Норман Джон. Рабыня Гора

   Я возмущенно вскрикнула. Обернулась.
   — Я не ручная! И никогда не буду ручной!
   — Скажи это хозяевам, — посоветовала Саша. Я содрогнулась.
   — Ты ручная, — заявила Саша.
   — Да, — горестно признала я. — Я ручная.
   Я ручная, ручная давным-давно — с тех самых пор, как меня коснулся первый горианский мужчина, с того дня, как оказалась посреди поля в ошейнике, на цепи. Вспомнились Клитус Вителлиус, Турнус, предводитель, что так сурово обошелся со мною здесь, в крепости. Я коснулась болтающегося на шее крепко замкнутого турианского ошейника.
   — Ручная, — повторила Саша.
   — Да, — согласилась бывшая Джуди Торнтон, а теперь Дина, рабыня. — Да, я ручная.
   И должна повиноваться мужчинам.
   — Вот вход, — сказала Саша, — здесь живут рабыни.
   Я отшатнулась. Мощная железная дверца, квадратная, крошечная — восемнадцать на восемнадцать дюймов.
   — Входи! — С плеткой в руках она стояла за моей спиной.
   Я повернула ручку и, распластавшись на животе, вползла внутрь. Саша — за мной.
   По ту сторону двери я встала и изумленно огляделась. Просторно, высокий потолок подпирают изящные белые колонны; роскошные драпировки. Пол выложен пурпурными плитами, посредине — благоухающий бассейн. Сверкающие стены украшены мозаикой, изображающей прислуживающих хозяевам рабынь. Я неуверенно прикоснулась к ошейнику. Высоко под потолком — узкие зарешеченные окна, сквозь них льется свет. Тут и там вокруг бассейна праздно разлеглись девушки. Разглядывают меня, оценивают, наверняка мысленно сравнивают с собой.
   — Красивая комната, — сказала я.
   — На колени! — приказала Саша.
   Я встала на колени.
   — Ты Дина, — объявила она. — Теперь ты рабыня Заставы Турмусовых Камней. Это торговая застава под щитом и знаменем Турий.
   «Под знаменем Турий» — означает, что в отличие от прочих застав, принадлежащих другим городам, или «вольных застав» эта застава принадлежит Туриц. Вольные заставы содержит каста Торговцев, живут они по своим законам и власти городов не подчиняются. Подобным же образом каста Торговцев, интернациональная по своей сути, ежегодно организует у Гор Сардара четыре большие ярмарки. Содержит каста и несколько вольных портов на островах и побережьях моря Тасса, например Телеус и Бази. Земля вольной заставы арендуется на коммерческой основе, независимо от гражданства арендатора. На заставах же, принадлежащих определенным городам, предпочтение, если не исключительное право пользования землей, отдается торговцам — гражданам города, знамя которого водружено над заставой, города, который учредил ее и управляет ею. «Под щитом Турий» — значит, заставу охраняют турианские воины, здесь размещен турианский гарнизон. Случается, над заставой реет знамя основавшего ее города, а охраняет ее гарнизон того города, на земле которого она стоит. Так что нередки заставы под знаменем одного города и под щитом другого. Над Турмусовыми Камнями, однако, и знамя и щит Турий.
   — Здесь сотня солдат и пять высших воинов, — рассказывала Саша. — Есть и обслуга — двадцать мужчин: врач, носильщики, писари и так далее.
   Девушки как бы невзначай стягивались вокруг нас с Сашей. Большинство из них — нагие. Все в турианских ошейниках.
   — Еще одна прелестница, — проговорил кто-то.
   Я приосанилась. Приятно, что меня считают прелестницей. Саша продолжала:
   — В Турмусовых Камнях двадцать восемь девушек. Мы из девятнадцати городов. Шестеро из нас родились рабынями.
   — Хорошенькая, — подала голос еще одна девушка. Я улыбнулась.
   — Объясните ей, что она ниже всех, — приказала Саша.
   Меня схватили за волосы и опрокинули на пол. Я закричала. На меня посыпались пинки и удары. Я вопила, извиваясь на полу.
   — Достаточно, — остановила их Саша.
   Били меня всего несколько секунд — не больше пяти-шести. Попугали, и только. Держа за волосы, меня все еще прижимали к полу. Я в испуге смотрела на них снизу вверх. На ноге выступила кровь.
   — Отпустите ее, — велела Саша. — На колени, Дина. Волосы отпустили, я встала на колени.
   — Ты — ниже всех, — поучала Саша.
   — Да, госпожа.
   Насмерть перепуганная, я не смела взглянуть им в глаза. Чувствовала: они наготове, ждут не дождутся, малейшая провокация — и снова бросятся на меня.
   Где-то снаружи, в нескольких ярдах, застучали по решетке. Послышался властный мужской голос, здесь, в рабской обители, звучавший с особенным значением. Мы прислушались. Подняла голову и Саша.
   — Сульду, — прокричал голос, — вызывают на ложе к Хаку Харану!
   — Быстро, Сульда, — шепнула Саша, — Хак Харан ждать не любит.
   — Да, госпожа. — Немыслимой красоты брюнетка, зардевшись от радости, бросилась прочь.
   — Девушки слушают и повинуются, — откликнулась Саша.
   — Вот и славно, — пророкотал голос.
   — Меня, — сказала одна из девушек, — никогда ни к кому, кроме Фульмиуса, не вызывают.
   Ее подруги расхохотались.
   — Отойдите, — приказала Саша.
   Взглянув на меня напоследок, девушки разбрелись по комнате.
   — Я им не понравилась, — пожаловалась я.
   — Ты очень красивая, — объяснила Саша, — естественно, они на тебя ополчились.
   — Я думала, они ручные.
   — Ручные — для мужчин, для хозяев. Но не друг для друга.
   — Я не хочу, чтобы меня обижали.
   — Тогда запомни, ты — ниже всех. Угождай им. Будь внимательна к сестрам-рабыням.
   — Да, госпожа.
   — Вставай. Пошли.
   — Да, госпожа.
   Рабыням часто позволяют устанавливать свои внутренние порядки, хозяевам нет до этого дела. В своей конуре рабыни могут жить по законам джунглей. Обычно верховодит самая сильная, самая крупная из девушек и ее приспешницы. Их власть держится на физической силе. Утвердив свое главенство, во взаимоотношения низших рабынь они не вмешиваются — пусть сами устанавливают между собой субординацию. Иногда между девушками вспыхивают отвратительные стычки. Они визжат, катаются по полу, отчаянно царапаются, лупят, пинают друг друга, дерут за волосы. А остальные — вот стыд! — забавляются, подбадривают. Бывает, самая сильная даже приказывает двум подругам драться, пока одна из них не признает себя побежденной. «Я побита, — униженно хнычет бедняжка, напуганная, исцарапанная. — Приказывай, госпожа». А потом прислуживает победительнице. Если отказывается, спор снова решается на кулаках. В этом замкнутом мирке субординация соблюдается строго. И я здесь ниже всех.
   — Вот твоя каморка, — распорядилась Саша. — Здесь тебя будут запирать на ночь, когда не нужно обслуживать мужчин.
   — Да, госпожа.
   Крошечная, с запирающейся на засов дверью ниша рядом с большой комнатой. Влезть и вылезти можно только на четвереньках, так что выбежать из нее невозможно. Если выползешь в неурочное время, очень удобно сечь. Но самое главное, наверно, то, что, «входя» и «выходя» из своего убежища, девушка должна встать на колени и опустить голову, и это не дает ей забыть о своем рабстве. Глубина ниши около восьми футов, ширина и высота — четыре. В полный рост не встанешь. Никакой мебели, лишь тоненький красный матрац и скомканное грубое одеяло.
   — Полагаю, жилище тебя устраивает.
   — Да, госпожа. — Я улыбнулась. Действительно, такой роскошной клетки я не видывала. Сухо, и матрац есть. Чего же еще желать девушке? Ну, разве что цепи на шее и мехов в ногах ложа хозяина.
   — Пойдем, — поманила меня Саша.
   — Да, госпожа.
   Обойдя бассейн, мы направились в другую комнату. Идя мимо бассейна, она показала мне железную дверцу.
   — Это задняя дверь. Через нее мы вошли сюда.
   — С этой стороны нет ручки, — заметила я.
   — Да, — кивнула Саша, — открывается только снаружи.
   Я вспомнила: там, дальше по коридору, другая дверь, около нее стоит стражник.
   — А зачем же тогда, — спросила я, — в коридоре стражник? Саша взглянула на меня.
   — Разве ты не видела в коридоре боковые двери?
   — Видела.
   — Вот их он и охраняет.
   — А не нас?
   — Здесь, в крепости, мы — самый бросовый товар, — рассмеялась она.
   — О! — удивилась я.
   Не отставая от нее, я оглянулась на дверцу. Крепкая. Изнутри не открыть. Там, за ней, в коридоре — кладовые с товаром, по-настоящему ценным товаром, который стоит того, чтобы поставить у дверей охрану. Тогда, в коридоре, мы проходили мимо кладовых. Двери заперты, но стражи там не было. Значит, там товары менее ценные. Слова Саши разозлили меня. Самый бросовый товар! Но потом я вспомнила: цена мне — всего лишь шесть медных тарсков.
   Пройдя через какую-то каморку, Саша вышла в короткий коридор, ведущий в большую комнату. Коридор закрывали мощные решетчатые ворота, сквозь которые виднелись другие. Вот по этой решетке внутренних ворот и стучал стражник, вызывая рабыню Сульду к ложу Хака Харана. Но сейчас его не видно. Вообще никого. Однако ворота — и внешние, и внутренние — крепко заперты. На каждых — по паре тяжелых квадратных замков. Для каждых ворот нужны два ключа. Между воротами — около двадцати футов. А за ними украшенный вазами, устеленный коврами коридор. Я задумчиво рассматривала два висящих на внутренних воротах тяжелых замка.
   — Отмычкой не взять, — перехватила мой взгляд Саша. — Там специальная втулка. Ни проволокой, ни булавкой не проткнуть. И заглушка — металлический конус. Перед тем как воткнуть ключ, ее надо отвинтить. Ни проволокой, ни булавкой ее и с места не сдвинешь.
   — А есть здесь хоть что-нибудь вроде прочной проволоки или длинной булавки, что-то подходящее по длине, хоть попробовать?
   — Нет, — отрезала Саша.
   Я угрюмо стояла, вцепившись в решетку.
   — Ты рабыня. Пленница, — напомнила Саша. — Пойдем.
   Бросив последний взгляд на замки и решетки, я повернулась и пошла за ней. Она привела меня в каморку, мимо которой мы недавно проходили. Здесь девушки приводили себя в порядок. Здесь висели зеркала. Я увидела прелестную темноволосую рабыню, нагую, в турианском ошейнике, а за ней — другую темноволосую красавицу в платьице из желтого шелка, с плеткой в руке.
   Саша указала мне на одну из пяти небольших, утопленных в пол ванн, показала, как пользоваться ароматическими маслами и полотенцами.
   — А то ведь ты невежественная. Даже ванну принимать не умеешь.
   Я покраснела.
   Потом я отмыла волосы от дорожной пыли и пота, высушила, расчесала.
   — Я хочу есть, — сказала я.
   — Сядь на пол, — велела мне Саша.
   Я, голая, уселась на пол.
   Она бросила мне связку колец с колокольчиками.
   — Надень.
   — Они же застегнуты.
   — Надень.
   Вытянув левую ногу, я осторожно, одно за другим, надела на нее четыре кольца. Между кольцами — тоненькая вертикальная планка. Каждое кольцо размыкается и застегивается: на одном конце — крошечный штырек, на другом — паз. Болт входит в паз и защелкивается. Кольца плотно охватывают ногу. На каждом кольце — пять колокольчиков.
   Надела. Застегнула.
   Сижу и боюсь ногой пошевелить: зазвенят колокольчики, привлекут мужчин.
   — Умеешь танцевать голой? — спросила Саша.
   — Я не знаю танцев рабынь, — прошептала я, — я не умею танцевать.
   — А шелками оборачиваться умеешь?
   — Нет, госпожа. — Я потупилась.
   — А пользоваться косметикой и духами рабынь?
   — Нет, госпожа.
   — А носить украшения?
   — Нет, госпожа.
   — А как доставить мужчине высшее наслаждение, знаешь?
   — Я мало знаю, госпожа, — призналась я.
   Лишь бы ногой не шевельнуть!
   — Да тебя вообще чему-нибудь учили?
   — Я мало знаю, госпожа. Одна рабыня, по имени Этта, научила меня кое-чему, чтобы я не была совсем уж никчемной, чтобы не били слишком часто.
   — Кто твой прежний хозяин?
   — Туп Поварешечник, бродячий торговец.
   — А до этого?
   — Турнус из Табучьего Брода, землепашец.
   — А до этого?
   — Клитус Вителлиус из Ара, воин.
   — Хорошо.
   — Но у него я была совсем недолго, — добавила я.
   — А до этого?
   — Двое воинов. Не знаю, кто они. Просто я принадлежала им.
   Саша не удивилась. Девушка часто не знает, кто ее хозяин. Днем ее могут схватить, вечером превратить в рабыню, а утром — продать.
   — А до этого? — спросила Саша.
   — Я была свободной.
   Взглянув на меня, Саша рассмеялась.
   — Ты? — переспросила она.
   — Да, госпожа.
   Она хохотала. Кровь бросилась мне в лицо. Да, наверно, без ошейника меня теперь представить трудно.
   — Искусство быть рабыней тебе неведомо, — заключила Саша, — или почти неведомо. Ничего ты не знаешь: ни как двигаться, ни как смотреть, ни осанку держать не умеешь, ни телом своим владеть, ни лицом, не говоря уж о тонкостях и уловках, от которых зависит, позволят ли тебе мужчины жить.
   Я не сводила с нее испуганных глаз.
   — Но ты хорошенькая. А к хорошеньким девушкам мужчины снисходительны. Так что надежда есть.
   — Спасибо, госпожа, — прошептала я.
   — Почему ты не двигаешься?
   — Колокольчики… — чуть слышно пролепетала я.
   — Ну и что?
   — Стыдно. Чувствую себя рабыней до мозга костей.
   — Ну и прекрасно, — ответила Саша. — Встать, рабыня! — выпалила она.
   Под звон колокольчиков я поднялась на ноги. Увешанная колокольчиками рабыня.
   — Пройдись по комнате!
   — Пожалуйста, не надо, госпожа! — взмолилась я. Она подняла плетку. Я повиновалась. И снова встала перед ней. И тут вдруг она коснулась меня. В смятении я отвела глаза, закусила губу.
   — Великолепно, — похвалила она. — Стоило звякнуть рабским колокольчикам — и ты готова для мужчины.
   — Пожалуйста, госпожа, — умоляла я.
   — Горячая шлюшка! К зеркалу! На колени! Я встала на колени перед зеркалом.
   — Существует сто одиннадцать основных оттенков губной помады для рабынь, — начала она. — Все зависит от настроения хозяина.
   — Да, госпожа, — кивнула я.
 
   Немного позже в комнатенку собрались и другие девушки. Как и мне, им предстояло прислуживать за вечерней трапезой. Так уж принято в крепостях на Горе — если крепость не под осадой, для мужчин вечер — время удовольствий.
   — Через пять энов, — прокричал снаружи мужской голос, — чтоб были в зале на пиру!
   Девушки заахали, занервничали, завершая последние приготовления, спешно поправляя украшения и шелка. Кое-кто торопливо подкрашивался. Двое сцепились из-за кружочка теней для век, но опустившийся между ними кнут Саши быстро их успокоил. Вернувшаяся от Хака Харана Сульда, сияя, подкрашивала губы. Девушки приглаживали шелковые наряды.
   Я взглянула в зеркало. Хороша! Платье из алого шелка. Накрашена, надушена. Мягкая, слабая, податливая. Увешана браслетами, ошейник оплетен золотым ожерельем.
   — Красивая, — шепнула я. Ну и помогла же мне Саша!
   — Для девчонки бродячего торговца неплохо, — улыбнулась Саша.
   — Я боюсь, — призналась я.
   — Не бойся.
   — Что я должна делать?
   — Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной. Я взглянула на девушку в зеркале. Вспомнились слова Турнуса: «Твое место у ног мужчины». На щиколотке — колокольчики. Красивая. В ошейнике и шелках, благоухающая духами рабыня. Очень красивая. Сомнений нет: ее место — у ног мужчины. Она — рабыня. Она — это я.
   — Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной, — сказала Саша.
   — Да, госпожа, — ответила я.
   По решетке внутренних ворот застучали. Девушки испугались, даже Саша.
   — Быстрей! — покрикивала она. — Быстрей!
   Мы бросились вон из комнаты и вскоре, пройдя двое ворот, ступили босыми ногами на богатые ковры и поспешили ублажать хозяев.

Глава 12. СЕРЕБРЯНЫЙ ЛИСТ

   — Хозяин? — вымолвила я.
   Стоя на коленях, я протягивала ему блюдо с мясом.
   Турианской вилкой он подцепил с блюда кусочек мяса и положил себе на тарелку. Стоящая на коленях девушка поднесла ему вина.
   Подойдя к следующему мужчине, я встала перед ним на колени, предлагая ему блюдо с мясом.
   Комнату наполняла чувственная турианская музыка. Между столами, позванивая колокольчиками, грациозно танцевала девушка в желтом шелке.
   Вот уже больше месяца я на заставе Турмусовых Камней.
   Часто меня задерживали подольше — служить мужчинам. Саша многому меня научила. Теперь я уже не та девушка, которую за шесть медных тарсков купил Борчофф, предводитель воинов заставы Турмусовых Камней. Он мог поздравить себя с удачной покупкой.
   — Сколько ты заплатил за нее? — спросил его как-то один из его помощников.
   — Шесть медных тарсков, — ответил он.
   — Ну и наметан же у тебя глаз на рабынь! — восхитился помощник.
   Борчофф ухмыльнулся.
   Я спешила дальше.
   «Горячая, как пага», — сказал, как-то обо мне один воин и швырнул меня своему приятелю. Я собой не владела. Бывало, я лежала без сна в запертом алькове, глотая слезы. Не хочу быть рабыней!
   «Ты прирожденная рабыня, — сказала мне однажды Саша. — Ты создана для ошейника». — «Да, госпожа», — проронила я в ответ. А временами, плача от стыда, ворочалась в своей крошечной нише. Странно: я часто думала об Элайзе Невинс. Там, на Земле, в нашем престижном колледже, я была ее^главной соперницей. Видела бы она меня теперь! Вот хохотала бы, каким бы презрением облила!
   — Мяса, Дина! — позвал мужчина.
   Я бросилась к нему, стала на колени, протянула блюдо. Не выпороли бы!
   Теперь на заставе двадцать девять девушек. Но состав их немного изменился; пятерых продали проезжим турианским купцам, которые вели с заставой торговые дела, в последующие недели купили по случаю еще шестерых. Запасы нужно обновлять: мужчины любят разнообразие.
   — Тебя не продадут, Дина, — сказала мне Саша. — Ты — просто подарок.
   — Да, госпожа.
   Здесь, на заставе, мы, рабыни, существуем, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Но поскольку, кроме нас, рабынь в Турмусовых Камнях нет, мы должны и прислуживать им, и исполнять кое-какую работу: мыть полы, шить, стирать и гладить одежду, прибирать. Помогаем мы и на кухне: обычно готовим овощи, моем посуду. Мужчинам, несущим службу на крепостной стене, нужно принести воды. В общем, грязной работы хватает, и ложится она, естественно, на нас, рабынь. Хотя в целом, по-моему, жаловаться не приходится. Поутру нам дают выспаться, работа в основном кончается рано, чтобы мы могли отдохнуть и подготовиться к вечеру. В обычный день немногим из нас выпадает больше двух-трех анов несложной работы. Иллюзий мы не питаем: основная наша обязанность — угождать мужчинам.
   Теперь я не ниже остальных рабынь. Не то чтобы я отвоевывала себе место под солнцем, ведь, по моему разумению, среди здешних рабынь мало таких, которым не под силу было бы одолеть меня в драке, просто так решила Саша. Плетка в ее руках. Каждая вновь появляющаяся среди нас девушка автоматически становится низшей — стало быть, статус остальных поднимается. Все мы повинуемся Саше. Плетку она пускает в ход без колебаний. Так что порядок соблюдается. И недовольства у меня это не вызывает. Дай Борчофф плетку не Саше, а кому-нибудь другому — и жить мне в рабской обители стало бы куда тяжелее. Закон джунглей! А Сашина плетка от него бережет. И среди рабынь не только меня одну устраивает такая защита от натиска грубой силы. Иногда хозяева в жестокости своей не назначают старшую рабыню. И тогда девушки сами, зубами и ногтями, устанавливают внутреннюю иерархию и порядок правления. А бывает, хозяева не назначают старшую рабыню намеренно, чтобы низшие рабыни, ища защиты и стараясь попасть в фавор, из кожи вон лезли, ублажая мужчин. «Если ты меня ударишь, хозяин будет недоволен» — в среде рабынь угроза нешуточная, особенно если это соответствует действительности. От возможного недовольства далекого хозяина во многом зависит «социальная структура» в среде рабынь. Бывает, чтобы отвоевать себе место позавиднее, девушка притворяется, что хозяин благоволит к ней. Но в таких вещах истину скрыть трудно. Кого чаще всего вызывают к его ложу?
   — Мяса, Дина!
   Я поспешила на зов, встала на колени, прислуживая мужчине. Одета я в алый шелк, ошейник перевит золотым ожерельем, на ноге — колокольчики.
   На глаза попалась Саша. Лежит в объятиях воина, целует его. Просто тает от наслаждения.
   Брать с собой плетку, выходя из жилища рабынь, ей позволяют редко — разве что когда на заставе появляется новая рабыня и ее нужно провести по коридорам к железной дверце, как когда-то вела она меня. Выходя из нашей обители, она, преклонив колени, протягивает плетку охраннику. Здесь ее властные полномочия заканчиваются. Поднеся плетку к губам, она целует ее, после чего рабыне приказывают отложить ее в сторону. Она получит ее обратно, возвращаясь в жилище рабынь. Вне его мы подчиняемся не Саше — мужчинам. Она снова получает власть над нами, только если ей позволено взять в руки плетку. Сейчас она без плетки. Лежит, разомлев в мужских объятиях, постанывая под лаской. Здесь, в зале наслаждений, как его называют на заставе, она просто рабыня.
   — Дина!
   Воин, мимо которого я проходила, ударил меня. Наверно, зов звучит не впервые, но я не слышала. Вот он и подхлестнул меня, чтобы не зевала. Торопясь на зов, я слегка задела шелковое одеяние танцующей среди столов девушки. Музыка кружила голову.
   Я преклонила колени перед мужчиной, который звал меня.
   — Ты что, оглохла? — спросил он.
   — Прости бедную девушку, хозяин, — взмолилась я, — я тебя не слышала.
   — Подай мне мяса!
   Я подняла к нему блюдо, он ткнул вилкой в ломоть приправленного жгучими турианскими специями мяса. Последний кусок на блюде. Он взглянул на меня.
   — Я сию секунду принесу еще мяса, хозяин, — заторопилась я.
   — Ты — то мясо, которого мне хочется, Дина, — остановил он меня.
   — Еще не время подавать вино, — прошептала я. Расхожая горианская идиома. Я робко напоминала ему, что время главных наслаждений еще не пришло. Меня и еще нескольких девушек пока не освободили — мы должны прислуживать за столом. Еще не все блюда поданы. Когда настанет время десерта и вина, мы, рабыни, примостимся у столов хозяев.
   — Введите узника, — приказал Борчофф, предводитель воинов заставы Турмусовых Камней.
   В тот день я поднялась на стену, неся мужчинам воду. Стояла на высоте восьмидесяти футов, глядя вдаль, в поля.
   — Ты что, Дина, — спросил подошедший сзади воин, — прыгать собираешься?
   — Нет, хозяин, — ответила я, — я не свободная женщина. Я рабыня.
   Чуть откинувшись назад, я прижалась к нему спиной, подняла голову, повернулась. Его ладони легли на мои руки.
   — Выполняй свои обязанности, рабыня, — приказал он.
   — Да, хозяин.
   Меня не раз вызывали к его ложу.
   Из висящего на моем плече бурдюка из кожи верра я налила ему воды.
   Жарко. Раскаленные камни обжигают босые ноги. На мне — короткая бурая рабочая туника, скроенная из единого лоскута. Кроме ошейника, больше никакой одежды. Такие туники — чаще всего серые или бурые — мы носим во время работы.
   Я взглянула на возвышающиеся над стеной столбы. Горячий послеполуденный ветерок чуть покачивает провисшую между ними тонкую проволоку. Обычная на Горе защита от тарное, чтобы в крепость нельзя было проникнуть с воздуха.
   Я снова взглянула вдаль.
   — Хозяин!
   — Да, — отозвался воин.
   — Вижу облако пыли. — Я указала на вьющуюся внизу дорогу.
   — Значит, взяли, — проговорил он.
   К крепости приближались два огромных величавых тарла-риона. В седлах — всадники с пиками. Еще восемь воинов с нашей заставы идут следом, неся копья. Между тарларионами, прикованный за шею цепями к стременам, шагал мужчина. Темноволосый. Руки скручены за спиной.
   — Кто это, хозяин? — спросила я.
   — Не знаю, — ответил он. — Но дошли слухи, что он выспрашивает о крепости, о ее обороне и все такое.
   — А что с ним сделают?
   — Раз уж привели — поставят клеймо и сделают рабом. Не завидую я ему.
   Я перевела взгляд на пленника. Шагает, гордо подняв голову. Я уже знала, что на Горе есть рабы-мужчины, но самой видеть их пока не доводилось. Рабынь-женщин гораздо больше. Пленников-мужчин чаще убивают.
   — Отнеси людям воды, рабыня, — велел мне воин.
   — Да, хозяин.
   Я взяла у него чашу и поспешила дальше по стене, напоить остальных. А спустившись по лестнице и вновь оказавшись во внутреннем дворе, увидела, как ведущий пленника отряд входит в распахнутые ворота. Ворота захлопнулись. Взглянуть на пленника подошел Борчофф, предводитель воинов крепости. Замешкалась, любопытствуя, и я. Стояла с пустым бурдюком на плече посреди пыльного двора и смотрела во все глаза.
   Загорелый, волосы черные как смоль. Сильный, высокий. Опутан цепями. Руки за спиной — с кандалами. Гордо стоит между тарларионами, ничуть не сгибаясь под тяжестью свисающих от ошейника к стременам цепей.
   Приятно видеть окованного цепями мужчину. Руки в кандалах, меня не тронет. Я подошла ближе. Охранники не остановили меня.
   — Как твое имя? — спросил Борчофф.
   — Не помню, — отвечал пленник. Охранник ударил его.
   — С какой целью, — продолжал допрос Борчофф, — выведывал, как охраняется наша застава?
   — Из головы вылетело.
   Снова на него посыпались жестокие удары, а он едва шевельнулся.
   Борчофф отвернулся к одному из верховых — своему помощнику, чтобы поподробнее выяснить, как взяли пленника.
   Я подошла еще ближе. Никто меня не остановил.
   Пленник взглянул на меня. Кровь бросилась мне в лицо. Коротенькая рабочая туника едва скрывала тело, на мне — ошейник. Горианские мужчины умеют глянуть на женщину, будто раздевая и бросая ее к своим ногам. Под его взглядом я почувствовала себя голой. Вцепилась в бурую ткань, безотчетно пытаясь прикрыться, но туника только плотнее обтянула тело и выше поднялась на бедрах. Кажется, будто и сквозь ткань все видит. Я поежилась.