Страница:
Иван Иванович спешно готовил отчет. Он устал, замучился, и на его бабьем лице, с такими мелкими и неприметными чертами, как будто оно было выглажено утюгом, появилась испарина. Ему было жарко. Он скинул с плеч свой полосатый туркменский халат.
- Сожжено урожаю пшеницы... кукурузы и прочего на сумму... Также посевов хлопка... Также хлопка... тысяч пудов на сумму... - бормотал Иван Иванович, стараясь не спутаться, так как он одновременно работал и на счетах и на пишущей машинке. - Испорчено телефонного, телеграфного и прочего имущества связи на... Разрушено ирригационных сооружений протяжением... Вырезано скота... Угнано скота... голов... мелкого, крупного...
Версты, головы и рубли мелькали у него перед глазами. Он торопился, был голоден. У него сосало под ложечкой и накапливалась во рту слюна.
- Убито совработников... человек. Красноармейцев... Командиров... человек...
Ом отщелкивал многозначные цифры. Количества не поражали его. Он ведь т о л ь к о считал.
17
Когда Усман принес отчет, Зайченко, быстро у себя на колене перебрав листки, протянул их Джемсу:
- Это, так сказать, в черновом виде. Завтра все будет готово окончательно. Здесь еще неполная сводка.
Джемс просмотрел ее и, поджав губы, сказал:
- Мало!
- Видите ли, - проговорил Зайченко, обидевшись, - если вы приехали сюда как инспектирующий генерал, вы должны остаться довольны. Вас приняли именно так, как принимают генералов. Обед, концерт. Чего же вам еще? Если же вас интересуют суть дела и цифры, то должен вам заявить, что азиаты работают на вас почти даром. Будем откровенны, как европеец с европейцем!
Джемс повысил голос:
- То есть как это почти даром? Война здесь приносит доход, и мы даем эту возможность, снабжая вас оружием.
- Страна разорена. То есть разорили ее мы. Дохода нет.
- Но советская власть есть! - возразил Джемс.
Зайченко покачал головой:
- Сколько столетий ваша разведка борется за этот край? Надеюсь, вы это знаете лучше меня?
Джемс смолчал, только губы его искривились.
- Сколько голов, своих и чужих, англичане оставили здесь? Неужели вы еще не научились ждать и надеяться?
Джемс опять смолчал.
- Здесь нельзя работать с уверенностью в результате. Здесь надо надеяться на случай, - продолжал Зайченко. - Здесь все случайно, как папа и мама.
Джемс не улыбнулся.
- Мы не выбираем родителей, - сухо ответил он. - Мы выбираем наших служащих.
- Ваши служащие тоже не родились с мыслью об Азии! Разве вас не втянуло сюда, как воздушный поток втягивает в себя песчинку? Разве вам все известно? Разве вы все предусмотрели?
- Не понимаю, о чем вы говорите? Яснее отвечайте на мой вопрос! сурово, но в то же время безразлично сказал Джемс.
Зайченко обозлился. Он достал из-под подушки портфель, порылся в нем и вытащил документ, напечатанный на плотной синей бумаге. Это была копия договора, заключенного представителями бухарского эмира с военным атташе английского генерального консульства в Мешеде. Договор состоял из восемнадцати параграфов.
Содержание его сводилось к следующему: англичане обязываются оказывать помощь в деле низвержения советской власти в Бухаре - взамен этого эмир предоставляет им на будущее право влияния и руководства.
- Даже бухарскую армию вы хотите забрать в свои руки. Не так ли, согласно этого пункта? - сказал Зайченко, ткнув пальцем в бумагу. - Даже Самарканд вы присоединили к Бухаре? Этот договор предусматривает даже способ управления новой провинцией. Договор, очевидно, дело ваших рук? В Афганистане вы тоже рветесь к власти, к влиянию. И думаете: "Мы своего добьемся, мы победим". Это ошибка. Это блеф. Это глупость. И этой вашей глупостью прекрасно воспользовались большевики. - Зайченко спрятал документ в портфель. - Вы не предусмотрели, что об этом документе могут узнать они? Они узнали. Теперь я выражаюсь ясно? Ну, так и я, работая на вас, не могу всего предусмотреть. Учтите, в каких условиях я работаю и в каких вы! Я, очевидно, так и погибну в этой дыре, а вы здесь не задержитесь. Теперь все вам ясно, не так ли?
Джемс не удостоил Зайченко ответом, но Зайченко не унимался:
- Вы работаете как "герой"? Это ваша "историческая задача"? Не так ли? - сказал он, издеваясь над Джемсом. - Если вы "честный человек", - а я не сомневаюсь в этом, - вы работаете для вашей "истории"? Не так ли? Я же работаю из-за денег. Я наемник! И даже без вдохновения! У меня нет никакой исторической задачи. Поэтому у меня более спокойное отношение к вопросу. Я больше вас понимаю, что здесь надо делать. Мой мозг не затуманен никакими посторонними идеями в этой игре, кроме личного расчета. Шесть лет крови убедили меня в том, что такая борьба бесполезна. Энвер-паша, которого вы перебросили сюда к нам на помощь, погиб. Кстати, был ли он действительно Энвер-пашой? Ведь тот Энвер-паша был питомцем германского генерального штаба. Я не ошибаюсь? Я так слыхал еще на службе в русской армии. Как же вы с ним поладили? Впрочем, дело не в этом. Вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Много видных курбаши сдаются. Отряды тают. Население против нас. Красная Армия - это больше чем армия, это идея. Отправьте сюда еще сорок тюков оружия - оно будет захвачено Красной Армией...
- Не агитируйте меня! Я тоже читаю советские газеты, - насмешливо перебил его Джемс.
- Очень рад за вас, - с раздражением сказал Зайченко. - Но вы их, очевидно, плохо понимаете. А мне помогает их понимать опыт. Я дошел до многого своим личным опытом. Значит, это правда. Я не отвергаю сегодняшнего способа борьбы, пусть существует диверсия! Но это мелочь, игрушки. Надо бросить силы в политику. А вы лишь калечите ноги!
Джемс улыбнулся. "Дурак! Кого учишь?" - подумал он.
Теперь его смешил этот поручик. Но Зайченко в запальчивости уже ничего не замечал.
- Вы подписываете прежде времени эти бумажки, которые нас только компрометируют, - продолжал он. - Если ваш штаб о чем-нибудь думает, так пусть он думает и об этом! Так вот, предложите ему мои услуги в этом направлении. Я могу быть полезным, вы это знаете по моей работе за эти годы.
- Хорошо. Я подумаю... Между прочим, я хочу предупредить вас... Вы не переставая, на разные лады твердите мне: "Англия то... Англия это..." Ошибка! Так нельзя, мой дорогой. Прежде всего это неверно, это все ваши фантазии. И откуда вы можете знать, на кого я работаю? Я работаю совсем не на Англию. Клянусь вам, как офицер. А на кого, это уже мое личное дело. Что вам известно обо мне? Ничего. Поэтому позвольте дать вам дружеский и в то же время официальный, служебный совет: побольше дисциплины, поменьше болтовни! Англия уже не та держава... - как бы случайно проговорился Джемс, немедленно подавил свою улыбку и продолжал строго и серьезно: Если вы желаете, чтобы наша связь продолжалась, вы знаете только меня... Больше вы ничего не знаете... И не имеете права знать. Понятно вам это? Или нет? Если же будете рассуждать и заниматься болтовней всякого рода, я поступлю с вами по-иному... И это, надеюсь, вам понятно?
Зайченко смутился. Он опустил глаза и сказал нехотя, с зевком:
- Вы же сами наболтали мне, что были офицером англо-индийской армии...
- Ну и что? Мало ли кем я был? Вы тоже были офицером русской армии, а кто вы теперь? "Кто вам целует пальцы?" - Джемс тут рассмеялся и добавил: - Вам надоело работать на Иргаша?
- Нет, - резко ответил Зайченко. - Мне надоел бандитизм.
- У вас есть какой-нибудь план?
- Да.
- Какой?
- План сдачи шаек. Это успокоит нервы большевиков. А мы займемся другим.
- Хорошо, - коротко сказал Джемс. - Отложим решение до утра! "Если у Иргаша заговорили о сдаче, значит положение угрожающее", - подумал он.
Они вышли из кибитки. Джемс молчал. Этот маленький однорукий офицер сейчас удивлял его, и он решил ему задать вопрос:
- Может быть, вы богаты, составили здесь состояние? Может быть, вы действительно хотите отдохнуть?
- Мне не от чего отдыхать! Я мог бы работать двадцать часов в сутки. Но то, чем я здесь занимаюсь, - это не работа.
На вопрос о состоянии Зайченко ничего не ответил. Джемс догадался, что слова его о работе из-за денег были только фразой. Действительно, деньги не интересовали Зайченко. Он не знал, что с ними делать. Их некуда было тратить. Бежать за рубеж и жить там на проценты - его не увлекало.
Он наполнял жизнь кровью, убийствами и несчастьями, он только регистрировал это и скучал от однообразия. Он презирал всех и не мог никому сказать об этом. Он любил выстрелы и боялся смерти и ненавидел все на свете, даже себя.
18
Когда они вернулись во двор усадьбы, где жил Иргаш, веселье уже кончилось, костры потухли и в темноте раздавались только крики часовых и конское ржанье. Зайченко вызвал Мирзу, чтобы тот позаботился о ночлеге Джемса.
Джемсу уже приготовили комнату, кошму, подушки, одеяла и принесли теплую воду. Мирза предлагал свои услуги ловко и незаметно. Джемс почти не ощущал его присутствия. Когда ночной туалет был окончен и наступило время сна, Джемс закурил папиросу. "Иргаш горит, - решил он. - Интересно, знает ли Иргаш о мыслях этого русского офицера? Или этот план - чистейшая импровизация? Офицера надо отправить в Самарканд, его место там. А Иргаш пусть, пока можно, продолжает свое собачье дело".
Подведя итоги, он лег на бок, вытянулся и приготовился спать.
На дороге отчаянно лаяли псы. За стеной визжали бачи. Джемс, слушая их звонкий, почти девичий смех и шлепанье босых ног по галерее, долго не мог уснуть.
"Завтра я налажу отношения с Иргашом, - думал он. - Иргаш, очевидно, обижен. В сущности, как глупы люди и как смешны самолюбия! Завтра я оставлю ему подарки, и он будет счастлив. И будет думать, что он ошибался. Этот русский - тоже только баран. Его когда-нибудь прирежут. Вот и все".
Джемс приподнялся, прислушался, как бы вылавливая из темноты каждый тревожный звук. Потом опять откинулся на подушку. Его гладко выбритое лицо размякло, распустилось, кожа на лице образовала складки возле глаз и губ. На подушке лежала плоская, желтая голова.
Мирза стоял за стенкой. Он прислушивался к дыханию "афганца". Когда тот заснул, он на цыпочках босиком вошел в комнату.
Джемс вскочил. Его лицо мгновенно преобразилось. Оно стало похожим на парус, туго натянутый ветром.
- Простите, сэр! Я пришел задуть свечу, - прошептал по-английски Мирза.
- Не надо, - недовольно сказал Джемс.
Мирза попятился к двери и ушел. Потом он появился во дворе и зашикал на визжавших бачей.
Наконец вся усадьба заснула. На дворе и на улице вдоль глиняной стены сидели караульные с винтовками на коленях. Некоторые из них даже спали, прислонив свою винтовку к стене.
Не спал один Мирза. Он не мог простить себе случившейся оплошности. "Если бы еще я не сказал: сэр!" - думал он. Но в конце концов он тоже успокоился.
19
Когда Иргаш вернулся из кибитки, Насыров давно уже дожидался его около входа в дом, на дворе. Народ еще не разошелся. Многие из гостей еще сидели на галерейке, беседовали о делах и жизни и покуривали табак, передавая друг другу общий чилим. Увидав Иргаша, все встали.
Иргаш встретил Насырова молча и осмотрел его с ног до головы. Увидев на нем шапку из красной лисьей шкуры, широкие штаны из бараньей кожи, выкрашенной в розовый цвет, пояс с бляхами, нож в богатых ножнах, кошель, в котором хранились зубочистка и перстень, Иргаш освирепел. Наряд киргиза разозлил его.
Насыров спокойно глядел в глаза Иргаша, закинув голову назад; шея его при этом вытянулась.
- Как ты стоишь передо мной? Верблюд! - крикнул Иргаш. - Плетей ему! Плетей гордецу!
Насыров отступил от Иргаша.
- Я ни в чем не виноват, - с дрожью в голосе произнес он.
- А кто отвечал за порядок? - сказал один из курбаши, стоявший подле Иргаша. - Ты же знал, что здесь за всем наблюдал "деревянный афганец". Ты осрамил нас!
- Что я мог сделать с приезжими? Они не слушались, - сказал Насыров.
Иргаш отвернулся, показывая, что разговор кончен, и кивнул своим порученцам. Когда они подошли к Насырову, тот крикнул:
- Иргаш, что ты делаешь? - Его шрам на порубленной губе побелел.
- Мы еще в Бухаре, - тихо, точно про себя, ответил Иргаш и вступил на галерейку дома.
Порученцы сорвали с Насырова халат и рубашку. К нему подошел Муса с длинной плетью. Насырова положили на земле, возле виселицы, стоявшей во дворе, и началась экзекуция...
Иргаш сидел, поджав ноги и опираясь спиной о подушки, и почти бессмысленно глядел на то, как Муса отсчитывал удар за ударом. Высохшими пальцами, напоминавшими птичьи когти, Иргаш теребил свою курчавую седеющую бороду. Его халат распахнулся, на груди от волнения появились пятна, и бритый затылок стал темно-красным, как печенка.
Курбаши, не смея сесть, толкались около стены. Все чувствовали, что Иргаш чем-то смущен и что он только срывает свой гнев на киргизе. Но никто не понял самого важного.
Иргаш был больше чем смущен или раздражен. Иргаш растерялся. Еще до приезда Джемса, так же как и Зайченко, он видел, что надежды на власть с каждым днем тают. Конец близится, скрываться некуда, курбаши стерегут его. Он уже не раз ловил на себе подозрительные, темные, как он их называл, взгляды своих сотоварищей. "Пока грабеж еще приносит доход, они меня терпят... Надоело... Низко - зависеть от них! - думал Иргаш. - Но стоит судьбе моей покачнуться, как все эти твари заспорят о моей голове и продадут ее как выкуп".
Ожидая Джемса, он предполагал договориться с ним об отходе в Афганистан. Но после беседы в кибитке понял, что договариваться не о чем. "Джемс смотрит на меня как на собаку: отслужила свой срок - подыхай, или служи до тех пор, пока не подохнешь! Надо надеяться только на себя", решил Иргаш.
У Насырова вздулась и полосами побагровела спина. Когда Муса ударил его по рассеченной коже, Насыров не выдержал и крикнул. Иргаш остановил палача.
Насыров встал. А Муса, бросив плеть, вытер рукавом пот со лба и осторожно, чтобы не причинить боли киргизу, надел на него рубаху. Иргаш ушел в дом и через своих порученцев передал Насырову, чтобы тот немедленно возвратился к своей сотне.
20
Ночью от низких облаков воздух стал мягче и теплее. Дорога была темная, звезд не было видно.
Насыров мчался наудалую, всецело доверяясь коню. Он не думал об опасности пути. Ни крутизна, ни обрывы не пугали его. Он до сих пор не мог прийти в себя от обиды. "Проклятый Иргаш! Это он - гордый верблюд! Второй раз он меня оскорбляет..." - думал Насыров. До сих пор киргиз не забыл удара, нанесенного ему Иргашом в Коканде, в ночь мятежа. "Терпению бывает конец. Теперь награблю кое-что для себя и вернусь к Хамдаму. Никто не узнает, где я был. Заживу богачом".
Насыров гнал безжалостно коня, взмылив его до пены. В этой бешеной скачке он хотел забыть все случившееся. Он прискакал, когда люди в кишлаке еще спали. Насырова удивило отсутствие караулов. Прежде чем объявиться, он решил постучать в дом муллы, чтобы узнать у него, не произошло ли чего-нибудь в кишлаке.
Насыров обошел мечеть. Около нее, в небольшой пристроечке, жил мулла. Насыров тихонько постучал пальцем в дверь пристройки. Заспанный мулла, зевая, вышел и, увидев Насырова, сразу оживился. Он сообщил Насырову о приезде комиссара, а также о том, что сотня заколебалась, желает сдаться, но все-таки ждет его.
- А если ты сейчас зарежешь приезжего, тогда опять наступит порядок! Я знаю, где спит он. Пойдем, я тебя провожу! - промолвил, озираясь, мулла.
Мулла надел сапоги и вышел на улицу. Они пошли на край кишлака. Насыров вел за собой в поводу своего взмыленного коня. По пути Насыров узнал от муллы, что комиссар пришел с помощью Алимата.
- Эта змея обманула все наши посты на сорок верст. Не будь этого предателя, ни одна душа сюда не попала бы, - сказал мулла и прибавил: Его ты тоже должен зарезать.
Насыров молчал.
Не доходя до ручья, мулла ткнул пальцем в сторону крайней сакли.
- Здесь, в доме или во дворе, - сказал он и стал пробираться обратно, как вор, прижимаясь к стене, чтобы его никто не заметил на дороге.
Насыров оставил коня у стены и три раза обошел саклю. Выбрав удобное место, он перемахнул через стену и очутился на маленьком дворе.
На дворе, закутавшись в кошму, и в сакле, дверь которой была распахнута настежь, спали люди вповалку.
Киргиз стал обходить спящих, легко переступая через тела. Правой рукой он сжимал нож, спрятанный в рукав. Тех, кто спал на боку или на спине, он узнавал в лицо. Среди них не находилось чужого. Но многие спали лицом вниз или прикрытые. "Не переворачивать же их! Не может быть, чтобы мулла наврал!" - подумал Насыров. Он вышел из сакли и, еще раз обойдя двор, остановился в недоумении. Небо стало серым. Начинался рассвет.
"Если разбудить кого-нибудь и спросить? - размышлял он. - Но кого же спрашивать? Чаймахана, или Камаля, или Исмаила?"
Он перебирал в памяти имена богачей, которым верил.
"Да, - твердо решил он, - я разбужу кого-нибудь из них, потом с его же помощью отрежу голову комиссару. И тогда сотня - опять моя!"
Насыров вернулся в дом. Он замер у притолоки и только что хотел толкнуть ногой Камаля, как вдруг среди своих джигитов увидел Юсупа. Юсуп был прикрыт рваным, сальным халатом. Он вспотел во сне, и черные его брови сходились к переносице. "Неужели это Юсуп?" - подумал Насыров. Сердце заколотилось у него в груди, как птица в мешке. Он только что хотел наклониться, как Юсуп вскочил и, выставив вперед револьвер, тихо сказал киргизу:
- Выйдем на двор!
Во дворе Юсуп дружески хлопнул Насырова по спине и удивился, когда Насыров сморщился от боли и даже застонал.
- Что с тобой?
- Ничего, - ответил Насыров.
- Давно не виделись.
- Давно.
- Ну, как пировал у Иргаша? Хорошо он тебя угостил? - спросил Юсуп.
- Хорошо.
- Сытно?
- Сытно, - ответил киргиз и нахмурился.
Они шли вдоль ручья, и Юсуп рассказал Насырову, что сотня сдалась.
- Но они еще ждут меня. Слово за мной, - с некоторой гордостью, показывая, что он здесь начальник, промолвил Насыров.
- Да, за тобой! Но все равно плохо будут драться твои джигиты. Это я вижу. Они - не дураки. Положение безнадежное. В долине стоят мои эскадроны.
- Ты их привел?
- Лихолетов.
- Сашка... - сказал киргиз.
- Да.
- Це-це...
Насыров вытянул губы и взглянул в глаза Юсупу.
Юсуп сам не знал, удался ли Александру его маневр. Но мешкать было некогда, надо было действовать. Юсуп поэтому сказал Насырову:
- Сдаешься или нет? Решай!
- В тюрьму идти?
- Тюрьмы не будет, если ты мне поможешь. Мне надо внезапно окружить Иргаша, чтобы он не успел удрать, как всегда. С твоей сотней мы это сделаем. А эскадроны пойдут за нами. Хочешь?
- Я подумаю, - ответил киргиз и, отойдя в сторону, сел на камень возле воды, звеневшей по гальке.
"Иргаш - собака и мой враг. И Хамдаму он враг, и я ничего не сделаю плохого, если предам его", - решил Насыров.
Он поднял голову и сказал Юсупу:
- Хорошо. Приди ты в другое время, неизвестно, что бы вышло...
- Все то, что вовремя, то и хорошо, - заметил Юсуп, улыбнувшись.
Обеспокоенные джигиты появились на дороге. Проснувшись, они узнали от муллы о приезде Насырова и сейчас с трепетом ожидали конца переговоров.
Юсуп, увидав в толпе Алимата, крикнул:
- Пойди сюда!
По веселому голосу Юсупа басмачи догадались, что разговор окончился благополучно. Они как будто дожидались этого: сразу загалдели между собой, зашумели. Многие из них стали приближаться к ручью.
Когда Алимат подошел к Юсупу, Юсуп достал блокнот и написал записку:
"Насыров сдался. Входите! Сообщите комбригу! Юсуп".
Передавая записку Алимату, Юсуп сказал:
- Поезжай вниз! В долине ты встретишь наш разъезд. Отдашь ему это и потом всех приведешь сюда! - Юсуп задумался. - Там уже скажут тебе, что делать. Поезжай!
21
Утром Иргаш, ссылаясь на болезнь, отказался принять Джемса. "Афганцу" пришлось обо всем договариваться с Зайченко.
Он сообщил, что на летний и осенний периоды не стоит распускать басмачей, и обещал Зайченко в самое ближайшее время дать ответ на его предложение. Зайченко согласился. Он понял, что Джемс действует по инструкции и не может решить самостоятельно такой важный вопрос.
Передав Джемсу сводку, Зайченко поставил перед ним ряд новых требований. Одно из них (об уплате золотом, а не бумажными деньгами, как раньше) в особенности поразило Джемса. Зайченко объяснил, что советское правительство выпустило твердую валюту и потому бумажки теперь не соблазняют Иргаша.
- Головорезы тоже стали дороже, - заявил Зайченко, улыбаясь.
Разговор шел за завтраком. Прислуживал Мирза.
В беседе с Джемсом Зайченко рассказал ему о всех новостях, случившихся за последний год: казенная цена на хлеб стала выше рыночной "90 червонных копеек за пуд, а на базаре в нашем районе пуд стоит 40 копеек", - поэтому люди рвутся к земле, вновь засевается хлопок, государственные агенты раздают задатки, в Голодной степи пошел первый трактор, из России ввозятся лес, металл, мануфактура, металлические изделия, галоши, стекло; крестьянские союзы - кошчи - почувствовали за своей спиной силу, даже в отдаленных районах осмеливаются спорить с баями; даже женщины вступают в этот союз - узбечки появились на фабриках и в учебных заведениях; женщины, еще в прошлом году выступавшие на собраниях в парандже, сегодня сняли ее, надели кепку и европейское платье; в советских учреждениях собираются горы жалоб - баи еще избивают своих батраков и чайрикеров**, запирают их под замок, запугивают и даже убивают, но кажется, что конец недалек; все ждут правительственного акта о земле; пятница все еще считается общим праздником, но старые обычаи начинают исчезать; муллы полевели, они читают молитвы за советскую власть и требуют при браках повышения брачного возраста до шестнадцати лет; в газете "Заравшан" 8 марта появилась статья одного из видных улемистов, доказывающая, что Коран никогда не предписывал ношение чадры.
- Вы вчера мне сказали, что читаете советские газеты? - перебил поручика Джемс.
- Иногда читаю. К сожалению, очень нерегулярно, - сказал Зайченко, улыбнувшись. - Доходят они к нам весьма оригинальным путем - от экспедиций.
- То есть как это? Не понимаю. Каких экспедиций? - спросил Джемс.
- Видите ли, в чем дело: большевики принялись за ремонт водной системы. Их разведочные экспедиции попадаются нам. Ну, а у геологов и ученых всегда бывают газеты.
- А что вы делаете с экспедициями?
- Я? Ничего. А басмачи либо их убивают, либо продают в Китай. Я лично получаю только газеты.
- Да, это удобно, - сказал Джемс.
Пришел отряд, с которым он направлялся дальше, и проводники заявили ему:
- Пора уходить!
Прощаясь, Джемс сообщил поручику, что через месяц он направит к нему курьера, деньги и оружие.
- А пока примите кое-какие подарки для вас и для Иргаша, - сказал он, передавая Зайченко вьючную сумку.
Когда Джемс отбыл, Иргаш нашел в ней много интересных предметов: духи, дюжину носков, носовые платки, автоматическое перо с плоской банкой чернил, коробку мыла, презервативы, аптечку с хиной и пирамидоном, шерстяную пижаму и маленький Коран, прекрасно изданный, карманного формата, на тончайшей бумаге и в сафьяновом переплете. Иргаш отдал Коран мулле, а все остальное сгреб в кучу и унес к себе в дом.
22
Столкновения на передовых, отдаленных заставах Иргаша начались ночью на следующие сутки. Это были мелкие и ничтожные стычки, где люди дрались исключительно холодным оружием. Курбаши, командовавшие отдельными отрядами, не придавали этим стычкам никакого значения. Они узнали джигитов из сотни Насырова и решили, что Насыров, оскорбленный Иргашом, поднял мятеж и хочет покинуть Иргаша. Их не смущало, что Насыров пробивается сквозь левый фланг ставки. Они полагали, что, прорвавшись здесь, Насыров думает вместе со своим отрядом уйти в горы. "Ведь не в долину же ему уходить, там не скроешься!" - рассуждали они. Они были в полной уверенности, что из попытки Насырова ничего не выйдет, и обеспокоились только к рассвету.
Утром, по данным разведки, стало ясно, что фронт слишком растянулся, движение противника можно было обнаружить уже не в одной точке, а в нескольких. Тогда только курбаши сообразили, что за насыровской сотней, идущей в голове, могут скрываться еще какие-то другие, неизвестные силы. В шесть утра курбаши сообщили об этом Зайченко.
Выслушав донесения, он успокоил начальников отрядов.
Зайченко всегда считал их паникерами и поэтому не очень доверял их донесениям.
- Красных ведь вы не видели? - спросил он.
- Нет, - ответили начальники отрядов. - Но из-за этого праздника по случаю приезда гостя уже двое суток не сменялись передовые охранения.
- Если бы что-нибудь случилось, мы бы узнали, - сказал Зайченко. - На всякий случай приготовьтесь к бою, стяните к ставке огневые средства!
Иргаш спал. Услыхав шум в кишлаке, он проснулся и послал за начальником своего штаба.
- Что там? - спросил он у Зайченко, когда тот явился к нему.
- Насыров хочет сбежать, - ответил Зайченко.
- К Насырову кто-нибудь присоединился?
- Некому. Вряд ли, - сказал Зайченко.
Иргаш замолчал, потом протер заспанные глаза и вздохнул. За последние годы с его ставкой не случалось ничего подобного. В сердце его закралась тревога. Он забеспокоился. Но беспокойство это прошло при взгляде на Зайченко. Бывший поручик хладнокровно распоряжался. Через полчаса весь этот шум на левом фланге показался Иргашу самым обыкновенным пустяковым эпизодом, и он попросил Мирзу побрить ему голову.
23
Установив связь с Лихолетовым, Юсуп дождался прибытия первого эскадрона Капли. С эскадроном и с насыровской сотней Юсуп двинулся вперед. Снимая этими силами все попадавшиеся навстречу сторожевые группы басмачей, он остановился в ущелье, уже вблизи от ставки, дожидаясь, пока к нему подтянется второй эскадрон и еще рота пехоты. Юсуп принял на себя командование всем передовым отрядом, Сашка остался в долине с резервом.
- Сожжено урожаю пшеницы... кукурузы и прочего на сумму... Также посевов хлопка... Также хлопка... тысяч пудов на сумму... - бормотал Иван Иванович, стараясь не спутаться, так как он одновременно работал и на счетах и на пишущей машинке. - Испорчено телефонного, телеграфного и прочего имущества связи на... Разрушено ирригационных сооружений протяжением... Вырезано скота... Угнано скота... голов... мелкого, крупного...
Версты, головы и рубли мелькали у него перед глазами. Он торопился, был голоден. У него сосало под ложечкой и накапливалась во рту слюна.
- Убито совработников... человек. Красноармейцев... Командиров... человек...
Ом отщелкивал многозначные цифры. Количества не поражали его. Он ведь т о л ь к о считал.
17
Когда Усман принес отчет, Зайченко, быстро у себя на колене перебрав листки, протянул их Джемсу:
- Это, так сказать, в черновом виде. Завтра все будет готово окончательно. Здесь еще неполная сводка.
Джемс просмотрел ее и, поджав губы, сказал:
- Мало!
- Видите ли, - проговорил Зайченко, обидевшись, - если вы приехали сюда как инспектирующий генерал, вы должны остаться довольны. Вас приняли именно так, как принимают генералов. Обед, концерт. Чего же вам еще? Если же вас интересуют суть дела и цифры, то должен вам заявить, что азиаты работают на вас почти даром. Будем откровенны, как европеец с европейцем!
Джемс повысил голос:
- То есть как это почти даром? Война здесь приносит доход, и мы даем эту возможность, снабжая вас оружием.
- Страна разорена. То есть разорили ее мы. Дохода нет.
- Но советская власть есть! - возразил Джемс.
Зайченко покачал головой:
- Сколько столетий ваша разведка борется за этот край? Надеюсь, вы это знаете лучше меня?
Джемс смолчал, только губы его искривились.
- Сколько голов, своих и чужих, англичане оставили здесь? Неужели вы еще не научились ждать и надеяться?
Джемс опять смолчал.
- Здесь нельзя работать с уверенностью в результате. Здесь надо надеяться на случай, - продолжал Зайченко. - Здесь все случайно, как папа и мама.
Джемс не улыбнулся.
- Мы не выбираем родителей, - сухо ответил он. - Мы выбираем наших служащих.
- Ваши служащие тоже не родились с мыслью об Азии! Разве вас не втянуло сюда, как воздушный поток втягивает в себя песчинку? Разве вам все известно? Разве вы все предусмотрели?
- Не понимаю, о чем вы говорите? Яснее отвечайте на мой вопрос! сурово, но в то же время безразлично сказал Джемс.
Зайченко обозлился. Он достал из-под подушки портфель, порылся в нем и вытащил документ, напечатанный на плотной синей бумаге. Это была копия договора, заключенного представителями бухарского эмира с военным атташе английского генерального консульства в Мешеде. Договор состоял из восемнадцати параграфов.
Содержание его сводилось к следующему: англичане обязываются оказывать помощь в деле низвержения советской власти в Бухаре - взамен этого эмир предоставляет им на будущее право влияния и руководства.
- Даже бухарскую армию вы хотите забрать в свои руки. Не так ли, согласно этого пункта? - сказал Зайченко, ткнув пальцем в бумагу. - Даже Самарканд вы присоединили к Бухаре? Этот договор предусматривает даже способ управления новой провинцией. Договор, очевидно, дело ваших рук? В Афганистане вы тоже рветесь к власти, к влиянию. И думаете: "Мы своего добьемся, мы победим". Это ошибка. Это блеф. Это глупость. И этой вашей глупостью прекрасно воспользовались большевики. - Зайченко спрятал документ в портфель. - Вы не предусмотрели, что об этом документе могут узнать они? Они узнали. Теперь я выражаюсь ясно? Ну, так и я, работая на вас, не могу всего предусмотреть. Учтите, в каких условиях я работаю и в каких вы! Я, очевидно, так и погибну в этой дыре, а вы здесь не задержитесь. Теперь все вам ясно, не так ли?
Джемс не удостоил Зайченко ответом, но Зайченко не унимался:
- Вы работаете как "герой"? Это ваша "историческая задача"? Не так ли? - сказал он, издеваясь над Джемсом. - Если вы "честный человек", - а я не сомневаюсь в этом, - вы работаете для вашей "истории"? Не так ли? Я же работаю из-за денег. Я наемник! И даже без вдохновения! У меня нет никакой исторической задачи. Поэтому у меня более спокойное отношение к вопросу. Я больше вас понимаю, что здесь надо делать. Мой мозг не затуманен никакими посторонними идеями в этой игре, кроме личного расчета. Шесть лет крови убедили меня в том, что такая борьба бесполезна. Энвер-паша, которого вы перебросили сюда к нам на помощь, погиб. Кстати, был ли он действительно Энвер-пашой? Ведь тот Энвер-паша был питомцем германского генерального штаба. Я не ошибаюсь? Я так слыхал еще на службе в русской армии. Как же вы с ним поладили? Впрочем, дело не в этом. Вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Много видных курбаши сдаются. Отряды тают. Население против нас. Красная Армия - это больше чем армия, это идея. Отправьте сюда еще сорок тюков оружия - оно будет захвачено Красной Армией...
- Не агитируйте меня! Я тоже читаю советские газеты, - насмешливо перебил его Джемс.
- Очень рад за вас, - с раздражением сказал Зайченко. - Но вы их, очевидно, плохо понимаете. А мне помогает их понимать опыт. Я дошел до многого своим личным опытом. Значит, это правда. Я не отвергаю сегодняшнего способа борьбы, пусть существует диверсия! Но это мелочь, игрушки. Надо бросить силы в политику. А вы лишь калечите ноги!
Джемс улыбнулся. "Дурак! Кого учишь?" - подумал он.
Теперь его смешил этот поручик. Но Зайченко в запальчивости уже ничего не замечал.
- Вы подписываете прежде времени эти бумажки, которые нас только компрометируют, - продолжал он. - Если ваш штаб о чем-нибудь думает, так пусть он думает и об этом! Так вот, предложите ему мои услуги в этом направлении. Я могу быть полезным, вы это знаете по моей работе за эти годы.
- Хорошо. Я подумаю... Между прочим, я хочу предупредить вас... Вы не переставая, на разные лады твердите мне: "Англия то... Англия это..." Ошибка! Так нельзя, мой дорогой. Прежде всего это неверно, это все ваши фантазии. И откуда вы можете знать, на кого я работаю? Я работаю совсем не на Англию. Клянусь вам, как офицер. А на кого, это уже мое личное дело. Что вам известно обо мне? Ничего. Поэтому позвольте дать вам дружеский и в то же время официальный, служебный совет: побольше дисциплины, поменьше болтовни! Англия уже не та держава... - как бы случайно проговорился Джемс, немедленно подавил свою улыбку и продолжал строго и серьезно: Если вы желаете, чтобы наша связь продолжалась, вы знаете только меня... Больше вы ничего не знаете... И не имеете права знать. Понятно вам это? Или нет? Если же будете рассуждать и заниматься болтовней всякого рода, я поступлю с вами по-иному... И это, надеюсь, вам понятно?
Зайченко смутился. Он опустил глаза и сказал нехотя, с зевком:
- Вы же сами наболтали мне, что были офицером англо-индийской армии...
- Ну и что? Мало ли кем я был? Вы тоже были офицером русской армии, а кто вы теперь? "Кто вам целует пальцы?" - Джемс тут рассмеялся и добавил: - Вам надоело работать на Иргаша?
- Нет, - резко ответил Зайченко. - Мне надоел бандитизм.
- У вас есть какой-нибудь план?
- Да.
- Какой?
- План сдачи шаек. Это успокоит нервы большевиков. А мы займемся другим.
- Хорошо, - коротко сказал Джемс. - Отложим решение до утра! "Если у Иргаша заговорили о сдаче, значит положение угрожающее", - подумал он.
Они вышли из кибитки. Джемс молчал. Этот маленький однорукий офицер сейчас удивлял его, и он решил ему задать вопрос:
- Может быть, вы богаты, составили здесь состояние? Может быть, вы действительно хотите отдохнуть?
- Мне не от чего отдыхать! Я мог бы работать двадцать часов в сутки. Но то, чем я здесь занимаюсь, - это не работа.
На вопрос о состоянии Зайченко ничего не ответил. Джемс догадался, что слова его о работе из-за денег были только фразой. Действительно, деньги не интересовали Зайченко. Он не знал, что с ними делать. Их некуда было тратить. Бежать за рубеж и жить там на проценты - его не увлекало.
Он наполнял жизнь кровью, убийствами и несчастьями, он только регистрировал это и скучал от однообразия. Он презирал всех и не мог никому сказать об этом. Он любил выстрелы и боялся смерти и ненавидел все на свете, даже себя.
18
Когда они вернулись во двор усадьбы, где жил Иргаш, веселье уже кончилось, костры потухли и в темноте раздавались только крики часовых и конское ржанье. Зайченко вызвал Мирзу, чтобы тот позаботился о ночлеге Джемса.
Джемсу уже приготовили комнату, кошму, подушки, одеяла и принесли теплую воду. Мирза предлагал свои услуги ловко и незаметно. Джемс почти не ощущал его присутствия. Когда ночной туалет был окончен и наступило время сна, Джемс закурил папиросу. "Иргаш горит, - решил он. - Интересно, знает ли Иргаш о мыслях этого русского офицера? Или этот план - чистейшая импровизация? Офицера надо отправить в Самарканд, его место там. А Иргаш пусть, пока можно, продолжает свое собачье дело".
Подведя итоги, он лег на бок, вытянулся и приготовился спать.
На дороге отчаянно лаяли псы. За стеной визжали бачи. Джемс, слушая их звонкий, почти девичий смех и шлепанье босых ног по галерее, долго не мог уснуть.
"Завтра я налажу отношения с Иргашом, - думал он. - Иргаш, очевидно, обижен. В сущности, как глупы люди и как смешны самолюбия! Завтра я оставлю ему подарки, и он будет счастлив. И будет думать, что он ошибался. Этот русский - тоже только баран. Его когда-нибудь прирежут. Вот и все".
Джемс приподнялся, прислушался, как бы вылавливая из темноты каждый тревожный звук. Потом опять откинулся на подушку. Его гладко выбритое лицо размякло, распустилось, кожа на лице образовала складки возле глаз и губ. На подушке лежала плоская, желтая голова.
Мирза стоял за стенкой. Он прислушивался к дыханию "афганца". Когда тот заснул, он на цыпочках босиком вошел в комнату.
Джемс вскочил. Его лицо мгновенно преобразилось. Оно стало похожим на парус, туго натянутый ветром.
- Простите, сэр! Я пришел задуть свечу, - прошептал по-английски Мирза.
- Не надо, - недовольно сказал Джемс.
Мирза попятился к двери и ушел. Потом он появился во дворе и зашикал на визжавших бачей.
Наконец вся усадьба заснула. На дворе и на улице вдоль глиняной стены сидели караульные с винтовками на коленях. Некоторые из них даже спали, прислонив свою винтовку к стене.
Не спал один Мирза. Он не мог простить себе случившейся оплошности. "Если бы еще я не сказал: сэр!" - думал он. Но в конце концов он тоже успокоился.
19
Когда Иргаш вернулся из кибитки, Насыров давно уже дожидался его около входа в дом, на дворе. Народ еще не разошелся. Многие из гостей еще сидели на галерейке, беседовали о делах и жизни и покуривали табак, передавая друг другу общий чилим. Увидав Иргаша, все встали.
Иргаш встретил Насырова молча и осмотрел его с ног до головы. Увидев на нем шапку из красной лисьей шкуры, широкие штаны из бараньей кожи, выкрашенной в розовый цвет, пояс с бляхами, нож в богатых ножнах, кошель, в котором хранились зубочистка и перстень, Иргаш освирепел. Наряд киргиза разозлил его.
Насыров спокойно глядел в глаза Иргаша, закинув голову назад; шея его при этом вытянулась.
- Как ты стоишь передо мной? Верблюд! - крикнул Иргаш. - Плетей ему! Плетей гордецу!
Насыров отступил от Иргаша.
- Я ни в чем не виноват, - с дрожью в голосе произнес он.
- А кто отвечал за порядок? - сказал один из курбаши, стоявший подле Иргаша. - Ты же знал, что здесь за всем наблюдал "деревянный афганец". Ты осрамил нас!
- Что я мог сделать с приезжими? Они не слушались, - сказал Насыров.
Иргаш отвернулся, показывая, что разговор кончен, и кивнул своим порученцам. Когда они подошли к Насырову, тот крикнул:
- Иргаш, что ты делаешь? - Его шрам на порубленной губе побелел.
- Мы еще в Бухаре, - тихо, точно про себя, ответил Иргаш и вступил на галерейку дома.
Порученцы сорвали с Насырова халат и рубашку. К нему подошел Муса с длинной плетью. Насырова положили на земле, возле виселицы, стоявшей во дворе, и началась экзекуция...
Иргаш сидел, поджав ноги и опираясь спиной о подушки, и почти бессмысленно глядел на то, как Муса отсчитывал удар за ударом. Высохшими пальцами, напоминавшими птичьи когти, Иргаш теребил свою курчавую седеющую бороду. Его халат распахнулся, на груди от волнения появились пятна, и бритый затылок стал темно-красным, как печенка.
Курбаши, не смея сесть, толкались около стены. Все чувствовали, что Иргаш чем-то смущен и что он только срывает свой гнев на киргизе. Но никто не понял самого важного.
Иргаш был больше чем смущен или раздражен. Иргаш растерялся. Еще до приезда Джемса, так же как и Зайченко, он видел, что надежды на власть с каждым днем тают. Конец близится, скрываться некуда, курбаши стерегут его. Он уже не раз ловил на себе подозрительные, темные, как он их называл, взгляды своих сотоварищей. "Пока грабеж еще приносит доход, они меня терпят... Надоело... Низко - зависеть от них! - думал Иргаш. - Но стоит судьбе моей покачнуться, как все эти твари заспорят о моей голове и продадут ее как выкуп".
Ожидая Джемса, он предполагал договориться с ним об отходе в Афганистан. Но после беседы в кибитке понял, что договариваться не о чем. "Джемс смотрит на меня как на собаку: отслужила свой срок - подыхай, или служи до тех пор, пока не подохнешь! Надо надеяться только на себя", решил Иргаш.
У Насырова вздулась и полосами побагровела спина. Когда Муса ударил его по рассеченной коже, Насыров не выдержал и крикнул. Иргаш остановил палача.
Насыров встал. А Муса, бросив плеть, вытер рукавом пот со лба и осторожно, чтобы не причинить боли киргизу, надел на него рубаху. Иргаш ушел в дом и через своих порученцев передал Насырову, чтобы тот немедленно возвратился к своей сотне.
20
Ночью от низких облаков воздух стал мягче и теплее. Дорога была темная, звезд не было видно.
Насыров мчался наудалую, всецело доверяясь коню. Он не думал об опасности пути. Ни крутизна, ни обрывы не пугали его. Он до сих пор не мог прийти в себя от обиды. "Проклятый Иргаш! Это он - гордый верблюд! Второй раз он меня оскорбляет..." - думал Насыров. До сих пор киргиз не забыл удара, нанесенного ему Иргашом в Коканде, в ночь мятежа. "Терпению бывает конец. Теперь награблю кое-что для себя и вернусь к Хамдаму. Никто не узнает, где я был. Заживу богачом".
Насыров гнал безжалостно коня, взмылив его до пены. В этой бешеной скачке он хотел забыть все случившееся. Он прискакал, когда люди в кишлаке еще спали. Насырова удивило отсутствие караулов. Прежде чем объявиться, он решил постучать в дом муллы, чтобы узнать у него, не произошло ли чего-нибудь в кишлаке.
Насыров обошел мечеть. Около нее, в небольшой пристроечке, жил мулла. Насыров тихонько постучал пальцем в дверь пристройки. Заспанный мулла, зевая, вышел и, увидев Насырова, сразу оживился. Он сообщил Насырову о приезде комиссара, а также о том, что сотня заколебалась, желает сдаться, но все-таки ждет его.
- А если ты сейчас зарежешь приезжего, тогда опять наступит порядок! Я знаю, где спит он. Пойдем, я тебя провожу! - промолвил, озираясь, мулла.
Мулла надел сапоги и вышел на улицу. Они пошли на край кишлака. Насыров вел за собой в поводу своего взмыленного коня. По пути Насыров узнал от муллы, что комиссар пришел с помощью Алимата.
- Эта змея обманула все наши посты на сорок верст. Не будь этого предателя, ни одна душа сюда не попала бы, - сказал мулла и прибавил: Его ты тоже должен зарезать.
Насыров молчал.
Не доходя до ручья, мулла ткнул пальцем в сторону крайней сакли.
- Здесь, в доме или во дворе, - сказал он и стал пробираться обратно, как вор, прижимаясь к стене, чтобы его никто не заметил на дороге.
Насыров оставил коня у стены и три раза обошел саклю. Выбрав удобное место, он перемахнул через стену и очутился на маленьком дворе.
На дворе, закутавшись в кошму, и в сакле, дверь которой была распахнута настежь, спали люди вповалку.
Киргиз стал обходить спящих, легко переступая через тела. Правой рукой он сжимал нож, спрятанный в рукав. Тех, кто спал на боку или на спине, он узнавал в лицо. Среди них не находилось чужого. Но многие спали лицом вниз или прикрытые. "Не переворачивать же их! Не может быть, чтобы мулла наврал!" - подумал Насыров. Он вышел из сакли и, еще раз обойдя двор, остановился в недоумении. Небо стало серым. Начинался рассвет.
"Если разбудить кого-нибудь и спросить? - размышлял он. - Но кого же спрашивать? Чаймахана, или Камаля, или Исмаила?"
Он перебирал в памяти имена богачей, которым верил.
"Да, - твердо решил он, - я разбужу кого-нибудь из них, потом с его же помощью отрежу голову комиссару. И тогда сотня - опять моя!"
Насыров вернулся в дом. Он замер у притолоки и только что хотел толкнуть ногой Камаля, как вдруг среди своих джигитов увидел Юсупа. Юсуп был прикрыт рваным, сальным халатом. Он вспотел во сне, и черные его брови сходились к переносице. "Неужели это Юсуп?" - подумал Насыров. Сердце заколотилось у него в груди, как птица в мешке. Он только что хотел наклониться, как Юсуп вскочил и, выставив вперед револьвер, тихо сказал киргизу:
- Выйдем на двор!
Во дворе Юсуп дружески хлопнул Насырова по спине и удивился, когда Насыров сморщился от боли и даже застонал.
- Что с тобой?
- Ничего, - ответил Насыров.
- Давно не виделись.
- Давно.
- Ну, как пировал у Иргаша? Хорошо он тебя угостил? - спросил Юсуп.
- Хорошо.
- Сытно?
- Сытно, - ответил киргиз и нахмурился.
Они шли вдоль ручья, и Юсуп рассказал Насырову, что сотня сдалась.
- Но они еще ждут меня. Слово за мной, - с некоторой гордостью, показывая, что он здесь начальник, промолвил Насыров.
- Да, за тобой! Но все равно плохо будут драться твои джигиты. Это я вижу. Они - не дураки. Положение безнадежное. В долине стоят мои эскадроны.
- Ты их привел?
- Лихолетов.
- Сашка... - сказал киргиз.
- Да.
- Це-це...
Насыров вытянул губы и взглянул в глаза Юсупу.
Юсуп сам не знал, удался ли Александру его маневр. Но мешкать было некогда, надо было действовать. Юсуп поэтому сказал Насырову:
- Сдаешься или нет? Решай!
- В тюрьму идти?
- Тюрьмы не будет, если ты мне поможешь. Мне надо внезапно окружить Иргаша, чтобы он не успел удрать, как всегда. С твоей сотней мы это сделаем. А эскадроны пойдут за нами. Хочешь?
- Я подумаю, - ответил киргиз и, отойдя в сторону, сел на камень возле воды, звеневшей по гальке.
"Иргаш - собака и мой враг. И Хамдаму он враг, и я ничего не сделаю плохого, если предам его", - решил Насыров.
Он поднял голову и сказал Юсупу:
- Хорошо. Приди ты в другое время, неизвестно, что бы вышло...
- Все то, что вовремя, то и хорошо, - заметил Юсуп, улыбнувшись.
Обеспокоенные джигиты появились на дороге. Проснувшись, они узнали от муллы о приезде Насырова и сейчас с трепетом ожидали конца переговоров.
Юсуп, увидав в толпе Алимата, крикнул:
- Пойди сюда!
По веселому голосу Юсупа басмачи догадались, что разговор окончился благополучно. Они как будто дожидались этого: сразу загалдели между собой, зашумели. Многие из них стали приближаться к ручью.
Когда Алимат подошел к Юсупу, Юсуп достал блокнот и написал записку:
"Насыров сдался. Входите! Сообщите комбригу! Юсуп".
Передавая записку Алимату, Юсуп сказал:
- Поезжай вниз! В долине ты встретишь наш разъезд. Отдашь ему это и потом всех приведешь сюда! - Юсуп задумался. - Там уже скажут тебе, что делать. Поезжай!
21
Утром Иргаш, ссылаясь на болезнь, отказался принять Джемса. "Афганцу" пришлось обо всем договариваться с Зайченко.
Он сообщил, что на летний и осенний периоды не стоит распускать басмачей, и обещал Зайченко в самое ближайшее время дать ответ на его предложение. Зайченко согласился. Он понял, что Джемс действует по инструкции и не может решить самостоятельно такой важный вопрос.
Передав Джемсу сводку, Зайченко поставил перед ним ряд новых требований. Одно из них (об уплате золотом, а не бумажными деньгами, как раньше) в особенности поразило Джемса. Зайченко объяснил, что советское правительство выпустило твердую валюту и потому бумажки теперь не соблазняют Иргаша.
- Головорезы тоже стали дороже, - заявил Зайченко, улыбаясь.
Разговор шел за завтраком. Прислуживал Мирза.
В беседе с Джемсом Зайченко рассказал ему о всех новостях, случившихся за последний год: казенная цена на хлеб стала выше рыночной "90 червонных копеек за пуд, а на базаре в нашем районе пуд стоит 40 копеек", - поэтому люди рвутся к земле, вновь засевается хлопок, государственные агенты раздают задатки, в Голодной степи пошел первый трактор, из России ввозятся лес, металл, мануфактура, металлические изделия, галоши, стекло; крестьянские союзы - кошчи - почувствовали за своей спиной силу, даже в отдаленных районах осмеливаются спорить с баями; даже женщины вступают в этот союз - узбечки появились на фабриках и в учебных заведениях; женщины, еще в прошлом году выступавшие на собраниях в парандже, сегодня сняли ее, надели кепку и европейское платье; в советских учреждениях собираются горы жалоб - баи еще избивают своих батраков и чайрикеров**, запирают их под замок, запугивают и даже убивают, но кажется, что конец недалек; все ждут правительственного акта о земле; пятница все еще считается общим праздником, но старые обычаи начинают исчезать; муллы полевели, они читают молитвы за советскую власть и требуют при браках повышения брачного возраста до шестнадцати лет; в газете "Заравшан" 8 марта появилась статья одного из видных улемистов, доказывающая, что Коран никогда не предписывал ношение чадры.
- Вы вчера мне сказали, что читаете советские газеты? - перебил поручика Джемс.
- Иногда читаю. К сожалению, очень нерегулярно, - сказал Зайченко, улыбнувшись. - Доходят они к нам весьма оригинальным путем - от экспедиций.
- То есть как это? Не понимаю. Каких экспедиций? - спросил Джемс.
- Видите ли, в чем дело: большевики принялись за ремонт водной системы. Их разведочные экспедиции попадаются нам. Ну, а у геологов и ученых всегда бывают газеты.
- А что вы делаете с экспедициями?
- Я? Ничего. А басмачи либо их убивают, либо продают в Китай. Я лично получаю только газеты.
- Да, это удобно, - сказал Джемс.
Пришел отряд, с которым он направлялся дальше, и проводники заявили ему:
- Пора уходить!
Прощаясь, Джемс сообщил поручику, что через месяц он направит к нему курьера, деньги и оружие.
- А пока примите кое-какие подарки для вас и для Иргаша, - сказал он, передавая Зайченко вьючную сумку.
Когда Джемс отбыл, Иргаш нашел в ней много интересных предметов: духи, дюжину носков, носовые платки, автоматическое перо с плоской банкой чернил, коробку мыла, презервативы, аптечку с хиной и пирамидоном, шерстяную пижаму и маленький Коран, прекрасно изданный, карманного формата, на тончайшей бумаге и в сафьяновом переплете. Иргаш отдал Коран мулле, а все остальное сгреб в кучу и унес к себе в дом.
22
Столкновения на передовых, отдаленных заставах Иргаша начались ночью на следующие сутки. Это были мелкие и ничтожные стычки, где люди дрались исключительно холодным оружием. Курбаши, командовавшие отдельными отрядами, не придавали этим стычкам никакого значения. Они узнали джигитов из сотни Насырова и решили, что Насыров, оскорбленный Иргашом, поднял мятеж и хочет покинуть Иргаша. Их не смущало, что Насыров пробивается сквозь левый фланг ставки. Они полагали, что, прорвавшись здесь, Насыров думает вместе со своим отрядом уйти в горы. "Ведь не в долину же ему уходить, там не скроешься!" - рассуждали они. Они были в полной уверенности, что из попытки Насырова ничего не выйдет, и обеспокоились только к рассвету.
Утром, по данным разведки, стало ясно, что фронт слишком растянулся, движение противника можно было обнаружить уже не в одной точке, а в нескольких. Тогда только курбаши сообразили, что за насыровской сотней, идущей в голове, могут скрываться еще какие-то другие, неизвестные силы. В шесть утра курбаши сообщили об этом Зайченко.
Выслушав донесения, он успокоил начальников отрядов.
Зайченко всегда считал их паникерами и поэтому не очень доверял их донесениям.
- Красных ведь вы не видели? - спросил он.
- Нет, - ответили начальники отрядов. - Но из-за этого праздника по случаю приезда гостя уже двое суток не сменялись передовые охранения.
- Если бы что-нибудь случилось, мы бы узнали, - сказал Зайченко. - На всякий случай приготовьтесь к бою, стяните к ставке огневые средства!
Иргаш спал. Услыхав шум в кишлаке, он проснулся и послал за начальником своего штаба.
- Что там? - спросил он у Зайченко, когда тот явился к нему.
- Насыров хочет сбежать, - ответил Зайченко.
- К Насырову кто-нибудь присоединился?
- Некому. Вряд ли, - сказал Зайченко.
Иргаш замолчал, потом протер заспанные глаза и вздохнул. За последние годы с его ставкой не случалось ничего подобного. В сердце его закралась тревога. Он забеспокоился. Но беспокойство это прошло при взгляде на Зайченко. Бывший поручик хладнокровно распоряжался. Через полчаса весь этот шум на левом фланге показался Иргашу самым обыкновенным пустяковым эпизодом, и он попросил Мирзу побрить ему голову.
23
Установив связь с Лихолетовым, Юсуп дождался прибытия первого эскадрона Капли. С эскадроном и с насыровской сотней Юсуп двинулся вперед. Снимая этими силами все попадавшиеся навстречу сторожевые группы басмачей, он остановился в ущелье, уже вблизи от ставки, дожидаясь, пока к нему подтянется второй эскадрон и еще рота пехоты. Юсуп принял на себя командование всем передовым отрядом, Сашка остался в долине с резервом.