Нёстлингер Кристине. Ильза Янда, лет - четырнадцать

   – Да что ты! – возразила я. – Это ведь уже так давно было! Мама, наверно, вовсе и не помнит Амрай.
   – Нет, нет, – утверждала Ильза, – совсем еще недавно она сказала, что Амрай – самая большая дурища из всех, какие ей когда-либо встречались!
   Разумеется, я пообещала Ильзе не гово­рить про Амрай ни словечка.
   Ильза все уши мне прожужжала с этой Амрай. Как они были вместе в кафе и ели мороженое, как ходили в кино, как... И когда она говорит маме, что идет к Эви, это на самом деле она встречается с Амрай, и когда рассказывает, что идет в Молодежный театр, она тоже встречается с Амрай. По правде сказать, меня всегда удивляло, чего ради Ильза так скрывает Амрай от мамы и Курта. Я спросила Ильзу, почему Амрай ни­когда за ней не зайдет. Но сейчас я уже не помню, что она мне тогда ответила.
 
   А потом – недели три назад – у нас дома произошел жуткий скандал.
   Это было в субботу. Ильза сказала, что идет в театр вместе со своим классом. Почти все идут. Вернется домой в десять.
   Мама предложила заехать за ней в театр на машине, но Ильза сказала, что это совер­шенно лишнее: отец Эви возьмет ее с собой и довезет до дома.
   Ильза не пришла ни в десять, ни в пол-одиннадцатого, ни в одиннадцать. В половине двенадцатого ее все еще не было дома.
   Мама позвонила родителям Эви. Они уже спали и были не слишком любезны. Мать Эви ответила, что ей абсолютно ничего не известно о посещении театра, а Эви давным-давно спит.
   Мама извинилась и сказала, что все это, как видно, недоразумение. Потом мама и Курт долго сидели в гостиной. Они почти не разговаривали. Каждые десять минут они сообщали друг другу который час. Несколь­ко раз Курт сказал:
   – Да, это в самом деле никуда не годится! Так продолжаться не может!
   – Этого просто нельзя допускать. – ска­зала мама. – Потом будет поздно!
   Я лежала в кровати. Дверь нашей комнаты и дверь гостиной были чуть приоткрыты, и я слышала каждое слово. Я попробовала не спать. Но потом все-таки уснула. Я просну­лась, услышав в гостиной голос Ильзы. Был второй час ночи. Я вылезла из постели и про­кралась в переднюю. Ильза, видно, толь­ко что вернулась домой.
   Она рассказывала, как чудесно было в театре и что отец Эви оказался порази­тельно милым человеком: он пригласил весь класс после театра в шикарный рес­торан.
   – Как мило, – сказала мама.
   – Удивительно любезно, – сказал Курт.
   Потом Ильза стала перечислять, что они ели, что ела Эви, что Герта и что все осталь­ные. Мама и Курт все время говорили: «Ах, вот как?», «Так-так», «Исключительно инте­ресно».
   Я еще не совсем проснулась, но все-таки я заметила, что будет очень плохо, если Иль­за станет и дальше рассказывать про ресто­ран, про разные блюда и про отца Эви. Я сде­лала над собой усилие и вошла босиком в гостиную.
   – Эрика, сейчас же иди в постель! – крикнула мама.
   Ильза как раз говорила:
   – А потом отец Эви хотел нас всех поса­дить в такси, но найти такси было просто немыслимо!
   – Вот беда! – сказала мама.
   Но Ильза не заметила насмешки.
   Я подумала, что это низко со стороны ма­мы, и сказала:
   – Ильза, мама звонила отцу Эви. Он уже спал.
   Мама сердито на меня посмотрела и крик­нула:
   – Сейчас же убирайся отсюда!
   – Эрика, выйди из комнаты! – сказал Курт.
   Мама взбесилась из-за того, что я испор­тила ей всю игру. Она наверняка рисовала себе такую картину: она даст Ильзе расска­зать до конца, а потом медленно и с издевкой скажет:
   – Но как же так получается, что столь милый и любезный отец Эви давным-давно спит и ничегошеньки обо всем этом не знает?
   А теперь она не могла уже так ска­зать. Потому и глядела на меня с бешен­ством.
   Я вышла из гостиной, но остановилась за дверью. Я хотела все-таки знать, что же бу­дет дальше. Ильза вела себя как ни в чем не бывало. Принцесса кока-колы и высокоско­ростных машин для молодых картинно сиде­ла в кожаном кресле и с удивлением спра­шивала:
   – Как же это так? Отец Эльфи заехал за нами в театр!
   Тут Курт вскочил и заорал, что его-то уж она не одурачит!
   – Может быть, мне позвонить теперь от­цу Эльфи? – спросила мама.
   – Пожалуйста! Можешь ему позвонить! – ответила Ильза.
   Мама крикнула, что она еще не настолько сошла с ума, чтобы будить в половине второ­го ночи спящих людей.
   – Это ведь была твоя идея, а не моя, – сказала Ильза.
   Курт взревел, что Ильзе никто не дал пра­ва дерзить его жене. Он так и сказал – «моей жене».
   И тут – у меня прямо дух захватило – Ильза откашлялась, а потом заявила:
   – Тебя, Курт, это вообще не касается. Я не обязана давать тебе отчет! Если ты же­нился на моей матери, это еще не значит, что ты можешь надо мною командовать!
   Раздался звонкий шлепок. Мама дала Ильзе пощечину. А потом Курт выскочил из гостиной и чуть не сбил меня с ног.
   – Курт! – крикнула мама. – Вернись! Она должна перед тобой извиниться!
   Но Курт не вернулся. Он вбежал в спаль­ню и хлопнул дверью. Почтмейстер внизу под нами наверняка проснулся, если, конеч­но, он не проснулся гораздо раньше от наше­го крика.
   Потом я еще слышала, как мама требо­вала от Ильзы извинения и грозила ей всеми возможными и невозможными карами, если она сию же минуту не извинится.
   Ильза не извинилась. Она вышла в перед­нюю. Она сказала мне:
   – Лучше язык себе откушу!
   И заплакала, и сжала кулаки. Крепко-крепко. Я потом видела следы ногтей на ее ладони.
   В нашей комнате, когда она раздевалась и уже лежа в постели, она все повторяла:
   – Нет, я этого не выдержу. Я этого просто не выдержу!
   – А по правде, где ты была? – спросила я. Я задала этот вопрос еще три раза, пока Ильза не перестала наконец повторять одно и то же и не ответила:
   – Я была вместе с Амрай в баре. – И по­том она еще сказала: – А теперь я хочу спать. Спокойной ночи.
   Я лежала в постели. Было темно-темно. Я прислушивалась к дыханию Ильзы. Нет, она не спала. Она дышала неравно­мерно.
   – А что делают в баре? – спросила я. – А разве туда пускают двух девушек? Одних?
   Кровать Ильзы заскрипела. Она, наверно, отвернулась к стене.
 
   На следующий день было воскресенье. Я проснулась, потому что Оливер сидел у меня на кровати и тянул к себе по­душку.
   – Вставай, вставай, вставай, – повторял он.
   – Который час? – спросила я.
   – «Бей – кто сильней!» уже прошла!
   Он хотел сказать, что уже больше десяти, потому что эта воскресная передача кончает­ся по радио в десять. Оливер еще не пони­мает по часам.
   Я села на кровати. Утром я всегда никак не могу проснуться. Сначала я даже не пом­нила, что было этой ночью. И не думала о том, что сегодня воскресенье. Я глядела в окно и видела, что светит солнце, а рыжая толстуха в доме напротив раскладывает на подоконнике одеяла и подушки. Она всегда это делает по воскресеньям. Я поглядела на Ильзину кровать. Ильза еще спала. Ее ноги выглядывали из-под одеяла. На них был педикюр с желтым, как желток, лаком.
   Обычно мама будит нас в воскресенье в по­ловине девятого. Чтобы мы не слишком поздно выбрались на воскресную прогулку.
   – Сегодня прогулки не будет? – шепотом спросила я Оливера.
   Оливер покачал головой.
   – Все еще спят, что ли?
   Оливер опять покачал головой.
   – Почему не будет прогулки?
   Оливер пожал плечами.
   – Не знаю. Папа куда-то уехал на маши­не, совсем рано. Еще темно было.
   – А мама?
   – Мама очень сердитая.
   – Почему? На кого?
   Оливер опять пожал плечами.
   – Просто вообще, – сказал он.
   Я встала и пошла с Оливером на кухню.
   На кухне сидела мама. Она сидела за ку­хонным столом и читала старый номер «Бри­гитты».
   – Можно мне позавтракать?
   – Приготовь завтрак сама, – сказала ма­ма, обращаясь к «Бригитте».
   Отказ от приготовления завтрака означает у мамы высшую степень раздражения. Раз уж мама не готовит завтрак, значит, она на пределе.
   Я достала кастрюлю из шкафа.
   – Не хлопай так дверцей! – вскинулась мама.
   Я вынула пакет из холодильника и налила молоко в кастрюлю. Две капли попали на стол.
   Мама подняла глаза от «Бригитты».
   – Почему ты всегда все проливаешь?
   Я взяла полотенце и вытерла стол.
   – Ты что, с ума сошла? Это же посудное полотенце!
   – Ты будешь какао? – спросила я Оливе­ра.
   – Я завтракал, – сказал Оливер. – Мама уже готовила мне завтрак. Мне и Татьяне.
   – А как ты считаешь! Они еще слишком малы, чтобы готовить себе завтрак! – резко сказала мама, обращаясь ко мне.
   Но ведь я ничего и не говорила. Потом ма­ма встала, захлопнула «Бригитту» и намаза­ла мне два бутерброда с маслом и мармела­дом. Так много масла, просто есть противно. Но я ничего не сказала.
   – Я хочу в лес! – крикнул Оливер. – В лес, в лес, в лес!
   – Попридержи язык, – сказала мама. В кухню вошла Татьяна. Она была в ноч­ной рубашке. На животе у нее красовалось огромное пятно от какао.
   – Какао бухнулось в постель! – сообщила она. – Плавает в постели!
   – Вы мне просто на нервы действуете! – крикнула, мама. И выбежала из кухни, гром­ко хлопнув дверью.
   Я осталась на кухне. Я слышала, как мама в передней хлопает дверцами шкафа и бормочет что-то себе под нос. Наверно, она иска­ла чистую простыню для Татьяны. Я хотела заглянуть в «Бригитту», но Оливер и Татья­на не оставляли меня в покое. Татьяна хоте­ла строить, а Оливер боксировать. Тогда я тоже сказала:
   – Вы мне просто на нервы действуете! – и, выбежав из кухни, хлопнула дверью.
   После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.
   Потом Курт попробовал поговорить с Ильзой. Пусть она все-таки скажет, где она была. Она ведь среди людей живет, не среди зверей каких-нибудь. Он, например, многое может понять.
   – Аминь! – ответила Ильза.
   Татьяне понравилось это слово. Она бегала вокруг Курта и все повторяла:
   – Аминь, аминь, аминь, аминь!
   Мама вообще не разговаривала с Ильзой. Зато мне она сообщила, что теперь у нас все пойдет по-другому. Раз не выходит по-хоро­шему, надо принять другие меры. Она повы­сила голос:
   – Теперь Ильза никуда не будет ходить по вечерам! А после школы ей придется тут же возвращаться домой!
   Еще мама сказала, что Ильза не получит больше денег на карманные расходы. И ни­каких новых платьев.
   Ильза лежала в нашей комнате на постели и читала газету. Но мама говорила так гром­ко, что она наверняка слышала каждое слово.
   – Ей слишком хорошо живется! Вот в чем дело! – крикнула мама.
   И вдруг она, словно фурия, бросилась в ванную. Она рванула дверцу зеркального шкафчика и с криком «Вот, вот, вот! Все у нее есть!» стала выбрасывать из него всю Ильзину косметику.
   Бутылочка с подводкой для глаз упала на кафельный пол и разбилась. Губная помада полетела в ванну, а тюбик с тоном в рако­вину.
   Все гремело и дребезжало. Оливер и Та­тьяна вошли в ванную и с испугом глядели на эту сцену. Потом пришел Курт и попро­сил маму взять себя в руки.
   Мама прикусила нижнюю губу, у нее нем­ного дрожала голова и руки, но она все-таки нашла щетку для волос и причесалась, а потом сказала, обращаясь ко мне: «Убери-ка все это!» – и вышла из ванной.
   Курт стал помогать мне убирать остатки косметики. Но это оказалось не так-то про­сто. Трудно себе представить, сколько черной жидкости содержится в такой крошечной бутылочке с подводкой. Мы терли и терли как бешеные, но кафельный пол становился все чернее и чернее. А так как Татьяну и Оливера невозможно было выгнать из ванной и они топтались в черной луже, вскоре и ванна, и стены, и полотенца стали черными. И вдруг Оливер схватил своей черной лапой Курта за рукав. На белой рубашке Курта теперь красовалось черное пятно. Он бросил тряпку и крикнул:
   – Черт бы побрал всю эту грязь! Мне-то какое дело до всего этого! Пусть сама убира­ет!
   Он выскочил из ванной. Черные следы от его ботинок на дорожке в передней еще и теперь видны. Кого он имел в виду, говоря: «Пусть сама убирает!» – маму или Ильзу, – я не знаю.
   Я, во всяком случае, еще целый час терла пол в ванной, и мне, по правде сказать, было себя немного жалко.
   Ильза лежала до вечера на постели и чита­ла газету, а потом – старые выпуски с Мик­ки Маусом и старые детские книжки. Гово­рить со мной она не хотела. Каждые две минуты она смотрела на часы. Я видела, что она нервничает – она обкусывала кожу на пальцах. (Раньше Ильза грызла ногти. С тех пор, как она делает маникюр, она кусает пальцы.)
   Потом в передней зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Раз пять она повторила: «Слу­шаю! Кто говорит? Слушаю!» Но ей не отве­чали.
   Через полчаса снова зазвонил телефон. На этот раз подошла я. Мужской голос ска­зал:
   – Добрый день. Попросите, пожалуйста, Ильзу.
   Мама была тут же в передней, она разбира­лась в шкафчике для обуви.
   – Кто это? – спросила она меня.
   – Ильза, тебя! – крикнула я.
   Мама подошла и взяла трубку у меня из рук.
   – Простите, кто говорит? Алло, кто гово­рит? Да отвечайте же!
   Я, наверное, и сама бы ни слова не ответи­ла, если бы на меня так рыкнули. Мама бросила трубку.
   – Опять никто не отвечает! – резко сказа­ла она. А потом начала допрашивать меня, какой это был голос – мужской или женс­кий.
   Я не знала, что отвечать. Через открытую дверь я видела Ильзу – она стояла посреди комнаты. Она вскочила с кровати, когда я позвала ее к телефону, а теперь пристально смотрела на меня.
   – Женский голос. Какая-то девочка, – сказала я.
   – Ты в этом уверена?
   – Там такой шум был в трубке, но, по-моему, это Ули.
   Ильза продолжала глядеть на меня в упор. Мне показалось, что она хочет сказать: «Мо­лодец, хорошо, сестричка. Продолжай в том же духе!»
   – Нет, это точно Ули, – сказала я.
   Ильза вышла в переднюю.
   – Мы хотим вместе делать математику, – сказала она. – У нас на той неделе контроль­ная.
   Ильза сказала это не мне и не маме, а об­ращаясь к стене. Потом она добавила:
   – Ну, я пошла.
   – Ты останешься дома! – крикнула мама.
   – Я ей уже обещала, а кроме того, я провалюсь на контрольной! – крикнула Ильза.
   Мама язвительно рассмеялась.
   – Обещала, обещала! – И она стала гово­рить, что Ильза прежде всего должна вы­полнять обещания и обязанности по отноше­нию к своей собственной семье.
   – Какие же это обязанности? И кого ты подразумеваешь под моей собственной семь­ей?
   Ильза спросила это не менее язвительно. Мама побледнела. Она несколько раз от­крыла рот и снова закрыла его, не проронив ни звука. Потом повернулась и пошла на кухню. Но возле двери кухни вновь обернулась и сказала:
   – Какие у тебя обязанности и кто твоя семья, об этом тебе в ближайшие дни придет­ся как следует поразмыслить!
   Мама и Ильза глядели друг на друга, не отводя глаз, и вдруг я заметила, как они похожи. Мама, и как только я раньше не замечала,– это просто постаревшая Ильза! Даже кошачий взгляд у нее, точно как у Ильзы. Я увидела это, когда она сказала:
   – Так вот запомни! С сегодняшнего дня ты никуда не уходишь. Если понадобится, я сама буду провожать тебя в школу и захо­дить за тобой после уроков. Пока еще тут распоряжаюсь я!
   Я знаю мою сестру. И я поняла: сейчас что-то произойдет. Больше она не сможет сдерживаться – или заорет, или разобьет что-нибудь. Я боялась даже, что она бросится на маму.
   Но Ильза сделала нечто совсем другое. Она отвела взгляд от мамы, сняла трубку и стала набирать номер. Я стояла с ней рядом и видела, что она набирает цифры 4 и 6. 4 и 6 – первые цифры папиного телефона.
   Как видно, к телефону подошла папина жена, потому что Ильза сказала:
   – Попросите, пожалуйста, папу!
   А потом Ильза сказала, и голос ее при этом дрожал:
   – Это Ильза говорит.
   – Нет, это уже превосходит все! – крикнула мама. Она хотела вырвать трубку у Ильзы из рук.
   Но Ильза крепко держала трубку. Три раза она повторила:
   – Папа, послушай, папа. Я...
   И тут маме удалось вырвать у нее трубку. Теперь мама, держа в одной руке труб­ку, другой старалась отпихнуть от себя Ильзу.
   – Попробуй у меня только! – шипела она. А в трубку она сказала:
   – Нет, нет, извини! Это я не тебе!
   И начала объяснять папе, что Ильза ведет себя безобразно, а сейчас она, видно, совсем свихнулась и еще вздумала обращаться к от­цу за помощью. Но – и в голосе мамы появи­лась угрожающая нотка – для этого нет пока никаких оснований, а кроме того, она запрещает кому-либо вмешиваться в воспи­тание ее детей.
   Что сказал папа, не было слышно, но, видно, что-то такое, что не понравилось маме. Она резко ответила:
   – Да-да, это тебе, конечно, необходимо!
   Потом папа еще что-то говорил, а мама все повторяла одно и то же:
   – Это просто смешно! Смешно, смешно, смешно!
   И вдруг она громко крикнула:
   – Ах, понимание! Может, у тебя есть понимание?! Да уж, конечно! Ну давай, давай. Только тогда сам неси ответственность. Полную ответственность!
   И тут мама стала жаловаться, что Ильза вчера вернулась домой в два часа ночи и рассказывала одни небылицы, все сплошное вранье, правды от нее не добьешься. Потом она замолчала, несколько раз кивнула и с довольным видом протянула трубку Ильзе.
   – Пожалуйста, поговори с твоим отцом. На вот, поговори!
   Ильза взяла трубку и приложила ее к уху. Я стояла рядом и слышала папин голос. Он говорил что-то очень быстро, что именно, я разобрать не могла. Ильза держала трубку у уха всего несколько мгновений, а потом просто выпустила из рук. Мама успела ее подхватить прежде, чем она упала на пол. Ильза какой-то деревянной походкой напра­вилась в нашу комнату. Она подошла к своей постели, бросилась на нее и начала реветь, очень громко.
   – Истеричка! – сказала мама.
   Я подошла к Ильзе. Села к ней на кровать.
   – Что он тебе сказал?
   Сперва я не могла разобрать, что сказал ей папа, потому что Ильза все время всхлипывала и говорила таким рыдающим голо­сом, что ничего невозможно было расслы­шать. Наконец я поняла. Папа сказал ей, что он не может в это вмешиваться, а она должна вести себя хорошо и слушаться маму. Мама желает ей только добра.
   – Но ведь зла она тебе, вообще-то, не желает, – сказала я. Но прозвучало это как-то неубедительно. Ильза выпрямилась.
   – Плевала я на то, что она мне желает! Никакого добра тут нет. Что угодно, только не это!
 
   Следующая неделя была просто ужасной.
   Мама обращалась с Ильзой, как с собакой. Как с Золушкой, которая приговорена исполнять всю черную работу. Ильза мыла посуду, пылесосила ковры, чистила ботинки, убирала шкафы. Она должна была заниматься такими вещами, которыми у нас вообще ни­кто никогда не занимался. Например, мыть щетки для обуви и пришивать вешалки к пальто и курткам. Взгляд у нее был, словно у злой кошки, но она исполняла все без воз­ражений. И домой приходила ровно через десять минут после окончания уроков. Толь­ко дело в том, что Ильза вообще не ходила в школу!
   Утром в понедельник по дороге в школу она мне сказала:
   – Эрика, миленькая, пойди, пожалуйста, к Штискаль и скажи ей, что у меня ангина!
   Штискаль – это классная руководительница Ильзы.
   Я не хотела идти к Штискаль. Ильза объяснила мне, что ей обязательно надо встретиться сегодня с Амрай по исклю­чительно важному и срочному делу. Но конечно, это большая тайна. А ведь встретиться можно только утром, потому что мама после школы ее никуда не отпустит. Я все равно не хотела идти к Штискаль.
   – Тогда мне придется прогулять без уважительной причины! Привет, сестричка! – крикнула Ильза и побежала за трам­ваем, который как раз подходил к остановке.
   – Ильза! Погоди! – заорала я во все гор­ло. Но она не остановилась. Она даже не обернулась.
 
   Я, конечно, пошла перед первым уроком к Штискаль и сказала, что моя сестра заболела. Не могла же я ее подвести.
   Ильза, как видно, ничего другого и не ожидала, потому что дома, вернувшись на час позже меня, сразу спросила:
   – Ну, что тебе сказала Штискаль?
   – Пусть поскорее выздоравливает, – про­шептала я.
   Ильза и на другой день не пошла в школу. И на третий. Хотя я умоляла и уговаривала ее каждое утро, она прогуливала всю неделю.
   – Ангина за один день не проходит, – го­ворила она.
   Она рассказала мне, что Амрай тоже про­гуливает школу. В какие только переделки не попадают они в эти утренние часы! Ка­кие забавные и удивительные приключения происходят с ними! Все это было очень интересно. Один раз они, например, поймали собаку, сбежавшую из дому. Оказалось, что это собака хозяина одного трактира, и он был так счастлив, что подарил Ильзе золотой медальон в форме сердечка на золотой цепочке. Ильза носила это золотое сердечко под свитером, чтобы мама не увидела.
   Всю неделю я дрожала от страха, что ма­ма заметит ее прогулы или что Штискаль позвонити спросит, как себя чувствует Ильза. Мне даже снились дурные сны. Мне все снился сон, будто я стою в учительской – меня сюда вызвали, и допрашивают, и выспрашивают, где пропадает моя сестра, а я стою и бормочу: «У нее ангина». Но как раз в этот момент входит Ильза, смеется, и показывает на меня пальцем, и кричит: «Не верьте ей! Она все врет!»
   В четверг вечером я слышала, как мама разговаривала с Куртом в спальне. Они спо­рили. Курт говорил, что никуда не годится так обращаться с Ильзой. Во-первых, это жестоко, а во-вторых, не имеет никакого смысла. То, что она пришла домой слишком поздно и не говорит, где была, право же, не имеет ни малейшего отношения к мытью обувных щеток.
   Мама взбеленилась и начала кричать, что у Курта нет никакого авторитета и поэтому он тоже виноват, что Ильза стала такой. Никогда он не старался заменить ей отца.
   – Ты что, совсем спятила? Как ты, соб­ственно, это себе представляешь? Смешно, ей-богу! Заменить отца! Что это, по-твоему, значит? И вообще! Ильза с первого дня смотрит на меня так, словно убить меня готова!
   – Да это же неправда! Это ты внушил се­бе! – крикнула мама.
   – Внушил! Ха-ха! – взревел Курт. – Ни­чего я себе не внушил. Ты просто никогда не хочешь замечать того, что тебе не по вкусу!
   И тут мама начала громко рыдать.
   – За все отвечаю я одна! Только я! Боль­ше никто! Нет, это уж слишком! Я просто больше не выдержу! Каждый говорит мне, что я все делаю не так, а как надо – этого никто не знает!
   Я пошла в нашу комнату и рассказала Ильзе все, что слышала.
   – Это меня больше не интересует, – ска­зала она.
   – Почему? – спросила я. Я была разочарована. Я думала, что она обрадуется, узнав, что Курт на ее стороне.
   И тогда Ильза стала говорить. Она угова­ривала меня больше часа, и у меня колоти­лось сердце, и звенело в ушах, и живот раз­болелся от волнения и страха и еще от того, что мне стало так грустно.
   – Нет, нет, я не буду тебе помогать, нет, я не буду!
   Но Ильза сказала, что, если я ей не помогу, она покончит с собой. Лучше прыгнуть с моста в Дунай или из окна. Все лучше, чем это!
   Она еще долго меня уговаривала, и в конце концов я дала ей честное слово, что помогу и буду молчать как могила.
   В пятницу после школы мы с Ильзой сиде­ли в нашей комнате. Она перелистывала прошлогодний журнал, а я какой-то выпуск про Дональда Дака. Она не дрожала, зато у меня руки дрожали так сильно, что все кар­тинки шевелились, как живые. Мы не гово­рили друг с другом. В половине четвертого она сказала:
   – Ну все, начинай!
   Я вышла из комнаты; тихо вошла в кла­довку и достала с полки большой клетчатый чемодан. Если бы в переднюю вдруг загля­нула мама, я сказала бы, что чемодан мне нужен для того, чтобы сложить мои старые игрушки и снести их в подвал. Но, к счастью, мама не вышла. Она сидела в гостиной и ре­шала кроссворд. Я принесла чемодан в нашу комнату.
   – А может быть, ты все-таки передумаешь?
   Ильза покачала головой. Тогда я достала из-под кровати большой ящик с кубиками. Так мы договорились. Я потащила кубики в комнату Оливера и Татьяны.
   – Это я вам дарю, обоим, – сказала я. – Мне они больше не нужны.
   Оливер и Татьяна взревели от восторга. Они перевернули ящик и стали рыться в кубиках. Было ясно – этим двоим тут хватит дел на целый час.
   Потом я вернулась в нашу комнату. Чемодан был уже наполовину заполнен платьями и бельем. Я сделала еще одну попытку:
   – Послушай, Ильза...
   Она перебила меня.
   – Да перестань ты ныть! Делай дело!
   Я достала из портфеля мою тетрадь для домашних заданий по математике и пошла к маме в гостиную. Я положила тетрадь пря­мо на кроссворд и сказала:
   – Вот, я никак не могу тут понять. Объяснимне, пожалуйста!
   Мама ничего не хотела объяснять. Она го­ворила, что Курт это сделает гораздо лучше. Надо подождать, пока он вернется с работы.
   Я стала хныкать, что Курт всегда прихо­дит домой так поздно, а мне ведь надо еще сегодня сделать домашнее задание. И вообще, лучше пусть она сама мне объяснит, а не Курт.
   Она со вздохом раскрыла мою тетрадь для домашних заданий.
   – Ну где? Ну что? – спросила она.
   Я показала ей самое трудное упражнение. Не для меня трудное, а для мамы, потому что мама ничего не понимает в множествах.
   Я объяснила маме всю тему с первого до последнего задания. Мама кивала. Потом она объяснила мне всю тему с первого до последнего задания. И я кивала, хотя она наговорила порядком чепухи. И все-таки время тянулось жутко медленно.
   Ильза потребовала, чтобы я занимала маму целый час, а прошло всего полчаса, и мама уже сказала:
   – Ну так, мой друг, ты все поняла и ос­тавь меня в покое. Я хочу докончить крос­сворд!
   Она отодвинула тетрадку.