– Так он нарочно, что ли?..
– Да. Не знаю. Может, иначе она не сходила, только если на себя взять? А он думал – сдюжит, вылечится. Не вылечился. Я его похоронил. Когда он умирал, совсем страшный был. Навроде мракобестии, зомби. Кожа слезала, волдыри вместо глаз… – Эльхант пошевелился, вытянул ноги, глядя в потолок. Светляки струились над балками, соскальзывали по связкам трав, впитывались в дерево, исчезали и возникали вновь. Снаружи бормотал Кучек – уже долго, без остановки, нараспев говорил что-то невнятное.
– А Драэлнор? – спросила Лана. – Я так и не поняла, ты и вправду в Корневище хотел попасть, чтобы…
Эльхант, помолчав, сказал:
– Сам не знаю. Драэлнор нас часто навещал. Они с Альваром говорили помногу, запершись… Я тогда уже с агачами ходил, то к Гроану, то к Кайза-Мору… Вдруг появился Лучшая Песня и передал, что отец умирает. Я вернулся. И Альвар перед самой смертью сказал: старца слушайся. Он мудрый. А еще велел Брислана бояться. Мол, захочет сыну отомстить, раз отец от него ускользнул. Потом уже, много времени прошло, Драэлнор предложил за Гору Мира идти. Рассказал про паутину: вроде есть ходы, другим неведомые, они, как норы, по всему миру деревьев. И начало их – в Корневище, в колодце. Сказал, идем туда, мне помощник нужен. Как да что – на месте решим. Главное, чтоб ты шум поднял там, как попадешь в Рощу, отвлек их, а иначе друиды заметят меня, даже когда я песней буду. И я согласился помочь. Может, хотел Брислана убить… не знаю. Теперь не важно это все.
Бормотание голема и струящийся у балок тусклый свет убаюкивали. Септанта перевернулся на бок, лицом к Лане. Они молчали, лежа с закрытыми глазами, ощущая присутствие друг друга совсем рядом.
– А меч твой? – прошептала амазонка, обнимая Эльханта и прижимаясь к нему теснее. – Ни у кого больше таких не видела.
– Меч из руин, – пояснил агач. Теперь его губы касались ее лба, дыхание щекотало кожу, и говорил он совсем тихо: – Кэлгор орки оттуда как-то притащили и Альвару подарили, а он мне оставил. Он зеленокожих и раньше лечил иногда. Драться меня слепец выучил.
– Слепец? Абиатский слепец?
– Да. Старый совсем. Не знаю, как в Гравийскую пустошь попал. Слепой, дрожащий, почти не говорил – только сипел да хрипел… но биться умел так, что на игрищах с ним ни один кедр сладить не мог. Орки его боялись почему-то – убегали, ежели он просто мимо проходил. Он, как клинок пощупал, так и прошептал: кэлгор это. Ими раньше со скребунами сражались, давно когда-то. Кто такие эти скребуны – мы-то не знали, а он, может, видел их в пещерах под Белым болотом. Слепец мне и сапоги эти пошил. В Огненном Пределе больше сандалии носят… И драться он обучал, много лет… Да не просто драться, показывал, как двигаться надо, чтоб даже с закрытыми глазами биться. Он мог вниз головой на дерево залезть. Цеплялся за него руками-ногами – и вверх, да быстро очень. И еще говорил: вы привыкли по плоскости. По земле то бишь. А не так надо – учись в разные стороны двигаться, на разной высоте. И не просто говорил – показывал это все. Как двигаться, да как кэлгором… Еще с копьем умел хорошо, тоже меня натаскал.
– Как на разной высоте? – не поняла Лана.
– Я думаю, они там, в пещерах, если сражались, могли по стенам скакать, по выступам всяким… Там же другой мир совсем, под землей, иначе все устроено. Вот он и меня обучал: если дерево рядом или дом, а даже если и нет ничего: не ходи и не бегай – прыгай. Скачи. Перемещайся в разные стороны. Он за год до Альвара умер. Сам, от старости. Попросил большую бадью холодной воды налить. Лег в нее, два дня лежал, а после и растворился. Вода посинела чуток. Но перед тем прошептал, чтоб его в реку вылили. Ну, как нас – в землю, так их в воду…
И вновь они надолго замолчали, а вверху парили в медленном танце светляки, скользили вялые, будто сонные, змейки света, и бормотание голема доносилось снаружи.
Эльхант проснулся от звуков песни. Привстал, моргая: спросонья почудилось, что это стая орков идет мимо их с отцом хижины, погоняя свиней. Лана спала на боку, вытянувшись во весь рост, подложив под голову руку, а другой, согнутой, прикрыв лицо, будто отгородившись от всего. Серый полусвет лился в прореху между холстиной и краем окна. Светляки у балок исчезли.
Пел Кучек. Голос его звучал теперь немного громче и разборчивее. Странный ритм песни не был похож ни на что, слышанное раньше агачем. Такую мог бы затянуть медведь или какой-то другой большой одинокий зверь. "Песок и глина… – разобрал Септанта. – Земля и тина… Железо – бьем! Мой молот сильный…"
Откинув шкуру, которой они были укрыты, Эльхант сел, стараясь не разбудить Лану. Песня тревожила. Слишком чужеродная для слуха эльфа, полная глухого угрюмого раздражения – и в то же время покорности. Плеснулась река, тихо зашелестела, откатываясь с берега, волна. "И днем и ночью… Огонь и дым… Меха и горн… Железо – бьем!"
Вода плеснулась громче, а затем взбурлила, заглушив песню. Септанта вскочил, не одеваясь, схватив кэлгор, метнулся к окну и откинул холстину. Голем уже не пел – поднялся с серпом наперевес. Увидев, что происходит, Эльхант бросился обратно. Лана проснулась и села, придерживая покрывало на груди. Он принялся торопливо одеваться.
– Что? – спросила она.
– На реке… Быстрее!
Со стороны сарая заскрипело, донесся голос Орхара.
– Быстрее! – повторил агач.
Распахнув дверь, он побежал к голему, неподвижно стоящему у самой реки. Высокие волны захлестывали берег, вода бурлила вокруг толстых ног Кучека.
– Что это? – прокричал Эльхант. Позади вновь скрипнуло, он оглянулся: из сарая вышел Орхар в одной рубахе, с цепом и штанами в руках, босой. В голом виде волосатые ноги солдата производили устрашающее впечатление: колени отстояли друг от друга почти на локоть, а стопы при этом чуть ли не соприкасались. Из хижины выбежала всклокоченная Лана, с мечом… и тоже лишь в рубахе, да еще и агача, которую, видимо, нацепила в темноте. Узрев амазонку, Орхар отпрянул в проем раскрытой двери, бросил цеп и, прыгая на одной ноге, принялся натягивать штаны. Не обратив на него внимания, Лана побежала к берегу.
– Что… – начала она, останавливаясь рядом с Эльхантом, и замолчала, уставившись туда, куда глядел он.
Рассвет близился, но было еще полутемно. По реке со стороны Горы Мира двигалось что-то приземистое, вытянутое…
– Корабль? – изумилась амазонка.
На нем не было мачт и парусов, никаких надстроек. Корпус с закругленным носом весь облепила тина и комья жирной земли с проросшим мхом. Сквозь плеск воды звуки музыки достигли ушей Эльханта; прищурившись, он разглядел на носу знакомый силуэт.
– Лучшая Песня, – произнес агач. – Откуда он…
Посудина была уже рядом – с середины реки она повернула, приближаясь к берегу.
Кучек проскрипел:
– Лодочка играет.
Фигура старца казалась еще более размытой, чем раньше, и наконец агач понял, в чем тут дело: обрывки мелодий, звуки, из которых состоял Драэлнор, растеклись от него по всему корпусу. Они светлой пеленой заволокли палубу и борта; казалось, именно это и заставляет корабль двигаться. Весь он звучал – пел.
– Это старец? – спросила Лана.
Подбежал Орхар. И тут же от носа донесся всплеск музыки, звуки трещотки и свирели, которые сложились в слова:
– Берегитесь!
Уловив движение сбоку, амазонка повернулась и выкрикнула, вскидывая руку с мечом:
– Там!
Вслед за судном по реке двигалось что-то большое.
– Он послал за мной дракодонта, – донеслось с носа.
Корабль достиг берега и встал. Он сильно качался: то, что шло по реке, поднимало высокие волны. Стало немного светлее, да и существо приблизилось, и теперь из темной продолговатой горы превратилось в здоровенного, выше дома самого богатого рига, мохнатого монстра с длинной драконьей головой.
Агач помнил драконов по барельефам в руинах Скребунов. Похожие на ящеров, большие и гибкие. Здесь от них осталась лишь голова: вытянутые мощные челюсти, дуги кожистых наростов – брови над глазами. Под нижней челюстью вперед торчало два прямых белых рога. Тело же было совсем иным, и при виде его Септанта вспомнил создание, которое заметил под землей, когда находился возле лавки оркицы. Мех на боках облез, шкуру покрывали язвы и глубокие раны, сквозь которые виднелись выпуклые кости, будто ребра бочки. Вместо левого глаза чернела дыра, а правый почти сгнил. На бугристой покатой спине беспорядочно двигались два кожистых крылышка, казавшиеся жалкими, слишком хилыми для массивного туловища.
– Назад! – прозвенел Лучшая Песня.
Тот, кого он назвал дракодонтом, был уже на берегу. По волосатым столбообразным ногам струилась вода, крылья дергались. Драконья голова покачивалась на толстой шее, будто провисшей под собственным весом, – она напоминала подкову, которую кто-то попытался разогнуть, да так и бросил, не завершив дела. Челюсти, обтянутые тугой, местами лопнувшей жесткой шкурой, раскрылись и клацнули. Голова повернулась – два прямых рога пронеслись в шаге над берегом. Орхар растянулся на земле, Лана отпрыгнула, а Эльхант вцепился в покатую матовую кость и дернул. Монстр махнул головой, агача отшвырнуло назад – вместе с рогом. Он свалился на бок, выпустив меч, но обеими руками обхватив добычу. Поднялся на колени и увидел, как амазонка с Орхаром скачут между ногами монстра. Солдат размахивал цепом, а Лана тыкала мечом в нависшее над нею разбухшее брюхо.
Драэлнор оставался на носу корабля, а вот Кучек теперь стоял на второй кости, вцепившись в складки кожи – в бровь, аркой раскинувшуюся перед ним. Оружие свое он до половины древка погрузил в черное дупло на месте глаза: ковырялся там, вращал серпом, и с каждым поворотом наружу выплескивалась темная густая жижа. Вдруг монстр, наклонив морду, взбороздил землю концом рога, да так, что голем полетел с него. Движения дракодонта стали неуверенными, дергаными, будто серп повредил что-то в его наполовину сгнившей башке. Зацепившись за кочку, Лана упала, и монстр поднял ногу, чтобы наступить на нее. Эльхант, уже некоторое время стоявший с занесенным над головой отломанным рогом, метнул его, будто копье.
Кость вонзилась во второй глаз, пробила его и вошла внутрь почти целиком – в глазнице остался круглый матовый скол. Лана перекатилась, вскочила. Нога-столб ударила с такой силой, что на локоть ушла в землю. Дракодонт замер, будто в нерешительности, а после начал крениться – и свалился боком, прямо на Кучека.
Эльхант помог подняться Лане. Они с Орхаром попятились – монстр, хоть и лежал неподвижно, все равно выглядел угрожающе. Корабль высился у берега, погрузившись в воду так, что от поверхности до палубы оставалось не более трех локтей. Он слегка накренился, должно быть, нижняя часть уперлась в наклонное дно реки. Почти рассвело; хорошо стали видны водоросли, тина, грязь и мох, облепившие борта.
Драэлнор поплыл в воздухе над водой и вскоре очутился на земле. Вот его было видно еле-еле: звуки растаяли, река просвечивалась сквозь старца. Музыка звучала вяло, жалобно.
– Где Кучек? – спросила Лана, держась за плечо Септанты. – Он…
Тулово дракодонта зашевелилось. Все, кроме Драэлнора, отскочили от него, вскидывая оружие. Зазвенела цепь, закачалась на древке шипастая груша. Зверь приподнялся, рывком съехал вниз по берегу – и появился Кучек, до того лежащий на спине и упирающийся в бок дракодонта руками. Древко почти сломалось на середине, лишь несколько волокон еще держали его. Волоча за собой серп, голем заковылял прочь от реки.
– Да он ранен! – ахнула Лана.
Мелких трещинок, покрывающих тело Кучека, стало куда больше.
– Дыра в голове… – протянул Орхар растерянно.
Монстр успел попасть в голема своим рогом – на середине лоб был проломлен, из него мелкой струйкой сыпалась не то сухая глина, не то темный песок.
Кучек остановился, неуверенно повернулся, качаясь.
– Убоюн… – проскрипел он. – Обратно поломался. Кучек вспомнил!
Лана шагнула к нему, поднимая руку, но Драэлнор велел:
– Не трогай!
Он уплотнился, сложенный из звуков силуэт стал телом… и теперь Эльхант увидел, что друид постарел на много лет. Драэлнор и раньше казался дряхлым, а сейчас глубокие морщины покрыли лицо и руки, голова мелко тряслась. Отдав часть своей песни кораблю, Лучшая Песня совсем лишился сил.
Он заглянул в дыру на лбу голема, повторил: "Не касайтесь его", – и отошел к воде.
– Смотри, Альвар-юнец, – тихо позвал старик. – Смотрите все.
Кучек стоял неподвижно, а Орхар, Лана и Септанта приблизились к старцу. Тот склонился над окруженной лохматыми водорослями корягой, которую волны выбросили на берег.
– Вспомнил хозяина, – донеслось сзади, но никто не повернулся.
– Что это? – спросила Лана.
– Дракодонт придавил ее ногой, когда шел по реке, – откликнулся Лучшая Песня. – Сломал.
– Да нет же, я про это! – Амазонка присела у сиренево-желтой паутины, которая, прилипнув к коряге частью своих нитей-лучей, распласталась на берегу.
– Не касайся его, – сказал Эльхант. – Это портал друидов.
– Через него вы попали сюда? – не дожидаясь ответа, старец велел: – Ступайте все. И не трогайте голема.
Они отошли. Теперь спина наклонившегося Драэлнора скрывала от них корягу и паутину.
Лана встала перед Кучеком, с жалостью разглядывая его. Тонкая серая струйка сочилась из раны, стекала по лицу, по широкой груди и падала на землю.
– Он же весь… весь вытечет! Кучек, слышишь? Ты слышишь меня?
Голем медленно повернул голову.
– Кузня, – скрипнул он. – Хозяин. Кроха. На рынок посылал или в мастерскую. Големы железо делали. Кучек другими командовал.
Что-то произошло там, где стоял старец. Музыка плеснулась, на мгновение став громче, и весь берег словно качнулся.
– Эй… – начал Септанта, делая шаг к коряге, но Драэлнор уже шел к ним – и в обеих его руках было теперь по обрывку паутины. Нити дрожали, корчились, красные прожилки в них пульсировали, будто крошечные сгустки крови бежали по ним.
– Ко мне не подходите.
Лучшая Песня приблизился к голему, внимательно поглядел на него, приподнявшись на цыпочках, вложил один из обрывков в рану. Клок паутины содрогнулся, распластался, судорожно выгибаясь и протягивая во все стороны свои лучи. По телу Кучека прошла волна дрожи, мелкие кусочки глины посыпались из ран-трещин, упали на землю. Паутина налилась светом, нитей стало больше… Вспышка – и она заняла целиком всю рану, затянула пролом, прилипнув к краям или, быть может, пронзив концами лучей глиняную кожу. Текущая наружу струйка песка исчезла.
И сразу сбоку донесся голос Орхара. Оказывается, солдат залез на голову дракодонта, утвердившись на могучей челюсти и приложив ладонь козырьком ко лбу, глядел вдаль.
– Это што? Сюда смотрите! Эй, дукс, все!
Лана и Эльхант пошли к нему, а Драэлнор остался возле голема. Было уже светло; обойдя тушу монстра, Эльхант увидел силуэт Горы Мира на фоне неба и разлившуюся у подножия бледную зелень. Она клубилась, выбрасывая мшистые щупальца, подползала все ближе к склонам. И еще одно пятно, совсем небольшое, но темное, густое, отделившись от основной массы, двигалось в сторону Коры.
– Он отправится с тобой, – донеслось сзади.
– Что? – Эльхант обернулся. Голем, волоча серп, брел к сараю.
– Что ты сказал?
– Он поплывет с тобой.
– Куда поплывет?
Лучшая Песня оглянулся на корабль и вместо ответа спросил:
– Ты добыл Око?
– Да. Оно в хижине.
– Ну так идем туда.
* * *
– Я был в Корневище, в доме оллама, проводил изыскания. Еще был в подземельях, возле обители умертвия, – заставил себя спуститься, хотя долго оставаться под камнями не смог. У подножия Горы видел карликов, про которых ты сказал мне еще под колодцем…
– У подножия? – переспросил Эльхант.
Все, кроме Кучека, находились в хижине. Орхар ел, сидя за столом, Лана, Септанта и старец сидели на поставленных в круг табуретах. Между их ног на полу лежал золотой обруч. Драэлнор спрятал второй обрывок паутины – Септанта не видел, когда и куда, возможно, старец слил его со своим телом. К обручу Лучшая Песня пока что не прикасался.
– Этой ночью на гномов напали мракобестии. Три больших отряда. Карлики отступили вверх. Не перебивай, я расскажу все.
Драэлнор надолго замолчал. Кучек звенел и скрипел в сарае – должно быть, мастерил себе новый убоюн. За столом чавкал Орхар.
– А еще я разговаривал с одним из тех существ, что обитают в коридорах между мирами, и узнал многое, – произнес наконец старец. – И вот теперь я вижу… – он двинул ногой, собираясь коснуться обруча, но не сделал этого. – Теперь вижу: да, их здесь нет.
– Чего нет? – спросила Лана недовольно. Амазонку раздражала манера, в которой Лучшая Песня вел беседу.
– Жемчужин, воительница, слишком юная, чтоб понимать меня. Они – капли росы на нитях паутины. Я не знаю их количества. Но жемчужины необходимо добыть, Альвар-юнец…
– Добыть… – повторил Септанта. – Гномы тоже говорили про какие-то жемчужины. Они нужны, чтобы справиться с Повелителем Праха? Надо знать, сколько их.
Старец помолчал, размышляя.
– Вряд ли одна… Мир не единствен, не так ли? И люди – есть мужи и жены, дети и старцы. Земля и небо, добро и зло, черное и белое, левая и правая рука, день и ночь… Да и она сказала, что их больше. Значит, две? Нет, все же – нет. Мир не двуедин, скорее он триедин. Муж, жена и дите; я, мир и Вечные… да и углов у пирамиды три, как и сторон… Значит, три жемчужины? Это крайне вероятно, хотя ведь в мире четыре стихии. Впрочем, некоторые утверждают, что их пять – есть еще стихия духа, Песнь мира… Нет, я полагаю: пять – слишком много. Жемчужин либо три, либо четыре.
– Я мало что понял, – сказал Эльхант. – Три или четыре? Хорошо, продолжай.
– Они остались в иных мирах, поэтому я поднял корабль, на котором Повелитель Праха когда-то и прибыл в Атланс. Он преследовал Октона, великого мага. Тот владел Оком долгие годы и пытался скрыться от умертвия – которое, как я понимаю, тогда еще умертвием не было. Октон появился здесь, чтобы спрятать Кольцо. В подземельях под Горой преследователь, которого звали Некросом, нагнал и убил его. Но Октон сумел воспользоваться помощью одного из Вечных. Помнишь, я рассказывал тебе о Капитане, Альвар-юнец? Про Первых Духов, как в месте, где он жил, называли Вечных? Октон тоже оттуда. Здесь, под Горой, когда Некрос догнал его, он смог… я не знаю, как описать это вам. Смог призвать сущность одного из Первых Духов, повторив легенду, воссоздал ее, через свое тело впустив Духа в мир… Плоть Октона стала коридором, через который Дух ненадолго проник сюда. Воспользовавшись силой Вечного, Октон своей смертью проклял мага, который преследовал его, сделал навсегда живым мертвецом.
– Гномы говорили, что нашли тело и похоронили его ближе к вершине Горы, – сказал Эльхант. – Они и прилетели сюда вместе с этим Октоном.
– Да. А теперь о том, что он похоронен на Горе, знает и умертвие.
– Так ты видел Повелителя Праха? Где?
Драэлнор, неотрывно глядевший на обруч, прикрыл глаза.
– Это было очень необычно. Мне… Мне стало стыдно. Стыдно, что я отправил тебя в подземелья за Оком, не озаботившись спуститься туда, разведать, что к чему. Не попытавшись разузнать про умертвие больше. Я труслив, младой Альвар. Став Лучшей Песней Жизни, я боюсь допеть ее до конца. Ведь я мог и сам попробовать найти Око, но…
– Так что же ты сделал? – перебил Эльхант.
– В своем не плотском обличье проник туда, где властвует Прах. И увидел огромный пустой зал. Он находится точно под Горой Мира, не слишком глубоко. Там было пусто, лишь в центре высился черный трон, и на нем сидел риг Праха. Он спал, откинувшись назад, черви его опали, вяло рассыпавшись вокруг… Каюсь: в гордыне своей я решил, что, быть может, смогу уничтожить его спящим. Пусть и не зная, как справиться с тем, кто и так мертв, я приблизился к трону. Как вдруг глаза раскрылись – хотя тело осталось неподвижным. Я замер, готовый принять смерть, ведь тот, кто сумел убить оллама, легко оборвет и мою песнь. И тут он заговорил. А ведь мне казалось, что умертвие лишено пола – тогда, у колодца, почудилось, что две сущности соединены в нем… Он заговорил женским голосом! Она был не просто грустна – ее переполняла тоска. Она сказала, что не может покинуть плоть, которая представляется ей большой Темной Башней, где властвует Мертвец. «Мертвец» – только так она называла его, настоящее же имя Повелителя Праха я узнал лишь от существа, обитающего между мирами. Стены Башни сложены из больших черепов неизвестных тварей. Вокруг, сказала она, сколько хватает глаз, простирается пустошь, иссеченная трещинами, из которых льется красный свет, иногда взлетают языки пламени или ударяют струи густого дыма. Над Башней – багровые небеса, и если пленница поднимается на вершину и громко кричит, то голос отражается от неба, возвращается назад эхом. Там плывут тяжелые облака, состоящие из глыб, сросшихся в гранитные острова. На некоторых облаках виднеются стальные замки, и флаги над ними, как тонкие железные ленты, застывшие в неподвижности.
Тогда я осмелился заговорить – тихо, чтобы не разбудить того, второго, кто находился в сидящем передо мной теле. Я спросил, как ее имя, как попала она туда, куда попала, и почему не убежит. Женский голос ответил, что бежать некуда, что вокруг лишь огненная пустошь, а вверху – каменные облака с замками. Мертвец взял меня в себя, сказала она, он хотел слиться со мной, сделать меня – им, но не смог. И теперь не отпускает, делает мои копии, чтобы забавляться, и для каждой отделяет частичку моей души. Сейчас он ушел бродить по каменной равнине. Мертвец иногда ходит там, заглядывая в огненные трещины: в них кто-то живет, и он все надеется познакомиться с обитателями огня. Уже трижды, сказала пленница, замки на облаках пытались опуститься к Темной Башне, но Мертвец отгонял их. Хотя она успела заметить на стене одного фигуру в белых одеждах – какой-то народ живет в багровых небесах. С тех пор она надеется на то, что однажды замок прилетит, когда Мертвеца не будет, и хозяин облака заберет ее с собой. А потом она рассказала мне про капли росы на нитях паутины. Слезы Мира – вот как она называла их. Мир – это обруч, золотое Око, зрачок некоего могущественного древнего заклинания. Мертвец уже давно пытается разыскать его, потому что хочет при помощи обруча перемешать миры. Наш – и тот, в котором стоит Темная Башня. Тогда Повелитель Праха станет властвовать над всем. Но для этого, помимо обруча, нужны и драгоценные камни, когда-то украшавшие его. Сначала Мертвец должен отыскать Око, покорить весь Атланс, а уж потом, воспользовавшись мощью обруча, отправить войско мракобестий – то есть всех, кто ныне живет здесь, – за океан на розыски Слез Мира. Если Кольцо золотое так важно для Мертвеца, значит, я не ошибся? – произнес я. С помощью Ока можно уничтожить хозяина Темной Башни? Этого я не знаю, ответила пленница. Да, возможно. Хотя сначала необходимо разыскать Слезы Мира. Но как выглядят они? – спросил я. И сколько их? Женский голос ответил: Они как жемчужины разного цвета. Одна находится на западе, вторая – на севере… Идет! – воскликнула она. – Ворота Башни открываются, Мертвец уже здесь! И тут же тело на троне вздрогнуло, веки опустились – и прежде, чем они поднялись вновь, я понял, кто сейчас поглядит на меня этими глазами… И бежал из пещеры.
Септанта слушал внимательно, а Лана с Орхаром смотрели на Лучшую Песню с недоверием.
– Но я отвлекся, – продолжал тот. – Мракобестии отбили старейшину карликов и пытали его. Старейшина рассказал им, что могила Октона на склоне Горы, хотя не назвал точное место. Повелитель Праха хотел знать это… Для чего? Значит, в могиле осталась сила Октона. Он должен был передать Око одному из своих последователей, но по неведомым причинам решил не делать этого, напротив, спрятал от всех. Кольцо – лишь горловина того, что… – Драэлнор развел руками. – Октон не передал его, и потому сила, магия, которой владел, осталась в его теле. В его… ну да, полагаю, в его костях, черепе, то есть в основе того, что когда-то было его плотью. Та сущность, для которой он приоткрыл двери нашего мира… Что, если, когда Октон умер, двери эти захлопнулись, что, если тело Октона и вправду было коридором – и Вечный остался в этом коридоре? Око, украшенное Слезами Мира, послужит ключом, я смогу отпереть двери и высвободить эту древнюю сущность, чтобы она уничтожила Повелителя Праха. Это будет стоить… – старец склонил голову, оглядывая свое немощное тело. – Полагаю, будет стоить всего меня. Я могу ошибаться, но иного способа освободить Атланс от мертвоживых не вижу.