Никитин Николай. Это было в Коканде

   Шел месяц за месяцем, окружное начальство не могло подыскать подходящей кандидатуры. Дело тянулось... Округ ни присылал нового командира, ни утверждал Александра. Александр считал себя обиженным, нервничал и злился.
   Осенью того же года Варя уехала из Бухары. Историю ее отъезда никто в точности не знал. Известно было только одно, что Варя, получив путевку на медицинский факультет Ташкентского университета, покинула бригаду.
   Без Вари Александр заскучал еще больше и даже отпустил себе бороду. Но горевал недолго. "И без баб дела хватит", - надменно решил он. Дела действительно хватало.
   В горной Бухаре опять появились банды басмачей. Во главе их стоял Иргаш. Банды были многочисленны, превосходно вооружены и не давали покоя населению. Это были осколки эмирских отрядов. Части лихолетовской бригады неоднократно вступали с ними в бой, разбивали их, но победы эти не решали главного. Рассеянные шайки вновь собирались и опять принимались за грабежи и террор. Надо было кончить самого Иргаша и его штаб.
   Лихолетов скитался со своими эскадронами из кишлака в кишлак. Но все усилия его оказались напрасными. Иргаш был вездесущ и неуловим, и никак не удавалось нащупать его гнездо.
   Как-то раз, после одной из стычек, разговаривая с пленным басмачом, Лихолетов случайно узнал от него, что здесь, в этом районе, орудует Насыров, сотенный командир Иргаша.
   Лихолетов (в мрачном настроении, как обычно за последнее время) сидел на камне возле чайханы. Около него стояли ординарцы и несколько эскадронных командиров. Лихолетов в упор рассматривал босого, оборванного басмача. Тот старался не встретиться с ним взглядом и вертел головой то вправо, то влево. Трудно было поймать какое-нибудь выражение на усталом и безжизненном лице басмача. Он опускал глаза.
   - Не сладко, поди, живется? - промолвил Лихолетов.
   Басмач вздохнул. Лихолетов встал с камня и подошел к басмачу.
   - Знакомый ты мне или нет?
   - Нет, - сказал басмач.
   - Незнакомый... - задумчиво проговорил Лихолетов. - Вот что, брат, отправляйся ты к своему сотнику и узнай у него: служил он у Хамдама или не служил? Если он - тот Насыров, что служил у Хамдама, так я его знаю. Пусть приедет ко мне поговорить! Я обещаю ему полную неприкосновенность. Понятно?
   Переводчик пересказал слова Лихолетова. Выслушав его, басмач равнодушно кивнул головой.
   - Передашь ему? - спросил Александр.
   - Да, - сказал басмач.
   Басмачу привели захудалого неоседланного коня и сунули за пазуху кусок хлеба. Басмач пугливо озирался, стараясь понять, что ожидает его.
   - Ну, поезжай! - сказал Лихолетов, усмехнувшись. - Я тебя отпускаю.
   - Спасибо... - пробормотал басмач. Потом, подумав, улыбнулся.
   От улыбки лицо басмача вдруг преобразилось, ожили глаза - редкоусый, почти безбородый, он показался Лихолетову юношей. Только морщины на лбу и возле глаз старили его, они же придавали ему лукавство. Это остановило внимание Лихолетова. Он еще раз оглядел басмача с ног до головы. Он почувствовал, что уже видел раньше это лицо и даже в свое время обратил внимание на особенность этого лица, то есть на его быстрые, резкие переходы от одного настроения к другому. Но где могло быть и с чем это связано, никак не мог вспомнить.
   - Отвечай честно! Ты меня знаешь? - спросил он басмача во второй раз.
   Басмач щелкнул языком и сказал:
   - Ты Сашка!
   - Откуда ты меня знаешь?
   - Тебя все знают, - ответил басмач и легко, как прирожденный наездник, вспрыгнул на неоседланную лошадь.
   - Погоди, погоди, - сказал, недоумевая, Александр, - но почему ты зовешь меня Сашкой? Моя фамилия Лихолетов, я командир бригады. Кто называл меня Сашкой?
   - Все называл, - сказал басмач и засмеялся, показывая на Сашкину бороду. - Молодой был, борода брил?
   Затем тощими и кривыми ногами басмач крепко сжал бока коня, свистнул и помчался из кишлака.
   Эскадронные командиры и ординарцы засмеялись.
   - Кончен бал! - сказали они. - Не видать нам этого басмача! Напрасно вы его отпустили, товарищ командир.
   Александр ничего не ответил. Он был уверен, что басмач не только вернется, но и непременно приведет Насырова.
   Он посмотрел внимательно на ординарцев и ушел в чайхану, чтобы скрыть свое неудовольствие. Больше всего его разобидело даже не недоверие к его приказу, а совсем другое. "Вот черти драповые, - подумал он, - значит, до сих пор все зовут меня Сашкой..."
   3
   Снег появился уже на склонах гор, о басмаче же не было ни слуху ни духу. В бригаде потихоньку трунили над Сашкой. Как-то в разговоре с товарищами Сашка назвал пропавшего басмача "хвостиком Иргаш-бека". К этому прицепились. Остряки приходили в штаб и, сделав грустное лицо, спрашивали Лихолетова:
   - Ну, где же хвостик?
   Лихолетов багровел от злости.
   В конце января через кишлак, в котором стоял штаб бригады, проезжала свадьба. Десяток размалеванных арб был битком набит людьми. Люди пели веселые песни, но лица у них оставались совершенно серьезными.
   Красноармейцы высыпали отовсюду, чтобы посмотреть незнакомое им зрелище - свадебный поезд. В закрытой арбе ехали молодые. Впереди нее шли узбечки. Они ударяли в бубны и приплясывали по грязи. Дул ветер, и весь кишлак был окутан туманом и дождем.
   Лихолетов тоже вышел из штаба взглянуть на шумную процессию. Ординарцы, толпившиеся возле штабных ворот, вслух обсуждали все подробности свадьбы.
   - Жених богатенький... - говорили они. - Калыму дал шестьсот рублей, пять мешков рису да пять баранов.
   - И девчонка хороша! Только мала еще, жидковата, - весело сказал Жилкин, один из ординарцев. Держался он независимо и свободно, и видно было, что Жилкин верховодит над товарищами.
   "Пронюхали уж всё, стервецы! Всё знают!" - с удовольствием подумал Александр об ординарцах. Он любил этих хитрых бойких парней.
   Десятая, последняя арба остановилась возле штабного помещения. Узбек-возчик соскочил с деревянного седла, и из повозки вылез военный в шлеме и длинной новенькой шинели с красными лацканами на груди. Возчик вытащил чемодан и парусиновый дорожный мешок своего пассажира.
   Лихолетов увидел высокого и стройного человека. Что-то знакомое было в чертах его лица, голова его была слегка закинута назад. Возраст незнакомца трудно было определить сразу. Он был очень молод, и, несмотря на это, Лихолетов не мог его назвать молодым. Он стоял выпрямившись, несколько живописно. Обычная военная выправка сочеталась в нем с какими-то другими, уже не физическими качествами. Он поражал особенностью своего взгляда. Из-под шлема в упор на вас смотрели глаза. Казалось, что мысли этого человека - такие же прямые, смелые и стройные, как и тело его, тело гимнаста.
   - Юсуп! - радостно закричал Сашка.
   Он подбежал к приезжему, и они долго стояли под дождем, обнимая друг друга и крепко целуясь.
   Юсуп стал шире в плечах и даже как будто вырос, загар почти сошел с лица. Московское обмундирование, тщательно сшитое, щегольское, аккуратно пригнанное, еще больше оттеняло все эти перемены.
   - Ишь, как тебя выскоблила Москва! - сказал с завистью Лихолетов.
   Юсуп улыбнулся. Он был очень рад, что опять вернулся на старое место службы. Округ назначил его комиссаром Сашкиной бригады.
   4
   Юсуп остановился у Лихолетова. Он выкладывал из чемодана вещи, купленные в Москве для подарков: две пачки табаку, трубку, одну бритву, несколько книг и несколько плиток шоколада. Вынув шоколад, он сказал:
   - Это все тебе, Сашка. А шоколад - Варе.
   - Ей сам передавай! - нахмурившись, заявил Лихолетов.
   Ничего не понимая, Юсуп кинул шоколад обратно в чемодан.
   Узнав о приезде комиссара, первым прибежал в штаб Капля. Все здесь жили запросто, без церемоний, являясь друг к другу без спросу, не дожидаясь приглашения.
   - Федотка еще здесь? - спросил Юсуп у старика.
   - Здесь. Служит. Куда деться пацану? Вырос. Каланча! - ответил Капля. - А я сивым стал?
   - Немножко.
   - Немножко? - Капля засмеялся. - Ну, а ты? Песни еще поешь?
   - Да некогда! Забыл, когда пел, - улыбаясь, сказал Юсуп.
   В соседней большой комнате, в столовой штаба, ординарцы накрывали стол. Сашка, засучив рукава, ходил из комнаты в комнату, почесывая свои белые, жирные, заросшие рыжими волосами руки, и всем распоряжался, точно шафер на свадьбе.
   В кухне два бригадных повара готовили плов. Красноармеец Стамбулов, третий бригадный повар, стоял на дворе, возле окон своей кухни. Ему было жарко. Он был в нижней рубахе, в штанах, залитых салом, и в опорках на босу ногу.
   - Пеструх давай! Белух молода еще, - кричал он красноармейцам, бегавшим по двору за неистово кудахтавшими курицами. Куры предназначались для плова.
   Та же суматоха, что и на дворе, поднялась в помещении штаба. Приходили неизвестные Юсупу люди, со всеми пришлось знакомиться. Все изголодались по России и закидывали приезжего самыми разнообразными вопросами. Всем надо было что-то ответить. Вопросы задавались несущественные, вроде: долго ли ехали? Да где теперь пересадки? Сколько стоят сапоги в Москве?
   В этой толчее невозможно стало разговаривать о чем-нибудь серьезном. Когда Юсуп спросил Каплю: "Где же Варя?", Капля только замахал рукой. Один из младших командиров, улыбаясь, сообщил Юсупу по секрету, что Варя уехала в Ташкент учиться и что Сашка на нее сердит.
   Обед удался на славу. Собралось порядочно народу - полковые командиры, работники штаба, врачи. Приезд Юсупа был для всех праздником. Много съели и плова, и дичи, настрелянной охотниками, и выпили немало.
   В три часа дня пришел кишлачный учитель и пригласил всех на спектакль, устроенный школой.
   Все вышли на улицу. Дождь прекратился. Кишлак сразу ожил.
   Лихолетов шел вместе с Юсупом позади всех. Как всегда бывает после длительной разлуки, он в первые минуты встречи не сразу нашел тон для разговора, но теперь, после обеда с выпивкой, все наладилось. Александр начал рассказывать Юсупу о Варе.
   В своем путаном и хаотичном рассказе он все время вспоминал о "сродстве душ". Видно было, что это недавно подхваченное им выражение очень понравилось ему и он никак не может от него отделаться. Юсуп ничего не понял.
   - Значит, вы жили душа в душу? - спросил он. - Так почему вы разошлись?
   - Мы не разошлись! - горячо сказал Лихолетов. - Мы разъехались. Это разница.
   - Какая же разница?
   - Ну, как же! Это совсем другое. - Александр даже рассердился, говоря это. - Ты понимаешь... сродство душ у нас полное, а жить вместе не можем. Понятно? Вот Варька и предложила дать отдых нашим нервам.
   - Теперь понятно, - сказал Юсуп.
   Но Лихолетов, почувствовав, что и на этот раз Юсуп ничего не понял, снова пустился в объяснения.
   - Ведь нервы - одно, а душа - совсем другое, - говорил он. - Душой чувствуешь одно, а нервы тебя толкают на другое. Вот и получается противоречие. Вот поэтому-то мы и решили дать отдых нашим нервам.
   - Понятно, - опять сказал Юсуп. - Значит, вы разъехались, а не разошлись.
   - Ну да! - Лихолетов грустно ухмыльнулся. - А впрочем, это тех же щей, да пожиже влей! Обещает ко мне на каникулы приехать.
   - Ну, это хорошо! - воскликнул Юсуп, стараясь подбодрить друга.
   - Чего хорошего? - вскипел Александр. - Обещает! Что такое обещание? Если жена - так обязана приехать. А она, видишь, "друг"! Так друга извольте упрашивать?
   Юсуп уловил в его голосе обиду.
   - Химеры! Всё химеры! - ворчал Лихолетов. - Вот мы трубим здесь. Оберегаем советскую власть. А ведь тоже бы хотели пожить так, как люди! А не выходит... Гоняйся за басмачами - вот и все развлечения в жизни. Ты не поверишь, до чего мне надоели эти проклятые басмачи! От одного вида их меня тошнит.
   Лихолетов хотел было рассказать Юсупу о случае с пленным ("как его подвел один подлец"), да раздумал. Он боялся, что Юсуп будет того же мнения, что и остальные.
   - А вот и наша школа! Это мы построили, - с гордостью говорил Александр, показывая на длинное, сбитое из глины здание с красным флагом на крыше. - Своими руками все сделано. Учитель хорош. Хват-парень! Сколько, брат, здесь работы! Да если все отсюда уедут, кто же здесь делать дело будет?
   Юсупу показалось, что это ворчание как-то относится и к нему. Он улыбнулся и сказал:
   - По-твоему, и я напрасно уезжал?
   - Ну, ты! Ты - дело другое.
   - Варя тоже учиться поехала. Разве это плохо? Я тоже хочу учиться. Что я знаю? Что за два года узнаешь? Ничего.
   Александр подозрительно посмотрел на него:
   - Опять удирать хочешь? Ну, ясно! Тут тебе не Москва.
   - Конечно, - засмеялся Юсуп. - Москва немножко лучше.
   Они присели у ворот школы на каменную скамеечку.
   Дехкане, проходя мимо них, кланялись Лихолетову и приезжему и отходили в сторону, собираясь в кучки и поглядывая на Юсупа. Юсуп понял, что разговор идет о нем. Молодые парни, комсомольцы кишлака, следили за Юсупом, за его папиросой, за тем, как он курит, и тоже о чем-то переговаривались.
   Лихолетов кивнул на них:
   - Хорошие ребята! Завидуют тебе.
   - Я сам себе завидую.
   - Да, ты счастливчик! - сказал Александр. - Что ж... Послужишь годика три, а потом в Академию махнешь. А дальше - открытая дорога.
   Юсуп от души рассмеялся. Все сказанное Александром было выполнимо, просто. В эту минуту Юсуп действительно ощутил себя счастливчиком. Ему даже стало стыдно, что его судьба сложилась иначе, чем у этих парней, с такой жадностью рассматривавших его.
   - А ты не думаешь в Академию, Сашка? - спросил он.
   - Нет. Я и в разверстку не попал. Да ну их! Не всем быть генералами. Надо кому-нибудь и лямку потянуть. Да уж и поздно мне учиться! Башка не та.
   Юсуп взглянул на него. Большой Сашкин живот, и борода, и лень в глазах не понравились Юсупу.
   - Что такое? Ожирел ты! - сказал он. - Рано! Рано! Надо живее быть. Теперь понятно, почему Варя уехала.
   - Возможно, - пробормотал Лихолетов.
   Увидев дрожащие Сашкины губы, Юсуп опомнился, схватил его за руку:
   - Ты обиделся? Прости меня! Я пошутил.
   - Понятно, понятно.
   - Плюнь на меня, пожалуйста! Глупо сказал.
   - Ничего страшного. Сказал - значит, думал. - Александр вырвал свою руку из рук Юсупа.
   Дехкане с интересом наблюдали за двумя командирами. В эту минуту во дворе послышался крик. Учитель сзывал всех на спектакль.
   Александр и Юсуп молча вошли во двор, украшенный красными флагами. Спектакль был новостью в кишлаке. В школу пришел весь кишлак. Не удержались даже старики, несмотря на ветер и холод.
   Пьесу исполняли комсомольцы кишлака и красноармейцы. Сюжет пьесы был прост. Она рассказывала о; басмачах, о нападении на кишлак, о доблести мальчика, который, не побоявшись опасностей, прорвался сквозь басмаческие заставы и добрался до города, чтобы сообщить о случившемся. Дехкане с помощью взвода красноармейцев изгнали басмачей из кишлака. Начальниц басмачей, курбаши, очутившись в плену, прикинулся бедняком, и красноармейцы его отпустили. Курбаши через несколько дней поймал в степи мальчика и, после издевательств, убил его. Мальчик умер героем.
   Зрители угадывали в актерах своих сыновей и знакомых, смеялись, переговаривались между собой, иногда замолкали, если какое-нибудь место в пьесе захватывало, иногда подбадривали актеров. Когда злодей-курбаши сказал красноармейцам, что он простой хлопкороб, кто-то из зрителей не выдержал и крикнул:
   - Врет! Не верьте!
   По окончании спектакля люди высыпали на двор школы. Судьба героя пьесы еще продолжала всех интересовать.
   - Неправильно сделал он, - сказал о мальчике высокий, с посохом, седобородый, как патриарх, старик. - Он должен был бежать.
   - Куда?
   - В степь!
   - Хорошо тебе говорить, а курбаши вскинул бы ружье да выпалил по мне! - возразил старику бойкий черноглазый мальчуган, исполнявший главную роль.
   - Все равно ты умер!
   - Умер, да не как собака!
   - Вот верно. По крайней мере он ответил хорошо курбаши, а так бы, как собака, на бегу упал. А тут он душу отвел перед смертью. Так-то лучше... поддерживали мальчика красноармейцы из толпы.
   - Еще неизвестно, попала бы пуля или нет? - серьезно пробормотал старец, приподымая свой посох.
   - Попала бы. Курбаши-то ловкий!
   - А вдруг не судьба?
   - Да чего там не судьба? - заговорили красноармейцы. - В мальчика попасть - не в копейку.
   - Ну, теперь закрутится машина часа на два! Хлебом их не корми, дай поговорить, - сказал Сашка и позвал Юсупа в столовую пить чай.
   5
   Неожиданно для всех, точно угадав приезд Юсупа, заехал в штаб Жарковский. Он, по поручению Самарканда, инспектировал отдельные части бригады, стоявшие в соседних кишлаках. Жарковский встретил Юсупа объятиями и расспросами. Но, удовлетворив свое первое любопытство, быстро отошел от него. Сашка посадил Жарковского рядом с собой и во время чаепития говорил с ним о делах бригады. Он ухаживал за Жарковским, подкладывал ему то пирогов, то лепешек.
   Лихолетов думал, что утверждение в должности командира бригады зависит сейчас исключительно от рапорта Оськи. Поэтому он хотел быть с Оськой возможно любезнее. Жарковский видел это. Поведение Лихолетова забавляло его. Он понимал, что Лихолетов насилует себя. Это же самое замечали и остальные командиры, сидевшие в столовой, и каждый из них жалел парня. Все они, почти без исключения, любили его. Им неприятно было видеть, как строптивый, вспыльчивый командир суетится возле штабиста.
   Александр сам ругал себя за это. Иногда, как будто стесняясь, он умоляющими глазами взглядывал на Юсупа. Юсуп понимал его состояние и весело подмигивал ему. Сашка уже забыл про свою размолвку с Юсупом. Он подсаживался к нему, но, посидев с ним некоторое время, опять перескакивал к Жарковскому.
   Аккуратный, подтянутый, уверенный в себе, Жарковский принимал Сашкины ухаживания как должное.
   Капля сидел с Юсупом на конце стола. Возле них собралось несколько человек: два полковых командира, их комиссары - петроградцы, бывшие рабочие с Леснера и Парвиайнена, прошедшие военно-политические курсы.
   Здесь же сидел Федотка. Он вытянулся, похудел и почернел. Федотка ни одной минуты не мог спокойно усидеть на месте. Он то вскакивал, то опять садился, то подходил к одному из командиров и таинственно сообщал ему:
   - Сегодня выжал пуд пятнадцать. А пудовиком уже крещусь!..
   - Ты вот что объясни мне... - громко говорил Капля, обращаясь к Юсупу. - Что там в Москве? Чего такое? Чего бунтует Троцкий?
   - Дяденька, это не бунт, это... - сунулся Федотка.
   - Молчи! Не тебя спрашивают, - оборвал его Капля. Юсупу пришлось рассказать о всех московских событиях, связанных с дискуссией, возникшей после апрельского съезда партии*. На этом съезде Троцкий предлагал вернуть Европе царские долги, а также передать иностранцам на правах концессий тяжелую промышленность.
   _______________
   * XII съезд партии, в апреле 1923 года.
   Юсуп увидел, что отклики этой дискуссии отразились даже здесь, в глухом углу. Правда, некоторые, как, например, полковой врач Федосеев, относились к этому делу безучастно. Сашка многого не понимал. Один из комиссаров открыто говорил, что "Троцкий хочет нас продать варягам". Жарковский не высказывался никак, но в то же время задавал ехидные вопросы. Особенно волновались Капля и какой-то высокий, угрюмый военный (звали его Константиновым).
   Сейчас Константинов командовал полком. Во всей его повадке и даже в голосе (тяжелой, глухой октаве), в спокойном и глубоком взгляде, в тихой усмешке невольно чувствовался человек, проживший тяжелую, может быть каторжную жизнь, немало трудившийся на своем веку, немало видевший опасностей и горя.
   - Это что же? В нас не верит? - горячился Капля. - На нас, сиволапых, не надеется? Так, что ли? Не справимся?
   - И не верил никогда, - послышался голос Константинова. - Вот на Волге дело было... В восемнадцатом году... Коммунистов он пачками расстреливал. За что?
   Жарковский будто нехотя подсказал:
   - Дисциплину нарушали, товарищ Константинов.
   - За пустяки расстреливал, - пробасил командир. - Я сам чудом спасся. Показное все у него было. А беляков к себе на службу сманивал, милости сулил. Беляки ему нужнее?
   Ординарец Жилкин притащил новый чайник кипятку и тут же за столом заварил свежую порцию чаю. Ему не хотелось уходить, интересно было послушать все эти разговоры, и он копался около стола, а потом встал у притолоки.
   - Троцкий все трудностями нас пугает, - сказал Константинов. - И большие заводы... Брянский, Путиловский... закрыть предлагает. Не прибыльно... Тоже коммерсант! А когда они давали прибыль? Это ж оборона.
   Капля усмехнулся:
   - Нервный господинчик! Трудности...
   Эти слова задели Жарковского. Передернув плечами, он сказал Капле злым голосом:
   - А что, мало их? Деньги обесценены. Надо выпускать валюту? Надо. Промышленность работает с перебоями? Да. Безработица есть? Есть.
   Юсупу вдруг захотелось вскочить, закричать на Жарковского, - так он был взбешен его тоном; особенно его возмутило подрагивание плечами.
   - А ты видал, как в горах делают дорогу? - сказал он. - Как режут землю? Взрывают скалы?
   - Не видел... Но... но если ты хочешь провести аналогию, то есть сказать, что, дескать, т р у д н о, но делают... Так, что ли? - спокойно и в то же время с какой-то внутренней, затаенной насмешкой заметил Жарковский, - то я согласен.
   - Нет, не то! - перебил его Юсуп. - Я хочу сказать другое. Когда первый человек дорогу делал в гору... Работал! Пот с него градом катился. А другой пришел и сказал: "Зачем? Гора есть гора. Никогда этого не было. Брось! Зря работаешь". Тогда работник сказал: "Не мешай!" А другой стоит и говорит: "Не выйдет, не выйдет!" Тогда работник взял лопату и ударил его по голове.
   Жарковский улыбнулся.
   - Я не мастер притчи разгадывать. Ты что? Меня, что ли, хочешь лопатой по голове?
   - Я хочу сказать, что тот, кто работает, не любит того, кто мешает. А кто мешает? Предатели. Вот что такое оппозиция... Это известно тебе? Так и на съезде говорили.
   - Предательские предложения... Так говорилось, - пробормотал Жарковский.
   - Ты знаешь... - Юсуп взглянул ему в глаза.
   Взгляд Юсупа смутил Жарковского. Он понял, что ему надо отступить, отойти от спора.
   - О чем ты? - быстро, как бы удивляясь, проговорил Жарковский. - Я ведь хотел только сказать, что все это не так просто.
   - Просто водку пить да ребят плодить, - неожиданно для всех засмеялся Сашка.
   - В общем и целом, расщелкали наркома! - точно присоединяясь к остальным, проговорил Жарковский. Затем, не желая объясняться с Юсупом, он решил сделать то же самое, но иным путем. Он подошел к эскадронному командиру Капле и, потрепав его по плечу, сказал: - Я понимаю тебя, Капля. Но в идейной борьбе следует все-таки сохранять уважение к противнику.
   Капля пожал плечами, явно показывая, что он сомневается в этой идейности. Жарковский вспыхнул.
   Тогда Юсуп обратился к Оське, прямо поставив ему вопрос:
   - Идейной? Ты троцкист? У тебя троцкистские идеи.
   - Что ты! - воскликнул Оська. - Я только с точки зрения...
   - С точки зрения... - сказал Юсуп, так оттенив это, что все расхохотались и Жарковский ничего не смог ответить.
   - Ну да... - пробормотал он, вскидывая головой, хорохорясь, как это называл Сашка. - Все же он наркомвоенмор пока.
   - Пока... - глухо повторил Юсуп.
   "Отбрил!" - подумал Лихолетов об Юсупе и простодушно взглянул на Жарковского. Но Жарковскому было не до Лихолетова. Он встал из-за стола, покусывая губы.
   - Оппозиция, оппозиция! А зачем все это? - сказал один из петроградцев.
   - Просто пользуются болезнью Ленина. На этом сыграть хотят. Ясно? сказал Юсуп.
   - Правильно! Момент ловит! - опять закричал свое Капля.
   - Не словит! Мы ему стеклышки протрем! В пенсне-то...
   В столовую, запыхавшись, вбежал ординарец Пучков и доложил:
   - Дежурный на передовом посту, возле мазара, просит непременно вас, товарищ Лихолетов.
   - Что такое? - спросил Лихолетов, вставая.
   - Да не знаю, неизвестно, - таинственно сказал ординарец и подмигнул Жилкину.
   Гости стали подыматься из-за стола.
   - Нет, нет, пожалуйста, сидите! Чего вы? Я сейчас вернусь. Я только на минутку, - сказал Лихолетов и вышел вместе с ординарцем из столовой.
   - Ильич поправляется. Крепко идет на поправку, - сказал Юсуп. - У меня приятель служит в Горках. Все знает. Все хорошо идет.
   - И не лежит? - спросил Константинов.
   - Да нет! Работает. Гуляет каждый день. Давно гуляет.
   - Да что ты! Даже так? - радостно воскликнул Капля.
   - Да, это вполне возможно, - подтвердил полковой врач Федосеев, Василий Васильевич, молчавший до сих пор. - Владимир Ильич не старик ведь вовсе... И при режиме локализуются все поражения. Здесь нет ничего удивительного.
   Капля просиял.
   - Елка была для ребят в Горках. Ильич радовался. В санках теперь ездит, - сказал Юсуп.
   - Ну и как, как? - раздались голоса.
   - Хорошо.
   - Вот это здорово! - закричал Федотка, да от радости так громко, что все оглянулись на него.
   Штабной ординарец ввел в столовую человека в стеганке, в большой меховой шапке с наушниками, в тупоносых солдатских сапогах, промокших насквозь, и с плеткой в руке. Судя по плетке, можно было предположить, что он приехал верхом. Ординарец показал ему на Юсупа.
   Приезжий прошел через столовую на цыпочках, стараясь не запачкать выскобленного песком, белого деревянного пола. Но все-таки от каждого его шага оставалось на полу черное пятно. Подойдя к Юсупу, он снял шапку и вытащил из-под подкладки телеграмму. Юсуп принял ее, распечатал, и все черты его лица перекосились.
   В коридоре, соединявшем комнаты штаба со столовой, послышались Сашкины шаги и его веселый, возбужденный, раскатистый смех. Лихолетов о чем-то разговаривал с дежурным. По голосу, по шагам, по смеху можно было догадаться, что Александр счастлив безмерно. Он смеялся так, как не смеялся уже несколько месяцев.