Пантюшенко Тихон. Главный врач

   - Вроде и так и не так.
   - Нет, дорогие товарищи. Дворец этот государственный, а значит, наш, общий. Вот рядом сидит главный врач нашей больницы Наталья Николаевна Титова. Она могла бы сказать лучше, чем я. Чья это больница? Государственная. А кто в ней лечится? Мы с вами, дорогие товарищи. А значит, эта больница наша, кровная. Вот так и с дворцом. Раз он наш, то кто же, как не мы с вами, будем его строить? Мы ж не иждевенцы какие-нибудь, и ждать манны небесной нам не пристало. Ну а теперь другой вопрос: когда будет построен этот дворец? Опять я бы хотел спросить тебя, Макарыч. А когда бы ты построил свой дом, если бы надумал его строить?
   - Само собой. Сразу же, как только было бы за что.
   - Ну а вот это "было бы за что", от кого оно зависит?
   - От меня, конечно.
   - Вот это, Макарыч, я и хотел от тебя услышать. Значит, все, что мы собираемся делать, строить, зависит только от нас самих. Будем сидеть на завалинках и лузгать семечки - будет все идти через пень-колоду. И наоборот. Будем добросовестно трудиться - будет у нас во всем достаток. Да зачем далеко ходить за примером. Молодые семьи построили себе дома? Построили, и притом быстро. А почему? Да потому, что трудились и день, и ночь. Словом, так, малость окрепнем, поднакопим денег - и за строительство дворца. На это, скажу я вам, уйдет года три. А если поднатужимся, то и за два управимся.
   За столами наступило оживление. Люди постарше наливали в чашки заваренный чай, добавляли в него сахар и, помешивая ложечкой, приговаривали: "И кто это придумал чаевать вместе? Отродясь такого у нас не было".
   - А что, разве плохо? - садясь за стол и наливая себе чаю, спросил Заневский.
   - Да нет, Виктор Сильвестрович. Вроде даже как по-семейному.
   А на широком крыльце Дома культуры в это время переставляли столы, уносили стулья, готовились к самодеятельной части вечера. Руководила всем этим Люда Каледа. У дипломников, оказывается, уже был опыт выступлений на институтских вечерах художественной самодеятельности. Им не пришлось заново все готовить. Нужно было только немного приноровиться друг к друг. И приноровились. Первым выступил дуэт двух парней.
   - "Нелюдимо наше море". Музыка Вильбоа, - объявила Каледа. И полилась под аккомпанемент гитары песня, мелодичная, задушевная.
   Юлия оказалась способной частушечницей. Она не только задорно исполняла, но и сама придумала такие едкие частушки, от которых несладко пришлось выпивохам. Крепко досталось Царю Петру Лукановичу. А Марфа Федоровна как только услышала спетое Юлией "царица", боком-боком и с людских глаз - домой.
   Исполнил песенку и Вольдемар Козел. Сегодня он не рискнул напялить на себя куртку с надписью "U.S.Army", а надел обычный костюм. Правда, и на этот раз не обошлось, чтобы не потешить сельскую публику своим необычным видом. Дело в том, что поречанские парни, если и надевают костюмы, то рубашки на все пуговицы не застегивают. Оставляют шею открытой. Изредка, в особо торжественных случаях, повязывают галстуки. Но чтобы кто-нибудь появился с бабочкой вместо галстука, этого не водилось и в помине. Вольдемар же на вечер явился с бабочкой в горошину. "Видно, приехал до нас городской артист", - шушукались бабки. Но когда Каледа объявила выход врача-лаборанта Поречской больницы, многие заулыбались. "Вишь ты, врач, он же и лаборант". По улыбкам пожилых женщин видно было, что в таком наряде Вольдемару лучше бы не выступать. Да к тому же еще и необычное имя. Может быть, все бы и обошлось, да на несчастье Каледа добавила: "Выступает Вольдемар Козел!" И при этом ударение поставила не на первом, а на последнем слоге. Не умышленно, конечно, а как-то непроизвольно. Тут уж зал разразился хохотом. Хотя Вольдемару и пришлось сконфузиться от такого приема, но спел он хорошо. Ему дружно аплодировали.
   Закончились выступления. Ну и, как водится в таких случаях, после небольшого перерыва начались танцы под радиолу. Вольдемар уже решительно было настроился пригласить на танец Наталью. Но Алесь - он уже совсем выздоровел - разгадал этот замысел соперника. Разгадала его и Наталья. Она коснулась руки Алеся и сказала: "Может, потанцуем вместе". Алесь встал, коснулся рукой талии Натальи и повел ее в вальсе по кругу. Вольдемару ничего не оставалось, как пригласить другую девушку. Поблизости стояла Лина Мезенцева. От предложения она не отказалась, хотя и была в числе тех, кто от души смеялся в зале, когда объявили выход на сцену Вольдемара.
   - Ну и какие ваши первые впечатления? - спросил Вольдемар.
   - По-моему, все нормально. А вы, мне кажется, не очень довольны назначением?
   - "Не очень" - это мягко сказано. Совсем недоволен. Ну чему тут быть довольным. Самая захудалая сельская участковая больница, в которой нет ничего. Все на уровне земской медицины.
   - Вольдемар Пахомович, почему вы не хотите видеть, например, того, что в этой больнице будут почти все специализированные службы?
   - Когда это будет? Да и будет ли?
   - Я, например, убеждена, что все это будет. И притом очень скоро. Вы же знаете, что решила коллегия министерства?
   - Все это показуха. Я ничему этому не верю.
   - А что вы скажете, если через полгода все это наладится?
   - Через полгода?
   - Да, через полгода.
   - Я, когда соберемся вместе, встану и скажу: "Товарищи, я был не прав".
   - Я слышала, что вы не собираетесь здесь долго задерживаться?
   - Ну сами посудите, какой смысл оставаться в этой дыре.
   - Почему же "дыре", если здесь будут специализированные службы? А дворец? Вы видели, каким он будет?
   - "Службы", "Дворец"... Все это - туманность Андромеды.
   - Вы скептик по натуре?
   - Я реалист и привык верить тому, что материально осязаемо.
   Лина посмотрела на бабочку в горошину, потом перевела взгляд на вальсирующие пары. Вон там кружится Наталья Николаевна со старшим лейтенантом. Какими влюбленными глазами он смотрит на нее! Не так много Лина работает в Поречье. Но сколько она наслышалась об этом человеке? Как он безоглядно смел и мужественен. И ничего нет удивительного в том, что Наталья Николаевна пошла танцевать именно с ним, а не с этой "порхающей бабочкой". Лине расхотелось танцевать с Вольдемаром, который, как она поняла, и во сне видит себя только на олимпе. С трудом дождалась конца танца и поспешила к Люде Каледе, которая стояла в одиночестве и смотрела на своих воспитанников, теперь, считай, уже коллег.
   - Почему вы не танцуете? - спросила Лина Каледу. Милая наивность. Ей, Лине, молодой и миловидной девушке, трудно представить, что Люде хотелось бы так же кружиться, как это делают многие другие. Но... видно, не всем поровну делит счастье судьба. Одних она прямо-таки засыпает удачами, радостью, весельем, других обходит, будто совсем не сознавая, что все хотят быть счастливыми.
   - Да вот никак не выберу себе подходящего партнера, - шутливо ответила Люда. Но здесь Лина почувствовала и примесь горькой иронии. Как будто Люда и впрямь ждет только принца. - А ты почему сбежала от своего кавалера?
   О, Людмила, оказывается, тонкий психолог. Она замечает то, чего не могут заметить другие.
   - Самовлюбленный павлин, - ответила Лина.
   - Правильно сделала. Из таких получаются тираны, от которых рано или поздно сбегают.
   Кончился вечер. Может быть, первый такой вечер в Поречье. Многие расходились парами, некоторые группами. К Титовым шла пятерка: Наталья, Люда, Лина, Алесь и Вольдемар. Самолюбие Козела было уязвлено - от него сбежала Лина. Он был уязвлен и решал, что же предпринять. Такого с ним еще не было. В институте за ним гонялись девчонки. А здесь...
   - Ну вот... мы и пришли, - сказала погрустневшим тоном Каледа. Ей придется возвращаться в одиночество. Как всегда после работы или вот после вечера. Она старается уходить из дому куда угодно: к приятельницам, знакомым, в кино, в театр. Лишь бы не оставаться одной в своей небольшой квартире. Втайне подумывала обзавестись ребенком. Но и это оказалось не простой задачей. Ей, умной, рассудительной, но уже немного перезревшей девушке, не так просто предложить себя первому встречному. А из знакомых мужчин никому и в голову не приходит прийти к ней домой и остаться на ночь.
   Наталья сердцем чует, какие мысли не дают покоя Люде. Но чем и как помочь? Словами утешения? Но они могут еще больше разбередить душевную рану Люды. Каледа, как только подошли к дому Титовых, поспешно ушла, сославшись, что завтра ей рано вставать. Наталья с Алесем ушли к мосткам, любимому месту их зореваний. Остались Лина и Вольдемар. Совсем недавно Вольдемар узнал, что Лина приехала не так, как другие. Ее привезли на "Волге" родители. Узнал Вольдемар и то, что отец у Лины - председатель областного совета агропрома. Это не простая фигура. Возможности у него, конечно же, большие. Однако почему он не устроил Лину в областной, а то и в столичной клинике? И Вольдемар спросил:
   - Ангелина Степановна, а почему вы не остались в столице или хотя бы в областном центре?
   - А вы?
   - Я? - удивился Козел. - Были бы у меня такие возможности, как у вас, я бы в эту дыру не поехал.
   Лина вспомнила, что именно эта "дыра" разладила ее отношения с одним однокурсником, за которого она собиралась выходить замуж. Перед распределением дело, кажется, уже совсем было наладилось. Она побывала у его родителей, он приезжал к ней домой. Узнав, что отец Лины занимает высокий служебный пост, жених потребовал, чтобы молодым помогли остаться в областном центре. Родители Лины не только не возражали, но даже настаивали, чтобы их единственная дочь осталась дома. Сама Лина уже было согласилась на уговоры матери. Но после того, как жених определил свои условия - остаться в областном центре, - Лина ополчилась - да это же настоящий торг. Ему нужна не я, а мое приданое, мои возможности. Нет, этому не бывать... А теперь вот Вольдемар с той же жизненной платформой.
   - Так почему? - переспросил Козел задумавшуюся Лину.
   - Если все захотят работать в центрах, то кто же тогда останется здесь?
   - Те, кому в жизни не повезло.
   - Значит, нам с вами не повезло?
   - Такова диалектика жизни, и тут ничего не попишешь. Почему пустеют села? Потому что жизнь кипит не здесь, а в городах.
   Когда Лина училась в мединституте, она знала многих студентов, родители которых жили в Минске. Бывала в их семьях. И что же? Молодежь, та действительно дома не сидит. Театры, кино, концерты, дискотеки, просто вечеринки. А более пожилые люди? Многие из них в театр или кино десятки лет не ходят. В выходные дни вечерами сидят дома и смотрят телевизор. И в селе этих телевизоров полно. А попробуй предложи какой-нибудь городской паре перебраться в село. Ни за что! В их сознании какая-то психологическая инерция, застой, что ли. Лина не раскаивается, что уехала из города. Тут она многое узнает, тут она почти подружилась с хорошим, интересным человеком Натальей Титовой. В планах Натальи Николаевны добиться того, чтобы в Поречье было лучше, чем в городе, чтобы отсюда не уезжали, а наоборот, приезжали из города.
   После затянувшейся паузы Лина спросила Козела:
   - А кто, по-вашему, определяет эту диалектику?
   - Жизнь. Кто же еще.
   - Нет, Вольдемар Пахомович. Все определяют люди. Возьмите наше Поречье. Оставайся главврачом нашей больницы Инна Кузьминична Норейко, и все шло бы так, как было и пять и десять лет назад. А сейчас? Расширяется больница...
   - Да не расширится она, - перебил Лину Вольдемар. - Вот увидите, не расширится.
   - Я-то лучше знаю, чем вы, что расширится.
   - Утопистка вы, Ангелина Степановна.
   - Ну что ж, - развела руками Лина. - Убедить вас в этом, я вижу, дело безнадежное. Вас следует убеждать не словами, а делами. Я верю в талант Натальи Николаевны. Вот пройдет года три, и если вы еще будете здесь работать, сами увидите, во что превратится Поречье.
   - Не знаю, буду ли я все эти три года здесь. Но посмотреть посмотрю. Даже если буду работать в другом месте, приеду, посмотрю. И если вы будете здесь, разыщу вас и скажу: "Ну, как, Ангелина Степановна? Кто был прав?"
   Лина не стала больше спорить с Вольдемаром. Не совсем довольные друг другом они разошлись.
   31
   Смеркалось, когда Алесь Калан ехал на своем мотоцикле в райцентр. Время от времени он ночевал дома, у матери. Конечно, лучше бы участковому всегда быть на месте, тем более ночью, когда, как известно, и случаются обычно всякие ЧП. Но сколько можно спать в сельсовете на раскладушке, да и у матери после давешней истории с ним сердце не на месте.
   Почти сразу за околицей дорога углублялась в смешанный лес. Кое-где уже брались позолотой листья берез. Еще, кажется, недавно на обочинах дороги буйствовал люпин. На пригорках синева его соцветий была светлой; в выемках она темнела, как, бывает, темнеют на горизонте синие тучи. Теперь люпин уже не тот, что в начале лета. На месте соцветий - бурые семена, листья блеклые, снизу совсем высохшие. В ветреную погоду они скрипуче шуршат, как шуршат в зимнюю пору заросли камыша.
   Где-то впереди послышался выстрел - с деревьев с пронзительным криком сорвалась грачиная стая. Доехав до места, где переполошились птицы, Алесь остановился. Прислушался. Вроде бы все тихо. Лишь над деревьями не умолкает птичий грай.
   И тут совсем недалеко раздался новый выстрел. Алесь съехал на обочину и, оставив мотоцикл, побежал в ту сторону, откуда долетел звук. Вскоре перед ним открылась поляна. Почему-то подумалось, что на таких осенью всегда растут рыжики. Посреди поляны какие-то люди. Трое, что они делают? Подбежал ближе. Заметив милиционера, все трое выпрямились. У их ног лежала, вздрагивая последней дрожью, лосиха, а поодаль стоял и тоже дрожал, не решаясь уйти от убитой матери, лосенок.
   - Кто такие? - спросил Алесь.
   - Охотники, - ответил бородатый мужчина, по всем признакам старший в этой группе.
   - Вижу, что охотники, только какие?
   - Обыкновенные. У нас лицензия.
   - Прошу предъявить документы.
   Хлопнула дверца автомобиля. Алесь обернулся на звук и увидел стоявшие в кустах "Жигули". За стеклом мелькнул знакомый - губы хоботком - профиль Корзуна. В этот момент Алесь ощутил тяжелый удар по затылку. Поляна качнулась, деревья как-то странно наклонились, и, как во сне, послышался голос бородача: "Скорее заводи!"
   Больше Алесь ничего не помнил. Ничего! Не знал, сколько он пролежал в лесу. Очнулся в больнице. Раскрыл глаза, хотел повернуть голову, но острая боль пронзила затылок. Нет, двигаться нельзя. Осторожно огляделся. Увидел рядом металлическую стойку, какой-то стеклянный баллон с прозрачной жидкостью и тянувшуюся от него к руке пластмассовую трубочку. Попробовал шевельнуть рукой - не дала боль в локтевом сгибе.
   Где же он? Рядом с его кроватью сидит кто-то в белом. Вот только никак не узнать, кто это. Наверное, оттого, что в палате слабое освещение.
   - Дайте больше света, - попросил Алесь. Сказал негромко, но этого хватило, чтоб в затылок застучало чем-то тяжелым и опять пришло беспамятство.
   Лишь через сутки Алесь очнулся. Откуда ему было знать, что все это время возле него неотлучно находилась Наталья. В первую минуту, когда Заневский (все тот же Заневский!) привез Алеся, она в буквальном смысле лишилась дара речи. Хотела и не могла спросить, что произошло. Лишь после того как Алеся поместили в палату, собралась с силами.
   Заневский рассказал:
   - Возвращаюсь я из райцентра. Вижу, на обочине стоит мотоцикл Александра Петровича. И проехал бы мимо, да мне до зарезу нужно было его видеть по одному делу. Темновато уже. Ждем-ждем, а его все нет. Взяли с Мишей по сектору, пошли искать. Потом Миша меня зовет. Подбегаю, вижу: на полянке лежит Александр Петрович, а рядом, куда ни протяну руку, - кровь. "Ну все, - думаю. - На какого-то бандита напоролся, и тот его прикончил". А ну послушаю сердце. Вроде бьется. И одежда вся сухая. Тут что-то не так. Осмотрелись. А в стороне, не поверите, стоит лосенок и весь дрожит. И тут нам все стало ясно. Браконьеры! Взяли мы Александра Петровича и к вам. Потом Миша съездил забрал лосенка. На ферме он у нас...
   И вот Алесь пришел в себя. Смотрит: знакомая палата. А рядом Наталья. Увидела, что раскрыл глаза - и в слезы. Гладит ладонью его руку, шепчет:
   - Жив... Жив мой Алесь... Как подумаю, что Виктор Сильвестрович мог проехать мимо, все во мне обрывается. Ты хоть что-нибудь помнишь?
   - Нет, - слабо прошептал Алесь.
   - А я все время возле тебя. Звала. А ты не откликался. Говорила с тобой. Ты не слышал?
   - Нет.
   - Хочешь услышать?
   - Наташа...
   - Ты, Алесь, самый дорогой мне человек. Дороже мамы, дороже Оксанки...
   - Наташа... - слабым голосом повторил Алесь. И такие у него были глаза, что Наталья снова облилась слезами. Она знала, о чем он хочет спросить, но не станешь же рассказывать, что тут происходило ночью.
   Когда Виктор Сильвестрович привез Алеся, пульс у него еле прощупывался. Ощупала Наталья голову, а у него на затылке вмятина. "Сдавление мозга!" ударило в сердце. Самое страшное! Лишь немедленная операция может спасти человека с такой тяжелой травмой головы. "Звони районному хирургу", - только и смогла сказать Марине. Потом отошла-таки от оцепенения и начала вводить лекарства. А через час в больницу приехал и Пал Палыч. Еще раньше прибежал Валентин Куприянов.
   - Тут вся триада, - подтвердил его диагноз Пал Палыч, осматривая Алеся. - И сотрясение, и ушиб, и сдавление головного мозга. На стол! Немедленно!
   К операции начали готовиться еще до приезда Пал Палыча. А вернее, и того раньше - когда Валентин выбивал оборудование для операционной. Это и спасло Алеся. Наталья ни на минуту не присела: переливала жидкости, вводила в вену поддерживающие лекарства. Были и критические минуты. В какой-то момент остановилось сердце. Пришлось прибегнуть к кардиостимулятору. "У нас на практике обходилось без кардиостимулятора", - заметил позже Валентин. "Считай, что вам везло", - ответил Пал Палыч.
   - Ну а теперь, Наталья Николаевна, - сказал Пал Палыч, снимая с себя после операции халат, бахилы и маску, - вся надежда на богатырскую силу этого симпатичного молодого человека. И, конечно, на вас. Очень вас прошу, хорошенько присмотреть за ним. Как-никак он дважды мой крестник.
   И вот, наконец, Алесь первый раз по-настоящему пришел в сознание. Не надо ни о чем его спрашивать, ни о чем рассказывать. Ему нужен покой и только покой. Если она, Наталья, что-нибудь и скажет, то только об одном - о том, как она его любит, как он отчаянно дорог ей. Это раньше она говорила какие-то непонятные слова. Тоскливый взгляд у Алеся. Нет, это не тоска - это отпечаток, след того страшного, что случилось с ним, слабый оттенок нежности, когда он смотрит на Наталью. Осознал ли он значение того, что сказала ему Наталья? "Я люблю тебя, мой дорогой Алесь".
   - Спи, дорогой мой Алесь. Тебе нужно как можно больше спать. - Наталья впервые коснулась губами его губ.
   Алесь медленно сомкнул веки, и казалось, слабая улыбка прошла по его заросшему лицу.
   К концу недели наметился хотя и робкий, но вполне определенный перелом к лучшему. Алеся уже не так донимали головные боли, исчезли рвоты. А именно они-то больше всего беспокоили Наталью. Не сами по себе, а как признак серьезных, возможно, даже необратимых изменений головного мозга.
   Теперь главная тяжесть спала. Можно было заняться другими делами, которые Наталья считала неотложными. Среди них была злополучная жалоба фельдшера Лещинского на Ларису Завойкову.
   Как-то утром она спросила у своей новой квартирантки:
   - Лина, тебе на практике не приходилось заниматься разбором жалоб медика на медика?
   - Нет. А что, разве медики могут жаловаться друг на друга?
   Милая наивность! Да ведь медики такие же люди, как и все остальные, и среди них подчас кипят такие же страсти, как и среди простых смертных. Лина жила, можно сказать, в тепличных условиях. Ее оберегали от всяких дрязг и невзгод. Немудрено, что она слабо представляла себе, какой в действительности бывает жизнь.
   - Собирайся. Поедем в Петришковский фельдшерско-акушерский пункт. Кстати, там работает акушеркой симпатичная молодая девушка. Акушерки - это твои кадры.
   - А на чем же мы поедем?
   - Для этого у нас имеется гужевой транспорт.
   - Гужевой? А что это такое?
   Наталья рассмеялась. Хотя что тут смешного? Откуда Лине знать, что такое гужевой транспорт? Да она, может быть, в жизни своей не видела лошади в упряжке. У ее отца - "Волга". Она сама рассказывала, что еще на втором курсе получила водительские права и не раз садилась за руль.
   - Ты знаешь, что такое хомут? - спросила Наталья.
   - Хомут? - переспросила Лина. - Ну это что-то такое... Говорят же: надеть на себя хомут.
   Наталья покачала головой.
   Собрались, вышли во двор. Наталья попросила Макарыча (так звали конюха), чтобы запряг лошадь. Когда Макарыч вывел лошадь из конюшни и стал надевать на нее хомут, она сказала Лине:
   - Вот это называется хомутом, а эти петли - гужами. Отсюда - "гужевой транспорт". Поняла?
   - Поняла, - засмеялась теперь и Лина.
   - Что поняла-то?
   - Что человечество идет вперед и начисто забывает то, с чего все начиналось. Не все, конечно, человечество, а его отдельные представители.
   Приехали в Петришково, когда на месте были Федор Тарасович и акушерка Завойкова.
   Лещинский встретил приезжих настороженно. Сказал, что Лариса ведет прием, а сам он к их услугам. Приезд врачей на ФАП пусть не прямо, но каким-то образом был, конечно, связан с его жалобой. Наталья попыталась снять напряжение:
   - Федор Тарасович, у нас новый врач. Знакомьтесь: акушер-гинеколог Ангелина Степановна Мезенцева. Вот ввожу ее в курс дела.
   - Вводите, - хмуро обронил Лещинский.
   - Что это вы не в духе?
   - У меня уже были главный врач района и его заместительница. Они все проверили.
   Не получалось так, как было задумано, как хотела Наталья - чтобы по-доброму. Чувствительная, однако, натура у заведующего ФАПом. Ну да пусть злится. Пусть даже пишет новую жалобу.
   - Проверили, говорите? А у меня вот есть сомнения. С чего это вдруг с приездом помощницы дела у вас пошли хуже, чем прежде? Что-то тут не так.
   - Проверяйте...
   Все, как и думала Наталья, оказалось проще простого: увеличилась численность не больных, а впервые выявленных хронических заболеваний. Чтобы уличить Ларису в недобросовестности, Лещинский не побоялся ухудшения общих показателей.
   - Федор Тарасович, - обратилась к нему Титова, - чем вы объясните, что у вас по отчету одно, а в действительности другое?
   - Не может быть, - не согласился Лещинский.
   - Проверьте, пожалуйста, сами. Я выписала на отдельный лист фамилии всех женщин, у которых заболевание вы выявили впервые. Найдите хоть одну фамилию, которую вы записали бы раньше.
   Лещинский надел очки и принялся сверять список, составленный Титовой, со своим журналом.
   - Ну как? - спросила Титова Лещинского после того, как он снял очки и закрыл журнал.
   - Ошибка вышла.
   - А вы знаете, как это сейчас называется?
   Лещинский молча посапывал, ожидая, что скажет Титова. Она выждала некоторое время и сама ответила:
   - Искажением отчетности. Будем считать, что это вы сделали неумышленно. Но в своей жалобе на Завойкову вы должны снять свое обвинение в ее недобросовестности. И письменно это напишите сейчас.
   - Но Иван Валерьянович проверял.
   - Не будем сейчас ссылаться на Ивана Валерьяновича. Вы его, как видите, подвели.
   - А если я не напишу?
   - Что не напишете?
   - Что вы сказали.
   - Об ошибочном обвинении Завойковой?
   - Да.
   - Ну тогда, - растянула Титова, - придется привлекать вас к ответственности по закону. Вы знаете, как сейчас строго спрашивают за приписки?
   - Так я ж ничего не приписал.
   - Искажение отчетности - это та же приписка.
   У Лещинского на лбу выступили капельки пота. Он достал ученическую тетрадку и приготовился вырвать из нее лист бумаги. Титова положила руку на тетрадку и сказала:
   - Вы знаете, о чем я подумала. Давайте проверим и остальную часть вашей жалобы.
   - Вы что, не верите мне?
   - Этого я не утверждала, но проверить надо. Согласитесь, если бы о вас такое написали, что бы вы сказали? Возмутились бы и потребовали проверки. А почему Завойкова не может потребовать?
   - Вы, значит, все-таки мне не верите. А у меня стаж уже тридцать лет.
   - Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее.
   - А как вы это проверите?
   - Спросим соседей, как ведет себя Завойкова. Съездим в воинскую часть, там поинтересуемся.
   - И вам там сразу все выложат на тарелочку?
   - Поговорим с заместителем командира по политчасти. Навета на честных офицеров он не допустит.
   - Я написал то, что видел.
   - Ну что ж, проверим. Но, Федор Тарасович, хочу вас предупредить. Если ваша писанина и на этот раз окажется клеветой, подам на вас в суд. И сраму тогда не оберетесь. Все люди будут сторониться вас.
   - Проверяйте, - со злостью ответил Лещинский.
   Титова с Мезенцевой зашли в кабинет, в котором вела прием женщин Завойкова. По ее заплаканным глазам видно было, что она слышала этот неприятный для нее разговор. Сделав над собою усилие, Лариса поспешно вытерла платочком глаза и первая поздоровалась с Титовой и Мезенцевой.
   - Чем мы так расстроились? - поинтересовалась Наталья. Сделав вид, что не понимает истинной причины огорчения Завойковой, спросила: - Не все получается? Так это дело наживное.
   - Да ничего. Все вроде бы в порядке, - начала успокаиваться Лариса.
   Посмотрели вместе несколько ожидавших приема женщин. Убедились, что Завойкова грамотная акушерка. Идти к соседям и расспрашивать их, как ведет себя Лариса, Титова считала просто недопустимым. И если она сказала об этом фельдшеру, то лишь с единственной целью - попытаться его урезонить, заставить признать свою неправоту. Собирались было подводить черту (да и день уже клонился к вечеру), как в дверь комнаты акушерки постучали. На пороге появился лейтенант в полевой форме.