Он снял трубку телефона и позвонил аналитикам, высказав свою версию.
Современных русских бандитов часто представляют, как братков с тяжелым затылком, пустым черепом и неосмысленным угрожающим мычанием вместо хотя бы примитивной речи.
Станислав Сергеевич Курлычкин и его приближенные, даже рядовые члены бригад, за редким исключением, не были приматами. В лидере «киевлян» успешно сочетались жестокость и трезвый ум, хладнокровие, которое с непостижимой быстротой могло превратиться в откровенную несдержанность, что сегодня проявилось довольно наглядно, решительность и устремленность.
В преступных сообществах существуют четкие разграничения, и на виду, как правило, оказываются именно те, кто так похож на примата, отсюда и суждение о новорусских братках.
Симбиоз воровских понятий и коммерческих, сдобренных чисто боевыми качествами, – это и есть сущность современной преступной организации. У «киевлян» был даже совет директоров, который возглавлял Курлычкин. Недавно, как на политическом олимпе страны, произошел передел власти, и наверху остались только сам лидер, его помощник Костя Сипягин да финансовый директор. На палубе ниже классом, но не за бортом, конечно, расположились люди, курировавшие работу ряда банков и страховых фирм.
Их группа целомудренно именовалась Ассоциацией экономического взаимодействия. Еще ниже находились риэлторские группы, подавляющая часть которых занималась обычным рэкетом, присматривая за коммерческими рынками и процветающими частниками.
И, наконец, последнее сословие, которое даже лидеру «киевлян» представлялось неприкасаемым: собственно боевики, которые по мере надобности привлекались любой из вышестоящих групп и, с ростом авторитета преступного сообщества, по большому счету, служили в качестве устрашения. В какой-то степени именно они стали «торговой» маркой.
В качестве отдельных звеньев можно было назвать тех, кто специализировался на междоусобных разборках, не давая зарасти бурьяном лучшим участкам городского погоста, и аналитический отдел – бывших офицеров правоохранительных органов, принявших предложение потрудиться на Станислава Сергеевича.
И вся эта армия сейчас работала, пытаясь выйти на след похитителей сына лидера «киевлян».
Когда злоумышленников найдут, к работе подключится Иван Мигунов, так удачно разработавший план возмездия над судьей Ширяевой, редкие воспоминания о которой продолжали вызывать в Курлычкине чувство омерзения и довольства. Затем Мигунов уступит место другим исполнителям. Или нет – местью займется сам Курлычкин.
Кем бы ни были похитители, с их мозгами явно не все в порядке – бросать вызов лидеру мощной группировки! Даже если предположение Сипягина окажется верным и Максим действительно находится в руках чеченцев, это ровным счетом ничего не значит – Курлычкин один раз показал, кто хозяин в городе, постреляв, как куропаток, чернобровых гостей, заявивших права на автомобильный бизнес. Прошло с тех пор много лет, однако чеченцы признали права Курлычкина. Он не банкир, не крупный бизнесмен.
С такими людьми не разговаривают на языке ультиматума – просто так не принято. Стало быть, Сипягин не прав.
К двенадцати часам дня он не выдержал и снова позвонил, на этот раз связавшись с Сипягиным. Сдержанный ответ Кости оставил все на прежних местах.
Если не считать времени, которое еле-еле, словно нехотя двигалось вперед.
37
В эту ночь все спали крепко – сказалось нервное напряжение. Валентина проснулась в начале шестого.
В кухонные окна, выходящие на север, проникали солнечные лучи. С восхода прошло несколько минут, и вот яркий свет, ненадолго задержавшись на листьях сирени, оставил их в тени и деловито перекинулся на окна террасы, смотрящие на восток.
Первым делом женщина заглянула в комнату.
Максим не спал. Подобрав под себя ноги, он смотрел перед собой. Бросил быстрый взгляд на вошедшую Валентину и демонстративно отвернулся.
За время бодрствования в нем зародилась тактика поведения – о конкретном плане речи быть не могло.
Может, что-то прояснится во время очередного разговора, когда он узнает, что же на уме у этой женщины. А сейчас необходимо поговорить с ней, начать первым, властным голосом, не отрывая твердого взгляда от ее лица. Опухшего со сна... очень знакомого...
Где же он мог ее видеть раньше?..
В парне снова зародилось беспокойство, выбранная им тактика летела к черту – до того времени, пока он не вспомнит, где мог видеть эту женщину. Может, ее голос наведет на определенную мысль? И он благоразумно молчал, наблюдая, как женщина подходит к окну и сдвигает занавески.
Чистое голубое небо без единого облака отразилось в каждом окне.
Максим опустил глаза, увидел потрескавшуюся краску на широких половицах, безобразные зазоры между полом и плинтусом, в которые забилась грязь, лопнувшие в нескольких местах обои, тенета на потолочной балке, засиженную мухами лампу дневного света.
Этот контраст болезненно отозвался в нем, глаза невольно наполнились слезами, так же неосознанно парень устремил свой взгляд на руку, прикованную наручниками к трубе водяного отопления.
Не скрывая слез, он двинул свободной рукой по пластиковой бутылке с водой. Она отлетела в угол комнаты и медленно, ввиду неровного пола, скатилась к его ногам.
– Что вы хотите со мной сделать? – истерично выкрикнул он и ударил кулаком по полу.
Валентина вернулась от окна в середину комнаты.
– Не шуми, – монотонным голосом попросила она. – Снизу прибегут.
– С какого низу? Вы что, за дурака меня держите?
– Хочешь есть? На скорую руку могу приготовить яичницу.
– Послушайте, – Максим поднял руку, – что вам от меня нужно? Объясните в конце концов! Я имею на это право или нет?
Он был растерян, не знал, как себя вести с женщиной, во власти которой вдруг оказался.
Валентина молча наблюдала за своим пленником.
Она будет наносить удар за ударом его отцу. И Максим вольно или невольно станет помогать ей. Как Илья послужил Курлычкину орудием мести, так и младший Курлычкин предстанет в таком же качестве.
Только один умер, а второй останется жить. Он уже проявил себя как подонок, изнасиловав девушку. Но Ширяевой почему-то казалось, что в глубине души этого симпатичного парня осталось что-то доброе.
Наверняка осталось. Или ей просто хотелось, чтобы так было.
А Максим так и не смог вспомнить эту женщину, напрасно напрягая память. Вчера он предположил, что она – мать той девушки, сегодня понял, что нет.
Отверг и ту мысль, что она является ее родственницей. Он пытал свои мозги, вспоминая, что же он еще мог натворить, чтобы оказаться в таком положении.
И хозяйка этого дома не могла не знать, кто он и кто его отец, который в кратчайшие сроки найдет ее и накажет. Вот только найдут ли его, Максима... вовремя?
Валентина по-прежнему молчала, Максим продолжал тренировать свои мозги. Наконец женщина вышла из комнаты, вернувшись с жестяным ведерком. Его она поставила в ногах Максима, подтолкнув бутылку с водой ближе к пленнику. Указав на ведро, сказала:
– Сюда ты можешь отправлять свою нужду – как маленькую, так и большую.
Максим растерялся только на мгновение, поведение хозяйки было для него унизительным. Он пнул ведро и ожег ее ненавистным взглядом.
– Убери от меня эту парашу подальше!
– Взбрыкнула гордость? – равнодушно поинтересовалась Валентина, поднимая ведро. – Можешь мочиться под себя. И вообще, эта комната теперь твоя. Есть еще одно помещение, которое тебе может не понравиться.
Она снова поставила ведро к ногам пленника, но продолжала держать его. Когда парень снова попытался отпихнуть его, Валентина приподняла ведро, и нога Максима ударила в пустоту.
Женщина насмешливо цокнула языком.
– Это единственная емкость, которая будет в твоем распоряжении. Таза для стирки собственных штанов не будет, не жди. Так что будь послушным мальчиком.
– Я же сказал, чтобы ты убрала от меня эту парашу!
– Тюремный жаргон на меня не подействует. Его я знаю гораздо лучше тебя. Скажешь, если тебе понадобится туалетная бумага. В этом случае, прежде чем приступать, налей воды из бутылки в ведро.
Женщина в третий раз поставила ведро и вышла.
– Сволочь, – сквозь зубы процедил парень. Но терпеть он больше не мог. Едва рассвело, а он уже мучился, машинально оглядываясь на дверь в надежде, что кто-то отведет его в туалет. Позвать кого-нибудь он не решался.
Оглядываясь на дверь, Максим встал на колени, долго возился с брюками и, стараясь не шуметь, взялся за ведро. Как назло, оно отозвалось дребезжащим звуком, ударившись краем об пол. Парень сморщился и, проклиная все на свете, торопясь справил нужду.
Так же поспешно застегнул «молнию» на брюках и чертыхнулся, когда в «молнию» попала майка и он долго возился, высвобождая ткань.
Его руки подрагивали, организму стало полегче, да и душа немного успокоилась. Когда женщина заберет ведро, он попросит ее побыстрее вернуться, чтобы поговорить начистоту, узнать о ее планах, а взамен просветить ее относительно ее перспектив. В конце концов они могут помочь друг другу.
38
Тимофею хватило одного дня, чтобы изучить место проведения операции. Задание не казалось сложным, как всегда, важен был отход, поэтому время было определено на поздний вечер, когда в огнях сотен машин потеряется та, которую будут разыскивать.
Опять же исходя из легкости задания, вряд ли возможна погоня.
Костерин оставил себе «вал», или «винторез», как еще называли этот автомат, а товарищу пистолет Стечкина. В комплекте со «стечкиным» шли два ствола и магазины под девятимиллиметровые патроны «Макарова» и «парабеллума», но Рожнов оставил их у себя, сохраняя «стечкин» в базовой модификации – под патрон 7,62 миллиметра. В дальнейшем «чистый» комплект стволов мог пригодиться, применительно к другому оружию. Практичность Рожнова виделась Тимофею обычной жадностью. «Как бы не погорел полковник на замене стволов», – подумал Костерин.
Они один раз проехали мимо коттеджа Саркитова, расположенного в поселке Кирзавод, чтобы убедиться, что ни во дворе, ни рядом нет припаркованных автомобилей, следующий заход будет последним.
Поселок находился в черте города, а статус загородного населенного пункта приобрел от обилия частных застроек, в основном из облицовочного кирпича.
Данные на Саркитова говорили о том, что он редко выезжает из дома, не придерживается системы, срубовую баню, стоящую особняком, топит когда вздумается. Окна дома зарешечены, входная дверь металлическая, вместо обычного глазка – круглое смотровое окошко; уверенность, с которой Саркитов подходил к оконцу, говорила о крепости и надежности стекла.
Мой дом – моя крепость. Но если внутри здания Саркитов был неуязвим, то во дворе становился беспомощным. В задачи Костерина не входило выманивать клиента из дома. В одиннадцать часов вечера Саркитов откроет дверь, чтобы впустить человека, пришедшего по рекомендации от их общего знакомого. Именно этот момент порадовал Рожнова.
Костерин нажал на кнопку звонка, расположенного рядом с калиткой. Калитка была решетчатой, в человеческий рост, из дома через нее хорошо просматривался небольшой участок улицы и собственно звонивший. Ворота же были массивные, из листового железа, лишь верх венчало ажурное хитросплетение армированных прутков.
Плотные шторы не выдали передвижений хозяина, темным осталось и смотровое оконце. Но вот оно вспыхнуло светом: открывая дверь, хозяин зажег свет в прихожей.
Саркитов оказался худым, высокого роста, в какой-то степени его облик подходил к образу жизни затворника. Люминесцентная лампа на столбе хорошо освещала все пространство двора, несколько хуже – Костерина, стоящего к калитке вполоборота.
Когда хозяин протянул руку к задвижке, Тимофей высвободил из-за спины автомат и быстрым движением просунул массивный ствол между прутьями.
Первые пять-семь пуль прошили Саркитову живот. Его отбросило от калитки, и Костерин, тщательно прицелившись, разрядил магазин, рассчитанный на двадцать патронов, в грудь и голову наркоторговца.
Попало и собаке, бросившейся на защиту своего хозяина. Она лежала у него в ногах и дергала лапами.
Судя по всему, долго не протянет.
Тимофей перебросил автомат через забор и поспешил сесть в машину.
Левый заказ пришелся как нельзя кстати. Костерин поиздержался, купив иномарку, его товарищ также сидел на бобах.
Хорошая работа, платят вовремя, а когда совсем прижмет – можно попросить у начальника аванс. Но это касалось только двух человек из группы Шустова.
Остальные бойцы о левой работе не подозревали.
Часто Костерин думал: сколько берет себе Рожнов? Если бы на раздаче стоял Тимофей, половину оставлял бы себе, а другую половину делил между боевиками. Наверное, полковник так и делает.
39
– Я слушаю тебя. – Валентина появилась не так скоро, как ожидал Максим.
Парень несколько раз кивнул головой – да, да, сейчас. Непосредственная близость разговора еще больше взволновала его. Едва справляясь с волнением, забывая о том, что еще недавно он готов был выдвинуть обвинения этой женщине, он заговорил.
И не мог отделаться от неприятного чувства. Слово «обвинение», пришедшее ему на ум, подкатило к горлу слабую волну адреналина, от чего дыхание стало чуть учащенным, воздух проникал только в верхнюю часть груди, и парню казалось, что он дышит одними бронхами. Еще чуть-чуть, и он узнает, где видел эту женщину. Но собственный голос отвлек его от навязчивых мыслей.
– Давайте разберемся, – предложил он, предпочитая подолгу не смотреть на собеседницу. – Что я мог сделать такое, чтобы... – Максим потряс закованной рукой.
Звук наручников побудил в нем желание заговорить о своей молодости, что все его опрометчивые поступки можно оправдать возрастом... Вместо этого он сказал:
– Мне кажется, я вас знаю. Давно знаю.
Валентина медленно кивнула головой.
– Да, мы встречались в зале суда.
Дышать Максиму внезапно стало легче, он хватанул сразу столько воздуха, что едва не задохнулся от его избытка.
Судья... Народная судья... Точно, это она.
Он почувствовал, как зашевелились на голове волосы. Он отказывался верить своим глазам, слуху, который различил знакомые интонации властного голоса. Одно только слово навело на него столько ужаса, что справиться с ним было почти невозможно. Оно несло в себе неотвратимое возмездие.
– Я вижу, память возвращается к тебе быстро. Если ты не забыл, меня зовут Валентина Петровна. Вот так и называй меня. – Видя, что парень не реагирует, она продолжила: – У тебя есть еще вопросы?
Вопросов у него накопилось множество, но он не в силах был произнести ни слова. Он молча проводил судью взглядом.
В голове был полнейший хаос, судебные термины перемешались между собой и просились наружу: рассмотрение дела, оставить без изменения, приговор привести в исполнение прямо в зале суда.
– Эй! – рискуя оторвать руку, Максим дернулся к двери. – Эй! Так же нельзя! Вы в своем уме?
Валентина появилась в комнате с миской моркови. Поставив ее на стол, вернулась на кухню и принесла с собой пустую чашку и терку. Устроившись за столом, она стала медленно натирать морковь, пояснив пленнику:
– Это наш с тобой завтрак. Ты любишь тертую морковь с сахаром?
Не отвечая на вопрос, Максим покачал головой.
– Вы сумасшедшая...
– Не более, чем ты. Или твой отец. Кстати, у тебя красивое имя: Максим. Мне нравится. Моего сына звали Ильей. – Валентина дотерла одну морковь и принялась за другую.
Ни с того ни с сего парню припомнился пикник на даче – с шашлыками, зеленью, грузинским вином.
На дворе стояла довольно прохладная осень, но солнце светило ласково, тепло, не так, как весной. В тот день Максиму исполнилось одиннадцать лет, и он узнал, что вначале его хотели назвать Ярославом. Это предложила мать, которая так и не смогла настоять на своем: отец был непререкаемым авторитетом в семье.
Паренек долго примерял к себе это доблестное, на его взгляд, имя. Он – Ярослав...
– Я не могу называть вас по имени-отчеству.
– Почему? – спросила Ширяева, на время прекращая свое занятие.
Он пожал плечами:
– Не знаю. – И понял еще одну вещь: ему просто необходимо говорить, молчание может усугубить его положение: он унижен и не в силах произнести ни слова. Он хотел отобрать у этой властолюбивой женщины хоть часть инициативы, а с другой стороны – побыстрее выяснить ее намерения.
– Хорошо, зови меня только по имени. Или никак не называй. Да, пожалуй, это оптимальный вариант. – Она захрустела морковью и как бы между прочим заметила: – Когда ты спал, я снимала тебя на видеокамеру.
– Зачем?.. Зачем вы это делали?
– Чтобы твой отец убедился, что с тобой все в порядке. Пока в порядке. Запомни на будущее: кроме меня, ты не сможешь никому открыть правды – это естественно. А когда я отпущу тебя, уже не в твоих интересах будет распространять, как заразу, всю правду о себе.
– Почему?
– Потом объясню. Кстати, о твоем отце: его я не хочу называть даже по имени. Обещаю впредь не касаться этой темы, но ты даже представить себе не можешь, какая он сволочь.
Валентина в очередной раз сходила на кухню и вернулась с сахарницей. Посыпав морковь сахаром, она перемешала ее и предложила Максиму. Тот отказался. Валентина, протягивая ему чашку, настояла:
– Это часть моего, будем говорить, плана. Я хочу снять на пленку, как ты ешь. Это лишнее доказательство хорошего обращения с тобой. Только хочу предупредить: ни слова. Если ты скажешь что-нибудь в камеру, мы повторим. Съемка продлится до тех пор, пока твой отец не устанет ждать очередного сюжета. Понял?
После пережитых волнений Максим хотел есть.
Но только не тертую морковь – это, конечно, не еда.
Но после первой ложки вдруг понял, что тертая морковь с сахаром – даже вкусно, учитывая его положение.
Он ел, остерегаясь смотреть в объектив видеокамеры, а Валентина крупным планом снимала его лицо, миску с тертой морковью, наручники. Наконец она остановила запись.
– Ну вот, теперь у меня отснято на день вперед.
Максим хотел предостеречь судью от опасной игры, которую она затеяла с его отцом, но отказался.
Она взрослая женщина. Ненормальная или нет – сейчас уже не имело особого значения. Пропало пока и желание выяснить истинную причину его появления здесь, вернее, узнать детали, так как, по его убеждению, в целом он разобрался.
Как ни странно, он меньше всего думал о скорбящих родителях, один из которых был просто в бешенстве. Больше всего сейчас его волновало, как он станет справлять большую нужду. Это было явное унижение, и он хотел избежать его. Необходимо попросить отвести его в туалет. Ведь должна же быть уборная на дворе! Занятый своими мыслями, он рассеянно слушал судью.
– У меня был сын – твой ровесник. Пока не утруждай мозги, все равно не догадаешься, что сделал с ним твой отец, вначале поговорим о тебе. Так вот, мое мнение таково: ты не только должен был получить порядочный срок за содеянное, но и находиться, как положено в таких случаях во время следствия, в тюрьме. Не расценивай это как двойное наказание. За свою судебную практику я видела и не таких, как ты, но вот особь вроде твоего отца я встречаю впервые. Теперь я расскажу, как он отомстил мне за то, что я не изменила тебе меру пресечения.
Максим напрягся. Если до этого момента его внимание было рассеянным, то сейчас он сосредоточил свой взгляд на переносице судьи, не смея отвести взгляда. Все, что скажет судья, не должно хоть сколько-нибудь касаться его. Однако спокойный тон Ширяевой скрывал за собой что-то зловещее. Ее голос не был вкрадчивым, в нем отсутствовали ненависть, затаенная злоба. Наоборот, интонации, с которыми она говорила, если закрыть глаза, наталкивали на мысль, что она читает какую-то книгу.
Судья методично и не спеша рассказала о своем сыне, его болезни, так же доходчиво объяснила, по каким причинам соседская девочка часто бывала у них в квартире.
Чем дальше рассказывала судья, тем больше нетерпения проявлял Максим. Ему хотелось, чтобы это жуткое повествование поскорее закончилось. И как зачарованный смотрел ей в глаза, бледнея все больше.
–...а второй накинул на шею девочки детскую скакалку и придушил ее. Естественно, она не могла кричать. Первый тем временем принес из кухни терку, порвал на девочке платье и изуродовал ей плечо. Потом...
Максим ни на минуту не усомнился в правдивости судьи. Не потому, что подозревал отца, считая его, в общем-то, не способным на такой нечеловеческий поступок, и не потому, что Валентина говорила убедительно, без тени фальши, – он просто верил, неосознанно, без всяких мотивов, словно когда-то уже видел все это собственными глазами, а сейчас просто слушал пересказ.
– ...Второй продолжал держать окровавленное тело, другой подтащил к кровати Илью. Пальцы умирающей девочки исцарапали его лицо... Сейчас ты узнаешь, что произошло после того, как убийцы покинули квартиру. Слушай внимательно, Максим, и запоминай. Илья самостоятельно попытался развязать удавку на шее девочки. Но за долгое, очень долгое время – прошло больше часа – сумел только ослабить верхний узел.
Во второй раз за сегодняшнее утро волосы на голове Максима Курлычкина пришли в движение.
– …Илью рвало, когда отец Светы Михайловой нанес моему сыну три страшных удара кувалдой, с помощью которой выломал дверь. Илья умер только на третий день. Врач – с мыслями: «Собаке собачья смерть» – выдернул иглу из локтевой вены моего мертвого сына.
Нет, мастерство рассказчицы тут ни при чем, в очередной раз мысленно подгоняя женщину, подумал Максим. Но вот эта бесстрастность, с которой она рассказывала о мучениях собственного сына, как о муках подопытной крысы в лаборатории, производила страшный эффект.
– ...знала, что будет дальше, и не ошиблась. Отец девочки ударил в гроб, и тело Ильи упало на асфальт... И последнее: из машины, остановившейся напротив подъезда, смотрел твой отец. Вот так, Максим, – все-таки мне нравится твое имя, – твой отец рассчитался со мной. Что скажешь?
Максим промолчал.
Ширяева встала.
– В туалет не хочешь? Не стесняйся, я привыкла и умею ухаживать, у меня большой опыт.
Парень покачал головой. Следующий вопрос заставил его надолго задержать взгляд на лице судьи.
– Расскажи мне о своей матери, – попросила она, снова опускаясь на стул.
– О матери? При чем тут моя мать? Что, она тоже виновата?
– Не думаю. Но это единственный человек, который сможет помочь тебе. Своего отца можешь смело сбросить со счетов.
– Я не знаю, что именно вас интересует. Я даже не смогу точно вспомнить, сколько лет мои родители не живут вместе. Лет, наверное, шесть-семь.
– Я не буду спрашивать тебя, любишь ли ты свою мать, это чувствуется по твоему голосу, в нем я различаю нежность. Ты часто с ней видишься?
– Хотелось бы чаще, – откровенно признался парень и вздохнул. – Вы хотите встретиться с ней?
– Непременно, – категорично ответила Валентина. – И сообщу, в какое положение попал ее сын. Не беспокойся, я умею не только огорошивать. Конечно, ей придется поволноваться, но без этого не обойтись. Так что, Максим, скоро у меня будут два помощника: ты и твоя мама.
– Все-таки вы не в своем уме, – повторился парень.
40
Нина Владимировна Клименко пропустила в квартиру мужчину ее лет и, предложив гостю стул, ждала объяснений.
Разведясь с мужем, Нина взяла девичью фамилию, чтобы, кроме сына, ее уже ничто не связывало со Стасом Курлычкиным. Правда, остались воспоминания о тех временах, когда Стас был обыкновенным рабочим на заводе.
Она помнила все: частые пьянки, походы в наркологический диспансер, вызовы врачей на дом, тихое помешательство мужа. Нина жила ожиданием, что в один прекрасный день Стас свихнется окончательно и ей до конца жизни придется мучиться с ним.
Один раз она ушла от него, казалось, окончательно и бесповоротно. Но вернулась через неделю после того, как обнаружила в квартире жалкую картину: небритого, бледного, больше похожего на покойника мужа, уснувшего за кухонным столом; на столе бутылки с вином, окурки, зачерствевший хлеб, полупустые консервные банки с килькой; полы грязные, как в подъезде, всюду снуют расхрабрившиеся тараканы; на сковородке битые яйца, давно протухшие – видимо, Стас хотел пожарить яичницу, но либо забыл, либо передумал. Полное безразличие к жизни; по-другому и не скажешь, не говоря уже о семье.
Нина прибралась в квартире, дождалась, когда муж проснется, вызвала такси и отвезла его к наркологу. Курлычкин полностью восстановился за неделю, а она жила ожиданием очередного запоя. Однако развелась с ним не из-за пьянки – в какой-то степени она привыкла, смирилась, – а потому, что муж, вдруг забыв, кто на протяжении долгих лет вытаскивал его из могилы, откровенно грубо наплевал на нее и ушел из дома.
К тому времени у них появились настоящие деньги, первая машина, трехкомнатная квартира, дорогая мебель. Стас так стремительно взлетел вверх, что удержать его было невозможно. Да и бесполезно. Туда, где теперь он, внезапно переродившись, обитал, нельзя было забрать издергавшуюся жену, она просто была не нужна. Зато он предпринял попытку прихватить сына, и попытка эта оказалась успешной. Нина не знала, остались ли у мужа воспоминания – не о ней, ее образе, но о преданности, заботе; о любви говорить не приходилось. Ей казалось, что она была беременна своим мужем на протяжении многих лет и родила его для другой, отдала совсем в иной мир, а сама осталась одна.