Окас Джон. Исповедь куртизанки

   – Эту проблему, несомненно, можно решить, – сказала я Эммануэлю. – Версальские дамы – самые жадные потаскухи в мире. Неужели никого нельзя подкупить?
   – Я говорил об этом с его величеством, – ответил Эммануэль. – Он против подкупа, так как считает, что если наши махинации станут достоянием общественности, это будет унижением для вас, его главной принцессы.
   Я не была согласна с ним, но свою цену обсуждать не собиралась. В тот вечер его величество пришел ко мне. Из разговора с Эммануэлем он понял, что я прикладываю максимум усилий, чтобы быть представленной при дворе, и попытался отвлечь меня рубиновым ожерельем, повторяя, что я пленила его сердце.
   Но я не могла больше сдерживать бурю эмоций.
   – Меня ты купить можешь, – закричала я, – так почему бы тебе не купить мне поручительницу? Если ты так сильно любишь Беатрис де Грамон, спи с ней! Или она уже ждет тебя в постели?
   Для пущей убедительности я швырнула в стену дорогую вазу, а рубиновое ожерелье бросила в камин.
   Луи был перепуган до смерти. Ему еще никогда не приходилось видеть меня в ярости. Он пообещал, что займется необходимыми приготовлениями и на следующий же день я буду представлена при дворе.
   Но назавтра этим планам помешала осуществиться неожиданная важная встреча с испанским послом. На следующий день появилась новая отговорка, потом еще и еще.
   – Нужно, чтобы Луи освободил монархию от ограничений и концессий, которые был вынужден принять Луи XIII, его дед, – сказал мне Эммануэль. – Если мы в ближайшее время ничего не предпримем, к концу века король потеряет влияние на правительство. Все будет решать парламент. Канцлер Рене де Мопу, председатель парламента Франции, слишком хорошо осведомлен о недостатках системы. Он планировал провести радикальные судебные реформы и сформировать новый парламент, где слово короля будет законом.
   – Первым человеком в парламенте является премьер-министр де Шуасель, – продолжал Эммануэль, – а потому твои враги – это враги и канцлера Рене.
   Когда затрагивались мои личные интересы, преданность демократическим идеалам уходила на второй план. Политические махинации мало интересовали меня, но я была готова пойти на все, чтобы разбить клику своих противников или хотя бы переманить кого-то из врагов на свою сторону. В результате нашего противостояния Шуасель стал героем всех придворных дам. Я надеялась, что поражение в парламенте подорвет его авторитет в их глазах. Стремясь помочь, герцог Эммануэль предложил познакомить меня с канцлером Рене.
   Мопу оказался невысоким и тучным человечком с рябой кожей. Длинный, до плеч парик, прикрывающий его лысую голову, съехал набок. У него были приятная улыбка и хорошее чувство юмора, но сложившаяся ситуация выводила его из себя.
   – У страны должен быть один закон, а не сотня, – утверждал он. – Мелкие провинциальные суды полностью вышли из под контроля. Они вводят совершенно абсурдные законы и пытаются ограничить право короля на вмешательство в их деятельность. Простой люд надеется, что Шуасель ограничит власть аристократии и духовенства, обложит налогом состояния, нажитые правящим классом, и пустит эти средства на социальные реформы. Но я уверен, что отмена феодальных привилегий будет лишь помехой правосудию. Простолюдины – животные. Монархия должна вернуть себе власть, которую имела в прошлом веке. Король – представитель Бога на земле, и за ним всегда должно оставаться последнее слово, ибо на то воля Божья!
   Я не стала делать вид, будто знаю, чего хотел Господь. Я преследовала свои интересы. Чем могущественнее будет Луи, тем сильнее станут мои позиции.
   – Что я могу сделать для вас?
   – Луи – раб вашего очарования, – сказал канцлер Рене. – Если вы попытаетесь заручиться его поддержкой для осуществления моего плана, я найду достойную поручительницу, которая представит вас при дворе.
   – Но если даже королю не удалось никого найти, как вы собираетесь это сделать?
   – С вашего позволения, мадам, – ответил канцлер Рене, – я заплачу ей. За деньги при дворе можно купить все. Это известно всем.
   – Кроме, судя по всему, короля, – отозвалась я.
   Канцлер Рене с герцогом Эммануэлем отправились к Луи, и Эммануэль заверил его, что канцлер найдет мне крестную.
   – Его величество ничего определенного не сказал, – сообщил мне потом герцог Эммануэль. – Но канцлер повел себя в высшей степени мудро. Он не стал настаивать на том, что ваше представление при дворе необходимо королю. Он сообщил ему, что Шуасель поспорил с герцогом де ла Вогийоном на крупную сумму, что вы никогда не добьетесь этого. Луи сильно разозлился, и, когда мы уходили, он серьезно обдумывал возможность подкупить какую-нибудь даму, которая представит вас при дворе.
   Рене был умен, но его стратегия не сразу заставила короля уступить. В тот вечер, когда король пришел ко мне, я, сияя красотой, лежала в постели. Не сказав ни слова о визите канцлера Рене, Луи присел на краешек кровати и начал гладить мои ноги. Пока его руки блуждали по мне, поднимаясь все выше, я сказала:
   – Что же станет с Францией, когда союзники одержат верх?
   – Ага! – воскликнул Луи. – Я так и знал, что ты сговорилась с Мопу. Куда же делась твоя любовь к правительству людей и для людей?
   – Демократия наступит, когда придет срок, Ля Франс, – сказала я. – Пока же нам нужен существующий строй.
   – Возможно, Мопу прав, – сказал король. – Эта реформа убивает страну. Мы должны вернуться к схеме прошлого века, когда король не посмел бы представить семье свою любовницу. – Его рука легла на внутреннюю сторону моего бедра и медленно поползла вверх.
   Я знала, что король, говоря об этом, кривит душой, просто капризничает, чтобы помешать мне добиться своего. Что ж, если королю можно плохо себя вести, почему нельзя мне?
   – Неужели ты хочешь, чтобы твои внуки грузили уголь? Если парламент не осадить, так оно и будет!
   – А что говорят об этом твои священные философы?
   – Не вижу здесь никакого противоречия, – ответила я. – Идеальное и реальное – разные вещи. Если демократия неуправляема, чернь берет власть в свои руки. – И, зная, что упоминание знаменитого сатирика никогда не оставляло Луи равнодушным, добавила: – Может, тебе стоит вернуть Вольтера в страну и назначить его советником? Он будет вашей совестью и голосом народа.
   Король отдернул руку. Его лицо побагровело, и он стукнул кулаками по матрасу.
   – Ты знаешь, что я думаю об этих писаках, – громко сказал он. – Будь на то моя воля, я бы переловил их всех и бросил в каталажку. А Вольтер хуже их всех, вместе взятых. Своими писульками он пытается превратить общественный порядок в хаос. Более того, он ужасный лицемер. Воспевая добродетель, брак, семейную жизнь и равноправие полов, он крутит романы со всеми женщинами без разбору, а в любви – ревнивый деспот. Скорее рак на горе свистнет, чем я позволю этому демагогу-подстрекателю вернуться!
   – Ха! – ответила я, уверенная в своей победе. – Если ты не терпишь Вольтера, как же ты выносишь Шуаселя? Ты же знаешь, что они в одной лодке.
   Луи знал это, и ему оставалось лишь тяжело вздохнуть, будто наш разговор утомил его. В моем присутствии ему было трудно сосредоточиться на парламентских делах.
   – Мне не нравится, когда меня тянут в разные стороны, – сказал он. – Я хочу сделать монархию более могущественной, но боюсь, что, если буду прижимать парламент, навлеку на себя народный гнев, чернь открыто взбунтуется.
   – Бедный мой малыш, – проворковала я. – Ну, прости меня. Я забыла, какая ответственность лежит на твоих плечах.
   Я приласкала Луи, и он, решив, что я забыла о своих намерениях, откинулся назад, открывшись моим ласкам. С расчетливой нежностью я скользнула вниз и начала покрывать поцелуями его малыша. Это всегда возбуждало его величество. Я обхватила его восставшую плоть губами, подразнила язычком, и он стонал от удовольствия, пока я всасывала его.
   Когда он излился, я сжала зубы. Он пытался вырваться, но я покачала головой и, не разжимая зубов, заявила, что не выпущу изо рта этот немаловажный кусочек его тела, пока не буду представлена при дворе.
   – Смелая какая! – рассмеялся король. – А теперь хватит пичкать меня этой сумасбродной чепухой. Мне нужно управлять страной. Вечером у меня назначена встреча с польским послом. Отпусти меня.
   Я вцепилась в него со всей решимостью. Его величество явно занервничал. Он схватил мое плечо и сжал его так сильно, что мне показалось, он оторвет мне руку.
   – Тогда кусай, женщина, – сказал он царственно. – Я тебе разрешаю.
   Луи знал, что в душе я была доброй. Вскрикнув от боли в плече, я разжала зубы, и он освободил свое драгоценное достоинство.
   – Ладно, Ля Франс, – сказала я, – твоя взяла. Эту битву ты выиграл, но не думай, что ты выиграл войну. Хочешь, чтобы я отпустила тебя? Иди. Но не надейся, что я еще когда-нибудь соглашусь впустить тебя сюда.
   Я вытолкала его из спальни и заперла дверь. В полночь он вернулся. Разлученный с объектом своего вожделения, он не выдержал.
   – Жанна, – умолял он, царапаясь в дверь, – прошу тебя. Будь благоразумна!
   – Нет, пока ты не пообещаешь представить меня при дворе.
   Он ушел, но через час вернулся. Забравшись на стул, он просунул в щель над дверью бриллиантовую подвеску, но я была неподкупна. Я забаррикадировалась и не собиралась сдавать свои позиции до тех пор, пока не получу того, что хочу.
   Осада продолжалась тридцать часов. Я набрала драгоценностей на триста пятьдесят тысяч ливров. В конце концов та часть Луи, что находилась пониже талии, одержала верх.
   – Впусти меня. Я не могу без тебя. Клянусь Богом, ты будешь представлена. Если нам придется заплатить поручительнице, так тому и быть.
   Я отперла дверь и повисла на его шее, визжа от радости так громко, что было слышно и врагам.
   Пока я пыталась уговорить короля ускорить реализацию плана канцлера Рене, он и герцог Эммануэль обратились к графине де Беарн, которая задолжала своим кредиторам крупную сумму денег и отчаянно боролась с ними в суде. Взамен поручительства за меня она потребовала списания долга, гонорар за свои услуги и должность для своего сына при дворе.
   В ходе переговоров они наконец пришли к согласию, и герцог Эммануэль сообщил мне, что больше ничто не мешает мне быть представленной при дворе. Церемония была назначена на следующий же день.
   Следующим утром, 22 апреля 1769 года, король нанес мне ранний визит. Он привез исключительной красоты платье и изумительные украшения.
   Луи провел весь день на охоте, а мной занялись парикмахеры.
   Со мной были Шон и граф Жан. Они и сообщили, что слух о моем представлении разнесся по королевскому двору за считанные минуты. Жан рассказал, что поэт Буффлер ужинал с герцогиней де Грамон и принцессой де Гемене, когда примчалась мадам де Мирапуа и сообщила, что я буду встречаться с королевской семьей.
   – Мне сказали, что они визжали, словно взбесившиеся суки, – сказал Жан, вытащив листок бумаги. – Вот послушайте, что написал Буффлер:
    Напрасно герцогиня багровеет,
    Напрасно принцесса брюзжит.
    Венера, красотой своею
    Ты покорила весь мир.
    Все знают, что ты
    На гребне волны.
   – Так оно и есть, – отозвалась Шон. – Я уезжала из Парижа сегодня утром, и твое имя слышалось буквально отовсюду. В каждом кафе, на каждом углу все только и говорят что о графине дю Барри.
   – Но теперь-то они меня любят? – поинтересовалась я.
   Шон была слишком тактична, чтобы ответить, зато ее брата не пришлось тянуть за язык.
   – Они презирают тебя сильнее, чем когда-либо! – расхохотался он. – Они называют тебя чертовой шлюхой!
   – Жан, прошу тебя! – воскликнула его сестра. – Чернь лицемерна, и это лицемерие с презрением к самим себе. Только представь себе! Люди злятся на короля не за сладострастие и похоть, а за то, что он сделал официальной фавориткой одну из них!
   Часы пробили восемь вечера. Луи восседал на троне. Принцессы расположились по правую руку от него, места слева занимали выдающиеся придворные особы. Никогда еще церемония представления фаворитки не проходила при таком стечении любопытных, как будто они ожидали увидеть какую-нибудь проститутку в безвкусном наряде.
   Мы с графиней де Беарн вошли через парадный вход. Платье из зеленого атласа с длинным шлейфом, привезенное мне королем, было расшито золотыми и серебряными нитями. Лиф его был украшен гирляндами роз, а юбка отделана тончайшим фламандским кружевом. Мою голову венчал венок из красных роз и золотая корона с бриллиантовой звездой в центре, а лоб пересекала нить сияющего жемчуга. Бриллианты сверкали на моей шее, в ушах и на запястьях. Король подарил мне и прелестные крошечные камешки, которые ювелир при помощи специального состава закрепил на моих щеках, плечах и шее, словно мушки.
   Все взгляды были устремлены на меня. Мужчины таяли, а женщины хмурились, каменея. Принцессы оказали мне любезный прием. Не знаю, насколько искренней была их приветливость. Меня это не волновало. Главное, что чувствовал при этом Луи. А я, как и все вокруг, видела, как гордился мною его величество.
   Приблизившись к нему, я хотела было преклонить колени, но он остановил меня, взяв за руку, и произнес – громко, чтобы слышали все:
   – Разве можно думать о церемониях рядом с такой красотой?
   Я официально стала неофициальной королевой Франции. Теперь я имела право публично демонстрировать власть над его величеством, которую я имела в частном порядке. Я заявила, что хочу переехать в апартаменты, где раньше жила мадам де Помпадур. Они находились непосредственно над покоями короля и были соединены с ними тайной лестницей. Комнаты мадам де Помпадур были обставлены по-королевски, но весьма аскетично: мебель, несомненно, стильная, но жесткая и совсем не в моем вкусе. Я хотела жить как королева, а не как король.
   Пока шел ремонт, я жила в своем особнячке. Теперь я стала одной из богатейших женщин Франции. Король выплачивал мне ежемесячное содержание в размере двухсот пятидесяти тысяч ливров. Этого было более чем достаточно для того, чтобы содержать дом и сорок слуг. Но у меня были и другие расходы.
   Жан на самом деле не так уж сильно потратился, стараясь приблизить меня к королю. Я давала ему много денег, но он постоянно требовал еще и считал, что имеет право на половину моих средств. Опасаясь, что он обдерет меня как липку, я упросила короля дать Жану работу при дворе. Луи любезно согласился отдать в его ведение социальную сферу.
   Просьба о назначении Жана на эту должность была, возможно, самым тяжким моим грехом. Когда он встал во главе социальной службы в нашей стране, бедные стали еще беднее, а сам Жан, получив доступ к национальной казне, расплачивался из нее со своими кредиторами и купался в самой экстравагантной роскоши. Мы стали реже встречаться наедине, но благодаря наворованному богатству он мог утешаться более свежим и юным товаром.
   Ни дня не проходило, чтобы кто-то из дю Барри или моих родственников не попросил у меня денег. Я одаривала семью Жана щедрыми подарками. Моя мать снова рассталась с Николя Рансоном, и я приобрела для нее дом в Париже и помогала ей деньгами. Руководствуясь скорее низменными, чем благими побуждениями, только чтобы показать тете Элен, чего я достигла, я сделала ей безумно дорогой подарок. Я была не менее щедра с дядей Николя и тетей Жозефиной. Я понимала, что они оказали мне огромную услугу, воспитывая мою дочь. Если бы я оставила девочку у себя, ребенок был бы совершенно заброшен.
   Битей уже исполнилось десять лет. Это была миленькая девочка, очень смышленая, скромная и с хорошими манерами. Она была похожа на меня, но ей достались темные волосы и темные глаза отца. Я надеялась, что когда-нибудь она выйдет замуж за какого-нибудь аристократа и из нее получится заботливая мать. Оплачивая ее обучение и воспитание в респектабельном монастыре Святой Елизаветы, я одевала ее как куколку. Чтобы не смущать Битей, я не говорила, что я ее мать, но не сомневалась, что она что-то подозревает из-за нашего внешнего сходства, моего внимания и заботы о ней.
   По вечерам мы с королем выходили в свет. Мы избегали компании светских дам, которые входили в клику Гарман, и посещали ужины, которые давали финансисты – друзья короля. Мужчины выглядели уставшими из-за напряженной работы, и разговаривать с ними было неинтересно. Их жены при всей своей элегантности казались мне пресными. У них не было собственного мнения, они просто повторяли то, что слышали от мужей. Тем не менее мне было не занимать лицемерия, и на все их заявления я реагировала с энтузиазмом, восхищаясь их проницательностью. Я же, сияя от счастья, сидела рядом с Луи, уверенная, что в этом мире все хорошо.
   Каждый день правительственные чиновники пытались привлечь мое внимание к своим программам. Я мало что понимала в большинстве этих проектов, которые были лишь проявлением маниакального мужского стремления к успеху, и не собиралась потакать этой одержимости. Мне намного больше хотелось покровительствовать художникам и писателям. Для начала я заказала стихотворение, в котором должны восхваляться мои красота и шарм, и позировала для неизвестных художников, но быстро поняла, что могу позволить себе все самое лучшее. Хорошая поэзия не продается, зато хорошие картины – да. Я приобрела работы Буше, Фрагонара и Берне.
   Я не могла противиться желанию обладать всем, что привлекало мое внимание. Я накупила столько нарядов, что не успевала их носить. Когда в конце мая деньги закончились, я упросила Луи выплатить мне аванс.
   К началу июня мои апартаменты были готовы. Чувственные, утонченные, в восточном стиле, они стали истинным храмом богини любви. Портьеры из тафты, мягкие ковры и хрустальные люстры. В гостиной я повесила Буше и Берне. Квартира была полна самых лучших произведений искусства, какие только можно купить за деньги: лакированные шкатулки, изысканные фарфоровые вазы и лампы, инкрустированные драгоценными камнями часы, позолоченные столики и стулья.
   Будуар, спальня, ванная и туалетный столик были роскошными – даже по версальским меркам. Моя кровать была сделана из чистого золота. Картины Фрагонара в сладострастии не имели себе равных, а над кроватью я повесила свой портрет его кисти. На нем я в соблазнительной позе лежала среди растерзанных простыней, небрежно накинутый пеньюар почти не скрывал мое тело, а губами я словно бы тянулась к любовнику. Золотая ванна изнутри была выложена слоновой костью, биде и стульчак – тоже из золота с крышкой из лакированного розового дерева. Туалетный столик стал самым настоящим алтарем: длинная толстая плита итальянского мрамора, уставленная двенадцатью золотыми флаконами для духов, лосьонов и косметики. На все четыре стены я повесила огромные зеркала в золотых рамах, чтобы видеть себя со всех сторон. Повсюду в золотых канделябрах стояли толстые восковые свечи. Ночью пламя свечей дрожало в зеркалах и золоте, и комната наполнялась волшебным мерцанием.
   Шуасель и его друзья жаловались на огромные траты и критиковали мой вкус, говоря, что из-за меня королевские апартаменты превратились в публичный дом. В прессе снова поднялась волна нападок. Они ругались, что я обхожусь слишком дорого. Да, я была дорогой. Но я стоила Франции намного меньше, чем мадам де Помпадур, которая обожала всюду совать свой нос. Любовь, даже самая дорогая, требует меньших затрат, чем война.
   Луи не сказал мне ни слова против. Лежа рядом со мной среди сверкания золота, он расцветал на глазах. Нежась на тонких ласкающих простынях, в пуховых перинах и подушках, он удовлетворенно вздыхал.
   Итак, я достигла вершины своих мечтаний. Красота дала мне власть и богатство. Но где награда, там и наказание. С тех пор как меня представили при дворе, зависть и ненависть врагов утроились. Будь на моем месте другая женщина, она бы использовала все свое могущество, чтобы покарать тех, кто не оставил бесплодные попытки свергнуть ее, но я ограничилась отражением их атак.
   В середине июня во сне скончался месье Лебель. Я была в церкви на отпевании. Утро выдалось чудесное, и я решила пройтись до дома через сад. Так я и шла, наслаждаясь ароматом цветов, когда встретила мадам де Грамон. Не цветы интересовали ее: она дожидалась меня. Я вежливо поприветствовала ее и собиралась пройти мимо, но она преградила мне дорогу.
   – Как дела? – рявкнула она.
   Я прекрасно понимала, что мадам де Грамон завидует мне. На ее месте я бы чувствовала себя точно так же. Но, полагаю, я не была бы столь грубой, и ее выпад неприятно поразил меня. Я вспомнила, что герцог Эммануэль рассказывал мне о том, как она забралась в постель к Луи.
   – По крайней мере, мне не приходится обманывать его величество, – ответила я.
   Мадам де Грамон была поражена моей осведомленностью об этом постыдном эпизоде. Она побледнела, поджала губы и ушла.
   Днем я пригласила герцога Эммануэля и поблагодарила за это оружие против мадам Грамон: подняла до колена юбку, распустила замысловатую кружевную подвязку и преподнесла ему.
   Подобная честь ввергла галантного герцога в трепет.
   Я разозлила Грамон, и она не осталась в долгу. На следующий день в газетах появилась статья, несомненно оплаченная ею, в которой меня обвиняли в убийстве Лебеля. Вот только зачем мне было убивать человека, который представил меня королю?
   Луи понимал, что Грамон старается очернить меня. Он всегда вставал на мою сторону, но происходящее его огорчало, ведь множество слухов и интриг усложняло политическую ситуацию. Как всегда, Луи пытался решить проблемы, отказываясь их замечать. В конце июня, в годовщину нашей первой совместной ночи, он объявил, что купил замок в Лувисьене – любовное гнездышко на лето. В знак своей любви он оформил имение на мое имя и отдал мне документы.
   На следующий день мы с Луи, прихватив нескольких слуг, отправились в Лувисьен. Старинное поместье, небольшое, но уютное и довольно уединенное, располагалось в долине Сены. Окна некоторых комнат выходили на внутренний дворик, из остальных открывался изумительный вид на сельский пейзаж с рекой, лесами, полями и холмами, на которых паслись овцы. Близ замка был разбит парк с тихим прудиком.
   В дальнем конце парка я решила выстроить флигель и домик для гостей. Парк весь зарос, и я, решив привести его в порядок, начала рассматривать предложения архитекторов.
   Жизнь в Лувисьене текла значительно медленнее, чем в Версале. У меня появилось время на чтение. Руссо оставался моим любимым писателем. Насколько я знала, он все еще жил в Швейцарии и страдал от целого букета болезней. Я снова и снова перечитывала «Новую Элоизу». Адольфу удалось приобрести издание «Общественного договора», и он послал книгу мне. Я думала, что взгляды Руссо на цивилизацию будет тяжело читать, но внутренняя энергия автора прорывалась на каждой странице. «Человек рождается свободным, но он всюду в оковах» – так начиналась эта книга. Я проглотила всю книгу за один присест.
   Той ночью я была особенно нежна с королем, как было всегда, когда мне нужны были деньги. Я не успела заговорить, а он уже знал, что я собираюсь попросить его об услуге.
   – Ну, кто из твоих родственников просадил больше, чем может себе позволить? – спросил Луи.
   – О, Ля Франсу – промурлыкала я, лаская его малыша нежными пальчиками, – Жан-Жак Руссо находится в бедственном положении, к тому же он болен. Его изгнание длится уже так долго! Прошу тебя, нажми на парламент, разрешите ему вернуться.
   Луи проворчал что-то неразборчивое. На этот раз я решила больше не давить на него. Откинувшись назад, я позволила природе взять свое.
 
   До конца лета мы с Луи наслаждались простыми радостями жизни. Мы плавали на пруду в маленькой лодке, скользя по неподвижной воде, наслаждаясь солнцем и красотой сосен-великанов. Однажды я захватила с собой «Новую Элоизу» и прочла королю кульминацию романа – пылкую сцену, когда любовники понимают, что их любовь не умирала.
   – О природа! – воскликнула я, подражая Руссо. – Мы – частички твоего совершенства. – Я обернулась к Луи: – Неужели ты не видишь эту красоту? Неужели это не чудо?
   Он протянул руку к моей юбке и ответил:
   – Да.
   Луи, которого мое общество пьянило сильнее, чем свежий воздух и творчество Руссо, пообещал, что, когда осенью мы вернемся в Версаль, он постарается использовать свое влияние, чтобы Руссо разрешили вернуться. Но Руссо должен пообещать сохранять инкогнито и не создавать проблем своими книгами.
   Вернувшись осенью в Версаль, Луи сдержал свое слово. По его распоряжению канцлер Рене заручился голосами, необходимыми для репатриации Руссо, при условии что тот будет вести себя тихо. Я отправилась к канцлеру Рене и попросила его сообщить Руссо, что его возвращение стало возможным благодаря моему вмешательству. Я надеялась получить благодарность за свою помощь, но шли недели, а весточки от писателя так и не было.
   Придворные дамы, завидуя моему положению, избегали меня. Я решила, что пришло время покончить с этим мелочным противостоянием. Я не стала заниматься каждой дамой в отдельности и попыталась заключить перемирие с их предводителем Шуаселем, в надежде что, увидев его радушное ко мне отношение, они смогут свободно со мной общаться.
   Премьер-министр был приглашен на обед в честь дня рождения короля. Я отвела его в сторонку и мягко сказала:
   – Месье, заверяю вас, что я не питаю к вам неприязни. Я хочу мира.
   Этот мерзкий тип хмыкнул, словно мои слова не заслуживали внимания. Я разозлилась.