Страница:
Свен повременил немного и грузно поднялся.
Лакки остался сидеть.
…Здесь был сквер. Опоры тяжелой скамейки удержались на месте, давний взрыв только вырвал из пазов доски. Кто-то принес кусок пластиковой двери и положил вместо сиденья. Счастливчик смотрел на солнце, катящееся к закату, и вспоминал Птицу.
Он успел с ней попрощаться перед тем, как вернулся на «Миннесоту». Честно сказать, думал, что навсегда. Тогда думал, и во время сражения думал неоднократно, но, наверно, Птица помнила о нем, сидя на своей высокой ветке и выводя песни для адмирала. Или такова была звезда Лакки, что не здесь и не сейчас суждено ему было сложить голову.
На человеческой коже рритская кровь пачкается, как одуванчиковый сок. Запах ррит — сладкий, приятный, дурманный.
Джек давно знал.
Неделю назад это довелось узнать многим.
Венди шла по тропе меж рухнувших зданий. Местами тропа превращалась в дно каньона. Кое-где на блоках сохранилась облицовка, сверкавшая под лучами солнца всеми оттенками лазури и серебра. Рыжая шевелюра экстрим-операторши, озаренная лиловостью светила Третьей Терры, приобретала какой-то потусторонний оттенок.
Фафниру тропа не требовалась. Многометровыми прыжками он пробирался поверху, с руины на руину, с одного циклопического обломка людского логова на другой, перелетая туда-сюда над головой безмятежной Венди. Дракон нес тушу местного зверя, кинув ее за спину, нанизав на плечевые лезвия, точно еж на иголки. Казалось, что на длину прыжка груз не влияет никак.
День на Терре длинней земного на какие-то минуты. Год длиннее в десятки раз. По времени Терры не прошло и сезона с тех пор, как здесь шумел молодой Город.
Здесь, где руины и тишь.
Вот планета, на которой только одно поселение. Раз одно, незачем придумывать ему название. Даже если гордый первооткрыватель или первостроитель оптимистично наречет что-нибудь в свою честь, все равно Город станут именовать просто Городом. А потом появится Новый город или Второй город. По-настоящему много времени должно пройти, чтобы родились нормальные топонимы.
Когда в ООН приняли решение об экстренной эвакуации Третьей Терры, спасаться отсюда было уже некому. Топонимы не родились, но и не умерли: обожженный кусок земли, мусор и развалины по-прежнему звались Городом. Ррит разнесли его почти в пыль, и все-таки жить и прятаться здесь было удобней, чем заново расчищать джунгли. Жилые модули личного состава лепились к остаткам стен многоэтажных домов.
Кладбище.
Они топали тут по братской могиле, как ни верти.
…и ни страха, ни отвращения, ни трепета. Смерть успела выветриться из руин. Агрессивная биосфера Терры уничтожила все временное и непрочное, осталось лишь то, чем рассчитывали пользоваться десятилетия и века. Ни у кого здесь не погибли родственники. Никто не сожалел. Чувство было — точно они археологи на раскопках. Древние кости уже слишком древние для того, чтобы встать из могилы. Довоенный Город казался какой-то Атлантидой. Неважно, что лет прошло не так много — то была другая историческая эпоха, строили совсем другие люди. Не теперешние.
Люди, никогда не побеждавшие ррит.
Лакки сидел и вспоминал, как далекая чужая планета на экранах из невнятного трехмерного шарика превратилась сначала в тусклую звездочку, потом в теннисный мяч, потом — в светлый, пушистый из-за толстой атмосферы, и даже на простой глаз разноцветный диск.
Ветер доносил смачное эхо. Где-то там, среди постапокалиптических руин, бродил интендант гарнизона и громко, свирепо, всласть ругался с офицером снабжения.
Опять. Сначала он ругался с ним лично, потом снабженец улетел на орбиту и отбрехивался уже по локальной телефонии. Во время боевых действий пострадал один из приданных грузовозов флота, гарнизон недополучил по списку. На Дикоу с его ослиным упорством молиться надо было за то, что сумел выбить два недоданных броневика, это могло стоить жизни двум дюжинам ребят, но воодушевленный успехом интендант пошел биться дальше и всех достал. Дополнительных контейнеров с боеприпасами им сбросили, но вместо резервного орудия Дикоу пообещали в глаз.
Сейчас, судя по всему, Дикоу грызся за сухпаек.
Энтузиаст.
Джек фыркнул. В браслетники при спуске загрузили инфу о том, какие виды местных растений съедобны. С картинками. Не перепутаешь. Колонисты когда-то, по отчетам, прихватывали на завтрак, обед и ужин. Какому дураку втемяшится в голову давиться питательной массой, хоть замешанной с сахаром, когда можно пойти, сорвать с ветки и слопать вкусное?
— Привет, — сказала Венди, плюхаясь рядом. — Чего лысый, до сих пор печень обозным ест?
— Привет, — ответил Джек. — Ест. Сама слышишь. Эй, хвостатый!
Фафнир перетек поближе. Сбросил наземь тушу неведомого зверя, мотнул башкой, чего-то пискнув.
— Не, — открестился Джек, — мы это есть не будем. Кто его знает, какой в нем белок? Отравишься и будешь ежика рожать в лазарете. И ты не ешь.
— Ему можно, — фыркнула Венди. — Он любую органику жрет.
— Я вот чего не пойму: разгружается-то он когда? Сколько летели, ни разу не помню.
— Он по-другому устроен, — объяснила рыжая. — Неделю не жрать может. Месяц не гадить. У него, почитай, все перерабатывается.
— Хорошее устройство… — протянул Лакки.
Венди подтянула колени к груди, улеглась на них щекой, искоса глядя на Джека. Под лазоревым солнцем она была еще белей кожей, чем под имитацией земного света. Ременной контур обтягивал атлетичную фигуру.
Фафнир подумал-подумал и начал лопать добытое — аккуратно, бесшумно.
…сначала вниз, «на твердое», отправились строители из обозных и группа поддержки артиллерии. Уже ходили слухи, кому случилась удача — перевод в терранский гарнизон. На орбите оставался один малый док и несколько фрегатов с приданными истребителями, но «Миннесота» не получила серьезных повреждений и в их число не вошла. Улетала дальше, отвоевывать «Три семерки» — дальше, к Ррит Иррьенкхе, бывшей и будущей Второй Терре — дальше, куда уже страшно было загадывать…
А тогда они праздновали победу, первую победу людей, и Джек добыл через Ифе медицинского спирта, чтоб по-хорошему обмыть Терру-3, которую уже никто и никогда не посмеет назвать Айар. Они поминали навеки оставшихся среди звезд, когда капитану Морески пришла директива. Десантный взвод переводят с ракетоноски «на твердое». В состав гарнизона.
Тогда они отпраздновали еще и это. Цветы, пляжи, натуральная жратва и непуганое зверье, небо, трава, вода, солнце… Утром бравый сержант обнаружил, что спал в обнимку с Венди, деликатно придерживая ту за грудь. Состояние одежды обоих представляло собой одну сплошную улику. «Ифе, ведь ей только Джек нужен, яйцеголовый, — подумал он тогда. — А рыжей и Лакки сгодится».
— Чего ты со Свеном перетирал? — поинтересовалась операторша.
Лакки молча отдал ей браслетник. Активировал свой маркер.
Венди углубилась в изучение записи.
Он был крайне удивлен, поняв, что для Вильямс случившееся оказалось чем-то большим, чем пьяный перепихон. «Ты мне про мать рассказал», — обмолвилась операторша, и Джек чуть не сплюнул с досады.
«Ни одна рыжая вошь не сравнится с моей матерью», — подумал он, и вдруг сказал:
— Она была верная католичка, рыжая, как дьяволица. Пела соловьем и танцевала ирландские танцы. В зеленых чулках. Умереть до чего красивая. А сколько пива могла вылакать, pie Jesu Domine!
— Твоя мать, — отозвалась Вильямс, не поднимая глаз от карты. — Ты рассказывал.
— Я раньше никому не рассказывал. И не собирался.
Венди посмотрела на него. Долго смотрела, а на экране джекова браслетника в ее руках все кружились радужные цвета.
— Это потому что победа, — сказала, наконец, и Джек подумал, что она все-таки не совсем дура. — Когда радость, когда расслабишься, иногда скажешь чего-нибудь… потом жалеешь.
Счастливчик пригладил волосы, потер щетину между шрамами.
— Жалеешь? — тихо спросила Венди.
— Это я в мать такой псих, — вдруг, точно не услышав ее, мечтательно сказал Лакки. — Отцу было сорок семь, а ей — девятнадцать. Папаша был главный инженер, женился и улетел с ней на колонию. Мама после меня родила еще троих. Она была мне как сестра.
Венди слушала.
— Ррит отрезали ей руки, — без перехода продолжал Джек. — На серьги. У нее были самые красивые руки в мире. А папашу я ненавидел. Он не понимал, какое чудо ему досталось. Он запрещал ей говорить на ее родном языке, особенно с нами. И я учил нарочно. Ему назло.
— Ирландский?
— Я что, похож на гребаного ирландца?! — внезапно вызверился Счастливчик, но расплеваться с Венди не сумел.
Фафнир вытащил бронированную башку из утробы добычи и шевельнул в воздухе смертоносным хвостом.
Лакки предусмотрительно проглотил нецензурное, присмирел и стих. Он неделю назад видел вблизи, как сражается Фафнир, и очень не хотел оказаться на месте тех ррит. Даже в мыслях.
Дракон длинно зачирикал.
— Крайс идет, — перевела Венди.
— Он что, сказал? — изумился Джек.
— Он подумал, — устало ответила Вильямс и поднялась.
Из-за угла воздвигся неподражаемый Крайс. На открытом пространстве всякий мельчает, но Крайс по-прежнему являл собой исключительно крупного представителя расы Homo.
— Сидите? — понимающе отметил он, приблизившись.
— Ну.
— Смотреть пойдете?
— Чего смотреть? — выгнула бровь Венди.
Вместо ответа Крайс протянул ей бусы.
Бусы. Ожерелье. Поблескивающая, постукивающая низка, причудливой формы звенья из какого-то материала кремового цвета, покрытого лаком. Несколько звеньев были раздавлены, и только оттого становилось ясно, что это за материал.
Кость.
Вернее — кости.
«А ведь его как пить дать пропавшим без вести записали, — вдруг подумал Лакки. — И родным пенсии не выплачивают. А он, может, героем… А из него — бусы…»
Венди протянула руку, бестрепетно взяла у Крайса рритские бусы, стала разглядывать. Джеку показалось, что ей даже нацепить на себя человеческий прах не слабо. Операторша была экстрим во всех смыслах. Время от времени ходила пай-девочкой, и тогда забывалось как-то, что на самом деле Венди ядоносная стерва.
— Ну ладно, — недовольно процедил Крайс. — Давай сюда, — и отнял у Вильямс почетное воинское ожерелье. — Его на экспертизу отправлять будут. Чтоб личность установить. Вы смотреть-то пойдете?
Экстрим-операторша пожала плечами и скосила глаза на Джека.
— Вставайте, — решил за них Крайс. — Пошли смотреть.
«Айфиджениа» поднялась на скалу и огляделась. Жарко рдеющее светило таяло в океане. Под обрывом медовой медью пел корабельный лес. Отсюда, сверху, видны были гигантские валуны, оставленные некогда ледником. Чуть одаль серебряная река струилась к большой воде, раскидывая гигантским веером устье. Блестели озера.
Из морских вод, осиянная зарей, поднималась Башня Богини.
Цель.
«Айфиджениа» улыбнулась. Две отливающие алым косы опускались до ее икр, оплетенных кожаными ремнями, колчан отягощал плечо, композитный лук выгибался в руке. Юную охотницу ждали. Там, в светлом чертоге, берегли мудрость запыленные древние фолианты. Она оставит лук и кинжал, поклонится жрецу-хранителю и засядет за книги, чтобы однажды найти и пропеть тайное заклятие, которое…
…от нечего делать майор Никас играла в «Axarveld III: Solar Spell». Без погружения в киберпространство, от третьего лица. Психологи рекомендовали «Аксарвельд» для игротек локальных сетей судов и колоний. Виртуальный мир рассчитывали специально для жителей мрачных номерных планет и тех, кто много времени проводит в замкнутом пространстве звездолета. Заказ комиссии по здравоохранению. Упор делался не на оригинальность, а на умиротворяющую эстетику игры и высокую суггестивность — способность без остатка захватить человека.
«Легенда» игры следовала вековой традиции: Аксарвельд был отражением Земли в параллельном пространстве. Вразрез с традицией шло полное отсутствие в игре лабиринтов, казематов, пещер и подземелий. Только леса, океаны, заснеженные горы, привольные степи, пышные города, мирные села… Планета Земля никогда не была столь прекрасна. Дизайнеры создавали родину сновидений, горький и радостный сон человека, надолго покинувшего свой мир.
Возникали проблемы с выходом из виртуальности. Но терапевтический эффект оказывался ценнее.
Первый флот был на пути к прославленной печалью системе «Три семерки». Еще около недели крупных столкновений не предполагалось. Третий врач «Древнего Солнца» располагала личным временем, и вполне могла без остатка уйти во вселенную Аксарвельда, но предпочитала смотреть со стороны. Неуютно было чувствовать себя персонажем. Моделировать героиню и бродить по красивым локациям Ифе нравилось больше, чем играть.
Кроме того, уйти в фантастический мир означало утратить осторожность в настоящем.
Она боялась.
До сих пор.
До сражения Ифе мучило столько страхов разом, что она не могла ни есть, ни спать; слабые средства переставали действовать, сильные она не принимала из страха получить зависимость. Она боялась за Джека и за себя, за экипаж «Миннесоты» и людей «Древнего Солнца», за исход битвы, за Землю и человечество — но так же чувствовал себя каждый первый, и ее нервозность не казалась подозрительной.
«Пусть все будет хорошо», — только и просила Ифе, но не слышала отзвука. Ладья ее Солнце стремила упрямый бег, не прислушиваясь к птичьему щебету. Айфиджениа понимала, отчего так. Она задолжала, она превысила свой кредит и должна заплатить.
Никто не заговаривал на щекотливые темы, не просил петь и тем более не пытался исследовать. Лакки остерегал ее насчет корабельного психолога, местры Гарсиа, но Ифе ту и видела-то пару раз. Страшная Лурдес не проявляла к ней интереса. Местер Ривера, главный ксенолог, советник адмирала Луговского, раз зашел к главврачу и спросил, как местра Никас вписалась в коллектив. Милый человек Йозеф Хайнц, полковник, ее начальник, который с самого начала к ней очень хорошо отнесся, не стал утаивать этого разговора. Поручился, что сказал все самое хорошее. Ифе засмущалась и стала возражать, полковник заботливо заметил, что она выглядит усталой, предложил десятичасовой отпуск… Айфиджениа отказалась. На дежурстве она чувствовала себя занятой, нужной, и волновалась чуть меньше.
Йозеф понимающе кивнул.
Так же было тогда с каждым.
А в ее дежурство в медотсек пришел сам адмирал.
Ифе немного удивилась, потому что была условная ночь, два тридцать, а Луговский строго соблюдал режим. Потом подумала, что тяжесть, лежащая на плечах этого человека, слишком велика. По лицу читалось. Айфиджениа поняла, что адмирала мучит бессонница.
Даже майор Никас знала, сколько осталось до столкновения. Ориентировочно.
Ориентировочно сорок часов.
Там «Йиррма Ш’райра» и «Рхая Мйардре», там войска доминирующей расы Галактики, которой человечество осмелилось противостоять…
А победить ррит нельзя.
Никто их не побеждал.
Луговский пожаловался на головную боль и боль в суставах. Сказал, что не может заснуть. Он мялся и смущался перед Айфидженией, этот сильный, властный, согнутый ответственностью человек, ему неудобно было перед врачом, ведь он явился по такому несерьезному поводу… Ифе подумала, что погнало адмирала в медотсек все то же чувство долга. В такое время он обязан был находиться на пике формы. Нервы не смирялись сами, и флотоводец обращался за врачебной помощью.
Ифе положила пациента в диагност-камеру. Она примерно представляла себе клиническую картину и не ошиблась — отличное здоровье для военного сорока лет, порядок и с сердцем, и с эндокринной системой… Дала адмиралу слабое успокоительное, спросила, будет он принимать сам или лучше последить докторам. Такой занятой человек может забыть о режиме. Медики позаботятся, принесут вовремя. Луговский поблагодарил и сказал, что скоро надобность в седативных средствах в любом случае отпадет. Он хотел пошутить, но сил на улыбку не оставалось, и прозвучало это страшно. В горле у Ифе застыл комок. Адмирал понял, что испугал ее, но ничего не сказал, только в осанке почудилась понурость.
Мелькнула мысль, что пришел он не за снотворным, а просто поговорить с кем-нибудь, почувствовать заботу, внимание, самую малость отдохнуть душой. Но тогда почему не к местре Гарсиа, штатному психологу корабля? Майор Никас решила, что та спит.
Луговский пригладил седые волосы; так делал и Джек, когда бывал чем-то угнетен…
Ифе стало его жалко.
«Не волнуйтесь, — сказала она и неожиданно для себя добавила. — Все будет хорошо».
«Вы думаете?» — очень серьезно, с надеждой спросил адмирал.
«Я уверена», — и Айфиджениа кивнула, как будто пытаясь убедить и его, и себя.
Тогда он улыбнулся, впервые, неловко и неумело. Дотронулся до ее пальцев, проговорил «Спасибо!» Два раза оборачивался, идя к выходу — высокий, плотный, грубо сколоченный…
Флотоводец.
Надежда Земли.
Ифе закрыла за ним дверь, опустилась на стул и тихо заплакала от страха.
Она не знала, что было потом с адмиралом.
А тот успокоился, выспался, с аппетитом поел. Головная боль исчезла, не оставив и воспоминания. Военачальник чувствовал себя молодым, бодрым и отдохнувшим. Он пересмотрел выкладки, разбудил Риверу и задал несколько вопросов. Заспанный ксенолог ответил не думая, на одной интуиции, и адмирал сказал «Ага!» В последний миг план был переписан заново. Капитаны и командиры успели вовремя получить новые инструкции и обдумать их.
Айфиджениа, уставшая от страха, выплакавшая глаза, не сумела почувствовать, когда и что изменилось вокруг. Ей хотелось только спать. И чтобы все кончилось поскорее.
Она уже спела заклятие крейсера «AncientSun», но еще не знала об этом.
Ифе еще боялась, хотя меньше: могла пойти в бар Лурдес или отвлечься терапевтической игрой. Даже взяться за гитару могла…
Она чуть улыбнулась, сохранила игру и встала.
Ее руки не годились для гитары, и никакие упражнения не могли этого переменить. Слишком маленькие кисти. Выступить перед публикой Ифе могла только в кошмарном сне. Соглашалась петь только для тех, кто про нее все знал и готов был простить.
Она устроилась у себя в каюте, повторила упражнения и ковырялась с последними тактами этюда, когда отложенный в сторону браслетник зажурчал вызовом.
В гости к ней заявился полковник Хайнц.
Очень некстати.
Начал с того, что объявил себя частным лицом, попросил оставить официальность и позвал в клуб смотреть на электронных обоях какой-то фильм. Ифе вежливо отказалась, Йозеф шагнул внутрь, уговаривая, и увидел ее инструмент.
Естественное побуждение всякого человека — попросить «а сыграй что-нибудь!», совсем не думая, готов ли музыкант блеснуть исполнением.
«Ох!» — подумала Ифе.
Полковник посмотрел на нее и внезапно улыбнулся.
— А можно тогда мне сыграть? — лукаво спросил он.
Двадцать минут спустя Ифе, сияя, глядела на него зачарованно. Она никогда не ревновала к мастерству. Руки Йозефа, крупные, сильные, точные руки хирурга куда лучше подходили царственной испанской красавице…
— Струны слишком мягкие, — небрежно сказал он, и Ифе смутилась.
Разговор пошел дальше сам собой. О фильме Хайнц, кажется, позабыл. Стал рассказывать про репертуар, про гитары из разных районов Испании, про стили игры. Советовать и показывать, поправлять руку Айфиджении на грифе, прикасаясь осторожно и мягко. Наконец, у нее даже что-то дельное получилось; пришедшая в восторг Ифе преодолела застенчивость и созналась, что сочиняет песни. Только играет плохо. Пока что.
Йозеф воодушевился и потребовал назвать аккорды.
…оказалось, у нее намного лучше получается петь, когда играет кто-то другой.
— Местра Никас, а почему бы нам с вами это не записать? Выложить в локалку… сейчас людям как раз такое хочется слышать.
Клетка. Большая клетка, на глазок — три на три метра. Двойная. Наружные стенки — арматурный прут, кое-где не счищены остатки цемента: ясно, что брали отсюда же, с развалин Города. Внутри — решетка деревянная, вертикальная. Из толстых, в мужскую руку толщиной, веток.
Ветки тоже местные.
Внутренняя решетка слишком частая, сооружение больше смахивает на коробку со щелями, чем на собственно клетку. Видно сквозь стенки плохо.
Кто-то сидит внутри. Кто-то большой, замерший, сжавшийся. Может быть, спящий.
— Это чего за хрень такая? — больше для порядка пробормотал Джек. Глаза видели, нос чуял, мысль работала, Лакки даже не подозревал — точно знал, кого и что лицезреет.
Диковатое было положение. И зрелище диковатое.
Фафнир принюхался, приблизил к клетке поблескивающее рыло, опустил заслонки внешних век и низко, утробно зарычал, дергая верхней губой. Не тому, кто сидел в клетке: тот сейчас не представлял опасности для подруги дракона. Людям, которые собирались учудить — Фафнир чуял это в их мыслях и запахах — опасную шутку.
Венди молчала.
— А то сам не понимаешь, — осклабился лысый интендант Дикоу, наевшийся печени службы снабжения и довольный.
— Коню понятно, — огрызнулся Джек. — Я про клетку спрашиваю.
На лице Дикоу выразились понимание.
— Чудо инженерной мысли, — уже приязненней пошутил он. — Они, падлы, сильные. Арматуру гнут только так. Он, когда нет никого, об деревяшку когти точит. Ковыряет. Ну, пока доковыряется… — интендант скептически скосил рот и докончил, — уже не доковыряется. Вон Винс кар гонит.
Покрашенный маскировочной краской кар Винса видно было издалека. Цвета и отражающая способность маскировки рассчитывались не для этой планеты. Кары тоже спустили с другого грузовоза. Может, Дикоу и выбил.
Интендант, снабженцы, штабы, бухгалтерия, нотариат…
…когти, выпущенные на полную длину: изящный, эргономичный, как дизайнером нарисованный выгиб, золотистые, агатовые, кофе с молоком — у всех по-разному.
Когти, летящие тебе в лицо. Стремительный разворот; занесенный нож, священное лезвие, покрытое насечками, сияющее, словно плавящееся в свете. Суженные в щели золотые глаза. Оскаленные клыки. Вихрь унизанных зажимами кос.
Это не бой.
Это веселье.
Для ррит.
Почему-то вспоминалось это, а не маневры. Маневры были по части пилотов, Маунга с Патриком, и капитана Морески. Они их хоть видели. А когда идет перестрелка, и по герметичной стальной колыбельке прилетает ракетой, тоже вероятных реакций немного. Тряхнуло, деремся дальше; вынесло что-то, техники начинают пляски; ну, зато теперь точно узнаешь, есть ли жизнь после смерти…
Бой начался позже, когда враг понял, что легко расправиться с х’манками не удастся. Когда традиция охоты перестала казаться такой уж важной, и потери стали потерями, а не процентом естественного отбора. Тот, кто дал убить себя червю-х’манку — какой же это воин, разве он достоин носить косы, зачинать выводки в чревах женщин?
Вздумай кто-то, взяв хорошую выборку космических стычек, составить статистику удачных и неудачных попаданий, он был бы изрядно изумлен показателем в этой битве.
Наверное.
Выборки не было, показателя тоже, Лакки ничего про это не знал, только подозревал. Там же была Птица, не просто же так она сидела на ветке… Джек верил в нее, как ни во что другое.
Одна из ракет, выпущенных с «Древнего Солнца», вывела из строя ходовую часть цйирхты «Се’тау». Напрочь. Немыслимая удача: если для человеческого корабля поломка — обычное дело, то рритская техника практически не выходит из строя. У них и прогресс шел дольше. Если грязно, если непрочно — ррит побрезгует… До самого конца сражения, до минуты, когда остатки рритского флота начали отступление, цйирхта, расстрелявшая боезапас, попусту катилась по орбите кругом синего солнца бывшей теперь уже Ррит Айар.
Немногочисленные уцелевшие корабли «малой свиты» «Се’тау» остались верны звездолету-вождю. Цйирхту довели до планеты и сбросили на нее, проводив в последний путь крыло о крыло. Три «хищника»-хархи: два крупных, подвида ай-аххар, один маленький — чри-аххар… Они не получили серьезных повреждений, но так и не поднялись с поверхности; их экипажи охотились сейчас на крупную дичь.
Смешно, но «Се’тау» — это то же самое, что «Тодесстерн». Звезда смерти, попросту. И если название типа людских кораблей по традиции было взято из старой фантастики, то для ррит оно имело иную семантику.
Тьфу ты.
Счастливчик, нелепо ухмыльнувшись, провел ладонью по лицу, почесал шрамы. Стоит ему подумать о Птице, и из-за продубленного космосом отморозка Лакки упрямо лезет яйцеголовый Джек. Семантика… вспомнил же.
— А что вы делать-то собираетесь? — повторила рядом Венди, отвлекая Лэнгсона от раздумий и воспоминаний.
— Вы сначала сюда гляньте, — приятно осклабился интендант.
Лакки остался сидеть.
…Здесь был сквер. Опоры тяжелой скамейки удержались на месте, давний взрыв только вырвал из пазов доски. Кто-то принес кусок пластиковой двери и положил вместо сиденья. Счастливчик смотрел на солнце, катящееся к закату, и вспоминал Птицу.
Он успел с ней попрощаться перед тем, как вернулся на «Миннесоту». Честно сказать, думал, что навсегда. Тогда думал, и во время сражения думал неоднократно, но, наверно, Птица помнила о нем, сидя на своей высокой ветке и выводя песни для адмирала. Или такова была звезда Лакки, что не здесь и не сейчас суждено ему было сложить голову.
На человеческой коже рритская кровь пачкается, как одуванчиковый сок. Запах ррит — сладкий, приятный, дурманный.
Джек давно знал.
Неделю назад это довелось узнать многим.
Венди шла по тропе меж рухнувших зданий. Местами тропа превращалась в дно каньона. Кое-где на блоках сохранилась облицовка, сверкавшая под лучами солнца всеми оттенками лазури и серебра. Рыжая шевелюра экстрим-операторши, озаренная лиловостью светила Третьей Терры, приобретала какой-то потусторонний оттенок.
Фафниру тропа не требовалась. Многометровыми прыжками он пробирался поверху, с руины на руину, с одного циклопического обломка людского логова на другой, перелетая туда-сюда над головой безмятежной Венди. Дракон нес тушу местного зверя, кинув ее за спину, нанизав на плечевые лезвия, точно еж на иголки. Казалось, что на длину прыжка груз не влияет никак.
День на Терре длинней земного на какие-то минуты. Год длиннее в десятки раз. По времени Терры не прошло и сезона с тех пор, как здесь шумел молодой Город.
Здесь, где руины и тишь.
Вот планета, на которой только одно поселение. Раз одно, незачем придумывать ему название. Даже если гордый первооткрыватель или первостроитель оптимистично наречет что-нибудь в свою честь, все равно Город станут именовать просто Городом. А потом появится Новый город или Второй город. По-настоящему много времени должно пройти, чтобы родились нормальные топонимы.
Когда в ООН приняли решение об экстренной эвакуации Третьей Терры, спасаться отсюда было уже некому. Топонимы не родились, но и не умерли: обожженный кусок земли, мусор и развалины по-прежнему звались Городом. Ррит разнесли его почти в пыль, и все-таки жить и прятаться здесь было удобней, чем заново расчищать джунгли. Жилые модули личного состава лепились к остаткам стен многоэтажных домов.
Кладбище.
Они топали тут по братской могиле, как ни верти.
…и ни страха, ни отвращения, ни трепета. Смерть успела выветриться из руин. Агрессивная биосфера Терры уничтожила все временное и непрочное, осталось лишь то, чем рассчитывали пользоваться десятилетия и века. Ни у кого здесь не погибли родственники. Никто не сожалел. Чувство было — точно они археологи на раскопках. Древние кости уже слишком древние для того, чтобы встать из могилы. Довоенный Город казался какой-то Атлантидой. Неважно, что лет прошло не так много — то была другая историческая эпоха, строили совсем другие люди. Не теперешние.
Люди, никогда не побеждавшие ррит.
Лакки сидел и вспоминал, как далекая чужая планета на экранах из невнятного трехмерного шарика превратилась сначала в тусклую звездочку, потом в теннисный мяч, потом — в светлый, пушистый из-за толстой атмосферы, и даже на простой глаз разноцветный диск.
Ветер доносил смачное эхо. Где-то там, среди постапокалиптических руин, бродил интендант гарнизона и громко, свирепо, всласть ругался с офицером снабжения.
Опять. Сначала он ругался с ним лично, потом снабженец улетел на орбиту и отбрехивался уже по локальной телефонии. Во время боевых действий пострадал один из приданных грузовозов флота, гарнизон недополучил по списку. На Дикоу с его ослиным упорством молиться надо было за то, что сумел выбить два недоданных броневика, это могло стоить жизни двум дюжинам ребят, но воодушевленный успехом интендант пошел биться дальше и всех достал. Дополнительных контейнеров с боеприпасами им сбросили, но вместо резервного орудия Дикоу пообещали в глаз.
Сейчас, судя по всему, Дикоу грызся за сухпаек.
Энтузиаст.
Джек фыркнул. В браслетники при спуске загрузили инфу о том, какие виды местных растений съедобны. С картинками. Не перепутаешь. Колонисты когда-то, по отчетам, прихватывали на завтрак, обед и ужин. Какому дураку втемяшится в голову давиться питательной массой, хоть замешанной с сахаром, когда можно пойти, сорвать с ветки и слопать вкусное?
— Привет, — сказала Венди, плюхаясь рядом. — Чего лысый, до сих пор печень обозным ест?
— Привет, — ответил Джек. — Ест. Сама слышишь. Эй, хвостатый!
Фафнир перетек поближе. Сбросил наземь тушу неведомого зверя, мотнул башкой, чего-то пискнув.
— Не, — открестился Джек, — мы это есть не будем. Кто его знает, какой в нем белок? Отравишься и будешь ежика рожать в лазарете. И ты не ешь.
— Ему можно, — фыркнула Венди. — Он любую органику жрет.
— Я вот чего не пойму: разгружается-то он когда? Сколько летели, ни разу не помню.
— Он по-другому устроен, — объяснила рыжая. — Неделю не жрать может. Месяц не гадить. У него, почитай, все перерабатывается.
— Хорошее устройство… — протянул Лакки.
Венди подтянула колени к груди, улеглась на них щекой, искоса глядя на Джека. Под лазоревым солнцем она была еще белей кожей, чем под имитацией земного света. Ременной контур обтягивал атлетичную фигуру.
Фафнир подумал-подумал и начал лопать добытое — аккуратно, бесшумно.
…сначала вниз, «на твердое», отправились строители из обозных и группа поддержки артиллерии. Уже ходили слухи, кому случилась удача — перевод в терранский гарнизон. На орбите оставался один малый док и несколько фрегатов с приданными истребителями, но «Миннесота» не получила серьезных повреждений и в их число не вошла. Улетала дальше, отвоевывать «Три семерки» — дальше, к Ррит Иррьенкхе, бывшей и будущей Второй Терре — дальше, куда уже страшно было загадывать…
А тогда они праздновали победу, первую победу людей, и Джек добыл через Ифе медицинского спирта, чтоб по-хорошему обмыть Терру-3, которую уже никто и никогда не посмеет назвать Айар. Они поминали навеки оставшихся среди звезд, когда капитану Морески пришла директива. Десантный взвод переводят с ракетоноски «на твердое». В состав гарнизона.
Тогда они отпраздновали еще и это. Цветы, пляжи, натуральная жратва и непуганое зверье, небо, трава, вода, солнце… Утром бравый сержант обнаружил, что спал в обнимку с Венди, деликатно придерживая ту за грудь. Состояние одежды обоих представляло собой одну сплошную улику. «Ифе, ведь ей только Джек нужен, яйцеголовый, — подумал он тогда. — А рыжей и Лакки сгодится».
— Чего ты со Свеном перетирал? — поинтересовалась операторша.
Лакки молча отдал ей браслетник. Активировал свой маркер.
Венди углубилась в изучение записи.
Он был крайне удивлен, поняв, что для Вильямс случившееся оказалось чем-то большим, чем пьяный перепихон. «Ты мне про мать рассказал», — обмолвилась операторша, и Джек чуть не сплюнул с досады.
«Ни одна рыжая вошь не сравнится с моей матерью», — подумал он, и вдруг сказал:
— Она была верная католичка, рыжая, как дьяволица. Пела соловьем и танцевала ирландские танцы. В зеленых чулках. Умереть до чего красивая. А сколько пива могла вылакать, pie Jesu Domine!
— Твоя мать, — отозвалась Вильямс, не поднимая глаз от карты. — Ты рассказывал.
— Я раньше никому не рассказывал. И не собирался.
Венди посмотрела на него. Долго смотрела, а на экране джекова браслетника в ее руках все кружились радужные цвета.
— Это потому что победа, — сказала, наконец, и Джек подумал, что она все-таки не совсем дура. — Когда радость, когда расслабишься, иногда скажешь чего-нибудь… потом жалеешь.
Счастливчик пригладил волосы, потер щетину между шрамами.
— Жалеешь? — тихо спросила Венди.
— Это я в мать такой псих, — вдруг, точно не услышав ее, мечтательно сказал Лакки. — Отцу было сорок семь, а ей — девятнадцать. Папаша был главный инженер, женился и улетел с ней на колонию. Мама после меня родила еще троих. Она была мне как сестра.
Венди слушала.
— Ррит отрезали ей руки, — без перехода продолжал Джек. — На серьги. У нее были самые красивые руки в мире. А папашу я ненавидел. Он не понимал, какое чудо ему досталось. Он запрещал ей говорить на ее родном языке, особенно с нами. И я учил нарочно. Ему назло.
— Ирландский?
— Я что, похож на гребаного ирландца?! — внезапно вызверился Счастливчик, но расплеваться с Венди не сумел.
Фафнир вытащил бронированную башку из утробы добычи и шевельнул в воздухе смертоносным хвостом.
Лакки предусмотрительно проглотил нецензурное, присмирел и стих. Он неделю назад видел вблизи, как сражается Фафнир, и очень не хотел оказаться на месте тех ррит. Даже в мыслях.
Дракон длинно зачирикал.
— Крайс идет, — перевела Венди.
— Он что, сказал? — изумился Джек.
— Он подумал, — устало ответила Вильямс и поднялась.
Из-за угла воздвигся неподражаемый Крайс. На открытом пространстве всякий мельчает, но Крайс по-прежнему являл собой исключительно крупного представителя расы Homo.
— Сидите? — понимающе отметил он, приблизившись.
— Ну.
— Смотреть пойдете?
— Чего смотреть? — выгнула бровь Венди.
Вместо ответа Крайс протянул ей бусы.
Бусы. Ожерелье. Поблескивающая, постукивающая низка, причудливой формы звенья из какого-то материала кремового цвета, покрытого лаком. Несколько звеньев были раздавлены, и только оттого становилось ясно, что это за материал.
Кость.
Вернее — кости.
«А ведь его как пить дать пропавшим без вести записали, — вдруг подумал Лакки. — И родным пенсии не выплачивают. А он, может, героем… А из него — бусы…»
Венди протянула руку, бестрепетно взяла у Крайса рритские бусы, стала разглядывать. Джеку показалось, что ей даже нацепить на себя человеческий прах не слабо. Операторша была экстрим во всех смыслах. Время от времени ходила пай-девочкой, и тогда забывалось как-то, что на самом деле Венди ядоносная стерва.
— Ну ладно, — недовольно процедил Крайс. — Давай сюда, — и отнял у Вильямс почетное воинское ожерелье. — Его на экспертизу отправлять будут. Чтоб личность установить. Вы смотреть-то пойдете?
Экстрим-операторша пожала плечами и скосила глаза на Джека.
— Вставайте, — решил за них Крайс. — Пошли смотреть.
«Айфиджениа» поднялась на скалу и огляделась. Жарко рдеющее светило таяло в океане. Под обрывом медовой медью пел корабельный лес. Отсюда, сверху, видны были гигантские валуны, оставленные некогда ледником. Чуть одаль серебряная река струилась к большой воде, раскидывая гигантским веером устье. Блестели озера.
Из морских вод, осиянная зарей, поднималась Башня Богини.
Цель.
«Айфиджениа» улыбнулась. Две отливающие алым косы опускались до ее икр, оплетенных кожаными ремнями, колчан отягощал плечо, композитный лук выгибался в руке. Юную охотницу ждали. Там, в светлом чертоге, берегли мудрость запыленные древние фолианты. Она оставит лук и кинжал, поклонится жрецу-хранителю и засядет за книги, чтобы однажды найти и пропеть тайное заклятие, которое…
…от нечего делать майор Никас играла в «Axarveld III: Solar Spell». Без погружения в киберпространство, от третьего лица. Психологи рекомендовали «Аксарвельд» для игротек локальных сетей судов и колоний. Виртуальный мир рассчитывали специально для жителей мрачных номерных планет и тех, кто много времени проводит в замкнутом пространстве звездолета. Заказ комиссии по здравоохранению. Упор делался не на оригинальность, а на умиротворяющую эстетику игры и высокую суггестивность — способность без остатка захватить человека.
«Легенда» игры следовала вековой традиции: Аксарвельд был отражением Земли в параллельном пространстве. Вразрез с традицией шло полное отсутствие в игре лабиринтов, казематов, пещер и подземелий. Только леса, океаны, заснеженные горы, привольные степи, пышные города, мирные села… Планета Земля никогда не была столь прекрасна. Дизайнеры создавали родину сновидений, горький и радостный сон человека, надолго покинувшего свой мир.
Возникали проблемы с выходом из виртуальности. Но терапевтический эффект оказывался ценнее.
Первый флот был на пути к прославленной печалью системе «Три семерки». Еще около недели крупных столкновений не предполагалось. Третий врач «Древнего Солнца» располагала личным временем, и вполне могла без остатка уйти во вселенную Аксарвельда, но предпочитала смотреть со стороны. Неуютно было чувствовать себя персонажем. Моделировать героиню и бродить по красивым локациям Ифе нравилось больше, чем играть.
Кроме того, уйти в фантастический мир означало утратить осторожность в настоящем.
Она боялась.
До сих пор.
До сражения Ифе мучило столько страхов разом, что она не могла ни есть, ни спать; слабые средства переставали действовать, сильные она не принимала из страха получить зависимость. Она боялась за Джека и за себя, за экипаж «Миннесоты» и людей «Древнего Солнца», за исход битвы, за Землю и человечество — но так же чувствовал себя каждый первый, и ее нервозность не казалась подозрительной.
«Пусть все будет хорошо», — только и просила Ифе, но не слышала отзвука. Ладья ее Солнце стремила упрямый бег, не прислушиваясь к птичьему щебету. Айфиджениа понимала, отчего так. Она задолжала, она превысила свой кредит и должна заплатить.
Никто не заговаривал на щекотливые темы, не просил петь и тем более не пытался исследовать. Лакки остерегал ее насчет корабельного психолога, местры Гарсиа, но Ифе ту и видела-то пару раз. Страшная Лурдес не проявляла к ней интереса. Местер Ривера, главный ксенолог, советник адмирала Луговского, раз зашел к главврачу и спросил, как местра Никас вписалась в коллектив. Милый человек Йозеф Хайнц, полковник, ее начальник, который с самого начала к ней очень хорошо отнесся, не стал утаивать этого разговора. Поручился, что сказал все самое хорошее. Ифе засмущалась и стала возражать, полковник заботливо заметил, что она выглядит усталой, предложил десятичасовой отпуск… Айфиджениа отказалась. На дежурстве она чувствовала себя занятой, нужной, и волновалась чуть меньше.
Йозеф понимающе кивнул.
Так же было тогда с каждым.
А в ее дежурство в медотсек пришел сам адмирал.
Ифе немного удивилась, потому что была условная ночь, два тридцать, а Луговский строго соблюдал режим. Потом подумала, что тяжесть, лежащая на плечах этого человека, слишком велика. По лицу читалось. Айфиджениа поняла, что адмирала мучит бессонница.
Даже майор Никас знала, сколько осталось до столкновения. Ориентировочно.
Ориентировочно сорок часов.
Там «Йиррма Ш’райра» и «Рхая Мйардре», там войска доминирующей расы Галактики, которой человечество осмелилось противостоять…
А победить ррит нельзя.
Никто их не побеждал.
Луговский пожаловался на головную боль и боль в суставах. Сказал, что не может заснуть. Он мялся и смущался перед Айфидженией, этот сильный, властный, согнутый ответственностью человек, ему неудобно было перед врачом, ведь он явился по такому несерьезному поводу… Ифе подумала, что погнало адмирала в медотсек все то же чувство долга. В такое время он обязан был находиться на пике формы. Нервы не смирялись сами, и флотоводец обращался за врачебной помощью.
Ифе положила пациента в диагност-камеру. Она примерно представляла себе клиническую картину и не ошиблась — отличное здоровье для военного сорока лет, порядок и с сердцем, и с эндокринной системой… Дала адмиралу слабое успокоительное, спросила, будет он принимать сам или лучше последить докторам. Такой занятой человек может забыть о режиме. Медики позаботятся, принесут вовремя. Луговский поблагодарил и сказал, что скоро надобность в седативных средствах в любом случае отпадет. Он хотел пошутить, но сил на улыбку не оставалось, и прозвучало это страшно. В горле у Ифе застыл комок. Адмирал понял, что испугал ее, но ничего не сказал, только в осанке почудилась понурость.
Мелькнула мысль, что пришел он не за снотворным, а просто поговорить с кем-нибудь, почувствовать заботу, внимание, самую малость отдохнуть душой. Но тогда почему не к местре Гарсиа, штатному психологу корабля? Майор Никас решила, что та спит.
Луговский пригладил седые волосы; так делал и Джек, когда бывал чем-то угнетен…
Ифе стало его жалко.
«Не волнуйтесь, — сказала она и неожиданно для себя добавила. — Все будет хорошо».
«Вы думаете?» — очень серьезно, с надеждой спросил адмирал.
«Я уверена», — и Айфиджениа кивнула, как будто пытаясь убедить и его, и себя.
Тогда он улыбнулся, впервые, неловко и неумело. Дотронулся до ее пальцев, проговорил «Спасибо!» Два раза оборачивался, идя к выходу — высокий, плотный, грубо сколоченный…
Флотоводец.
Надежда Земли.
Ифе закрыла за ним дверь, опустилась на стул и тихо заплакала от страха.
Она не знала, что было потом с адмиралом.
А тот успокоился, выспался, с аппетитом поел. Головная боль исчезла, не оставив и воспоминания. Военачальник чувствовал себя молодым, бодрым и отдохнувшим. Он пересмотрел выкладки, разбудил Риверу и задал несколько вопросов. Заспанный ксенолог ответил не думая, на одной интуиции, и адмирал сказал «Ага!» В последний миг план был переписан заново. Капитаны и командиры успели вовремя получить новые инструкции и обдумать их.
Айфиджениа, уставшая от страха, выплакавшая глаза, не сумела почувствовать, когда и что изменилось вокруг. Ей хотелось только спать. И чтобы все кончилось поскорее.
Она уже спела заклятие крейсера «AncientSun», но еще не знала об этом.
Ифе еще боялась, хотя меньше: могла пойти в бар Лурдес или отвлечься терапевтической игрой. Даже взяться за гитару могла…
Она чуть улыбнулась, сохранила игру и встала.
Ее руки не годились для гитары, и никакие упражнения не могли этого переменить. Слишком маленькие кисти. Выступить перед публикой Ифе могла только в кошмарном сне. Соглашалась петь только для тех, кто про нее все знал и готов был простить.
Она устроилась у себя в каюте, повторила упражнения и ковырялась с последними тактами этюда, когда отложенный в сторону браслетник зажурчал вызовом.
В гости к ней заявился полковник Хайнц.
Очень некстати.
Начал с того, что объявил себя частным лицом, попросил оставить официальность и позвал в клуб смотреть на электронных обоях какой-то фильм. Ифе вежливо отказалась, Йозеф шагнул внутрь, уговаривая, и увидел ее инструмент.
Естественное побуждение всякого человека — попросить «а сыграй что-нибудь!», совсем не думая, готов ли музыкант блеснуть исполнением.
«Ох!» — подумала Ифе.
Полковник посмотрел на нее и внезапно улыбнулся.
— А можно тогда мне сыграть? — лукаво спросил он.
Двадцать минут спустя Ифе, сияя, глядела на него зачарованно. Она никогда не ревновала к мастерству. Руки Йозефа, крупные, сильные, точные руки хирурга куда лучше подходили царственной испанской красавице…
— Струны слишком мягкие, — небрежно сказал он, и Ифе смутилась.
Разговор пошел дальше сам собой. О фильме Хайнц, кажется, позабыл. Стал рассказывать про репертуар, про гитары из разных районов Испании, про стили игры. Советовать и показывать, поправлять руку Айфиджении на грифе, прикасаясь осторожно и мягко. Наконец, у нее даже что-то дельное получилось; пришедшая в восторг Ифе преодолела застенчивость и созналась, что сочиняет песни. Только играет плохо. Пока что.
Йозеф воодушевился и потребовал назвать аккорды.
…оказалось, у нее намного лучше получается петь, когда играет кто-то другой.
Йозеф закончил тремя полнозвучными аккордами. Выстучал костяшками пальцев маршевый ритм. И сказал, не отрывая глаз от грифа:
Солнце поранилось о горизонт,
Алая кровь течет.
Армиям дольше ждать не резон.
Мы открываем счет.
Те, кто ушел,
Те, кто в строю,
Все, кто не знал побед —
Сердце мое
Им отдаю:
Каждый будет воспет.
Мы наступаем! приказы гремят
Песнями, вторит им
Шаг несокрушимых солдат
Нашей родной Земли
Скоро они возвратятся домой,
Катит война к концу.
Мирное небо над головой —
Все, что нужно бойцу.
Те, кто ушел,
Те, кто в строю,
Все, кто не знал побед —
Сердце мое
Им отдаю:
Каждый будет воспет.
— Мы наступаем!
— Местра Никас, а почему бы нам с вами это не записать? Выложить в локалку… сейчас людям как раз такое хочется слышать.
Клетка. Большая клетка, на глазок — три на три метра. Двойная. Наружные стенки — арматурный прут, кое-где не счищены остатки цемента: ясно, что брали отсюда же, с развалин Города. Внутри — решетка деревянная, вертикальная. Из толстых, в мужскую руку толщиной, веток.
Ветки тоже местные.
Внутренняя решетка слишком частая, сооружение больше смахивает на коробку со щелями, чем на собственно клетку. Видно сквозь стенки плохо.
Кто-то сидит внутри. Кто-то большой, замерший, сжавшийся. Может быть, спящий.
— Это чего за хрень такая? — больше для порядка пробормотал Джек. Глаза видели, нос чуял, мысль работала, Лакки даже не подозревал — точно знал, кого и что лицезреет.
Диковатое было положение. И зрелище диковатое.
Фафнир принюхался, приблизил к клетке поблескивающее рыло, опустил заслонки внешних век и низко, утробно зарычал, дергая верхней губой. Не тому, кто сидел в клетке: тот сейчас не представлял опасности для подруги дракона. Людям, которые собирались учудить — Фафнир чуял это в их мыслях и запахах — опасную шутку.
Венди молчала.
— А то сам не понимаешь, — осклабился лысый интендант Дикоу, наевшийся печени службы снабжения и довольный.
— Коню понятно, — огрызнулся Джек. — Я про клетку спрашиваю.
На лице Дикоу выразились понимание.
— Чудо инженерной мысли, — уже приязненней пошутил он. — Они, падлы, сильные. Арматуру гнут только так. Он, когда нет никого, об деревяшку когти точит. Ковыряет. Ну, пока доковыряется… — интендант скептически скосил рот и докончил, — уже не доковыряется. Вон Винс кар гонит.
Покрашенный маскировочной краской кар Винса видно было издалека. Цвета и отражающая способность маскировки рассчитывались не для этой планеты. Кары тоже спустили с другого грузовоза. Может, Дикоу и выбил.
Интендант, снабженцы, штабы, бухгалтерия, нотариат…
…когти, выпущенные на полную длину: изящный, эргономичный, как дизайнером нарисованный выгиб, золотистые, агатовые, кофе с молоком — у всех по-разному.
Когти, летящие тебе в лицо. Стремительный разворот; занесенный нож, священное лезвие, покрытое насечками, сияющее, словно плавящееся в свете. Суженные в щели золотые глаза. Оскаленные клыки. Вихрь унизанных зажимами кос.
Это не бой.
Это веселье.
Для ррит.
Почему-то вспоминалось это, а не маневры. Маневры были по части пилотов, Маунга с Патриком, и капитана Морески. Они их хоть видели. А когда идет перестрелка, и по герметичной стальной колыбельке прилетает ракетой, тоже вероятных реакций немного. Тряхнуло, деремся дальше; вынесло что-то, техники начинают пляски; ну, зато теперь точно узнаешь, есть ли жизнь после смерти…
Бой начался позже, когда враг понял, что легко расправиться с х’манками не удастся. Когда традиция охоты перестала казаться такой уж важной, и потери стали потерями, а не процентом естественного отбора. Тот, кто дал убить себя червю-х’манку — какой же это воин, разве он достоин носить косы, зачинать выводки в чревах женщин?
Вздумай кто-то, взяв хорошую выборку космических стычек, составить статистику удачных и неудачных попаданий, он был бы изрядно изумлен показателем в этой битве.
Наверное.
Выборки не было, показателя тоже, Лакки ничего про это не знал, только подозревал. Там же была Птица, не просто же так она сидела на ветке… Джек верил в нее, как ни во что другое.
Одна из ракет, выпущенных с «Древнего Солнца», вывела из строя ходовую часть цйирхты «Се’тау». Напрочь. Немыслимая удача: если для человеческого корабля поломка — обычное дело, то рритская техника практически не выходит из строя. У них и прогресс шел дольше. Если грязно, если непрочно — ррит побрезгует… До самого конца сражения, до минуты, когда остатки рритского флота начали отступление, цйирхта, расстрелявшая боезапас, попусту катилась по орбите кругом синего солнца бывшей теперь уже Ррит Айар.
Немногочисленные уцелевшие корабли «малой свиты» «Се’тау» остались верны звездолету-вождю. Цйирхту довели до планеты и сбросили на нее, проводив в последний путь крыло о крыло. Три «хищника»-хархи: два крупных, подвида ай-аххар, один маленький — чри-аххар… Они не получили серьезных повреждений, но так и не поднялись с поверхности; их экипажи охотились сейчас на крупную дичь.
Смешно, но «Се’тау» — это то же самое, что «Тодесстерн». Звезда смерти, попросту. И если название типа людских кораблей по традиции было взято из старой фантастики, то для ррит оно имело иную семантику.
Тьфу ты.
Счастливчик, нелепо ухмыльнувшись, провел ладонью по лицу, почесал шрамы. Стоит ему подумать о Птице, и из-за продубленного космосом отморозка Лакки упрямо лезет яйцеголовый Джек. Семантика… вспомнил же.
— А что вы делать-то собираетесь? — повторила рядом Венди, отвлекая Лэнгсона от раздумий и воспоминаний.
— Вы сначала сюда гляньте, — приятно осклабился интендант.