общеполитического характера. В процессе этого обмена мнений руководители
особенно заботились о том, чтобы дебаты не принимали сколько-нибудь
обостренного тона, а держались строго в рамках дружеского, "братского"
обмена мнений, задачей которого является выяснение вопроса о возможности
сближения позиций представленных в ложе политических групп, о возможности
того или другого согласования их действий. Как только замечалось, что
расхождения чересчур велики, чтобы их можно было сгладить, и особенно если
появлялись указания, что дальнейший обмен мнений может обострить отношения
между членами ложи, обсуждавшийся вопрос снимался с порядка дня, прения
переводились на другую тему. Никаких решений формально обязательного
характера ложи не выносили; никогда вопрос о подчинении меньшинства
большинству не ставился. Но так как члены ложи были проникнуты желанием
найти общий язык и общие точки соприкосновения, то нередко намечалась общая
точка зрения на обсуждаемый вопрос, общая линия поведения. Однако даже и в
этих случаях -- даже тогда, когда единогласие в ложе было
полное, -- намеченная общая точка зрения письменно не формулировалась,
в резолюциях ничто не фиксировалось. Вообще, основным правилом в этом
отношении было устранение из практики лож всего, что могло бы быть
истолковано как имеющее моменты формального принуждения. Влияние работы лож
должно было исключительно ограничиваться моментами морального характера --
взаимное убеждение, дружеское воздействие друг на друга, внушенное всем
желание стремиться к возможному согласованию мнений и действий.
VI
Такова была организация отдельных лож и нормальная их работа.
Объединение их и общее ими руководство лежало на плечах Верховного Совета.
Время и обстановка возникновения последнего мне неизвестны, равно как
неизвестен и первоначальный порядок его формирования. Есть некоторое
основание полагать, что он был создан более или менее самочинно тою группой
реформаторов русского масонства, о которой я говорил выше и которая в
1909-10 гг. поставила русское масонство на определенно политические рельсы.
Точные и относительно полные сведения о Верховном Совете у меня имеются для
1912-16 гг.
В этот период в Совет входило 12-15 человек (число членов не было точно
фиксировано). По политическим взглядам здесь были представлены все левые
политические группы от прогрессистов до социал-демократов, тяготевших к
большевикам. Формально партийных большевиков Верховный Совет, насколько мне
известно, в своем составе не имел (в ложах они, по-видимому, были); что же
касается до остальных фракций и партий, то в Совет входили очень и очень
ответственные их члены -- иногда фактические и формальные лидеры.
Председателем Совета был кадет, член Государственной думы; казначеем --
беспартийный, близкий к прогрессистам (не член Думы). Персональный состав
Совета был более или менее прочным; количество из него выбывших и вновь в
него введенных членов за указанные годы было невелико.
Для понимания дальнейшего чрезвычайно существенно отметить, что добрая
половина членов Совета была депутатами Государственной думы, -- последние
играли большую роль и в той группе реформаторов русского масонства, о
которой я не раз говорил выше15.
Введение новых членов производилось на основах, близких к кооптации:
Совет намечал кандидатуру того или иного лица, участие которого, по его
мнению, было бы полезно для Совета -- конечно, таковым мог быть только член
какой-либо ложи. Но насколько мне известно, вопрос всегда проводился и через
ту ложу, к которой новый кандидат принадлежал. Формально ее решения не
спрашивали, голосования за и против намеченной кандидатуры не производилось,
но факт включения из ее среды члена в Совет ей становился известным, и она
молчаливо давала на это согласие, так что новый член Совета был в составе
последнего в известных пределах и представителем ложи. Представительство это
сводилось к тому, что он, по-прежнему работая и в составе ложи, осведомлял
последнюю о деятельности Совета, в тех рамках, в которых Совету это казалось
удобным.
При вступлении в Совет от нового члена не требовалось никаких
дополнительных присяг и вообще процедура этого вступления была совершенно
свободна от обрядов. Отсутствовала обрядовая сторона и в работе Совета: так
же, как и ложи, он собирался в частных квартирах, в обычных комнатах; члены
его на заседания являлись в обычной одежде, без каких-либо масонских
украшений.
Нормальная работа Совета шла в тех же рамках, что и работа отдельных
лож -- та же информация, тот же обмен мнений по политическим вопросам без
принятия каких-либо решений. Отличием было только существование особой
информации о работах отдельных лож. Зато характер обмена мнений был заметно
отличен: так как в Совете большинство состояло членами Государственной думы,
то среди вопросов, встававших на обсуждение, были главным образом вопросы,
связанные с деятельностью последней. По существу в центре всей работы
Совета, стояла задача внесения возможно большей согласованности в действия
партий левого сектора Думы. Решения особенно связывающего характера -- как я
уже сказал -- здесь не выносились (особенно за этим следили
представители наиболее левой части Совета), но к возможно более точной
формулировке тех пунктов, на принятии которых сходились все члены Совета,
прилагалось немало усилий. Выполнять таким образом сформулированные мнения
никто не был обязан, но молчаливо полагалось, что члены Совета -- поскольку
они все признавали необходимость стремиться к возможному согласованию
действий партий левого сектора думы -- при выступлениях в своих партиях и
фракциях с этим мнением Совета будут считаться. И действительно, в известных
пределах такое согласование получалось -- во всяком случае, согласование к
взаимной поддержке в Государственной думе наблюдалось. Обычно выгодно это
бывало для крайних левых фракций Государственной думы, которым поддержка
других левых депутатов часто бывала нужна при таких актах, как внесение
запросов, законопроектов и т. д. Как известно, для внесения запроса нужны
были подписи 33 депутатов, в то время как в IV Государственной думе общее
число социал-демократов и трудовиков вместе было меньше этой цифры. Этим
пытались было одно время пользоваться официальные руководители
конституционных демократов для введения в известных пределах цензуры
исходивших от крайних левых запросов. Попытки эти потерпели крушение, причем
одной из обусловивших его причин была готовность, с какой депутаты-масоны из
умеренно левых партий давали свои подписи, не считаясь иногда даже с мнением
своей фракции (известно, что на этой почве внутри кадетов часто бывали
трения).
Наряду с этими вопросами, связанными с практической политикой сектора
Государственной думы, в Верховном Совете часто вставали и основные вопросы
тактического характера -- об общей оценке момента, об общих методах борьбы
за политическую свободу, и т. д. Сильным толчком к конкретизации этих споров
послужили политические стачки рабочих 1913-14 гг., заставившие Совет много
внимания уделять вопросам об отношении к массовым рабочим движениям и к
революционным методам борьбы вообще.
В этих случаях об отношении к стачкам у многих членов Совета выявилось
недоверие и даже боязнь массовых движений вообще. Оказалось, что при всем их
политическом радикализме, все представители буржуазно-прогрессивных
групп были единодушны в своей боязни "русского бунта -- бессмысленного
и беспощадного". Особенно выпукло эту точку зрения защищал член Совета --
левый кадет (депутат Государственной думы, ныне покойный), который указывал,
что ни один человек, знающий "стихию русской массы", не может смотреть
оптимистически на перспективы революционной борьбы, ибо "стихия русской
массы к добру не может привести". Позиция членов Совета -- социалистов
интереса не представляет: они защищали ту линию отношения к стачечной
борьбе, которая нашла отражение в тогдашней социал-демократической
меньшевистской литературе.
Как и следовало ожидать, общего мнения по этому вопросу у Совета не
нашлось; попытка члена Совета социал-демократа меньшевика поставить на
обсуждение вопрос о какой-нибудь общей акции, задачей которой была бы
поддержка стачечного движения и привлечения к нему общественных симпатий, не
привела к успешным результатам. На этом частном случае выявилась общая
неспособность Совета и масонской организации вообще достигать крупных
результатов, поскольку речь шла о больших политических вопросах, отношение к
которым в общеполитическом масштабе различных групп, представленных в
Совете, было резко % различным. Успешными усилия Совета могли быть только
там, где речь шла о сравнительно небольших вопросах, о сглаживании углов и
т. д.
Во всяком случае прения по этому вопросу были значительным событием в
жизни Совета, -- судя по всему, они были, быть может, первым толчком к
формированию внутри Совета той политической идеологии, которая вскоре стала
играть большую роль и за пределами масонской организации -- идеологии
политического переворота, совершенного на верхах, помимо масс (а в некоторых
изложениях -- при нужде и с обращением против масс штыками). Оформилась и
широко пустила свои корни эта идеология уже в годы войны.
Последняя застала Совет, как и все другие, впрочем, русские
политические организации, совершенно неподготовленным к решению поднимаемых
ею вопросов. Оказалось, что пацифизм русского масонства, о котором я говорил
выше, носил в высшей степени поверхностный и, я сказал бы, академический
характер, вращаясь в мире туманных и
отвлеченных общих формул о необходимости перестройки международных
отношений на основе принципов братской любви и солидарности, о необходимости
стремления к мирному, братскому улаживанию международных конфликтов. Эти
формулы были достаточны для ответов на соответствующие пункты масонской
анкеты -- в этих ответах можно было (так и бывало обычно) на вопрос о
поведении в случае нападения на Россию отозваться декларированием своего
намерения в этом случае "стремиться к возможно скорейшей ликвидации этой
войны тем или иным мирным путем" (из соответствующего ответа одного из
опрошенных мною масонов). Но они оказывались совершенно недостаточными,
когда война стала суровой действительностью.
В дни, предшествовавшие объявлению войны, целый ряд виднейших членов
Совета был в отъезде из Петербурга -- это ведь были дни летнего перерыва в
работе Государственной думы. Поэтому устроить собрание Совета в период после
австрийского ультиматума и до известного торжественного заседания
Государственной думы не представилось возможным. (Не исключена, впрочем,
возможность, что частные совещания некоторых членов Совета и были, но о них
у меня не имеется сведений). Только после заседания Думы, к которому
съехались почти все члены Совета -- депутаты Думы, оказалось возможным
устроить официальное собрание Совета. Но к этому времени члены Совета как
члены соответствующих думских фракций уже заняли ту или иную более или менее
определенную позицию по отношению к войне, причем всеми ясно ощущалась
невозможность сгладить остроту разногласий между, например,
социал-демократами и кадетами. Как всегда в подобных случаях, Совет
предпочел обойти основной вопрос о войне, ее причинах и об общем отношении к
ней; на обсуждение вопрос о войне встал только в форме вопроса о том, что
делать при уже создавшихся условиях.
Эта попытка обойти разногласия, конечно, не могла быть удачной. Один из
членов Совета -- очень видный кадет -- выступил с горячей речью, доказывая,
что единственное и нужное сейчас дело -- это идти на фронт, чтобы сражаться
в рядах армии16. Его антагонистом явился член Совета --
социал-демократ, меньшевик, который доказывал, что задачи
политических деятелей должны лежать в совершенно иной области, что
война неизбежно с небывалой доселе остротой в порядок политической жизни
страны поставит основные вопросы общеполитической проблемы, к разрешению
которых члены Совета должны готовиться сами и работать над подготовкой
других, что поэтому нужно все силы обратить на политическую работу в стране,
придав ей большую определенность и заостренность.
Как всегда бывало в Совете, между этими крайними точками зрения
наметился ряд переходных оттенков, причем большинство центр тяжести вопроса
переносило на работу по смягчению вредных последствий войны, говоря о
необходимости участия в работе по обслуживанию фронта, помощи семьям
мобилизованных, и т. д. Во всяком случае, член Совета, социал-демократ, в
этот момент оказался в Совете более одинок, чем когда-либо раньше.
Настроения членов Совета в годы войны эволюционировали в направлении
общей эволюции тогдашних настроений в стране.
Многие из лож и даже Совета пошли на работу по обслуживанию фронта
уполномоченными и представителями различных комитетов помощи. Сношения с
фронтом были, благодаря этому, у Совета довольно хорошие; приезжающие с
фронта члены Совета или лож делали Совету подробные доклады о положении дел,
о настроениях на фронтах и т. д. Очень скоро в этих докладах появились
тревожные ноты -- разговоры о дефектах в организации снабжения, о
бездарности командования в кругах, связанных с масонской организацией,
завоевали себе право гражданства, быть может, раньше, чем в каких бы то ни
было других. Очень скоро приезжающие стали сообщать о настроениях среди
солдат, об ожиданиях, которые назревают в разбуженной войной серой массе.
Чем дальше, тем яснее становилось, что основные политические проблемы в
порядок дня русской дейтвитель-ности уже поставлены, что не сегодня-завтра
их неизбежно придется разрешать -- и притом разрешать в направлении самых
широких реформ, самых широких уступок общественным низам. Подобная оценка
положения становилась почти общепризнанной, завоевывая теперь в ряды своих
сторонни-
ков такие круги, в самой подлинной "благонадежности" которых еще
недавно не могло быть никаких сомнений. Боязнь "стихии русского народа" у
них, правда, не стала меньшей -- быть может, она даже усилилась с того
момента, когда в руки этой "стихии", облаченной в серую шинель, дали
трехлинейную винтовку. Но так как слишком очевидно было, что
"неперепряженные кони" несут к неминуемой пропасти, то сама боязнь "стихии"
заставляла все чаще и чаще думать о "перепряжении коней на скаку", о
необходимости торопиться с этой операцией -- пока еще не поздно, пока
"стихия" не взяла этого дела в свои руки.
В подобной атмосфере, на почве подобных настроений идеология
политического переворота, проводимого сверху, стала приобретать многих и
пламенных адептов в самых разнообразных кругах, создавая благоприятнейшую
почву для всевозможных заговоров, планов заговоров и еще больше разговоров о
таких планах. Такими планами были полны последние два перед революцией года
войны -- история их еще совершенно не изучена, хотя в целом ряде отношений
она представляет огромнейший интерес, так как планы эти и разговоры о них
сыграли огромную роль главным образом в деле подготовки командного состава
армии и офицерства вообще к событиям марта 1917 г., обеспечив в одних
случаях нейтральное, в других -- сочувственное к ним отношение. К сожалению,
изучение этой истории и в настоящее время еще не представляется возможным,
так как участники и инициаторы подобных планов предпочитают до сих пор
хранить полную о них тайну. Даже о наиболее крупных из них -- например,
плане ареста царя в ставке с целью заточения в монастырь царицы (осень 1916
г.), о планах ареста царского поезда, о плане нападения на царский
автомобиль и т. д. -- в литературе неизвестно ничего, кроме разве случайных
и не всегда ясных намеков17. Только об одном из всей серии этих
заговоров мы знаем несколько более подробно -- об убийстве Распутина; но
новейшая литература вопроса показывает, что и в его истории остается все еще
очень и очень много неясных моментов и притом как раз в интереснейшей для
историка области -- в вопросе организации и подготовки этого
убийства18.
Подобная бедность материалов делает крайне трудным изучение в наше
время истории этих заговоров, хотя, быть
может, попытка сводки материалов о них была бы и теперь уже нелишней.
Надо надеяться, что с течением времени участники этих заговоров снимут
наложенный ими на себя обет молчания и расскажут нам о них поподробнее. Но
поскольку дело идет об идеологии этого заговорщического движения, то уже
теперь можно с полной достоверностью утверждать, что центром, где она
формулировалась, где она впервые получила свою более или менее осознанную
формулировку, были масонские организации. Я уже отмечал выше, что почва для
нее была готова там и раньше, война только дала возможность четче поставить
вопрос, точнее формулировать конкретные выводы.
Из этих моих слов отнюдь не следует делать вывода, что масонские
организации, как целое, играли активную роль в практических шагах по
созданию и проведению заговорщических планов. Наоборот, относительно
Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что
там, например, вопросы о таких конкретных мероприятиях даже не ставились
(относительно отдельных лож делать такие утверждения я не берусь, так как о
многих из них у меня совершенно нет сведений).
Такого рода вовлечение Совета в организационные мероприятия вообще не
было возможным -- он был слишком многочислен, его состав был слишком
разнороден в политическом отношении. Но ряд руководящих его членов,
вынашивающих планы таких заговоров, имел близкие сношения с организаторами и
несомненно являлся их вдохновителем. Более подробно эта их роль может быть
освещена только после освещения заговорщических попыток, с одной стороны, и
жизни отдельных масонских лож, с другой.
VII
До сих пор я не касался организационной работы Совета -- для истории
масонства и его политической роли гораздо более важно было проследить
эволюцию его политических настроений. К тому же эта область работы Совета и
не является особенно разносторонней.
Главной задачей Совета в этом отношении была работа по расширению сети
лож. С этой целью ряд членов Совета
предпринимал агитационно-организационные поездки по провинции, причем
маршрут этих поездок обсуждался в Совете. Относительно широко эта
деятельность развернулась в годы войны, в результате чего в марте 1917 года
ложи были учреждены, помимо столиц, также в целом ряде крупных и средних
городов Поволжья, Урала, Северо- и Юго-Западного края, на Юге, в Закавказье
и т. д. Общее число лож мне неизвестно, но, по-видимому, оно приближалось к
20.
Принципы, которыми руководствовались организаторы лож при вербовке в
них новых членов, поскольку их удается установить, сводились к стремлению
собрать в них всех наиболее активных и влиятельных в данной местности
общественных деятелей радикального и либерального лагеря. Активных
участников местного рабочего движения в них обычно даже и не пытались
привлекать, зато так называемых легальных социал-демократов (большевиков и
меньшевиков) и социалистов-революционеров в члены ложи привлекали с особою
охотою. Иметь в ложах представителей этих групп считалось, по-видимому,
обязательным, так как сформированные из одних либералов ложи совершенно не
удовлетворяли задачам согласования деятельности групп левого лагеря. В годы
войны -- ближе к революции -- в принципах, на которых подбирался состав лож,
стали заметную роль играть соображения о возможной роли того или иного лица
после ожидаемого политического переворота. Всех лиц, которые выказывали себя
способными на руководящую роль при подобных событиях, поскольку они
удовлетворяли прочим требованиям, организаторы лож сознательно и особенно
настойчиво стремились вовлечь в их состав. В этот период ложи на местах
определенно становятся ячейками будущей местной власти -- вернее,
резервуарами, из которых будущая, созданная после переворота центральная
власть сможет черпать надежных, со своей точки зрения, кандидатов для
замещения постов власти местной. Особенно рельефно этот момент выступает в
организационной работе двух виднейших представителей Верховного Совета,
которые потом, в 1917 г., играли видную роль во Временном Правительстве и
действительно, со своей точки зрения, не без успеха использовали созданные
заранее "резервуары". В этом отношении очень показателен пример в городе N,
где из семи членов ложи
летом 1917 года четверо занимало административные посты -- губернского
секретаря и его помощника, секретаря губернского комиссара и комиссара
уездного, -- а пятый был товарищем председателя городского Совета.
Учреждение местной ложи проводилось всегда в присутствии члена
Верховного Совета и его представителя; в дальнейшем ложа работала
самостоятельно, поддерживая, по возможности, постоянное общение с Советом. К
официальной переписке прибегать было воспрещено -- переписка получастного
характера обычно велась между учредителем и членами ложи. Кроме того, члены
местных лож пользовались всеми возможными случаями для личных поездок в
Петербург, а члены Верховного Совета по мере возможности совершали объезды
лож. Приезжавшие в Петербург представители местных лож иногда допускались на
заседания Совета -- наиболее крупные провинциальные ложи, кажется, даже
имели право делегировать представителей в Совет.
Кроме работы по расширению организационной сети, Совет делал иногда
попытки проведения агитационных кампаний. Главной из них была кампания по
поводу роли Распутина при дворе. Начата она была еще в 1913-14 гг.,
несколько позднее Советом была сделана попытка издания какой-то направленной
против Распутина брошюры19, а когда эта попытка не удалась
(брошюра была задержана цензурой), то Советом были приняты шаги к
распространению этой брошюры в размноженном на пишущей машинке виде. Таким
же путем размножались и другие материалы о Распутине -- например, тоже
сожженная цензурой брошюра миссионера Новоселова, сотрудника "Московских
ведомостей", разоблачавшего "хлыстовство" Распутина.
В целях популяризации принципов, лежавших в основе масонской
организации, масонами же, но, по-видимому, не Верховным Советом, была издана
в 1915 г. книга некоего Сидоренко (кажется, псевдоним), об итальянских
карбонариях. Книга эта была подвергнута жестокой и справедливой, с точки
зрения исторической, критике на страницах "Голоса минувшего", но задачей ее
составителей и издателей была отнюдь не история движения итальянских
карбонариев 1820-30 гг., а популяризация идей карбонариев русских периода
1915 г., а для этой цели они считали возможным модернизи-
ровать на свой лад предания об организационной структуре итальянских
заговорщиков.
Необходимо отметить также, что в эти же годы приток русских в масонство
шел и за границей, в эмиграции. Центром по-прежнему был Париж, но в ряды
масонства теперь здесь пошли главным образом эмигранты,
социалисты-революционеры и близкие к ним. Фактов участия за границей в
масонских ложах социал-демократов (большевиков или меньшевиков) мне
установить не удалось -- ни одно из конкретных указаний, которые до меня
дошли, при проверке подтверждения не получило. Но конечно, такая возможность
сама по себе не исключена.
Работа русских масонов во французских ложах в эти годы по существу не
отличалась от работы там же русских масонов в 1901-05 гг. -- ее
положительной стороной была по-прежнему популяризация идей русской
революции, программ русских революционных партий. Работа эта велась довольно
энергично (например, читались доклады для масонов-французов о социализации
земли и т. д.) и, по-видимому, не без успеха. Правда, роль французского
масонства в это время шла на убыль, и результаты этой работы русских масонов
не были так значительны, как в 1901-05 гг. Впрочем, и тогда успех русских
масонов определялся не столько их собственными пропагандистскими талантами,
сколько пропагандистским зарядом развертывавшихся в России событий.
VIII
В месяцы, предшествовавшие марту 1917 года, руководители организации
развертывали энергичную деятельность, торопясь с осуществлением планов
переворота сверху. В их теперешних рассказах часто прорываются ноты
раздражения на лидеров прогрессивного блока, к которым военные -- участники
заговоров -- обращались с запросами об их отношении к подготовительным
актам. Лидеры прогрессивного блока упорно сдерживали все эти попытки,
подчеркивая, что не все еще возможности влияния на Николая исчерпаны. На
этой почве прошло размежевание между руководителями масонства и лидерами
прогрессивного блока, часто в пределах одной и той же партии, размежевание,
которое выявилось
несколько позднее, во время борьбы в период 1917 года, и привело к ряду
резких конфликтов, например, в кадетской партии.
Когда разразились события марта 1917 года, отношение к ним
особенно заботились о том, чтобы дебаты не принимали сколько-нибудь
обостренного тона, а держались строго в рамках дружеского, "братского"
обмена мнений, задачей которого является выяснение вопроса о возможности
сближения позиций представленных в ложе политических групп, о возможности
того или другого согласования их действий. Как только замечалось, что
расхождения чересчур велики, чтобы их можно было сгладить, и особенно если
появлялись указания, что дальнейший обмен мнений может обострить отношения
между членами ложи, обсуждавшийся вопрос снимался с порядка дня, прения
переводились на другую тему. Никаких решений формально обязательного
характера ложи не выносили; никогда вопрос о подчинении меньшинства
большинству не ставился. Но так как члены ложи были проникнуты желанием
найти общий язык и общие точки соприкосновения, то нередко намечалась общая
точка зрения на обсуждаемый вопрос, общая линия поведения. Однако даже и в
этих случаях -- даже тогда, когда единогласие в ложе было
полное, -- намеченная общая точка зрения письменно не формулировалась,
в резолюциях ничто не фиксировалось. Вообще, основным правилом в этом
отношении было устранение из практики лож всего, что могло бы быть
истолковано как имеющее моменты формального принуждения. Влияние работы лож
должно было исключительно ограничиваться моментами морального характера --
взаимное убеждение, дружеское воздействие друг на друга, внушенное всем
желание стремиться к возможному согласованию мнений и действий.
VI
Такова была организация отдельных лож и нормальная их работа.
Объединение их и общее ими руководство лежало на плечах Верховного Совета.
Время и обстановка возникновения последнего мне неизвестны, равно как
неизвестен и первоначальный порядок его формирования. Есть некоторое
основание полагать, что он был создан более или менее самочинно тою группой
реформаторов русского масонства, о которой я говорил выше и которая в
1909-10 гг. поставила русское масонство на определенно политические рельсы.
Точные и относительно полные сведения о Верховном Совете у меня имеются для
1912-16 гг.
В этот период в Совет входило 12-15 человек (число членов не было точно
фиксировано). По политическим взглядам здесь были представлены все левые
политические группы от прогрессистов до социал-демократов, тяготевших к
большевикам. Формально партийных большевиков Верховный Совет, насколько мне
известно, в своем составе не имел (в ложах они, по-видимому, были); что же
касается до остальных фракций и партий, то в Совет входили очень и очень
ответственные их члены -- иногда фактические и формальные лидеры.
Председателем Совета был кадет, член Государственной думы; казначеем --
беспартийный, близкий к прогрессистам (не член Думы). Персональный состав
Совета был более или менее прочным; количество из него выбывших и вновь в
него введенных членов за указанные годы было невелико.
Для понимания дальнейшего чрезвычайно существенно отметить, что добрая
половина членов Совета была депутатами Государственной думы, -- последние
играли большую роль и в той группе реформаторов русского масонства, о
которой я не раз говорил выше15.
Введение новых членов производилось на основах, близких к кооптации:
Совет намечал кандидатуру того или иного лица, участие которого, по его
мнению, было бы полезно для Совета -- конечно, таковым мог быть только член
какой-либо ложи. Но насколько мне известно, вопрос всегда проводился и через
ту ложу, к которой новый кандидат принадлежал. Формально ее решения не
спрашивали, голосования за и против намеченной кандидатуры не производилось,
но факт включения из ее среды члена в Совет ей становился известным, и она
молчаливо давала на это согласие, так что новый член Совета был в составе
последнего в известных пределах и представителем ложи. Представительство это
сводилось к тому, что он, по-прежнему работая и в составе ложи, осведомлял
последнюю о деятельности Совета, в тех рамках, в которых Совету это казалось
удобным.
При вступлении в Совет от нового члена не требовалось никаких
дополнительных присяг и вообще процедура этого вступления была совершенно
свободна от обрядов. Отсутствовала обрядовая сторона и в работе Совета: так
же, как и ложи, он собирался в частных квартирах, в обычных комнатах; члены
его на заседания являлись в обычной одежде, без каких-либо масонских
украшений.
Нормальная работа Совета шла в тех же рамках, что и работа отдельных
лож -- та же информация, тот же обмен мнений по политическим вопросам без
принятия каких-либо решений. Отличием было только существование особой
информации о работах отдельных лож. Зато характер обмена мнений был заметно
отличен: так как в Совете большинство состояло членами Государственной думы,
то среди вопросов, встававших на обсуждение, были главным образом вопросы,
связанные с деятельностью последней. По существу в центре всей работы
Совета, стояла задача внесения возможно большей согласованности в действия
партий левого сектора Думы. Решения особенно связывающего характера -- как я
уже сказал -- здесь не выносились (особенно за этим следили
представители наиболее левой части Совета), но к возможно более точной
формулировке тех пунктов, на принятии которых сходились все члены Совета,
прилагалось немало усилий. Выполнять таким образом сформулированные мнения
никто не был обязан, но молчаливо полагалось, что члены Совета -- поскольку
они все признавали необходимость стремиться к возможному согласованию
действий партий левого сектора думы -- при выступлениях в своих партиях и
фракциях с этим мнением Совета будут считаться. И действительно, в известных
пределах такое согласование получалось -- во всяком случае, согласование к
взаимной поддержке в Государственной думе наблюдалось. Обычно выгодно это
бывало для крайних левых фракций Государственной думы, которым поддержка
других левых депутатов часто бывала нужна при таких актах, как внесение
запросов, законопроектов и т. д. Как известно, для внесения запроса нужны
были подписи 33 депутатов, в то время как в IV Государственной думе общее
число социал-демократов и трудовиков вместе было меньше этой цифры. Этим
пытались было одно время пользоваться официальные руководители
конституционных демократов для введения в известных пределах цензуры
исходивших от крайних левых запросов. Попытки эти потерпели крушение, причем
одной из обусловивших его причин была готовность, с какой депутаты-масоны из
умеренно левых партий давали свои подписи, не считаясь иногда даже с мнением
своей фракции (известно, что на этой почве внутри кадетов часто бывали
трения).
Наряду с этими вопросами, связанными с практической политикой сектора
Государственной думы, в Верховном Совете часто вставали и основные вопросы
тактического характера -- об общей оценке момента, об общих методах борьбы
за политическую свободу, и т. д. Сильным толчком к конкретизации этих споров
послужили политические стачки рабочих 1913-14 гг., заставившие Совет много
внимания уделять вопросам об отношении к массовым рабочим движениям и к
революционным методам борьбы вообще.
В этих случаях об отношении к стачкам у многих членов Совета выявилось
недоверие и даже боязнь массовых движений вообще. Оказалось, что при всем их
политическом радикализме, все представители буржуазно-прогрессивных
групп были единодушны в своей боязни "русского бунта -- бессмысленного
и беспощадного". Особенно выпукло эту точку зрения защищал член Совета --
левый кадет (депутат Государственной думы, ныне покойный), который указывал,
что ни один человек, знающий "стихию русской массы", не может смотреть
оптимистически на перспективы революционной борьбы, ибо "стихия русской
массы к добру не может привести". Позиция членов Совета -- социалистов
интереса не представляет: они защищали ту линию отношения к стачечной
борьбе, которая нашла отражение в тогдашней социал-демократической
меньшевистской литературе.
Как и следовало ожидать, общего мнения по этому вопросу у Совета не
нашлось; попытка члена Совета социал-демократа меньшевика поставить на
обсуждение вопрос о какой-нибудь общей акции, задачей которой была бы
поддержка стачечного движения и привлечения к нему общественных симпатий, не
привела к успешным результатам. На этом частном случае выявилась общая
неспособность Совета и масонской организации вообще достигать крупных
результатов, поскольку речь шла о больших политических вопросах, отношение к
которым в общеполитическом масштабе различных групп, представленных в
Совете, было резко % различным. Успешными усилия Совета могли быть только
там, где речь шла о сравнительно небольших вопросах, о сглаживании углов и
т. д.
Во всяком случае прения по этому вопросу были значительным событием в
жизни Совета, -- судя по всему, они были, быть может, первым толчком к
формированию внутри Совета той политической идеологии, которая вскоре стала
играть большую роль и за пределами масонской организации -- идеологии
политического переворота, совершенного на верхах, помимо масс (а в некоторых
изложениях -- при нужде и с обращением против масс штыками). Оформилась и
широко пустила свои корни эта идеология уже в годы войны.
Последняя застала Совет, как и все другие, впрочем, русские
политические организации, совершенно неподготовленным к решению поднимаемых
ею вопросов. Оказалось, что пацифизм русского масонства, о котором я говорил
выше, носил в высшей степени поверхностный и, я сказал бы, академический
характер, вращаясь в мире туманных и
отвлеченных общих формул о необходимости перестройки международных
отношений на основе принципов братской любви и солидарности, о необходимости
стремления к мирному, братскому улаживанию международных конфликтов. Эти
формулы были достаточны для ответов на соответствующие пункты масонской
анкеты -- в этих ответах можно было (так и бывало обычно) на вопрос о
поведении в случае нападения на Россию отозваться декларированием своего
намерения в этом случае "стремиться к возможно скорейшей ликвидации этой
войны тем или иным мирным путем" (из соответствующего ответа одного из
опрошенных мною масонов). Но они оказывались совершенно недостаточными,
когда война стала суровой действительностью.
В дни, предшествовавшие объявлению войны, целый ряд виднейших членов
Совета был в отъезде из Петербурга -- это ведь были дни летнего перерыва в
работе Государственной думы. Поэтому устроить собрание Совета в период после
австрийского ультиматума и до известного торжественного заседания
Государственной думы не представилось возможным. (Не исключена, впрочем,
возможность, что частные совещания некоторых членов Совета и были, но о них
у меня не имеется сведений). Только после заседания Думы, к которому
съехались почти все члены Совета -- депутаты Думы, оказалось возможным
устроить официальное собрание Совета. Но к этому времени члены Совета как
члены соответствующих думских фракций уже заняли ту или иную более или менее
определенную позицию по отношению к войне, причем всеми ясно ощущалась
невозможность сгладить остроту разногласий между, например,
социал-демократами и кадетами. Как всегда в подобных случаях, Совет
предпочел обойти основной вопрос о войне, ее причинах и об общем отношении к
ней; на обсуждение вопрос о войне встал только в форме вопроса о том, что
делать при уже создавшихся условиях.
Эта попытка обойти разногласия, конечно, не могла быть удачной. Один из
членов Совета -- очень видный кадет -- выступил с горячей речью, доказывая,
что единственное и нужное сейчас дело -- это идти на фронт, чтобы сражаться
в рядах армии16. Его антагонистом явился член Совета --
социал-демократ, меньшевик, который доказывал, что задачи
политических деятелей должны лежать в совершенно иной области, что
война неизбежно с небывалой доселе остротой в порядок политической жизни
страны поставит основные вопросы общеполитической проблемы, к разрешению
которых члены Совета должны готовиться сами и работать над подготовкой
других, что поэтому нужно все силы обратить на политическую работу в стране,
придав ей большую определенность и заостренность.
Как всегда бывало в Совете, между этими крайними точками зрения
наметился ряд переходных оттенков, причем большинство центр тяжести вопроса
переносило на работу по смягчению вредных последствий войны, говоря о
необходимости участия в работе по обслуживанию фронта, помощи семьям
мобилизованных, и т. д. Во всяком случае, член Совета, социал-демократ, в
этот момент оказался в Совете более одинок, чем когда-либо раньше.
Настроения членов Совета в годы войны эволюционировали в направлении
общей эволюции тогдашних настроений в стране.
Многие из лож и даже Совета пошли на работу по обслуживанию фронта
уполномоченными и представителями различных комитетов помощи. Сношения с
фронтом были, благодаря этому, у Совета довольно хорошие; приезжающие с
фронта члены Совета или лож делали Совету подробные доклады о положении дел,
о настроениях на фронтах и т. д. Очень скоро в этих докладах появились
тревожные ноты -- разговоры о дефектах в организации снабжения, о
бездарности командования в кругах, связанных с масонской организацией,
завоевали себе право гражданства, быть может, раньше, чем в каких бы то ни
было других. Очень скоро приезжающие стали сообщать о настроениях среди
солдат, об ожиданиях, которые назревают в разбуженной войной серой массе.
Чем дальше, тем яснее становилось, что основные политические проблемы в
порядок дня русской дейтвитель-ности уже поставлены, что не сегодня-завтра
их неизбежно придется разрешать -- и притом разрешать в направлении самых
широких реформ, самых широких уступок общественным низам. Подобная оценка
положения становилась почти общепризнанной, завоевывая теперь в ряды своих
сторонни-
ков такие круги, в самой подлинной "благонадежности" которых еще
недавно не могло быть никаких сомнений. Боязнь "стихии русского народа" у
них, правда, не стала меньшей -- быть может, она даже усилилась с того
момента, когда в руки этой "стихии", облаченной в серую шинель, дали
трехлинейную винтовку. Но так как слишком очевидно было, что
"неперепряженные кони" несут к неминуемой пропасти, то сама боязнь "стихии"
заставляла все чаще и чаще думать о "перепряжении коней на скаку", о
необходимости торопиться с этой операцией -- пока еще не поздно, пока
"стихия" не взяла этого дела в свои руки.
В подобной атмосфере, на почве подобных настроений идеология
политического переворота, проводимого сверху, стала приобретать многих и
пламенных адептов в самых разнообразных кругах, создавая благоприятнейшую
почву для всевозможных заговоров, планов заговоров и еще больше разговоров о
таких планах. Такими планами были полны последние два перед революцией года
войны -- история их еще совершенно не изучена, хотя в целом ряде отношений
она представляет огромнейший интерес, так как планы эти и разговоры о них
сыграли огромную роль главным образом в деле подготовки командного состава
армии и офицерства вообще к событиям марта 1917 г., обеспечив в одних
случаях нейтральное, в других -- сочувственное к ним отношение. К сожалению,
изучение этой истории и в настоящее время еще не представляется возможным,
так как участники и инициаторы подобных планов предпочитают до сих пор
хранить полную о них тайну. Даже о наиболее крупных из них -- например,
плане ареста царя в ставке с целью заточения в монастырь царицы (осень 1916
г.), о планах ареста царского поезда, о плане нападения на царский
автомобиль и т. д. -- в литературе неизвестно ничего, кроме разве случайных
и не всегда ясных намеков17. Только об одном из всей серии этих
заговоров мы знаем несколько более подробно -- об убийстве Распутина; но
новейшая литература вопроса показывает, что и в его истории остается все еще
очень и очень много неясных моментов и притом как раз в интереснейшей для
историка области -- в вопросе организации и подготовки этого
убийства18.
Подобная бедность материалов делает крайне трудным изучение в наше
время истории этих заговоров, хотя, быть
может, попытка сводки материалов о них была бы и теперь уже нелишней.
Надо надеяться, что с течением времени участники этих заговоров снимут
наложенный ими на себя обет молчания и расскажут нам о них поподробнее. Но
поскольку дело идет об идеологии этого заговорщического движения, то уже
теперь можно с полной достоверностью утверждать, что центром, где она
формулировалась, где она впервые получила свою более или менее осознанную
формулировку, были масонские организации. Я уже отмечал выше, что почва для
нее была готова там и раньше, война только дала возможность четче поставить
вопрос, точнее формулировать конкретные выводы.
Из этих моих слов отнюдь не следует делать вывода, что масонские
организации, как целое, играли активную роль в практических шагах по
созданию и проведению заговорщических планов. Наоборот, относительно
Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что
там, например, вопросы о таких конкретных мероприятиях даже не ставились
(относительно отдельных лож делать такие утверждения я не берусь, так как о
многих из них у меня совершенно нет сведений).
Такого рода вовлечение Совета в организационные мероприятия вообще не
было возможным -- он был слишком многочислен, его состав был слишком
разнороден в политическом отношении. Но ряд руководящих его членов,
вынашивающих планы таких заговоров, имел близкие сношения с организаторами и
несомненно являлся их вдохновителем. Более подробно эта их роль может быть
освещена только после освещения заговорщических попыток, с одной стороны, и
жизни отдельных масонских лож, с другой.
VII
До сих пор я не касался организационной работы Совета -- для истории
масонства и его политической роли гораздо более важно было проследить
эволюцию его политических настроений. К тому же эта область работы Совета и
не является особенно разносторонней.
Главной задачей Совета в этом отношении была работа по расширению сети
лож. С этой целью ряд членов Совета
предпринимал агитационно-организационные поездки по провинции, причем
маршрут этих поездок обсуждался в Совете. Относительно широко эта
деятельность развернулась в годы войны, в результате чего в марте 1917 года
ложи были учреждены, помимо столиц, также в целом ряде крупных и средних
городов Поволжья, Урала, Северо- и Юго-Западного края, на Юге, в Закавказье
и т. д. Общее число лож мне неизвестно, но, по-видимому, оно приближалось к
20.
Принципы, которыми руководствовались организаторы лож при вербовке в
них новых членов, поскольку их удается установить, сводились к стремлению
собрать в них всех наиболее активных и влиятельных в данной местности
общественных деятелей радикального и либерального лагеря. Активных
участников местного рабочего движения в них обычно даже и не пытались
привлекать, зато так называемых легальных социал-демократов (большевиков и
меньшевиков) и социалистов-революционеров в члены ложи привлекали с особою
охотою. Иметь в ложах представителей этих групп считалось, по-видимому,
обязательным, так как сформированные из одних либералов ложи совершенно не
удовлетворяли задачам согласования деятельности групп левого лагеря. В годы
войны -- ближе к революции -- в принципах, на которых подбирался состав лож,
стали заметную роль играть соображения о возможной роли того или иного лица
после ожидаемого политического переворота. Всех лиц, которые выказывали себя
способными на руководящую роль при подобных событиях, поскольку они
удовлетворяли прочим требованиям, организаторы лож сознательно и особенно
настойчиво стремились вовлечь в их состав. В этот период ложи на местах
определенно становятся ячейками будущей местной власти -- вернее,
резервуарами, из которых будущая, созданная после переворота центральная
власть сможет черпать надежных, со своей точки зрения, кандидатов для
замещения постов власти местной. Особенно рельефно этот момент выступает в
организационной работе двух виднейших представителей Верховного Совета,
которые потом, в 1917 г., играли видную роль во Временном Правительстве и
действительно, со своей точки зрения, не без успеха использовали созданные
заранее "резервуары". В этом отношении очень показателен пример в городе N,
где из семи членов ложи
летом 1917 года четверо занимало административные посты -- губернского
секретаря и его помощника, секретаря губернского комиссара и комиссара
уездного, -- а пятый был товарищем председателя городского Совета.
Учреждение местной ложи проводилось всегда в присутствии члена
Верховного Совета и его представителя; в дальнейшем ложа работала
самостоятельно, поддерживая, по возможности, постоянное общение с Советом. К
официальной переписке прибегать было воспрещено -- переписка получастного
характера обычно велась между учредителем и членами ложи. Кроме того, члены
местных лож пользовались всеми возможными случаями для личных поездок в
Петербург, а члены Верховного Совета по мере возможности совершали объезды
лож. Приезжавшие в Петербург представители местных лож иногда допускались на
заседания Совета -- наиболее крупные провинциальные ложи, кажется, даже
имели право делегировать представителей в Совет.
Кроме работы по расширению организационной сети, Совет делал иногда
попытки проведения агитационных кампаний. Главной из них была кампания по
поводу роли Распутина при дворе. Начата она была еще в 1913-14 гг.,
несколько позднее Советом была сделана попытка издания какой-то направленной
против Распутина брошюры19, а когда эта попытка не удалась
(брошюра была задержана цензурой), то Советом были приняты шаги к
распространению этой брошюры в размноженном на пишущей машинке виде. Таким
же путем размножались и другие материалы о Распутине -- например, тоже
сожженная цензурой брошюра миссионера Новоселова, сотрудника "Московских
ведомостей", разоблачавшего "хлыстовство" Распутина.
В целях популяризации принципов, лежавших в основе масонской
организации, масонами же, но, по-видимому, не Верховным Советом, была издана
в 1915 г. книга некоего Сидоренко (кажется, псевдоним), об итальянских
карбонариях. Книга эта была подвергнута жестокой и справедливой, с точки
зрения исторической, критике на страницах "Голоса минувшего", но задачей ее
составителей и издателей была отнюдь не история движения итальянских
карбонариев 1820-30 гг., а популяризация идей карбонариев русских периода
1915 г., а для этой цели они считали возможным модернизи-
ровать на свой лад предания об организационной структуре итальянских
заговорщиков.
Необходимо отметить также, что в эти же годы приток русских в масонство
шел и за границей, в эмиграции. Центром по-прежнему был Париж, но в ряды
масонства теперь здесь пошли главным образом эмигранты,
социалисты-революционеры и близкие к ним. Фактов участия за границей в
масонских ложах социал-демократов (большевиков или меньшевиков) мне
установить не удалось -- ни одно из конкретных указаний, которые до меня
дошли, при проверке подтверждения не получило. Но конечно, такая возможность
сама по себе не исключена.
Работа русских масонов во французских ложах в эти годы по существу не
отличалась от работы там же русских масонов в 1901-05 гг. -- ее
положительной стороной была по-прежнему популяризация идей русской
революции, программ русских революционных партий. Работа эта велась довольно
энергично (например, читались доклады для масонов-французов о социализации
земли и т. д.) и, по-видимому, не без успеха. Правда, роль французского
масонства в это время шла на убыль, и результаты этой работы русских масонов
не были так значительны, как в 1901-05 гг. Впрочем, и тогда успех русских
масонов определялся не столько их собственными пропагандистскими талантами,
сколько пропагандистским зарядом развертывавшихся в России событий.
VIII
В месяцы, предшествовавшие марту 1917 года, руководители организации
развертывали энергичную деятельность, торопясь с осуществлением планов
переворота сверху. В их теперешних рассказах часто прорываются ноты
раздражения на лидеров прогрессивного блока, к которым военные -- участники
заговоров -- обращались с запросами об их отношении к подготовительным
актам. Лидеры прогрессивного блока упорно сдерживали все эти попытки,
подчеркивая, что не все еще возможности влияния на Николая исчерпаны. На
этой почве прошло размежевание между руководителями масонства и лидерами
прогрессивного блока, часто в пределах одной и той же партии, размежевание,
которое выявилось
несколько позднее, во время борьбы в период 1917 года, и привело к ряду
резких конфликтов, например, в кадетской партии.
Когда разразились события марта 1917 года, отношение к ним