Страница:
— Игорь… — его, кажется, Игорь звали? — устанавливал в нашем доме люстры Чижевского. Вернее, не устанавливал, под потолком он, конечно, не висел, это дяди в комбинезонах делали, а он руководил и потом вручал какие-то документы, гарантии или что-то в этом роде. Ну, узнал меня, конечно, после установки люстры задержался, посидели мы чуток…
— Вдвоем?
— Денис, я понимаю, убийство, даже самоубийство — дело важное, а если я сейчас вдруг врать о чем начну, да потом откроется — мне же хуже, так что я сейчас со всей возможной честностью, а вы уж постарайтесь, чтоб никуда эта информация не уходила.
— Если то, что вы мне расскажете, к делу не относится, — сказал Денис как можно мягче, — то я и сам об этом забуду, клянусь.
Кристина помолчала, отхлебнула шампанского, закурила новую сигарету.
— Так как — вы посидели с ним вдвоем?
— Ну не с дядями же в комбинезонах?! У меня тогда депрессия была, с работой не ладилось, с продюсером цапнулась, да еще и невысыпание хроническое — меня родные от детей освободили, дали недельку порыдать в одиночестве. Так вот сидим мы с Игорем, пьем, кстати, тоже шампанское, тут Денис предупредительно наполнил мгновенно опустевший Кристинин бокал, а у меня, понимаешь, такое состояние, ну просто никакая я вся. Вот он и давай мне в который раз долдонить про свою люстру — любую, говорит, хандру снимает, и объясняет почему, что-то там с ионами, ну да я не поняла, полезно — и ладно, пускай будет. И тут вдруг доходит до меня, к чему он ведет — долгонько так, с намеками там разными… Короче, если трахнуться прямо под люстрой, — Кристина понизила голос, — такой будет секс, какого у меня в жизни не было никогда, потому что опять же ионы, черт бы их побрал, что-то там такое делают, а кроме того, я после всего этого ни о какой депрессии и не вспомню, потому что только о том и буду думать, как бы под люстру улечься и ножки раздвинуть. Как наркотик, только полезный. И отходняка никакого. Уломал, короче. Я и в подпитии была вдобавок…
Кристина снова протянула пустой бокал, Грязнов подлил.
— И часто вы после этого встречались?
— А что ж об ощущениях от секса под люстрой не спрашиваешь? Стесняешься?
— Не верю я в эту чепуху.
— Вот и правильно, Дениска, ничего особенного в этом нет. Секс и секс. Да и мужик он не ахти. Был, прости Господи…
— Кристина, вы встречались после этого с Игорем Минчевым?
— Встречалась еще один раз.
— Снова… ммм… под люстрой?
— Ну уж нет. Было у него таковое намерение, но я все это дело быстренько пресекла. Он позвонил, весь какой-то суматошный, предупредил, что приедет, я даже послать его по телефону не успела. У меня уже депрессии никакой не было, в доме все вверх дном, ребятня безумствует, в компьютере «Звездные войны», на полу железная дорога, у меня стилист сидит, мы новый имидж разрабатываем, через полтора часа в студию ехать, няня опаздывает… И тут Минчев собственной персоной, с букетом и всеми делами. Я с ним на кухне заперлась и высказала в двух словах: у меня, дружок, жизнь и так слишком разнообразна, и незабываемого секса в ней достаточно, короче, сворачивай программу, а за букет спасибо…
— То есть не пришелся вам, Кристина, Минчев по душе. — Грязнов подумал было перейти с Кристиной на «ты» — она-то ведь уж давно ему «тыкала», — да не стал: мало ли чего подумает. И без того слишком уж я с ней предупредителен, шампанского подливаю, зажигалку подаю, с Миней вот развеселил — того гляди, за очередного несчастного влюбленного примет.
— Категорически не пришелся, Денис. Он ведь, знаешь… Слушай, неловко мне о мертвом так говорить, только если уж ты расследуешь… Он, похоже, параноик был. Или как там эти называются, у кого мания преследования?
— Минчев говорил, что за ним кто-то охотится?
— Не знаю, охотится ли, но следит — точно. Это он мне тогда, в первый вечер, выложил, когда я на депрессию пожаловалась. У вас, говорит, депрессия, за мной следят, а мы с вами вот сейчас приляжем под люстрой и забудем обо всех неприятностях. Длинно так объяснял.
— А поконкретнее, Кристиночка, пожалуйста!
Услышав «Кристиночку», Арбатова победно улыбнулась. Грязнов мысленно обругал себя последними словами.
— Да много чего говорил, Дениска, но я, знаешь ли, как услышу о том, что человек слежку за собой подозревает, так сразу понимаю: мозгом двинутый. Потому что если в самом деле заметил слежку, так не маленький: пошел бы и разобрался, а если не замечаешь, а только «чуешь» — так тут уж головку надо лечить. Бедный мальчик, конечно. На этой почве и покончил с собой, наверное.
— Кристина, а не говорил Игорь случайно, кто за ним следит?
— Говорил, но я бы лично ему не поверила.
— Ну так кто же?
— Его же собственная жена. По-моему, Олей ее зовут. Ольга, значит, Минчева. — Кристина протянула Денису пустой бокал.
В. А. Штур. 27 июня
Денис Грязнов. 27 июня
— Вдвоем?
— Денис, я понимаю, убийство, даже самоубийство — дело важное, а если я сейчас вдруг врать о чем начну, да потом откроется — мне же хуже, так что я сейчас со всей возможной честностью, а вы уж постарайтесь, чтоб никуда эта информация не уходила.
— Если то, что вы мне расскажете, к делу не относится, — сказал Денис как можно мягче, — то я и сам об этом забуду, клянусь.
Кристина помолчала, отхлебнула шампанского, закурила новую сигарету.
— Так как — вы посидели с ним вдвоем?
— Ну не с дядями же в комбинезонах?! У меня тогда депрессия была, с работой не ладилось, с продюсером цапнулась, да еще и невысыпание хроническое — меня родные от детей освободили, дали недельку порыдать в одиночестве. Так вот сидим мы с Игорем, пьем, кстати, тоже шампанское, тут Денис предупредительно наполнил мгновенно опустевший Кристинин бокал, а у меня, понимаешь, такое состояние, ну просто никакая я вся. Вот он и давай мне в который раз долдонить про свою люстру — любую, говорит, хандру снимает, и объясняет почему, что-то там с ионами, ну да я не поняла, полезно — и ладно, пускай будет. И тут вдруг доходит до меня, к чему он ведет — долгонько так, с намеками там разными… Короче, если трахнуться прямо под люстрой, — Кристина понизила голос, — такой будет секс, какого у меня в жизни не было никогда, потому что опять же ионы, черт бы их побрал, что-то там такое делают, а кроме того, я после всего этого ни о какой депрессии и не вспомню, потому что только о том и буду думать, как бы под люстру улечься и ножки раздвинуть. Как наркотик, только полезный. И отходняка никакого. Уломал, короче. Я и в подпитии была вдобавок…
Кристина снова протянула пустой бокал, Грязнов подлил.
— И часто вы после этого встречались?
— А что ж об ощущениях от секса под люстрой не спрашиваешь? Стесняешься?
— Не верю я в эту чепуху.
— Вот и правильно, Дениска, ничего особенного в этом нет. Секс и секс. Да и мужик он не ахти. Был, прости Господи…
— Кристина, вы встречались после этого с Игорем Минчевым?
— Встречалась еще один раз.
— Снова… ммм… под люстрой?
— Ну уж нет. Было у него таковое намерение, но я все это дело быстренько пресекла. Он позвонил, весь какой-то суматошный, предупредил, что приедет, я даже послать его по телефону не успела. У меня уже депрессии никакой не было, в доме все вверх дном, ребятня безумствует, в компьютере «Звездные войны», на полу железная дорога, у меня стилист сидит, мы новый имидж разрабатываем, через полтора часа в студию ехать, няня опаздывает… И тут Минчев собственной персоной, с букетом и всеми делами. Я с ним на кухне заперлась и высказала в двух словах: у меня, дружок, жизнь и так слишком разнообразна, и незабываемого секса в ней достаточно, короче, сворачивай программу, а за букет спасибо…
— То есть не пришелся вам, Кристина, Минчев по душе. — Грязнов подумал было перейти с Кристиной на «ты» — она-то ведь уж давно ему «тыкала», — да не стал: мало ли чего подумает. И без того слишком уж я с ней предупредителен, шампанского подливаю, зажигалку подаю, с Миней вот развеселил — того гляди, за очередного несчастного влюбленного примет.
— Категорически не пришелся, Денис. Он ведь, знаешь… Слушай, неловко мне о мертвом так говорить, только если уж ты расследуешь… Он, похоже, параноик был. Или как там эти называются, у кого мания преследования?
— Минчев говорил, что за ним кто-то охотится?
— Не знаю, охотится ли, но следит — точно. Это он мне тогда, в первый вечер, выложил, когда я на депрессию пожаловалась. У вас, говорит, депрессия, за мной следят, а мы с вами вот сейчас приляжем под люстрой и забудем обо всех неприятностях. Длинно так объяснял.
— А поконкретнее, Кристиночка, пожалуйста!
Услышав «Кристиночку», Арбатова победно улыбнулась. Грязнов мысленно обругал себя последними словами.
— Да много чего говорил, Дениска, но я, знаешь ли, как услышу о том, что человек слежку за собой подозревает, так сразу понимаю: мозгом двинутый. Потому что если в самом деле заметил слежку, так не маленький: пошел бы и разобрался, а если не замечаешь, а только «чуешь» — так тут уж головку надо лечить. Бедный мальчик, конечно. На этой почве и покончил с собой, наверное.
— Кристина, а не говорил Игорь случайно, кто за ним следит?
— Говорил, но я бы лично ему не поверила.
— Ну так кто же?
— Его же собственная жена. По-моему, Олей ее зовут. Ольга, значит, Минчева. — Кристина протянула Денису пустой бокал.
В. А. Штур. 27 июня
Петр Павлович Хорек, главный врач больницы, похоже, от посетителей такого рода весьма устал. «Корочка» Штура исторгла из хилой груди Хорька тяжелый вздох — а может быть, даже стон. Вениамин Аркадьевич грыз спичку (в кабинете не курили, что он понял по отсутствию пепельницы) и на редкость терпеливо ждал, пока главный врач разберется, что же ему делать с очередным сыщиком. Вариантов-то немного: Штур — официальный представитель органов, куда ж Хорьку деваться.
— Пойдемте, Вениамин Аркадьевич, — с еще одним вздохом произнес главный врач, подсмотрев имя в удостоверении и вернув последнее владельцу. — Проведу я вас к певице нашей сладкоголосой. А к ниндзя, извините, пока нельзя.
— Ниндзя?
— Ну, или самураю… Как их там звать — боевиков этих плосколицых…
Штур сообразил, что речь идет о Паке, и подумал, что сам понятия не имеет, как называются боевики у корейцев. Но какой Пак кореец — так, фамилия одна да рожа, а вообще — на наших хлебах взращен. Хотя, что он делал пятнадцать лет назад, до того, как пришел в ФСБ к генералу Тарасенкову, Штур не знал. Может, и был корейским боевиком, ха-ха, как они там называются. Да ну, кто бы взял корейского боевика в ФСБ. Там анкетка нужна чистая. И, кстати, пятнадцать лет назад ФСБ еще не было ФСБ, а называлось по старинке — КГБ.
— Петр Павлович, расскажите мне сперва, как наши больные себя ведут?
— В смысле…
— В смысле чем заняты, с кем общаются, не нарушают ли режим, не шляются ли по чужим палатам, если шляются, то по каким, главное — кто к ним приходит, даже если пока никого не пускали, возможно, кто-то цветы, передачки приносил, а также все, что еще сможете вспомнить.
— Понимаете ли, гражданин следователь, дело в том, что я — главный врач больницы и…
— …и не вникаете в личное дело каждого пациента. Понимаю, понимаю. Но скажите, сколько больных на сегодняшний день лежат у вас в палатах повышенной комфортности?
— Э… двое.
— Арбатова и Пак, верно? Кроме того, к этим пациентам слишком часто шастают всякие личности, которые не прочь потыкать вам в нос некими интересными «корочками». Ну, вот как я, например. — Вениамин Аркадьевич вдруг подумал, что Пака вполне могли навещать уже его бывшие коллеги, и им бы, наверное, позволили с больным пообщаться, в то время как следователю ни-ни. — Так неужели же вам, милейший Петр Павлович, ни на минутку не стало интересно, что это у вас за больные такие хитрые?
Петр Павлович, видимо, понял, что запираться бессмысленно. Да и запирался-то он по инерции, из чувства противоречия. Этот следователь все-таки государственный, из городской прокуратуры, все по-честному. А с другой стороны — скрывать вовсе нечего, что уж там…
— К Арбатовой родственники регулярно заглядывают, — начал Петр Павлович. — Психотерапевт был, опять же родители пригласили, академик, светило нашей науки. Собственно, он и решал, когда она от шока оправится. А Пак у нас еще лежачий. У него два ранения. Одно в голову — так, ерунда, пуля кожу поцарапала и кусочек скальпа содрала. Второе — в легкое. Прострелено насквозь, сильное кровотечение — до сих пор. Вставать ему нельзя. Целыми днями лежит, глядя в потолок, на вопросы отвечает, когда сам захочет, часто просто отмалчивается. С кем общается… Не знаю. В больнице — ни с кем, но у него же телефон в палате, да и сотовый, по-моему, наличествует. Звонить может кому угодно. А посетителей у него, кажется, еще не было. Хотите — точнее у сестер узнаю.
Штур увидел, что дожал. Особо даже не стараясь, дожал — на самом деле ему было абсолютно ясно, что ничего интересного Хорек не скажет. Так, лишняя практика. Да и всегда приятно пробить оборону классического администратора, у которого любую, самую безобидную информацию приходится вырывать с кровью и мясом — а почему, он и сам не знает. Рефлексы у них такие, у администраторов.
— Ладно, Петр Павлович, сестры — это потом. Пойдемте, пожалуй.
Они чинно двинулись по коридору. Штур с удовольствием бы пробежался бегом, но надо было, во-первых, «держать лицо» перед главврачом, а во-вторых, смотреть вокруг. Причем второе — смотреть вокруг — необходимо было даже не следователю-Штуру, а человеку-Штуру. Чтобы не забывать о том чудовищном контрасте между тем, что творится здесь, на трех нижних этажах больницы, и там, на четвертом, где находятся апартаменты для элиты.
Надо было заглядывать в десятиместные палаты, где сидели на койках, покачивая головами, старухи, обмотанные грязными бинтами. Надо было вдыхать смрад, разносящийся по больнице из туалетов с засоренными и не подлежащими уже ремонту унитазами. Надо было прислушиваться к хамству молоденьких, но уже вконец обнаглевших санитарок, скупо отвечающих на вопросы пациенток (Штур с Хорьком проходили по женскому отделению).
«Всегда считалось, что профессии врача, медсестры и им подобных — одни из самых почетных, — думал Вениамин Аркадьевич. — Нам это с детства внушали, мы привыкли в это верить… А на самом деле такого чудовищного хамства, как от медиков, не услышишь даже от торговок. Никто больше этих тварей не выказывает такого пренебрежения к своим пациентам. И я давно понял почему: потому что, попав в больницу, ты целиком и полностью в их руках. Ты можешь быть каким угодно большим начальником там, за стенами клиники, но здесь ты никто. Тебя, пациента, называет на „ты“ соплюшка втрое тебя младше, и только от нее, заразы, зависит, легко ты перенесешь безобидный укол или не выдержишь и взвизгнешь от боли. И только она, зараза, может вынести за тобой судно, а может и „забыть“, и тогда, если рядом нет доброго „ходячего“ соседа, тебе придется часами вдыхать вонь и не знать, когда и куда тебе придется, пардон, помочиться в следующий раз… Жаловаться на нее бесполезно: ее отчитают — а на другой день она найдет, как отомстить, у нее много способов. Такой власти, как у медсестры, ни у кого на свете нет. Это для них испытание властью, и его никто не выдерживает. Ну, может, кто и выдерживает, но я таких не встречал».
Они добрались до четвертого этажа, и мир преобразился. Да, деньги делают чудеса даже с медиками. Штур ничуть не сомневался, что четвертый этаж будет роскошен. «Но это же несправедливо, черт бы вас всех побрал! Может быть, в других каких-то отраслях и можно допустить, что, у кого кошелек толще — тот и прав, тот и достоин лучшего… В конце концов, допустим, что „заработал“ и „заслужил“ — это одно и то же. Заработал денег — заслужил комфорт. Но больница — тут же мы имеем дело со здоровьем, с человеческой жизнью! Это не меряется деньгами! Никак!»
Для Штура это было второе испытание подряд. Сперва Покровское-Глебово, теперь вот — палаты для «крутых».
В предбаннике при появлении Вениамина Аркадьевича двое широкоплечих верзил как по команде вскочили и замерли в самых недвусмысленных позах. Одно резкое движение, и они готовы порвать кого угодно. Чистые бультерьеры. Успокоились, только внимательно рассмотрев удостоверение Вениамина Аркадьевича. Один из верзил за двоих представился, поименовав себя «телохранителем звезды» и никаких документов при этом не предъявив.
В тот момент, когда наконец Вениамин Аркадьевич намеревался открыть дверь, она открылась сама и из палаты вышел тот самый частный детектив, который ошивался в офисе «Лючии». Вениамин Аркадьевич его физиономию очень хорошо запомнил.
Поздоровавшись, как ни в чем не бывало «частник» стремительно пошагал прочь, оставив Вениамина Аркадьевича в немалом удивлении. Но не гнаться же за ним было. К тому же Вениамин Аркадьевич и мысли не допускал, что «частник» собирается составить ему конкуренцию в данном деле, а если так, разобраться, почему ему вообще разрешили говорить с Арбатовой до официальных представителей следствия, можно и позже.
Вид у Арбатовой был какой-то усталый. Вениамин Аркадьевич не хотел верить, что эта усталость вызвана шампанским, две пустые бутылки из-под которого стояли на тумбочке, а вот в то, что «частник» ее утомил и теперь ее не хватит на разговор с ним, в это он поверил легко и сразу.
— Добрый день, я следователь городской прокуратуры Вениамин Аркадьевич Штур, — представился он.
Выздоравливающая перевела взгляд со стены на вошедшего и медленно, с видимым трудом ответила тихим голосом:
— Добрый.
— Я прекрасно осознаю: после ранения вы еще не оправились, но в ваших же интересах помочь следствию и тем самым предотвратить саму возможность повторного покушения на вашу жизнь…
Ничто в лице певицы не изменилось, ничем желание принять участие в разговоре она не выразила. Видя, что доверительный разговор с ходу не получается, Вениамин Аркадьевич решил добавить, нарушив тем самым установленное для себя правило — не давать ни малейшего повода потерпевшему усомниться в успешности расследования. Но она наверняка знала что-то важное, и перетащить ее на свою сторону было крайне необходимо.
— Буду предельно откровенным, мы пока не напали на след преступников. Близкие ваши говорят, что врагов у вас не было, кому могло быть выгодно это преступление, понятия не имеют. Может, поможете следствию, подскажете?
— Не знаю. — Ответ последовал быстро. Создавалось впечатление — готов он был заранее: собеседнику не потребовалось время на обдумывание.
— Ваш менеджер рассказал о некотором конфликте с Расторгуевой.
— Мелкие бабские склоки, — помедлив, ответила Арбатова и отвернулась в сторону окна, то ли устав на самом деле от разговора, то ли желая показать, что устала от него.
— Кто мог заранее знать о том, что вы пойдете на пляж?
— Я уже говорила… Видимо, заранее не знал никто… Спонтанное желание. Подумала: почему нет? Не получилось — подстрелили.
Вениамин Аркадьевич подумал: Марков, который таким невероятным способом повстречался с вами, наверняка знал. Спросить о Маркове, об их отношениях? А она ответит, что он просто ее поклонник. А по поводу показаний Георгадзе скажет: ну заходил пару раз в гости. Этим все и ограничилось.
Вчера и так сорвался, устав и учуяв успех. И никаких результатов. Нет, пока преждевременно.
— Вижу, утомил я вас беседой. Вот вам моя визитка, вспомните звоните. Да, простой вопрос напоследок: кто это дежурит у ваших дверей?
— Мальчики, — крайне информативно ответила Арбатова, все так же продолжая смотреть в сторону окна.
— Выздоравливайте, — проговорил следователь, закрывая за собой дверь.
Шагая к выходу, Вениамин Аркадьевич анализировал разговор с потерпевшей: ответ на первый вопрос был готов заранее, а на вопрос о том, кто мог знать, что она пойдет на пляж, начала отвечать со слов: «Я уже говорила». Но с момента убийств я первый, с кем она могла говорить о происшедшем: персонал больницы никого из следственной бригады к ней не подпускал.
Стоп. Первый-то первый, но это если не считать «частника». Значит, ее расспрашивал он! Почему было не остановить его сразу, не потребовать объяснить, как это он оказался у Арбатовой раньше представителей следствия?!
Резко остановившись, так что на него наехала сзади каталкой толкавшая ее медсестра, Штур развернулся и поспешил назад к палате.
— Объясните, вот вы внимательно рассматривали мои документы, а на основании чего вы пропустили человека, который был у Арбатовой до меня? обратился Штур к телохранителю звезды. Он был уже один, второй неизвестно куда испарился.
— Утром лечащий врач дал разрешение пропускать посетителей, если посещение будут недолгим и сама пациентка будет согласна. Этот, который был до вас, тоже предъявил удостоверение…
— Какое, можно узнать?
— Не помню. — Телохранителю все эти расспросы явно не нравились. — К тому же его, как и вас, главврач привел.
Так вот, значит, что. То-то господин Хорек мямлил так неуверенно про родителей и психиатра. Неужели и «частника» родители наняли?
— Припомните, а почему Арбатова согласилась с ним побеседовать?
— Не знаю. Согласилась, и все.
— Он не сказал, как узнал о том, что к Арбатовой разрешили пускать посетителей?
— Нне-ет, — слегка удивленно, растягивая слово, ответил телохранитель.
— Вы давно работаете телохранителем у Арбатовой? — после небольшой паузы сменил тему Штур.
— Ну я не совсем ее телохранитель. С ней хожу только на выездах гастролях. А так нет. Но как ее подстрелили, так шеф, то есть Вешенка, сюда и направил.
Вениамин Аркадьевич подвел неутешительные итоги. Охрану несет не человек из милиции, а какой-то идиот: ему показали удостоверение, и он оставил их наедине. Могло так случиться, что удостоверение поддельное, а липовый детектив пришел выполнить незавершенную «работу». Нужно уточнить у Владимирова, почему не сотрудники милиции охраняют Арбатову. Впрочем, ответ очевиден: людей не хватает, у Арбатовой нашлась возможность обеспечить охрану собственными силами и так далее…
Но как оперативно «частник» встретился с Арбатовой! И главное, зачем он с ней встречался?
Вениамин Аркадьевич уже выбрался на свежий воздух и разминал папиросу, когда заметил, что «частник»-то, оказывается, еще никуда не уехал. Стоит себе, преспокойненько ковыряется в багажнике монстриального джипа. Что же могло его задержать? Или этот ублюдок успел прорваться еще и к Паку?
Вениамин Аркадьевич мгновенно вскипел и решительно направился к наглецу.
— Молодой человек, можно вас на пару слов? — Штур достал и раскрыл удостоверение, провоцируя «частника» сделать то же самое.
Тот, как-то странно улыбнувшись, предъявил-таки документы. Значит, по крайней мере не поддельные, раз не стесняется показывать официальному лицу. Вениамин Аркадьевич внимательно рассмотрел «корочку»: печати четкие, фотография не переклеена, на подделку действительно не похоже. Так, Грязнов Денис Андреевич, частное детективное агентство «Глория»…
Стоп. Грязнов? Родственник? Не сын, отчество не то.
— Хотел поинтересоваться, какое частное расследование привело вас сюда и о чем вы разговаривали с Арбатовой? — тщательно скрывая кипевшие эмоции, поинтересовался Вениамин Аркадьевич.
— Я расследую обстоятельства самоубийства Минчева, вы, наверное, знаете, кто это, мы с вами встречались у него в офисе, — довольно самоуверенно заявил «частник».
— И Арбатова имеет отношение к самоубийству этого Минчева?
— Вениамин Аркадьевич, я не разговаривал с Арбатовой о покушении на нее, в этом вам меня обвинить не удастся. А с Минчевым она действительно была определенным образом связана.
Наглец! Какой наглец! Определенно родственник, думает, ему все позволено. Вениамин Аркадьевич хотел развернуться и уйти, но не смог удержаться, спросил:
— А что, официальные следственные органы уже не могут удовлетворить некоторых состоятельных граждан?
— Вениамин Аркадьевич, кто, как не вы, знает о загруженности сотрудников следствия. Мы же можем уделить больше внимания нашим клиентам. Государство просто не в состоянии обеспечить избыточный сервис, то ли дело личная инициатива.
Мальчишка! Самоуверенный, наглый мальчишка!
И вдруг Вениамина Аркадьевича осенила очень простая и оттого еще более отвратительная догадка. А не одна ли компания Грязнов-муровец и Грязнов-частник? Причем грязная преступная компания. Грязнов — начальник МУРа — под благовидным предлогом спускает то или иное расследование на тормозах, вынуждая потерпевших обращаться к частным детективам. Естественно, к родственничку, в «Глорию». «Частники», фактически пользуясь всеми возможностями МУРа, доводят дела до конца, но, разумеется, не бесплатно. А часть денег, причем немалых денег, наверняка оседает в карманах Грязнова-старшего.
Ай да генерал! Умно, умно придумал. Теперь-то понятно, почему его работнички, тот же Владимиров, например, не спешат делиться со следователями добытой информацией. Ведь и им наверняка что-то с барского стола перепадает. И улики они несут не в дело, а шефу в сейф, чтобы тот их потом через «Глорию» подороже продал.
Но ведь тут, товарищи, заговором попахивает. У Вениамина Аркадьевича даже голова пошла кругом от масштабов дела, на самый краешек которого он вдруг случайно наткнулся.
Нет, тут сгоряча нельзя. Тут надо исподволь по крупиночкам собирать фактики. А главное — надо на досуге как-нибудь все обдумать, повертеть так и эдак. И если нет никакой ошибки (а какая тут может быть ошибка?), идти к Гигантову, а лучше через его голову писать рапорт самому генеральному. Чтобы не замяли.
— Пойдемте, Вениамин Аркадьевич, — с еще одним вздохом произнес главный врач, подсмотрев имя в удостоверении и вернув последнее владельцу. — Проведу я вас к певице нашей сладкоголосой. А к ниндзя, извините, пока нельзя.
— Ниндзя?
— Ну, или самураю… Как их там звать — боевиков этих плосколицых…
Штур сообразил, что речь идет о Паке, и подумал, что сам понятия не имеет, как называются боевики у корейцев. Но какой Пак кореец — так, фамилия одна да рожа, а вообще — на наших хлебах взращен. Хотя, что он делал пятнадцать лет назад, до того, как пришел в ФСБ к генералу Тарасенкову, Штур не знал. Может, и был корейским боевиком, ха-ха, как они там называются. Да ну, кто бы взял корейского боевика в ФСБ. Там анкетка нужна чистая. И, кстати, пятнадцать лет назад ФСБ еще не было ФСБ, а называлось по старинке — КГБ.
— Петр Павлович, расскажите мне сперва, как наши больные себя ведут?
— В смысле…
— В смысле чем заняты, с кем общаются, не нарушают ли режим, не шляются ли по чужим палатам, если шляются, то по каким, главное — кто к ним приходит, даже если пока никого не пускали, возможно, кто-то цветы, передачки приносил, а также все, что еще сможете вспомнить.
— Понимаете ли, гражданин следователь, дело в том, что я — главный врач больницы и…
— …и не вникаете в личное дело каждого пациента. Понимаю, понимаю. Но скажите, сколько больных на сегодняшний день лежат у вас в палатах повышенной комфортности?
— Э… двое.
— Арбатова и Пак, верно? Кроме того, к этим пациентам слишком часто шастают всякие личности, которые не прочь потыкать вам в нос некими интересными «корочками». Ну, вот как я, например. — Вениамин Аркадьевич вдруг подумал, что Пака вполне могли навещать уже его бывшие коллеги, и им бы, наверное, позволили с больным пообщаться, в то время как следователю ни-ни. — Так неужели же вам, милейший Петр Павлович, ни на минутку не стало интересно, что это у вас за больные такие хитрые?
Петр Павлович, видимо, понял, что запираться бессмысленно. Да и запирался-то он по инерции, из чувства противоречия. Этот следователь все-таки государственный, из городской прокуратуры, все по-честному. А с другой стороны — скрывать вовсе нечего, что уж там…
— К Арбатовой родственники регулярно заглядывают, — начал Петр Павлович. — Психотерапевт был, опять же родители пригласили, академик, светило нашей науки. Собственно, он и решал, когда она от шока оправится. А Пак у нас еще лежачий. У него два ранения. Одно в голову — так, ерунда, пуля кожу поцарапала и кусочек скальпа содрала. Второе — в легкое. Прострелено насквозь, сильное кровотечение — до сих пор. Вставать ему нельзя. Целыми днями лежит, глядя в потолок, на вопросы отвечает, когда сам захочет, часто просто отмалчивается. С кем общается… Не знаю. В больнице — ни с кем, но у него же телефон в палате, да и сотовый, по-моему, наличествует. Звонить может кому угодно. А посетителей у него, кажется, еще не было. Хотите — точнее у сестер узнаю.
Штур увидел, что дожал. Особо даже не стараясь, дожал — на самом деле ему было абсолютно ясно, что ничего интересного Хорек не скажет. Так, лишняя практика. Да и всегда приятно пробить оборону классического администратора, у которого любую, самую безобидную информацию приходится вырывать с кровью и мясом — а почему, он и сам не знает. Рефлексы у них такие, у администраторов.
— Ладно, Петр Павлович, сестры — это потом. Пойдемте, пожалуй.
Они чинно двинулись по коридору. Штур с удовольствием бы пробежался бегом, но надо было, во-первых, «держать лицо» перед главврачом, а во-вторых, смотреть вокруг. Причем второе — смотреть вокруг — необходимо было даже не следователю-Штуру, а человеку-Штуру. Чтобы не забывать о том чудовищном контрасте между тем, что творится здесь, на трех нижних этажах больницы, и там, на четвертом, где находятся апартаменты для элиты.
Надо было заглядывать в десятиместные палаты, где сидели на койках, покачивая головами, старухи, обмотанные грязными бинтами. Надо было вдыхать смрад, разносящийся по больнице из туалетов с засоренными и не подлежащими уже ремонту унитазами. Надо было прислушиваться к хамству молоденьких, но уже вконец обнаглевших санитарок, скупо отвечающих на вопросы пациенток (Штур с Хорьком проходили по женскому отделению).
«Всегда считалось, что профессии врача, медсестры и им подобных — одни из самых почетных, — думал Вениамин Аркадьевич. — Нам это с детства внушали, мы привыкли в это верить… А на самом деле такого чудовищного хамства, как от медиков, не услышишь даже от торговок. Никто больше этих тварей не выказывает такого пренебрежения к своим пациентам. И я давно понял почему: потому что, попав в больницу, ты целиком и полностью в их руках. Ты можешь быть каким угодно большим начальником там, за стенами клиники, но здесь ты никто. Тебя, пациента, называет на „ты“ соплюшка втрое тебя младше, и только от нее, заразы, зависит, легко ты перенесешь безобидный укол или не выдержишь и взвизгнешь от боли. И только она, зараза, может вынести за тобой судно, а может и „забыть“, и тогда, если рядом нет доброго „ходячего“ соседа, тебе придется часами вдыхать вонь и не знать, когда и куда тебе придется, пардон, помочиться в следующий раз… Жаловаться на нее бесполезно: ее отчитают — а на другой день она найдет, как отомстить, у нее много способов. Такой власти, как у медсестры, ни у кого на свете нет. Это для них испытание властью, и его никто не выдерживает. Ну, может, кто и выдерживает, но я таких не встречал».
Они добрались до четвертого этажа, и мир преобразился. Да, деньги делают чудеса даже с медиками. Штур ничуть не сомневался, что четвертый этаж будет роскошен. «Но это же несправедливо, черт бы вас всех побрал! Может быть, в других каких-то отраслях и можно допустить, что, у кого кошелек толще — тот и прав, тот и достоин лучшего… В конце концов, допустим, что „заработал“ и „заслужил“ — это одно и то же. Заработал денег — заслужил комфорт. Но больница — тут же мы имеем дело со здоровьем, с человеческой жизнью! Это не меряется деньгами! Никак!»
Для Штура это было второе испытание подряд. Сперва Покровское-Глебово, теперь вот — палаты для «крутых».
В предбаннике при появлении Вениамина Аркадьевича двое широкоплечих верзил как по команде вскочили и замерли в самых недвусмысленных позах. Одно резкое движение, и они готовы порвать кого угодно. Чистые бультерьеры. Успокоились, только внимательно рассмотрев удостоверение Вениамина Аркадьевича. Один из верзил за двоих представился, поименовав себя «телохранителем звезды» и никаких документов при этом не предъявив.
В тот момент, когда наконец Вениамин Аркадьевич намеревался открыть дверь, она открылась сама и из палаты вышел тот самый частный детектив, который ошивался в офисе «Лючии». Вениамин Аркадьевич его физиономию очень хорошо запомнил.
Поздоровавшись, как ни в чем не бывало «частник» стремительно пошагал прочь, оставив Вениамина Аркадьевича в немалом удивлении. Но не гнаться же за ним было. К тому же Вениамин Аркадьевич и мысли не допускал, что «частник» собирается составить ему конкуренцию в данном деле, а если так, разобраться, почему ему вообще разрешили говорить с Арбатовой до официальных представителей следствия, можно и позже.
Вид у Арбатовой был какой-то усталый. Вениамин Аркадьевич не хотел верить, что эта усталость вызвана шампанским, две пустые бутылки из-под которого стояли на тумбочке, а вот в то, что «частник» ее утомил и теперь ее не хватит на разговор с ним, в это он поверил легко и сразу.
— Добрый день, я следователь городской прокуратуры Вениамин Аркадьевич Штур, — представился он.
Выздоравливающая перевела взгляд со стены на вошедшего и медленно, с видимым трудом ответила тихим голосом:
— Добрый.
— Я прекрасно осознаю: после ранения вы еще не оправились, но в ваших же интересах помочь следствию и тем самым предотвратить саму возможность повторного покушения на вашу жизнь…
Ничто в лице певицы не изменилось, ничем желание принять участие в разговоре она не выразила. Видя, что доверительный разговор с ходу не получается, Вениамин Аркадьевич решил добавить, нарушив тем самым установленное для себя правило — не давать ни малейшего повода потерпевшему усомниться в успешности расследования. Но она наверняка знала что-то важное, и перетащить ее на свою сторону было крайне необходимо.
— Буду предельно откровенным, мы пока не напали на след преступников. Близкие ваши говорят, что врагов у вас не было, кому могло быть выгодно это преступление, понятия не имеют. Может, поможете следствию, подскажете?
— Не знаю. — Ответ последовал быстро. Создавалось впечатление — готов он был заранее: собеседнику не потребовалось время на обдумывание.
— Ваш менеджер рассказал о некотором конфликте с Расторгуевой.
— Мелкие бабские склоки, — помедлив, ответила Арбатова и отвернулась в сторону окна, то ли устав на самом деле от разговора, то ли желая показать, что устала от него.
— Кто мог заранее знать о том, что вы пойдете на пляж?
— Я уже говорила… Видимо, заранее не знал никто… Спонтанное желание. Подумала: почему нет? Не получилось — подстрелили.
Вениамин Аркадьевич подумал: Марков, который таким невероятным способом повстречался с вами, наверняка знал. Спросить о Маркове, об их отношениях? А она ответит, что он просто ее поклонник. А по поводу показаний Георгадзе скажет: ну заходил пару раз в гости. Этим все и ограничилось.
Вчера и так сорвался, устав и учуяв успех. И никаких результатов. Нет, пока преждевременно.
— Вижу, утомил я вас беседой. Вот вам моя визитка, вспомните звоните. Да, простой вопрос напоследок: кто это дежурит у ваших дверей?
— Мальчики, — крайне информативно ответила Арбатова, все так же продолжая смотреть в сторону окна.
— Выздоравливайте, — проговорил следователь, закрывая за собой дверь.
Шагая к выходу, Вениамин Аркадьевич анализировал разговор с потерпевшей: ответ на первый вопрос был готов заранее, а на вопрос о том, кто мог знать, что она пойдет на пляж, начала отвечать со слов: «Я уже говорила». Но с момента убийств я первый, с кем она могла говорить о происшедшем: персонал больницы никого из следственной бригады к ней не подпускал.
Стоп. Первый-то первый, но это если не считать «частника». Значит, ее расспрашивал он! Почему было не остановить его сразу, не потребовать объяснить, как это он оказался у Арбатовой раньше представителей следствия?!
Резко остановившись, так что на него наехала сзади каталкой толкавшая ее медсестра, Штур развернулся и поспешил назад к палате.
— Объясните, вот вы внимательно рассматривали мои документы, а на основании чего вы пропустили человека, который был у Арбатовой до меня? обратился Штур к телохранителю звезды. Он был уже один, второй неизвестно куда испарился.
— Утром лечащий врач дал разрешение пропускать посетителей, если посещение будут недолгим и сама пациентка будет согласна. Этот, который был до вас, тоже предъявил удостоверение…
— Какое, можно узнать?
— Не помню. — Телохранителю все эти расспросы явно не нравились. — К тому же его, как и вас, главврач привел.
Так вот, значит, что. То-то господин Хорек мямлил так неуверенно про родителей и психиатра. Неужели и «частника» родители наняли?
— Припомните, а почему Арбатова согласилась с ним побеседовать?
— Не знаю. Согласилась, и все.
— Он не сказал, как узнал о том, что к Арбатовой разрешили пускать посетителей?
— Нне-ет, — слегка удивленно, растягивая слово, ответил телохранитель.
— Вы давно работаете телохранителем у Арбатовой? — после небольшой паузы сменил тему Штур.
— Ну я не совсем ее телохранитель. С ней хожу только на выездах гастролях. А так нет. Но как ее подстрелили, так шеф, то есть Вешенка, сюда и направил.
Вениамин Аркадьевич подвел неутешительные итоги. Охрану несет не человек из милиции, а какой-то идиот: ему показали удостоверение, и он оставил их наедине. Могло так случиться, что удостоверение поддельное, а липовый детектив пришел выполнить незавершенную «работу». Нужно уточнить у Владимирова, почему не сотрудники милиции охраняют Арбатову. Впрочем, ответ очевиден: людей не хватает, у Арбатовой нашлась возможность обеспечить охрану собственными силами и так далее…
Но как оперативно «частник» встретился с Арбатовой! И главное, зачем он с ней встречался?
Вениамин Аркадьевич уже выбрался на свежий воздух и разминал папиросу, когда заметил, что «частник»-то, оказывается, еще никуда не уехал. Стоит себе, преспокойненько ковыряется в багажнике монстриального джипа. Что же могло его задержать? Или этот ублюдок успел прорваться еще и к Паку?
Вениамин Аркадьевич мгновенно вскипел и решительно направился к наглецу.
— Молодой человек, можно вас на пару слов? — Штур достал и раскрыл удостоверение, провоцируя «частника» сделать то же самое.
Тот, как-то странно улыбнувшись, предъявил-таки документы. Значит, по крайней мере не поддельные, раз не стесняется показывать официальному лицу. Вениамин Аркадьевич внимательно рассмотрел «корочку»: печати четкие, фотография не переклеена, на подделку действительно не похоже. Так, Грязнов Денис Андреевич, частное детективное агентство «Глория»…
Стоп. Грязнов? Родственник? Не сын, отчество не то.
— Хотел поинтересоваться, какое частное расследование привело вас сюда и о чем вы разговаривали с Арбатовой? — тщательно скрывая кипевшие эмоции, поинтересовался Вениамин Аркадьевич.
— Я расследую обстоятельства самоубийства Минчева, вы, наверное, знаете, кто это, мы с вами встречались у него в офисе, — довольно самоуверенно заявил «частник».
— И Арбатова имеет отношение к самоубийству этого Минчева?
— Вениамин Аркадьевич, я не разговаривал с Арбатовой о покушении на нее, в этом вам меня обвинить не удастся. А с Минчевым она действительно была определенным образом связана.
Наглец! Какой наглец! Определенно родственник, думает, ему все позволено. Вениамин Аркадьевич хотел развернуться и уйти, но не смог удержаться, спросил:
— А что, официальные следственные органы уже не могут удовлетворить некоторых состоятельных граждан?
— Вениамин Аркадьевич, кто, как не вы, знает о загруженности сотрудников следствия. Мы же можем уделить больше внимания нашим клиентам. Государство просто не в состоянии обеспечить избыточный сервис, то ли дело личная инициатива.
Мальчишка! Самоуверенный, наглый мальчишка!
И вдруг Вениамина Аркадьевича осенила очень простая и оттого еще более отвратительная догадка. А не одна ли компания Грязнов-муровец и Грязнов-частник? Причем грязная преступная компания. Грязнов — начальник МУРа — под благовидным предлогом спускает то или иное расследование на тормозах, вынуждая потерпевших обращаться к частным детективам. Естественно, к родственничку, в «Глорию». «Частники», фактически пользуясь всеми возможностями МУРа, доводят дела до конца, но, разумеется, не бесплатно. А часть денег, причем немалых денег, наверняка оседает в карманах Грязнова-старшего.
Ай да генерал! Умно, умно придумал. Теперь-то понятно, почему его работнички, тот же Владимиров, например, не спешат делиться со следователями добытой информацией. Ведь и им наверняка что-то с барского стола перепадает. И улики они несут не в дело, а шефу в сейф, чтобы тот их потом через «Глорию» подороже продал.
Но ведь тут, товарищи, заговором попахивает. У Вениамина Аркадьевича даже голова пошла кругом от масштабов дела, на самый краешек которого он вдруг случайно наткнулся.
Нет, тут сгоряча нельзя. Тут надо исподволь по крупиночкам собирать фактики. А главное — надо на досуге как-нибудь все обдумать, повертеть так и эдак. И если нет никакой ошибки (а какая тут может быть ошибка?), идти к Гигантову, а лучше через его голову писать рапорт самому генеральному. Чтобы не замяли.
Денис Грязнов. 27 июня
Ну и ну, вот это местечко! Денис оглядывался с недоумением — это что, вот тут вот и правда живут люди? Просто живут?
Наговорила Арбатова всякого разного: на кухне она, мол, с Минчевым заперлась; железная дорога на полу; люстра, блин! Ну и представлялась — не «распашонка», конечно, но все-таки нормальная квартира, четырех- там, пятикомнатная. Что обычные граждане могут вообразить, услышав слова «элитный жилой комплекс»? Консьержек — нет, даже охранников, — в большом чистом холле, отсутствие бомжей на чердаке и неприличных надписей на стенах лифта. Н-да, воображение у бедных граждан все еще бедное… Бедные граждане и представить себе не могут, что можно «просто жить» в дворцовой усадьбе восемнадцатого века. Конечно, все это новодел, в дворцовой усадьбе, например, никаких гаражей встроенных бы не было, да и всякого прочего, но стилизация! Стилизация — что надо. Просто город внутри города, гектаров десять размером. Тут тебе и школы-детсады свои «приусадебные», и спорткомплекс, и, само собой, ресторан, супермаркет, и даже яхт-клуб с пляжем и гостиница для домашних животных. Дома — от трех до пяти этажей, и каждый этаж в духе восемнадцатого века. И все это не где-нибудь, а в Москве, в черте города, у родного-знакомого Химкинского водохранилища.
Грязнов даже о работе забыл — так ошеломило его Покровское-Глебово. А рекламный щит у въезда скромненько так сообщал, что имеются не занятые еще квартирки двести пятьдесят квадратных метров общей площадью. Это какую же железную дорогу там на полу собрать можно! Прямо-таки из Петербурга в Москву…
Только вот работать в таких условиях куда сложнее. Приподъездных старушек не наблюдается, и чтобы кто-нибудь из местных жителей стал развлекать себя, глазея из окон на прохожих, даже трудно себе представить. Деловые люди живут в таких местах. Им скучно станет — они лучше в яхт-клуб запишутся, а из окон смотреть нипочем не станут.
Но Денису как раз нужны были сейчас праздные любопытные. Если Минчев не ошибался, то, может, супруга благоверная и в самом деле за ним следила, а если следила и не сообщила об этом? Не она ли вообще заварила всю эту кашу со слежкой? А выяснять, следила ли Ольга за мужем, лучше всего, разумеется, там, где муж точно бывал втайне от нее. Например, в доме у Арбатовой…
А вот, кажется, и подходящий случай завязать разговор.
— Девушка, девушка, вы сверток уронили, да-да, вот этот, да не беспокойтесь, я вам сейчас помогу! — Денис засуетился около блондинки, выгребающей сумки из желтого «опеля». В отличие от Арбатовой эта блондинка была яркой. А чем отличаются блондинки бесцветные от ярких — и не поймешь. Бровями-ресницами? Но вот ведь та же Арбатова даже с накрашенными ресницами и вообще ярким макияжем — все равно мышь бесцветная…
Дама, не удостоив Грязнова взглядом, вытащила у него из рук пакет и направилась к подъезду. «Опель» прощально пискнул ей в спину сигнализацией.
— Хорошо, каюсь, девушка, мне самому очень нужна ваша помощь…
Дверь подъезда захлопнулась. Да, здесь не только нет любопытствующих бездельников, здесь еще и не любят любопытствующих бездельников.
Стоп! Машин во дворах здесь почти нет — все по гаражам. Значит, она вернется, отнесет покупки и вернется… Хотя что в ней такого особенного, в этой девице? Вон на горизонте мамаша с коляской. У нее наверняка сейчас куда больше времени, чем у блондинки с характером. Мамаша, возможно, и не пошлет подальше…
Но с места Денис не стронулся. Что-то подсказывало ему, что нужно подождать. Подождать и подумать, как к этой блондинке подступиться.
Что у нас есть? «Опель». Ага-ага, погнут передний бампер. Ну что ж, придется, значит, еще разок за сегодняшний день побыть ментом. Одна надежда: в «корочках» блондинка не разбирается. Детектив и детектив.
Дверь подъезда снова щелкнула. Денис с сосредоточенным видом присел у погнутого бампера. Прогнувшись, поверхность перестала быть идеально зеркальной, но различить в ней, кто за спиной вышел из подъезда, было еще можно. Она.
Денис, крякнув, поднялся, развернулся, многозначительно поковырял пальцем вмятину:
— Девушка, вопросик к вам. Будьте добры ваши документики на машину.
Наговорила Арбатова всякого разного: на кухне она, мол, с Минчевым заперлась; железная дорога на полу; люстра, блин! Ну и представлялась — не «распашонка», конечно, но все-таки нормальная квартира, четырех- там, пятикомнатная. Что обычные граждане могут вообразить, услышав слова «элитный жилой комплекс»? Консьержек — нет, даже охранников, — в большом чистом холле, отсутствие бомжей на чердаке и неприличных надписей на стенах лифта. Н-да, воображение у бедных граждан все еще бедное… Бедные граждане и представить себе не могут, что можно «просто жить» в дворцовой усадьбе восемнадцатого века. Конечно, все это новодел, в дворцовой усадьбе, например, никаких гаражей встроенных бы не было, да и всякого прочего, но стилизация! Стилизация — что надо. Просто город внутри города, гектаров десять размером. Тут тебе и школы-детсады свои «приусадебные», и спорткомплекс, и, само собой, ресторан, супермаркет, и даже яхт-клуб с пляжем и гостиница для домашних животных. Дома — от трех до пяти этажей, и каждый этаж в духе восемнадцатого века. И все это не где-нибудь, а в Москве, в черте города, у родного-знакомого Химкинского водохранилища.
Грязнов даже о работе забыл — так ошеломило его Покровское-Глебово. А рекламный щит у въезда скромненько так сообщал, что имеются не занятые еще квартирки двести пятьдесят квадратных метров общей площадью. Это какую же железную дорогу там на полу собрать можно! Прямо-таки из Петербурга в Москву…
Только вот работать в таких условиях куда сложнее. Приподъездных старушек не наблюдается, и чтобы кто-нибудь из местных жителей стал развлекать себя, глазея из окон на прохожих, даже трудно себе представить. Деловые люди живут в таких местах. Им скучно станет — они лучше в яхт-клуб запишутся, а из окон смотреть нипочем не станут.
Но Денису как раз нужны были сейчас праздные любопытные. Если Минчев не ошибался, то, может, супруга благоверная и в самом деле за ним следила, а если следила и не сообщила об этом? Не она ли вообще заварила всю эту кашу со слежкой? А выяснять, следила ли Ольга за мужем, лучше всего, разумеется, там, где муж точно бывал втайне от нее. Например, в доме у Арбатовой…
А вот, кажется, и подходящий случай завязать разговор.
— Девушка, девушка, вы сверток уронили, да-да, вот этот, да не беспокойтесь, я вам сейчас помогу! — Денис засуетился около блондинки, выгребающей сумки из желтого «опеля». В отличие от Арбатовой эта блондинка была яркой. А чем отличаются блондинки бесцветные от ярких — и не поймешь. Бровями-ресницами? Но вот ведь та же Арбатова даже с накрашенными ресницами и вообще ярким макияжем — все равно мышь бесцветная…
Дама, не удостоив Грязнова взглядом, вытащила у него из рук пакет и направилась к подъезду. «Опель» прощально пискнул ей в спину сигнализацией.
— Хорошо, каюсь, девушка, мне самому очень нужна ваша помощь…
Дверь подъезда захлопнулась. Да, здесь не только нет любопытствующих бездельников, здесь еще и не любят любопытствующих бездельников.
Стоп! Машин во дворах здесь почти нет — все по гаражам. Значит, она вернется, отнесет покупки и вернется… Хотя что в ней такого особенного, в этой девице? Вон на горизонте мамаша с коляской. У нее наверняка сейчас куда больше времени, чем у блондинки с характером. Мамаша, возможно, и не пошлет подальше…
Но с места Денис не стронулся. Что-то подсказывало ему, что нужно подождать. Подождать и подумать, как к этой блондинке подступиться.
Что у нас есть? «Опель». Ага-ага, погнут передний бампер. Ну что ж, придется, значит, еще разок за сегодняшний день побыть ментом. Одна надежда: в «корочках» блондинка не разбирается. Детектив и детектив.
Дверь подъезда снова щелкнула. Денис с сосредоточенным видом присел у погнутого бампера. Прогнувшись, поверхность перестала быть идеально зеркальной, но различить в ней, кто за спиной вышел из подъезда, было еще можно. Она.
Денис, крякнув, поднялся, развернулся, многозначительно поковырял пальцем вмятину:
— Девушка, вопросик к вам. Будьте добры ваши документики на машину.