкой примут обратно в магазин.
В полном молчании доехали до дома. Блинков-младший распрощался с мамой и с Валерой и поскорее нырнул в подъезд.
Через окошко на лестничной площадке он посмотрел во двор. Девчонок там не было. Ни Ломакиной и Суворовой, ни Ирки, с которой он поссорился из-за маминой операции, а что получилось? Шиш тебе, Блинков, операция, шиш тебе, Ирка. Иди домой, режься хоть в компьютерные стрелялки, хоть в бродилки – все надоело. Хорошо еще, что подружки не видели, как он вернулся, и не будут приставать с американскими горками.
Блинков-младший вошел в пустую квартиру и рухнул на диван. Он чувствовал себя обманутым.
Вместо Интернета – дурацкие джинсы. То есть хорошие джинсы, замечательные джинсы, но ему такие не нужны. Он обошелся бы и джинсами раз в десять дешевле.
Вместо контрразведчицкой операции – приобщение к прекрасному в обществе Ларисика.
Мама ни слова ему не сказала о краже в музее. Все, что знал Блинков-младший, он подслушал из ее разговоров с чужими людьми.
Самое интересное, что и в новостях об этом помалкивали. Он включил телик и проскочил по всем программам. Больше всего говорили о шахтерах, которые ходили к «Белому дому» стучать касками из-за того, что в их шахте кончился уголь. И ни слова – о краже картин Ремизова. А ведь скандал был международный, как сказал перепачканный человечек Лялькин. Уже то, что к расследованию подключили контрразведку и прокуратуру, подтверждало, что делу «Младенца с наганом» придается особое значение.
И Блинков-младший решил сам начать расследование. Он, конечно, не подполковник, но тоже кое-что может. Да он этих преступников разоблачил столько, что со счета сбился! (Потому что, например, грязный бизнесмен князь Голенищев-Пу-пырко потом исправился и помог следствию. Считать его преступником или нет?).
Мама еще будет локти кусать из-за того, что отстранила от расследования своего одаренного сына. Сейчас Блинков-младший знает об ограблении не меньше, чем она. Правда, у него нет полного списка похищенных картин. Он видел только «Козу с баяном» в альбоме у Ларисика и знал еще три названия: «Младенец с наганом», «Корова под седлом» и «Композиция из девяноста девяти спринцовок». А в остальном стартовые условия у них с мамой почти равные. Так что посмотрим, кто первый закончит расследование!
Главная улика – оборванные провода сигнализации. Можно считать установленным, что их повредили не случайно. Значит, начинать нужно с монтера, который месяц назад так ловко «ошибся», что вырубил сигнализацию в половине музея.
Увы, эта задача казалась невыполнимой. Найти в десятимиллионном городе человека, о котором известно только то, что месяц назад он работал в музее и перекрутил провода?!
Милиционерам и контрразведчикам легче. Они могут расспросить сотрудниц музея, как выглядел этот монтер. Могут выяснить на телефонной станции, работает ли у них такой человек. Наконец, могут поискать на стене у проводов отпечатки пальцев «Монтера» (пусть это будет его кличка, потому что скорее всего не монтер он, а переодетый вор).
У Блинкова-младшего не было ни одной из этих возможностей. Но у него был острый и гибкий ум! Другое дело, что пока он еще не решил, куда этот ум направить.
Он переоделся в старые джинсы, снял броские темные очки, сходил в парикмахерскую и коротко подстригся. С мечтой прийти в школу с хвостиком пришлось расстаться. Ничего не поделаешь, конспирация важнее. Зато теперь можно быть уверенным, что его не узнают в музее. Взрослые не обращают особого внимания на подростков.
Совершенно другим человеком Блинков-младший поехал в музей. Битый час он болтался по залам, присоединяясь к экскурсантам. Между прочим, одну экскурсию вела Ларисик. С ней Блинков-младший проходил минут пятнадцать. Был момент, когда он стоял нос к носу с искусствоведшей, но та его не узнала.
Мысленно Блинков-младший восстанавливал действия преступника.
Нельзя принимать всерьез то, что говорила мама Ларисику: мол, вор не стал бы обматывать провода изоляцией. Нет! Чудес не бывает. Если из музея вынесли семь картин, а сигнализация не сработала, значит, она была отключена.
Кем? Вот в чем вопрос!
Месяц назад Монтер отключил сигнализацию. Всю ночь музей был без охраны, но грабители туда не сунулись. Почему? Ответ может быть только один: Монтеру нужны были картины Юрия Ремизова. Он убедился, что его уловка сработала, и стал ждать, когда их привезут из Германии.
Но если преступник за месяц до выставки знал, в каком именно зале она будет, то, значит, у него есть информатор среди сотрудников музея.
Рассуждаем дальше. Сотруднику музея легче добраться до проводов, чем постороннему человеку. Но Монтер сам отключил сигнализацию. Отсюда выводы: во-первых, информатор из музея – не сообщник Монтера. Он просто разболтал информацию о выставке, не подозревая, что ею воспользуется преступник. Во-вторых, накануне ограбления Монтеру пришлось еще раз побывать в музее, чтобы снова отключить сигнализацию.
О втором появлении «монтера с телефонной станции» Ларисик не говорила. Да и так понятно, что после скандала из-за испорченной сигнализации преступник опасался снова изображать монтера. Значит, на сей раз он появился в музее под видом посетителя.
Он бродил по залам, как сейчас Блинков-младший, и ждал возможности проникнуть за дверь с табличкой «Оформление экспозиции». Нужно выяснить, когда у двери поставили милиционера – еще до кражи или только после. Но в любом случае на посту была вредная старушонка-смотрительница, а в самом зале кто-то развешивал картины. Преступник не мог портить сигнализацию на глазах у работавших там людей. Он должен был дождаться, когда все уйдут.
Разумеется, и перед обедом, и перед тем, как закрыть музей на ночь, смотрительницы проверяют, не остался ли кто-нибудь в залах. Преступнику нужно было спрятаться.
В одном фильме музейный вор спрятался в углу за большой скульптурой, а ночью вырезал картину из рамы и скрылся.
Блинков-младший обошел все залы, но подходящей скульптуры не нашел. Все стояли так, что за ними не спрячешься. И он вспомнил о дверце, через которую Ларисик привела их с мамой в залы музея. Тогда Блинков-младший не обратил на нее особого внимания. Но сейчас он смотрел на все глазами преступника и понял, что дверца – то, что надо! Она выходила в короткий коридорчик между двумя залами. И в обоих смотрительницы сидели к дверце спиной. Понятно: они же следили за порядком в залах.
Блинков-младший незамеченным вошел в дверцу и очутился в служебном коридоре. Если идти вправо, то где-то далеко будет кабинет Ларисика. А влево был тупик и единственная дверь с простеньким висячим замком. На всякий случай Блинков-младший его подергал, и дверь открылась! Замок держался только на одном ушке, а второе было вырвано из дверного косяка.
За дверью был чулан уборщицы: швабры, ведра, тряпки, полка со стиральными порошками… И ОКУРОК НА ПОЛУ!
Спокойно, граждане! Не будем нервничать и ответим себе на один простой вопрос. Кому придет в голову курить в темном чулане, где воняет хлоркой и негде не то что сесть, но и стоя повернуться?
Кому, кроме человека, который там прятался?
КОМУ, КРОМЕ ПРЕСТУПНИКА?!
Тут Блинков-младший здорово запсиховал. Во-первых, потому, что хватался за замок и мог стереть отпечатки пальцев преступника. Во-вторых, потому, что вперся в чулан и натоптал. А пол был пыльный – мечта криминалиста. На нем четко отпечатались рубчатые подошвы Митькиных новеньких кроссовок и под ними – наполовину затоптанные следы остроносых ботинок. (Нога у преступника была точь-в-точь, как у Блинкова-младшего – сорок первого размера.) Еще недавно один мужской след был в отличной сохранности. Пока на него кое-кто кроссовкой не наступил.
Насчет стертых «пальчиков» еще можно сомневаться. Там скорее всего и стирать было нечего. Не такой дурак этот Монтер, чтобы не надеть перчатки. Но то, что ни один эксперт не поблагодарит Дмитрия Олеговича Блинкова-младшего за испорченные следы, – это уж точно.
По-хорошему надо было бы аккуратно, локтем прикрыть дверь и бежать к оперативникам, ведущим розыск. Но мама неизвестно где и вернется домой неизвестно когда. Если повезет и удастся дозвониться ей на службу, она приедет не раньше чем через час. За это время в чулан может заглянуть уборщица и вымести окурок и стереть следы. Подойти к милицейскому полковнику Агееву? Но чтобы все ему объяснить, придется выдать мамину операцию, а это служебная тайна контрразведки.
И Блинков-младший сделал то, что вообще-то нельзя было делать. Оторвал кусок бумаги от обертки уборщицыных порошков и, не прикасаясь к окурку пальцами, осторожно его поддел, завернул и спрятал в карман.
Бумага была рыхлая, вроде газетной, только потолще. Это натолкнуло Блинкова-младшего на неплохую мысль. Он оторвал еще один кусок, побольше, и спрыснул его остатками воды из ведра. Накрыл отсыревшей бумагой след мужского ботинка и уселся сверху, чтобы оттиск вышел четким.
Все получилось! Подняв бумагу, Блинков-младший увидел, что след на ней отпечатался просто великолепно. Особенно Блинкова-младшего порадовали стоптанные наружу каблуки. Новая обувь вся одинаковая. А ношеная – уже улика, ведь каждый человек стаптывает ботинки по-своему.
Грязь на отпечатке следа еще размазывалась по бумаге. Ждать, когда она высохнет, было некогда. Блинков-младший засунул обрывок с отпечатком между стеной и полкой с порошками. Уж оттуда уборщица вряд ли его достанет.
– Мама, мы потратили на меня полтысячи долларов, – сказал он. – Ты купила платье, которое вряд ли когда-нибудь еще наденешь, и обвешалась чужими бриллиантами. Неужели все только для того, чтобы пустить пыль в глаза Ларисику?
– Не только, – отрезала мама таким тоном, что стало ясно: дальнейшие расспросы бесполезны.
– Давай тогда вернем эти джинсы в магазин и купим модем, – предложил Блинков-младший
– Я бы не против, – ответила мама. – Джинсы твои, можешь поступать с ними как хочешь. Но…
И она ковырнула ногтем что-то на бедре новеньких джинсов. Блинков-младший присмотрелся и обомлел: дырочка! Маленькая, со спичечную головку. Наверное, он зацепился за гвоздь, когда поднимал стремянку.
Известно, что дырки не портят джинсов. Некоторые даже нарочно их дырявят. Но бесполезно надеяться на то, что трехсотдолларовые джинсы с дырочкой примут обратно в магазин.
В полном молчании доехали до дома. Блинков-младший распрощался с мамой и с Валерой и поскорее нырнул в подъезд.
Через окошко на лестничной площадке он посмотрел во двор. Девчонок там не было. Ни Ломакиной и Суворовой, ни Ирки, с которой он поссорился из-за маминой операции, а что получилось? Шиш тебе, Блинков, операция, шиш тебе, Ирка. Иди домой, режься хоть в компьютерные стрелялки, хоть в бродилки – все надоело. Хорошо еще, что подружки не видели, как он вернулся, и не будут приставать с американскими горками.
Блинков-младший вошел в пустую квартиру и рухнул на диван. Он чувствовал себя обманутым.
Вместо Интернета – дурацкие джинсы. То есть хорошие джинсы, замечательные джинсы, но ему такие не нужны. Он обошелся бы и джинсами раз в десять дешевле.
Вместо контрразведчицкой операции – приобщение к прекрасному в обществе Ларисика.
Мама ни слова ему не сказала о краже в музее. Все, что знал Блинков-младший, он подслушал из ее разговоров с чужими людьми.
Самое интересное, что и в новостях об этом помалкивали. Он включил телик и проскочил по всем программам. Больше всего говорили о шахтерах, которые ходили к «Белому дому» стучать касками из-за того, что в их шахте кончился уголь. И ни слова – о краже картин Ремизова. А ведь скандал был международный, как сказал перепачканный человечек Лялькин. Уже то, что к расследованию подключили контрразведку и прокуратуру, подтверждало, что делу «Младенца с наганом» придается особое значение.
И Блинков-младший решил сам начать расследование. Он, конечно, не подполковник, но тоже кое-что может. Да он этих преступников разоблачил столько, что со счета сбился! (Потому что, например, грязный бизнесмен князь Голенищев-Пу-пырко потом исправился и помог следствию. Считать его преступником или нет?).
Мама еще будет локти кусать из-за того, что отстранила от расследования своего одаренного сына. Сейчас Блинков-младший знает об ограблении не меньше, чем она. Правда, у него нет полного списка похищенных картин. Он видел только «Козу с баяном» в альбоме у Ларисика и знал еще три названия: «Младенец с наганом», «Корова под седлом» и «Композиция из девяноста девяти спринцовок». А в остальном стартовые условия у них с мамой почти равные. Так что посмотрим, кто первый закончит расследование!
Главная улика – оборванные провода сигнализации. Можно считать установленным, что их повредили не случайно. Значит, начинать нужно с монтера, который месяц назад так ловко «ошибся», что вырубил сигнализацию в половине музея.
Увы, эта задача казалась невыполнимой. Найти в десятимиллионном городе человека, о котором известно только то, что месяц назад он работал в музее и перекрутил провода?!
Милиционерам и контрразведчикам легче. Они могут расспросить сотрудниц музея, как выглядел этот монтер. Могут выяснить на телефонной станции, работает ли у них такой человек. Наконец, могут поискать на стене у проводов отпечатки пальцев «Монтера» (пусть это будет его кличка, потому что скорее всего не монтер он, а переодетый вор).
У Блинкова-младшего не было ни одной из этих возможностей. Но у него был острый и гибкий ум! Другое дело, что пока он еще не решил, куда этот ум направить.
Он переоделся в старые джинсы, снял броские темные очки, сходил в парикмахерскую и коротко подстригся. С мечтой прийти в школу с хвостиком пришлось расстаться. Ничего не поделаешь, конспирация важнее. Зато теперь можно быть уверенным, что его не узнают в музее. Взрослые не обращают особого внимания на подростков.
Совершенно другим человеком Блинков-младший поехал в музей. Битый час он болтался по залам, присоединяясь к экскурсантам. Между прочим, одну экскурсию вела Ларисик. С ней Блинков-младший проходил минут пятнадцать. Был момент, когда он стоял нос к носу с искусствоведшей, но та его не узнала.
Мысленно Блинков-младший восстанавливал действия преступника.
Нельзя принимать всерьез то, что говорила мама Ларисику: мол, вор не стал бы обматывать провода изоляцией. Нет! Чудес не бывает. Если из музея вынесли семь картин, а сигнализация не сработала, значит, она была отключена.
Кем? Вот в чем вопрос!
Месяц назад Монтер отключил сигнализацию. Всю ночь музей был без охраны, но грабители туда не сунулись. Почему? Ответ может быть только один: Монтеру нужны были картины Юрия Ремизова. Он убедился, что его уловка сработала, и стал ждать, когда их привезут из Германии.
Но если преступник за месяц до выставки знал, в каком именно зале она будет, то, значит, у него есть информатор среди сотрудников музея.
Рассуждаем дальше. Сотруднику музея легче добраться до проводов, чем постороннему человеку. Но Монтер сам отключил сигнализацию. Отсюда выводы: во-первых, информатор из музея – не сообщник Монтера. Он просто разболтал информацию о выставке, не подозревая, что ею воспользуется преступник. Во-вторых, накануне ограбления Монтеру пришлось еще раз побывать в музее, чтобы снова отключить сигнализацию.
О втором появлении «монтера с телефонной станции» Ларисик не говорила. Да и так понятно, что после скандала из-за испорченной сигнализации преступник опасался снова изображать монтера. Значит, на сей раз он появился в музее под видом посетителя.
Он бродил по залам, как сейчас Блинков-младший, и ждал возможности проникнуть за дверь с табличкой «Оформление экспозиции». Нужно выяснить, когда у двери поставили милиционера – еще до кражи или только после. Но в любом случае на посту была вредная старушонка-смотрительница, а в самом зале кто-то развешивал картины. Преступник не мог портить сигнализацию на глазах у работавших там людей. Он должен был дождаться, когда все уйдут.
Разумеется, и перед обедом, и перед тем, как закрыть музей на ночь, смотрительницы проверяют, не остался ли кто-нибудь в залах. Преступнику нужно было спрятаться.
В одном фильме музейный вор спрятался в углу за большой скульптурой, а ночью вырезал картину из рамы и скрылся.
Блинков-младший обошел все залы, но подходящей скульптуры не нашел. Все стояли так, что за ними не спрячешься. И он вспомнил о дверце, через которую Ларисик привела их с мамой в залы музея. Тогда Блинков-младший не обратил на нее особого внимания. Но сейчас он смотрел на все глазами преступника и понял, что дверца – то, что надо! Она выходила в короткий коридорчик между двумя залами. И в обоих смотрительницы сидели к дверце спиной. Понятно: они же следили за порядком в залах.
Блинков-младший незамеченным вошел в дверцу и очутился в служебном коридоре. Если идти вправо, то где-то далеко будет кабинет Ларисика. А влево был тупик и единственная дверь с простеньким висячим замком. На всякий случай Блинков-младший его подергал, и дверь открылась! Замок держался только на одном ушке, а второе было вырвано из дверного косяка.
За дверью был чулан уборщицы: швабры, ведра, тряпки, полка со стиральными порошками… И ОКУРОК НА ПОЛУ!
Спокойно, граждане! Не будем нервничать и ответим себе на один простой вопрос. Кому придет в голову курить в темном чулане, где воняет хлоркой и негде не то что сесть, но и стоя повернуться?
Кому, кроме человека, который там прятался?
КОМУ, КРОМЕ ПРЕСТУПНИКА?!
Тут Блинков-младший здорово запсиховал. Во-первых, потому, что хватался за замок и мог стереть отпечатки пальцев преступника. Во-вторых, потому, что вперся в чулан и натоптал. А пол был пыльный – мечта криминалиста. На нем четко отпечатались рубчатые подошвы Митькиных новеньких кроссовок и под ними – наполовину затоптанные следы остроносых ботинок. (Нога у преступника была точь-в-точь, как у Блинкова-младшего – сорок первого размера.) Еще недавно один мужской след был в отличной сохранности. Пока на него кое-кто кроссовкой не наступил.
Насчет стертых «пальчиков» еще можно сомневаться. Там скорее всего и стирать было нечего. Не такой дурак этот Монтер, чтобы не надеть перчатки. Но то, что ни один эксперт не поблагодарит Дмитрия Олеговича Блинкова-младшего за испорченные следы, – это уж точно.
По-хорошему надо было бы аккуратно, локтем прикрыть дверь и бежать к оперативникам, ведущим розыск. Но мама неизвестно где и вернется домой неизвестно когда. Если повезет и удастся дозвониться ей на службу, она приедет не раньше чем через час. За это время в чулан может заглянуть уборщица и вымести окурок и стереть следы. Подойти к милицейскому полковнику Агееву? Но чтобы все ему объяснить, придется выдать мамину операцию, а это служебная тайна контрразведки.
И Блинков-младший сделал то, что вообще-то нельзя было делать. Оторвал кусок бумаги от обертки уборщицыных порошков и, не прикасаясь к окурку пальцами, осторожно его поддел, завернул и спрятал в карман.
Бумага была рыхлая, вроде газетной, только потолще. Это натолкнуло Блинкова-младшего на неплохую мысль. Он оторвал еще один кусок, побольше, и спрыснул его остатками воды из ведра. Накрыл отсыревшей бумагой след мужского ботинка и уселся сверху, чтобы оттиск вышел четким.
Все получилось! Подняв бумагу, Блинков-младший увидел, что след на ней отпечатался просто великолепно. Особенно Блинкова-младшего порадовали стоптанные наружу каблуки. Новая обувь вся одинаковая. А ношеная – уже улика, ведь каждый человек стаптывает ботинки по-своему.
Грязь на отпечатке следа еще размазывалась по бумаге. Ждать, когда она высохнет, было некогда. Блинков-младший засунул обрывок с отпечатком между стеной и полкой с порошками. Уж оттуда уборщица вряд ли его достанет.
Глава VIII
СУШИТЕ ВЕСЛА!
Оставалось убраться так же незаметно, как пришел. Блинков-младший высунулся из чулана. В коридоре никого не было. Юркнув к двери, ведущей в музейные залы, Митек прислушался. Из-за двери доносился голос экскурсовода, но совсем далеко, глухо. Он вышел… И нос к носу столкнулся с упрямым сержантом!
Вот кто узнал его моментально. Это вам не Ла-рисик, а милиционер. Ему наплевать, какие джинсы на человеке и какая у него стрижка. Он только глянул на Блинкова-младшего и сразу же узнавающе кивнул.
– А важная у тебя мамочка, – заметил сержант, как будто продолжая давний разговор. – Хоть кто она такая?
В руке у него был слоеный пирожок. Судя по всему, сержант ходил в буфет, а сейчас возвращался на свой пост. Было бы подозрительно убегать, не ответив, и Блинков-младший поплелся рядом.
– Ничего особенного, миллионерша, – сказал он. – Подарила музею картин на сотню тысяч долларов.
– Не понимаю, – пожал плечами сержант. – У меня есть дома картина, купил за двести рублей на улице. Оригинал, написано масляными красками на картонке. По-моему, не хуже, чем здесь висят. За что же такие деньжищи платят?!
– За двести рублей вы покупаете картину, которая стоит двести рублей А за сто тысяч долларов – стотысячедолларовую, – туманно пояснил Блинков-младший. Честно говоря, он тоже не очень разбирался в этих делах.
Как ни странно, такой ответ устроил сержанта.
– Понял, это как марки, – сказал он. – На одной написано пять рублей, на другой пятьдесят копеек. А та и другая кусочек бумаги.
– А вы, наверное, все картины здесь знаете? – с подвохом спросил Блинков-младший.
Сержант купился, как дошкольник:
– Откуда?! Меня же сюда поставили только вчера, как ограбление случилось. А так в музее одни бабки-смотрительницы, и то днем.
Он оказался болтуном, находкой для шпиона. В нескольких словах выдал режим охраны музея. Блинков-младший решил, что стоит задержаться.
За разговором они дошли до двери закрытого зала. Вредная смотрительница дремала на своем стуле. Сержант деликатно покашлял. Смотрительница открыла глаза и уставилась на Блинкова-младшего. Она тоже узнала его сразу.
– Ну вот, сходил в буфет, – сказал сержант и показал старухе свой пирожок, как будто оправдывался. – Клавдиванна, теперь вы сходите поешьте.
– На одну зарплату по буфетам не походишь, – сварливо буркнула старуха. – Я небось не ворую!
– Я, что ли, ворую?! – возмутился сержант. Смотрительница поняла, что дала маху, и миролюбивым тоном пояснила:
– Да я не про тебя, а вообще. Ходют всякие по буфетам, а на какие деньги?!
– Хотите, я вам дам на пирожок? – предложил сержант.
– Насовсем или в долг? – осторожно уточнила смотрительница.
– Насовсем, насовсем, – заверил ее сержант и, чуть ли не силой подняв старуху со стула, отвел ее к окну и стал шушукаться.
До Блинкова-младшего доносилось:
– А ну как без меня сопрут чего-нибудь?
– Клавдиванна, вы что, милиции не доверяете?! Сходите, отдохните!
– А этот чего приперся?
Сержант ответил совсем тихо, но по его успокаивающим жестам было ясно: за «этим» он обещает присмотреть.
Блинков-младший подумал, что сержанту опостылело дежурить с такой врединой. Да на его месте любой раскошелился бы не то что на пирожок, а на торт-мороженое с надписью «Клавдиванне на долгую память», лишь бы отдохнуть от старухи.
Наконец смотрительница ушла. Сержант плюхнулся на ее стул, с наслаждением вытянул ноги и откусил половину пирожка. У него был счастливый вид.
– А вы участвуете в расследовании? – подольстился Блинков-младший. Хотя сержант, которого ставят двери караулить, мог расследовать разве что драку дошколят в песочнице.
Сержант надулся от гордости.
– Нет, я же на посту, – объяснил он таким тоном, как будто был на посту министра и не говорил об этом только из скромности. – Но полковник подходил ко мне, советовался. Я ведь служу пятый год, все проходные дворы тут знаю.
Блинков-младший еле удержался, чтобы не фыркнуть: «Видели, как он к тебе подходил!»
Сержант оказался редкостным треплом и при этом воображал себя Глебом Жегловым. С важным видом он выложил то, что Блинков-младший знал и без него: если что пропало, первым делом проверяют охрану и сотрудников. Ведь вор не пойдет на кражу без подготовки. Наверняка он заходил в музей, и не раз. Смотрители могли его запомнить. Это уже не говоря о том, что у вора может быть свой человек в музее.
Блинков-младший заскучал. У него в кармане лежал окурок, брошенный преступником, а приходилось выслушивать азбуку сыска: «Мама мыла раму»!
И вдруг сержант выдал действительно ценную информацию: ручка с двери служебного входа исчезла примерно в то же время, когда была совершена кража!
Он рассказал это как анекдот. Мол, какой-то милицейский опер построил целую версию на несчастной ручке. Хотя лично ему, сержанту, совершенно ясно, что ее увели не музейные воры, а какой-нибудь бродяга. Известно же, что они любят воровать цветные металлы и продавать их в приемные пункты вторсырья. А ручка бронзовая.
Умница был этот опер! А сержант – Буратино, причем пластмассовый, потому что в дереве бывают извилины. Он, судя по всему, даже не взглянул на дверь служебного входа, а еще посмеивался над совсем неглупой версией.
Во-первых, ручка там не просто чтобы за нее держаться. Она часть замка: не повернув ручку, дверь не откроешь.
Вот кто узнал его моментально. Это вам не Ла-рисик, а милиционер. Ему наплевать, какие джинсы на человеке и какая у него стрижка. Он только глянул на Блинкова-младшего и сразу же узнавающе кивнул.
– А важная у тебя мамочка, – заметил сержант, как будто продолжая давний разговор. – Хоть кто она такая?
В руке у него был слоеный пирожок. Судя по всему, сержант ходил в буфет, а сейчас возвращался на свой пост. Было бы подозрительно убегать, не ответив, и Блинков-младший поплелся рядом.
– Ничего особенного, миллионерша, – сказал он. – Подарила музею картин на сотню тысяч долларов.
– Не понимаю, – пожал плечами сержант. – У меня есть дома картина, купил за двести рублей на улице. Оригинал, написано масляными красками на картонке. По-моему, не хуже, чем здесь висят. За что же такие деньжищи платят?!
– За двести рублей вы покупаете картину, которая стоит двести рублей А за сто тысяч долларов – стотысячедолларовую, – туманно пояснил Блинков-младший. Честно говоря, он тоже не очень разбирался в этих делах.
Как ни странно, такой ответ устроил сержанта.
– Понял, это как марки, – сказал он. – На одной написано пять рублей, на другой пятьдесят копеек. А та и другая кусочек бумаги.
– А вы, наверное, все картины здесь знаете? – с подвохом спросил Блинков-младший.
Сержант купился, как дошкольник:
– Откуда?! Меня же сюда поставили только вчера, как ограбление случилось. А так в музее одни бабки-смотрительницы, и то днем.
Он оказался болтуном, находкой для шпиона. В нескольких словах выдал режим охраны музея. Блинков-младший решил, что стоит задержаться.
За разговором они дошли до двери закрытого зала. Вредная смотрительница дремала на своем стуле. Сержант деликатно покашлял. Смотрительница открыла глаза и уставилась на Блинкова-младшего. Она тоже узнала его сразу.
– Ну вот, сходил в буфет, – сказал сержант и показал старухе свой пирожок, как будто оправдывался. – Клавдиванна, теперь вы сходите поешьте.
– На одну зарплату по буфетам не походишь, – сварливо буркнула старуха. – Я небось не ворую!
– Я, что ли, ворую?! – возмутился сержант. Смотрительница поняла, что дала маху, и миролюбивым тоном пояснила:
– Да я не про тебя, а вообще. Ходют всякие по буфетам, а на какие деньги?!
– Хотите, я вам дам на пирожок? – предложил сержант.
– Насовсем или в долг? – осторожно уточнила смотрительница.
– Насовсем, насовсем, – заверил ее сержант и, чуть ли не силой подняв старуху со стула, отвел ее к окну и стал шушукаться.
До Блинкова-младшего доносилось:
– А ну как без меня сопрут чего-нибудь?
– Клавдиванна, вы что, милиции не доверяете?! Сходите, отдохните!
– А этот чего приперся?
Сержант ответил совсем тихо, но по его успокаивающим жестам было ясно: за «этим» он обещает присмотреть.
Блинков-младший подумал, что сержанту опостылело дежурить с такой врединой. Да на его месте любой раскошелился бы не то что на пирожок, а на торт-мороженое с надписью «Клавдиванне на долгую память», лишь бы отдохнуть от старухи.
Наконец смотрительница ушла. Сержант плюхнулся на ее стул, с наслаждением вытянул ноги и откусил половину пирожка. У него был счастливый вид.
– А вы участвуете в расследовании? – подольстился Блинков-младший. Хотя сержант, которого ставят двери караулить, мог расследовать разве что драку дошколят в песочнице.
Сержант надулся от гордости.
– Нет, я же на посту, – объяснил он таким тоном, как будто был на посту министра и не говорил об этом только из скромности. – Но полковник подходил ко мне, советовался. Я ведь служу пятый год, все проходные дворы тут знаю.
Блинков-младший еле удержался, чтобы не фыркнуть: «Видели, как он к тебе подходил!»
Сержант оказался редкостным треплом и при этом воображал себя Глебом Жегловым. С важным видом он выложил то, что Блинков-младший знал и без него: если что пропало, первым делом проверяют охрану и сотрудников. Ведь вор не пойдет на кражу без подготовки. Наверняка он заходил в музей, и не раз. Смотрители могли его запомнить. Это уже не говоря о том, что у вора может быть свой человек в музее.
Блинков-младший заскучал. У него в кармане лежал окурок, брошенный преступником, а приходилось выслушивать азбуку сыска: «Мама мыла раму»!
И вдруг сержант выдал действительно ценную информацию: ручка с двери служебного входа исчезла примерно в то же время, когда была совершена кража!
Он рассказал это как анекдот. Мол, какой-то милицейский опер построил целую версию на несчастной ручке. Хотя лично ему, сержанту, совершенно ясно, что ее увели не музейные воры, а какой-нибудь бродяга. Известно же, что они любят воровать цветные металлы и продавать их в приемные пункты вторсырья. А ручка бронзовая.
Умница был этот опер! А сержант – Буратино, причем пластмассовый, потому что в дереве бывают извилины. Он, судя по всему, даже не взглянул на дверь служебного входа, а еще посмеивался над совсем неглупой версией.
Во-первых, ручка там не просто чтобы за нее держаться. Она часть замка: не повернув ручку, дверь не откроешь.