Орлов Владимир Викторович. Альтист Данилов

   Клавдия одета была тщательно, словно бы Данилов стал интересен ей как мужчина. Краску и тушь на веки и на ресницы она наложила под девизом: «А лес стоит загадочный…» И точно, некая загадочность была и в облике хозяйки и в ее словах. Однако Данилов чувствовал, что тайны в Клавдии долго не удержатся. А потому и ни о чем ее не спрашивал.
   – Не кажется ли тебе, Данилов, – сказала Клавдия, расставляя на кухонном столе чашки для чая, – что по отношению ко мне ты ведешь себя неблагородно?
   – Нет, не кажется, – сказал Данилов.
   Клавдия посмотрела на него удивленно.
   – Отчего ты так переменился? Вот ты мне и хамишь…
   – Я устал, – сказал Данилов, – ты же видишь во мне прислугу, будь я свободен, возможно, я помогал бы тебе, но увы, сейчас твои хлопоты мне в тягость…
   Клавдия чашки оставила, опустилась на табуретку.
   – Ах, Данилов, – сказала она. – Я вижу в тебе друга. Ты нужен мне для душевных общений.
   – Для душевных общений тебе могло хватить и Войнова… Он профессор и автор книг…
   – Войнов, конечно, – согласилась Клавдия, – профессор… Но ведь есть у меня в душе и тайные уголки.
   «Ну вот, дело дошло и до тайных уголков», – расстроился Данилов.
   – А что касается твоей Наташи, – сказала Клавдия, – то мы с ней подружились. Она сшила мне чалму. Быстро сшила. Я довольна. Сейчас я покажу тебе. Только надевать ее следует с вечерним платьем… Я сейчас…
   Клавдия направилась в соседнюю комнату, Данилов крикнул ей, что не надо вечернего платья, что ему через полчаса бежать. Что было толку! А увидеть чалму, сшитую Наташей, он желал.
   К удивлению Данилова, Клавдия позвала его через пятнадцать минут. Войдя к ней в комнату, Данилов забыл о недовольствах. Британской королеве предстояло увидеть жену профессора Войнова в черном платье из бархата и в черной чалме. Смелые вырезы платья открывали плечи и грудь московской гостьи, черный бархат украшала бриллиантовая гроздь. И на чалме играли бриллианты.
   – А что, – сказал Данилов, – хорошо.
   Он искренне радовался за Клавдию.
   Ему показалось, что и чалма хороша, хотя игра бриллиантов мешала ему разглядеть чалму внимательно.
   – Для вечернего приема у королевы, – сказала Клавдия, – я сшила еще и тюрбан из горностаев. Но к нему у меня другое платье. Белое. Оно на той квартире. У Войнова. И тюрбан там.
   – Жаль, – сказал на всякий случай Данилов.
   – Жаль, – согласилась Клавдия. – Я потому тебе показываюсь, что у тебя художественный вкус. Раз ты говоришь, что хорошо, значит, хорошо.
   – А тюрбан тоже Наташа шила?
   – Нет, она не скорняк. Чалма вышла у нее безупречная. Но берет она дорого. И так решительно с меня запросила, будто я мильонщица. И это со своей-то!
   – А ты уж и своя?
   – Данилов, какой ты, право! Ты думаешь, эта Наташа простая? Ой нет! Поверь женщине. Мы с ней и вправду подружились, о чем только не переболтали… О тебе, конечно… Еще кое о чем… И я тебе скажу…
   – Если ты шьешь наряды для королевы, – сухо сказал Данилов, – стало быть, вы с Войновым скоро уедете в Англию? И надолго?
   – Ах, Данилов, – вздохнула Клавдия, – никуда мы пока не едем. Войнов, правда, старается получить командировку в Англию на три года, но до самой поездки далеко…
   – А почему именно в Англию?
   – Англию нам припрогнозировали, – сказала Клавдия и сразу же, словно бы в испуге, посмотрела по сторонам.
   – Хлопобуды?
   – Хлопобуды, – прошептала Клавдия.
   – Но наряды твои устареют, что же их было шить?
   – Чалма и тюрбан не устареют. А платья я заменю.
   – И это все твои тайны? Из-за них ты вызывала меня?
   – Ты не получил удовольствия от моих обновок?
   – Ну… получил… – неуверенно произнес Данилов. – Но зачем тайнами-то заманивать?
   – А ящики тебя совсем не интересуют? Те, что мы с твоими приятелями тащили…
   – Да… Действительно… И что же с ящиками?
   – Пошли! – приказала Клавдия.
   Шли недолго, из кухни коридором и до кладовки, свет в коридоре был неяркий, однако Данилов сумел рассмотреть вечернюю Клавдию, не снявшую чалму, в движении и понял, что тело ее нисколько не потеряло прежних форм, наоборот, кое-что волнующее Данилова и приобрело. «Да, она красивая женщина», – словно бы согласился с кем-то Данилов. Ящики занимали половину кладовки, надписи на их боках, удостоверявшие принадлежность ценностей Камчатской экспедиции, были замазаны синей краской. Крышку верхнего ящика отодрали, и Данилов увидел в ящике большой камень.
   – Камень какой-то, – сказал Данилов.
   – Ну и какой камень? – спросила Клавдия, в глазах ее теперь были и торжество, и тайна, и предчувствие будущих радостей, и желание вновь показать Данилову свое превосходство над ним.
   – Я не знаю.
   – А ты посмотри внимательно.
   Данилов не только осмотрел камень, но и общупал его, и запахи камня уловил, только что не попробовал его на зуб. Верхняя поверхность камня была плоская, но не ровная, вся в выбоинах, видимо, ломами или перфораторами вынимали камень из родной среды.
   – Лава, что ли? – сказал Данилов, вспомнив о вулкане Шивелуч.
   – Лава! – рассмеялась Клавдия и с удовольствием погладила камень.
   Минуты две она любовалась камнем, потом закрыла дверь кладовки и повела Данилова в кухню. Платье для королевы она не испачкала и не помяла, носить его, да и чалму, ей нравилось. Бриллианты с двойным внутренним отражением по-прежнему играли на Клавдии тут и там. На кухне Клавдия закурила и сказала:
   – Это лава. А через четыре года будут изумруды.
   – Два ящика изумрудов?
   – Два не два, а шкатулку заполнят.
   – Неужели тут такая замечательная кладовка?
   – Кладовка ни при чем. Каким образом лава превратится в изумруды, не имеет значения, но превратится.
   Твердость была в словах Клавдии и деловитость. Она давала понять Данилову, что ту информацию, какую он заслуживал, он получил, а прочее его не касается. Может, и вообще она не имела права говорить об этом прочем. А Данилов молчал, он чувствовал, что Клавдии не терпится поделиться тайной. Он и молчал.
   – Сейчас бриллианты в моде, – сказала наконец Клавдия, – а через семь лет, после одного события, в моду войдут изумруды. В такую моду, в какой они не были последние три столетня.
   Данилов опять молчал.
   – А у меня их будут десятки, около сорока, точнее, тридцать семь, крупные, будто с шапки Мономаха, если мне надоест их носить, я их продам по хорошей цене.
   Данилов молчал.
   – Это реальные деньги, – сказала Клавдия так, будто Данилов с ней спорил.
   Данилов молчал.
   – И в том, как они возникнут из лавы, не будет ничего нечестного, никакого волшебства, а все выйдет по науке… Один ученый из одного НИИ… – тут Клавдия опять спохватилась и стала смотреть по сторонам, но вряд ли кто, кроме Данилова и мелких бытовых муравьев, гулявших по столу, мог ее услышать. – Один ученый, то ли Озямов, то ли Озимов, сделал открытие… Все хотел получить искусственный изумруд, бился, бился – и ни с места. Потом решил разобраться, как природа-мать создает изумруды, и действовать ее способом. Понял: они из магмы, она остывает, что-то с ней происходит – и она преобразуется в кристаллы изумрудов…
   Дальше объяснять своими словами открытие Озямова стало для Клавдии делом непосильным, она принесла записную книжку, показала Данилову сделанный ею собственноручно рисунок разреза земли – разрез она назвала стратиграфическим. Показала: и где именно пекутся, а потом и остывают изумруды. Рядом на страничке был график движений температуры и давления.
   – Ты тут все не поймешь, – заметила Клавдия. – В общем, кавитация… Схлопывание пузырьков газа… А в газ надо перевести магму, то есть в наших условиях остывшую лаву… Температуры – порядка полторы тысячи градусов… давление – миллион атмосфер, а то и два… И пожалуйста – изумруд!
   – Откуда же твой Озямов, – удивился Данилов, – возьмет давление в два миллиона атмосфер?
   – Давление у нас найдется, – махнула рукой Клавдия.
   – А зачем тебе лава именно от Шивелуча?
   – Озямов бьется, бьется, сделал открытие, выбил оборудование для опытной установки, но подходящей магмы не нашел. Какую лаву брать – не знает. А я знаю.
   – Откуда? Ах да… Хлопобуды…
   – Да, хлопобуды, – прошептала Клавдия, и обреченные бриллианты взблеснули на черной чалме, – они. Ясно, что не в порядке очереди, а… Ну, а в общем, неважно Они и моду на изумруды мне предсказали, и открытие Озямова учли, и на машинах из всех вариантов выбрали лаву от Шивелуча. А Озямов о ней пока не знает… Я через верного человека наведу его мысль на эту лаву, вот и получу тридцать семь изумрудов – материал-то мой!
   – Начнут делать искусственные изумруды – они появятся у всех и станут стоить копейки, как стекляшки.
   – Свои изумруды я получу через четыре года. Все посчитают, что они из горных пород. Но у Озямова-то это будут опытные изумруды! А по прогнозам хлопобудов он еще три года походит в шарлатанах, потом перед ним извинятся, станут внедрять открытие – на внедрение уйдет шесть лет А мне камни уже надоест носить! Я их продам, пока они еще будут в цене… Понял теперь, каково иметь дело с хлопобудами!
   Данилова вся история с изумрудами очень заинтересовала, объяснения Клавдии его не удовлетворили, даже и с высоты технических знаний Данилова слова Клавдии показались ему подозрительными. А может, она передала и все верно, да ученый Озямов бродил по ложным тропам. Так или иначе, Данилов решил выяснить, каким образом появляются изумруды и имеет ли к ним отношение лава от вулкана Шивелуч. Ведь ящиками с лавой Шивелуча владела не только Клавдия, но и Камчатская экспедиция, а какие из них подлинные, какие сотворенные им. Даниловым, он не знал, не запомнил в спешке Камчатские экспедиторы тоже небось могли затеять опыты с лавой. С ящиками следовало разобраться, и сейчас же. Но Клавдия взяла его за руку.
   – Данилов, изумруды ладно! – сказала она с неким вдохновением и забыв о шепоте. – Я добыла еще один долговременный прогноз! Подожди тут!
   Она моментально принесла из комнаты сувенирный настольный сейф со свежей еще краской и никелированной ручкой. Сейф был как настоящий. «Бутылки три в него войдет», – отметил про себя Данилов. Ключом Клавдия отворила бронированную дверцу сувенира и пригласила Данилова заглянуть в его недра. Там стопкой лежали документы. Изнутри к дверце был приклеен лист белой бумаги со словами «Операция „Лишние дипломы“. Документы и были дипломами. По большей части синими, лишь два из них, от отличников, имели коричневые обложки. Данилов несколько дипломов осмотрел. Верхний принадлежал Казематову Игорю Платоновичу, получившему в 1960 году профессию врача-стоматолога. Другой – инженеру-металловеду Ципскому Олегу Николаевичу. Узнал Данилов и о дипломной работе третьего специалиста – Думного Виктора Петровича: „Плетение словес в житийном творчестве последователей Епифания Премудрого“. Виктор Петрович был учителем литературы.
   – Отдел кадров на дому? – осторожно спросил Данилов.
   – Эти картонки – мои. Я имею и расписки… Все написавшие их отказываются не только от дипломов, но и вообще от прежних своих профессий. Честное слово дают.
   – Зачем тебе все это?
   – А-а-а! – протянула Клавдия.
   Молчать она уже не могла, и, по ее словам, с дипломами выходило так. По точным исследованиям хлопобудов, лет через пятнадцать – семнадцать разведется у нас столько разных выпускников и так не станет хватать всяких необходимых людей – санитаров, продавцов, мозолистов, мусорщиков, полотеров, клейщиков обоев и афиш, садовников, домработниц, что общество вынуждено будет просить лиц с дипломами, особенно неуверенных в своем призвании, пойти в санитары, домработницы, садовники. Государство якобы даже решит доброхотам платить компенсацию за годы учений.
   – Какую компенсацию? – не понял Данилов.
   – А такую… Кому девять тысяч, а кому и все четырнадцать. В зависимости от затрат. Только чтобы пошли в санитары и в раздатчики пищи.
   – Разве мы тратили деньги на образование?
   – Государство и тратило. Ну и что? Если обществу так потребуются люди в обслугу, оно хоть и свои затраты решит компенсировать. Сколько диплом стоил, столько, с учетом школьного воспитания, и заплатят человеку, лишь бы он согласился сдать диплом.
   – Странно все это… – покачал головой Данилов.
   – Так и будет… Припрет – и будет… И теперь ведь… Сколько людей, что учились, изнуряли себя, спокойно работают – и вовсе не по специальности, а где кому хочется, хоть бы и пожарниками или ассенизаторами… И не нужны им никакие дипломы… Вот я уже сколько приобрела… У кого за пятерку, у кого за двадцатку, у кого подороже, у кого бесплатно… А придет срок, я по этим дипломам и по распискам их владельцев соберу всю компенсацию!
   – Нет, что-то тут не так.
   – Что не так? Что? Ты, Данилов, далек от социальных проблем. Ты бы лучше мне помог. Есть у тебя люди на примете, кому не нужны дипломы? Только не старые и не больные, чтобы могли тянуть и через двадцать лет?
   – Надо подумать… Один есть. Кончил консерваторию, был контрабасистом. Теперь он пробочник.
   – То есть?
   – Люди, не имеющие штопора, обычно проталкивают пробки в бутылку. Бутылка емкостью ноль семь стоит семнадцать копеек, а с пробкой внутри ее берут на пунктах приема по десять копеек. И то как бы из жалости к хозяину. А там у них за ящиками сидит пробочник и леской с петлей вылавливает пробки, имеет за пробку две копейки. Мой знакомый играл скверно, а пробочник, говорят, вышел из него виртуоз. Делом доволен, живет хорошо.
   Было похоже, что Клавдию заинтересовал не диплом пробочника, а способ добывания им пробок.
   – Надо запомнить, – сказала она. – Именно леской?
   – Можно и не леской. Можно веревкой. Или проволокой.
   – У тебя один такой знакомый?
   – Не знаю… У твоего приятеля Ростовцева, – вспомнил Данилов, – два диплома, из них один университетский, а сам он разводит попугаев, ты обратись к нему.
   – Ладно, – быстро сказала Клавдия. – Ты займешься переговорами по моему списку. Там много кандидатов.
   – Откуда я время найду? – жалобно произнес Данилов.
   «Опять я ей поддаюсь, – подумал он, – опять малодушничаю… Эка ловко она меня приручила снова…»
   – Я пошел. Это и были твои сумасшедшие идеи?
   – Нет. Главная моя идея иная.
   – Ты ее уже получила от хлопобудов?
   – Сегодня я тебе ничего не скажу.
   – Ну, смотри, – сухо произнес Данилов и направился в прихожую.
   Клавдия то ли подумала, что Данилов обиделся, то ли вообще не хотела отпускать его, пошла за ним и заговорила так, словно в чем-то была перед ним виновата:
   – Володенька, я не могу все сразу… Ты и сам знаешь, что у хлопобудов строгие порядки… И есть очередь… Я уж и так все время норовлю заскочить вперед… Да и все хотят с черного хода… С черного-то хода вся очередь перемешалась… Я имею лишь косвенные данные о своей главной идее… Она и не сформулирована точно… Но мне сейчас хватит и не главных дел…
   Клавдия не лукавила, была искренней, говорила с полным к Данилову доверием. Словно сейчас считала его равным себе. Это Данилова растрогало. «Да нет, – тут же подумал он, – это она так, со сверхзадачей… Ей нужны помощники в ее затеях, ящики таскать или выкупать дипломы, вот она и желает меня, любопытного дурака, подцепить… А впрочем, ей надо и выговориться перед каким-нибудь одушевленным предметом…» Но при всем при этом отчего-то возникли вдруг у Данилова и некие теплые чувства к Клавдии. Давно с ним не было такого. Будто старое время вернулось, когда Данилов находился относительно Клавдии в заблуждении. Ее затеи были для Данилова чужие и странные, но все же – к чему-то стремилась женщина, пламенем пылала ее нетерпеливая натура! А это для Данилова многое значило. Он ощущал, что и его бывшая жена смотрит на него сейчас если не с прежним интересом, то во всяком случае как бы сожалея о чем-то. Клавдия и сказала:
   – А может, зря у нас с тобой тогда так все вышло?
   Данилов пожал плечами.
   – Ты приятный человек… Если бы ты еще не вел себя рохлей. Или был бы таким, как твой приятель из Иркутска Сомов…
   – Сомов?
   – Да… В нем было что-то демоническое…
   – В Андрее Ивановиче?
   – Да.
   – Однако он вернулся от тебя подавленный.
   – Он мог бы вести себя тогда и как джентльмен… Он не появится еще в Москве?
   – Не знаю, – сказал Данилов. – Мне надо идти. Меня ждет музыка.
   – Ах, эта твоя оркестровая музыка! – с досадой сказала Клавдия. – Был бы ты хоть по натуре солистом! Вот Сомов, он – да…
   – Я пошел.
   – Иди… Но ты запомни: твоя Наташа – совсем не простая. Хочешь, я расскажу тебе…
   – Я пошел, – сказал Данилов и закрыл за собой дверь.
   Он нажал кнопку лифта, однако кабина вверх не поехала. Лишь через минуту возник знакомый звук, кабина поднялась, и в то мгновение, когда она проходила пятым этажом, Данилов увидел в кабине румяного злодея Ростовцева. И Ростовцев заметил Данилова. Возможно, он был намерен выйти на пятом этаже, но при виде Данилова раздумал и поехал выше. Данилов махнул рукой, пошел вниз по лестнице. Когда он был на первом этаже, кабина с Ростовцевым опустилась туда же. Данилов остановился, и тут кабина понеслась вверх. «Ну ладно, его дело, – подумал Данилов. – Пусть катается».

27

   В театре Данилов узнал, что привезли несгораемые шкафы для инструментов оркестра. Трубач Тартаковер исполнил «Славься» в честь администрации и профсоюзов. Не один Данилов имел дорогой инструмент. Были в оркестре замечательные скрипки, деревянные духовые, да и медные, редких свойств и судеб. И их стоило холить и беречь, как Альбани. Данилов получил ключ от именного шкафа, вбил гвоздь для плечиков фрака, подумал, что инструменту в шкафу будет тепло и просторно, и как хорошо было бы, если бы он, Данилов, устраивал теперь в несгораемом шкафу свой Альбани. Данилов так и присел возле шкафа. В суете последних дней он почти не вспоминал об Альбани. А вот теперь ему стало худо. Будто пропажа только что обнаружилась. Данилов захотел сейчас же пойти позвонить в отделение милиции. Он пошел и позвонил. Ему ответили, что пока альт найти не удалось, но розыски ведутся, сейчас они поручены старшему лейтенанту Несынову.
   «Да зачем я! – спохватился Данилов. – Опять будто дитя малое! Что я занятых людей обременяю пустыми хлопотами! Теперь еще и лейтенанта Несынова! Ведь известно: не было Альбани и не будет! И не должно быть! Переслегина я обязан сыграть на простом инструменте. Или меня следует держать подальше от музыки!»
   Однако Данилову было тоскливо. Звуки Альбани опять возникли в его душе…
   – Хорош шкаф-то? – услышал он голос Земского.
   – Хорош, – согласился Данилов.
   – Хорош… Я думаю свой обить сукном… Черным… Могут ведь профсоюзы, если захотят…
   – Могут…
   – Этот Туруканов напорист, – сказал Земский, имея в виду виолончелиста Туруканова, месткомовского удальца, – ему бы работать директором магазина или снабжением ведать на заводе… Но нынче эта скотина хороша!
   Данилов кивнул. И он считал Туруканова порядочной скотиной, однако за шкафы следовало ему поклониться в ноги.
   – Ну как, – спросил Земский, – не разгадал тайну М.Ф.К.?
   – Не разгадал, – сказал Данилов.
   – Говорят, у тебя скоро будет сольное выступление. В клубе завода «Прожектор».
   – У меня?
   – У тебя. С молодежным оркестром. Будто вы исполните симфонию какого-то начинающего…
   – Откуда вы знаете?
   – Знаю, – сказал Земский. – Стало быть, рискуешь начать в твоем-то возрасте? Ну что ж… Коли будет провал, так уж с грохотом… Не боишься?
   – Боюсь, – сказал Данилов и отвернулся от Земского.
   «При чем тут „Прожектор“?» – подумал Данилов. Впрочем, он знал, что Земский подрабатывает в оркестрах заводских народных опер, там уж он водит смычком по струнам как следует, добиваясь громких звуков, какие и в бухгалтериях были бы слышны. Вот откуда Земский мог иметь сведения о клубе завода «Прожектор».
   Следом Данилов вспомнил о своем интересе к происхождению изумрудов. В библиотеке театра книг по минералогии не оказалось, хотя у них на основной сцене и шел когда-то «Каменный цветок». Данилов взял энциклопедию, прочитал про изумруды. Мнение энциклопедии его озадачило. То ли опиралось оно на устаревшие теории, то ли хлопобуды морочили наивную Клавдию. Так или иначе, но любопытство Данилова обострилось, теперь и не в хлопотах Клавдии было дело. Данилов решил зайти в научную библиотеку, там познакомиться с последними суждениями об изумрудах. Действительно, как они, изумруды, растут… В чем их тайна? В чем их откровение? Данилов даже напел тему белки из вступления к третьему акту «Царя Салтана». Как там у Александра Сергеевича: «ядра чистый изумруд»… Однако пошла работа, репетиции и спектакль, потом была Наташа, только утром, у себя в Останкине, Данилов вспомнил об изумрудах.
   Но тут же и забыл о них. Позвонил Переслегин.
   Звонил он откуда-то из автомата. Данилов слышал звуки трамваев. Переслегин сказал, что все складывается удачно, Данилову надо завтра же встретиться с Юрием Чудецким, дирижером молодежного оркестра, оркестр хороший, полный состав, все профессионалы, пусть Данилов не волнуется. А исполнять симфонию, если Данилов, конечно, не раздумал, ему придется через три недели.
   – В клубе завода «Прожектор»? – спросил Данилов.
   – Нет, – сказал Переслегин, – во Дворце энергетиков. Мы договорились сначала с «Прожектором», но они передумали. И это хорошо. Клуб у них для оркестра маленький, у энергетиков куда больше.
   – Я завтра свободен утром, в девять.
   – Вы будете дома?
   – Дома.
   – Хорошо. Чудецкий к вам завтра зайдет в девять. Владимир Алексеевич, рад был услышать вас. Я побегу. Хлопоты. Да и барабанят уже в стекло…
   – Погодите… – произнес Данилов, но Переслегин, верно, сел в трамвай.
   «Экая досада, – подумал Данилов, – я ведь так хотел поговорить с ним и о симфонии, и о музыке, и о жизни, и о выступлении… Да что же это мы! Будто не музыкой заняты, а мылом торгуем…» И были люди, которым Данилов хотел бы открыть душу, да со временем не выходило. Вот ведь как. Петр Ильич – тот в письмах к благодетельнице фон Мекк высказывал свои соображения о музыке и искусстве, изливал душу, а как быть при телефонах? Данилову остро захотелось вступить в переписку с Переслегиным. Он тут же нашел большой лист бумаги. Вспомнил известного композитора. Тот встретит тебя, поговорит, а через два дня случается получить от него письмо. А зачем, спрашивается, письмо, когда и при встрече можно было все сказать? Над тем композитором смеялись: эка, пишет письма для истории, для томов музыкального наследства! Но теперь-то Данилову стало ясно, что композитор писал послания прежде всего для самого себя – какие сейчас при встречах на бегу душевные беседы! Вот Данилов и взялся за письмо к Переслегину. Однако скоро понял, что послание у него не выйдет, то ли разучился он писать длинные письма, то ли вообще не умел писать их. Открытки еще с дороги, из аэропортов в непогоду, с любезными и пустыми словами отправлял приятелям и приятельницам. Вот и все. И теперь записка кое-как могла у него выйти, но в записке он бы сказал Переслегину не больше, чем пять минут назад по телефону. Данилов расстроился и дал себе слово в свободные часы поучиться писать письма. Чтобы были протяжные и неспешные. Как в девятнадцатом веке. Или еще раньше.
   «Три недели! – спохватился Данилов. – А время „Ч“? Они на меня понадеются, а меня – раз! – и след простыл». Однако тут же Данилов запретил себе думать о времени «Ч». Как будто бы оно касалось не его, а другого Данилова.
   Данилов убрал ручку и бумагу, решил: «Вот завтра придет дирижер Чудецкий, с ним мы и поговорим о музыке Я его сразу не отпущу». Данилов даже купил бутылку коньяка. Однако в девять утра Чудецкий не пришел а позвонил. Условился с Даниловым о часах репетиций, извинился, сказал, что спешит, и повесил трубку. Теперь Данилов и Чудецкому желал написать письмо.
   Он вздохнул, убрал бутылку коньяка, пошел в автомат на улицу Королева выпить пива.
   Мужчины возле автомата стояли всегда, но нынче их было больше обычного. Данилов заметил знакомого оператора с телецентра, спросил:
   – Что это?
   – А Коля, водопроводчик, – сказал оператор, – за двадцать копеек показывает дым.
   Тут же мужчин, то ли выпивших пива, то ли еще не пивших, окутало паровозным дымом.
   «Про дым-то я забыл! – ужаснулся Данилов. – Надо сейчас же дым прекратить!»
   – Вова! – водопроводчик Коля, выйдя из восхищенной толпы, направился к Данилову. – Я тебя пивом угощу!
   – У меня есть, – сказал Данилов. – Я рубль разменяю.
   – Что менять-то! – Коля чуть ли не обиделся. – Вон сколько двугривенных для автомата. За дым. Дыхнешь – дают двадцать копеек. А кто и с сушками.
   – А не тяготит вас дым? – осторожно спросил Данилов. – Вы к врачам не обращались? Вдруг бы они и вылечили…
   – Зачем мне врачи? От чего мне лечиться? Мне дым не мешает. Я когда дышу и говорю, он не идет. Могу петь. – Тут Коля остановился и запел: «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда», и верно, дыма из него не вышло. – И ем я хорошо. Иногда только мясо пахнет костром. Вроде шашлыка. Это когда я из глубины дыхну, то дым. А людям нравится. Просят. Как-то я три раза подряд дыхнул, дали воблу.