Страница:
Он шагал вперед. Я со щитом, сумкой и бурдюком — за ним следом, позади, слева, футах в восьми-девяти. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Вот странно — бегу за ним по пятам, как собачонка. Что же такое случилось со мной? Проснулась в ошейнике, на цепи, в чужом мире. К скале, к которой меня приковали, пришли двое. У них оказался ключ от ошейника. Ясно — они пришли забрать меня оттуда. Но кто оставил меня там? И чего они от меня хотели? Спрашивали о чем-то, били. Все время повторяли слово «бина». «Вар бина!» — требовали они. А я, конечно, ничего не понимала. Потом, обозлившись, они решили перерезать мне горло. Спасло меня случайное появление вооруженного незнакомца, столь искусного в бою. Судя по реакции тех двоих, он явился совершенно неожиданно и некстати. По его поведению я поняла, что с этими двумя он незнаком, но с любым, одетым и вооруженным, как и он сам, сумеет совладать. Надо полагать, я была частью какого-то плана — в чем он состоял, не знаю, а случайное появление незнакомца этот план разрушило. Но что означает слово «бина»? Наверно, что-то такое, что, как предполагалось, должно было быть у меня или со мной, но чего на самом деле не оказалось. Так что, возможно, весь план разрушился еще до того, как у скалы появился незнакомец. Не знаю. Ничего не понятно. А может, план и не нарушался? Может, и сейчас я несу с собой какую-то тайну, тем двоим неведомую? Может, они не знали, кайс со мной обращаться? Может, полученные ими сведения были неполны или неверны? Скорее всего, мне предназначалось стать орудием в каком-то непонятном мне деле. Что я такое в этом мире? Зачем меня сюда занесло (если это вообще имело какую-то цель)? Ни объяснить, ни понять этого я не могла. Если меня захватили и доставили сюда просто как обнаженную женщину, то какой смысл бросать меня в чистом поле? И зачем допрашивать с таким пристрастием? А если причина была вполне очевидна, скажем, моя красота, то почему же мужчины собирались убить меня? Ведь ясно было — я на все готова, лишь бы ублажить их. Нет, будь причиной моя привлекательность, они вели бы себя совсем не так. Я содрогнулась, вспомнив приставленный к горлу клинок. А потом появился незнакомец и провозгласил: — Кейджера канджелн!
С меня сняли ошейник и цепь, связали, очертили на земле круг и бросили в его середину. А потом, стоя на коленях, я следила за схваткой.
И вот теперь, нагая, связанная, я тащусь за победителем, неся на себе его щит.
Такой сильный, надменный, ловкий, могучий! Какие широкие плечи! Как просто, как дерзко, одолев соперников, осматривал он мое тело!
А теперь я несу его щит. Иду позади него, слева. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Бегу за ним по пятам, как собачонка. Разве можно себе представить, чтобы на Земле женщина вот так униженно плелась за сильным, могучим мужчиной? А здесь в этом, видимо, вообще ничего странного не находят. Здешние мужчины так сильны, что поставить женщину на колени им ничего не стоит. Это действовало возбуждающе. Как ни странно, быть женщиной, оказывается, удивительно приятно. Никогда в жизни не встречала я таких мужчин — таких, как первые двое и этот, за которым я теперь иду, еще более могучий, так, походя, подчиняющий женщину своей воле. Нет, подобных мужчин мне знать не доводилось. И не подозревала, что такие бывают! Никогда не чувствовала я себя такой женственной, такой возбужденной, такой живой и настоящей, как рядом с ними! Впервые в жизни мне нравилось быть женщиной.
Ну что за дикие мысли! Я ведь знаю, меня учили: мужчины и женщины равны. Биология, законы природы, все, что оттачивалось на тысячах и тысячах поколений, все, что выработано эволюцией, временем, весь ход становления животного мира, совершенствования способов размножения — все это ничего не значит. На все это просто не надо обращать внимания. Забыть — и точка. На развитии общества это не отражается.
Над горизонтом сияли три луны.
Чему верить? Как быть? Но впереди меня в дивном сиянии лун по высокой траве шагал мужчина — и, неся его щит, я шла за ним по пятам, как животное, — его пленница, связанная, нагая, — и вопреки всему упивалась чувством свободы, раскрепощенности. Хотелось броситься к нему, припасть к его плечу.
Мы шли несколько часов.
Случалось, я падала. Он не останавливался. Пошатываясь под тяжестью ноши, я вставала на ноги и бросалась его догонять. Но настал миг, когда дальше идти я не смогла. Такие прогулки мне не по силам. Я всего лишь земная женщина. Я упала. Ноги ослабли, в груди защемило. Не в силах пошевелиться, я лежала в траве. Щитом придавило плечо. Вдруг я почувствовала на себе его взгляд. Он стоял рядом. Подняв на него глаза, я попыталась улыбнуться.
— Не могу больше, — прошептала я. Он же видит, как я измучена, совсем обессилела. Пальцем шевельнуть не могу. Он отстегнул ремень. Я с трудом1 поднялась на ноги. Он отвернулся. Я пошла за ним.
К утру мы перешли вброд не один ручей. В ледяной воде коченели ноги. По берегам ручьев рос кустарник, кое-где — деревья. Деревья, часто с плоскими вершинами, время от времени попадались теперь и среди поросшей травой равнины. До рассвета оставалось, пожалуй, около часа, когда он остановился под купой деревьев у ручейка. Снял с моей шеи сумку и бурдюк, со спины — щит. Я рухнула на траву среди деревьев. Чуть шевельнула запястьями и потеряла сознание. Раз или два, хорошенько тряхнув, он будил меня. Запихивал мне в рот мелко нарезанное сушеное мясо. Лежа на боку, я жевала и глотала его. Я и не представляла, что так проголодалась. Потом он приподнял меня, посадил и, поддерживая за спину, поднес ко рту бурдюк. Я жадно припала к воде. Напившись вволю, снова улеглась на бок. Легко, как пушинку, он поднял меня, отнес под дерево и привязал за правую лодыжку к стволу. Чуть живая от усталости, как была, со связанными за спиной руками, я провалилась в сон.
Разомлев от тепла, я сладко потянулась. На миг показалось, что я в своей постели.
И тут я проснулась. Я в чужом мире, вокруг лес. Тепло, сквозь ветви пробивается солнце — оно уже высоко. Руки развязаны. Я потерла запястья — кожаный шнур оставил глубокую борозду. Я огляделась. Правая лодыжка обрывком черной кожи привязана к чахлому деревцу с белесой корой. Я встала на четвереньки. На мне по-прежнему никакой одежды. Я села, привалилась к дереву спиной, подтянула колени к подбородку. В нескольких футах, скрестив ноги, сидел мужчина. Вытянув из ножен меч, он смазывал маслом его лезвие.
На меня он и не взглянул. Казалось, он полностью поглощен своим занятием. Хотя он наверняка слышал, как я проснулась, зашевелилась, но даже головы не поднял. Я разозлилась. Чтоб на меня вообще не обращали внимания, особенно мужчины, — такого со мной не случалось. Всегда они стремились угодить мне, спешили исполнить любое мое желание.
Тогда я не знала, что в этом мире мы должны угождать им, что нам положено исполнять все, что пожелают они. Я рассмотрела его повнимательнее.
Не лишен привлекательности. Интересно, удастся ли наладить с ним отношения? Конечно, он должен научиться уважать во мне женщину.
Вот лезвие смазано. Он обтер его обрывком ткани — теперь оно покрыто тончайшим равномерным слоем масла. Убрал тряпку и склянку с маслом в сумку. Вытер руки о траву и о тунику. Убрал в ножны меч.
И лишь потом посмотрел на меня.
Я улыбнулась. Хотелось с ним подружиться. Он указал на свою правую лодыжку, похлопал по ней и кивком головы подозвал меня к себе.
Я нагнулась, чтобы отвязать от ноги полоску черной кожи. Но он что-то резко проговорил, жестом показав, что сначала надо отвязать ее от дерева. Сомнений нет — считает меня дурочкой. Любая девушка знает, что от своего тела веревку отвязывают в последнюю очередь. Но я — землянка, откуда мне это знать? Моим тонким слабым пальцам нелегко было справиться с узлами. Я старалась изо всех сил, покрылась испариной, боялась провозиться слишком долго. Но он был терпелив. Понимал, как трудно мне развязать затянутые им узлы.
Справившись наконец с этой нелегкой задачей, я подошла и протянула ему полоску кожи. Он убрал ее в сумку и жестом указал мне, где встать, — справа перед ним. Я встала на колени и улыбнулась. Он что-то резко сказал. Я мгновенно приняла выученную вчера позу — присела на пятки, спина выпрямлена, руки на бедрах, голова поднята, колени широко разведены. Он удовлетворенно взглянул на меня.
Как же я могу с ним подружиться, преклоняя перед ним колени? Как заставлю уважать в себе личность, по мановению его руки принимая эту чарующую позу? Как, коленопреклоненная, очаровательная, хрупкая, такая податливая и беззащитная, вся в его власти, заставлю принять себя как равную? Подавшись вперед, я зубами взяла из его руки кусочек мяса. Дотронуться до него рукой он мне не позволил.
Какое унижение! В этом мире я даже есть сама не смею! Я проглотила мясо, и он опять дал мне напиться из бурдюка. Он должен понять, что я личность, что мы равноправны! Во что бы то ни стало я заставлю его это понять!
Нарушив позу, которую он приказал мне принять, я села на траву, подтянув колени, и улыбнулась.
— Сэр, — начала я, — я знаю, вы не понимаете моего языка, а я — вашего, но, может быть, по тону моего голоса вы поймете ) мои чувства. Вчера вы спасли мне жизнь. Избавили меня от страшной опасности. И я вам очень благодарна.
Я думала, голова оторвется от тела — такой страшный удар обрушился на меня. Он ударил открытой ладонью, слева, звук удара разнесся, наверно, ярдов на сто пятьдесят. Прокатившись по траве не меньше двадцати футов, я поползла. Меня вырвало. Помутилось в глазах. Тьма — бездонная, яростная, непроглядная — пульсировала, взрывалась ослепительным светом, пронзая мозг невыносимой болью. Я потрясла головой. Меня снова вырвало. Лишившись сил, я упала на бок.
И тут прозвучал знакомый приказ. Я узнала эти звуки. Я их уже слышала. Мгновение спустя я уже сидела в той самой позе, которую осмелилась нарушить — снова на коленях, только теперь дрожащая от страха, а передо мной, расставив ноги и сложив руки на груди, стоял могучий чужестранец.
Изо рта текла кровь, приходилось сглатывать. В глазах просветлело. Бешено колотилось сердце. Он ударил меня! Скованная страхом, стояла я на коленях. Тогда я еще не понимала, как легко отделалась, учитывая тяжесть моего проступка. Во-первых, я заговорила без разрешения, а во-вторых — без разрешения нарушила положенную позу. Короче говоря, вызвала недовольство свободного мужчины.
Знай я тогда законы этого мира — радовалась бы, что не высекли. Как выяснилось потом, тогда мне делали скидки, которых девушке, лучше знакомой со здешними обычаями, не сделали бы ни за что. Позже на такие послабления рассчитывать уже не приходилось. Я и не рассчитывала.
Я стояла на коленях. Он — передо мной, расставив ноги, сложив руки на груди, смотрит сверху вниз. Изо рта текла кровь, и вместе с ней покидали меня иллюзии. Больше я не тешила себя смехотворными идеями равенства. Все эти жалкие претензии рассыпались в прах перед однозначной неопровержимой биологической реальностью, воплощенной в непререкаемом превосходстве мужского начала, в могуществе, которым наделила природа ЕГО, рожденного властвовать надо мною. Как обольстительна, должно быть, для мужчины распростертая у его ног женщина! А может быть, у ног мужчины, пришла пугающая мысль, во всяком случае подобного этому, и есть место женщины? Не в этом ли и заключается непреложный закон природы? Отношения доминирования и подчиненности повсеместно распространены в животном мире, неукоснительно соблюдаются у приматов. Никогда еще так ясно, так глубоко не проникала эта мысль в мое сознание. Испуганно взглянула я на моего властелина. Мой мир отринул, извратил биологические законы. Этот мир их принимал. И вот я на коленях, всецело в его власти.
Слава Богу, отвернулся. Но я замерла, боясь шевельнуться, застыла в изысканной и беспомощной позе, такой уязвимой, такой открытой, в позе горианских рабынь, которая, как узнаю я позже, зовется здесь позой наслаждения.
Он смотрел на послеполуденное солнце.
День в разгаре. Он лег и уснул. Я не меняла позы. На то не было позволения. Может, он оставил меня так в наказание. Не знаю. Но нарушить позу я боялась. «Конечно, — твердила я себе, — и правильно, ведь в любой момент он может проснуться и увидит, что я ослушалась, а может, он и не спит вовсе, только глаза прикрыл и ждет, когда я шевельнусь». Но в глубине души я знала: я не меняю позы, потому что он не разрешил, не отменил приказания. Я смертельно боялась его. Боялась нарушить позу. Я была послушна.
Наверно, больше двух часов простояла я так, на коленях. Он проснулся. Посмотрел на меня, но никакого знака не подал. И я продолжала хранить позу женской покорности.
Вечерело. Подобрав с земли сумку и бурдюк, он приладил их к ремню. Повесил на плечо меч в ножнах. Надел шлем. Поднял щит и копье.
Я больше не понесу свою ношу? Сумку, бурдюк? И щит?
Щелкнув пальцами, он разрешил мне двигаться. Я благодарно зашевелилась. Потянулась. И вдруг заметила: он наблюдает, как я тянусь, точно кошка. Покраснев, я замерла. Он обронил короткое слово — я снова потянулась всем телом, бесстыдно, с наслаждением. А он все смотрел, как я расправляю усталое тело, разгоняя кровь, потираю затекшие ноги. Вряд ли призналась бы я себе, что, будь я одна, каждое движение — потягивалась ли я, растирала ли ноги — выглядело бы совсем по-другому. И все же я это знала. Ни за что не призналась бы, что демонстрирую свое тело, по-женски красуюсь перед ним. И все же я это знала. Он рассмеялся. Рассерженно залившись краской, я навзничь легла в траву. Можно придать телу любую позу — даже самую естественную, но, если оставаться в ней слишком долго, тело затекает. Кстати, девушке, сидящей в позе горианских рабынь (если только она не наказана и не должна сидеть не шелохнувшись), позволяются некоторые вольности, которыми она и пользуется, не меняя позы. Время от времени оживленно привстает с пяток, скользит руками по бедрам, поводит плечами, животом, поворачивает голову, глаза у нее живые, блестящие, девушка разговаривает, смеется, и каждый дюйм, каждая клеточка ее тела искрится жизнью, поет от счастья. Любая девушка знает: тело привлекательно в движении. Даже в этой, на первый взгляд застывшей позе наслаждения едва уловимыми движениями тело выводит нежную манящую мелодию. Как прелестно это сочетание кажущейся неподвижности и оживления, какую невероятную силу таит оно в себе! Да, силу. Я думаю, не один хозяин пленился чарами коленопреклоненной женщины. Что за мучительное наслаждение — своей властью заставить полностью раскрыться перед тобой — и все же не утратить твердости, не угодить в эту обольстительную западню; познать беспредельное наслаждение — и устоять перед девичьими уловками; заставить ее все отдать тебе — и оставить коленопреклоненной.
Я лежала на спине в траве. За такого хозяина девушки бьются не жалея сил. Сквозь ветви деревьев я взглянула в небо. Темнело. Мужчина, с которым — вернее, в полной власти которого — я была, куда-то ушел. Я не боялась, что он не вернется. Он ведь на меня не сердится. Я же видела, как он смотрел на меня, слышала его смех.
На Земле юноши меня не слишком занимали — ну, льстило немного их восхищение. И хоть приятелей у меня было немало, никаких вольностей я не допускала. Целоваться с ними как-то не тянуло. Стоило кому-нибудь попытаться — я отшатывалась и с твердым «нет» оскорбленно отталкивала наглеца прочь. Они краснели, извинялись, заикались. Злилась ли я? Они казались такими жалкими! Злилась ли? Прощала ли? Допускала ли мысль о том, чтобы встречаться с ними снова? Возможно. Но какой же я им казалась?
Я лежала в траве и улыбалась.
Так какая же я? Неведомая прежде чувственность пробуждалась во мне. Я смутно начинала осознавать, что значит полностью, без остатка отдать себя мужчине.
Перед мысленным взором встал незнакомец. Я тихонько рассмеялась. Он не мальчик. Мальчиками я повелевала. Но рядом с этим непонятным могущественным мужчиной, в чьей власти я теперь, я знала: повелеваю не я. Он — всевластный повелитель. Скажи он хоть слово — и я брошусь выполнять приказание. Что за бешенство, что за буря ревности всколыхнулась бы в душах моих прежних юных поклонников, доведись им одним глазком взглянуть, как безотказно, с какой лихорадочной поспешностью повинуется эта надменная красавица, которой до них и дела не было, щелчку пальцев настоящего мужчины! Как ненавидели бы, как боялись они его! Как завидовали бы этому походя утвержденному владычеству над красотой! Как безгранична его власть над ней! Им такое не под силу. Они даже угодить ей не умели. А ее страшит только одно — что она не сумеет угодить ему.
Я лежала в траве нагая. В чужом мире, отдавшем меня в руки мужчины, каких, казалось, и не существует на свете. Холодная, надменная, самоуверенная — я была слишком хороша для мужчин. И вот холодею от страха, что не сумею угодить одному-единственному — тому, в чьей власти я теперь. Неведомая доселе чувственность поднималась во мне. Я смутно начинала понимать, что значит отдать себя мужчине всю, без остатка. Только предоставится ли мне такая возможность — отдать себя? Может, я не стою такой чести? Похоже, в этом мире мужчины получают все, что пожелают. Надо полагать, привилегия отдать свою девственность по собственной воле тому, кто станет моим избранником, здесь на меня не распространяется. Я улыбнулась. Нет, в этом мире выбирать мне не позволят. Скорее наоборот — выбирать будут меня, и тот, кто лишит меня невинности, сделает это, не спрашивая моего согласия.
Мужчина возвращался. Поспешно перевернувшись, я приподнялась на локте. И вот он стоит неподалеку. Я взглянула на него.
Но он не приказал мне лечь на спину, не раскинул пинком мои ноги, а жестом велел встать. Я поднялась на ноги. Встала перед ним, выпрямив спину. Я знала — так нужно. На Земле никогда мне не приходилось стоять так прямо. В этом мире мне уже внушили, что от меня требуется. Кто я здесь? Но кем бы меня здесь ни считали, одно я усвоила твердо — стоять я должна красиво. Так я и делала. И этим тоже подчеркивала свою покорность.
Он не шелохнулся, стоял, опершись на копье, не обращая на меня внимания, не сомневаясь — я здесь, готова подчиниться малейшему жесту.
Потом, обойдя поляну, он ногами затер следы нашей стоянки, не оставил ни малейшего признака, что здесь, на крошечной лесной прогалине, ночевали люди. Костра он не разводил.
И снова встал неподалеку, опираясь на копье. И снова не обращал на меня внимания. Выпрямив спину, я стояла в стороне. Ни заговорить, ни как-либо еще привлечь его внимание я не смела. Вдруг опять будет бить, накажет? И я просто стояла в сторонке, как ненужная вещь.
Сгустились сумерки. Ну-ка, сообразим, что к чему. Сегодня в отличие от вчерашнего дня он не пустился в путь при дневном свете. Весь день провел в крошечной, шириной несколько футов, скрытой ветвями деревьев западине. Огня не разводил. А теперь, с наступлением темноты, собрал оружие, скрыл следы нашего небольшого лагеря. Все эти предосторожности навели меня на мысль, что здесь могут встретиться его недруги, что мы, рискуя жизнью, вторглись во вражеские земли. Я содрогнулась. С опаской вгляделась во тьму. Может, там враги? Может, обнажив клинки, они уже крадутся сквозь чащу? Может, мы в засаде и вот-вот на нас нападут? В зарослях послышался шорох. Он тут же повернул голову на звук. Чуть не вскрикнув от страха, я упала на колени. Пыталась схватиться за него, вцепилась руками в его ногу, но древком копья он отбросил меня прочь. Я упала спиной на землю. Нешуточный удар. Я поползла к нему. Съежилась, прячась у него за спиной, опустив в траву колено, испуганно выглядывая из-за его ног. Будь у меня хоть какое-то оружие, современное оружие, хоть крошечный пистолет — схватилась бы за него, вцепилась бы обеими руками, и стало бы не так страшно. Но у меня не было ничего, абсолютно ничего. Ничего у меня нет, нечем себя защитить. Хоть бы клочок ткани, хоть какой-нибудь обрывок, чтобы прикрыть наготу. Единственная моя защита — клинок и отвага мужчины, что стоял между мной и тем, что шуршало там, в темных зарослях, в паре ярдов от нас. Я в полной зависимости. Он нужен мне. Без него мне нет спасения. Как беззащитны женщины в этом мире! Может быть, здешние обитательницы носят при себе хоть какое-то оружие, с которым им под силу управиться, — легкий кинжал, стилет? Но ведь противник, вот такой, как мой властелин, может просто отобрать его? Тогда я еще не знала, что девушкам вроде меня не позволяют носить даже маленький дамский кинжал. Такие, как я, полностью зависят от мужчины, только на его защиту могут рассчитывать — если их захотят защищать. Я зажала руками рот. Вот оно! Вот, во тьме появилось из зарослей. Сначала по волнообразным движениям я приняла это за змею. Но нет, это не змея. Движется вроде бы у самой земли, но не по земле. Похоже на огромную ящерицу. Но вот сквозь ветви проглянула луна, и я рассмотрела: голова и шея покрыты не чешуей, а длинным густым волнистым мехом. В лунном свете расплавленной медью блеснули глаза. Зверь зарычал. У меня перехватило дыхание. У него было шесть ног. Длина — футов двадцать, вес, пожалуй, все тысяча сто фунтов. Чудовище приближалось, шипя и извиваясь. И тут, обращаясь к зверю, человек мягко что-то проговорил. Его копье было направлено на зверя. Зверь обошел нас кругом — поворачивался, держа копье наперевес, и человек — и исчез в зарослях. Я рухнула к ногам незнакомца. Меня била дрожь. На этот раз меня не отчитали, не наказали. Он вел себя так, словно ни капельки не боялся зверя. И дело было не только в его храбрости, не только в том, что ему доводилось охотиться на таких чудовищ, просто, как узнала я позже, он хорошо знаком с их повадками. Этот зверь охотился не на нас. Обычно они выслеживают жертву, скрываясь в зарослях, а потом, если не заподозрят ловушку, у которой оставляют приманку — это может быть и связанная девушка, — наносят неожиданный смертельный удар. Зверь, что повстречался нам, шел не на наш запах. Возможно, выслеживал табука, небольшое однорогое животное, напоминающее антилопу, — обычную свою жертву. Мы только ненадолго отвлекли его от следа. Чудовища эти — неутомимые целеустремленные охотники, их приручают и часто используют для выслеживания добычи. Учуяв жертву, такой зверь неотступно идет по следу. Очевидно, в данном случае естественный отбор, кроме прочего, выработал в них особое упорство. Полезное свойство, особенно на охоте. К счастью, наш запах оказался не первым, который учуял в ту ночь выбравшийся из логова зверь. Иначе встреча могла бы закончиться не так мирно. Этот зверь называется един.
Я и не знала, что такие животные существуют. Только теперь, затаившись у ног мужчины, припав головой к его щиколотке, увидела я воочию, как опасен мир, в котором я очутилась. Здесь я абсолютно беспомощна, беззащитна. Не будь у меня такого покровителя, меня просто разорвали бы в клочья дикие звери. Нужно, чтобы кто-то встал на мою защиту! Он должен меня защитить! Он мне нужен! Я нуждаюсь в его покровительстве — любой ценой. Глаза его говорили: он от своей цены не отступит. Я опустила голову. Как страшен мир таких мужчин, таких зверей! И имя этому миру — планета Гор.
Жестом он приказал мне подняться. Еще не оправившись от страха, я, выпрямившись, встала под его взглядом. Все следы нашей стоянки уничтожены. Похоже, собирается уходить. В глаза ему я не смотрела. Не смела. Когда он рядом, кроме страха и ощущения собственной беззащитности впервые в жизни меня охватывало какое-то неописуемое, глубокое, ошеломляющее чувство. Было в этом чувстве что-то плотское: он — воплощенное мужское начало, такой сильный, такой властный, и я — слабая, хрупкая, женственная, целиком и полностью в его власти. Это чувство смущало, поражало, тревожило. Мне хочется ему угодить! Возможно ли? Мыслимо ли это? Я, земная девушка, беспомощная пленница могучего красавца дикаря, мечтаю угодить ему, угодить — как женщина? Да, это правда. Правда, и все. Можете презирать меня. Не возражаю. И не стыжусь. Мне хотелось угодить этому властному животному. Мало того. Угодить ему хотелось не просто из страха, но — возможно, это покажется невероятным — из необъяснимой благодарности за то, что он всецело подчинил меня себе, ведь вопреки всем земным условностям по какой-то непонятной причине я упивалась своей неволей. Я любовалась его силой, гордилась ею, хоть ни на секунду не забывала, что я лишь безответное ничтожество, к которому сила эта в любой момент может быть применена. Это чувство будоражило душу, повергало в трепет. Я стояла перед ним, вытянувшись в струнку. Я, землянка, девственница, блестяще образованная и прекрасно воспитанная, умная, из хорошей семьи, сгорала от желания броситься обнаженной к ногам стоящего рядом мужчины, чтобы принадлежать ему.
С меня сняли ошейник и цепь, связали, очертили на земле круг и бросили в его середину. А потом, стоя на коленях, я следила за схваткой.
И вот теперь, нагая, связанная, я тащусь за победителем, неся на себе его щит.
Такой сильный, надменный, ловкий, могучий! Какие широкие плечи! Как просто, как дерзко, одолев соперников, осматривал он мое тело!
А теперь я несу его щит. Иду позади него, слева. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Бегу за ним по пятам, как собачонка. Разве можно себе представить, чтобы на Земле женщина вот так униженно плелась за сильным, могучим мужчиной? А здесь в этом, видимо, вообще ничего странного не находят. Здешние мужчины так сильны, что поставить женщину на колени им ничего не стоит. Это действовало возбуждающе. Как ни странно, быть женщиной, оказывается, удивительно приятно. Никогда в жизни не встречала я таких мужчин — таких, как первые двое и этот, за которым я теперь иду, еще более могучий, так, походя, подчиняющий женщину своей воле. Нет, подобных мужчин мне знать не доводилось. И не подозревала, что такие бывают! Никогда не чувствовала я себя такой женственной, такой возбужденной, такой живой и настоящей, как рядом с ними! Впервые в жизни мне нравилось быть женщиной.
Ну что за дикие мысли! Я ведь знаю, меня учили: мужчины и женщины равны. Биология, законы природы, все, что оттачивалось на тысячах и тысячах поколений, все, что выработано эволюцией, временем, весь ход становления животного мира, совершенствования способов размножения — все это ничего не значит. На все это просто не надо обращать внимания. Забыть — и точка. На развитии общества это не отражается.
Над горизонтом сияли три луны.
Чему верить? Как быть? Но впереди меня в дивном сиянии лун по высокой траве шагал мужчина — и, неся его щит, я шла за ним по пятам, как животное, — его пленница, связанная, нагая, — и вопреки всему упивалась чувством свободы, раскрепощенности. Хотелось броситься к нему, припасть к его плечу.
Мы шли несколько часов.
Случалось, я падала. Он не останавливался. Пошатываясь под тяжестью ноши, я вставала на ноги и бросалась его догонять. Но настал миг, когда дальше идти я не смогла. Такие прогулки мне не по силам. Я всего лишь земная женщина. Я упала. Ноги ослабли, в груди защемило. Не в силах пошевелиться, я лежала в траве. Щитом придавило плечо. Вдруг я почувствовала на себе его взгляд. Он стоял рядом. Подняв на него глаза, я попыталась улыбнуться.
— Не могу больше, — прошептала я. Он же видит, как я измучена, совсем обессилела. Пальцем шевельнуть не могу. Он отстегнул ремень. Я с трудом1 поднялась на ноги. Он отвернулся. Я пошла за ним.
К утру мы перешли вброд не один ручей. В ледяной воде коченели ноги. По берегам ручьев рос кустарник, кое-где — деревья. Деревья, часто с плоскими вершинами, время от времени попадались теперь и среди поросшей травой равнины. До рассвета оставалось, пожалуй, около часа, когда он остановился под купой деревьев у ручейка. Снял с моей шеи сумку и бурдюк, со спины — щит. Я рухнула на траву среди деревьев. Чуть шевельнула запястьями и потеряла сознание. Раз или два, хорошенько тряхнув, он будил меня. Запихивал мне в рот мелко нарезанное сушеное мясо. Лежа на боку, я жевала и глотала его. Я и не представляла, что так проголодалась. Потом он приподнял меня, посадил и, поддерживая за спину, поднес ко рту бурдюк. Я жадно припала к воде. Напившись вволю, снова улеглась на бок. Легко, как пушинку, он поднял меня, отнес под дерево и привязал за правую лодыжку к стволу. Чуть живая от усталости, как была, со связанными за спиной руками, я провалилась в сон.
Разомлев от тепла, я сладко потянулась. На миг показалось, что я в своей постели.
И тут я проснулась. Я в чужом мире, вокруг лес. Тепло, сквозь ветви пробивается солнце — оно уже высоко. Руки развязаны. Я потерла запястья — кожаный шнур оставил глубокую борозду. Я огляделась. Правая лодыжка обрывком черной кожи привязана к чахлому деревцу с белесой корой. Я встала на четвереньки. На мне по-прежнему никакой одежды. Я села, привалилась к дереву спиной, подтянула колени к подбородку. В нескольких футах, скрестив ноги, сидел мужчина. Вытянув из ножен меч, он смазывал маслом его лезвие.
На меня он и не взглянул. Казалось, он полностью поглощен своим занятием. Хотя он наверняка слышал, как я проснулась, зашевелилась, но даже головы не поднял. Я разозлилась. Чтоб на меня вообще не обращали внимания, особенно мужчины, — такого со мной не случалось. Всегда они стремились угодить мне, спешили исполнить любое мое желание.
Тогда я не знала, что в этом мире мы должны угождать им, что нам положено исполнять все, что пожелают они. Я рассмотрела его повнимательнее.
Не лишен привлекательности. Интересно, удастся ли наладить с ним отношения? Конечно, он должен научиться уважать во мне женщину.
Вот лезвие смазано. Он обтер его обрывком ткани — теперь оно покрыто тончайшим равномерным слоем масла. Убрал тряпку и склянку с маслом в сумку. Вытер руки о траву и о тунику. Убрал в ножны меч.
И лишь потом посмотрел на меня.
Я улыбнулась. Хотелось с ним подружиться. Он указал на свою правую лодыжку, похлопал по ней и кивком головы подозвал меня к себе.
Я нагнулась, чтобы отвязать от ноги полоску черной кожи. Но он что-то резко проговорил, жестом показав, что сначала надо отвязать ее от дерева. Сомнений нет — считает меня дурочкой. Любая девушка знает, что от своего тела веревку отвязывают в последнюю очередь. Но я — землянка, откуда мне это знать? Моим тонким слабым пальцам нелегко было справиться с узлами. Я старалась изо всех сил, покрылась испариной, боялась провозиться слишком долго. Но он был терпелив. Понимал, как трудно мне развязать затянутые им узлы.
Справившись наконец с этой нелегкой задачей, я подошла и протянула ему полоску кожи. Он убрал ее в сумку и жестом указал мне, где встать, — справа перед ним. Я встала на колени и улыбнулась. Он что-то резко сказал. Я мгновенно приняла выученную вчера позу — присела на пятки, спина выпрямлена, руки на бедрах, голова поднята, колени широко разведены. Он удовлетворенно взглянул на меня.
Как же я могу с ним подружиться, преклоняя перед ним колени? Как заставлю уважать в себе личность, по мановению его руки принимая эту чарующую позу? Как, коленопреклоненная, очаровательная, хрупкая, такая податливая и беззащитная, вся в его власти, заставлю принять себя как равную? Подавшись вперед, я зубами взяла из его руки кусочек мяса. Дотронуться до него рукой он мне не позволил.
Какое унижение! В этом мире я даже есть сама не смею! Я проглотила мясо, и он опять дал мне напиться из бурдюка. Он должен понять, что я личность, что мы равноправны! Во что бы то ни стало я заставлю его это понять!
Нарушив позу, которую он приказал мне принять, я села на траву, подтянув колени, и улыбнулась.
— Сэр, — начала я, — я знаю, вы не понимаете моего языка, а я — вашего, но, может быть, по тону моего голоса вы поймете ) мои чувства. Вчера вы спасли мне жизнь. Избавили меня от страшной опасности. И я вам очень благодарна.
Я думала, голова оторвется от тела — такой страшный удар обрушился на меня. Он ударил открытой ладонью, слева, звук удара разнесся, наверно, ярдов на сто пятьдесят. Прокатившись по траве не меньше двадцати футов, я поползла. Меня вырвало. Помутилось в глазах. Тьма — бездонная, яростная, непроглядная — пульсировала, взрывалась ослепительным светом, пронзая мозг невыносимой болью. Я потрясла головой. Меня снова вырвало. Лишившись сил, я упала на бок.
И тут прозвучал знакомый приказ. Я узнала эти звуки. Я их уже слышала. Мгновение спустя я уже сидела в той самой позе, которую осмелилась нарушить — снова на коленях, только теперь дрожащая от страха, а передо мной, расставив ноги и сложив руки на груди, стоял могучий чужестранец.
Изо рта текла кровь, приходилось сглатывать. В глазах просветлело. Бешено колотилось сердце. Он ударил меня! Скованная страхом, стояла я на коленях. Тогда я еще не понимала, как легко отделалась, учитывая тяжесть моего проступка. Во-первых, я заговорила без разрешения, а во-вторых — без разрешения нарушила положенную позу. Короче говоря, вызвала недовольство свободного мужчины.
Знай я тогда законы этого мира — радовалась бы, что не высекли. Как выяснилось потом, тогда мне делали скидки, которых девушке, лучше знакомой со здешними обычаями, не сделали бы ни за что. Позже на такие послабления рассчитывать уже не приходилось. Я и не рассчитывала.
Я стояла на коленях. Он — передо мной, расставив ноги, сложив руки на груди, смотрит сверху вниз. Изо рта текла кровь, и вместе с ней покидали меня иллюзии. Больше я не тешила себя смехотворными идеями равенства. Все эти жалкие претензии рассыпались в прах перед однозначной неопровержимой биологической реальностью, воплощенной в непререкаемом превосходстве мужского начала, в могуществе, которым наделила природа ЕГО, рожденного властвовать надо мною. Как обольстительна, должно быть, для мужчины распростертая у его ног женщина! А может быть, у ног мужчины, пришла пугающая мысль, во всяком случае подобного этому, и есть место женщины? Не в этом ли и заключается непреложный закон природы? Отношения доминирования и подчиненности повсеместно распространены в животном мире, неукоснительно соблюдаются у приматов. Никогда еще так ясно, так глубоко не проникала эта мысль в мое сознание. Испуганно взглянула я на моего властелина. Мой мир отринул, извратил биологические законы. Этот мир их принимал. И вот я на коленях, всецело в его власти.
Слава Богу, отвернулся. Но я замерла, боясь шевельнуться, застыла в изысканной и беспомощной позе, такой уязвимой, такой открытой, в позе горианских рабынь, которая, как узнаю я позже, зовется здесь позой наслаждения.
Он смотрел на послеполуденное солнце.
День в разгаре. Он лег и уснул. Я не меняла позы. На то не было позволения. Может, он оставил меня так в наказание. Не знаю. Но нарушить позу я боялась. «Конечно, — твердила я себе, — и правильно, ведь в любой момент он может проснуться и увидит, что я ослушалась, а может, он и не спит вовсе, только глаза прикрыл и ждет, когда я шевельнусь». Но в глубине души я знала: я не меняю позы, потому что он не разрешил, не отменил приказания. Я смертельно боялась его. Боялась нарушить позу. Я была послушна.
Наверно, больше двух часов простояла я так, на коленях. Он проснулся. Посмотрел на меня, но никакого знака не подал. И я продолжала хранить позу женской покорности.
Вечерело. Подобрав с земли сумку и бурдюк, он приладил их к ремню. Повесил на плечо меч в ножнах. Надел шлем. Поднял щит и копье.
Я больше не понесу свою ношу? Сумку, бурдюк? И щит?
Щелкнув пальцами, он разрешил мне двигаться. Я благодарно зашевелилась. Потянулась. И вдруг заметила: он наблюдает, как я тянусь, точно кошка. Покраснев, я замерла. Он обронил короткое слово — я снова потянулась всем телом, бесстыдно, с наслаждением. А он все смотрел, как я расправляю усталое тело, разгоняя кровь, потираю затекшие ноги. Вряд ли призналась бы я себе, что, будь я одна, каждое движение — потягивалась ли я, растирала ли ноги — выглядело бы совсем по-другому. И все же я это знала. Ни за что не призналась бы, что демонстрирую свое тело, по-женски красуюсь перед ним. И все же я это знала. Он рассмеялся. Рассерженно залившись краской, я навзничь легла в траву. Можно придать телу любую позу — даже самую естественную, но, если оставаться в ней слишком долго, тело затекает. Кстати, девушке, сидящей в позе горианских рабынь (если только она не наказана и не должна сидеть не шелохнувшись), позволяются некоторые вольности, которыми она и пользуется, не меняя позы. Время от времени оживленно привстает с пяток, скользит руками по бедрам, поводит плечами, животом, поворачивает голову, глаза у нее живые, блестящие, девушка разговаривает, смеется, и каждый дюйм, каждая клеточка ее тела искрится жизнью, поет от счастья. Любая девушка знает: тело привлекательно в движении. Даже в этой, на первый взгляд застывшей позе наслаждения едва уловимыми движениями тело выводит нежную манящую мелодию. Как прелестно это сочетание кажущейся неподвижности и оживления, какую невероятную силу таит оно в себе! Да, силу. Я думаю, не один хозяин пленился чарами коленопреклоненной женщины. Что за мучительное наслаждение — своей властью заставить полностью раскрыться перед тобой — и все же не утратить твердости, не угодить в эту обольстительную западню; познать беспредельное наслаждение — и устоять перед девичьими уловками; заставить ее все отдать тебе — и оставить коленопреклоненной.
Я лежала на спине в траве. За такого хозяина девушки бьются не жалея сил. Сквозь ветви деревьев я взглянула в небо. Темнело. Мужчина, с которым — вернее, в полной власти которого — я была, куда-то ушел. Я не боялась, что он не вернется. Он ведь на меня не сердится. Я же видела, как он смотрел на меня, слышала его смех.
На Земле юноши меня не слишком занимали — ну, льстило немного их восхищение. И хоть приятелей у меня было немало, никаких вольностей я не допускала. Целоваться с ними как-то не тянуло. Стоило кому-нибудь попытаться — я отшатывалась и с твердым «нет» оскорбленно отталкивала наглеца прочь. Они краснели, извинялись, заикались. Злилась ли я? Они казались такими жалкими! Злилась ли? Прощала ли? Допускала ли мысль о том, чтобы встречаться с ними снова? Возможно. Но какой же я им казалась?
Я лежала в траве и улыбалась.
Так какая же я? Неведомая прежде чувственность пробуждалась во мне. Я смутно начинала осознавать, что значит полностью, без остатка отдать себя мужчине.
Перед мысленным взором встал незнакомец. Я тихонько рассмеялась. Он не мальчик. Мальчиками я повелевала. Но рядом с этим непонятным могущественным мужчиной, в чьей власти я теперь, я знала: повелеваю не я. Он — всевластный повелитель. Скажи он хоть слово — и я брошусь выполнять приказание. Что за бешенство, что за буря ревности всколыхнулась бы в душах моих прежних юных поклонников, доведись им одним глазком взглянуть, как безотказно, с какой лихорадочной поспешностью повинуется эта надменная красавица, которой до них и дела не было, щелчку пальцев настоящего мужчины! Как ненавидели бы, как боялись они его! Как завидовали бы этому походя утвержденному владычеству над красотой! Как безгранична его власть над ней! Им такое не под силу. Они даже угодить ей не умели. А ее страшит только одно — что она не сумеет угодить ему.
Я лежала в траве нагая. В чужом мире, отдавшем меня в руки мужчины, каких, казалось, и не существует на свете. Холодная, надменная, самоуверенная — я была слишком хороша для мужчин. И вот холодею от страха, что не сумею угодить одному-единственному — тому, в чьей власти я теперь. Неведомая доселе чувственность поднималась во мне. Я смутно начинала понимать, что значит отдать себя мужчине всю, без остатка. Только предоставится ли мне такая возможность — отдать себя? Может, я не стою такой чести? Похоже, в этом мире мужчины получают все, что пожелают. Надо полагать, привилегия отдать свою девственность по собственной воле тому, кто станет моим избранником, здесь на меня не распространяется. Я улыбнулась. Нет, в этом мире выбирать мне не позволят. Скорее наоборот — выбирать будут меня, и тот, кто лишит меня невинности, сделает это, не спрашивая моего согласия.
Мужчина возвращался. Поспешно перевернувшись, я приподнялась на локте. И вот он стоит неподалеку. Я взглянула на него.
Но он не приказал мне лечь на спину, не раскинул пинком мои ноги, а жестом велел встать. Я поднялась на ноги. Встала перед ним, выпрямив спину. Я знала — так нужно. На Земле никогда мне не приходилось стоять так прямо. В этом мире мне уже внушили, что от меня требуется. Кто я здесь? Но кем бы меня здесь ни считали, одно я усвоила твердо — стоять я должна красиво. Так я и делала. И этим тоже подчеркивала свою покорность.
Он не шелохнулся, стоял, опершись на копье, не обращая на меня внимания, не сомневаясь — я здесь, готова подчиниться малейшему жесту.
Потом, обойдя поляну, он ногами затер следы нашей стоянки, не оставил ни малейшего признака, что здесь, на крошечной лесной прогалине, ночевали люди. Костра он не разводил.
И снова встал неподалеку, опираясь на копье. И снова не обращал на меня внимания. Выпрямив спину, я стояла в стороне. Ни заговорить, ни как-либо еще привлечь его внимание я не смела. Вдруг опять будет бить, накажет? И я просто стояла в сторонке, как ненужная вещь.
Сгустились сумерки. Ну-ка, сообразим, что к чему. Сегодня в отличие от вчерашнего дня он не пустился в путь при дневном свете. Весь день провел в крошечной, шириной несколько футов, скрытой ветвями деревьев западине. Огня не разводил. А теперь, с наступлением темноты, собрал оружие, скрыл следы нашего небольшого лагеря. Все эти предосторожности навели меня на мысль, что здесь могут встретиться его недруги, что мы, рискуя жизнью, вторглись во вражеские земли. Я содрогнулась. С опаской вгляделась во тьму. Может, там враги? Может, обнажив клинки, они уже крадутся сквозь чащу? Может, мы в засаде и вот-вот на нас нападут? В зарослях послышался шорох. Он тут же повернул голову на звук. Чуть не вскрикнув от страха, я упала на колени. Пыталась схватиться за него, вцепилась руками в его ногу, но древком копья он отбросил меня прочь. Я упала спиной на землю. Нешуточный удар. Я поползла к нему. Съежилась, прячась у него за спиной, опустив в траву колено, испуганно выглядывая из-за его ног. Будь у меня хоть какое-то оружие, современное оружие, хоть крошечный пистолет — схватилась бы за него, вцепилась бы обеими руками, и стало бы не так страшно. Но у меня не было ничего, абсолютно ничего. Ничего у меня нет, нечем себя защитить. Хоть бы клочок ткани, хоть какой-нибудь обрывок, чтобы прикрыть наготу. Единственная моя защита — клинок и отвага мужчины, что стоял между мной и тем, что шуршало там, в темных зарослях, в паре ярдов от нас. Я в полной зависимости. Он нужен мне. Без него мне нет спасения. Как беззащитны женщины в этом мире! Может быть, здешние обитательницы носят при себе хоть какое-то оружие, с которым им под силу управиться, — легкий кинжал, стилет? Но ведь противник, вот такой, как мой властелин, может просто отобрать его? Тогда я еще не знала, что девушкам вроде меня не позволяют носить даже маленький дамский кинжал. Такие, как я, полностью зависят от мужчины, только на его защиту могут рассчитывать — если их захотят защищать. Я зажала руками рот. Вот оно! Вот, во тьме появилось из зарослей. Сначала по волнообразным движениям я приняла это за змею. Но нет, это не змея. Движется вроде бы у самой земли, но не по земле. Похоже на огромную ящерицу. Но вот сквозь ветви проглянула луна, и я рассмотрела: голова и шея покрыты не чешуей, а длинным густым волнистым мехом. В лунном свете расплавленной медью блеснули глаза. Зверь зарычал. У меня перехватило дыхание. У него было шесть ног. Длина — футов двадцать, вес, пожалуй, все тысяча сто фунтов. Чудовище приближалось, шипя и извиваясь. И тут, обращаясь к зверю, человек мягко что-то проговорил. Его копье было направлено на зверя. Зверь обошел нас кругом — поворачивался, держа копье наперевес, и человек — и исчез в зарослях. Я рухнула к ногам незнакомца. Меня била дрожь. На этот раз меня не отчитали, не наказали. Он вел себя так, словно ни капельки не боялся зверя. И дело было не только в его храбрости, не только в том, что ему доводилось охотиться на таких чудовищ, просто, как узнала я позже, он хорошо знаком с их повадками. Этот зверь охотился не на нас. Обычно они выслеживают жертву, скрываясь в зарослях, а потом, если не заподозрят ловушку, у которой оставляют приманку — это может быть и связанная девушка, — наносят неожиданный смертельный удар. Зверь, что повстречался нам, шел не на наш запах. Возможно, выслеживал табука, небольшое однорогое животное, напоминающее антилопу, — обычную свою жертву. Мы только ненадолго отвлекли его от следа. Чудовища эти — неутомимые целеустремленные охотники, их приручают и часто используют для выслеживания добычи. Учуяв жертву, такой зверь неотступно идет по следу. Очевидно, в данном случае естественный отбор, кроме прочего, выработал в них особое упорство. Полезное свойство, особенно на охоте. К счастью, наш запах оказался не первым, который учуял в ту ночь выбравшийся из логова зверь. Иначе встреча могла бы закончиться не так мирно. Этот зверь называется един.
Я и не знала, что такие животные существуют. Только теперь, затаившись у ног мужчины, припав головой к его щиколотке, увидела я воочию, как опасен мир, в котором я очутилась. Здесь я абсолютно беспомощна, беззащитна. Не будь у меня такого покровителя, меня просто разорвали бы в клочья дикие звери. Нужно, чтобы кто-то встал на мою защиту! Он должен меня защитить! Он мне нужен! Я нуждаюсь в его покровительстве — любой ценой. Глаза его говорили: он от своей цены не отступит. Я опустила голову. Как страшен мир таких мужчин, таких зверей! И имя этому миру — планета Гор.
Жестом он приказал мне подняться. Еще не оправившись от страха, я, выпрямившись, встала под его взглядом. Все следы нашей стоянки уничтожены. Похоже, собирается уходить. В глаза ему я не смотрела. Не смела. Когда он рядом, кроме страха и ощущения собственной беззащитности впервые в жизни меня охватывало какое-то неописуемое, глубокое, ошеломляющее чувство. Было в этом чувстве что-то плотское: он — воплощенное мужское начало, такой сильный, такой властный, и я — слабая, хрупкая, женственная, целиком и полностью в его власти. Это чувство смущало, поражало, тревожило. Мне хочется ему угодить! Возможно ли? Мыслимо ли это? Я, земная девушка, беспомощная пленница могучего красавца дикаря, мечтаю угодить ему, угодить — как женщина? Да, это правда. Правда, и все. Можете презирать меня. Не возражаю. И не стыжусь. Мне хотелось угодить этому властному животному. Мало того. Угодить ему хотелось не просто из страха, но — возможно, это покажется невероятным — из необъяснимой благодарности за то, что он всецело подчинил меня себе, ведь вопреки всем земным условностям по какой-то непонятной причине я упивалась своей неволей. Я любовалась его силой, гордилась ею, хоть ни на секунду не забывала, что я лишь безответное ничтожество, к которому сила эта в любой момент может быть применена. Это чувство будоражило душу, повергало в трепет. Я стояла перед ним, вытянувшись в струнку. Я, землянка, девственница, блестяще образованная и прекрасно воспитанная, умная, из хорошей семьи, сгорала от желания броситься обнаженной к ногам стоящего рядом мужчины, чтобы принадлежать ему.