Страница:
Прочитав статью, я отправился в лечебницу, в которой полжизни провел Солдат Цуюити, чтобы побольше узнать о нем; даже придумал ход, который бы помог мне навести подробные справки, однако моя затея полностью провалилась. Я был братом Солдата Цуюити – это верно, но, сестренка, ведь наша семья целых двадцать пять лет не интересовалась его судьбой. Поэтому я был не вправе предъявлять слишком уж настойчивые требования к закрытой лечебнице. Правда, мне удалось встретиться с бывшим полицейским, допрашивавшим Солдата Цуюити. Именно он передал мне фотокопию записанной азбукой катакана речи Солдата Цуюити, которая дала пищу репортажам в газетах и еженедельниках. Этой удачей я был обязан другому нашему брату – Актрисе Цую, который выступал с концертом в театре на Симбаси.
Итак, Актриса Цую выступал в театре на Симбаси. Нельзя не поразиться, представив, какой трудный путь пришлось ему проделать после дебюта с полуимпровизированным танцем на сцене амбара для хранения воска. И вот Актриса Цую сумел дать сольный концерт в театре на Симбаси, правда единственный, к тому же дневной, и зал был заполнен лишь на треть – главным образом приглашенными. Не дожидаясь конца, я пошел за кулисы: в гримерной, в круглых металлических очках, похожая на старую немку, сидела Канэ-тян, как и в тот день, когда она старательно крутила ручку патефона, опираясь коленом о край сцены в амбаре для хранения воска, но ей теперь было под семьдесят. Мне стало как-то не по себе – действительно ли я нахожусь в гримерной театра на Симбаси или сижу в амбаре у нас на родине?..
На этот раз Канэ-тян не пришлось помогать в ведении концерта. Гримировал Актрису Цую профессионал, связь с участвовавшими в концерте известными молодыми актерами театра Кабуки, музыкантами, осветителями и рабочими сцены осуществлял один из работников компании, субсидировавшей выступления Актрисы Цую, у которого был бар с мальчиками в южной части Осаки. Поэтому Канэ-тян только любовалась, не отрывая глаз, Актрисой Цую, обнаженным до пояса, пока его готовили перед зеркалом к следующему номеру. Хотя для Актрисы Цую присутствие Канэ-тян было совершенно необходимо, он, с нескрываемой враждебностью глядя на ее отраженное в зеркале исхудавшее, с огромными глазами лицо под слоем белил и румян, все время что-то недовольно ворчал.
Во время выступления приглашенные зрители добросовестно смотрели на сцену и не переговаривались между собой, но, когда танец достиг кульминационного момента, из центра зала, где сидела молодежь, раздался женский смех – ха-ха-ха! Его подхватили другие зрители, хохот охватил весь зал, а в таких условиях выступать совершенно невозможно, жаловался потом Актриса Цую. Конечно, сестренка, этой женщиной была ты. В то время ты содержала ночной клуб на Гиндзе, и женщины, подхватившие твой смех, работали у тебя.
Когда, похныкав и посетовав на свою горькую судьбу, Актриса Цую наконец собрался с духом и, спотыкаясь, вышел из гримерной, я непроизвольно прыснул. У меня и в мыслях не было смеяться над ним, просто, вспомнив твой маслянисто блестевший зад, освещенный тусклой лампочкой без абажура в уборной амбара для хранения воска, я порадовался твоему неиссякаемому жизнелюбию. Но все же мой смех был не весел, и я должен был объяснить Канэ-тян, взглянувшей на меня сквозь металлические очки и нахмурившей редкие брови так, что между ними пролегли глубокие складки, почему я оказался в гримерной. Мой замысел был такой: я как младший брат Солдата Цуюити выясняю все обстоятельства, а бывший полицейский – первый, кто общался с ним после той самостоятельной акции, – поскольку он приглашен на концерт, скорее всего, зайдет в гримерную поздороваться и поблагодарить за приглашение, и пусть Актриса Цую нас познакомит. Канэ-тян наконец узнала меня и, проникшись доверием, заговорила со мной по-родственному.
– Еще когда мы жили в долине, я надеялась, что он обязательно будет выступать в театре Кабуки, здесь же все выглядит так убого, – посетовала она…
В тот день бывший полицейский, а ныне владелец частного такси, появившись в гримерной, чтобы выразить восхищение танцами Актрисы Цую, передал мне фотокопию речи, которую произнес Солдат Цуюити. Глядя на этот листок, исписанный катаканой, я обнаружил, что в тексте встречаются слова, которые даже мне почему-то казались понятными. Тогда я, скомпоновав их по собственному разумению, отправил текст эсперантисту, написавшему статью о Солдате Цуюити. Он ответил, что в составленном мной тексте немало ошибок, но первоисточником – ему это удалось точно установить – является одно из стихотворений покойного поэта Сабуро Ито, писавшего на эсперанто. Так мне удалось выяснить, что чувствовал Солдат Цуюити, решившись на столь отчаянный поступок.
Цуютомэ-сану по возрасту следовало бы года два-три назад окончить колледж, но он, с головой уйдя в бейсбол, все еще учился в портовом городке, расположенном в устье вытекавшей из долины и впадавшей в море реки, по которой созидатели деревни-государства-микрокосма поднялись вверх. Возраст уже не позволял ему участвовать в школьных соревнованиях, но тренировался он без устали, черпая теоретические и практические построения из бейсбольных журналов. Это принесло свои плоды: его команда всегда занимала первое-второе места в префектуре. Видимо, именно тогда Цуютомэ-сан единственный раз в жизни мог идентифицировать себя в том небольшом социуме, к которому принадлежал.
Разумеется, Цуютомэ-сан пользовался таким авторитетом среди бейсболистов колледжа, потому что мяч мог отбивать без устали. И удар у него был неповторимый. Его мячи летели с такой бешеной скоростью, что никто из школьников не в состоянии был отбить их, и ему приходилось отходить назад от установленного места метра на два.
Пока Цуютомэ-сан числился в колледже портового города или, правильнее сказать, в его бейсбольной команде, жизнь его состояла из бесконечных поездок на велосипеде, отнимавших три часа в один конец. Причем беспрерывными упражнениями Цуютомэ-сан так укрепил мускулатуру ног, что даже обратный путь в гору он покрывал за то же время. Это говорит о его сверхчеловеческой воле и выносливости. В городской газете появилась статейка, в которой рассказывалась трогательная история о прилежном юноше, вовремя не получившем образования, так как ему пришлось работать, и теперь, чтобы ездить в колледж, он шесть часов в день проводит на велосипеде. Конечно, Цуютомэ-сан задержался с поступлением в колледж не потому, что ему пришлось после средней школы несколько лет работать, а потому, что целиком посвятил себя бейсболу. Все эти годы он, встав рано утром и надев бейсбольный картуз, делал гимнастику, бегал, тренировал глаза, следя за полетом птиц, бросал камни через реку, энергично орудуя лопатой, копал землю. Когда после занятий в колледже начиналась тренировка бейсбольной команды, он, хотя и не числился ее тренером, командирским тоном давал указания игрокам, объясняя, что и как следует делать, а когда тренировка заканчивалась, таким же командирским тоном выгонял их с площадки, сам же до темноты бросал бейсбольный мяч.
Во всей долине и горном поселке единственным преданным ему человеком был Кони-тян. Почему же тогда Цуютомэ-сан, к которому окружающие относились так высокомерно и пренебрежительно, даже поступив в колледж, не снял комнату в портовом городке, а упорно ездил туда на велосипеде, тратя на дорогу шесть часов в день? Скорее всего, потому, что человеческое общение он воспринимал только сквозь призму игры в бейсбол, допускающей бесконечное число случайностей, и вне этой сферы влиться в общество не мог – потому-то он и не решался обосноваться в чужом городе. Возможно, была еще одна причина, связанная с тем, что мне удалось наблюдать под пламенеющим небом после очередного тайфуна – Цуютомэ-сан унаследовал от отца-настоятеля какую-то неодолимую тягу к Разрушителю. Иначе говоря, он прочно укоренился в деревне-государстве-микрокосме, и, может быть, поэтому долго не решался порвать узы, связывавшие его с долиной и горным поселком.
Несмотря на все это, Цуютомэ-сан, в конце концов вырвавшись из родного гнезда, покинул наш край, по инерции промчался над городами нашей страны, пересек Тихий океан и приземлился в Сан-Франциско. Менеджером в его бейсбольных скитаниях был давно соединивший с ним свою судьбу Кони-тян, который бросил отца и рыбную лавку. В то время еще нельзя было разъезжать свободно. Какие связи пришлось пустить в ход Кони-тяну, чтобы добиться разрешения? Видимо, он смог упросить члена парламента от наших мест помочь им. А если к этому прибавить, что покупку двух авиабилетов и расходы на жизнь в Америке взял на себя опять же Кони-тян, то нет ничего удивительного, что предпринятая авантюра повлекла теперь уже явный разлад с отцом, который еще в тот раз, когда Кони-тян, подпрыгнув, разбил в кровь голову, практически махнул рукой на своего непутевого сына. Поездка в Америку Цуютомэ-сана и Кони-тяна была в штыки принята отцом Кони-тяна, торговцем рыбой, который считал, что даже для такого непоследовательного человека, как его сын, тратить деньги на совершенно бессмысленную затею – верх авантюризма.
На что же конкретно рассчитывали они, отправляясь в Америку? В характере Кони-тяна, склонного к неожиданным поступкам, полностью отсутствовала предусмотрительность, расчетливость. А построения Цуютомэ-сана, для которого критерием всего являлась игра в бейсбол и тренировка, были нереалистичны и далеки от правильной оценки обстановки. Они полетели в Америку, вдохновленные мыслью, что отправляются на родину бейсбола. Через несколько дней из статьи в одной американской газете, издающейся на японском языке, я узнал об их фантастическом плане. В ней говорилось: «В последнее время к нам стали прибывать из Японии довольно странные люди. Недавно, например, появились двое, и, сколько их ни гнали с тренировочной площадки бейсбольного клуба «Сан-Франциско доджерс», они не успокоились, пока не наняли кетчера[38] для тренировок. Эти двое – самые странные из всех, кто к нам приезжал, – один еще совсем юноша, другой – средних лет, по-английски они не говорят и объясняются жестами. Когда корреспондент заговорил с ними по-японски, питчер[39] игнорировал его, как если бы к нему обратились на совершенно незнакомом языке, а тот, который постарше, оживился и с горячностью заявил, что питчер, которого он сопровождает, – настоящий гений, и если бы ему представился случай продемонстрировать свои способности, то его немедленно приняли бы в клуб «Сан-Франциско доджерс». Интересно, в своем ли уме этот, человек, которому совершенно неведомы визовые ограничения на пребывание в Америке? Может быть, он просто шутит? Корреспондент на этот вопрос ответить не смог».
Сестренка, я совершенно убежден, что слова «приняли бы в клуб» действительно принадлежат Кони-тяну. Это очень похоже на Кони-тяна, который как менеджер Цуютомэ-сана ездил с ним по стране, без конца пытаясь пристроить его в какой-нибудь профессиональный клуб. Путешествуя из Коти в Миядзаки, а оттуда на Окинаву, он беспрерывно слал телеграммы отцу, торговцу рыбой в нашей долине: Цуютомэ имеет прекрасные перспективы… Цуютомэ стоит перед выбором – «Хансин» или «Токю»… Команда развалилась, прежние перспективы сохранились, решаем, куда податься… Цуютомэ вступает в команду «Драгонс», начали переговоры с менеджером, жди радостных вестей.
Но радостных вестей отец так и не дождался. Выведенный из себя насмешками почтальона, он договорился, что будет сам раз в неделю ходить на почту за телеграммами Кони-тяна.
– Все от того чертова прыжка! – горестно вздыхал старик, и его слова «чертов прыжок» стали в нашем крае расхожим выражением, когда говорили о человеке импульсивном.
Стараясь устроить Цуютомэ-сана в профессиональный бейсбол, Кони-тян часто совершал глупости, хотя действовал всегда очень обдуманно. Когда они вернулись из первой поездки в Америку и оба в картузах клуба «Сан-Франциско доджерс» вышли из самолета в аэропорту Ханэда, они первым делом разослали во все профессиональные бейсбольные клубы и спортивные газеты фотографию, на которой Цуютомэ-сан что-то обсуждал с тренером этого клуба. Снимок был сделан в душевой: тренер «Сан-Франциско доджерс» положил ему руку на голое плечо, но у Цуютомэ-сана на повернутом в профиль совсем еще мальчишеском лице с опущенными глазами радости, как мне кажется, не видно. Поездка с целью устройства Цуютомэ-сана затянулась, и Кони-тян, начавший испытывать денежные затруднения, как-то по пути в клуб «Тайгерс» случайно заглянул в бар Актрисы Цую, который не только помог деньгами, но еще и сказал, когда речь зашла о той фотографии:
– Если у парня серьезные намерения играть в бейсбол, нужно проявить упорство! За пределами нашей долины мир жесток!
Кони-тян понимающе кивнул.
5
Итак, Актриса Цую выступал в театре на Симбаси. Нельзя не поразиться, представив, какой трудный путь пришлось ему проделать после дебюта с полуимпровизированным танцем на сцене амбара для хранения воска. И вот Актриса Цую сумел дать сольный концерт в театре на Симбаси, правда единственный, к тому же дневной, и зал был заполнен лишь на треть – главным образом приглашенными. Не дожидаясь конца, я пошел за кулисы: в гримерной, в круглых металлических очках, похожая на старую немку, сидела Канэ-тян, как и в тот день, когда она старательно крутила ручку патефона, опираясь коленом о край сцены в амбаре для хранения воска, но ей теперь было под семьдесят. Мне стало как-то не по себе – действительно ли я нахожусь в гримерной театра на Симбаси или сижу в амбаре у нас на родине?..
На этот раз Канэ-тян не пришлось помогать в ведении концерта. Гримировал Актрису Цую профессионал, связь с участвовавшими в концерте известными молодыми актерами театра Кабуки, музыкантами, осветителями и рабочими сцены осуществлял один из работников компании, субсидировавшей выступления Актрисы Цую, у которого был бар с мальчиками в южной части Осаки. Поэтому Канэ-тян только любовалась, не отрывая глаз, Актрисой Цую, обнаженным до пояса, пока его готовили перед зеркалом к следующему номеру. Хотя для Актрисы Цую присутствие Канэ-тян было совершенно необходимо, он, с нескрываемой враждебностью глядя на ее отраженное в зеркале исхудавшее, с огромными глазами лицо под слоем белил и румян, все время что-то недовольно ворчал.
Во время выступления приглашенные зрители добросовестно смотрели на сцену и не переговаривались между собой, но, когда танец достиг кульминационного момента, из центра зала, где сидела молодежь, раздался женский смех – ха-ха-ха! Его подхватили другие зрители, хохот охватил весь зал, а в таких условиях выступать совершенно невозможно, жаловался потом Актриса Цую. Конечно, сестренка, этой женщиной была ты. В то время ты содержала ночной клуб на Гиндзе, и женщины, подхватившие твой смех, работали у тебя.
Когда, похныкав и посетовав на свою горькую судьбу, Актриса Цую наконец собрался с духом и, спотыкаясь, вышел из гримерной, я непроизвольно прыснул. У меня и в мыслях не было смеяться над ним, просто, вспомнив твой маслянисто блестевший зад, освещенный тусклой лампочкой без абажура в уборной амбара для хранения воска, я порадовался твоему неиссякаемому жизнелюбию. Но все же мой смех был не весел, и я должен был объяснить Канэ-тян, взглянувшей на меня сквозь металлические очки и нахмурившей редкие брови так, что между ними пролегли глубокие складки, почему я оказался в гримерной. Мой замысел был такой: я как младший брат Солдата Цуюити выясняю все обстоятельства, а бывший полицейский – первый, кто общался с ним после той самостоятельной акции, – поскольку он приглашен на концерт, скорее всего, зайдет в гримерную поздороваться и поблагодарить за приглашение, и пусть Актриса Цую нас познакомит. Канэ-тян наконец узнала меня и, проникшись доверием, заговорила со мной по-родственному.
– Еще когда мы жили в долине, я надеялась, что он обязательно будет выступать в театре Кабуки, здесь же все выглядит так убого, – посетовала она…
В тот день бывший полицейский, а ныне владелец частного такси, появившись в гримерной, чтобы выразить восхищение танцами Актрисы Цую, передал мне фотокопию речи, которую произнес Солдат Цуюити. Глядя на этот листок, исписанный катаканой, я обнаружил, что в тексте встречаются слова, которые даже мне почему-то казались понятными. Тогда я, скомпоновав их по собственному разумению, отправил текст эсперантисту, написавшему статью о Солдате Цуюити. Он ответил, что в составленном мной тексте немало ошибок, но первоисточником – ему это удалось точно установить – является одно из стихотворений покойного поэта Сабуро Ито, писавшего на эсперанто. Так мне удалось выяснить, что чувствовал Солдат Цуюити, решившись на столь отчаянный поступок.
Profunde mi nun spiras
Profunde mi nun spiras,
brakojn etendas liberaj,
Senkonscie cirkaŭmiras
ke pasis tagoj efemeraj.
Revenas rememor,
pri daŭrinta labor…
Ĝi neniel glate iris;
Korpon, nervon ĝi konsumis,
Kaj ofte gale mi elspiris,
sed fine, unu taskon mi plenumis.
Nun agrable laca,
kaj kviete paca…
Sentas mi la koron plena,
plena de ĝoj, espero,
post la longa peno,
al nova task’, al nova afero!
Вздохнув глубоко
Эсперантист, довольный тем, что его предположение, высказанное в статье, подтвердилось, написал в ответ, что подготовит новую работу для лингвистического журнала по поводу сделанного открытия. Но бывший полицейский, а ныне владелец частного такси, которому он сообщил о своем намерении, категорически возразил против публикации статьи, основывающейся на его записках. Он показал их брату покойного только потому, что посчитал бредом безумца. Но поскольку выяснилось, что в них был заложен совершенно определенный смысл, он боится, как бы ему не предъявили обвинение в халатном отношении к служебным обязанностям. Если вдуматься, сестренка, бывший полицейский был, пожалуй, прав. Раньше как человек психически здоровый он имел все основания считать эту странную запись лишенной всякого смысла, теперь же получалось, что единственно по невежеству оценил речь как бред безумца. Кроме того, именно он постарался снова упрятать Солдата Цуюити в психиатрическую лечебницу, где тот вскоре умер от истощения. Мне оставалось только переписать стихи Сабуро Ито (Солдат Цуюити скорее декламировал, чем произносил речь), сделать подстрочник и послать отцу-настоятелю и Актрисе Цую – на этом мое расследование и закончилось. Ни тот, ни другой никакого интереса к идейной подоплеке выступления Солдата Цуюити не проявили…
Вздохнув глубоко,
Свободно раскинул руки,
Посмотрел вокруг и поразился –
Дни промелькнули как мгновенье.
Перебираю в памяти
Вереницу трудов бесконечных…
Нелегко приходилось: работа
Перемалывала тело и нервы,
Порой перехватывало дыхание от усталости,
И все же выполнена задача.
И разливаются по телу приятная усталость,
Покой и блаженство…
Сердце мое переполнено,
Переполнено радостью и надеждой:
После долгой изнурительной работы –
Новые дела! Новые проблемы!
Цуютомэ-сану по возрасту следовало бы года два-три назад окончить колледж, но он, с головой уйдя в бейсбол, все еще учился в портовом городке, расположенном в устье вытекавшей из долины и впадавшей в море реки, по которой созидатели деревни-государства-микрокосма поднялись вверх. Возраст уже не позволял ему участвовать в школьных соревнованиях, но тренировался он без устали, черпая теоретические и практические построения из бейсбольных журналов. Это принесло свои плоды: его команда всегда занимала первое-второе места в префектуре. Видимо, именно тогда Цуютомэ-сан единственный раз в жизни мог идентифицировать себя в том небольшом социуме, к которому принадлежал.
Разумеется, Цуютомэ-сан пользовался таким авторитетом среди бейсболистов колледжа, потому что мяч мог отбивать без устали. И удар у него был неповторимый. Его мячи летели с такой бешеной скоростью, что никто из школьников не в состоянии был отбить их, и ему приходилось отходить назад от установленного места метра на два.
Пока Цуютомэ-сан числился в колледже портового города или, правильнее сказать, в его бейсбольной команде, жизнь его состояла из бесконечных поездок на велосипеде, отнимавших три часа в один конец. Причем беспрерывными упражнениями Цуютомэ-сан так укрепил мускулатуру ног, что даже обратный путь в гору он покрывал за то же время. Это говорит о его сверхчеловеческой воле и выносливости. В городской газете появилась статейка, в которой рассказывалась трогательная история о прилежном юноше, вовремя не получившем образования, так как ему пришлось работать, и теперь, чтобы ездить в колледж, он шесть часов в день проводит на велосипеде. Конечно, Цуютомэ-сан задержался с поступлением в колледж не потому, что ему пришлось после средней школы несколько лет работать, а потому, что целиком посвятил себя бейсболу. Все эти годы он, встав рано утром и надев бейсбольный картуз, делал гимнастику, бегал, тренировал глаза, следя за полетом птиц, бросал камни через реку, энергично орудуя лопатой, копал землю. Когда после занятий в колледже начиналась тренировка бейсбольной команды, он, хотя и не числился ее тренером, командирским тоном давал указания игрокам, объясняя, что и как следует делать, а когда тренировка заканчивалась, таким же командирским тоном выгонял их с площадки, сам же до темноты бросал бейсбольный мяч.
Во всей долине и горном поселке единственным преданным ему человеком был Кони-тян. Почему же тогда Цуютомэ-сан, к которому окружающие относились так высокомерно и пренебрежительно, даже поступив в колледж, не снял комнату в портовом городке, а упорно ездил туда на велосипеде, тратя на дорогу шесть часов в день? Скорее всего, потому, что человеческое общение он воспринимал только сквозь призму игры в бейсбол, допускающей бесконечное число случайностей, и вне этой сферы влиться в общество не мог – потому-то он и не решался обосноваться в чужом городе. Возможно, была еще одна причина, связанная с тем, что мне удалось наблюдать под пламенеющим небом после очередного тайфуна – Цуютомэ-сан унаследовал от отца-настоятеля какую-то неодолимую тягу к Разрушителю. Иначе говоря, он прочно укоренился в деревне-государстве-микрокосме, и, может быть, поэтому долго не решался порвать узы, связывавшие его с долиной и горным поселком.
Несмотря на все это, Цуютомэ-сан, в конце концов вырвавшись из родного гнезда, покинул наш край, по инерции промчался над городами нашей страны, пересек Тихий океан и приземлился в Сан-Франциско. Менеджером в его бейсбольных скитаниях был давно соединивший с ним свою судьбу Кони-тян, который бросил отца и рыбную лавку. В то время еще нельзя было разъезжать свободно. Какие связи пришлось пустить в ход Кони-тяну, чтобы добиться разрешения? Видимо, он смог упросить члена парламента от наших мест помочь им. А если к этому прибавить, что покупку двух авиабилетов и расходы на жизнь в Америке взял на себя опять же Кони-тян, то нет ничего удивительного, что предпринятая авантюра повлекла теперь уже явный разлад с отцом, который еще в тот раз, когда Кони-тян, подпрыгнув, разбил в кровь голову, практически махнул рукой на своего непутевого сына. Поездка в Америку Цуютомэ-сана и Кони-тяна была в штыки принята отцом Кони-тяна, торговцем рыбой, который считал, что даже для такого непоследовательного человека, как его сын, тратить деньги на совершенно бессмысленную затею – верх авантюризма.
На что же конкретно рассчитывали они, отправляясь в Америку? В характере Кони-тяна, склонного к неожиданным поступкам, полностью отсутствовала предусмотрительность, расчетливость. А построения Цуютомэ-сана, для которого критерием всего являлась игра в бейсбол и тренировка, были нереалистичны и далеки от правильной оценки обстановки. Они полетели в Америку, вдохновленные мыслью, что отправляются на родину бейсбола. Через несколько дней из статьи в одной американской газете, издающейся на японском языке, я узнал об их фантастическом плане. В ней говорилось: «В последнее время к нам стали прибывать из Японии довольно странные люди. Недавно, например, появились двое, и, сколько их ни гнали с тренировочной площадки бейсбольного клуба «Сан-Франциско доджерс», они не успокоились, пока не наняли кетчера[38] для тренировок. Эти двое – самые странные из всех, кто к нам приезжал, – один еще совсем юноша, другой – средних лет, по-английски они не говорят и объясняются жестами. Когда корреспондент заговорил с ними по-японски, питчер[39] игнорировал его, как если бы к нему обратились на совершенно незнакомом языке, а тот, который постарше, оживился и с горячностью заявил, что питчер, которого он сопровождает, – настоящий гений, и если бы ему представился случай продемонстрировать свои способности, то его немедленно приняли бы в клуб «Сан-Франциско доджерс». Интересно, в своем ли уме этот, человек, которому совершенно неведомы визовые ограничения на пребывание в Америке? Может быть, он просто шутит? Корреспондент на этот вопрос ответить не смог».
Сестренка, я совершенно убежден, что слова «приняли бы в клуб» действительно принадлежат Кони-тяну. Это очень похоже на Кони-тяна, который как менеджер Цуютомэ-сана ездил с ним по стране, без конца пытаясь пристроить его в какой-нибудь профессиональный клуб. Путешествуя из Коти в Миядзаки, а оттуда на Окинаву, он беспрерывно слал телеграммы отцу, торговцу рыбой в нашей долине: Цуютомэ имеет прекрасные перспективы… Цуютомэ стоит перед выбором – «Хансин» или «Токю»… Команда развалилась, прежние перспективы сохранились, решаем, куда податься… Цуютомэ вступает в команду «Драгонс», начали переговоры с менеджером, жди радостных вестей.
Но радостных вестей отец так и не дождался. Выведенный из себя насмешками почтальона, он договорился, что будет сам раз в неделю ходить на почту за телеграммами Кони-тяна.
– Все от того чертова прыжка! – горестно вздыхал старик, и его слова «чертов прыжок» стали в нашем крае расхожим выражением, когда говорили о человеке импульсивном.
Стараясь устроить Цуютомэ-сана в профессиональный бейсбол, Кони-тян часто совершал глупости, хотя действовал всегда очень обдуманно. Когда они вернулись из первой поездки в Америку и оба в картузах клуба «Сан-Франциско доджерс» вышли из самолета в аэропорту Ханэда, они первым делом разослали во все профессиональные бейсбольные клубы и спортивные газеты фотографию, на которой Цуютомэ-сан что-то обсуждал с тренером этого клуба. Снимок был сделан в душевой: тренер «Сан-Франциско доджерс» положил ему руку на голое плечо, но у Цуютомэ-сана на повернутом в профиль совсем еще мальчишеском лице с опущенными глазами радости, как мне кажется, не видно. Поездка с целью устройства Цуютомэ-сана затянулась, и Кони-тян, начавший испытывать денежные затруднения, как-то по пути в клуб «Тайгерс» случайно заглянул в бар Актрисы Цую, который не только помог деньгами, но еще и сказал, когда речь зашла о той фотографии:
– Если у парня серьезные намерения играть в бейсбол, нужно проявить упорство! За пределами нашей долины мир жесток!
Кони-тян понимающе кивнул.
5
Солдат Цуюити, проснувшись перед рассветом в дешевой ночлежке в Ямадани и обнаружив, что рядом с ним спят и остальные солдаты хозяйственной команды, поворачиваясь к каждой из пяти кроватей, прокричал «подъем», за что один из тех, кого он посчитал однополчанином, избил его. Однако это еще больше убедило его в реальности существования хозяйственной команды, порожденной его больным воображением. Люди, с которыми он провел эту ночь, говорили потом корреспондентам газет и еженедельников: «Может, он и чокнутый, но не дурак».
Солдат Цуюити, стараясь не шуметь, натянул на себя военную форму.
Был уже октябрь, но шинель он оставил скатанной и вместе с палаткой, флажком и саперной лопатой привязал ее к вещевому мешку. Какое-то время понадобилось для того, чтобы намотать обмотки, повесить через плечо меч, противогаз и вещевой мешок, прицепить флягу, надеть фуражку, и, когда он с ботинками в левой руке и винтовкой – в правой выходил из комнаты, все, кто ночевал вместе с ним, уже проснулись и подбадривали его пением военного марша: «Заслышав звук трубы, в поход тебя зовущей, клянись, что возвратишься с победою, солдат. Вернись или погибни, но подвиг совершив…»
Солдат Цуюити на городской электричке доехал до вокзала Токио, а там станционный служащий объяснил ему: через вокзал можно пройти, купив перронный билет. Что он и сделал. И этот служащий, и оказавшийся рядом железнодорожный полицейский решили, что Солдат Цуюити вырядился так для рекламы какого-то кинофильма. С субъективной точки зрения Солдату Цуюити повезло: благодаря этому заблуждению никто ему не помешал, во всяком случае на первом этапе, когда он при полном параде начал задуманную им военную операцию. Выйдя из вокзала у Маруноути, он сразу увидел цель своей боевой акции – рощу, окружающую императорский дворец, и решил, прежде чем перейти ко второму этапу, уточнить время, но оказалось, что часы, которые ему через четверть века вернула психиатрическая лечебница, стоят. Тогда он возвратился на вокзал и взглянул на огромные электрические часы – они показывали ровно полдень. Первый этап операции так затянулся потому, что сначала он перепутал электрички, а потом долго блуждал по вокзалу в поисках нужного выхода. Поскольку наряд его сразу бросался в глаза, свидетелей, готовых дать показания о действиях Солдата Цуюити, оказалось множество – полиция даже не сумела всех опросить.
Не меньше очевидцев наблюдало и за тем, как Солдат Цуюити вышел из вокзала и начал марш к цели своей военной операции. Большинство из них с почтением относились к исчезнувшей с лица земли четверть века назад форме армии Великой Японской империи, которую теперь невозможно было увидеть ни в кино, ни по телевидению. Однако Солдату Цуюити эта военная форма вовсе не представлялась отжившей. В общем, не такой это был человек, чтоб обыватели огромного Токио, к какому бы слою общества они ни принадлежали, прошли мимо него со снисходительной улыбкой. А Солдату Цуюити эти люди, безусловно, представлялись не просто гражданским населением вражеской страны. Более двадцати пяти лет его держали под замком именно ради того, чтобы обеспечить покой этим обывателям. Не потому ли, заточенный в психиатрическую лечебницу, он отказывался говорить на языке страны, с которой находился в состоянии войны, то есть на японском, и, чтобы полностью порвать с ним, похоронил свой языковой космос под эсперанто? Хотя все его познания в эсперанто сводились к одному-единственному стихотворению. Сестренка, ты со мной должна согласиться, что это стихотворение по своему содержанию, по емкости вполне вмещает всю человеческую жизнь.
Случайные экскурсанты сфотографировали Солдата Цуюити, взиравшего на рощу вокруг императорского дворца со ступенек главного входа вокзала Токио. Я видел эти фотографии в еженедельнике. Солдат Цуюити – пожилой человек, в военной форме, в правой руке винтовка с примкнутым штыком, левая у пояса, растерянный взгляд устремлен вперед – на него невозможно смотреть без жалости. Другой снимок, помещенный в том же еженедельнике, запечатлел Солдата Цуюити, когда он с угрожающим видом подбегает к человеку, фотографирующему его из машины. Винтовка, которую он держит наперевес, как на учениях, не настоящая, но ее штыком легко можно ранить и даже убить. Еще на одной фотографии, несколько смазанной – опасаясь нападения, снимавший тронул машину с места, – Солдат Цуюити уже не выглядит тихим садовником, пациентом психиатрической лечебницы. Половину снимка занимает раздираемая криком пасть. Нос сморщен, глаза вытаращены. Зубов осталось всего два-три. Широко раскрыв похожий на черную пещеру рот – он, несомненно, боялся зубного врача в психиатрической лечебнице, – Солдат Цуюити, видимо, издавал воинственный клич, с каким бросаются в атаку. Обратив в бегство людей, вызвавших его ярость, он снова вернулся к выполнению задуманной военной операции – перешел в наступление на рощу императорского дворца. Но когда Солдат Цуюити пересек привокзальную площадь и оказался у огромного здания, внезапно произошла непредвиденная стычка. Столкнувшись с тремя американцами-хиппи, выходившими из метро, он взял их в плен. Сейчас трудно предположить, за кого он принял этих хиппи, которые только через три часа обрели свободу. Но пока Солдат Цуюити их караулил, они, превратившись в пленных, не теряли времени. Обычно эти хиппи мастерили на продажу украшения из тонкой проволоки, а потому и тут, когда он запретил им двигаться с места, они расстелили одеяло на ступеньках выхода из метро и открыли торговлю. Девица продавала, а двое парней, устроившись рядом, мастерили. Солдат Цуюити, стоя рядом со своими пленными, глаз не сводил с брошей. Одна большая с зеленым нефритом так ему понравилась, что он даже присел на корточки, чтоб разглядеть получше. Когда через три часа он освободил пленных, девица отдала ему эту брошь на память. Он спрятал ее в вещевой мешок – может быть, собирался подарить тебе, сестренка, считая, что ты все еще живешь в долине? Освободив пленных, он снова двинулся к роще Императорского дворца. Уже начинали сгущаться сумерки, и Солдат Цуюити, наверное, растерялся, обнаружив, что время за стенами психиатрической лечебницы бежит так быстро. Добравшись наконец до дворцового парка и шагая вдоль выложенного каменными плитами рва, он заметил, что кое-где кладка разобрана для ремонта, а на каждой плите нанесен какой-то условный знак. Солдат Цуюити стал внимательно изучать знаки, видимо приняв их за шифр. Рядом стоял огромный грузовик, груженный камнями величиной с голову ребенка. Через минуту дизель затарахтел, и грузовик начал сваливать камни в яму за спиной Солдата Цуюити. Его точно ветром сдуло. На какое-то время он пропал из поля зрения наблюдателей. Может быть, укрылся, спасаясь от атаки несметных вражеских войск, возникших в его больном воображении?
Снова его увидели на площади перед императорским дворцом в полночь: разбив палатку среди зелени, он завершал подготовку к первой с начала боевой операции ночевке. Не снимая формы, он расположился в палатке. Вскоре на «поле боя» появилась парочка, решившая позабавиться под открытым небом. Ему это не понравилось, и он прикладом винтовки двинул мужчину по голому заду. Появление Солдата Цуюити обратило их в бегство, но ему тут же пришлось отражать неожиданное нападение из засады – подглядывавшие за парочкой парни разозлились, что он лишил их такого зрелища. Он мужественно сражался со своими многочисленными противниками – постарше и совсем еще юнцами. Его били, пинали ногами, но, поскольку он был вооружен почти как настоящий солдат, врагу тоже досталось. В это время один из нападавших, у которого для подглядывания был припасен карманный фонарь, осветил сражавшегося мужчину, и все увидели, что это пожилой, худой человек в военной форме. Хотя он тяжело дышал, нападавшие поняли: сражаться он будет до конца. Только тогда они покинули поле боя и разбежались в разные стороны.
На следующее утро Солдат Цуюити, сочтя, что находится на переднем крае, начал от своей палатки ползком продвигаться вперед, и к полудню недоумевающая дворцовая охрана решила все-таки задержать его. Увидев, что к нему направляются двое полицейских, он ловко проскользнул между ними и влетел в ворота дворца. К винтовке, которой он размахивал, был прикреплен белый флаг – ясно, что Солдат Цуюити решил вступить в переговоры с императором…
К тому времени, когда Солдат Цуюити приступил к осуществлению своей военной операции, Кони-тян отказался от бейсбольных скитаний с Цуютомэ-саном, вернулся в долину и, помирившись с отцом, занялся семейным делом – торговлей рыбой. Раньше Кони-тян отличался мощным телосложением, теперь же, после долгих странствий, увял и уже совсем не походил на того непоследовательного, импульсивного человека, который когда-то так высоко подпрыгнул, что разбил себе голову о притолоку. Он превратился в обыкновенного обывателя, увлекся собиранием старинных монет и откуда только мог выписывал каталоги, чем вызывал недовольство состарившегося отца. Начав новую жизнь, Кони-тян пришел на собрание, устроенное стариками долины и горного поселка, чтобы обсудить инцидент с Солдатом Цуюити, и высказал свои соображения. Его выступление оказалось таким же необычным, как все его поведение в прошлом, и послужило поводом для пересудов – он процитировал стихотворение, а уж этого никто от него не ожидал:
Солдат Цуюити, стараясь не шуметь, натянул на себя военную форму.
Был уже октябрь, но шинель он оставил скатанной и вместе с палаткой, флажком и саперной лопатой привязал ее к вещевому мешку. Какое-то время понадобилось для того, чтобы намотать обмотки, повесить через плечо меч, противогаз и вещевой мешок, прицепить флягу, надеть фуражку, и, когда он с ботинками в левой руке и винтовкой – в правой выходил из комнаты, все, кто ночевал вместе с ним, уже проснулись и подбадривали его пением военного марша: «Заслышав звук трубы, в поход тебя зовущей, клянись, что возвратишься с победою, солдат. Вернись или погибни, но подвиг совершив…»
Солдат Цуюити на городской электричке доехал до вокзала Токио, а там станционный служащий объяснил ему: через вокзал можно пройти, купив перронный билет. Что он и сделал. И этот служащий, и оказавшийся рядом железнодорожный полицейский решили, что Солдат Цуюити вырядился так для рекламы какого-то кинофильма. С субъективной точки зрения Солдату Цуюити повезло: благодаря этому заблуждению никто ему не помешал, во всяком случае на первом этапе, когда он при полном параде начал задуманную им военную операцию. Выйдя из вокзала у Маруноути, он сразу увидел цель своей боевой акции – рощу, окружающую императорский дворец, и решил, прежде чем перейти ко второму этапу, уточнить время, но оказалось, что часы, которые ему через четверть века вернула психиатрическая лечебница, стоят. Тогда он возвратился на вокзал и взглянул на огромные электрические часы – они показывали ровно полдень. Первый этап операции так затянулся потому, что сначала он перепутал электрички, а потом долго блуждал по вокзалу в поисках нужного выхода. Поскольку наряд его сразу бросался в глаза, свидетелей, готовых дать показания о действиях Солдата Цуюити, оказалось множество – полиция даже не сумела всех опросить.
Не меньше очевидцев наблюдало и за тем, как Солдат Цуюити вышел из вокзала и начал марш к цели своей военной операции. Большинство из них с почтением относились к исчезнувшей с лица земли четверть века назад форме армии Великой Японской империи, которую теперь невозможно было увидеть ни в кино, ни по телевидению. Однако Солдату Цуюити эта военная форма вовсе не представлялась отжившей. В общем, не такой это был человек, чтоб обыватели огромного Токио, к какому бы слою общества они ни принадлежали, прошли мимо него со снисходительной улыбкой. А Солдату Цуюити эти люди, безусловно, представлялись не просто гражданским населением вражеской страны. Более двадцати пяти лет его держали под замком именно ради того, чтобы обеспечить покой этим обывателям. Не потому ли, заточенный в психиатрическую лечебницу, он отказывался говорить на языке страны, с которой находился в состоянии войны, то есть на японском, и, чтобы полностью порвать с ним, похоронил свой языковой космос под эсперанто? Хотя все его познания в эсперанто сводились к одному-единственному стихотворению. Сестренка, ты со мной должна согласиться, что это стихотворение по своему содержанию, по емкости вполне вмещает всю человеческую жизнь.
Случайные экскурсанты сфотографировали Солдата Цуюити, взиравшего на рощу вокруг императорского дворца со ступенек главного входа вокзала Токио. Я видел эти фотографии в еженедельнике. Солдат Цуюити – пожилой человек, в военной форме, в правой руке винтовка с примкнутым штыком, левая у пояса, растерянный взгляд устремлен вперед – на него невозможно смотреть без жалости. Другой снимок, помещенный в том же еженедельнике, запечатлел Солдата Цуюити, когда он с угрожающим видом подбегает к человеку, фотографирующему его из машины. Винтовка, которую он держит наперевес, как на учениях, не настоящая, но ее штыком легко можно ранить и даже убить. Еще на одной фотографии, несколько смазанной – опасаясь нападения, снимавший тронул машину с места, – Солдат Цуюити уже не выглядит тихим садовником, пациентом психиатрической лечебницы. Половину снимка занимает раздираемая криком пасть. Нос сморщен, глаза вытаращены. Зубов осталось всего два-три. Широко раскрыв похожий на черную пещеру рот – он, несомненно, боялся зубного врача в психиатрической лечебнице, – Солдат Цуюити, видимо, издавал воинственный клич, с каким бросаются в атаку. Обратив в бегство людей, вызвавших его ярость, он снова вернулся к выполнению задуманной военной операции – перешел в наступление на рощу императорского дворца. Но когда Солдат Цуюити пересек привокзальную площадь и оказался у огромного здания, внезапно произошла непредвиденная стычка. Столкнувшись с тремя американцами-хиппи, выходившими из метро, он взял их в плен. Сейчас трудно предположить, за кого он принял этих хиппи, которые только через три часа обрели свободу. Но пока Солдат Цуюити их караулил, они, превратившись в пленных, не теряли времени. Обычно эти хиппи мастерили на продажу украшения из тонкой проволоки, а потому и тут, когда он запретил им двигаться с места, они расстелили одеяло на ступеньках выхода из метро и открыли торговлю. Девица продавала, а двое парней, устроившись рядом, мастерили. Солдат Цуюити, стоя рядом со своими пленными, глаз не сводил с брошей. Одна большая с зеленым нефритом так ему понравилась, что он даже присел на корточки, чтоб разглядеть получше. Когда через три часа он освободил пленных, девица отдала ему эту брошь на память. Он спрятал ее в вещевой мешок – может быть, собирался подарить тебе, сестренка, считая, что ты все еще живешь в долине? Освободив пленных, он снова двинулся к роще Императорского дворца. Уже начинали сгущаться сумерки, и Солдат Цуюити, наверное, растерялся, обнаружив, что время за стенами психиатрической лечебницы бежит так быстро. Добравшись наконец до дворцового парка и шагая вдоль выложенного каменными плитами рва, он заметил, что кое-где кладка разобрана для ремонта, а на каждой плите нанесен какой-то условный знак. Солдат Цуюити стал внимательно изучать знаки, видимо приняв их за шифр. Рядом стоял огромный грузовик, груженный камнями величиной с голову ребенка. Через минуту дизель затарахтел, и грузовик начал сваливать камни в яму за спиной Солдата Цуюити. Его точно ветром сдуло. На какое-то время он пропал из поля зрения наблюдателей. Может быть, укрылся, спасаясь от атаки несметных вражеских войск, возникших в его больном воображении?
Снова его увидели на площади перед императорским дворцом в полночь: разбив палатку среди зелени, он завершал подготовку к первой с начала боевой операции ночевке. Не снимая формы, он расположился в палатке. Вскоре на «поле боя» появилась парочка, решившая позабавиться под открытым небом. Ему это не понравилось, и он прикладом винтовки двинул мужчину по голому заду. Появление Солдата Цуюити обратило их в бегство, но ему тут же пришлось отражать неожиданное нападение из засады – подглядывавшие за парочкой парни разозлились, что он лишил их такого зрелища. Он мужественно сражался со своими многочисленными противниками – постарше и совсем еще юнцами. Его били, пинали ногами, но, поскольку он был вооружен почти как настоящий солдат, врагу тоже досталось. В это время один из нападавших, у которого для подглядывания был припасен карманный фонарь, осветил сражавшегося мужчину, и все увидели, что это пожилой, худой человек в военной форме. Хотя он тяжело дышал, нападавшие поняли: сражаться он будет до конца. Только тогда они покинули поле боя и разбежались в разные стороны.
На следующее утро Солдат Цуюити, сочтя, что находится на переднем крае, начал от своей палатки ползком продвигаться вперед, и к полудню недоумевающая дворцовая охрана решила все-таки задержать его. Увидев, что к нему направляются двое полицейских, он ловко проскользнул между ними и влетел в ворота дворца. К винтовке, которой он размахивал, был прикреплен белый флаг – ясно, что Солдат Цуюити решил вступить в переговоры с императором…
К тому времени, когда Солдат Цуюити приступил к осуществлению своей военной операции, Кони-тян отказался от бейсбольных скитаний с Цуютомэ-саном, вернулся в долину и, помирившись с отцом, занялся семейным делом – торговлей рыбой. Раньше Кони-тян отличался мощным телосложением, теперь же, после долгих странствий, увял и уже совсем не походил на того непоследовательного, импульсивного человека, который когда-то так высоко подпрыгнул, что разбил себе голову о притолоку. Он превратился в обыкновенного обывателя, увлекся собиранием старинных монет и откуда только мог выписывал каталоги, чем вызывал недовольство состарившегося отца. Начав новую жизнь, Кони-тян пришел на собрание, устроенное стариками долины и горного поселка, чтобы обсудить инцидент с Солдатом Цуюити, и высказал свои соображения. Его выступление оказалось таким же необычным, как все его поведение в прошлом, и послужило поводом для пересудов – он процитировал стихотворение, а уж этого никто от него не ожидал: