Сумасшедший улыбался и разводил руками, как будто хотел обнять Блинкова-младшего с Иркой. Его тянуло к веселой компании, которая славно проводила время на краю крыши, пачкаясь краской. Заметив, что у Митьки на бицепсе остался сочный зеленый отпечаток от Иркиной пятерни, сумасшедший пришел в восторг.
– Краска-красочка-красота! – выкрикнул он и, опасно свесившись за окно, стал шлепать ладонями по краске-красочке.
Блинков-младший с Иркой оцепенело смотрели, как сумасшедший все ниже и ниже сползает на крышу. Они не могли ему помочь. Наконец, ладони его поехали, и несчастный идиот, потеряв опору, съехал на крышу грудью и животом. На подоконнике его удерживали только голые шишковатые колени. А сумасшедший и не собирался удерживаться. Блаженно щурясь, он стал загребать по скользкой краске руками, как будто плыл брассом.
– Папочка! – взвизгнула Ирка. Когда другие зовут мамочку, она всегда звала папочку. Иван Сергеевич воспитывал ее один. – Ой, папа! Митек, правда, папа!
Блинков-младший встрепенулся. Во двор въезжала белая «Нива», такая же, как у Ивана Сергеевича. Но в одной только Москве десятки тысяч белых «Нив»…
– Папина машина! – вопила Ирка. – С осликом на зеркале! Я этого ослика в пятом классе сшила!
Да, за ветровым стеклом болталась какая-то игрушка. Может быть, и ослик – попробуй разгляди с высоты.
«Нива» затормозила на том самом месте, где недавно стояли «Жигули» преступников. Дверца отворилась, и оттуда вышел действительно Иван Сергеевич Кузин, полковник налоговой полиции, старый друг блинковской мамы и человек одновременно строгий и веселый.
– Иван Сергеевич! Папа! – одновременно заорали Блинков-младший с Иркой.
Полковник поднял голову. С высоты Блинков-младший не видел выражения его лица. Но можно было не сомневаться, что Иван Сергеевич не пришел в восторг, увидев на самом краю крыши два перепачканных краской чучела.
Глава XIX
Глава XX
Глава XXI
– Краска-красочка-красота! – выкрикнул он и, опасно свесившись за окно, стал шлепать ладонями по краске-красочке.
Блинков-младший с Иркой оцепенело смотрели, как сумасшедший все ниже и ниже сползает на крышу. Они не могли ему помочь. Наконец, ладони его поехали, и несчастный идиот, потеряв опору, съехал на крышу грудью и животом. На подоконнике его удерживали только голые шишковатые колени. А сумасшедший и не собирался удерживаться. Блаженно щурясь, он стал загребать по скользкой краске руками, как будто плыл брассом.
– Папочка! – взвизгнула Ирка. Когда другие зовут мамочку, она всегда звала папочку. Иван Сергеевич воспитывал ее один. – Ой, папа! Митек, правда, папа!
Блинков-младший встрепенулся. Во двор въезжала белая «Нива», такая же, как у Ивана Сергеевича. Но в одной только Москве десятки тысяч белых «Нив»…
– Папина машина! – вопила Ирка. – С осликом на зеркале! Я этого ослика в пятом классе сшила!
Да, за ветровым стеклом болталась какая-то игрушка. Может быть, и ослик – попробуй разгляди с высоты.
«Нива» затормозила на том самом месте, где недавно стояли «Жигули» преступников. Дверца отворилась, и оттуда вышел действительно Иван Сергеевич Кузин, полковник налоговой полиции, старый друг блинковской мамы и человек одновременно строгий и веселый.
– Иван Сергеевич! Папа! – одновременно заорали Блинков-младший с Иркой.
Полковник поднял голову. С высоты Блинков-младший не видел выражения его лица. Но можно было не сомневаться, что Иван Сергеевич не пришел в восторг, увидев на самом краю крыши два перепачканных краской чучела.
Глава XIX
НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ, НО МНОГОЕ ВЫЯСНЯЕТСЯ
– Лялькин – мельчайший жулик, – говорила мама. – Тайком сфотографировал картины Ремизова, а его художники наляпали копий. Рассчитывали, что, когда откроется выставка, они будут хорошо продаваться. Что еще? Замок стащил, «Цербер». Достал где-то сломанный и поменял в музее на новый. Так он этим еще и хвастается! Говорит: «Из-за моего сломанного замка вор не мог выйти из музея! Если бы милиция работала получше, то его бы там и задержали…» Он даже не воришка, а несун. За его мелкие пакости не судят, а просто руки не подают. Ну с чего ты взял, что он украл картины?
На столе перед мамой лежала ручка от «Цербера» с привязанным обрывком бечевки. Ее сняли с головы сумасшедшего натурщика. Отмытый от краски Блинков-младший сидел по другую сторону стола, сложив руки, как первоклассник, и вообще стараясь казаться воспитанным.
Ирку Иван Сергеевич увел домой. Можно было не сомневаться, что у них происходит такая же сцена. Только Ирка скорее всего не сидит, а стоит по стойке «смирно».
– Мама, у него же ботинки сорок первого размера, – попытался объяснить Блинков-младший. – И каблуки он стаптывает наружу!
– У тебя тоже ботинки сорок первого размера, и ты тоже стаптываешь наружу каблуки, – устало возразила мама. – Если тебе этого мало, то знай, что Лялькин не курит и остроносых туфель у него не нашли.
– Я его видел десять минут. Как мне было понять, курит он или не курит? – вздохнул Блинков-младший, сам понимая, что это слабенькое оправдание.
– Митек, ты единственный сын контрразведчицы или просто так погулять вышел? Курящего человека видно на раз. Он кашляет с хрипом. Кожа на лице плохая. У тех, кто курит дешевые сигареты, желтые пальцы. Наконец, от курильщиков табаком несет. Ну ладно, это к делу не относится, – перебила саму себя мама. – Главное, вам что было сказано? Не вмешиваться в это дело. А вы?!
– Мы не вмешивались, – буркнул Блинков-младший. – Гуляли себе по парку, и вдруг – бац! – продают «Козу с баяном». Ты что сделала бы на нашем месте?
– Подошла бы и спросила почем.
– Ну вот! И мы подошли и спросили.
– И Слащов вам ответил: триста долларов. Я бы сразу догадалась, что это не настоящий Ремизов, а копия.
– Ты же подполковник, а я только рядовой необученный, – подольстился Блинков-младший. – Я догадался через час, когда уже на крыше загорал.
– Вот и не лез бы куда не просят, – нелогично заключила мама. – Подошел бы к телефону-автомату и звякнул мне.
– А тебя, допустим, нет на месте, и неизвестно, когда ты вернешься, – добавил Блинков-младший.
– Не пойму, единственный сын, ты что же, считаешь свое поведение безупречным? – изумилась мама.
– Обычным, – возразил Блинков-младший.
– А то, что ты опять остался без приличных джинсов и кроссовок, это как прикажешь называть?
Блинков-младший с укоризной посмотрел на маму. Знает же, что джинсы испортил не он, да и ругать за это Ирку нельзя. Здесь форс-мажор, как говорят моряки, когда штормом смывает за борт ценный груз. Действие непреодолимой стихии. Все предметы падают вниз, а не вверх, это закон физики. И смазанные предметы скользят – это тоже закон физики. Вот они с Иркой и соскользнули вниз по крыше. Если бы могли, то, конечно, вспорхнули бы, как бабочки.
– Митек, это последнее предупреждение, – объявила мама- – До первого сентября еще больше недели. Если ты не уймешься, отправлю тебя к дедушке в Керчь или к твоим приятелям в дачный поселок.
– Ты больше не пойдешь на службу? – спросил Блинков-младший, чтобы увести разговор в сторону.
Было воскресенье, седьмой час вечера. Но когда контрразведчики занимаются особо важными делами, они не признают ни выходных, ни времени суток.
– Нет, – вздохнула мама, – уже нет. Третьи сутки пошли после кражи. Если не удалось раскрыть преступление по горячим следам, то это надолго.
Блинков-младший отправился к себе и, маясь от разочарования и бессилия, стал перелистывать мамин альбом.
Репродукции были плохонькие, черно-белые и к тому же местами пожелтевшие. Многие картины, потеряв цвет, стали совсем неинтересными, вроде каляканья дошкольника.
И все же это были не трехсотрублевые картинки, которые набивший руку художник малюет по пять в день, повторяя один и тот же сюжет. (Кстати, повторение сюжета называется репликой, это Блинков-младший вычитал из книжки «Как обокрасть музей».) Нет! Каждая работа из альбома, нравилась она Митьке или нет, была непохожа на другую. И еще у каждой была своя история, подчас полная драм и человеческой крови.
Картины – это не фотокарточки, которые можно хоть миллионами печатать с одного негатива.
Они неповторимы. А картины, написанные великими мастерами, неповторимы вдвойне. Какой-нибудь способный художник может потратить жизнь, копируя каждый мазок известного всему миру полотна. Но в результате будет копия и больше ничего.
Да, это немножечко игра – когда за известную картину платят миллионы рублей, а то и долларов, а за копию – только сотни. Они почти одинаковые. Но у копии нет истории. Ею не восхищались миллионы людей, ее не воровали и не захватывали в войнах, как почти каждую великую картину.
Вот за это и платят миллионы – за неповторимость и за историю.
Позвонила Ирка.
– Мне папа велел вычистить все чехлы с сидений. Ну и, само собой, твои джинсы, – сообщила она радостным голосом. Наверное, считала, что легко отделалась. – Митек, а тебя как наказали?
– Модем не купили, – ответил Блинков-младший, чтобы Ирке не было обидно. В общем, это была правда, хотя модем ему и раньше не обещали.
– Твои добрые, – весело позавидовала Ирка, – а мой папка, ты же знаешь, звер-рюга!
Ивана Сергеевича она обожала.
– Как он ухитрился нас найти? – спросил Блинков-младший.
– Дождь пошел, Надька с Валькой вернулись из парка. Он увидел их в окно, позвал и спросил, где мы. Они сказали, что мы не пошли на горки, потому что у тебя голова кружится. А у папки сразу ушки на макушке, он же знает, что ничего у тебя не кружится. Спросил их, где мы расстались, а они говорят: «Где картины продают»… Книжку ты ему показывал?
– Нет, – ответил Блинков-младший, – он сам название прочитал.
– Без разницы. Сегодня у тебя голова закружилась перед картинами, а вчера ты пришел с книжкой «Как обокрасть музей» и что-то ему врал…
– Я не врал! – перебил Ирку Блинков-Младший. – Он спрашивает: «Вы куда собрались, музей обкрадывать?», а я не сразу сообразил, что он шутит…
– …Побледнел, рухнул на пол и провякал, что мы едем в парк, – подхватила Ирка.
Во имя истины Блинкову-младшему пришлось уточнить:
– Не рухнул, а только споткнулся!
– Митек, ты мне дашь рассказать или нет?! – возмутилась Ирка. – Сам спрашивал и сам перебиваешь! Вот не буду дальше рассказывать, а ты ночью вертись и думай!
– А что здесь думать? – решил блеснуть перед Иркой Блинков-младший. Дальнейший ход событий был ему ясен. – Иван Сергеич поехал в парк, там продавцы ему сказали, что мы ушли со Слащовым. А Слащов не первый день торгует в парке, его многие должны знать. Иван Сергеич одному продавцу показал удостоверение, другому, и кто-то дал ему адрес мастерской.
– И не удостоверение, а просто мускулами поиграл, – уточнила Ирка. – С его удостоверением он бы ничего не добился. Эти продавцы все не платят налогов, и налоговых полицейских они терпеть не могут.
В трубке раздался далекий бас Ивана Сергеевича. Слов Блинков-младший не расслышал, но по интонации полковника было ясно, что он гонит Ирку немедленно исполнять наказание.
– Сейчас иду! – гаркнула она так, что у Блинкова-младшего зазвенело в ухе, и стала прощаться: – Ладно, Митек, я пошла твои джинсы отстирывать. Ты не сердишься?
– Не сержусь, – ответил Блинков-младший. Форс-мажор есть форс-мажор.
Ирка уже бросила трубку. С ее папочкой были шутки плохи. Причем непонятно, как он заставлял упрямую Ирку слушаться. Не лупил – это Блинков-младший знал точно.
Не успел он снова раскрыть альбом, как мама позвала его из своей комнаты.
По телику показывали новости. Информация, пущенная Лялькиным, попала на телевидение раньше, чем в газеты. Стоя у входа в музей, репортер бойко рассказывал, что отсюда, из этих самых стен, были украдены бесценные работы художника-авангардиста Юрия Ремизова. Потом он проехался по поводу спецслужб, которые двое суток скрывали этот печальный факт от общественности. Как будто общественность могла разыскать картины! И, наконец, репортер понес полную дичь:
– Среди сотрудников музея оказался самоотверженный человек, не побоявшийся сообщить правду средствам массовой информации. Это заместитель директора по хозяйственной части Аполлон Юльевич Лялькин. Только что нам стало известно, что борец за свободу слова задержан органами
контрразведки…
– Уже отпущен, – вставила мама. – Но каков нахал?!
Конечно, она имела в виду не Лялькина, а репортера.
– Видимо, наши спецслужбы, – продолжал тот, – оказавшись не в состоянии найти настоящих преступников, ищут козла отпущения. Им вполне может стать Аполлон Лялькин! Запомните это имя. Мы будем внимательно следить за его судьбой и не дадим в обиду этого отважного человека!
Мама выключила телевизор и мрачным голосом сказала:
– А в ночном выпуске этот же шустрик объявит, что благодаря усилиям их телекомпании Лялькина выпустили на свободу. И Аполлон Юльевич поведает зрителям, как он томился в застенках целых два часа. Вот так, Митек, и создаются герои.
– Он же жулик! – ужаснулся Блинков-младший.
– Зато вовремя слил информацию журналистам, – вздохнула мама, и на этом разговор о Лялькине закончился. У контрразведчицы и ее сына были дела поважней, чем болтовня о дутом герое.
На столе перед мамой лежала ручка от «Цербера» с привязанным обрывком бечевки. Ее сняли с головы сумасшедшего натурщика. Отмытый от краски Блинков-младший сидел по другую сторону стола, сложив руки, как первоклассник, и вообще стараясь казаться воспитанным.
Ирку Иван Сергеевич увел домой. Можно было не сомневаться, что у них происходит такая же сцена. Только Ирка скорее всего не сидит, а стоит по стойке «смирно».
– Мама, у него же ботинки сорок первого размера, – попытался объяснить Блинков-младший. – И каблуки он стаптывает наружу!
– У тебя тоже ботинки сорок первого размера, и ты тоже стаптываешь наружу каблуки, – устало возразила мама. – Если тебе этого мало, то знай, что Лялькин не курит и остроносых туфель у него не нашли.
– Я его видел десять минут. Как мне было понять, курит он или не курит? – вздохнул Блинков-младший, сам понимая, что это слабенькое оправдание.
– Митек, ты единственный сын контрразведчицы или просто так погулять вышел? Курящего человека видно на раз. Он кашляет с хрипом. Кожа на лице плохая. У тех, кто курит дешевые сигареты, желтые пальцы. Наконец, от курильщиков табаком несет. Ну ладно, это к делу не относится, – перебила саму себя мама. – Главное, вам что было сказано? Не вмешиваться в это дело. А вы?!
– Мы не вмешивались, – буркнул Блинков-младший. – Гуляли себе по парку, и вдруг – бац! – продают «Козу с баяном». Ты что сделала бы на нашем месте?
– Подошла бы и спросила почем.
– Ну вот! И мы подошли и спросили.
– И Слащов вам ответил: триста долларов. Я бы сразу догадалась, что это не настоящий Ремизов, а копия.
– Ты же подполковник, а я только рядовой необученный, – подольстился Блинков-младший. – Я догадался через час, когда уже на крыше загорал.
– Вот и не лез бы куда не просят, – нелогично заключила мама. – Подошел бы к телефону-автомату и звякнул мне.
– А тебя, допустим, нет на месте, и неизвестно, когда ты вернешься, – добавил Блинков-младший.
– Не пойму, единственный сын, ты что же, считаешь свое поведение безупречным? – изумилась мама.
– Обычным, – возразил Блинков-младший.
– А то, что ты опять остался без приличных джинсов и кроссовок, это как прикажешь называть?
Блинков-младший с укоризной посмотрел на маму. Знает же, что джинсы испортил не он, да и ругать за это Ирку нельзя. Здесь форс-мажор, как говорят моряки, когда штормом смывает за борт ценный груз. Действие непреодолимой стихии. Все предметы падают вниз, а не вверх, это закон физики. И смазанные предметы скользят – это тоже закон физики. Вот они с Иркой и соскользнули вниз по крыше. Если бы могли, то, конечно, вспорхнули бы, как бабочки.
– Митек, это последнее предупреждение, – объявила мама- – До первого сентября еще больше недели. Если ты не уймешься, отправлю тебя к дедушке в Керчь или к твоим приятелям в дачный поселок.
– Ты больше не пойдешь на службу? – спросил Блинков-младший, чтобы увести разговор в сторону.
Было воскресенье, седьмой час вечера. Но когда контрразведчики занимаются особо важными делами, они не признают ни выходных, ни времени суток.
– Нет, – вздохнула мама, – уже нет. Третьи сутки пошли после кражи. Если не удалось раскрыть преступление по горячим следам, то это надолго.
Блинков-младший отправился к себе и, маясь от разочарования и бессилия, стал перелистывать мамин альбом.
Репродукции были плохонькие, черно-белые и к тому же местами пожелтевшие. Многие картины, потеряв цвет, стали совсем неинтересными, вроде каляканья дошкольника.
И все же это были не трехсотрублевые картинки, которые набивший руку художник малюет по пять в день, повторяя один и тот же сюжет. (Кстати, повторение сюжета называется репликой, это Блинков-младший вычитал из книжки «Как обокрасть музей».) Нет! Каждая работа из альбома, нравилась она Митьке или нет, была непохожа на другую. И еще у каждой была своя история, подчас полная драм и человеческой крови.
Картины – это не фотокарточки, которые можно хоть миллионами печатать с одного негатива.
Они неповторимы. А картины, написанные великими мастерами, неповторимы вдвойне. Какой-нибудь способный художник может потратить жизнь, копируя каждый мазок известного всему миру полотна. Но в результате будет копия и больше ничего.
Да, это немножечко игра – когда за известную картину платят миллионы рублей, а то и долларов, а за копию – только сотни. Они почти одинаковые. Но у копии нет истории. Ею не восхищались миллионы людей, ее не воровали и не захватывали в войнах, как почти каждую великую картину.
Вот за это и платят миллионы – за неповторимость и за историю.
Позвонила Ирка.
– Мне папа велел вычистить все чехлы с сидений. Ну и, само собой, твои джинсы, – сообщила она радостным голосом. Наверное, считала, что легко отделалась. – Митек, а тебя как наказали?
– Модем не купили, – ответил Блинков-младший, чтобы Ирке не было обидно. В общем, это была правда, хотя модем ему и раньше не обещали.
– Твои добрые, – весело позавидовала Ирка, – а мой папка, ты же знаешь, звер-рюга!
Ивана Сергеевича она обожала.
– Как он ухитрился нас найти? – спросил Блинков-младший.
– Дождь пошел, Надька с Валькой вернулись из парка. Он увидел их в окно, позвал и спросил, где мы. Они сказали, что мы не пошли на горки, потому что у тебя голова кружится. А у папки сразу ушки на макушке, он же знает, что ничего у тебя не кружится. Спросил их, где мы расстались, а они говорят: «Где картины продают»… Книжку ты ему показывал?
– Нет, – ответил Блинков-младший, – он сам название прочитал.
– Без разницы. Сегодня у тебя голова закружилась перед картинами, а вчера ты пришел с книжкой «Как обокрасть музей» и что-то ему врал…
– Я не врал! – перебил Ирку Блинков-Младший. – Он спрашивает: «Вы куда собрались, музей обкрадывать?», а я не сразу сообразил, что он шутит…
– …Побледнел, рухнул на пол и провякал, что мы едем в парк, – подхватила Ирка.
Во имя истины Блинкову-младшему пришлось уточнить:
– Не рухнул, а только споткнулся!
– Митек, ты мне дашь рассказать или нет?! – возмутилась Ирка. – Сам спрашивал и сам перебиваешь! Вот не буду дальше рассказывать, а ты ночью вертись и думай!
– А что здесь думать? – решил блеснуть перед Иркой Блинков-младший. Дальнейший ход событий был ему ясен. – Иван Сергеич поехал в парк, там продавцы ему сказали, что мы ушли со Слащовым. А Слащов не первый день торгует в парке, его многие должны знать. Иван Сергеич одному продавцу показал удостоверение, другому, и кто-то дал ему адрес мастерской.
– И не удостоверение, а просто мускулами поиграл, – уточнила Ирка. – С его удостоверением он бы ничего не добился. Эти продавцы все не платят налогов, и налоговых полицейских они терпеть не могут.
В трубке раздался далекий бас Ивана Сергеевича. Слов Блинков-младший не расслышал, но по интонации полковника было ясно, что он гонит Ирку немедленно исполнять наказание.
– Сейчас иду! – гаркнула она так, что у Блинкова-младшего зазвенело в ухе, и стала прощаться: – Ладно, Митек, я пошла твои джинсы отстирывать. Ты не сердишься?
– Не сержусь, – ответил Блинков-младший. Форс-мажор есть форс-мажор.
Ирка уже бросила трубку. С ее папочкой были шутки плохи. Причем непонятно, как он заставлял упрямую Ирку слушаться. Не лупил – это Блинков-младший знал точно.
Не успел он снова раскрыть альбом, как мама позвала его из своей комнаты.
По телику показывали новости. Информация, пущенная Лялькиным, попала на телевидение раньше, чем в газеты. Стоя у входа в музей, репортер бойко рассказывал, что отсюда, из этих самых стен, были украдены бесценные работы художника-авангардиста Юрия Ремизова. Потом он проехался по поводу спецслужб, которые двое суток скрывали этот печальный факт от общественности. Как будто общественность могла разыскать картины! И, наконец, репортер понес полную дичь:
– Среди сотрудников музея оказался самоотверженный человек, не побоявшийся сообщить правду средствам массовой информации. Это заместитель директора по хозяйственной части Аполлон Юльевич Лялькин. Только что нам стало известно, что борец за свободу слова задержан органами
контрразведки…
– Уже отпущен, – вставила мама. – Но каков нахал?!
Конечно, она имела в виду не Лялькина, а репортера.
– Видимо, наши спецслужбы, – продолжал тот, – оказавшись не в состоянии найти настоящих преступников, ищут козла отпущения. Им вполне может стать Аполлон Лялькин! Запомните это имя. Мы будем внимательно следить за его судьбой и не дадим в обиду этого отважного человека!
Мама выключила телевизор и мрачным голосом сказала:
– А в ночном выпуске этот же шустрик объявит, что благодаря усилиям их телекомпании Лялькина выпустили на свободу. И Аполлон Юльевич поведает зрителям, как он томился в застенках целых два часа. Вот так, Митек, и создаются герои.
– Он же жулик! – ужаснулся Блинков-младший.
– Зато вовремя слил информацию журналистам, – вздохнула мама, и на этом разговор о Лялькине закончился. У контрразведчицы и ее сына были дела поважней, чем болтовня о дутом герое.
Глава XX
ЗАГАДКА ШЕСТОГО АЛЬБОМА
В тот же вечер недочитанная книжка «Как обокрасть музей» принесла Блинкову-младшему новый сюрприз. Русским художникам-авангардистам в ней посвящалась целая глава. За границей они были в большой моде, и подделывали их работы нещадно. Особенно любили подделывать картины с Берлинской выставки 1922 года.
Эта выставка стала легендарной. Побывавшие на ней картины оценивали в сотни тысяч долларов. Многие богатые коллекционеры мечтали купить их и держали под рукой каталог выставки.
Беда в том, что тогда, в 1922 году, каталог напечатали без иллюстраций. Этим пользовались изготовители фальшаков (так искусствоведы называют подделки). Они брали подходящую по стилю старую картину, подделывали подпись художника и говорили: «Это «Откровение №5», картина с той самой выставки».
Росчерк кисти с краской и название, как в берлинском каталоге, делали картину в десятки раз дороже…
Обман часто удавался. Коллекционеры скупили сотни фальшаков. Если кто-нибудь и подозревал, что его обманули, то втихаря перепродавал картину, чтобы не потерять выложенные за нее деньги.
Во всем мире было только пять экземпляров каталога со вклеенными фотографиями. Два в Германии и по одному во Франции, в Швейцарии и в музее имени Юрия Ремизова у Ларисика. (Никто и не подозревал, что шестой откуда-то взялся у мамы!) Старые черно-белые фотографии не могли совсем остановить подделыциков, но сильно усложняли им жизнь. Совсем уж откровенные фаль-шаки они старались сбывать в Америке. Но и тогда оставался риск, что недоверчивый покупатель слетает в Берлин, чтобы проверить по альбому картину, которую хочет купить. Если он готов заплатить за нее полмиллиона долларов, то и на самолетный билет наскребет.
Спросите, а что мешало напечатать хоть тысячу новых альбомов, скопировав любой из старых? Да сами же владельцы альбомов и мешали. Пока их всего пять, они известны в мире искусствоведов, как кинозвезды. К ним едут отовсюду, с ними советуются, они считаются выдающимися экспертами по русскому авангарду. А если альбом будет у всех, кому это нужно, к владельцу альбома никто не поедет за семь верст киселя хлебать. Так разве он позволит скопировать свой альбом?! Да ни за какие деньги!
И господа владельцы альбомов доигрались. В книжке Блинкова-младшего на этот счет были самые последние сведения. На сегодняшний день альбом Ларисика оказался не одним из пяти, а единственным, не считая маминого!
Владелец швейцарского умер в прошлом году, а его альбом пропал. Французский был продан два года назад с аукциона, и с тех пор о нем никто не слышал. А оба германских альбома совсем недавно поразили какие-то бактерии. Они уничтожили глянцевый слой фотографий. Осталась бумага с мельчайшим порошком серебра, из которого состоит изображение. То есть состояло, а сейчас одни фотографии совсем осыпались, другие попали на реставрацию и неизвестно, будут ли спасены.
Кто как, а Блинков-младший почувствовал за этой историей с альбомами чей-то коварный умысел. Скажешь кому-нибудь, что по книжке раскрыл тайну международной преступной организации, – не поверят. Но сомневаться не приходилось. Восемьдесят лет альбомы берегли как зеницу ока, и вдруг за последние два года четырех из пяти не стало! Такое совпадение не могло быть случайным.
А раз так, то следующей мишенью преступников будет альбом Ларисика!!
Блинкова-младшего так ошеломила эта догадка, что он долго не мог заснуть.
Подушка была горячей и неудобной. Громко тикал будильник. Короткая стрелка на циферблате подбиралась к двенадцати. Родители давно улеглись. Мама отсыпалась за прежние бессонные ночи, а папа заснул с ней за компанию. Свет уличного фонаря лежал на стене ровным пятном, перечеркнутым тенью оконной рамы. В детстве Блинков-младший боялся этой тени. Она была похожа на крест, на котором в кино распяли Спартака.
Мамин альбом лежал на столе. Переплет был из серого дерматина без картинок и надписей. Альбом Ларисика – точно такой же. Ясно: их делали в одной переплетной мастерской. Ведь сам каталог – тонкая брошюрка в бумажной обложке. К ней добавили страницы с фотокарточками и переплели все вместе.
Так, а почему все каталоги без картинок, и только шесть – с картинками? Ну, это простой вопрос. Для публики напечатали много дешевых, а для художников сделали вручную мало дорогих. Судя по всему, альбомов должно быть не пять, не шесть, а больше. Остальные потерялись, ведь с тех пор прошло почти восемьдесят лет.
Блинков-младший вскочил с постели. Он догадался, откуда у мамы шестой альбом!
Доказательство он обнаружил, как только раскрыл альбом. Изнутри на обложке стоял штамп. Блинков-младший видел его и раньше, но не присматривался – кто читает, что написано в библиотечных штампах? А сейчас ему как фотовспышкой в глаза ударило: ох, не библиотечный это штамп! Лиловыми чернилами для печатей оттиснуто: «НКВД СССР. Вещественное доказательство к ДЕЛУ №… Архив №… Папка №… 19…», и черной тушью вписаны номера и год: тридцать седьмой.
Выцветшие синие каракули на первой странице Блинков-младший тоже видел не раз и читал, но тогда они ему ничего не сказали. Какой-то Юрашка дарил какой-то Дашке «сии картинки» (он так написал), «чтоб ты помнила и не грустила». А сейчас, когда выяснилось, что альбом – вещественное доказательство, Блинков-младший сообразил, кто такой этот Юрашка. Юрий Ремизов! Мама говорила, что его расстреляли по ложному обвинению именно в тридцать седьмом году.
Только непонятно, что доказывает это вещественное доказательство. Из-за чего фотографии картин (а не секретных чертежей!) оказались в архиве НКВД? Мама говорила, что Ремизов изобрел какой-то живописный шифр. Может быть, в его картинах зашифрованы секретные сообщения?
Блинков-младший прокрался в прихожую и взял из папиного пиджака на вешалке очки. Они были, как лупы: плюс три. Вдаль смотреть – глаза сломаешь, но если елозить носом по страницам, очки здорово увеличивали.
И он стал елозить. Для начала под прицел папиных очков попала «Композиция из девяноста девяти спринцовок». Она больше всего подходила для передачи зашифрованного текста. Ведь эти спринцовки художник мог нарисовать в нужном ему порядке, имеющем тайный смысл. А, к примеру, «Младенец с наганом» – он и есть младенец: нос на месте, глаза на месте…
Спринцовки были разной величины и располагались без всякого порядка. Блинков-младший промучился с час, пересчитывая и записывая на бумажке, сколько их в каждом ряду, сколько – на каждом квадратном сантиметре, какой у них радиус и какая длина носика. Колонки цифр были очень похожи на шифры какого-нибудь радиста из кино. Только непонятно, что с ними делать дальше.
Потом Блинков-младший понял, что занимался чепухой. Если и был какой-то смысл в диаметре спринцовок, то его не разгадаешь, имея дело не с настоящей картиной, а с ее фотографией. Фотография же меньше и, стало быть, дает совсем другие цифры.
Честно признаться, эта возня надоела Блинкову-младшему. Для развлечения он стал рассматривать в очки что попало. Кожа на руках выглядела жутко: морщинистая, как у слона, с остатками зеленой краски в порах. Казавшаяся гладкой альбомная бумага превратилась в лунный пейзаж с кратерами и торчащими ворсинками. Каждая мельчайшая неровность отбрасывала тень.
Митек повозил настольной лампой вокруг альбома – тени тоже ползли по кругу, как в солнечных часах. Отодвинул лампу на край стола – тени стали длиннее. А если смотреть без очков, ничего этого не видно. Бумага как бумага.
Стоп! На обратной стороне «Спринцовок» была какая-то надпись! Карандаш или ручка немного продавили фотобумагу, но когда свет падал на карточку сверху, этого не было заметно. А теперь лампа стояла сбоку, и каждая выпуклость отбросила тень. Среди непонятных палочек и крючков ясно различались «н» и «о», написанные с обратным наклоном, справа налево. Ну да, надпись же – на обороте фотокарточки, а с лица она видна перевернутой, как в зеркале.
Блинков-младший сходил в ванную за зеркалом и подставил его к альбому. Отражения двух непонятных крючков сразу же прочитались как «р» и «в». Он передвинул лампу. Тени легли по-другому, и стала видна размашистая заглавная буква «С».
В загадочной надписи на обороте фотокарточки не оказалось никакой загадки. «Спринцовки», только и всего.
Он так разочаровался, что сразу же захотел спать. На что мы гробим свою короткую жизнь? На спринцовки! Понятно, что надписи сделал фотограф, чтобы наклеить карточки в том же порядке, в каком перечислены картины в каталоге.
Клюя носом, Блинков-младший из добросовестности прочел остальные надписи. Угадывать плохо оттиснутые буквы было нетрудно, зная, что там должно быть написано. На «Младенце с наганом» – «Млад, с наг.», на «Кавалеристе, явившемся во сне» – «Кав-ст, яв. во сн.», на «Козе с баяном» – «Краскоза с б-ном»…
Так, так! Что за «Краскоза»?! «Красивая»? «Красочная»? Одно ясно: что не «красная». На фотографии хвост и ухо у козы черные, а больше там ничего и нет: хвост, единственное ухо, много глаз и рогов. И на копии, сделанной Алексеем Слащовым, все, конечно, так же. Глаза желтые, мехи баяна – белые. Вообще, Блинков-младший не помнил, чтобы на всей картине был хотя бы один красный мазок.
Он заглянул в каталог. Названия картин были напечатаны на двух языках, немецком и русском. По-русски картина называлась просто: «Коза с баяном». Откуда фотограф взял это «крас»?
Блинков-младший напомнил себе пословицу: «Один дурак может задать столько вопросов, что сотня мудрецов не сумеет ответить». И лег спать.
Преступники будут стараться выкрасть альбом Ларисика. Это в сто раз важнее какой-то там «краскозы»!
Расследование поворачивалось в совершенно другую, неожиданную сторону…
Эта выставка стала легендарной. Побывавшие на ней картины оценивали в сотни тысяч долларов. Многие богатые коллекционеры мечтали купить их и держали под рукой каталог выставки.
Беда в том, что тогда, в 1922 году, каталог напечатали без иллюстраций. Этим пользовались изготовители фальшаков (так искусствоведы называют подделки). Они брали подходящую по стилю старую картину, подделывали подпись художника и говорили: «Это «Откровение №5», картина с той самой выставки».
Росчерк кисти с краской и название, как в берлинском каталоге, делали картину в десятки раз дороже…
Обман часто удавался. Коллекционеры скупили сотни фальшаков. Если кто-нибудь и подозревал, что его обманули, то втихаря перепродавал картину, чтобы не потерять выложенные за нее деньги.
Во всем мире было только пять экземпляров каталога со вклеенными фотографиями. Два в Германии и по одному во Франции, в Швейцарии и в музее имени Юрия Ремизова у Ларисика. (Никто и не подозревал, что шестой откуда-то взялся у мамы!) Старые черно-белые фотографии не могли совсем остановить подделыциков, но сильно усложняли им жизнь. Совсем уж откровенные фаль-шаки они старались сбывать в Америке. Но и тогда оставался риск, что недоверчивый покупатель слетает в Берлин, чтобы проверить по альбому картину, которую хочет купить. Если он готов заплатить за нее полмиллиона долларов, то и на самолетный билет наскребет.
Спросите, а что мешало напечатать хоть тысячу новых альбомов, скопировав любой из старых? Да сами же владельцы альбомов и мешали. Пока их всего пять, они известны в мире искусствоведов, как кинозвезды. К ним едут отовсюду, с ними советуются, они считаются выдающимися экспертами по русскому авангарду. А если альбом будет у всех, кому это нужно, к владельцу альбома никто не поедет за семь верст киселя хлебать. Так разве он позволит скопировать свой альбом?! Да ни за какие деньги!
И господа владельцы альбомов доигрались. В книжке Блинкова-младшего на этот счет были самые последние сведения. На сегодняшний день альбом Ларисика оказался не одним из пяти, а единственным, не считая маминого!
Владелец швейцарского умер в прошлом году, а его альбом пропал. Французский был продан два года назад с аукциона, и с тех пор о нем никто не слышал. А оба германских альбома совсем недавно поразили какие-то бактерии. Они уничтожили глянцевый слой фотографий. Осталась бумага с мельчайшим порошком серебра, из которого состоит изображение. То есть состояло, а сейчас одни фотографии совсем осыпались, другие попали на реставрацию и неизвестно, будут ли спасены.
Кто как, а Блинков-младший почувствовал за этой историей с альбомами чей-то коварный умысел. Скажешь кому-нибудь, что по книжке раскрыл тайну международной преступной организации, – не поверят. Но сомневаться не приходилось. Восемьдесят лет альбомы берегли как зеницу ока, и вдруг за последние два года четырех из пяти не стало! Такое совпадение не могло быть случайным.
А раз так, то следующей мишенью преступников будет альбом Ларисика!!
Блинкова-младшего так ошеломила эта догадка, что он долго не мог заснуть.
Подушка была горячей и неудобной. Громко тикал будильник. Короткая стрелка на циферблате подбиралась к двенадцати. Родители давно улеглись. Мама отсыпалась за прежние бессонные ночи, а папа заснул с ней за компанию. Свет уличного фонаря лежал на стене ровным пятном, перечеркнутым тенью оконной рамы. В детстве Блинков-младший боялся этой тени. Она была похожа на крест, на котором в кино распяли Спартака.
Мамин альбом лежал на столе. Переплет был из серого дерматина без картинок и надписей. Альбом Ларисика – точно такой же. Ясно: их делали в одной переплетной мастерской. Ведь сам каталог – тонкая брошюрка в бумажной обложке. К ней добавили страницы с фотокарточками и переплели все вместе.
Так, а почему все каталоги без картинок, и только шесть – с картинками? Ну, это простой вопрос. Для публики напечатали много дешевых, а для художников сделали вручную мало дорогих. Судя по всему, альбомов должно быть не пять, не шесть, а больше. Остальные потерялись, ведь с тех пор прошло почти восемьдесят лет.
Блинков-младший вскочил с постели. Он догадался, откуда у мамы шестой альбом!
Доказательство он обнаружил, как только раскрыл альбом. Изнутри на обложке стоял штамп. Блинков-младший видел его и раньше, но не присматривался – кто читает, что написано в библиотечных штампах? А сейчас ему как фотовспышкой в глаза ударило: ох, не библиотечный это штамп! Лиловыми чернилами для печатей оттиснуто: «НКВД СССР. Вещественное доказательство к ДЕЛУ №… Архив №… Папка №… 19…», и черной тушью вписаны номера и год: тридцать седьмой.
Выцветшие синие каракули на первой странице Блинков-младший тоже видел не раз и читал, но тогда они ему ничего не сказали. Какой-то Юрашка дарил какой-то Дашке «сии картинки» (он так написал), «чтоб ты помнила и не грустила». А сейчас, когда выяснилось, что альбом – вещественное доказательство, Блинков-младший сообразил, кто такой этот Юрашка. Юрий Ремизов! Мама говорила, что его расстреляли по ложному обвинению именно в тридцать седьмом году.
Только непонятно, что доказывает это вещественное доказательство. Из-за чего фотографии картин (а не секретных чертежей!) оказались в архиве НКВД? Мама говорила, что Ремизов изобрел какой-то живописный шифр. Может быть, в его картинах зашифрованы секретные сообщения?
Блинков-младший прокрался в прихожую и взял из папиного пиджака на вешалке очки. Они были, как лупы: плюс три. Вдаль смотреть – глаза сломаешь, но если елозить носом по страницам, очки здорово увеличивали.
И он стал елозить. Для начала под прицел папиных очков попала «Композиция из девяноста девяти спринцовок». Она больше всего подходила для передачи зашифрованного текста. Ведь эти спринцовки художник мог нарисовать в нужном ему порядке, имеющем тайный смысл. А, к примеру, «Младенец с наганом» – он и есть младенец: нос на месте, глаза на месте…
Спринцовки были разной величины и располагались без всякого порядка. Блинков-младший промучился с час, пересчитывая и записывая на бумажке, сколько их в каждом ряду, сколько – на каждом квадратном сантиметре, какой у них радиус и какая длина носика. Колонки цифр были очень похожи на шифры какого-нибудь радиста из кино. Только непонятно, что с ними делать дальше.
Потом Блинков-младший понял, что занимался чепухой. Если и был какой-то смысл в диаметре спринцовок, то его не разгадаешь, имея дело не с настоящей картиной, а с ее фотографией. Фотография же меньше и, стало быть, дает совсем другие цифры.
Честно признаться, эта возня надоела Блинкову-младшему. Для развлечения он стал рассматривать в очки что попало. Кожа на руках выглядела жутко: морщинистая, как у слона, с остатками зеленой краски в порах. Казавшаяся гладкой альбомная бумага превратилась в лунный пейзаж с кратерами и торчащими ворсинками. Каждая мельчайшая неровность отбрасывала тень.
Митек повозил настольной лампой вокруг альбома – тени тоже ползли по кругу, как в солнечных часах. Отодвинул лампу на край стола – тени стали длиннее. А если смотреть без очков, ничего этого не видно. Бумага как бумага.
Стоп! На обратной стороне «Спринцовок» была какая-то надпись! Карандаш или ручка немного продавили фотобумагу, но когда свет падал на карточку сверху, этого не было заметно. А теперь лампа стояла сбоку, и каждая выпуклость отбросила тень. Среди непонятных палочек и крючков ясно различались «н» и «о», написанные с обратным наклоном, справа налево. Ну да, надпись же – на обороте фотокарточки, а с лица она видна перевернутой, как в зеркале.
Блинков-младший сходил в ванную за зеркалом и подставил его к альбому. Отражения двух непонятных крючков сразу же прочитались как «р» и «в». Он передвинул лампу. Тени легли по-другому, и стала видна размашистая заглавная буква «С».
В загадочной надписи на обороте фотокарточки не оказалось никакой загадки. «Спринцовки», только и всего.
Он так разочаровался, что сразу же захотел спать. На что мы гробим свою короткую жизнь? На спринцовки! Понятно, что надписи сделал фотограф, чтобы наклеить карточки в том же порядке, в каком перечислены картины в каталоге.
Клюя носом, Блинков-младший из добросовестности прочел остальные надписи. Угадывать плохо оттиснутые буквы было нетрудно, зная, что там должно быть написано. На «Младенце с наганом» – «Млад, с наг.», на «Кавалеристе, явившемся во сне» – «Кав-ст, яв. во сн.», на «Козе с баяном» – «Краскоза с б-ном»…
Так, так! Что за «Краскоза»?! «Красивая»? «Красочная»? Одно ясно: что не «красная». На фотографии хвост и ухо у козы черные, а больше там ничего и нет: хвост, единственное ухо, много глаз и рогов. И на копии, сделанной Алексеем Слащовым, все, конечно, так же. Глаза желтые, мехи баяна – белые. Вообще, Блинков-младший не помнил, чтобы на всей картине был хотя бы один красный мазок.
Он заглянул в каталог. Названия картин были напечатаны на двух языках, немецком и русском. По-русски картина называлась просто: «Коза с баяном». Откуда фотограф взял это «крас»?
Блинков-младший напомнил себе пословицу: «Один дурак может задать столько вопросов, что сотня мудрецов не сумеет ответить». И лег спать.
Преступники будут стараться выкрасть альбом Ларисика. Это в сто раз важнее какой-то там «краскозы»!
Расследование поворачивалось в совершенно другую, неожиданную сторону…
Глава XXI
ВИЗИТ МЕЦЕНАТКИ
Большая часть преступлений раскрывается по горячим следам, как говорят оперативники, то есть в первые же часы и даже минуты. А потом след остывает. Преступники успевают скрыться и, если не дураки, избавиться от улик. Украденные вещи находят новых хозяев. Подробности выветриваются из памяти свидетелей.
Оперативникам остается работать по версиям, которые показались им незначительными в горячке первых дней. И ждать – может быть, преступник снова проявит себя?
В такую внешне спокойную фазу вступило и расследование по делу о «Младенце с наганом». Не было ни схваток, ни погонь, ни блестящих сыщицких догадок. Мама стала вовремя приходить домой. Чтобы не оставлять о себе дурную память, она съездила к Ларисику и выяснила с ней все недоразумения. Они даже снова подружились.
Блинков-младший с Иркой стали бывать в заваленном книгами кабинетике Ларисика. Как почти всем взрослым, кандидату искусствоведения нравилось, что молодежь интересуется ее делом. Она придумывала для них работу. Сегодня они расставляли книжки по порядку, завтра сверяли их с картотекой. Оказывалось, что на одни книжки карточек нет, а от других остались одни карточки, потому что сами книги растащили по своим кабинетам другие искусствоведы. Митек с Иркой ходили к ним выручать Ларисикины книжки и так перезнакомились со многими сотрудниками музея.
Вряд ли найдется в России хотя бы один восьмиклассник, который согласится угробить последние дни каникул на такое нудное дело. Лично я в этом сильно сомневаюсь. Сам был восьмиклассником, знаю. Но Блинков-младший с Иркой не просто в книжках копались.
Они ждали своего часа.
Сотрудники спецслужб давно уже не работали в музее. Когда им нужно было еще раз допросить свидетелей, их вызывали в контрразведку или в милицию. Даже пост сержанта Сережи у дверей выставочного зала сняли, рассудив, что после драки кулаками не машут.
Как раз сейчас, когда все улеглось, преступник должен был прийти за альбомом Ларисика…
Почему альбом не украли заодно с картинами? Между прочим, Блинков-младший выяснил, что в тот вечер его просто не было в музее. Ларисик не успевала подготовиться к экскурсии по выставке авангардистов и унесла альбом, чтобы поработать с ним дома.
Теперь альбом снова вернулся в музей. Блинков-младший был уверен, что заказчик преступления не успокоится, пока не получит его. Ведь торговцы поддельными картинами думают, что Ларисикин альбом – последний. Остается уничтожить его, и уже ничто не помешает им продавать фальшаки доверчивым коллекционерам.
Ровно через неделю после кражи, в пятницу, музей посетила настоящая Демидова. Она хотела посмотреть картины из Германии. Ларисика заранее предупредили, чтобы она готовилась провести экскурсию для миллионерши.
– Хотите, я и вас возьму? – предложила она Блинкову-младшему с Иркой. – Только ты, Дима, не проболтайся, что изображал Гогу. Ты бы видел, как Демидова разозлилась, когда узнала, что твоя мама была у нас под ее именем! Я скажу, что вы дети моих знакомых. В конце концов, это же правда.
– Хотим, – согласился за обоих Блинков-младший. Почему не сходить лишний раз на выставку? – Заодно и на Гогу посмотрю.
– Ты не будешь разочарован, – пообещала Ларисик. Она была веселая и загадочно улыбалась.
И Демидовы приехали. Блинков-младший с Иркой наблюдали их прибытие из окна Ларисики-ного кабинета.
К служебному входу подкатил черный «Мерседес» с затемненными стеклами, такой же, какой был у мамы, и оттуда вышла яркая химическая блондинка в таком же, как у мамы, блестящем платье-трубе. Разница была в том, что Демидова оказалась старухой лет сорока пяти или даже пятидесяти.
Оперативникам остается работать по версиям, которые показались им незначительными в горячке первых дней. И ждать – может быть, преступник снова проявит себя?
В такую внешне спокойную фазу вступило и расследование по делу о «Младенце с наганом». Не было ни схваток, ни погонь, ни блестящих сыщицких догадок. Мама стала вовремя приходить домой. Чтобы не оставлять о себе дурную память, она съездила к Ларисику и выяснила с ней все недоразумения. Они даже снова подружились.
Блинков-младший с Иркой стали бывать в заваленном книгами кабинетике Ларисика. Как почти всем взрослым, кандидату искусствоведения нравилось, что молодежь интересуется ее делом. Она придумывала для них работу. Сегодня они расставляли книжки по порядку, завтра сверяли их с картотекой. Оказывалось, что на одни книжки карточек нет, а от других остались одни карточки, потому что сами книги растащили по своим кабинетам другие искусствоведы. Митек с Иркой ходили к ним выручать Ларисикины книжки и так перезнакомились со многими сотрудниками музея.
Вряд ли найдется в России хотя бы один восьмиклассник, который согласится угробить последние дни каникул на такое нудное дело. Лично я в этом сильно сомневаюсь. Сам был восьмиклассником, знаю. Но Блинков-младший с Иркой не просто в книжках копались.
Они ждали своего часа.
Сотрудники спецслужб давно уже не работали в музее. Когда им нужно было еще раз допросить свидетелей, их вызывали в контрразведку или в милицию. Даже пост сержанта Сережи у дверей выставочного зала сняли, рассудив, что после драки кулаками не машут.
Как раз сейчас, когда все улеглось, преступник должен был прийти за альбомом Ларисика…
Почему альбом не украли заодно с картинами? Между прочим, Блинков-младший выяснил, что в тот вечер его просто не было в музее. Ларисик не успевала подготовиться к экскурсии по выставке авангардистов и унесла альбом, чтобы поработать с ним дома.
Теперь альбом снова вернулся в музей. Блинков-младший был уверен, что заказчик преступления не успокоится, пока не получит его. Ведь торговцы поддельными картинами думают, что Ларисикин альбом – последний. Остается уничтожить его, и уже ничто не помешает им продавать фальшаки доверчивым коллекционерам.
Ровно через неделю после кражи, в пятницу, музей посетила настоящая Демидова. Она хотела посмотреть картины из Германии. Ларисика заранее предупредили, чтобы она готовилась провести экскурсию для миллионерши.
– Хотите, я и вас возьму? – предложила она Блинкову-младшему с Иркой. – Только ты, Дима, не проболтайся, что изображал Гогу. Ты бы видел, как Демидова разозлилась, когда узнала, что твоя мама была у нас под ее именем! Я скажу, что вы дети моих знакомых. В конце концов, это же правда.
– Хотим, – согласился за обоих Блинков-младший. Почему не сходить лишний раз на выставку? – Заодно и на Гогу посмотрю.
– Ты не будешь разочарован, – пообещала Ларисик. Она была веселая и загадочно улыбалась.
И Демидовы приехали. Блинков-младший с Иркой наблюдали их прибытие из окна Ларисики-ного кабинета.
К служебному входу подкатил черный «Мерседес» с затемненными стеклами, такой же, какой был у мамы, и оттуда вышла яркая химическая блондинка в таком же, как у мамы, блестящем платье-трубе. Разница была в том, что Демидова оказалась старухой лет сорока пяти или даже пятидесяти.