Гене почему-то было ясно, что клея нет не только ни у кого из присутствующих (да и с чего бы им носить с собой клей — не нюхают же они его), но и в самолете, наверняка оборудованном под мобильный офис и напичканном лучшими образцами всей существующей в мире оргтехники. И если наши пограничники пропечатают паспорт и без фотографии — для Кости, то американцы, с их правовым государством…
   Пока Гена смеялся, над летним летным полем висела неловкая пауза. Ее можно было бы даже назвать тишиной, если бы не свисторев «Конкорда», урчание почти поголовно двенадцатицилиндровых автомобильных моторов конвоя, перемежаемые приглушенными гнусавыми матюками и писками шорохи раций и далекие хриплые трели каких-то лесных птиц, еще не попавших в турбины взлетающих самолетов. И даже одно-единственное нарушение этой псевдотишины потонуло в толще шумовой ауры сверхзвукового мини-монстра: капитан корабля, навытяжку стоявший возле трапа в ожидании момента возможности поприветствовать высокого гостя, негромко шепнул на ухо стюардессе: «Мы что, психа повезем?»
   — Просто «клей» ужасно смешное слово, правда? — давясь слезами хохота, выплюнул Гена.
   Костя недоуменно пожал плечами, как бы стряхивая с себя мгновения сиюминутного оцепенения, взял у грузного паспорт, положил на ладонь фотографию, полизал ее и крепко прижал к первой странице документа.
   — Давай печать, — зло сказал он грузному. — Потом сведем по меткам.
   Что это означало, Гена так и не понял. Понял он только, что проблема решена и что опыт Кости не ограничивается упаковкой «десяток» в пиджаки. Поднимаясь по трапу, он поднял голову на серевшее московское небо, собиравшееся отгородиться дождем от аэродрома, и подумал, что в Костиных силах, наверное, если что — позвонить Лужкову, чтобы тот разогнал облака.
   В самолете, кроме него и Кости, из пассажиров был еще только молчаливый дядька из американского посольства — это его «Кадиллак» Гена видел на поле. Как только они расселись по просторным кожаным креслам, самолет сразу тронулся с места, выруливая к взлетной полосе, — все так торопились, что даже короткая церемония представления Гене экипажа уложилась в двенадцать секунд. Гена не то чтобы не запомнил, он даже не разобрал имен пилотов и стюардесс, которые «его капитан» (так он назвался) скороговоркой пробормотал через маску североамериканской улыбки.
   И теперь он напрягался, не зная, как обратиться к стюардессе, которая рассказывала о мерах безопасности во время полета. Собственно, все меры безопасности укладывались в то, чтобы пристегнуться при взлете и посадке и позвать, если что, на помощь. Помощь Гене нужна была как никогда — курить хотелось по-прежнему. Стоит ли говорить, что экипаж оказался некурящим, и в комплектацию самолета, включавшую, например, все мыслимые пищевые деликатесы, сигареты не входили по принципиальным соображениям.
   Пока Гена гнал от себя навязчивые мысли о табаке и предстоящих в полете мучениях, стюардесса рассказывала о прелестях полета на новом «Конкорде». О невероятной скорости, с которой они пересекут поперек Европу, Атлантику и Америку, — семь часов вместо обычных десяти с половиной, о том, что давление внутри самолета будет соответствовать атмосферному давлению на 900 метрах над уровнем моря, а не 1500, как в обычных самолетах, поэтому уши закладывать при посадке не будет, о том, что прочность и, следовательно, стоимость материалов, используемых при строительстве…
   — Спросите у капитана, почему мы не взлетаем, — оборвал ее Костя.
   Стюардесса мягко улыбнулась и что-то негромко проговорила как бы себе под нос — у нее на ухе висело маленькое переговорное устройство, похожее на то, которым пользуются киноэкранные телохранители. Выслушав ответ, она снова улыбнулась Косте:
   — Сэр, мы ждем, пока сядет самолет какого-то вашего важного чиновника.
   — Какого еще, на хрен, чиновника! Да они хоть понимают… — Костя рванулся с места. — Ну-ка дай мне связь с землей…
   Стюардесса, перестав улыбаться, что-то быстро спросила в микрофон, кивнула, прислушиваясь к ответу, и сообщила Косте:
   — Некоего мистера Путина, сэр.
   Костя опустился обратно в кресло, белый от злости, и забарабанил пальцами по подлокотнику.
   — Вы по-прежнему хотите говорить с землей, сэр? — вежливо поинтересовалась стюардесса.
   — Нет, — буркнул Костя и уставился в иллюминатор, изучая, как стекло медленно покрывается каплями долгожданного дождя.
   — А кто такой этот Путин? — удивился Гена.
   — Кто надо… — нагрубил почему-то Костя.
   Кому надо? — хотел сострить Гена, но осекся, оценив взглядом степень Костиного недовольства. Какое в конце-то концов ему. Гене, дело до какого-то там мистера Путина?
   Гена тоже посмотрел в иллюминатор. Капли дождя ползли вниз по стеклу, встречаясь и сливаясь; большие капли поглощали капли поменьше, и чем крупнее они становились, тем быстрее было их неостановимое движение вниз — к общему дождевому потоку, стремившемуся куда-то под землю через канализационные решетки правительственной взлетной полосы.
   Гена некоторое время наблюдал за каплями, пытаясь угадать, какая именно из маленьких капель начнет пожирать остальные, чтобы превратиться в большую, и при этом доползет до края стекла, не попав под более крупную. Но угадать было невозможно; это было все равно, что считать баранов, и ресницы Гены стали сами собой слипаться сном.
   «Дождь — хорошая примета, путь будет добрым», — подумал он.
   Перед закрытыми его глазами всплыло яркое калифорнийское солнце, дрожавшее в мареве горячего песка, сухой ветер пустыни, нежно целующий его шею…
   И ветер нес его прочь, на другую сторону континента: промелькнул небесный полупризрачный ледяной город из полупрозрачных слюдяных небоскребов на берегу стеклянного моря-океана; потом понеслись обрывками кадры его полета на ковре-самолете через влажные облака; смущенно улыбавшаяся Дайва: «я тебя именно так и представляла»; перепуганный Хоттабыч, бьющий с неба земные поклоны Биллу Гейтсу; почему-то Пылесос в обнимку с писателем и еще каким-то бородатым улыбчивым чуваком-грибником, которого Гена то ли знал, то ли не знал; и маленькая девочка, которой человек-яйцо объяснял, что слова подобны бумажнику: откроешь, а там — два отделения. Поверх всех всплыл туманом господин Костя, протягивавший Гене «Ваттерман» — на кончике золотого пера набухала красная капля, разрастаясь и чернея, заполняя собой все пространство и время. Сквозь нее на Гену полетели какие-то разноцветные звезды, и все окна картинок сменил скрин-сейвер сна, — стенд бай, Гена, баю-бай, Гена, бай, Гена, бай…
   Краткое содержание семнадцатой главы

   Пробуждение Гены заканчивается визитом неизвестного господина, Константина Владленовича Смирнова, который везет Гену к Биллу Гейтсу для какого-то важного разговора. Попутно от имени Гейтса господин одаривает Гену настоящими дарами, наглядно демонстрируя преимущества земного перед сказочным. Дары, как и сама поездка, явно не соответствуют бюджету представительства даже очень крупной международной корпорации. Но это не приходит в голову Гене, который очень мало знает о бюджетах корпораций.




Глава восемнадцатая,




вкоторой с той стороны тоже люди
   Потому что Гена спал, радости и скука полета остались наяву — в другой, параллельной жизни. Там же остались несовершенными и телефонный звонок родителям, и и-мейл Этне, и размышления о реальности происходящего, и преодоление звукового барьера, и главный вопрос: почему, какого черта Гена понадобился Биллу Гейтсу, да еще настолько, чтобы задействовать все самые исполнительные механизмы планеты? И только курить во сне хотелось так же сильно.
   Когда самолет набрал высоту. Гену аккуратно переложили на небольшую кровать в спальном отсеке самолета — он даже не проснулся. Через пять с половиной часов Костя разбудил Гену, чтобы тот принял душ, а после душа нагрузил его новыми дарами: с точки зрения Кости, появление Гены в его обыкновенной одежде перед хозяином всесильной корпорации свидетельствовало бы о его, Костиной, недостаточной внимательности к деталям. Поскольку времени на хождение по магазинам не было, Костя заказал в московских бутиках подходящую, по мнению Кости, одежду и обувь разных размеров: костюмы Нино Черрути, сорочки братьев Брукс, галстуки Валентино, носки и белье Хьюго Босс и туфли Баркер.
   «Эх, жалко, рубашки „Пинк“ у нас не в почете и „Черчес“ не сумел достать, — сокрушался Костя, — не успели бы привести из Лондона, а здесь только „Баркер“, „Ллойд“ и „Раппорт“, да „Почетти“ с лоховскими бляхами-мечами — приличной обуви не найдешь».
   Старую Генину одежду поместили в небольшой «Самсонайт» на колесиках, специально предусмотренный Костей, туда же Гена определил «десятки». Теперь он путешествовал с багажом.
   Пока Гена быстро завтракал, стараясь не особенно налегать на икру, над его головой трудился парикмахер, что вообще-то, откровенно говоря, было не особенно удобно — волосы падали на еду и попадали в рот; а после завтрака ему сделали маникюр — уже пристегнутому, в кресле, когда самолет шел на посадку. В новом костюме Гена себя чувствовал как в футляре. Вся его сонная самоуверенность исчезла в чемодане, вместе с привычной одеждой. Туманность восприятия действительности растаяла с остатками сна, душ обострил нервные окончания для ощущений приближавшегося со сверхзвуковой скоростью почти вчерашнего утра и дня, завтрак придал ему сил для тщательного понимания происходящего, и теперь, наблюдая в чистейшем хрустальном прозрачном воздухе поднимающиеся к его самолету горы, пляжи и синий океан с белой каемочкой прибрежной пены, он нервничал, не зная, чем придется расплачиваться за всю эту роскошь, поданную ему как на блюдечке, и хватит ли у него активов, чтобы обеспечить сделку.
   Как только самолет остановился и стюардесса разрешила всем отстегнуть ремни, в него, самолет, вошел толстый смуглый индус в болотного цвета униформе и хрупкая молодая японка в легком белом платьице и кроссовках. Японка говорила по-английски с явным калифорнийским акцентом, изобиловавшим неприятными и резкими звуками «йе». А индус говорил по-английски на хинди — во всяком случае, в звуках, которые издавал он. Гена не разобрал ни одного английского слова. Зато молчаливый американский дядя из посольства, который за всю дорогу не проронил ни слова, моментально нашел с ним общий американский язык: вместе они колдовали над паспортом Гены, вклеивая туда какие-то бумажки и фотографию — очевидно, индус был обо всем предупрежден, потому что у него был с собой клей.
   Пока они возились с паспортом. Гене была представлена японка — оказалось, что это личный секретарь Гейтса. Звали ее Соня.
   — Пойдемте, — сказала она, беря Генин чемоданчик. — Иммиграционный офицер привезет ваш паспорт, когда они закончат все формальности.
   Гена, открыв рот от изумления, сделал робкую попытку взять чемодан сам, но его остановил Костя.
   — Ты все-таки не забывай, у них тут полная эмансипация, она может подумать, что ты не хочешь, чтобы она его несла, потому что она женщина, — сказал Костя по-русски и добавил: — Придурки, что с них взять. Но ты все же поосторожней. — И он протянул руку: — До скорого.
   — Как, а вы со мной не поедете? — удивился Гена.
   — Нет, я возвращаюсь. Все, что мог, я сделал. Дальше тебя курирует Соня. Всех благ.
   Расставание с Костей было неприятным сюрпризом. «Впрочем, — подумал Гена, — пропасть они мне не дадут».
   Выходя из самолета, он пытался представить, какие машины будут в эскорте на этот раз: наверняка «Ролле-Ройсы», как раз в Калифорнии находился гараж Гейтса с самой большой коллекцией самых пафосных английских автомобилей, старинных и современных, — Гена видел фотографии в Интернете, он бы не удивился, даже если бы их сопровождали нарядные мотоциклисты в белых крагах и шлемах и/или вертолет. Однако машин у трапа было всего две: темно-вишневый MPV «Додж Караван» и скромная белая «Тойота Карина Е» — обе далеко не последних моделей. В «Додже» одиноко скучал водитель, «Тойота» была пуста, и на поле никаких людей тоже не было, если не считать морского пехотинца и двух механиков у переднего шасси «Конкорда». Там же стояла по-военному пятнистая автоцистерна-заправщик.
   — Вы, конечно, не курите, — сказал Гена Соне, которая открывала багажник «Тойоты», чтобы положить в него чемодан. — Мы не могли бы зайти в аэропорт? Мне нужно купить сигарет.
   — В какой эйеерпорт? — певуче удивилась японка на своем калифорнийском английском, акцентируя слово «аэропорт» с таким надрывом, что внутри этого слова, казалось, не только взлетали самолеты, но и шли какие-то воздушные бои. — Это военный аэродром, здесь нет никакого эйеерпорта.
   — А-а. — Тут только Гена заметил, что на поле вдалеке стоят несколько истребителей и что их «Конкорд» — единственное здесь гражданское воздушное судно. — Это военная база, да?
   — Ну, что-то вроде.
   — Тогда здесь должен быть магазин…
   — Магазин есть, — Соня открыла переднюю правую дверцу «Тойоты» и кивком пригласила Гену сесть, — только сигареты в нем вряд ли продаются.
   — Почему это? — Гена подавленно опустился на продавленное сиденье.
   — В армию США уже давно практически не берут курящих, — пояснила Соня, захлопывая за ним дверцу.
   Гена уперся затылком в подголовник, обитый дешевым поношенным велюром, и тихо застонал. Соня села за руль, пристегнулась и попросила гостя пристегнуться тоже. Машина медленно тронулась; вопреки ожиданиям Гены, «Додж» не последовал за ними. Они миновали пропускной пункт и вяло покатили по узкой дороге, утыканной по обеим сторонам желтыми ромбами дорожных знаков с надписями Speed Limit 30.
   — Ну, может, магазин какой-нибудь будем проезжать, — не унимался Гена.
   — Зачем магазин?
   — Сигарет купить.
   — Магазин… — Соня задумалась. — Ближайший молл находится в двадцати милях, это полчаса езды, а у нас совершенно нет времени, мы очень торопимся.
   Гена посмотрел в боковое стекло, мимо которого медленно проплывали калифорнийские пейзажи, потом на спидометр, стрелка которого жестко стояла чуть ниже цифры тридцать — спидометр был в милях, это означало менее пятидесяти километров в час, — и недоуменно пожал плечами. — Почему тогда мы так плетемся?
   — Здесь нельзя быстрее, видите — знаки, — спокойно ответила Соня, держа левой рукой руль, а правой поднимая пластиковый термостаканчик из подставки подлокотника. — Кофе хотите? Горячий…
   — Без сигареты — не хочу, — разозлился Гена.
   — Как угодно. — Соня отхлебнула из стаканчика водянистый напиток. — Вы знаете, я должна вам сказать кое-что важное. — она неторопливо сделала еще глоток. Гена посмотрел на нее с испугом. Соня наморщила лоб, как бы собираясь с мыслями и сомневаясь, выдавать Гене ужасную военную тайну или повременить, но все же решилась: — Курить — очень вредно, можно заболеть ужасными болезнями, даже смертельными, такими, например, как рак легких. Ну, не пугайтесь так, если бросить курить прямо сейчас, риск существенно снижается.
   Гена облегченно вздохнул:
   — Ну ладно, а бар какой-нибудь деревенский или заправка есть здесь рядом?
   — Зачем вам заправка?
   — Да сигарет купить, вот зачем! На заправках продаются сигареты?
   — Продаются, но… неужели вы совсем не хотите потерпеть?
   — Да сколько можно терпеть-то! Я со вчерашнего дня не курил!
   — У нас так мало времени, я не знаю… В этом районе… У меня должна быть карта в перчаточном ящике, вас не затруднит мне ее передать?
   — Не затруднит, — буркнул Гена, полез в бардачок и увидел там красно-белую картонную пачку с надписью «Marlboro».
   — Можно? — радостно выпалил он. Соня густо покраснела. Для японки это выглядело особенно забавно.
   — Не знаю… Это… это не мое… это… это, наверное, моя подруга оставила…
   — Ну ладно, она не обидится, я возмещу, — торопливо пробормотал Гена, открывая, почти разламывая пачку. Сигарета в пачке была одна. Вернее, там было примерно три четверти сигареты — бумага на кончике была закручена колбаской, а вместо фильтра вставлена свернутая короткой трубочкой тонкая картонка. Гена присвистнул.
   — Странная такая сигарета… — ухмыльнулся он.
   — Она, наверное, плохая, — промямлила Соня, нервно покусываю нижнюю губу — Может быть, ее лучше выбросить?..
   — Ага, выбросить… Не дождетесь. Табак-то там хоть есть? Правда, курить очень хочется…
   Если бы Гена не хотел курить так сильно и давно, он бы, конечно, никогда не стал бы рисковать. Во-первых, ответственная встреча, а во-вторых, жизнь в государстве, где запрет на любую связь с каннабиолом являлся колоссальным источником доходов винтиков государственной машины, приучила его не выказывать либерализма к косякам в присутствии незнакомцев; в случае, когда винтики должным образом не подмазывались, машина съедала любителей неалкогольного восприятия реальности.
   — Есть там табак?
   Соня неопределенно пожала плечами:
   — В каком смысле?
   — Да ладно, не мнись, все свои, вижу, что есть. Вообще почти один табак. Там гашиш? А то подсунете крэк какой-нибудь, я в газетах читал… Ну колись, колись, у тебя на лице все написано… гашиш?
   Соня кивнула:
   — Совсем чуть-чуть, — и добавила: — Может, лучше не надо, потом…
   — Да лучше потом, но курить-то хочется сейчас. Как я, по твоему, табак-то отделю… Прикуриватель работает?
   — Работает.
   Гена посмотрел на свои часы и понял, что время на них — без двадцати одиннадцать — московское, вечернее. Зелененькие электронные часики на панели под лобовым стеклом показывали десять сорок.
   — Нам во сколько нужно быть там?
   — Встреча назначена на одиннадцать пятнадцать. Вы уверены, что с вами все будет в порядке?
   — Уверен, — Гена глубоко затянулся, — или не уверен — какая разница. Да не волнуйся, я выспался, поел — сильно не торкнет.
   Докурив сигарету до фильтра так, что она погасла сама. Гена на минуту задумался.
   — Слушай, — сказал он, — а Монтерей отсюда далеко?
   — Да нет, — ответила Соня, — рядом. А что? У вас там друзья?
   — Друзья… — пробормотал Гена, устраиваясь в кресле поудобнее, чтобы расслабиться.
   Минут через пять торкнуло, правда несильно, но все-таки торкнуло — вместе с чувством глубокого удовлетворения никотинового голода появилось внимание к несущественным деталям. Например, Гена обнаружил, что из его рукава торчит кончик картонной бирки — их было так много на одежде, что обрезать все у Кости не хватило терпения. Гена потянул за кончик и вытащил черную карточку с белыми, похожими на паучков вензелями в виде кириллической буквы "я" и симметрично к ней прилепленной отраженной кириллической буквы "я" в разомкнутом круге лаврового венка и надписью латиницей «Cerrutti 1881». Он почему-то заметил, что восьмерки были похожи на сдвоенные нули. Гена откусил пластиковую нить, державшую картонку за рукав, и, покрутив ее в руках, положил в нагрудный карман рубашки — все карманы пиджака были зашиты.
   Еще одна несущественная деталь всплыла у него в голове. Он немного поразмыслил, не пробило ли его просто-напросто на измену, но решил, что так быстро — вряд ли.
   — Слушай, Соня, — заговорил он. — Ты знаешь, в Москве ко мне приставили охрану, везли в бронированной машине… Костя сказал, что мне что-то угрожает. Я даже думал, что и здесь будет так.
   — Лучшая безопасность — это конфиденциальность, — ответила Соня. — Никто ведь не знает, что ты здесь, поэтому и охрана не нужна. Аэродром закрытый, самолет частный, машину мы специально взяли старую. А с охраной было бы заметно со спутников. Не волнуйтесь, здесь вам нечего бояться.
   — А я и не волнуюсь, — заволновался Гена. — А в Москве мне чего было бояться?
   — Я не имею права говорить, скоро вы все сами узнаете. — Соня с визгом затормозила на пустом перекрестке перед знаком «стоп», секунду постояла и резко тронулась. — Или не узнаете, все зависит от вас.
   — Это в каком еще смысле?
   — В прямом.
   И Соня замолчала.
   Гена понял, что она ничего больше не расскажет, и решил потерпеть. Потом, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, он спросил:
   — А ты кто по национальности?
   — Как — кто? — удивилась Соня. — Американка, разумеется.
   — Да нет, не в этом смысле.
   — А какие еще бывают смыслы?
   — Ну это, как его, ну корни там, предки…
   — Происхождение?[3]
   — Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить.
   — Я — японская американка. А ты?
   — А я русский русский.
   Соня засмеялась.
   — Так не говорят. Американские американцы называются, например, кавказцы…[4]
   Теперь засмеялся Гена. Вполне понятно, что смеялся он несколько дольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась.
   — Американские американцы, — выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, — называются индейцы.
   — Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов — американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей?
   Новый приступ бешеного смеха овладел Геной.
   — Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. — От смеха он еле мог говорить. — Ка-ка-кавказцы — че-че-черные.
   — Надо же, — Соня удивленно покачала головой, — как у вас в стране все наоборот, черное и белое.
   — Это у вас все наоборот, даже время, — веселился Гена. — Вы какие-то антиподы просто… — Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: — А почему у тебя имя русское?
   — Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа — японский француз…
   Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила:
   — Я вас предупреждала.
   Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу.
   — Ну ладно, не обижайся, — наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: «Частная собственность, доступ запрещен».
   — Я не обижаюсь, — дружелюбно улыбнулась Соня. — Только пусть это останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто мы оба можем иметь осложнения.
   — А как же демократия? — лукаво улыбнулся Гена.
   — Демократия, — серьезно сказала Соня, — не значит вседозволенность.
   Она вручную опустила стекло и просунула магнитную карточку в прорезь столбика, оказавшегося прямо напротив ее двери. Прорезь съела карточку, задумчиво пожевала ее где-то внутри себя и выплюнула обратно. Шлагбаум поднялся, и они покатили дальше, навстречу могущественному властителю — владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи.
   Краткое содержание восемнадцатой главы

   Прибыв в Америку, Гена с удивлением обнаруживает, что страна, расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в производимом там кино. Однако косяк, найденный в машине по пути к Гейтсу, помогает не только примириться с действительностью, но и мягко изменяет последнюю.




Глава девятнадцатая,



в которой завтрак — на траве
   — Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, — Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, — началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память — ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся — это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно — реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять…
   С точки зрения Гены, Гейтс говорил невероятно долго и много. Хуже Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и ему было жарко — лето все-таки. Кроме него, в костюмах были только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку за его спиной, и помощник Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке, были в смокингах, а сам Хозяин — в болотного цвета шортах, шлепанцах и простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно причесаны, а небольшие очки в тонкой золотой оправе придавали образу задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на возраст ч спортивный вид, немолодым грузным человеком — свободная майка не скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился.