О`Бэньон Констанс. Синеглазая принцесса

   Сидя с женой в обеденном зале местной гостиницы, Николас не мог не заметить, что Алана привлекает всеобщее внимание. Мужчины взирали на нее с восхищением, а женщины пытались найти в ее внешности хоть какой-то изъян.
   Николас впервые попробовал посмотреть на жену чужими глазами и с изумлением обнаружил, что она и вправду необычайно красива. Ее ярко-синие глаза не утратили невинного выражения, слегка вздернутый носик придавал лицу особое очарование, а полные губы были словно созданы для поцелуев. И одета она была с большим вкусом: отороченный кружевом капор, бархатный плащ, на котором ее переливающиеся волосы тоже казались сотканными из бархата…
   И неожиданно Николаса охватило новое чувство – он ощутил гордость за свою жену! Решив обвенчаться с Аланой, Николас считал, что приносит себя в жертву, но оказалось, супружеская жизнь не так уж и тягостна…
   Алана без труда завоевывала симпатии окружающих, и Николас был этому рад, хотя порой с замиранием сердца думал, что узнай они о ее индейском происхождении, многие поумерили бы свои восторги.
   Поймав на себе задумчивый взгляд мужа, Алана решила, что у нее, наверное, съехал набок капор, и поспешила его поправить.
   Однако Николас перехватил ее руку и спросил с нежной улыбкой:
   – Я говорил тебе, что ты прекрасно смотришься верхом на Рыжей Бетти? До сих пор поражаюсь, как ты не побоялась сесть на нее верхом.
   Польщенная его похвалой, жена ответила:
   – Да бедняжка была напугана больше нас всех вместе взятых! Это она от страха так бесновалась, а когда увидела, что я не причиню ей вреда, сразу стала послушной и ласковой.
   – Ты и ко мне применишь политику кнута и пряника? – иронически поинтересовался муж. – Как к Рыжей Бетти?
   – Нет, – серьезно ответила она. – С тобой так не получится.
   Николас надолго умолк. Алана наблюдала за ним с тревогой, догадываясь, что он думает о мерзавце, посмевшем оскорбить его мать.
   Наконец молчание стало невыносимым, и, решительно поставив на стол стакан с водой, она заявила:
   – Этот негодяй получил по заслугам!
   Николас встрепенулся:
   – Да! И очень хорошо, что его посрамила именно ты, Алана! Интересно, каково ему сознавать, что над ним одержала верх женщина?
   – Я думаю, он из тех людей, которые никогда не признаются в своих ошибках. Такие мошенники и перед собой привыкли лицемерить. Ведь иначе их замучит совесть.
   У Николаса гулко забилось сердце.
   – Как мне все-таки повезло! – воскликнул он, восхищаясь благородством своей жены.
   Она же решила, что он имеет в виду Рыжую Бетти, и горячо его поддержала:
   – Конечно! Такие лошади – огромная редкость. Уж сколько я, кажется, лошадей перевидала, а подобной не встречала ни разу.
   – Я не про то, Синеглазка, – тихо промолвил Николас, и ему вдруг неудержимо захотелось домой.
   Он мечтал поскорее остаться с женой наедине и доказать ей и себе, что она принадлежит ему. Только ему – и никому больше!

27

   Весь Беллинджер-Холл скучал по уехавшей госпоже. Слуги погрустнели без Лилии, у которой для всех обычно находились добрые, ласковые слова.
   Алана прекрасно понимала, что ей не справиться с ролью хозяйки Беллинджер-Холла, и во всем полагалась на верную Китти, а та тактично вводила ее в домашние заботы, и мало-помалу Алана начала кое в чем разбираться. Вскоре она научилась составлять меню и уже не стеснялась высказывать свои суждения по поводу других хозяйственных дел.
   В то утро все почему-то шло наперекосяк: проказливый жеребенок проломил ограду и потоптал грядки с овощами, кухарка обварила себе руку, да так сильно, что пришлось послать за доктором…
   Алана порвала платье, гоняясь за жеребенком, и теперь старалась сообразить, как незаметнее залатать прореху, чтобы платье не потеряло вид, – оно нравилось ей, и она не хотела с ним расставаться.
   И вдруг в гостиной, где Алана сидела на диване, держа на коленях корзинку с нитками и иголками, оставленную ей Лилией, появился Эскью.
   – Госпожа Алана, вас хочет видеть мисс Элиза Кэлдвелл, – церемонно, как всегда, объявил он.
   Однако Элиза не стала дожидаться приглашения, а ворвалась вслед за ним и, с ненавистью поглядев на Алану, выпалила:
   – У меня плохие новости! Мой отец умер!
   Алана вскочила. Корзинка перевернулась, катушки и клубки рассыпались по полу.
   – Что?.. Что ты сказала, Элиза?
   Нервно стягивая перчатки, сестра резко повторила:
   – Мой отец умер, понимаешь?
   Почему-то нельзя было отрешиться от впечатления, что она злорадствует, сообщая Алане эту печальную весть.
   У Аланы подкосились ноги. Все, казалось, происходит не наяву или не с ней… Она не могла себе представить своего отца в гробу…
   Губы онемели и не слушались. Наконец она сумела вымолвить:
   – Но как… как это случилось?
   Во взгляде Элизы впервые промелькнула печаль.
   – Доктор сказал, это сердце. Мы с отцом разговаривали, и вдруг… вдруг он упал и… все.
   Голос Элизы дрогнул. Алана хотела обнять ее, но сестра резко отпрянула:
   – Я сочла своим долгом сообщить тебе о его смерти, но, пожалуйста, не лицемерь, не делай вид, будто тебе МОЙ отец был дорог! Вы друг друга совсем не знали.
   – Элиза, ты так бледна, – стараясь не обращать внимания на ее злую дерзость, сказала Алана. – Присядь. Хочешь, я принесу тебе холодной воды?
   – Мне от тебя ничего не нужно! – обрушилась на нее Элиза. – Ты… ты явилась сюда, чтобы отобрать у меня отца. Но у тебя ничего не вышло! И уже не выйдет. Он не достался никому. Он теперь ничей… ничей…
   Она зарыдала.
   – Ты не понимаешь, что говоришь, – покачала головой Алана. – Я ничего не ждала от отца. Все это кончилось давным-давно.
   Взгляд Элизы стал колючим.
   – Он только о тебе и говорил! О тебе и о твоей матери! Хотя только я могла считаться его настоящей дочерью. А ты… ты грязная дикарка!
   И снова Алана проявила терпение:
   – Ты вне себя от горя, Элиза. Прошу тебя, присядь, успокойся.
   И она снова сделала шаг к сестре.
   – Не подходи ко мне! – взвизгнула та. – Это ты во всем виновата! Ты! Твой приезд убил моего отца.
   – Не понимаю, при чем тут я…
   – Отец очень страдал из-за твоей холодности, – дрожащим голосом произнесла Элиза, теребя носовой платочек. – Я… я старалась окружить его любовью, но моя любовь была ему не нужна. Он любил только тебя и Дональда. В Дональде он просто души не чаял! И так было всегда! С самого начала!
   – Ну что ты, Элиза! – ласково проговорила Алана. – Отец и тебя любил, я в этом уверена.
   – Да как ты смеешь меня утешать! Ты… жалкая полукровка! – взорвалась Элиза. – Ты слишком много о себе возомнила. Еще бы, родиться в убогой лачуге и вдруг оказаться в таких хоромах! Ты, я вижу, мнишь себя хозяйкой всего этого великолепия… Но не обольщайся, Николасу Беллинджеру ты скоро надоешь. Мне ли не знать, как он охоч до женщин! И как ненасытен… Ты ему быстро наскучишь.
   «Да что я такого ей сделала? Почему она меня так ненавидит?» – растерянно подумала Алана, однако не выказала своих чувств, а спокойно, с достоинством произнесла:
   – Я думаю, тебе лучше уйти, Элиза. Я старалась быть к тебе снисходительна, но ты слишком много себе позволяешь. Я не потерплю подобных заявлений о моем муже.
   Грудь Элизы бурно вздымалась, глаза яростно сверкали. В них не было ни тени скорби, а была лишь лютая ненависть. Алана искренне не понимала, как такое возможно.
   – Я прочла отцовское завещание, – с откровенным торжеством заявила Элиза. – Он ничего тебе не оставил, Алана. Ну как? Тебе это приятно?
   Алана пожала плечами.
   – Мне ничего не нужно от Энсона Кэлдвелла. Да и сейчас мне больше жаль тебя, а не его. Я потеряла отца много лет назад, а ты… ты только сейчас.
   Однако доброта Аланы подействовала на Элизу, как красная тряпка на разъяренного быка:
   – Избавь меня от своей жалости, Алана. Лучше пожалей себя, ведь когда Николас Беллинджер тобой пресытится и начнет увиваться за другими женщинами, ты будешь выглядеть очень жалко!
   И торжествующе посмотрев на сестру, Элиза выбежала, оставив Алану в горестном смятении.
   Алана застыла в оцепенении и не могла ни плакать, хотя ее сердце разрывалось от горя, ни собраться с мыслями, ни даже шевельнуть рукой или ногой. По комнате уже протянулись темные тени. Вечерело.
   Внезапно в вестибюле раздались голоса, затем кто-то со всех ног бросился в гостиную, и Алана очутилась в объятиях Дональда.
   Плечи брата дрогнули, и его горе мгновенно прорвало в душе Аланы плотину оцепенения. По лицу ее заструились слезы. Брат и сестра стояли обнявшись и без слов утешали друг друга.
   Наконец Дональд отстранился и заглянул Алане в глаза.
   – Все произошло быстро, наш отец даже ничего не почувствовал.
   – Я… мне жаль, что мы с ним так и не сблизились.
   – Да. Отец раскаивался в том, что бросил тебя маленькой. А в последние дни его совсем замучила совесть. Я не пытаюсь его оправдать, но поверь, он искренне переживал. Говорил, что был страшным эгоистом и теперь никогда не простит себе, что ты из-за него столько выстрадала.
   – Мои страдания в прошлом, Дональд. Мне гораздо больше жаль сейчас тебя и Элизу.
   – Насколько я понимаю, она у тебя уже побывала?
   – Да, – помрачнела Алана.
   – Не обращай на нее внимания, сестрица. Она жестокосердна и завистлива. Тебе этого никогда не понять, ты слишком добра. Я когда-то тоже жалел Элизу, но теперь это прошло. Теперь она вызывает у меня только неприязнь.
   – Честно говоря, и у меня тоже, – призналась Алана. – Мне бы не хотелось с ней встречаться.
   – Никто тебя не неволит, – улыбнулся Дональд. – Хотя… – на лицо его снова легла тень печали, – завтра похороны. Надеюсь, ты приедешь?
   – Приеду. Ради тебя.
   Лицо брата исказилось от боли.
   – Я, пожалуй, пойду, – пробормотал он, с трудом удерживаясь от слез. – Мне пора, ведь еще нужно сделать последние распоряжения.
   И, поцеловав Алану в щеку, он торопливо направился к выходу.
   Войдя в гостиную, Николас увидел в кресле у окна грустно поникшую Алану. Даже в лунном свете было видно, что ее прекрасное лицо омрачено печалью.
   – Я был в Арлингтоне, когда мне рассказали… – глухо проговорил он, подходя к ней. – И сразу поспешил домой. Я понимаю, какой это для тебя удар, Алана. Я ведь и сам потерял отца.
   – Отчего я не узнала его поближе? – прошептала Алана. – Тогда бы я могла его оплакать по-настоящему. А то я ведь плачу не по нему, а потому, что мне жаль Дональда и его сестру.
   Николас положил руку на хрупкие подрагивающие плечи Аланы и внезапно, как когда-то в заснеженной резервации, почувствовал себя большим и сильным защитником маленькой испуганной девочки.
   – Поплачь, Синеглазка, поплачь по своему отцу, – прошептал он на ухо жене. – Несмотря на свои ошибки, он был достойным человеком.
   И Алана разрыдалась. Николас усадил ее к себе на колени и молча гладил по волосам, давая ей как следует выплакаться. Китти несколько раз заглядывала в дверь, жестами предлагая свою помощь, но Николас махал на нее рукой, и она исчезала.
   Наконец Алана затихла у него на груди и крепко уснула.
   Он отнес ее наверх в спальню, осторожно раздел и укутал одеялом. Потом лег рядом и всю ночь пролежал с открытыми глазами, бережно держа Алану в своих объятиях. А когда она начинала во сне стонать и метаться, он баюкал ее, как ребенка, и она успокаивалась.
   В день похорон солнце напоминало раскаленный огненный шар. Прикрыв лицо черной вуалью, которую дала ей Китти, Алана стояла во время заупокойной службы рядом с Николасом и Дональдом и, слушая торжественные слова священника, не замечала любопытных взглядов, которые бросали на нее друзья и соседи Кэлдвеллов. Она онемела от горя.
   Элиза же, напротив, горевала громогласно: рыдала в голос, кричала, что не вынесет такой утраты, бросалась на гроб и не давала опустить его в могилу.
   Когда все было закончено, Дональд принялся успокаивать Элизу, а Николас поспешил увезти жену домой.
   Однако дома Алане не сиделось, и, потихоньку выскользнув в сад, она спустилась к реке. На небе сгущались тучи, надвигалась гроза. Вскоре на землю упали первые капли, но она не спешила укрыться под деревьями, а спокойно стояла под дождем, пока не промокла до нитки. У шайенов бытовало поверье, что дождевая вода очищает душу от горя, и, возвращаясь в дом, Алана почувствовала, что на сердце у нее стало легче: тело отца было предано земле, а его дух упокоился с миром.
   В Беллинджер-Холле наступила ночь.
   Алана, переодевшись в прозрачную ночную сорочку, сшитую портнихой, подошла к кровати, на которой уже лежал ее муж.
   Этот тяжелый день научил ее многому. И, в частности, тому, что восстанавливать испорченные отношения с людьми надо при их жизни. Иначе потом не будешь знать, куда деваться от запоздалых угрызений совести. Она горько сожалела, что внутренне так и не примирилась с отцом, пока он был жив. И понимала, что ее долг уговорить Николаса примириться с матерью.
   Набравшись храбрости, Алана склонилась над постелью и сказала, глядя на мужа в упор:
   – Я сегодня весь день думала о твоей матери, Николас. Почему ты не попросил ее остаться? Я уверена, она бы не уехала. Может, ты напишешь ей письмо и попросишь вернуться?
   – Мать прекрасно понимает мои чувства, – раздался в ответ тусклый, безжизненный голос. – Так что она правильно сделала, что уехала. Она сама захотела. Я ее не заставлял.
   В глазах Аланы заблестели слезы.
   – Но ее дом здесь! Здесь она родила тебя… Ты разве забыл?
   – А может, ее отъезд так тебя расстраивает потому, что вдвоем со мной тебе в Беллинджер-Холле тоскливо? – неожиданно спросил Николас.
   Алана покачала головой и поцеловала его в губы, вложив в этот поцелуй всю душу. Но муж отнесся к ее призыву совсем не так, как она ожидала. Ощутив солоноватый привкус слез на губах Аланы, Николас отстранился и сурово сказал:
   – Запомни, женские слезы на меня не действуют.
   Однако рука его при этом погладила ее по спине, словно желая смягчить суровость слов.
   – Давай не будем говорить о других, – прошептал Николас, расстегивая пуговки ее сорочки. – Иди ко мне. Дай мне тебя обнять – и я умру счастливым.
   И Алана растаяла. Стоило Николасу обжечь ее губы пылким поцелуем – все мысли тут же вылетели у нее из головы. Все, кроме одной: «Наверное, он меня любит… Да-да, конечно, любит, иначе не обнимал бы так страстно и нежно…»
   Поцелуи мужа воспламенили кровь Аланы, воскресили память о пережитом блаженстве, и она задрожала от нетерпения.
   Николас крепко прижал ее к себе, Алана чуть не задохнулась. Ее кожа под сорочкой была нежнее атласа.
   – Ты моя, – властно сказал Николас. – Ты моя и всегда будешь принадлежать только мне, жена.
   – Да! Да! – прошептала она, помогая ему снять с себя рубашку.
   Николас не помнил, как разделся; желание обладать этим нежным, хрупким телом, которое сводило его с ума, заслонило собой все на свете.
   Страсть захлестывала его с головой. Обнимая Алану, Николас с каждым разом привязывался к ней все больше, но что-то самое главное ускользало и никак не давалось ему.

28

   Николас подхватил жену на руки и положил на постель.
   – Ты хорошеешь с каждым днем, Синеглазка, – он погладил ее по крутому бедру. – Я порой гляжу на тебя и не верю: неужели такая красавица принадлежит мне?
   – Я стараюсь быть красивой для тебя, Николас, – нежно улыбнулась Алана.
   Он нахмурился и пристально взглянул на жену.
   – Скажи, ты когда-нибудь вспоминаешь Серого Сокола?
   Она не смогла солгать и честно призналась:
   – Иногда. Особенно когда мне начинает казаться, что я неверна его памяти.
   – Вот как? И когда же тебе это кажется?
   – Например, сейчас, когда я лежу в твоих объятиях.
   – Ты все еще любишь его?
   Она опустила ресницы.
   – Я хочу, чтобы память о нем вечно жила в моем сердце.
   Муж сверкнул глазами, но ничего не возразил и запечатлел на ее губах огненный поцелуй.
   Алана всем телом прижалась к нему, и у Николаса вырвался восторженный вздох.
   – Синеглазка! Да ты знаешь, что ты со мной делаешь?
   – Знаю. Я стараюсь тебя ублажить, – простодушно ответила она. – И всегда старалась.
   Она и сама уже сгорала от желания.
   Заглянув в потемневшие от страсти глаза Николаса, Алана вспомнила наставления, которые давала ей бабушка перед замужеством. И подумала, что Лазурный Цветок умолчала о том, какую огромную власть может приобрести женщина над мужчиной. Но она, Алана, сама об этом догадалась!
   Николас прижал жену к мягкой перине и прерывисто прошептал:
   – Женщина, которой нравится играть роль соблазнительницы, должна быть готова к тому, что ее могут соблазнить по-настоящему, Синеглазка!
   И, скользнув вниз по животу Аланы, его рука проникла в самый потаенный уголок ее тела. Она блаженно застонала, мечтая лишь о том, чтобы это никогда не прекращалось.
   – Милая, сладкая Синеглазка, – обдавая лицо Аланы жарким дыханием, попросил Николас, – даруй мне доступ в страну наслаждений.
   Она закивала, не в силах вымолвить ни слова, и в следующий миг их обоих уже захлестнула безудержная страсть.
   Николас уводил ее все выше и выше к вратам восторга, и вот, наконец, они распахнулись… Но оказалось, что это еще не все. Чудесное восхождение повторилось, а в последний раз они взошли туда вдвоем.
   Обнимая Николаса и мечтая о том, чтобы волшебство любви длилось вечно, Алана хотела было поделиться с ним радостью, переполнявшей ее сердце, но не решилась.
   Николас же, немного придя в себя, испугался, поняв, что ни от одной женщины он еще так не зависел, никогда не чувствовал себя таким уязвимым.
   Но даже осознавая это, не смог удержаться и покрыл лицо Аланы жгучими поцелуями.
   – Мне следует быть с тобой поосторожней, Синеглазка, – шутливо сказал Николас. – А то сам не замечу, как окажусь у тебя под каблуком и буду униженно вымаливать твои ласки.
   – Но я же твоя жена, – серьезно возразила Алана. – Разве я могу отказывать тебе в том, чем ты обладаешь по праву?
   – Вот именно! Ты принадлежишь мне! Только мне! Правда?
   – Ну, конечно, правда, – ответила Алана, недоумевая, что на него нашло.
   Николас схватил жену за подбородок и пытливо заглянул ей в глаза.
   – Ты будешь по мне скучать, когда я уеду?
   Она подумала, что ослышалась.
   – Уедешь? Но куда ты собрался?
   – Мне нужно съездить в Шарлотту, это в Северной Каролине. Моя старинная подруга Мадлен Артур распродает лошадей. У нее умер муж, и ей нужны деньги, чтобы погасить долги. А я давно хотел приобрести у нее несколько породистых кобыл.
   У Аланы упало сердце.
   – Старинная… подруга?
   – Да, – Николас усмехнулся. – Знаю, о чем ты думаешь, но это не так. Мы с Мадлен просто друзья.
   – А ты возьмешь меня с собой? – с надеждой спросила Алана.
   – Нет, Синеглазка. Тебе лучше остаться дома.
   – Эта женщина была твоей любовницей?
   Николас раздраженно бросил:
   – Я не собираюсь перед тобой отчитываться.
   – Нет, ты скажи! – настаивала Алана.
   – Ну хорошо. Была, но давно… Послушай, разве моя мать не предупреждала тебя, что женщина не должна задавать мужу подобные вопросы?
   Алана покачала головой, вспоминая рассказы Лилии о любовницах Симеона Беллинджера. И вдруг ей пришла в голову ужасная мысль… А что, если Мадлен до сих пор в связи с Николасом? Что, если он пошел по стопам своего отца?
   – Николас, я так хочу поехать с тобой! – в глазах Аланы читалась отчаянная мольба.
   Он сжал губы.
   – Я еду по делу. Ты будешь мне обузой.
   В груди Аланы начал закипать гнев:
   – Почему-то сейчас ты не считал меня обузой.
   Он нетерпеливо махнул рукой:
   – Все! Разговор окончен.
   – Нет, не окончен. Эта женщина хорошенькая? Скажи! Ты поэтому так туда рвешься, да?
   – Да в чем дело, Синеглазка? – внезапно расхохотался муж. – Ты меня и вправду ревнуешь?
   Она потупилась:
   – Не знаю. Может быть. А ты думаешь, стоит?
   Он протянул к ней руки:
   – Нет. Ведь моя жена ты, а не Мадлен. Перестань дуться и иди ко мне.
   Алане очень хотелось позабыть о своих сомнениях, но в последний момент ее что-то остановило.
   – А мне кажется, порой лучше быть желанной любовницей, – заявила она, – чем никому не нужной женой, которую бросают дома одну.
   В изумрудных глазах Николаса заплясали насмешливые огоньки.
   – У тебя богатая фантазия, жена. Неужели ты полагаешь, я потащусь в такую даль только ради нежного свидания с Мадлен? О нет, дорогая, на свете есть лишь одна женщина, ради которой я способен куда-то поехать. Это ты!
    Алана робко улыбнулась, теряясь в зеленом омуте любимых глаз, но червь сомнения продолжал точить ее душу.
   – Нет, Николас, по-моему, все это лишь отговорки. А на самом деле тебе стыдно появляться со мной на людях, ведь ты втайне кичишься своим превосходством надо мной, – с обидой сказала она.
   Николас опешил:
   – Да ты что? Напротив, ты куда благородней меня! Я столько лет жил только для себя, никого не любил, ни о ком не думал, был ко всему безразличен. А ты вернула меня к жизни, подарила мне радость.
   – Мне хочется тебе верить, но…
   – Но что? Говорю тебе, эта женщина для меня ничего не значит.
   – Но когда-то значила?
   Николас пожал плечами:
   – Для тебя она представляет меньшую угрозу, чем для меня – твой Серый Сокол. Тем более что мы с ней уже много лет не виделись.
   Он надеялся успокоить жену этими словами, но добился обратного.
   – Ты что, был в нее так же влюблен, как я в Серого Сокола? – ахнула Алана.
   Николас смущенно отвел взгляд:
   – Может быть… Мы были тогда почти детьми…
   И зачем он завел разговор о Мадлен? Черт его дернул за язык!
   – Когда мы поженились, ты сказал, что из тебя не получится верного супруга, – еле слышно произнесла Алана. – И вот теперь ты собрался в гости к этой женщине. Что, по-твоему, я должна думать?
   – Думай что хочешь. Мне надоело с тобой препираться, – огрызнулся Николас.
   – Поклянись, что не притронешься к ней! – потребовала Алана.
   – Ты слишком далеко заходишь в своих требованиях, – насупился муж.
   – Поклянись!
   – Я не собираюсь давать тебе никаких клятв, – возмущенно вскричал Николас, отходя от постели. – Ты ведешь себя не как жена, а как тюремщица!
   Алана гневно вскинула голову, и в одно мгновение с ней произошла какая-то странная перемена. Взгляд стал ледяным, лицо надменным. Жизнь среди индейцев не прошла даром: Алана с детства переняла у них привычку с удивительной легкостью изгонять из своего сердца тех, кто почему-либо не оправдывал ее доверия. Так было и с отцом, о чем она, впрочем, сейчас запоздало сожалела.
   – Запомни, я не собираюсь спокойно мириться с твоими изменами, Николас Беллинджер! – воскликнула она. – Не забывай, что ты женился на дикарке, которая не признает законов, писанных для белых женщин. Лучше не подавай мне повода для сомнений. Дай слово, что ты не будешь мне изменять, и разговор на этом закончится.
   – Это угроза? – побледнел Николас. Алана была сейчас похожа на ледяное изваяние:
   – Нет, не угроза, а предупреждение. Скажи, что ты не собираешься мне изменять с твоей старой знакомой, и мы забудем о нашем споре.
   Николас до боли стиснул руку Аланы и злобно прошипел:
   – Поостерегись! По-моему, ты забыла, кто хозяин в этом доме. Я не собираюсь плясать под твою дудку. Я твой муж, а ты моя жена!
   – Нет, – гордо вскинула голову Алана, – я прежде всего человек и лишь потом твоя жена, Николас. Если хочешь, поезжай к этой женщине, но не надейся, что я буду покорно тебя ждать.
   Возле губ Николаса залегли жесткие складки:
   – Ты забываешься, Алана.
   – Возможно, но ты должен знать: если ты меня опозоришь, я тебе этого не прощу.
   Наступила гнетущая пауза.
   Николас был бледен как полотно. Смерив жену убийственно-холодным взглядом, он хотел было что-то сказать, но передумал и направился к двери.
   И только на пороге бросил через плечо:
   – Советую тебе хорошенько подумать, Алана, и, когда я вернусь, попросить у меня прощения.
   Алана сердито посмотрела ему вслед. Ишь, чего захотел! Попросить у него прощения! Да с какой стати?! Если бы она была виновата, тогда другое дело, но она не чувствует за собой никакой вины. И пусть Николас не надеется, из нее не получится кроткой овечки, которая будет закрывать глаза на его измены. Никогда не получится!
   Алана пролежала без сна всю ночь напролет. Николас так и не появился, а она не стала его искать. В глазах ее не было слез, а в сердце – грусти. Злая ревность заслонила собой все остальные чувства.
   «Тоже мне, нашел дурочку! – сердито думала Алана. – Мадлен Артур якобы не опасней Серого Сокола! Но Серый Сокол давно мертв, а эта женщина жива и здорова. И уж, наверное, недурна собой!»
   Уже рассвело, а она все еще не сомкнула глаз. Поняв, что заснуть ей сегодня не удастся, Алана встала с постели и подошла к окну. Николас и Гленн Хаббард как раз выводили из конюшни оседланных лошадей.
   Сердце Аланы пронзила острая боль.
   – О нет, дорогой! – прошептала она, покачнувшись и хватаясь за подоконник. – Нет, тебе не удастся разбить мое сердце! Мы с тобой не повторим историю твоих родителей.
   Прошло две недели. От Николаса не было ни слуху ни духу. Алана подозревала, что он нарочно задерживается в Северной Каролине, желая хорошенько ее проучить за строптивый нрав.