Что означает это бесконечное повторение «б-р-р-р!», сестренка? – ломал я себе голову и злился, стоя рядом с актерами. Действительно, исполнителю обезумевшего Третьего Хара стоило потренироваться, чтобы его угрожающее «б-р-р-р!» звучало убедительно. Но для чего делали это двое других? Причем даже актер, игравший того Хара, который, сойдя с ума, долгие годы доставлял беспокойство всей долине. А ведь для него в пьесе я специально приготовил характерное выражение: «Не нужно, ну зачем же так!», почерпнутое мной в одной из легенд.
   Следует помнить, что в преданиях о Сигэхару Хара слова «Не нужно, ну зачем же так!» Второго Хара как бы противостоят угрожающему крику «б-р-р-р!» Третьего. Эти слова точно отражают облик антиподов. Хара из долины и Хара из горного поселка, благодаря известной уловке зарегистрированные в книге посемейных записей как один человек, не всегда являлись антиподами; раньше по своему характеру они были схожи как близнецы. Оба спокойные, мягкие, внешне очень приятные. Но когда один из них, потрясенный казнью Котоку, с криком: «Ужас, ужас!.. Беда! Огромная беда!.. Эти люди нас погубят!» – начал метаться по деревенской улице и судьба его так катастрофически переменилась, для другого тоже настало время душевных страданий.
   В дальнейшем, когда Хара из долины, терзаясь тем, что должен похоронить в себе все планы, в которых воплотились его политические идеи, обрушивался на каждого встречного с угрожающим «б-р-р-р!», Хара из горного поселка уже тоже оказался неспособным продолжать тихую крестьянскую жизнь. Он забросил принадлежавшее ему поле и стал тенью бродить за своим безумным собратом. И каждый раз, когда Хара из долины яростно выкрикивал «б-р-р-р!», он с грустным видом подходил к нему и начинал свое миротворческое: «Не нужно, ну зачем же так!», а потом провожал его домой. Я, сестренка, попытался представить себе слова, которыми Хара из горного поселка увещевал безумца, и воспроизвел их в пьесе: «Не нужно, ну зачем же так! К чему пугать своих товарищей? Их даже разозлить этими словами не удастся! Тебя знают как человека очень мягкого и потому начнут жалеть. Зачем ты ходишь за ними по пятам, зачем угрожаешь? Глаза у тебя налиты кровью. Не нужно, ну зачем же так! Хватит на сегодня, от тебя уже достаточно натерпелись все, начиная со стариков и кончая детьми. Не нужно, ну зачем же так! Возвращайся домой и сядь тихонько, успокойся! Ладно? Если будешь вести себя смирно, никто не станет на тебя сердиться! Зачем ты так надрываешь свое сердце? Даже если всех жителей нашего края казнят, как тех обвиняемых по делу о великой измене, все равно не нужно так убиваться. А то, что произошло, – это ведь там, за лесом, в чужом мире!.. Ну посмотри вокруг – кто еще, кроме тебя, так переживает? Вот и не нужно никого пугать, никому не нужно угрожать своим «б-р-р-р!». Хватит, уже поздно, и ветер стал холодным. Не нужно, ну зачем же так!»
   Я, сестренка, по сюжету заставил Хара, пока он еще не сошел с ума и не стал отождествлять себя с Быком-дьяволом, а испытывал лишь душевные муки, рассказать о том, почему казнь Котоку вызвала у него такое потрясение, что он перечеркнул свою жизнь, до того момента тихую и спокойную:
   «Наша уловка с книгой посемейных записей была ошибкой! Взрослые, втянутые в эту неприятную историю, их дети и даже внуки пошли по опасному пути. Выдумали невесть что, а накажут всех жителей нашего края, всех до одного! Никому не избежать кары! Как же вы можете спокойно работать, спокойно есть, весело смеяться – «ха-ха-ха»? Как вы можете спокойно спать, не мучаясь кошмарами? Пусть я родился и живу в этом крае, но все равно не побоюсь сообщить его превосходительству верховному главнокомандующему о нашей измене!»
   Мой текст отображал сущность Сигэхару Хара, сошедшего с ума и превратившегося в человека, самовыражение которого ограничилось громким криком «б-р-р-р!», а в уста Хара из горного поселка я вложил слова, в которых содержалось не столько утешение, сколько угроза, порожденная растерянностью:
   «Не нужно, ну зачем же так! Зачем ты преследуешь людей, таскаешься за ними и пугаешь своим «б-р-р-р!» – тебя ведь все равно никто не слушает! Пока они только удивляются и смеются над тобой, а скоро начнут ругать. Сколько ты их ни пугай, они только разозлятся – вот и все! И в долине и в горном поселке ты уже всем надоел. Кроме больных, которые лежат дома, всех и каждого ты уже пугал своим «б-р-р-р!». И не раз! А кое-кто поговаривает, что пора как следует разобраться, почему ты кричишь «б-р-р-р!». Я очень боюсь этого. Слушая тебя, самому хочется завопить «б-р-р-р!» и траве и деревьям. Скоро люди скажут: бывший помощник старосты деревни Сигэхару Хара только и делает, что кричит «б-р-р-р!», не иначе он вот-вот сбежит отсюда, поедет в Токио и донесет его императорскому величеству о нашей уловке с книгой посемейных записей! И тогда прибудут к нам жандармы и всех жителей долины арестуют как изменников! Не нужно, ну зачем же так! Это бесконечное «б-р-р-р!» уже опротивело – так думают сейчас все, кто слышит твои крики, понял? Прежде чем тебе удастся донести, тебя схватят и утопят в реке, так и знай. А тогда и мне несдобровать – мы с тобой навеки связаны книгой посемейных записей. Не нужно, ну зачем же так!»
   Однако, сестренка, мой текст по-прежнему игнорировался. Изнемогавшие от усталости актеры продолжали отрабатывать свое «б-р-р-р!». Этот крик воспроизводился без конца не потому, что был почерпнут из преданий о деревне-государстве-микрокосме, – он скорее явился плодом самоуверенных построений молодого режиссера, истинное содержание которых оставалось для меня совершенно недоступным… Видимо, для него главным при постановке любой пьесы были физические упражнения.

5

   Таким образом, сестренка, я сумел установить более близкие отношения с маленькой актерской труппой. И мне – таковы уж превратности судьбы, – чтобы помочь в постановке пьесы, пришлось как историку прочесть им лекцию о мифах и преданиях деревни-государства-микрокосма, в первую очередь о периоде окончания Века свободы, связанном с именем Мэйскэ Камэи. Но у меня не было уверенности, что молодым членам труппы действительно интересна такая лекция. Среди слушателей лишь кривоногая актриса проявила неожиданное рвение. Пытаясь выяснить местонахождение общества по изучению истории родного края, она даже написала письмо в муниципалитет Авадзи, куда наша деревня после слияния с городком вошла на правах одного из районов. Днем актриса работала библиотекарем-стажером в одном женском университете, и, схитрив, она послала письмо в фирменном конверте своего учреждения. Благодаря этому ей удалось получить брошюры о нашем крае. Причем в последней из них была специальная подборка статей – знала ли ты, сестренка, что такие у нас выпускаются? – под общим заголовком: «Жаль, что в Авадзи исчезают деревни». Я просмотрел небольшую брошюрку, которую мне показала актриса. Разумеется, как летописец деревни-государства-микрокосма я в ней не обнаружил для себя ничего нового – необычным показался лишь один факт. И само то, сестренка, что я еще никогда не встречался с таким волнующим открытием, вернее, с таким фактом, глубоко потрясло меня! А было там вот что: историк нашего края из городка в устье реки утверждал, что район Авадзи прежде назывался Камэ – Кувшин. Один самурай низкого звания за недостойное поведение в призамковом городе был сослан некогда в Авадзи. В архивах его старинного рода сохранился дневник, который он вел в ссылке, – там-то и приводится название Камэ. Упомянув об этом, историк нашего края пошел дальше и высказал предположение, что и наша деревня, возможно, именовалась Камэмура, поскольку горная впадина Авадзи формой напоминает погребальную урну – своего рода сосуд, кувшин. Я стал расспрашивать об этом у режиссера, но он тоже название Камэмура слышал впервые.
   – Действительно, название Камэмура можно было бы вывести из формы погребальной урны – наша долина, если смотреть на нее с Дороги мертвецов, в самом деле напоминает кувшин камэ, – задумчиво сказал он, а лицо его выразило растерянность. – Но когда речь заходит о погребальной урне, скорее всего, намекают на царство теней. Можно ли место, где живешь, называть страной мертвецов? Такое название отдает дешевым цинизмом. И тем не менее, думая о себе, родившемся в период гибели нашего края, я убеждаюсь, что это циничное пророчество по прошествии веков действительно сбылось… Горько признавать, но факт.
   – Нет, это было, скорее всего, уничижительное название, данное нашему краю внешним миром. Самурай писал свой дневник, находясь в ссылке именно в нашей деревне, и, вероятнее всего, ощущая себя человеком, брошенным, хоть и временно, в преисподнюю, в своем дневнике использовал название Камэмура как наиболее соответствующее его душевному состоянию. Но поскольку оно не было придумано этим самураем, меня интересует другое – с каких пор это древнее название стало употребляться в деревнях, расположенных в устье реки? Судя по времени писания дневника, цитируемого историком нашего края, примерно за двадцать лет до заключения в тюрьму Мэйскэ Камэи наименование Камэмура уже существовало. Далее, из призамкового города прислали к нам ссыльного самурая, и, следовательно, к тому моменту Век свободы, пришедший на смену эпохе созидания, уже канул в прошлое. Конец Веку свободы положило не воссоединение потомков беглых вассалов с прежними сюзеренами, а то, что потаенная деревня, которая благодаря своему географическому положению с древних времен сохраняла независимость от внешнего мира, была обнаружена и вновь оказалась под властью княжества. Во всяком случае, так утверждали наши отцы и деды. И не исключено, что название Камэмура было дано нашей деревне внешним миром после того, как она снова попалась на глаза чужакам. Я даже думаю, что историк прав, связывая это старинное название с погребальной урной, и вполне возможно, что наш край в древние времена именно так и назывался. Значит, когда созидатели пришли туда, поднимаясь вверх по реке, эта горная впадина уже именовалась Камэ, и у жителей деревень в низовьях реки погребальная урна служила как бы метафорой для обозначения гиблого, по их понятиям, места. Это название перекликалось с легендами о зловонной низине. Да, может, и сами созидатели, ведомые Разрушителем, считали, что только в таком гиблом месте, напоминающем царство теней, можно, отгородившись от внешнего мира, построить новый мир, и потому так решительно вступили в него. Их расчеты полностью оправдались. Созданное там сообщество оказалось способным долгие годы сохранять идеалы Века свободы и существовало, не подвергаясь внешней агрессии.
   Я, сестренка, почувствовал соблазн попытаться по-новому интерпретировать режиссеру легенды о деревне-государстве-микрокосме, исходя из метафорического значения слова «камэ», но он, поглощенный делами своей труппы, не поддался искушению, и я вынужден был читать лекцию о мифах и преданиях нашего края двум актерам и актрисе, для которых мой рассказ оказался почти откровением.
   – Век свободы – это период со времени основания нашего края до возвращения под власть старого княжества, в течение которого удавалось сохранять независимость прежде всего в политической и экономической областях. Руководители, стремясь добиться полной независимости и в сфере культуры, как гласит легенда, даже поручили одному человеку создать язык для нашего края. Хотя Век свободы действительно был веком процветания во всех областях, но надеяться, что земля начнет богато плодоносить сразу же после основания нашего края, не приходилось, тем не менее человек, которому поручили создать язык, свободный и от влияния языка Ямато[29], и от китайских заимствований, был обеспечен всем необходимым. Его на всю жизнь освободили от физической работы. С его точки зрения, это было, конечно, вполне правомерно. Ведь он совершал немыслимо огромный труд – в одиночку создавал новый язык. В период созидания все люди нашего края, и в первую очередь тот, кого именовали Разрушителем, обладали физической силой великанов. Не будь они столь могучи, горстке людей, бежавших в глубину гор, никогда бы не удалось основать новый мир. Соответственным образом и человек, которому дали все для создания языка нового мира, должен был, как мне представляется, обладать недюжинными умственными способностями.
   На этих словах, сестренка, я вдруг запнулся, точно задохнувшись от чудовищной догадки – как будто кто-то сзади ледяными руками сдавил горло. Прозрение пришло извне, с неизвестным мне прежде названием Камэмура, оно и натолкнуло меня на поразительную мысль: выходит, с самого основания деревня-государство-микрокосм являлась объектом пристального внимания живших вокруг людей и они всегда знали о ее существовании. Эта мысль захватила меня. Режиссер, по чьей инициативе я читал лекцию, в тот день, устроившись за спинами актеров, сам потихоньку обдумывал метафору Камэмура и ни разу мне не возразил.
   – Доказательством выдающихся данных и возможностей созидателей может служить хотя бы то, что, когда пришел к концу Век свободы и были восстановлены официальные отношения с внешним миром, эта затерявшаяся в горах долина стала главным в стране производителем растительного воска, а после реставрации Мэйдзи даже смогла наладить вывоз его в Европу и Америку. Прежде всего была насажена плантация, дававшая большое количество сока, а несколько позже изобретен и оригинальный способ получения рафинированного воска. Быстрое развитие производства, сначала базировавшегося на традиционных методах, позволило позже построить большой современный очистительный завод. Люди, заложившие основу этого производства и развившие его, должны были обладать незаурядными способностями… Разумеется, тот человек, которому было поручено создать язык, обеспеченный всем необходимым для своего существования, с головой ушел в изыскания, но успеха не добился. С каждым годом все болезненнее осознавая свою беспомощность, он оказался неспособным вновь включиться в труд, которым занимались члены деревенской общины, и даже в праздники стеснялся показываться на улице. В конце концов он превратился в безумного затворника. Соседских женщин, носивших ему еду, он никогда не удостаивал разговора. Между ними установились отношения, какие могут возникнуть между человеком, приготавливающим моти[30], и крохотными, ничтожными пичужками, подбирающими крошки. Так продолжалось многие годы, и все это время он жил в полном одиночестве, отгородившись от жителей долины, но не нарушая общих для всех правил. Как и остальные созидатели, он прожил более ста лет. А перед смертью обошел всю долину и весь горный поселок и везде оставил листки бумаги, на которых черной тушью были написаны придуманные им слова. Их было великое множество, и большинство из них, естественно, сейчас забыто, но географических названий, говорят, немало сохранилось до наших дней. Сделав свое дело, старик языковед укрылся в лесу и там умер.
   – Истинный гений умирает непонятым! Но так же, как растворенное в жидкости вещество в результате электролиза выпадает в осадок, так и гений рано или поздно выявляет свое истинное лицо! – вдруг негромко, но все же несколько театрально воскликнул худой актер, казалось взволнованный рассказом об этом созидателе.
   – Растворенное в жидкости вещество? Выпадает в осадок в результате электролиза? Все это настолько неточно и неопределенно, что лучше бы уж ты помолчал! – возразил ему коренастый. – Не надо умничать. Постыдился бы! Он еще, видите ли, сравнивает: «…так же, как…» От твоей болтовни у меня голова разболелась. Глупость все это!
   – Да и твои разглагольствования выеденного яйца не стоят. Ты утверждаешь, будто бы все, что я говорю, глупость, но скажи – что именно? Если тебе это удастся, тогда и нападай на меня. Тогда хоть твои нападки будут основательными, ха-ха! Но, как это ни печально, тебе нечего сказать! Нечего! Ха-ха!
   Рыжие огоньки заплясали в близко посаженных глазах длинноносого худого актера, говорившего все с той же театральной декларативностью. В стычке он явно победил. Так успешно начавший было нападение коренастый сцепил лежавшие на столе загорелые руки и, признав свое поражение, неожиданно уронил на них голову.
   – Я слышала, будто род созидателя, пытавшегося создать новый язык в период основания нашего края, существует до сих пор. Это верно? И еще говорят, что его потомки – по наследству, что ли, – имеют большие способности к языку, – вмешалась актриса, словно стараясь не отставать от товарищей. – Ну а что нового появилось в языке?.. Я не хочу сказать, будто язык остался прежним только потому, что созидатель, занимавшийся созданием нового языка, сошел с ума. Я имела в виду другое: то, что потомки этого ученого-языковеда могли унаследовать его талант. А спрашивать о потомках тоже не очень-то хорошо, правда? Такой вопрос могут посчитать обидным – вот чего я боюсь.
   На этот вопрос смущенной молодой актрисы, которая от собственной смелости совсем растерялась, худой актер, продолжая размалевывать свое лошадиное лицо, отреагировал неким подобием улыбки, а коренастый, уткнувшись лицом в стол, сжал голову ладонями и стал раскачиваться, всем своим видом демонстрируя, что разговор ему в тягость. Им обоим как будто было стыдно передо мной за то, что ляпнула их подруга. Тогда, сестренка, я понял, что эта пародия на дискуссию была средством самозащиты: они хотели удержать от вступления в разговор актрису, точно знали, что от их своенравной подруги можно ждать чего угодно. Но актриса – ей было лет восемнадцать – все же в знак протеста вопрос мне задала, и ее кукольное лицо при этом так напряглось, что даже глаза стали косить. Пришлось ответить:
   – Среди потомков этого рода много педагогов. Можно сказать, что их профессия так или иначе связана с языком. Ведь в нашем крае нет, разумеется, настоящих языковедов, нет даже профессиональных писателей или актеров. Вот почему в последние годы жизни созидателя, занимавшегося созданием нового языка, считали выжившим из ума отшельником. Правда, на заре юности он, хотя и был весь в науке, все же успел жениться, и у него народились дети, потомки которых – наши современники: дети и внуки его детей. И если в конце концов он все-таки сошел с ума, то не в результате дурной наследственности, а из-за того, что слишком строго с себя спрашивал. Мне часто приходит в голову: а вдруг и я его потомок? Особенно после того, как я осознал, что это мне предназначено описать мифы и предания нашего края…
   Тут на них напустился молчавший до этого режиссер:
   – Вы то произвольно меняете тему беседы, то бессознательно предвосхищаете ее. Если это делается не ради подготовки к другим дискуссиям такого рода, вам лучше заткнуться и навострить уши. Иначе никто вам больше лекции читать не будет!
   Актеры надулись – коренастый открыто, а худой едва заметно, – выразив этим свое отношение к словам режиссера. Актриса же, точно опьянев от его решительного тона, стала еще сильнее косить.
   Мне было ясно, сестренка, что замечание режиссера касалось и меня, и тогда я вернулся в заранее подготовленную колею, продолжив свою лекцию о мифах и преданиях нашего края. Однако я не мог не обратить внимания на то, что читать ее людям, не разделяющим твоих чувств к деревне-государству-микрокосму, рассказывать о длительном мире Века свободы – пустая трата слов. Осознание этого как раз и явилось основным стимулом, заставившим меня в письмах, обращенных именно к тебе, рассказывать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.
   Век свободы в нашем крае. Идея, владевшая созидателями, ведомыми Разрушителем, была претворена в жизнь в течение длительного периода, когда наш край был отрезан от внешнего мира, оставшегося за лесом. Уговор между созидателями деревни-государства-микрокосма. Уговор между людьми и природой, уговор столетних великанов-созидателей с долиной и горным поселком и, наконец, с лесом, который означал для них нечто большее, чем обычное явление природы. Все это имело место в Век свободы. А вот последующая история деревни-государства-микрокосма менее значительна, и донести до людей, не являющихся жителями нашего края, мои мысли о реализации всех этих договоренностей, представляющих собой наше самое дорогое общее достояние, чрезвычайно трудно. Дело в том, что люди не из долины, скорее всего, воспримут Век свободы как период застоя и будут считать, что только в самом его конце благодаря установлению связей с внешним миром, находящимся за лесом, и начала разворачиваться настоящая история деревни-государства-микрокосма. Не знаю, поймут ли они, сестренка, если возразить им, сказав: после Века свободы наш край пришел в полный упадок и нет ничего удивительного в том факте, что там перестали рождаться дети. Боюсь, это лишь создало бы у них впечатление, в корне не соответствующее действительности, будто мы, как больной, безропотно признавший свою болезнь неизлечимой, спокойно и покорно говорим о близкой смерти.
   Но я говорил о другом: о том, что в Век свободы, не считая лишь самых последних его лет, в наш край не проник извне ни один человек. Может, на самом деле никто не проник, а может, просто принято было так считать – ведь причин для возникновения недоуменных вопросов более чем достаточно: вспомним хотя бы торговый путь по Дороге соли, свидетельствующий о том, что сношения с миром, лежащим за лесом, никогда не прекращались. Однако, стремясь как можно глубже проникнуть в мировоззрение жителей деревни-государства-микрокосма, я сам, следуя за преданиями как человек, призванный описать все это, не выказываю ни малейших сомнений в том, что извне не проник никто. Более того, я считаю вполне естественным, что и раньше даже не пытался усомниться в этом… Продолжая свой рассказ в таком ключе, сестренка, я вдруг ощутил, что нарисованная мной картина начинает заволакиваться грозовыми тучами, и Век свободы, много лет казавшийся мне таким близким и светлым, стал вдруг мрачнеть на глазах. А все потому, что в мое сознание бесцеремонно вторглось слово «Камэмура», ассоциировавшееся с погребальной урной. Разумеется, об этом я в своей лекции ничего не сказал!
   Было бы абсурдно предполагать, что ни в период основания деревни-государства-микрокосма, ни в долгий Век свободы люди из внешнего мира, хотя и отгороженные огромным непроходимым лесом, но зато связанные с жителями долины рекой, не знали о существовании нашего края – земли обетованной в кувшинообразной горной впадине. Даже представляя себе, как сопротивлялась река созидателям, когда они, преодолевая неимоверные трудности и лишения, поднимались к ее верховьям, невозможно предположить, что в течение столетий ни один человек не попытался проделать тот же путь. Здесь мыслимо лишь одно объяснение: внешний мир считал жителей нашего края людьми, еще при жизни удалившимися в царство теней, и, зная о том, что эти отвратительные существа продолжают обитать в этом отвратительном месте, держался от них подальше, как от покойников, захороненных в огромной братской могиле – горной впадине, напоминающей погребальную урну. А если так, то вполне естественно, что их потомки, рожденные «в царстве теней», жили в мире и покое, никем не тревожимые.
   По-новому взглянув на мифы и предания нашего края, я увидел созидателей в совершенно ином свете. В противовес яркой, полной радости картине ада в нашем храме теперь на них как бы опустилась мрачная тень подземного царства. Их долголетие, перешагнувшее за сто лет, стало представляться мне вечным проклятьем – как нескончаемые муки грешников на той картине. Да, только теперь эта картина исполнилась для меня смысла, но какое же гадкое чувство она вызывала!..
   Если пойти дальше, получится, что отношения между внешним миром и деревней-государством-микрокосмом, начало которым было положено агрессией, завязались потому, что жители внешнего мира с течением времени окончательно избавились от превратного убеждения в том, что по всем коренным вопросам жизни и смерти люди нашего края придерживаются совершенно иных взглядов, ничего общего не имеющих с их собственными. Горная впадина в форме кувшина – царство смерти, внешний мир – царство жизни. Два мира, разделенные непроходимым лесом и соединенные труднопреодолимой рекой. Эта космологическая картина для людей, не живущих в долине, теперь уже непостижима. А если посмотреть с другой стороны, то ведь и жители деревни-государства-микрокосма стали утрачивать это реальное космологическое восприятие, и именно потому они оказались сейчас в критическом положении, столкнувшись с угрозой вымирания… Однако, сестренка, все это только мои мысли, словами же я выразил вот что:
   – Если в наш край тем или иным путем приходил человек из-за леса, то он подпадал под действие строгого закона, неукоснительно соблюдавшегося в течение всего Века свободы: его включали в общину и ассимилировали. Достаточно взглянуть на систему брака в Век свободы, чтобы понять: новая кровь, поступавшая извне, весьма ценилась. Когда созидатели заложили фундамент нового мира, они сами похоронили себя в замкнутом пространстве, и поэтому Разрушитель разделил всех людей нашего края на два племени – племя долины и племя горного поселка, что, разумеется, упрощало проблему. Он ввел порядок, согласно которому браки совершались только между этими двумя племенами. Этот порядок и породил уловку с двойным ведением книги посемейных записей, придуманную, чтобы обмануть правительство Мэйдзи.