Ненацки Збигнев. Великий лес

   – Мы разошлись. Я приехала сюда именно затем, чтобы окончательно обсудить с ним кое-какие дела.
   Вероника кивнула головой, что поняла. Но что-то в ней бунтовало против этой женщины. Она, однако, подавила чувство бунта и отчуждения, потому что сейчас ей представился, похоже, единственный случай узнать что-либо о Марыне.
   – Пан Марын, – сказала она, – работает охотинспектором. Ловит браконьеров. Я немного могу вам рассказать, потому что мало его знаю. Он просто снимает комнату в доме моего опекуна. Я с мужем живу в соседнем лесничестве.
   – Понимаю, – Левой рукой дама провела по своим светлым длинным волосам. Она не могла не заметить руки Вероники, которая так ее положила, чтобы та видела обручальное кольцо. Об этом обручальном кольце – совершенно уже, наверное, не нужном – Вероника попросту забыла. Женщина повернула старательно подрисованное лицо с очень правильными чертами. Запах ее духов уже не казался Веронике одуряющим, а наоборот, очень приятным.
   – У него здесь есть девушка, правда? – спросила она шутливым тоном. Вероника стиснула губы.
   – Если бы была, я не сказала бы вам об этом. Но могу вам сообщить, что никакой девушки у него нет. Впрочем, почему это вас интересует, раз вы его оставили?
   – Откуда вы знаете, что это я его оставила? – спросила та. Похоже, она только сейчас поняла, что имеет дело не с простой деревенской гусыней и должна следить за своими словами. Она прибавила:
   – Мой муж говорил вам о наших делах?
   – Нет. Но я слышала, как он рассказывал моему мужу о женщинах, которые в трудной для мужчины ситуации идут за ним на самый край света. Хоть в самую глушь. А вы за ним не пошли.
   – Он так говорил? – удивилась она, похоже, искренне. – Это очень странные слова в устах моего бывшего мужа. А кроме того, может быть, эта глушь для него – самое подходящее место.
   – Он похож на человека, который привык к другой жизни. Здесь он должен ловить браконьеров. Это опасная работа.
   – Вы, кажется, очень ему сочувствуете…
   Вероника не смогла сдержать румянца. Это ее рассердило.
   – Я сказала вам, что мало знаю вашего мужа. Но знаю то, что некому выстирать ему рубашку и приготовить обед.
   – Я тоже не умею готовить, – пожала та плечами.
   Она на минуту замолчала, задумалась, а потом снова украдкой бросила на Веронику несколько взглядов. На ее открытую грудь, на голые колени, на лицо с пухлыми губами и черными бровями.
   – Мой муж – очень красивый мужчина, – сказала она, глядя прямо перед собой. – И в нем есть что-то странно покоряющее. Он нравится женщинам. Но он не умеет любить. За любовь он не платит таким же чувством. Я ушла от него не потому, что у него появились проблемы, а по-•тому, что я полюбила другого человека. Но я его, однако, люблю и привезла ему машину. Она может ему пригодиться.
   – У него есть лошадь, – возразила Вероника. И нашла в себе смелость, чтобы спросить:
   – Кем был ваш муж до того, как сюда приехал?
   Женщина громко рассмеялась. Она смеялась долго, немного деланно, что разозлило Веронику.
   – Вы мне не скажете этого? – она встала с лавки.
   – Я могу выдать только одно: он был оборотнем.
   – Вы надо мной смеетесь.
   – Нет, – посерьезнела та. – Я говорю правду. Это оборотень. Вы молоды и красивы. Будьте осторожны. Вы, наверное, знаете сказку про Красную Шапочку и волка, который съел бабушку. «Почему, бабушка, у тебя такие красивые зубы?» У него очень красивые зубы, правда? И такие ясные голубые глаза.
   – Вы его не любите.
   – Мне казалось, что люблю. Но потом я полюбила другого и тогда поняла, что такое любовь.
   – Он причинял вам боль, – догадалась Вероника. Та удивилась.
   – Боль? Нет. Разве я похожа на женщину, которая позволяет причинять себе боль? Но предупреждаю, что с вами будет иначе. Вам это будет очень больно. Вероника поняла, что они говорят о разном.
   – Вы встретили меня здесь и думаете, что я бегаю за вашим мужем. А он меня вообще не интересует. Мне просто не подходит этот тип мужчины. Не мой размер. Женщина поправила волосы и посмотрела на часы.
   – Наверное, я не буду дольше ждать, – сказала она. – У меня не очень много времени. Мне неприятно, что я так плохо говорила о своем бывшем муже. Но это попросту женская солидарность. Ясно, что вы в него немного влюблены. Впрочем, это в самом деле меня нисколько не трогает. Я пригнала ему машину и хотела, чтобы он отвез меня на ней на станцию.
   – Лучше бы вы привезли ему теплые кальсоны, теплые носки, еще несколько сорочек, – сказала Вероника.
   – Да, наверное, – согласилась та. – Но об этом пусть уже подумает другая женщина.
   – У него нет другой женщины.
   – Пусть поищет.
   Она резко встала с лавки. Посмотрела на Веронику, с ног до головы смерила ее взглядом.
   – Красивая, молодая, свежая, хорошо развитая. Таких молодых овечек мой бывший муж привык хрупать на завтрак. Потому что на обед и ужин ему требовалось что-то более пикантное. Я никогда не была ревнивой. Просто мне вас жаль. Его мне тоже жаль, но совсем иначе, чем вы думаете. Вы позволите, я, однако, зайду в его комнату и оставлю письмо?
   Вероника проводила ее в комнату Марына, принесла бумагу и оставила одну. Ее сильно задело замечание о том, что она немного влюблена в Марына. «Она глупая и ревнивая», – подумала Вероника, но вдруг к ней пришла уверенность, что Марын явился из какого-то таинственного мира. Подтвердились ее предположения, что Марын плохой человек, «оборотень», как его назвала собственная жена. Но что-то в ней восставало и против того, как эта женщина резко оценила своего бывшего мужа, наверное, немного несправедливо. Она говорила о нем как о бабнике, а Вероника, уже около двух месяцев наблюдая за Марыном, не заметила ничего, что подтверждало бы это мнение. Ни разу он не привел к себе девушку, даже ее. Веронику, он не старался соблазнить. Это от Марына она узнала о любви чистой и настоящей. «Она его, похоже, вообще не знает. Кажется, так бывает, что иногда жены не знают своих мужей», – вспомнилась ей фраза из какой-то книги.
   Женщина вышла из дома.
   – Позвольте мне попрощаться. Меня зовут Эрика. Передайте, пожалуйста, мужу, что я в другой раз постараюсь прислать ему машину. Ведь сейчас я должна на чем-то вернуться домой.
   Мелкими, но ровными шагами она подошла к воротам, открыла калитку, села в машину. Развернулась на лесной дороге и уехала в сторону шоссе.
   Вероника же поспешила в комнату Марына, где на столе нашла письмо в заклеенном конверте. Клей был еще влажный и держал слабо. Она осторожно распечатала конверт, прочитала письмо и заклеила конверт.
   Эрика писала Марыну:
   «Мы уже разведены. Дело было рассмотрено заочно, согласно с законом о лицах, которые остались за границей. Поэтому мне присудили все наше имущество. Тебе я должна отдать по крайней мере половину, поэтому привезла тебе новый „опель“, поскольку знаю, что ты любишь именно эту марку автомобилей. Думаю, что машина пригодится тебе в деревне. Приведу тебе ее, однако, в другой раз, потому что ждать не могу, а отвезти меня на станцию некому. Если тебе нужны деньги, дай мне каким-нибудь образом знать. Желаю тебе много счастья. Эрика».
   У себя наверху Вероника подумала, что она не ошиблась, связывая особу Марына с каким-то таинственным миром. Эрика получила развод заочно, потому что Марын остался за границей. А ведь он был здесь, в доме Хорста Соботы, работал охотинспектором. «Оборотень», – вспомнила она определение, которое дала ему Эрика. Но он не охотился за деньгами Хорста Соботы. Эрика хотела оставить ему машину, которая стоила столько же, сколько дом. Эрика упоминала о том, что Марыну причитаются и какие-то деньги. Может быть, Марын и был оборотнем и очень плохим человеком, но ему не нужны ничьи деньги.
   Вернулся Хорст, и Вероника спустилась вниз, чтобы приготовить ему ужин.
   – Ты говорил правду, Хорст, – сказала она. – У Марына нет жены.
   – В самом деле? – неизвестно почему обрадовался старик.
   – У него была жена, но они разошлись. Эта женщина была здесь после обеда и хотела оставить Марыну шикарную машину. Не оставила ее, потому что некому было отвезти ее на вокзал в Бартах.
   Собота резко сказал:
   – Надо было прогнать ее. Марыну не нужна машина. А если захочет, то я ему куплю.
   – Послушай, Хорст, – начала Вероника. – Умоляю тебя, будь осторожен. Это не обыкновенный человек. Бывшая жена назвала его оборотнем.
   Собота захихикал беззубым ртом:
   – Оборотень? Она так сказала? И я так же про него думал, но не мог подобрать нужного слова. Наконец лес получил то, что заслужил: оборотня.
   – Послушай, Хорст… – снова начала Вероника. Старик сердито сказал:
   – Иди отсюда, женщина. Ты не знаешь, что значит дважды умереть и дважды быть воскрешенным. Иди отсюда, иначе я тебя ударю.
   Вероника вышла, потому что в самом деле испугалась гнева старика. «Он, наверное, сошел с ума», – подумала она, садясь за швейную машинку, и вдруг заметила на пальце золотое обручальное кольцо. Подумала о Кулеше и почувствовала тошноту. Быстрым движением стянула с пальца кольцо и спрятала в ящичек, где держала иглы, потому что подумала, что так тошнота пройдет. Но тошнило все сильнее.
   Она легла на кровать. Тошнота на мгновение прошла, но потом снова вернулась. Словно бы на желудке что-то лежало и подступало к горлу. Ей хотелось кричать: «Нет, нет, это невозможно», – но, однако, не смогла никуда убежать от правды, которая стала для нее понятной и которую она чувствовала всем телом. Вероника заплакала сначала тихо, почти беззвучно, а потом свернулась на кровати, и плач превратился в жалобный стон.
   Убегая ночью из дома Кулеши, она поклялась, что ее тело будет принадлежать только ей. А теперь оказалось, что оно по-прежнему принадлежит тому ненавистному человеку, потому что он посеял в ней свою жизнь. Напрасно она старалась представить себе беспомощного младенца, а потом маленького мальчика или девочку. Это что-то, что начало жить в ней, приобретало в ее воображении черты лесного чудовища, страшилища с мордочкой ящерицы. Ее тело перестанет быть ее собственностью, им будет питаться этот лесной уродец, рожденный из ненависти и злости. «Убью его, убью», – бормотала она. А потом спустилась в ванную…
   Вероника не услышала, как Марын вошел в кухню, а потом в свою комнату. Когда она вышла из ванной, слабая после рвоты и, наверное, очень бледная, Марын сидел у кухонного стола и над пепельницей жег письмо. Она хотела молча пройти мимо, но он жестом остановил ее.
   – Вы, наверное, беременны, Вероника. Я слышал, как вас рвало в ванной.
   Она ослабела еще больше. Села на стул по другую сторону стола, хоть ее женская гордость велела ей идти наверх, чтобы он не видел ее – бледной, с жалко искривленными губами, измученной часами плача. То, что с ней произошло, исключительно ее дело, и этот чужой человек не должен вмешиваться. Однако она сказала:
   – Я уеду. Куда глаза глядят. Избавлюсь от беременности и тогда вернусь. Я не хочу этого ребенка. Всю жизнь буду его ненавидеть.
   Марын ничего не ответил. Он отводил взгляд от лица Вероники, догадываясь, что в эту минуту она не хочет, чтобы на нее кто-нибудь смотрел.
   – Не говорите Хорсту, – сказала она. – Он не позволил бы мне избавиться от беременности, потому что это человек со старыми устоями. Но я знаю, что не может жить существо, рожденное в ненависти.
   – Который месяц? – спросил Марын равнодушно.
   – Третий. Начало третьего, я думаю. Я знаю, где Хорст держит деньги, возьму немного и куда-нибудь поеду. Хорсту скажу, что решила навестить родителей, а заодно подать заявление о разводе. Вы меня не выдадите, правда?
   – Конечно.
   Он вытащил сигарету, закурил и отодвинул от стола стул, чтобы сесть удобнее. Вероника встала и хотела уйти к себе, но он снова жестом остановил ее.
   – Ты не дала мне ужин, Вероника, – сказал он тихо.
   – Вы сами можете себе сделать.
   Он отрицательно покачал головой.
   – Можешь называть меня Юзвой, Вероника, потому что нас объединит общее преступление. С сегодняшнего дня будешь готовить мне завтраки и ждать меня с ужином. Начнешь застилать мою постель и убирать в моей комнате. Ты можешь не любить меня, но будешь это делать.
   – Вы чудовище, – повысила она голос, но он сделал жест ладонью вниз, что означало, чтобы она вела себя тише.
   – Ты ошибаешься. Вероника. Я не чудовище. Послезавтра, а самое большее – через несколько дней я отвезу тебя к самому лучшему врачу в округе. Он сделает операцию безболезненно и безопасно.
   Он расстегнул пуговицу на левом кармане мундира и вытащил из него маленькую картонку.
   – Не так давно, Вероника, один гинеколог застрелил в лесу кабаниху с поросятами. Он входит в охотничье общество и имеет право владеть оружием. С ним случилась неприятность. Он слишком быстро выстрелил. Думал, что из-за кустов выходит кабан. К сожалению, это была кабаниха и с ней четверо поросят. Я подоспел, услышав выстрел. Он хотел подкупить меня большой суммой денег, но они мне не нужны. Когда я делал снимки убитой свиньи, он плакал, как малое дитя, потому что знал, что у него за это отнимут ружье. Но это в самом деле был несчастный случай. Мне стало жалко этого человека, и я принял от него только визитную карточку. Я сделал это из вежливости, мне даже в голову не пришло, что он может мне когда-нибудь пригодиться. Завтра я позвоню, и он примет. Тебя в своем частном кабинете. Я отвезу тебя к нему. А теперь подай мне ужин.
   Он говорил это спокойно, словно нехотя, а мыслями, казалось, был где-то далеко. Хорст Собота был прав, видя в нем дьявола. Эти фотографии в его комнате, эта визитная карточка говорили о том, что он выявлял зло не для того, чтобы с ним бороться, а для того, чтобы над ним царствовать.
   Она послушно порезала хлеб и сделала бутерброды с сыром. Потом заварила чай. Только когда он начал есть, все так же словно отсутствуя, она тихонько вышла из кухни и медленно поднялась в свою комнату. Ложась в постель. Вероника подумала, что еще час назад она ненавидела себя и целый свет, хотела кричать от отчаяния и кусать собственные руки. Теперь все отдалилось. Она поедет с Марыном на операцию, и ее тело снова станет исключительно ее собственностью. Только с этих пор она станет подавать Марыну завтраки и должна будет ждать его с ужином. Как служанка своего господина. Как пес за сеткой ждет еду из рук Марына.
   «Я ненавижу его. Ненавижу сильнее, чем кого-либо на свете, – повторяла она, лежа в постели и борясь с новой волной тошноты. – Кулеша унизил меня, но он сделал это, потому что им управляла страсть. А этот растоптал меня как червяка, даже не замечая, что что-то топчет. И хоть тот совершил зло, а этот хочет сделать добро, этот кажется еще ужаснее и отвратительнее, чем тот».
   Однако на следующий день она подала Марыну завтрак, а когда он, накормив пса, поехал на почту, чтобы позвонить врачу, вошла в его комнату и старательно застелила кровать.

Глава девятая


Крик в лесу

   Все отели в городе были заняты спортсменами, которые в это время участвовали в какой-то спартакиаде. Возле регистратуры и по коридорам сновали молодые люди в цветных тренировочных костюмах, в основном подвыпившие и шумные. Юзеф Марын с трудом раздобыл двухместный номер – ему помогла в этом купюра с тремя нулями, которую он незаметно вручил девушке, распоряжающейся местами. За это он получил очень скромно обставленный номер с двумя узкими кроватями, разделенными ночным столиком, но зато с умывальником. Вероника не возражала, что они поселятся в одной комнате. Она была слишком поглощена тем, что ее ожидало – попросту боялась операции. Когда они вошли в комнату, Марын спросил, какую кровать она выбирает; Вероника пожала плечами и села на ту, которая была ближе. Почти час сидела так, с руками на коленях, неподвижно глядя в окно.
   – Может, ты раздумала? – в конце концов спросил ее Марын. – Скажи, и я тут же все отменю.
   Марын пошел в больницу, где отделением заведовал тот неудачливый охотник. Перед этим он по телефону договорился с ним на определенный день и час, а теперь хотел подтвердить все лично. Вернувшись в отель, он снова застал Веронику неподвижно сидящей на кровати. Часом позже приехал врач на своей машине и забрал девушку в свой кабинет. «Я ее привезу и обратно», – пообещал он и не принял купюру, которую Марын хотел сунуть ему в карман.
   Врач привез Веронику через три часа, помог ей раздеться и лечь в постель. Похоже, он дал ей какой-то наркотик, потому что она тут же заснула.
   Тем временем Марын пообедал в гостиничном ресторане и в ближайшем магазине купил булок и сыру на случай, если Вероника захочет есть. Но так как она заснула, он удобно вытянулся на кровати и до поздней ночи читал газеты. Читать он себя попросту заставлял, политика никогда его не интересовала, а разные сенсационные информации и репортажи, с помощью которых редакции боролись за читателей, казались ему нудными. Даже собственную жизнь он считал обычной и неинтересной, хотя, если бы кто-то захотел описать неделю работы Кристофера Баллоу, это, может, была бы для читателей самая захватывающая история. Но сам он не хотел вспоминать Баллоу и его дела. В нем глубоко сидел навык, выработанный годами, а может быть, закодированный в генах, что быть собой означало быть тем, кем тебя создали в этот момент. Когда-то он был Баллоу и жил как Баллоу. Сейчас он стал инспектором охотнадзора и ведет себя как инспектор охотнадзора. Такому человеку, как он, в любой шкуре должно быть хорошо, как актеру в новых ролях и в новых костюмах. Эрика не понимала этого, раз приехала к нему, чтобы оставить новый «опель», потому что Кристофер Баллоу когда-то любил именно эту марку. Зачем такая машина инспектору охотнадзора? Он заснул в одежде, при зажженном ночнике. Его разбудил голос Вероники:
   – Почему вы не разделись? Я чувствую себя хорошо.
   – Я просил тебя, чтобы ты называла меня Юзва, – ответил он. Погасил свет, разделся и залез под одеяло. Но ей не хотелось спать, она чувствовала себя отдохнувшей.
   – Твоя жена Эрика когда-нибудь была беременна?
   – Нет.
   – Почему?
   – Мы не чувствовали потребности в ребенке. Это бывает в некоторых браках.
   – У тебя нет детей ни от одной женщины?
   – Нет. А впрочем, почему тебя это интересует? Я догадываюсь, что ты разговаривала с Эрикой, когда она приезжала в Морденги. Но я не хочу говорить ни о ней, ни о себе.
   – Она назвала тебя оборотнем…
   – В самом деле она меня так назвала? Это странно. – Марын задумался. – Она увидела лес вокруг и узнала, что я работаю охотинспектором, который ловит браконьеров.
   – Она имела в виду не это. Скажу тебе прямо, Юзва: она мне не понравилась. Она красивая, но холодная.
   – Ты ошибаешься. Это женщина с большим темпераментом. А вот ты холодная.
   – Откуда ты знаешь?
   – Это понятно. Кулеша хотел с тобой спать, а ты этого не любила. И об это разбился твой брак.
   – Твоя жена говорила, что у тебя было много женщин. Ты, наверное, знал много таких, как я. Наверное, ты слышал и о том, что со мной когда-то сделали в лесу. До брака я и понятия не имела, что сближение с мужчиной будет причинять мне боль. Я просто замыкаюсь перед мужчиной. А кто хочет меня открыть, тот причиняет мне боль.
   – Зачем ты мне это рассказываешь?
   – Так просто. Потому что мне не хочется спать. Я спрашивала у доктора, можно ли от этого вылечиться. Он сказал, что это трудное дело. Надо сначала избавиться от страха и отвращения, которые сидят в женщине, а это почти невозможно.
   – Я не разбираюсь в этом, – зевнул Марын.
   – А если бы мне в самом деле хотелось какого-нибудь мужчину, я тоже бы боялась?
   – А ты кого-нибудь хотела очень сильно?
   – Нет.
   – Скорее всего ты никогда никого не захочешь. Это заколдованный круг. Не захочешь, потому что будешь бояться. А будешь бояться, потому что не захочешь.
   Он хотел погасить свет, но она попросила, чтобы он с ней еще немного поговорил. Юзеф понял, что после операции она чувствовала себя освобожденной, к ней вернулась уверенность в себе и радость жизни. Может, еще немного действует наркотик и он развязал ей язык?
   – Ты больше не любишь Эрику?
   – Даже не желаю.
   – Она сказала, что вы получили развод заочно, потому что ты находишься за границей. А ведь это не правда.
   Марын резко сел на кровати. Потянулся к брюкам и вытащил из них ремень. Вероника подумала, что он ударит ее этим ремнем. Но он вынул из него тонкую железку, что-то вроде бритвенного лезвия. С этим он подошел к лежащей Веронике и уселся возле.
   – Послушай, Вероника, – сказал он, глядя на нее без своей обычной улыбки. – Ты распечатала письмо Эрики, которое предназначалось только мне. Если я узнаю, что ты сказала кому-нибудь о том, что в нем было, я перережу тебе горло. И брошу в болото в лесу, где никто тебя не найдет. Я уже знаю несколько таких мест.
   Минуту спустя он вернулся к себе. Спрятал острый предмет в пояс, погасил свет и, похоже, тут же заснул. А она, хотя так немного знала о жизни, почувствовала, что угрожал он ей всерьез и что способен был сделать то, о чем говорил. Давно, может, с первого мига, когда его увидела, что-то шептало ей, что он из другого мира. В представлении Хорста он был каким-то дьяволом или оборотнем, как его называла его бывшая жена. Ее пронизал страх, но тут же прошел, потому что она подумала: если она не выдаст его тайну, ей ничто не грозит. Впрочем, кому она могла бы ее выдать? В этот момент она поняла, что абсолютно одинока. Хорст Собота ей уже не доверял и своей сумасшедшей любовью одарил оборотня. Она ненавидела Кулешу. Если по правде, она ненавидела всех вокруг. А ведь ей так хотелось прижаться к кому-нибудь, кого-нибудь обнять – и это заманило ее в объятия Кулеши. Она могла бы прижимать к себе и ласкать ребенка, который зародился в ней, но ничто не смогло бы стереть из ее памяти мысли, что этому ребенку дал жизнь Кулеша, так же как ничто не смогло бы уничтожить воспоминания о том, что сделали с ней когда-то в лесу и что она потом пережила с мужем. Отвращение, даже ненависть к ребенку были бы наверняка сильнее, чем желание прижимать, ласкать, прикасаться к теплому человеческому телу. Почему этот чужой мужчина, который ее сюда привез и помог ей, не понял, что, когда она избавится от зародившейся в ней жизни, ее охватит чувство одиночества настолько сильное, что ей захочется полюбить его – даже вопреки себе. Отчего он не позволял полюбить себя? Она хотела полюбить его, потому что нельзя жить исключительно ненавистью к лесу. И раз уж она убедилась в том, что ей не будет дано никого полюбить с взаимностью, любовью чистой и настоящей, что такая любовь скорее всего невозможна, а прежде всего она не настоящая, потому что напоминает любовь к картине, скульптуре, к неживому, – то отчего она не могла немного кого-нибудь полюбить? Если она не может быть любимой, потому что никогда не сможет открыться для мужчины без боли, разве она не имеет права на замену этого великого чувства, не может по-приятельски любить кого-то со взаимностью? Да, она хотела полюбить Марына – вопреки себе, вопреки подозрениям, которые постоянно в ней оживали. Теперь она знала, что это невозможно, потому что он этого не хочет. Конечно, она будет ему прислуживать, но только до тех пор, пока в ней останется страх, что он выдаст ее Хорсту. Она подумала, что, может быть, ей никого в жизни не удастся полюбить, а к Марыну она наверняка будет относиться как к врагу. И, несмотря на послушание служанки, она даст ему это почувствовать. Тогда он пожалеет, что отнесся к ней так немилосердно.
   Ее разбудил треск зажигалки. Был уже день. Марын, не вставая с постели, натощак закуривал сигарету. Вероника с ужасом вспомнила события вчерашнего дня, а потом поняла, что не чувствует последствий операции. К ней вернулось ощущение силы, а вместе с ним память о ночном разговоре. Она встала с кровати, подошла к умывальнику и через голову стянула длинную ночную рубашку. Вероника стояла возле умывальника спиной к Марыну – рослая, с широкой спиной и большой грудью, видной в зеркале.
   – Ты могла бы подождать, пока я выйду из комнаты, – заметил он. Она тихо засмеялась и повернулась к Марыну, массируя груди, которые у нее немного болели.
   – Я думала, что ты не видишь во мне женщину.
   Он поднял лежащую на полу газету и, притворяясь, что читает, заслонил лицо. Что-то подсказывало ему, что эта женщина начала с ним какую-то странную игру, и, что бы он ни сказал, это будет плохой ответ. Потому что вид ее грудей напомнил ему минуту, когда она вырывалась от Кулеши и стыдливо прижимала их к себе локтями, глядя на всех глазами, полными ненависти. Он вспомнил отель, лежащую на кровати шлюху и то, что его возбуждало. Сейчас он снова ощутил желание. Он погасил сигарету, отшвырнул газету и, в мыслях обзывая Веронику наихудшими словами, повернулся к ней спиной и начал торопливо одеваться. Он вышел из комнаты до того, как она закончила мыться.
   Марын выкурил еще одну сигарету и вернулся в комнату. Веронику он застал уже одетой. Она причесывалась.
   Он побрился и вымылся до пояса.
   – Позавтракаем, а потом снова полежишь. Вечером, если будешь чувствовать себя хорошо, я посажу тебя в автобус. Вернусь только завтра, чтобы Хорст не догадался, что мы были где-то вместе.
   Они спустились в гостиничный ресторан, который в это время был еще почти пуст. Он занял столик возле двух высоких худощавых девушек в тренировочных костюмах, видимо, баскетболисток. Вероника догадалась, отчего он выбрал именно этот столик, хотя в зале было столько других, тоже пустых. Девушки уставились на Марына глазами, полными восторга, а когда он слегка им улыбнулся, застенчиво прикрыли их веками. Марын был красивым мужчиной – она знала об этом, но только теперь, здесь, благодаря этим девушкам, поняла, как сильно он может нравиться. Похоже, каждый должен был обратить внимание на его небольшую голову с гладко прилегающими короткими светлыми волосами, на лицо, неподвижное, как маска, хоть с улыбкой, которая показывала белые зубы, его голубые глаза с внимательным взглядом. У него была юношеская фигура, но в нем ощущалась мужская сила. И эти его руки – такие маленькие, узкие, с длинными пальцами. Когда-то одна из однокурсниц в техникуме призналась ей, что такие мужские руки способны ласками довести женщину до потери сознания. Она не поверила, а сейчас подумала, что эти две девушки, видимо, тоже об этом знали. «Я выгляжу как монашка», – ей стало неприятно, что она одета в черное платье со стойкой.