Онойко Ольга. Дикая раса

   На его памяти такого еще не случалось. Паршиво становилось уже от сознания, до чего же он опустился.
   — Север, — прошептал Димочка. Было до странности жарко. — Пожалуйста, не бросай меня…
   — Да я тебя и не бросаю, — удивился Шеверинский таким тоном, что захотелось сесть на пол и завыть от тоски.
   Как нож под ребра.
   Один. На всем свете — один.
   — Я насчет Ленки еду, — безжалостно продолжал бывший друг, не поднимая глаз от дохлого компьютера. — Она уже практически все знает, что с ней делать теперь? Должен быть какой-нибудь способ выучиться, не торча в гнезде годами. В конце концов, БББ как-то сами до всего дошли, и Ратна тоже.
   Синий Птиц уже закрывал за собой дверь.
 
   — Можно?
   Повседневность, привычка; это делается на автомате — прикидываешь реакцию, корректируешь до желаемого. Частенько понимаешь, что сделал, только задним числом.
   Сейчас у поглощенного собой Димочки выходит именно так.
   — Так сильно нужно? — спрашивает Света, глядя в потолок. Она лежит поперек огромной застеленной кровати, похожая на брошенную куклу, слишком неподвижная и по-женски красивая, чтобы казаться ребенком. Поднимает голову. Змеями тянутся косы. Жуткие старческие глаза встречаются с искусственно окрашенными, точно фарфоровыми, пустыми.
   — Извини. Не собирался.
   — Да я не против.
   Тихорецкая садится на краю постели. Васильев проходит в комнату, опускается прямо на ковер, скрестив ноги. Смотрит снизу вверх.
   Наконец, улыбается.
   — Нервные мы твари, а? — спрашивает он, и с лица Светы уходит пугающая скорбная мудрость.
   — Ужасно… Хочу быть амортизатором.
   — Да уж. Им с собой не скучно, — Птиц ухмыляется.
   Молчат.
   — Я тоже, — вдруг говорит Флейта.
   — Что?
   — Одна. Совсем.
   — У тебя есть Солнце. И Юрка.
   Она прикрывает глаза.
   — Солнце просто есть. Он для всех. И знаешь, правда… я бы не хотела на самом деле, чтобы у нас что-то было. Потому что вытерпеть это может только девчонка-амортизатор. А Юрка… он вообще-то больше при Косте, чем при мне. Я их обоих от бабы Тиши как будто в подарок получила. Зря радовалась.
   Птиц вытягивается на ковре, не теряя ее из виду. Он ждет. Сестра по дару не договорила.
   — У меня друзья в больнице были, — вслух думает Света, медленные слова падают, точно капли. — Но они почти все умерли. Только двое выздоровели из всех, кого я знала. Но они на другие планеты улетели. Как им из Эрэс звонить было? Да и разговаривать стало не о чем… А остальные, ровесники, даже те, кто старше, они такие дети. Невзрослые, неинтересные. Я себя иногда даже старше Солнца чувствую.
   Димочка закрывает глаза.
   — С нами, — глубокомысленно замечает он, — ничего сделать нельзя. Только убить, — и слышит, как Тихорецкая смеется: беззвучно, одним дыханием.
   — Ты все-таки славный.
   — Разумеется. — Птиц блестит зубами в улыбке, не поднимая век. — Нравлюсь?
   В лицо ему летит подушка.
   Димочка, не двинув бровью, ловит ее и использует по назначению.
   Они снова молчат и смотрят друг на друга, две грани золотой тетрактиды, лучшие из лучших. Надежда. Заря постчеловечества. Биологическое оружие.
   — Ты его любишь? — вдруг спрашивает Света.
   Димочка подскакивает как ужаленный. Белые волосы растрепались, вид у него взъерошенный и смешной.
   — Мало мне этой дуры!
   Света отмахивается.
   — Я не в том смысле.
   Синий Птиц вздыхает. Закатывает глаза, падает на одолженную подушку. Думает.
   — Ну… — цедит он. — Как-то так вышло… у меня больше никого нет. То есть…
   — К тебе все хорошо относятся, но всерьез ты никому не нужен.
   — Именно. — Птиц ерошит волосы. Вытягивает длинные ноги в обычных — в кои-то веки — синих джинсах.
   — Нервные мы твари… — повторяет Флейта его слова и снова укладывается поперек кровати. — Ди-им!
   — Чего?
   — А пошли, — наигранное кокетство в ее голосе почти артистично, — себе настроение поднимать?
   — Наслышан, — докладывает с ухмылкой Птиц, — как ты орков строить умеешь.
   — У меня с орками сложные отношения, — смеется Света. — Я их люблю, а они меня нет.
   Это самое опасное и предосудительное корректорское развлечение. На Диком Порту Димочка тоже играл в «построй орков», подзабыв, правда, после акары и алкоголя, что по правилам нельзя доводить «орка» до увечия или смерти. Так, по крайней мере, он понял из скупых и мрачных объяснений Шеверинского.
   Выбираешь типчика попротивней, желательно пьяного и агрессивного, можно нескольких — вопрос твоей рисковости и присутствия рядом энергетика. Дразнишь. Орк атакует — и внезапно падает, скрученный кишечной коликой. Можно использовать головную боль или диарею. Случайные вывихи сложнее, но тоже вариант, особенно если орк близко, в ярости и простым приемом его не удержать. Строго говоря, чем лучше знаешь анатомию, тем больше выбор.
   — Но я сегодня, — говорит Света, — насчет орков не в настроении. Мы же играть так и не сходили, помнишь? Наряжаться наряжались, но не пошли. А ты, между прочим, обещал.
   — Это преступление! — пафосно отвечает Димочка, — против здравого смысла — не разорить казино, если ты можешь это сделать.
   Тихорецкая заливается смехом.
 
   Над расправленным на столе браслетником плывет озаренный иллюминацией Райский Сад. Открытая сцена белеет в ночи, она сама по себе огромна, но шоу-голограмма, кажется, достигает звезд… действительно достигает, потому что чудесно яркие звезды в небе — тоже ее часть.
   Алентипална, подперев щеку ладонью, смотрит запись. Выпускной вечер прошлого года. На Седьмой Терре сейчас весна, и скоро очередной. По традиции, она приедет в гости. Ребята готовят новый праздник, еще краше, конечно, и ни на что не похожий… Светочка сказала, что договорилась с Димой. Синий Птиц — сложный человек, но они, кажется, ладят. Это хорошо, очень хорошо. Бабушка больше всего боялась, что они повторят несчастье старшего поколения. Данг-Сети даже в честь праздника не уступит ни пяди: вновь откажется садиться в присутствии высокочтимой местры Надеждиной, взвалит на себя задачу слежения за порядком и ни разу не улыбнется. Что за горе с ней…
   Алентипалне приходит в голову, что постановочные дела могут помочь Диме развеяться. Он так долго переживает расставание с Леночкой. У корректоров нередки психологические проблемы, но Птиц — тот еще упрямец, не разрешает себе помогать. Элик обещал с ним поговорить самолично, Бабушка очень на него надеялась — и вот, навалились дела, не до того стало премудрому Бороде…
   И у Светы не все в порядке. Из-за детской болезни она на два года опоздала со школой, из-за беспрецендентной одаренности в старших классах больше работала, чем училась. Соберется ли в институт? И куда? Надо спросить.
   Обычно Бабушке хватает вязанья, чтобы отвлечься во время работы. Но когда она встревожена всерьез, становится очень трудно отогнать мысли о деле. И тогда Алентипална думает о своих детях, певчих птицах родного рая.
   …Сейчас даже это — не помогает.
   Президентский номер отеля «Кайссар». Полная изоляция от внешних систем слежения. Собственные профессионалы проверили помещение на «жучки»; круглосуточно работает система «Вуаль», выдает чужим наблюдателям ложную информацию. Алентипалне приходится послеживать за вероятностями: Мультяшка при всем старании может не справиться.
   Бабушка боится, что не справится и сама.
   Потому что Элик нервничает. А если нервничает амортизатор — значит, плохи дела.
   На корабле, когда Настя рассказала о том, что случилось со Светой, он встрепенулся так, будто ожидал чего-то подобного. Алентипална ждала, что он объяснит, поделится подозрениями, как бывало: в конце концов, она может поправить что-нибудь, хотя бы неприцельно позвать удачу. Но Элик не стал раскрывать душу. Только нахмурился, сунул руки в карманы, и сказал сухо: «Значит, так. Ситуация круто меняется. Что там Ивану пират наплетёт, не суть важно. Прости, Тишенька, не буду много рассуждать — соврать боюсь. Сам половины не понимаю. Одно точно знаю — охрану надо усилить и время визита сократить от греха. Вот когда пожалеешь, что с телепортацией пролетели, как же свои спецы нужны и взять неоткуда… С одной стороны, митинг этот недоделанный на пользу — можно у губернатора экстренных мер требовать. С другой стороны, побаиваюсь я местных СБ-шников. Сам Лауреску наш, но ниже всякие люди могут быть».
   Страшно.
   И самое горькое и страшное, что в этом году к больным детям не приедет Волшебная Бабушка.
   Алентипална тихо вздыхает.
   Элик и Ваня снова спорят.
   — Это выглядит крайне нелепо, — говорит Ценкович. — Вот что мне не нравится.
   — Наумыч, не все глупости люди делают под птичью диктовку. Бывают и просто глупости.
   — Но не с росписью Терадзавы! — ксенолог ударяет кулаками по столу, встает, озираясь, раздувая ноздри. — Ваня, ты лучше меня знаешь, что это за человек. У таких не бывает старческого слабоумия. Мне все это чертовски не нравится. Уже две пустых ячейки. Лаэкно. Теперь Сигэру.
   — Погоди… — бурчит Кхин. — Давай разберемся… Что тебя в лаэкно смущает?
   — Их отношение. Хейальтаэ намекнул, что организовал покушение не Центр, прекрасно зная, что мы все обернем против Земли.
   — В результате, — плавно договаривает Батя, — Земля подозревает, что мы эту сказку инсценировали, но вынуждена отбрыкиваться и признает Порт. В итоге мы с барышом.
   — И в Центре твердо уверены, что «москит» запустили наши. Дальше. Мы налаживаем контакт с Землей-Два. Что происходит?
   — Нападение на особиста.
   — Раньше. Убийство мастеров питомника.
   — Ты считаешь, это не отдельная операция?
   — Боюсь, что нет. Она имела хоть какой-то смысл как отдельная операция, потому я так раньше и думал. Но то, что сделали с Флейтой, нелепо до абсолюта.
   Батя потирает шею под воротом. Кривится. На нем любимая неофициальная форма одежды — старый, стираный, выцветший камуфляж, в котором премьер-министр похож на полевого командира.
   — Ничего нелепого не вижу, — ворчливо говорит он. — Сам глянь — «скептики»-то после убийства Вольфов здесь остались! Кто верещал, что Ксеньке-Тройняшке дезу слили? Что они теперь и корректорам мозги выжигать умеют? Где им, скажи мне, корректора взять для опытов? Случись что с любым из наших агентов на Земле, мне на стол сейчас же документы лягут по «войне теней». И я их подпишу. А тут, глянь-ка, ни при чем гады.
   — Ладушки, — разводит руками Ценкович. — Ответь тогда, при чем тут японец, и я успокоюсь.
   Иван Михайлович озадаченно сопит.
   Он имел долгую беседу с патриархом Фурусато и еще дольше размышлял над докладом Этцера, после чего тайком от Элии подобрался к Алентипалне и смущенно попросил: «Птиченька, наворожи, чтоб я хоть что-то тут понял». Она только брови успела вскинуть, как Ване позвонил кто-то, он подхватился на ноги и ушел ругаться. Смешной. Будто она никогда не слыхала, как он ругается…
   Алентипална сворачивает запись и поднимается.
   — Ладно, мальчики, пойду я. Полежу часиков до шести.
   Кхин и Ценкович некоторое время смотрят ей вслед.
   Потом друг на друга.
   Потом одновременно кивают, и Иван начинает нетерпеливо барабанить пальцами по столу, а Элия рысит к шкафу и вытаскивает из-за него солидную, разукрашенную печатями и наклейками емкость. Прозрачная жидкость льется в рюмки.
   — Серебро? — довольно осведомляется Батя, покачивая бутылку. Крупная монета скользит по дну.
   — Оно, — заговорщицки сверкает глазами Борода.
   — Вещь… Так вот что я тебе скажу, Элька, по поводу японца…
 
   Бабушка идет по коридору гостиницы. Кивает дежурному, вскидывает глаза к сканеру двери, позволяя идентификацию. Ее апартаменты пусты. Утром гостили Володя и Тася, потом Димочка со Светочкой забегали, но все уже ушли. Тихо.
   Алентипална замирает возле высокого зеркала, обрамленного бронзовыми цветами и ящерками. В подсвеченной глубине отражается женщина размытого возраста, от тридцати до шестидесяти, седая, стройная, ясноглазая; в пышных кружевах воротника поблескивают серебряные нити, гребень в волосах — как венец… Она складывает ладони у губ, покачивает головой. Слишком серьезное предстоит дело, чтобы так себя чувствовать: словно задумала шалость…
   Ее ждут. Ее ждали целый год. Местра Ароян знает, что происходит на Земле-2, отлично понимает, насколько сложна ситуация, она даже позвонить не осмелилась — написала письмо. В его строчках нет просьб, нет даже намеков. Стелла просто отчитывается, что во вверенном ей учреждении все в порядке.
   Достаточно было увидеть адрес, чтобы на душе заскребли кошки.
   Вмешательство местры Надеждиной не требуется. Элик не просил ее о помощи. Он очень умный, Элик, и если глянуть на вещи непредвзято, ему вовсе не нужны корректоры, чтобы добиваться своего. Ни Бабушка, ни даже все силы Райского Сада. Они не более чем вспомогательное средство. Это Алентипалну всегда защищали ее «крылья», а не наоборот; и недавно, когда она обеспокоенно выспрашивала, в чем дело и чем помочь, то услышала в ответ: «Не волнуйся, родная. У старого Элиягу бен-Наума таки есть немножко ума. Наши птички обеспечат мне чуть-чуть везения. А когда у человека есть немножко ума и чуть-чуть везения, это, Тишенька, счастливый человек…»
   …конечно, она не позволит себе потерять форму. Никаких чудес. Только… она плохо ориентируется в хитросплетениях интриг, не поможет собратьям по тройке решить головоломку, но есть вещи, которые способна сделать только она.
   И значит — должна сделать.
   Интересно, что случилось, пока она смотрела запись и пела украдкой? Будет грустно, если Светочка опять поссорилась с Костей. Хорошо бы она просто отправилась погулять. Город под усиленным наблюдением, на улицах полно полиции, примыкающий к «Кайссару» район проверен вдоль, поперек и на километр вглубь, так что ее отпустили. Корректоры не способны работать взаперти…
   Номер набран.
   — Костик? — и Алентипална невольно прыскает в кулак, любуясь буйно-изумрудной шевелюрой злополучного Солнца.
   — Баба Тиша, здрассте! — радуется тот, — а что? А Света…
   — Тшш, — она прикладывает палец к губам. — Юрочка рядом?
   — Тут, — в поле записи всовывается голова Каймана. — Р-рад, кр-райне р-рад.
   — Слушайте меня внимательно, мальчики. Через полчаса к крыше левого флигеля «Кайссара» — машину. Поскромнее. Одну. Обернуться надо быстро. Маршрут вы оба должны помнить.
   Бывшие «запасные крылья» Алентипалны переглядываются и улыбаются до ушей. Нет ничего радостней, чем видеть эти улыбки. Дети понимают ее и разделяют ее стремление — это счастье…
   Теперь очередь за Стеллой. В этом году Волшебной Бабушке некогда гулять по парку, и даже зайти в пару-тройку палат она не успеет. Если Алентипална верно рассчитала время, то в санатории-интернате «Ласковый берег» она будет как раз к обеду. Если нет — придется его задержать или начать раньше. Те, у кого приступ, кто лежит пластом, самые маленькие…
   Ничего не поделаешь.
   В следующий раз.
   Если доживут.
 
   — Это что? — спрашивает белокурый крашеный юноша свистящим полушепотом, у него выходит «ш-ш-што?», и последний слог — точно выстрел. Менеджер вздрагивает, будто получив щелчок по лбу. Он бледен. Уже два раза, минуя по пути в кладовую зеркало, он доставал платок и убирал пот со лба.
   Обычное дело, капризный клиент. Но с этими двумя форменная чертовщина. У обувного бутика «Люччиола» контракт с поставщиком чуть ли не с самого основания колонии, и до сих пор ему можно было верить как себе, но что, кроме производственного дефекта, могло заставить каблук сломаться в этих тонких наманикюренных пальцах? Жеманный паренек явно не держивал в руках ничего толще хрена.
   У девицы-недоростка скучающий вид. На предыдущей паре оказалась царапина.
   — Послушайте, — очень вежливо говорит она. — Я всего лишь хочу купить качественную обувь. Здесь есть магазины поприличнее?
   Мелькает мысль отправить парочку куда подальше. Но такая стерва, как этот блондинистый гей, наверняка устроит базар, и «Люччиоле» обеспечена дурная слава, а менеджеру — увольнение.
   Он тщательно скрывает вздох.
   — Позвольте, я попробую еще что-то подобрать?
   …Света кривит губы, провожая взглядом преющего в костюме типа. Это, конечно, не «орк»; это, на птичьем жаргоне, «кислятина». Человек, который втихую презирает всех окружающих, кто бы они ни были и чем бы ни занимались. На Димочку такие слетаются, как осы на мед… и один из охранников казино по сю пору сидит орлом на фаянсовом друге.
   — Надоел? — спрашивает Синий Птиц.
   — Ага.
   — Пойдем обедать?
   — Пойдем.
   Флейта поднимается с пуфика.
   Играть оказалось невыносимо скучно. Они ушли часа через два, большую часть этого времени потратив на любование азартными игроками и игривые перешептывания. Должно быть, просто не рассчитали силы воздействия. Оба они очень давно не обходились без энергетиков, забыли о настоящих своих возможностях и грянули от души, во всю мощь совокупной тридцатки. Рулетка, венец случайности, слишком легко поддалась оперативникам Райского Сада.
   Приветливо поднимает двери «Яхонт Горностай». От безделья Васильев спел еще одну песню, и в казино обнаружилось представительство элитного проката. Умопомрачительная спортивная машина — для звезд, богатых наследников, состоятельных молодоженов, проводящих на Терре медовый месяц…
   Света улыбается, садясь, но улыбка быстро сходит с ее лица. Тихорецкая слишком спокойно ведет себя для корректора. Кажется уравновешенной. Как Ратна. Димочка знает, что это маска, приросшая к коже, и все-таки чуждая; еще он знает, отчего такая рождается. Ему самому уже скучны любимые игры, и недавний фейерверк не доставил радости. Минует сколько-то времени, окончательно уйдет в прошлое его тройка, улетит энергетик, и Синий Птиц тоже станет очень, очень спокойным.
   Возможно, поэтому сейчас он жалеет не только себя.
   Смутно хочется, чтобы глаза Флейты не были такими старыми.
   — Алентипална задумывает что-то ужасное, — говорит она, когда Васильев поднимает машину в небо.
   — Капустник? — предполагает Димочка и содрогается.
   Света щелкает его по лбу.
   — Ай!
   — Я не шучу, — говорит золотая девочка Райского Сада и смотрит в окно, вниз, где проплывают летучие острова Управления флота.
   Мальчик-звезда вздыхает.
   — Почему ужасное?
   — Она сама этого боится. Вот она с нами разговаривала, а сама об этом думала и боялась. Когда она о делах думает, то не боится.
   — Света, — Димочка медлит, — а тебе страшно было — тогда?
   Тихорецкая опускает ресницы, наматывает косы на тонкие запястья. Думает.
   — Нет. Я вообще за себя не боюсь. И баба Тиша тоже за себя не боится…
   «Горностай» описывает дугу над Управлением, над «Кайссаром», над «Пелагиалью», мягко снижается. Для «крысы» Город невелик, до любого уголка можно добраться очень быстро, но затем ли нужна роскошная, безумно дорогая машина, чтобы держать ее на стоянке?
   — Ладно, — говорит, наконец, Птиц. — Если что, нам позвонят.
   …и им звонят.
 
   Белые домики — как скорлупки. Климат в этих местах мягкий, нет нужды в дорогом строительстве. Подымаются к небу зеленые горы, пенные волны лижут золотой пляж. Небо синее-синее, и плывут по нему бесшумные белые облака.
   Опустив спинку сиденья, Волшебная Бабушка смотрит в окно. «Искра» мчится к Городу, под брюхом машины — уже ближний поселок. Алентипална чувствует себя молодой, такой молодой, какой последний раз была на Древней Земле, много десятилетий назад. Вспоминается, что говорил Элик по поводу альтернативной столицы Ареала. Золотая у него голова. Конечно, за годы и годы успеешь сродниться с суровым Уралом, но не выйдет всерьез предпочесть его Терре-без-номера, такой золотой и зеленой, приветливой и прелестной.
   — Поспали бы вы, Алентипална, — говорит Кайман, обернувшись. — Вы же устали. Я же чувствую.
   Бабушка качает головой. Глаза ее светятся, задумчивый взгляд точно устремлен внутрь.
   — Нет, Юрочка. Это не та усталость… Знаешь, удивительное ощущение — что ты взаправду живешь. Это самое важное.
   Они успевают точь-в-точь. Солнце добыл какую-то особенную машину, не из местного проката. Ее хозяин увлекается любительскими гонками, и безобидная с виду, семейная «Искра Ласточка» куда резвей, чем задумывали конструкторы.
   На самом деле труднее всего спеть удачную поездку: то, что все по плану, без непредвиденных сложностей, что не подводит человеческий фактор, и всевозможный форс-мажор удаляется в область фантастики. Многолетний опыт целительства сводит саму задачу к действиям на уровне рефлексов. У синдрома Мура много обликов, случаются разные осложнения, но все они Алентипалне хорошо знакомы. Нет нужды вдумываться в истории болезни, просить консультации у лечащих врачей.
   …столовая «Ласкового берега». Она просторна и полна света, всюду живые цветы, и у дальней стены журчит маленький рукотворный водопад. Белое терранское дерево — словно льняное кружево: так тонка резьба. Под потолком медленно крутятся, помахивают крыльями, косят вниз огненным глазом чудесные птицы; деревянные веера-хвосты, веера-крылья. По поверьям, эти птицы приносят счастье. Но Волшебная Бабушка знает, что дети редко на них смотрят, им интересней герои сказок, выглядывающие из-за колонн. У бедной Бабы-Яги постоянно выдирают нитяные волосы, рвут тряпичный платок и передник — верят, что вместе с Бабой сломается болезнь. Стелла несколько раз пыталась убрать страшноватую скульптуру, но ее тут же требовали назад.
   Алентипална проходит между рядами столов. Здоровается. Улыбается. Приходится сдерживать желание прикоснуться — другим будет обидно, а каждого из двух с половиной сотен не погладишь.
   Некрасивые лица, уродливые скрюченные тела — и глазищи, глазищи, глазищи… словно с древних картин.
   Все они слышали про Волшебную Бабушку.
   Не стоило бы превращать сказку в знание, и приходила мысль затеряться среди нянечек и подавальщиц. Но Костю с Юрой при всем желании нигде не спрячешь и не затеряешь.
   Пусть так.
   Мурята небыстро управляются с едой: руки не слушаются. Помогать им стараются только в крайнем случае, позволяя все делать самим. И Волшебная Бабушка с двумя не менее волшебными спутниками, промелькнув, исчезла еще до того, как разнесли чай…
   «А Костик-то сильнее Вани вырос, — полуудивленно думает Алентипална. Она помнила, что Солнце непревзойденный энергетик среди младшего поколения, но теперь сознает, что он даст фору и Ивану Михайловичу. — Или Ванечка сдает… годы-то уже не те».
   Еще маленькая радость — знать, что растет смена.
   Будь Димочка хоть чуть-чуть поспокойней, Алентипална, не колеблясь, уступила бы ему первенство в золотой тетрактиде.
 
   До «Кайссара» — двадцать минут пути. Местра Надеждина смыкает веки. Она действительно устала, теперь понимает это. Подключение к молодой, непривычной энергии Солнца словно швырнуло ее в небеса, и только сейчас Кайман смог окончательно убрать нервное напряжение.
   Алентипална счастлива.
   Она чувствует, что многим, несмотря на урезанное время, на самом деле смогла помочь. Ей досталось множество маленьких радостей, множество сияющих взглядов; если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной кудесницей, как можно не быть ею?
   Знакомое ощущение.
   Алентипална спела удачу — и не упустила песню.
   Что же, можно считать, что визит окончен…
   …и как только ей приходит эта мысль, запястья касается дрожь браслетника.
   «Благодарить собралась, — добродушно думает местра Надеждина, триумвир Седьмой Терры, видя номер Стеллы Ароян, главного врача санатория. — Батюшки-светы…»
   — Стелла? — ласково роняет она.
   Но визуальной связи нет.
   Бабушка недоуменно подносит браслетник к уху.
   — Стелла?
   Шорох.
   Вздох.
   Скрип на канале, точно пробуют глушилку. Что-то, похожее на глухой удар.
   — Стелла Чингизовна! — строго требует Бабушка, выпрямляясь.
   — Местра Алентипална, — шепчет браслетник, — здесь… здесь… какие-то люди… с оружием… я не знаю…
   Снова удар. Безнадежный крик. Рыдания.
 
   Расширенными, незрячими глазами Бабушка смотрит прямо перед собой, оцепеневшая и немая. Даже руки не дрожат; дрожит что-то внутри, учащает биения настолько, что, кажется, вот-вот выйдет из строя.
   Кайман змеей проползает между передними сиденьями. Сжимает ее запястья, стоя на коленях на полу машины. Браслетник Алентипалны падает, Этцер подхватывает его, подает.
   — Спасибо, Юрочка, — шепчет она. Делает несколько глубоких вдохов.
   Местра Ароян рассказала все не потому, что успела — потому, что так было велено. Так хотел человек, целившийся ей в грудь, пока она объясняла Алентипалне, что случилось. Он, вооруженный, подсказывал ей, когда она терялась, прикрикивал, когда она теряла самообладание.
   …появились сразу же, как только машина ушла к Городу.
   Отовсюду.
   «Я не знаю…» — местра Ароян повторяла это снова и снова, как заклинание.
   «Не знаю, откуда».
   «Не знаю, сколько их».
   «Не знаю, за что нам это!»
   Обширный парк лечебницы хорошо просматривается системами наблюдения. Экзоскелеты и гравикресла позволяют детям относительную самостоятельность, синдром Мура не отражается на умственном развитии, зачастую мурята смышленей и организованней здоровых сверстников. Но следить необходимо: случайный обморок, внезапное обострение…
   Никто не заметил чужих.
   Нет, со сторожами сейчас связи нет, но вчера главврачу лечебницы они сказали, что ничего не случилось…