Страница:
– Как это, к лешему, не имеет? Слушай, я хочу в конце концов…
Старик закрыл глаза. Глядя на него, Уэйд вдруг подивился мысли, что у него есть на свете настоящий друг. Надо же, подумал он.
Клод моргнул и поднял на него задумчивый взгляд.
– Положеньице, да?
– Что есть, то есть, – сказал Уэйд.
– Ты в проигрыше при любом раскладе. Ничего не найдут – все равно ты злодей. После предвыборных этих дел. Дерьма-то вылилось… – Старик взглянул на питье Уэйда. – Можно мне?
Уэйд протянул ему стакан. Некоторое время они сидели молча, отхлебывая из него по очереди, потом Клод протянул руку и положил ее Уэйду на колено.
– Не люблю ходить вокруг да около. Она – все, что у тебя оставалось, верно?
– Да.
– И ты ни хрена плохого не сделал.
– Что-то, может, и сделал. Но не это.
– Ясно. – Клод убрал руку. – И тебе нечего – ну, понимаешь сам, о чем я, – тебе нечего к этому добавить?
– Абсолютно нечего.
– То-то и оно. Вот и я им без конца талдычу. Человек волком воет, заело у него, уперся и ни в какую не хочет оправдываться. – Старик вздохнул и допил, что оставалось в стакане. – И перед выборами то же самое было, верно? Плакаться еще, расстилаться перед ними. Все равно не поможет.
Вроде того, – сказал Уэйд. – Устаешь политиканствовать.
Клод кивнул.
– Про что я и говорю. Тогда и сейчас – одинаково. Пусть мудаки что хотят, то и думают.
Старик встал, пошел на кухню и вернулся с двумя изрядными порциями выпивки. По дороге он зажег еще одну лампу, но все равно в доме было как в покойницкой. Оба молчали. За окном в лесу вели свой разговор две совы.
Наконец Клод со вздохом сказал:
– Ну ладно. Ты, наверно, не горишь желанием видеть тут весь спектакль. Как они все в щепки разнесут. Что ж, машина у тебя на ходу. Езжай себе обратно в город, только рули хорошо. Пока ты еще свободен ехать.
– Не могу я уехать – понимаешь сам. Я лодку хочу, Клод.
– Хоти на здоровье.
– И бензин. Полный бак
– От меня шиш получишь. Сколько раз тебе повторять. Чтобы второй клиент там кончил, этого мне не надо.
– И атлас.
– Ничем не моху помочь.
– Да найду я дорогу.
– Найти-то найдешь, только вот куда. – Клод посмотрел на него усталыми глазами старого ворона. Неважно он себя чувствует, подумал Уэйд. – Увы, сенатор, ничем не могу помочь. Совесть, знаешь. В моем возрасте да еще по ночам не спать. – Он вынул красный носовой платок, вытер лоб. – Понял?
– Да, конечно. Сколько у меня еще времени?
– До послезавтра. Или послепослезавтра. Лакс вызвал ребят из полиции штата, из уголовного розыска. С ищейками.
– Прелесть какая, – сказал Уэйд.
– Это должно было случиться. – Само собой. – Уэйд подмигнул ему. – Сенатор. Как мне это нравится.
К утру сильно потеплело, и снег почти весь стаял. Целый день они провели на озере, северней и северо-восточней острова Магнуссона. Других лодок видно не было. Ни самолетов, ничего вообще. Время от времени низко над горизонтом показывалось солнце, но даже и в эти минуты небо оставалось уныло-серым, в тон их настроению. Напряжение было превыше сил. Никто и не пытался его уменьшить. Пат сидела на корме неподвижно, как скала. Ни на него, ни даже сквозь него она не посмотрела ни разу; когда нужно было, адресовалась к озеру.
Так даже лучше, думал Уэйд. На душе у него помягчело. Часть ноши уже снята. Скоро будет снято все остальное.
Озеро не внушало ему ужаса. Вот что он усвоил: у окружающего мира есть свои маленькие хитрые фокусы. За прошедшие дни поражение на выборах стало, как ни странно, представляться ему чуть ли не удачей. Теперь было легче нечего скрывать. Деревня Тху-ангиен, разумеется, никуда не исчезла и не исчезнет, но ужас изнутри вышел наружу. Мерзкий, прискорбный, позорный. Зла меньше не стало, но, по крайней мере, отпала необходимость таиться. Еще одно плутовство природы. Когда ты разоблачен, перестаешь бояться разоблачения. Люк под тобой распахивается. Тебе остается только падать, грациозно и. глубоко-глубоко.
Скоро и со всем остальным будет порядок. С душевным здоровьем, например. С мужской доблестью. Наконец, с любовью.
Он смотрел на два островка, мимо которых они плыли. Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь, он был вполне уверен в себе.
В три часа Клод подогнал лодку к пристани в Энгл-Инлет – нужен был бензин. Они вдвоем двинулись к бензоколонке Пирсона; не доходя до нее, Уэйд извинился и перешел на другую сторону улицы.
В «мини-марте» он купил две буханки хлеба, мясо для сандвичей, большую бутыль водки, подробную туристскую карту, три банки концентрированного топлива и маленький пластмассовый компас, одобренный американской организацией бойскаутов. Пока он расплачивался, толстая девушка за прилавком не отрывала от него взгляда. Майра – забыл, как дальше. Альбиносная порода, всюду надо нос сунуть. Его подмывало высказаться на эту тему, но он просто пожелал ей всего хорошего и вышел с покупками.
В ту ночь, насколько ему потом помнилось, он ощущал себя во сне сидящим внутри хромированного корпуса компьютера. Он влез туда через какое-то отверстие. Он требовал пересчета – кричал: «Арифметика!» – но компьютер ответил лишь легким покашливанием, которое перешло в густое издевательское урчанье. Все провода были безнадежно спутаны. Цепь состояла сплошь из электрических угрей, там же были и цветные рыбешки, и ядовитые жидкости, и еще всякая мерзость без числа. Проснулся он перед рассветом. Надел чистые вельветовые брюки, хлопчатобумажные носки белую фланелевую рубашку и великолепный свитер из козьей шерсти, который Кэти ему подарила на последнее Рождество.
Скатал два одеяла.
Прихватил старую простыню.
Когда он прошел через коридор на кухню, уже начинало светать. Он совершенно не удивился, увидев аккуратно лежащий в центре пластикового стола ключ от лодочного замка. Радом был оставлен конверт. Он сунул и то, и другое в карман, надел резиновые сапоги, взял провизию и спустился к причалу. Никаких особенных чувств он не испытывал. Жизнь вырулила не туда, только и всего.
Кэт, ох Кэт, думал он. Невозможно было представить себе ее мертвой. Просто потерялась. Пропала без вести.
В хрупкой полутьме он шагнул через борт лодки и уложил в нее вещи. Чуть оцепенелый, чуть сонный. После всех неправд выявились две небольшие правды – или, по крайней мере, некая определенность, заставлявшая его повторять в своем сердце: «Кэт, моя Кэт». Он отвязал канаты. Завел мотор и почувствовал, как лодка привстала, пошла. Ярдов через сто обернулся и посмотрел на маленький желтый коттедж на берегу озера.
Любовь, думал он. В чем состоит одна из правд. Ее нельзя потерять, даже если пытаешься.
Он вынул свой новенький компас и взял направление на север. Позже, когда он опять обернулся, желтого домика уже не было видно. Но все равно он видел внутренним взором мужчину и женщину, тихо лежащих рядом на веранде в густом ночном тумане, обнимающих друг друга под одеялом, делающих вид, что не так все плохо. Он слышал их голоса, когда они по очереди называли имена детей, которые у них родятся, порой уморительные имена, специально чтоб посмеяться, – и он слышал, как они обсуждали обстановку своего будущего дома, роскошные ковры и старинные медные светильники, выбирали цвет для обоев, входили во все подробности. «Верона», – говорила Кэти, и они разговаривали о Вероне, куда там пойти и что посмотреть, и вот уже вокруг них сплошной туман, а вскоре и в них – поглощены, пропали. Ни следа, ни единой приметы. Только лес и вода. Место, где две единицы всегда дают в сумме нуль.
24
25
Старик закрыл глаза. Глядя на него, Уэйд вдруг подивился мысли, что у него есть на свете настоящий друг. Надо же, подумал он.
Клод моргнул и поднял на него задумчивый взгляд.
– Положеньице, да?
– Что есть, то есть, – сказал Уэйд.
– Ты в проигрыше при любом раскладе. Ничего не найдут – все равно ты злодей. После предвыборных этих дел. Дерьма-то вылилось… – Старик взглянул на питье Уэйда. – Можно мне?
Уэйд протянул ему стакан. Некоторое время они сидели молча, отхлебывая из него по очереди, потом Клод протянул руку и положил ее Уэйду на колено.
– Не люблю ходить вокруг да около. Она – все, что у тебя оставалось, верно?
– Да.
– И ты ни хрена плохого не сделал.
– Что-то, может, и сделал. Но не это.
– Ясно. – Клод убрал руку. – И тебе нечего – ну, понимаешь сам, о чем я, – тебе нечего к этому добавить?
– Абсолютно нечего.
– То-то и оно. Вот и я им без конца талдычу. Человек волком воет, заело у него, уперся и ни в какую не хочет оправдываться. – Старик вздохнул и допил, что оставалось в стакане. – И перед выборами то же самое было, верно? Плакаться еще, расстилаться перед ними. Все равно не поможет.
Вроде того, – сказал Уэйд. – Устаешь политиканствовать.
Клод кивнул.
– Про что я и говорю. Тогда и сейчас – одинаково. Пусть мудаки что хотят, то и думают.
Старик встал, пошел на кухню и вернулся с двумя изрядными порциями выпивки. По дороге он зажег еще одну лампу, но все равно в доме было как в покойницкой. Оба молчали. За окном в лесу вели свой разговор две совы.
Наконец Клод со вздохом сказал:
– Ну ладно. Ты, наверно, не горишь желанием видеть тут весь спектакль. Как они все в щепки разнесут. Что ж, машина у тебя на ходу. Езжай себе обратно в город, только рули хорошо. Пока ты еще свободен ехать.
– Не могу я уехать – понимаешь сам. Я лодку хочу, Клод.
– Хоти на здоровье.
– И бензин. Полный бак
– От меня шиш получишь. Сколько раз тебе повторять. Чтобы второй клиент там кончил, этого мне не надо.
– И атлас.
– Ничем не моху помочь.
– Да найду я дорогу.
– Найти-то найдешь, только вот куда. – Клод посмотрел на него усталыми глазами старого ворона. Неважно он себя чувствует, подумал Уэйд. – Увы, сенатор, ничем не могу помочь. Совесть, знаешь. В моем возрасте да еще по ночам не спать. – Он вынул красный носовой платок, вытер лоб. – Понял?
– Да, конечно. Сколько у меня еще времени?
– До послезавтра. Или послепослезавтра. Лакс вызвал ребят из полиции штата, из уголовного розыска. С ищейками.
– Прелесть какая, – сказал Уэйд.
– Это должно было случиться. – Само собой. – Уэйд подмигнул ему. – Сенатор. Как мне это нравится.
К утру сильно потеплело, и снег почти весь стаял. Целый день они провели на озере, северней и северо-восточней острова Магнуссона. Других лодок видно не было. Ни самолетов, ничего вообще. Время от времени низко над горизонтом показывалось солнце, но даже и в эти минуты небо оставалось уныло-серым, в тон их настроению. Напряжение было превыше сил. Никто и не пытался его уменьшить. Пат сидела на корме неподвижно, как скала. Ни на него, ни даже сквозь него она не посмотрела ни разу; когда нужно было, адресовалась к озеру.
Так даже лучше, думал Уэйд. На душе у него помягчело. Часть ноши уже снята. Скоро будет снято все остальное.
Озеро не внушало ему ужаса. Вот что он усвоил: у окружающего мира есть свои маленькие хитрые фокусы. За прошедшие дни поражение на выборах стало, как ни странно, представляться ему чуть ли не удачей. Теперь было легче нечего скрывать. Деревня Тху-ангиен, разумеется, никуда не исчезла и не исчезнет, но ужас изнутри вышел наружу. Мерзкий, прискорбный, позорный. Зла меньше не стало, но, по крайней мере, отпала необходимость таиться. Еще одно плутовство природы. Когда ты разоблачен, перестаешь бояться разоблачения. Люк под тобой распахивается. Тебе остается только падать, грациозно и. глубоко-глубоко.
Скоро и со всем остальным будет порядок. С душевным здоровьем, например. С мужской доблестью. Наконец, с любовью.
Он смотрел на два островка, мимо которых они плыли. Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь, он был вполне уверен в себе.
В три часа Клод подогнал лодку к пристани в Энгл-Инлет – нужен был бензин. Они вдвоем двинулись к бензоколонке Пирсона; не доходя до нее, Уэйд извинился и перешел на другую сторону улицы.
В «мини-марте» он купил две буханки хлеба, мясо для сандвичей, большую бутыль водки, подробную туристскую карту, три банки концентрированного топлива и маленький пластмассовый компас, одобренный американской организацией бойскаутов. Пока он расплачивался, толстая девушка за прилавком не отрывала от него взгляда. Майра – забыл, как дальше. Альбиносная порода, всюду надо нос сунуть. Его подмывало высказаться на эту тему, но он просто пожелал ей всего хорошего и вышел с покупками.
В ту ночь, насколько ему потом помнилось, он ощущал себя во сне сидящим внутри хромированного корпуса компьютера. Он влез туда через какое-то отверстие. Он требовал пересчета – кричал: «Арифметика!» – но компьютер ответил лишь легким покашливанием, которое перешло в густое издевательское урчанье. Все провода были безнадежно спутаны. Цепь состояла сплошь из электрических угрей, там же были и цветные рыбешки, и ядовитые жидкости, и еще всякая мерзость без числа. Проснулся он перед рассветом. Надел чистые вельветовые брюки, хлопчатобумажные носки белую фланелевую рубашку и великолепный свитер из козьей шерсти, который Кэти ему подарила на последнее Рождество.
Скатал два одеяла.
Прихватил старую простыню.
Когда он прошел через коридор на кухню, уже начинало светать. Он совершенно не удивился, увидев аккуратно лежащий в центре пластикового стола ключ от лодочного замка. Радом был оставлен конверт. Он сунул и то, и другое в карман, надел резиновые сапоги, взял провизию и спустился к причалу. Никаких особенных чувств он не испытывал. Жизнь вырулила не туда, только и всего.
Кэт, ох Кэт, думал он. Невозможно было представить себе ее мертвой. Просто потерялась. Пропала без вести.
В хрупкой полутьме он шагнул через борт лодки и уложил в нее вещи. Чуть оцепенелый, чуть сонный. После всех неправд выявились две небольшие правды – или, по крайней мере, некая определенность, заставлявшая его повторять в своем сердце: «Кэт, моя Кэт». Он отвязал канаты. Завел мотор и почувствовал, как лодка привстала, пошла. Ярдов через сто обернулся и посмотрел на маленький желтый коттедж на берегу озера.
Любовь, думал он. В чем состоит одна из правд. Ее нельзя потерять, даже если пытаешься.
Он вынул свой новенький компас и взял направление на север. Позже, когда он опять обернулся, желтого домика уже не было видно. Но все равно он видел внутренним взором мужчину и женщину, тихо лежащих рядом на веранде в густом ночном тумане, обнимающих друг друга под одеялом, делающих вид, что не так все плохо. Он слышал их голоса, когда они по очереди называли имена детей, которые у них родятся, порой уморительные имена, специально чтоб посмеяться, – и он слышал, как они обсуждали обстановку своего будущего дома, роскошные ковры и старинные медные светильники, выбирали цвет для обоев, входили во все подробности. «Верона», – говорила Кэти, и они разговаривали о Вероне, куда там пойти и что посмотреть, и вот уже вокруг них сплошной туман, а вскоре и в них – поглощены, пропали. Ни следа, ни единой приметы. Только лес и вода. Место, где две единицы всегда дают в сумме нуль.
24
Предположение
Или, может быть, она покинула его уже давно – летом 1983 года, когда летала в Бостон к Хармону. Все последующие годы она держала поездку в секрете, неся этот груз сквозь жизнь и супружество, и, может быть, в конце концов он стал для нее непосильным. Не только ведь этот роман. Всё вместе. Прогнивший брак. Отложенное счастье, взаимное отчуждение. Все эти годы, даже еще до знакомства с Хармоном, она чувствовала, как растет пропасть между тем, что она хочет, и тем, что имеет.
Итак, самоубийство?
Неизвестно.
Слишком многое, конечно, на нас давило. Она держалась на валиуме и ресториле. Всюду одни обломки. Муж, выборы, неродившийся ребенок. Так что, может быть, она сделала это сознательно – или полусознательна села в лодку, взяла курс прямо на север и затерялась в Лесном озере навеки. В какой-то момент – скажем, на каменистом берегу, в темноте – она, возможно, стала перебирать в уме все обстоятельства, которые привели к этому концу. Все разочарования. Медленное удушение политикой. Роман с Хармоном, который начался чуть ли не случайно – мимолетная встреча, несколько писем – и через четыре месяца так же и кончился, без всякого решения или выбора с се стороны, словно она вдруг очутилась на заднем сиденье своей прежней жизни и ей осталось только пристегнуть ремень.
И что тогда изменилось? Все равно никакой возможности решать за себя. Жить по указке внешнего мира, который, казалось, устроил против нее заговор. Невыносимо грустно. Как все сложилось. И как могло сложиться.
Может быть, она уже проглотила таблетки. Или сделала это сейчас, обильно запив их озерной водой, а потом опять села на берегу и позволила мыслям перенестись в прошлое, в бостонский аэропорт. Там ее встретил Хармон. Они поехали вдоль побережья на север, в штат Мэн, где провели в курортном городке Лун-Пойнт четыре дня и три ночи; а утром четвертого дня, после завтрака, она сказала ему, что все прекращается. Ошибка. Она любит своего мужа.
Она вспомнила белое круглое лицо Хармона. Настоящее лицо дантиста – сосредоточенное.
– Так, – сказал он.
И все.
Теперь это вообще стало загадкой. Она не могла вспомнить, какого цвета у него глаза, с какой стати она вдруг обратила на него внимание и что заставило ее с ним порвать. Весь роман выглядел каким-то нелепым, диким. Она вспомнила, как в один из вечеров в Лун-Пойнте они пошли на танцы, каким все казалось захватывающе рискованным, как музыка, звездное небо и риск усиливали ее тягу к нему, как от наслаждения кружилась голова, – и все же, странным образом, не к Хармону она льнула тогда, а к мечте о счастье, об искушении, об иных возможностях и плыла в медленном томном вальсе не с ним, а с прекрасным неведомым будущим.
Посидев несколько минут, поглядев на туманные воды, она, может быть, дала волю слезам. Или, может быть, таблетки начали действовать, и ее уже утягивало вниз, в желанную спокойную тьму.
Обратный перелет в Миннеаполис помнился смутно. Почти пустой самолет. Пара коктейлей. Уже ближе к вечеру она вошла с чемоданом в свою квартиру, опустила его на пол и постояла, вслушиваясь в тишину. Она вспомнила, как налила себе рюмку вина. Вспомнила, как наполнила ванну, села в нее, долго не вылезала. В шесть отправилась на кухню приготовить ужин. Через полчаса, когда пришел Джон, она постаралась не встречаться с ним глазами – взялась регулировать температуру электросковородки, потом стала класть на нее лопаточкой куски свинины. Джон подошел к ней сзади. «Путешественница моя», – сказал он и поцеловал ее в шею, на миг слегка сдавив пальцами мягкую плоть у нее на талии. Эта его привычка вообще-то была ей неприятна – сразу начинало чудиться, что она толстеет, – но тогда, вспомнилось ей, она ощутила мгновенное облегчение и благодарность. По одному прикосновению его пальцев она поняла, что он ни о чем не подозревает.
Они поужинали перед телевизором. Когда шла реклама, он голосом, в котором ясно читалась незаинтересованная, формальная вежливость, задал несколько вопросов про поездку. Как погода, как в самолете кормили, как она нашла школьную подругу, у которой гостила. Отвечала она кратко. Подруга – жуткая зануда, погода была жаркая, кормежка отвратительная. Джон кивал в экран телевизора. Слишком уж легко все сходило. Под конец она извинилась: глупо, дескать, вышло.
– Что глупо вышло? – спросил он.
– Ну, с обратным рейсом.
– А в чем дело?
Она подняла на него глаза.
– Я завтра должна была прилететь. Я объяснила почему… Ты не получил сообщение?
– Увы, – сказал он и улыбнулся ей. – Не удосужился проверить автоответчик
Она вспомнила, как уставилась в свою тарелку. От свинины во рту был мясной прогорклый привкус. Ее вдруг охватила бессмысленная, безотчетная злость. Надо было, подумала она, наговорить ему побольше про танцевальную площадку в Лун-Пойнте. Про уютный номер в отеле. Какого цвета там обои и покрывало на постели. Все подробности рассказать.
Она вспомнила, как унесла свою тарелку на кухню, вымыла ее, потом вышла в крохотный задний дворик и просто стояла там в свинцово-серых сумерках.
Он никогда не узнает. Секрет в безопасности.
И все же в вечернем воздухе пустой магнитофонной лентой шелестел цепенящий вопрос «А это и вправду так важно?» – и переходил, углубляясь, в рокот неясного, бесконечно приблизительного ответа: «Как знать?»
Она вспомнила, как распахнула халат, подставив тело влажному воздуху. Сердце наполнилось огромным, отчаянным желанием, чистым желанием, не направленным ни на что. Позже к ней вышел Джон.
– Привет, прелестница, – сказал он и встал рядом с ней в густеющей мгле. – Значит, здорово съездила? Развлеклась?
Она вспомнила, как, туго запахнувшись, повернула к нему непроницаемое лицо без следа раскаяния:
– Все было отлично.
Но в конце концов она, может быть, возложила вину на себя. Не столько за этот роман, сколько за угасание энергии, за то, что мало-помалу поддалась губительной многолетней усталости. Она перестала пытаться. Перестала стрелять из водяных пистолетов, утратила все мечты, и интрижка с Хармоном была только символом всех разочарований. Может быть, сказалось действие скрытых сил, от которых у нее не было защиты. Может быть, память; может быть, таблетки. Может быть, затерянная на Лесном озере, где всё – сплошное повторение и эхо, она прошептала: «Почему?» – а потом закрыла глаза и канула в глубину нескончаемого ответа: «Как знать? Кто может знать?»
Итак, самоубийство?
Неизвестно.
Слишком многое, конечно, на нас давило. Она держалась на валиуме и ресториле. Всюду одни обломки. Муж, выборы, неродившийся ребенок. Так что, может быть, она сделала это сознательно – или полусознательна села в лодку, взяла курс прямо на север и затерялась в Лесном озере навеки. В какой-то момент – скажем, на каменистом берегу, в темноте – она, возможно, стала перебирать в уме все обстоятельства, которые привели к этому концу. Все разочарования. Медленное удушение политикой. Роман с Хармоном, который начался чуть ли не случайно – мимолетная встреча, несколько писем – и через четыре месяца так же и кончился, без всякого решения или выбора с се стороны, словно она вдруг очутилась на заднем сиденье своей прежней жизни и ей осталось только пристегнуть ремень.
И что тогда изменилось? Все равно никакой возможности решать за себя. Жить по указке внешнего мира, который, казалось, устроил против нее заговор. Невыносимо грустно. Как все сложилось. И как могло сложиться.
Может быть, она уже проглотила таблетки. Или сделала это сейчас, обильно запив их озерной водой, а потом опять села на берегу и позволила мыслям перенестись в прошлое, в бостонский аэропорт. Там ее встретил Хармон. Они поехали вдоль побережья на север, в штат Мэн, где провели в курортном городке Лун-Пойнт четыре дня и три ночи; а утром четвертого дня, после завтрака, она сказала ему, что все прекращается. Ошибка. Она любит своего мужа.
Она вспомнила белое круглое лицо Хармона. Настоящее лицо дантиста – сосредоточенное.
– Так, – сказал он.
И все.
Теперь это вообще стало загадкой. Она не могла вспомнить, какого цвета у него глаза, с какой стати она вдруг обратила на него внимание и что заставило ее с ним порвать. Весь роман выглядел каким-то нелепым, диким. Она вспомнила, как в один из вечеров в Лун-Пойнте они пошли на танцы, каким все казалось захватывающе рискованным, как музыка, звездное небо и риск усиливали ее тягу к нему, как от наслаждения кружилась голова, – и все же, странным образом, не к Хармону она льнула тогда, а к мечте о счастье, об искушении, об иных возможностях и плыла в медленном томном вальсе не с ним, а с прекрасным неведомым будущим.
Посидев несколько минут, поглядев на туманные воды, она, может быть, дала волю слезам. Или, может быть, таблетки начали действовать, и ее уже утягивало вниз, в желанную спокойную тьму.
Обратный перелет в Миннеаполис помнился смутно. Почти пустой самолет. Пара коктейлей. Уже ближе к вечеру она вошла с чемоданом в свою квартиру, опустила его на пол и постояла, вслушиваясь в тишину. Она вспомнила, как налила себе рюмку вина. Вспомнила, как наполнила ванну, села в нее, долго не вылезала. В шесть отправилась на кухню приготовить ужин. Через полчаса, когда пришел Джон, она постаралась не встречаться с ним глазами – взялась регулировать температуру электросковородки, потом стала класть на нее лопаточкой куски свинины. Джон подошел к ней сзади. «Путешественница моя», – сказал он и поцеловал ее в шею, на миг слегка сдавив пальцами мягкую плоть у нее на талии. Эта его привычка вообще-то была ей неприятна – сразу начинало чудиться, что она толстеет, – но тогда, вспомнилось ей, она ощутила мгновенное облегчение и благодарность. По одному прикосновению его пальцев она поняла, что он ни о чем не подозревает.
Они поужинали перед телевизором. Когда шла реклама, он голосом, в котором ясно читалась незаинтересованная, формальная вежливость, задал несколько вопросов про поездку. Как погода, как в самолете кормили, как она нашла школьную подругу, у которой гостила. Отвечала она кратко. Подруга – жуткая зануда, погода была жаркая, кормежка отвратительная. Джон кивал в экран телевизора. Слишком уж легко все сходило. Под конец она извинилась: глупо, дескать, вышло.
– Что глупо вышло? – спросил он.
– Ну, с обратным рейсом.
– А в чем дело?
Она подняла на него глаза.
– Я завтра должна была прилететь. Я объяснила почему… Ты не получил сообщение?
– Увы, – сказал он и улыбнулся ей. – Не удосужился проверить автоответчик
Она вспомнила, как уставилась в свою тарелку. От свинины во рту был мясной прогорклый привкус. Ее вдруг охватила бессмысленная, безотчетная злость. Надо было, подумала она, наговорить ему побольше про танцевальную площадку в Лун-Пойнте. Про уютный номер в отеле. Какого цвета там обои и покрывало на постели. Все подробности рассказать.
Она вспомнила, как унесла свою тарелку на кухню, вымыла ее, потом вышла в крохотный задний дворик и просто стояла там в свинцово-серых сумерках.
Он никогда не узнает. Секрет в безопасности.
И все же в вечернем воздухе пустой магнитофонной лентой шелестел цепенящий вопрос «А это и вправду так важно?» – и переходил, углубляясь, в рокот неясного, бесконечно приблизительного ответа: «Как знать?»
Она вспомнила, как распахнула халат, подставив тело влажному воздуху. Сердце наполнилось огромным, отчаянным желанием, чистым желанием, не направленным ни на что. Позже к ней вышел Джон.
– Привет, прелестница, – сказал он и встал рядом с ней в густеющей мгле. – Значит, здорово съездила? Развлеклась?
Она вспомнила, как, туго запахнувшись, повернула к нему непроницаемое лицо без следа раскаяния:
– Все было отлично.
Но в конце концов она, может быть, возложила вину на себя. Не столько за этот роман, сколько за угасание энергии, за то, что мало-помалу поддалась губительной многолетней усталости. Она перестала пытаться. Перестала стрелять из водяных пистолетов, утратила все мечты, и интрижка с Хармоном была только символом всех разочарований. Может быть, сказалось действие скрытых сил, от которых у нее не было защиты. Может быть, память; может быть, таблетки. Может быть, затерянная на Лесном озере, где всё – сплошное повторение и эхо, она прошептала: «Почему?» – а потом закрыла глаза и канула в глубину нескончаемого ответа: «Как знать? Кто может знать?»
25
Материалы
Это как про трех обезьян. Мол, ничего не слышал, ничего не чуял, ничего не видел. Будьте уверены – этот гад кой-чего сделал .
Винсент Р. (Винни) Пирсон
Это просто смешно. Мистер Уэйд любил свою жену, это всем было видно. Как мы с Клодом, так и они.
Рут Расмуссен
Я только одно могу сказать: они пришли в «мини-март» ужасно несчастные. Сидели несчастные. Ушли несчастные. Больше я ничего не знаю.
Майра Шоу, продавщица
Я не занимаюсь гаданьем на кофейной гуще.
Артур Дж. Лаке, шериф округа Лесного озера
Я молил Бога, чтобы эта история оказалась выдумкой.
Полковник Уильям ВУилсон, военный следователь армии США
Приобщено к делу под № 10: фотографии (12 шт.) жертв в деревне Тхуангиен
Дата съемки: 16 марта 1968 г.
Автор снимков: Рональд Эберле
…настроение у людей – ну, у большинства, скажем так, – было мстительное.
Грегори Т.Олсон (третья рота, первый взвод)
Разговоры шли о том, чтобы убивать все, что движется. Все знали, что мы собираемся делать.
Роберт У.Пендлтон (третья рота, третий взвод)
Порок никогда не видит своего собственного безобразия – увидев, он ужаснулся бы своему облику. Речи шекспировского Яго, который поступает согласно велениям своей природы, звучат фальшиво, потому что условности нашей драматургии заставляют его срывать с себя маску, раскрывать самому себе тайны своего сложного и бесчестного сердца. В действительности же люди крайне редко попирают свою совесть с таким равнодушием.
Жорж Санд. «Индиана»
…мы все психовали, потому что хотели отомстить за павших товарищей, которые погибли в Розовом секторе до этой операции.
АлленДжВойс (третьярота, первый взвод)
После этих дел мы прямо дышали мухами. Они забивались человеку в нос.
Ричард Тинбилл
Мы должны покарать индейцев сиу по всей строгости, вплоть до их полного уничтожения, – мужчин, женщин и детей.
Генерал Уильям Текумсе Шерман
Уничтожить все это краснокожее братство.
«Небраска сити пресс»
Джон! Джон! О, Джон!
Джордж Армстронг Кастер
В тот день в деревне Милай я лично убил около двадцати пяти человек. Лично. Мужчин, женщин. Кого расстрелял, кому горло перерезал, кого скальпировал… отрубал кисти рук, вырезал языки. Да, это все я сделал.
Варнадо Сим пеон (третья рота, второй взвод)
Пленных не брали, и все, кто мог быть убит, были убиты. На дорогу, по которой бежали индейцы, вышел ребенок примерно трех лет, совершенно голый. Один солдат увидел его, выстрелил с расстояния около семидесяти пяти ярдов и промахнулся. Тогда другой спешился и сказал: «Дай-ка я гаденыша пристрелю». Он тоже не попал, тогда с замечанием такого же рода спешился третий, и после его выстрела ребенок упал… Индейцы потеряли триста человек, исключительно убитыми, из них примерно половину составляли воины, остальные были женщины и дети.
ДжП.Данн-младший. «Бойня в горах»
Кэти старалась, я вам скажу. Даже перестаралась. Лично мне давно уже стало ясно, что тут безнадежный случай.
Патриция С.Туд
Она же хотела путешествовать. Повидать мир. Помнится, все время говорила о Вероне, хотя вряд ли много про нее знала помимо того, что там жили Ромео и Джульетта.
Бетани Ки, помощница секретаря приемной комиссии, университет штата Миннесота
Ты включаешься, стараешься помочь, пренебрегаешь своими собственными нуждами. И вот прошло уже двенадцать лет, и ты разучилась вообще чему-либо радоваться. Ты измучена, вымотана, издергана, удручена до предела и к тому же чувствуешь себя виноватой, потому что бессильна это исправить. Ты переусердствовала, пытаясь скрыть от окружающих проблемы партнера; такое поведение, увы, считается в нашем обществе нормальным.
ПейшенсМейсон, «Выздоровление от войны»
Столько лет прошло, а все равно это во мне сидит, никуда не делось. Джон, похоже, мучился тем же самым и по-своему хотел защититься. Стереть все, понимаете? В прямом смысле.
Ричард Тинбилл
Они сражались не как регулярная армия, а как дикари, прячась за деревьями и каменными стенами, стреляя из лесных зарослей и окон домов… [Колонисты] уподоблялись индейцам, скальпируя трупы и отрезая им уши и носы.
Неизвестный британский пехотинец, 1775г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
Когда наша рота начала нести потери, это было большей частью из-за мин-ловушек и снайперов… Никому нельзя было доверять.. В конце концов все, кто еще оставался в этих местах, стали для нас врагами.
Фред Уидмер (третья рота)
…это была как бы возможность отомстить за всех, кого мы потеряли.
ТоммиЛ.Мосс (третья рота)
[Наши британские войска] были в такой ярости из-за потерь от невидимого неприятеля, что они врывались во многие дома… и убивали всех, кого там находили.
Лейтенант Фредерик Маккензи, 1775 г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
– Вы убивали мужчин, женщин и детей
– Да.
– Вы действовали по приказу?
– Да.
– Почему вы выполнили этот приказ?
– Мне приказали, я сделал. И я был тогда в душевном расстройстве» Мы должны были в этой деревне поквитаться за всех ребят, которых мы потеряли. Они все там были вьетконговцы или их пособники, я и сейчас так думаю.
Пол Мидлоу, показания на военном трибунале
На обратном пути мы обнаружили, что все дома вдоль дороги полны людей и заборы, как прежде, тянутся сплошной линией. Каждый дом, откуда по нам открывали огонь, был немедленно взят штурмом. И КАЖДАЯ ЖИВАЯ ДУША В НЕМ ПРЕДАНА СМЕРТИ. Жуткое злодейство! О англичане, до каких низостей кровавого варварства вы пали!
Неизвестный британский офицер, 1775 г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
– Вы можете вспомнить фамилию этого Кудесника?
– С ходу не могу.
– И он смеялся, вы говорите?
– Это было потом. Он был в расстройстве.
Ричард Тинбилл, показания на военном трибунале
Я приказал солдатам преследовать и уничтожать апачей всеми возможными средствами, охотиться на них, как на диких зверей. Они выполняли этот приказ со всей непреклонностью и мужеством. Со времени моего последнего рапорта убито более двух сотен индейцев.
Генерал Эдвард О.Орд
Кэти не была ангелом. Этот дантист… Я не могу вам назвать его фамилию. Так или иначе, я не думаю, что ангелы вообще бывают на свете. Похоже, это его сильно ранило – Джона, в смысле.
Патриция С.Гуд
[Британские войска] совершили все мерзкие злодеяния, на какие могла их подвигнуть кровожадная месть.
Неизвестный очевидец, 1775 г. (после битв угри Лексингтоне и Конкорде)
Моя совесть мало-помалу становится замарана… Бели бы я только мог вырваться из этой войны и встать на чистую землю, которая сотрет с меня эти пятна!
Дж.Гленн Грей. «Воины»
БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН,
УЧАСТНИК СОБЫТИЙ В ДЕРЕВНЕ МИЛАЙ,
УБИТ В ПЬЯНОЙ ДРАКЕ
Питтсбург. Ветеран Вьетнама, который участвовал в убийствах в деревне Милан, а позже стал бездомным алкоголиком и жил под мостом, был застрелен после ссоры за бутылкой водки. Полиция предъявила обвинение собутыльнице Роберта У. Цуваса в том, что, повздорив с ним, она выстрелила ему в голову. По словам родственников 39-летнего Цуваса, он почти двадцать лет катился по наклонной плоскости – с тех самых пор как предстал перед судом по обвинению в убийстве двоих вьетнамских детей во время бойни 1968 года. «Он постоянно мучился из-за этих вьетнамских дел, хотя много об этом не распространялся», – сказал его отец Уильям Цувас… Военный прокурор обвинил Цуваса в предумышленном расстреле из ручного пулемета двоих вьетнамских детей, личности которых не установлены; Цувас, однако, утверждал, что дети истекали кровью, были изувечены и умирали, что он убил их, желая положить конец их мучениям. Таинственным человеком, приговоренным по делу об убийствах в Милай, был [лейтенант Уильям] Колли.
«Востон геральд», 24 сентября 1988 г.
Странное бывает чувство. Оглядываешься назад и недоумеваешь, как ты мог такое совершить. Думаешь о том, что случилось двадцать лет назад, о том, что выяснилось, о том, что ты сам сделал, и спрашиваешь себя: «Почему? Почему я так поступил? Это был не я. Что-то со мной тогда произошло».
Фред Уидмер (третья рота)
Приобщено к делу под № 8: сундук с фокусами Джона Уэйда. Из описи содержимого
Симпатические чернила
Монеты на проволочках
Подставка-«сервант»
«Летающая стеклянная ваза»
«Дар волхвов» (книга)
Отчет комиссии Пирса (книга)
После смерти отца он массу времени проводил у меня в магазине… Я даже думаю, он слегка был ко мне неравнодушен. Прозвище для меня придумал – Морковная дама, – вроде как я что-то для него значила.
Сандра Карра («Магическая студия» Карра)
Под конец Джона никакая магия не могла выручить. Пресса как накинется – всё, считай, крышка. Он это понимал. Одни пакостные эти заголовочки святого вышибут из политики в два счета. Миннесота – не такое место, где скажешь, мол, сожалею, ребята, – и тебя простили. Тут лютеране сплошные.
Энтони Л. (Тони) Карбо
Все Джон да Джон! Спятить можно. Да проснитесь же наконец. Я замучилась повторять: у Кэти были свои беды, своя история, своя собственная жизнь, черт возьми!
Патриция С.Гуд
Очень многие [жены политиков] чувствуют себя здесь [в Вашингтоне] несчастными. Лишенные своей собственной жизни, они спрашивают себя: «Кто я такая? Просто чья-то жена? Или все-таки нечто большее?»
Арвонп Фрейзер, жена бывшего конгрессмена Дона Фрейзера
Пат [Никсон] вводила в заблуждение тех, кто не знал се близко, тщательно скрывая, что почти все тут ей ненавистно… Политика была для Пат проклятием… она сделала это кристально ясным для всех, с кем была дружна и кому доверяла.
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»
[После своей отставки] Никсон впал в глубокую депрессию. Он часами сидел в своем кабинете, не мог или не хотел двигаться, почти ничего не ел. Он страдал жестокой бессонницей… Можно предположить, что если бы не постоянное внимание и забота Пат Никсон в тяжкое время его жизни, начиная с августа и кончая периодом после Дня благодарения, Ричард Никсон мог перейти грань, отделявшую его от полного душевного расстройства. Он был от нее близко. Он сам признаёт, что опускался «в глубины».
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»
Взять, скажем, Ватерлоо. Как Наполеон тогда себя чувствовал. Жизнь кончена, ты мертвец.
Энтони Л. (Тони) Карбо
Психотерапевты часто имеют дело со стыдом, который люди подавляют в себе, загоняют внутрь, не чувствуют … Но в потенции стыд все равно существует, и нередко такой сильный, что человек ведет себя как если бы у него была изуродована одна из частей тела и ему приходилось скрывать это уродство от себя и других
Роберт Кейрен. «Стыд»
Поставим вопрос ребром: возможно ли, что Никсон лгал относительно степени своего участия в сокрытии обстоятельств уотергейтского дела не только стране но и жене, и другим членам семьи?
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»
Винсент Р. (Винни) Пирсон
Это просто смешно. Мистер Уэйд любил свою жену, это всем было видно. Как мы с Клодом, так и они.
Рут Расмуссен
Я только одно могу сказать: они пришли в «мини-март» ужасно несчастные. Сидели несчастные. Ушли несчастные. Больше я ничего не знаю.
Майра Шоу, продавщица
Я не занимаюсь гаданьем на кофейной гуще.
Артур Дж. Лаке, шериф округа Лесного озера
Я молил Бога, чтобы эта история оказалась выдумкой.
Полковник Уильям ВУилсон, военный следователь армии США
Приобщено к делу под № 10: фотографии (12 шт.) жертв в деревне Тхуангиен
Дата съемки: 16 марта 1968 г.
Автор снимков: Рональд Эберле
…настроение у людей – ну, у большинства, скажем так, – было мстительное.
Грегори Т.Олсон (третья рота, первый взвод)
Разговоры шли о том, чтобы убивать все, что движется. Все знали, что мы собираемся делать.
Роберт У.Пендлтон (третья рота, третий взвод)
Порок никогда не видит своего собственного безобразия – увидев, он ужаснулся бы своему облику. Речи шекспировского Яго, который поступает согласно велениям своей природы, звучат фальшиво, потому что условности нашей драматургии заставляют его срывать с себя маску, раскрывать самому себе тайны своего сложного и бесчестного сердца. В действительности же люди крайне редко попирают свою совесть с таким равнодушием.
Жорж Санд. «Индиана»
…мы все психовали, потому что хотели отомстить за павших товарищей, которые погибли в Розовом секторе до этой операции.
АлленДжВойс (третьярота, первый взвод)
После этих дел мы прямо дышали мухами. Они забивались человеку в нос.
Ричард Тинбилл
Мы должны покарать индейцев сиу по всей строгости, вплоть до их полного уничтожения, – мужчин, женщин и детей.
Генерал Уильям Текумсе Шерман
Уничтожить все это краснокожее братство.
«Небраска сити пресс»
Джон! Джон! О, Джон!
Джордж Армстронг Кастер
В тот день в деревне Милай я лично убил около двадцати пяти человек. Лично. Мужчин, женщин. Кого расстрелял, кому горло перерезал, кого скальпировал… отрубал кисти рук, вырезал языки. Да, это все я сделал.
Варнадо Сим пеон (третья рота, второй взвод)
Пленных не брали, и все, кто мог быть убит, были убиты. На дорогу, по которой бежали индейцы, вышел ребенок примерно трех лет, совершенно голый. Один солдат увидел его, выстрелил с расстояния около семидесяти пяти ярдов и промахнулся. Тогда другой спешился и сказал: «Дай-ка я гаденыша пристрелю». Он тоже не попал, тогда с замечанием такого же рода спешился третий, и после его выстрела ребенок упал… Индейцы потеряли триста человек, исключительно убитыми, из них примерно половину составляли воины, остальные были женщины и дети.
ДжП.Данн-младший. «Бойня в горах»
Кэти старалась, я вам скажу. Даже перестаралась. Лично мне давно уже стало ясно, что тут безнадежный случай.
Патриция С.Туд
Она же хотела путешествовать. Повидать мир. Помнится, все время говорила о Вероне, хотя вряд ли много про нее знала помимо того, что там жили Ромео и Джульетта.
Бетани Ки, помощница секретаря приемной комиссии, университет штата Миннесота
Ты включаешься, стараешься помочь, пренебрегаешь своими собственными нуждами. И вот прошло уже двенадцать лет, и ты разучилась вообще чему-либо радоваться. Ты измучена, вымотана, издергана, удручена до предела и к тому же чувствуешь себя виноватой, потому что бессильна это исправить. Ты переусердствовала, пытаясь скрыть от окружающих проблемы партнера; такое поведение, увы, считается в нашем обществе нормальным.
ПейшенсМейсон, «Выздоровление от войны»
Столько лет прошло, а все равно это во мне сидит, никуда не делось. Джон, похоже, мучился тем же самым и по-своему хотел защититься. Стереть все, понимаете? В прямом смысле.
Ричард Тинбилл
Они сражались не как регулярная армия, а как дикари, прячась за деревьями и каменными стенами, стреляя из лесных зарослей и окон домов… [Колонисты] уподоблялись индейцам, скальпируя трупы и отрезая им уши и носы.
Неизвестный британский пехотинец, 1775г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
Когда наша рота начала нести потери, это было большей частью из-за мин-ловушек и снайперов… Никому нельзя было доверять.. В конце концов все, кто еще оставался в этих местах, стали для нас врагами.
Фред Уидмер (третья рота)
…это была как бы возможность отомстить за всех, кого мы потеряли.
ТоммиЛ.Мосс (третья рота)
[Наши британские войска] были в такой ярости из-за потерь от невидимого неприятеля, что они врывались во многие дома… и убивали всех, кого там находили.
Лейтенант Фредерик Маккензи, 1775 г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
– Вы убивали мужчин, женщин и детей
– Да.
– Вы действовали по приказу?
– Да.
– Почему вы выполнили этот приказ?
– Мне приказали, я сделал. И я был тогда в душевном расстройстве» Мы должны были в этой деревне поквитаться за всех ребят, которых мы потеряли. Они все там были вьетконговцы или их пособники, я и сейчас так думаю.
Пол Мидлоу, показания на военном трибунале
На обратном пути мы обнаружили, что все дома вдоль дороги полны людей и заборы, как прежде, тянутся сплошной линией. Каждый дом, откуда по нам открывали огонь, был немедленно взят штурмом. И КАЖДАЯ ЖИВАЯ ДУША В НЕМ ПРЕДАНА СМЕРТИ. Жуткое злодейство! О англичане, до каких низостей кровавого варварства вы пали!
Неизвестный британский офицер, 1775 г. (после битв при Лексингтоне и Конкорде)
– Вы можете вспомнить фамилию этого Кудесника?
– С ходу не могу.
– И он смеялся, вы говорите?
– Это было потом. Он был в расстройстве.
Ричард Тинбилл, показания на военном трибунале
Я приказал солдатам преследовать и уничтожать апачей всеми возможными средствами, охотиться на них, как на диких зверей. Они выполняли этот приказ со всей непреклонностью и мужеством. Со времени моего последнего рапорта убито более двух сотен индейцев.
Генерал Эдвард О.Орд
Кэти не была ангелом. Этот дантист… Я не могу вам назвать его фамилию. Так или иначе, я не думаю, что ангелы вообще бывают на свете. Похоже, это его сильно ранило – Джона, в смысле.
Патриция С.Гуд
[Британские войска] совершили все мерзкие злодеяния, на какие могла их подвигнуть кровожадная месть.
Неизвестный очевидец, 1775 г. (после битв угри Лексингтоне и Конкорде)
Моя совесть мало-помалу становится замарана… Бели бы я только мог вырваться из этой войны и встать на чистую землю, которая сотрет с меня эти пятна!
Дж.Гленн Грей. «Воины»
БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН,
УЧАСТНИК СОБЫТИЙ В ДЕРЕВНЕ МИЛАЙ,
УБИТ В ПЬЯНОЙ ДРАКЕ
Питтсбург. Ветеран Вьетнама, который участвовал в убийствах в деревне Милан, а позже стал бездомным алкоголиком и жил под мостом, был застрелен после ссоры за бутылкой водки. Полиция предъявила обвинение собутыльнице Роберта У. Цуваса в том, что, повздорив с ним, она выстрелила ему в голову. По словам родственников 39-летнего Цуваса, он почти двадцать лет катился по наклонной плоскости – с тех самых пор как предстал перед судом по обвинению в убийстве двоих вьетнамских детей во время бойни 1968 года. «Он постоянно мучился из-за этих вьетнамских дел, хотя много об этом не распространялся», – сказал его отец Уильям Цувас… Военный прокурор обвинил Цуваса в предумышленном расстреле из ручного пулемета двоих вьетнамских детей, личности которых не установлены; Цувас, однако, утверждал, что дети истекали кровью, были изувечены и умирали, что он убил их, желая положить конец их мучениям. Таинственным человеком, приговоренным по делу об убийствах в Милай, был [лейтенант Уильям] Колли.
«Востон геральд», 24 сентября 1988 г.
Странное бывает чувство. Оглядываешься назад и недоумеваешь, как ты мог такое совершить. Думаешь о том, что случилось двадцать лет назад, о том, что выяснилось, о том, что ты сам сделал, и спрашиваешь себя: «Почему? Почему я так поступил? Это был не я. Что-то со мной тогда произошло».
Фред Уидмер (третья рота)
Приобщено к делу под № 8: сундук с фокусами Джона Уэйда. Из описи содержимого
Симпатические чернила
Монеты на проволочках
Подставка-«сервант»
«Летающая стеклянная ваза»
«Дар волхвов» (книга)
Отчет комиссии Пирса (книга)
После смерти отца он массу времени проводил у меня в магазине… Я даже думаю, он слегка был ко мне неравнодушен. Прозвище для меня придумал – Морковная дама, – вроде как я что-то для него значила.
Сандра Карра («Магическая студия» Карра)
Под конец Джона никакая магия не могла выручить. Пресса как накинется – всё, считай, крышка. Он это понимал. Одни пакостные эти заголовочки святого вышибут из политики в два счета. Миннесота – не такое место, где скажешь, мол, сожалею, ребята, – и тебя простили. Тут лютеране сплошные.
Энтони Л. (Тони) Карбо
Все Джон да Джон! Спятить можно. Да проснитесь же наконец. Я замучилась повторять: у Кэти были свои беды, своя история, своя собственная жизнь, черт возьми!
Патриция С.Гуд
Очень многие [жены политиков] чувствуют себя здесь [в Вашингтоне] несчастными. Лишенные своей собственной жизни, они спрашивают себя: «Кто я такая? Просто чья-то жена? Или все-таки нечто большее?»
Арвонп Фрейзер, жена бывшего конгрессмена Дона Фрейзера
Пат [Никсон] вводила в заблуждение тех, кто не знал се близко, тщательно скрывая, что почти все тут ей ненавистно… Политика была для Пат проклятием… она сделала это кристально ясным для всех, с кем была дружна и кому доверяла.
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»
[После своей отставки] Никсон впал в глубокую депрессию. Он часами сидел в своем кабинете, не мог или не хотел двигаться, почти ничего не ел. Он страдал жестокой бессонницей… Можно предположить, что если бы не постоянное внимание и забота Пат Никсон в тяжкое время его жизни, начиная с августа и кончая периодом после Дня благодарения, Ричард Никсон мог перейти грань, отделявшую его от полного душевного расстройства. Он был от нее близко. Он сам признаёт, что опускался «в глубины».
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»
Взять, скажем, Ватерлоо. Как Наполеон тогда себя чувствовал. Жизнь кончена, ты мертвец.
Энтони Л. (Тони) Карбо
Психотерапевты часто имеют дело со стыдом, который люди подавляют в себе, загоняют внутрь, не чувствуют … Но в потенции стыд все равно существует, и нередко такой сильный, что человек ведет себя как если бы у него была изуродована одна из частей тела и ему приходилось скрывать это уродство от себя и других
Роберт Кейрен. «Стыд»
Поставим вопрос ребром: возможно ли, что Никсон лгал относительно степени своего участия в сокрытии обстоятельств уотергейтского дела не только стране но и жене, и другим членам семьи?
Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»