Страница:
Перед глазами то и дело возникает кровать, в которой ее уже нет. Я начинаю слышать тишину, что осталась после нее. Я ощущаю безбрежную грусть бытия без нее в мире, и охватывает эта грусть меня только потому, что в этом мире есть Изабелла и она могла бы быть со мной!
Мой желудок сжался и заболел; я перестал чувствовать биение собственного сердца.
Вскоре я поплыл наперекор всем этим мощным течениям. Мне было необходимо преодолеть их и попробовать найти единственное решение, за которое я смог бы ухватиться без каких бы то ни было сомнений. И я кинулся сквозь них, стал продираться сквозь них в поисках этого решения.
И... я нашел его! Я настиг его, погрузил в него пальцы и что было сил прижал к груди. Конечно же, я хочу того — наконец-то и без всяких условий понял я это, — что явится наилучшим для Изабеллы. Не для меня. Не для Коррин и Джо. Для Изабеллы.
— Она довольно сильно вывихнула себе ногу в колене, — снова стал наступать на меня Джо.
— Хватит, — сказал я. Закрыл глаза и положил голову на спинку дивана. А влажный ветер из кондиционера обдувал меня, правда, лишь половину моего лица.
Я услышал, Коррин встала, и через секунду моей щеки коснулись ее пальцы, легко похлопали, что выражало ее благодарность, утверждало полную мою капитуляцию и раскрывало ее радость от моего решения, которое Коррин считала правильным.
— Может быть, тебе хотелось бы пойти ненадолго к ней, — сказала она, — а я пока приготовлю обед.
— Значит, убежала от меня? — сказал я.
— Я никогда от тебя не убегу. Но так будет л-л-луч-ше... пока.
— Я знаю. Это была всего лишь еще одна из моих неудачных шуток.
— Все снова будет о'кей, правда ведь?
— Да.
Я поцеловал ее, а она погрузила свою руку в мои волосы и притянула меня к себе поближе. Поцелуй был долгим. Когда я уткнулся лицом в ее грудь, она коснулась и мягко надавила на переднюю часть моих брюк. Моя рука скользнула под простыню и коснулась ее теплого сухого лона. Какое-то время мы полежали так, очень медленно отыскивая то, что обычно происходило само собой. Потом Изабелла снова дотронулась до моего лица. Я взял ее руку в свою.
— Может, после операции у нас опять будет все, как раньше? — сказала она.
— Да, все будет так, как раньше.
— Я люблю тебя, Расс.
Я лежал с ней почти час, нежно поглаживая ее гладкую круглую голову, пока она спала, уткнувшись лицом мне в грудь. Я смотрел на перечное дерево за окном и наблюдал за пересмешником, прыгающим с ветки на ветку. А в какое-то мгновение я стал им. Это я — проворный, покрытый перьями. Я способен летать. Наконец-то я слетел с дерева. Взмыл ввысь, пронзив телом горячее голубое небо. Я пронесся через звезды не наступившей пока ночи. Я скользнул мимо солнца, вылетел из галактики, углубился в зияющий, раскинувшийся беспредельно бесконечный космос, и из глаз моих хлынули очистительные слезы, и заискрился в тугой атмосфере мой клюв, запылали мои перья, стали плавиться лапы. Вскоре я превратился в скелет, в кучу позвонков, в подрагивающий атом кальция.
Движение. Скорость. Быстрота. Свобода.
Когда Коррин позвала нас обедать, я помог Иззи одеться и усесться в кресло.
А потом я уехал.
Зазвонил телефон. Я пошел в дом, поднял трубку, но сразу после моего «алло» звонивший повесил трубку.
Очень мило.
В кабинете я включил компьютер и начал работать над статьей о группе поддержки.
Первым делом я обрисовал общую идею, раздумывая над тем, как бы сделать, чтобы читатели не просто прочитали о существовании этой группы, но почувствовали себя сопричастными к ней. Но пока получались одни словеса.
Я снова выпил, потому что мне не понравились мои манипуляции с первым абзацем. А еще потому, что я все время видел Изабеллу, лежащую на узенькой кровати в родительском доме. А еще потому, что газетная статья — дело достаточно трудное, чтобы справиться с ним без подобных вливаний, — мне кажется, именно поэтому так высок процент алкоголизма в среде журналистов.
В конце концов, подумал я, можно довести статью лишь до этого абзаца, чтобы предоставить Карле Дэнс право швырнуть мне ее обратно в лицо. Правда, не «Журналу», а запуганным читателям решать, как им относиться к этой самой группе поддержки.
Телефон зазвонил снова, и опять неизвестный положил трубку, как только я ответил.
«Точь-в-точь как Эмбер любила делать двадцать лет назад, — подумал я, — когда тайком от Мартина Пэриша назначала мне свидание». Правда, тогда мы три раза вешали трубку. Это был наш код. Это означало, что сейчас она — с Марти, но жаждет встретиться со мной. Марти она при этом говорила: у подруги занято. Три звонка означали: встреча состоится в тот же вечер. Вечера, приходившиеся на четные числа, подразумевали свидание в верхнем баре ресторана «Башня». Нечетные — в одном из кабинетов китайского «Мандарина». Два поздних звонка — о, как же я ждал этих двух вечерних звонков! — возвещали о том, что она приедет ко мне домой. Я всегда чувствовал себя неуютно — почему это именно Марти? — но, возвращаясь в те далекие времена, когда все мы были молоды, я вижу: любая, самая высокая цена за встречу с Эмбер всегда была оправдана. Всегда.
Телефон зазвонил снова, и, к моему изумлению, звонящий снова повесил трубку. Три звонка. Исключительно из любопытства я открыл календарь: шестое июля, четное число, значит — бар в «Башне».
Я уставился на экран компьютера, пытаясь найти первую определяющую фразу. Эта первая фраза обеспечивала пятьдесят процентов успеха статьи. Если она удачна, остальные ложатся прямо в точку. Наконец я написал: «Что, если она и в самом деле в баре „Башни“?»
Нет.
Передо мною возник образ размозженного черепа Эмбер: кровь, свалявшаяся масса темных волос, мертвые глаза. Я очистил экран.
Но тут же увидел ее в машине, взятой напрокат, на мгновение освещенную огнями Прибрежного шоссе, испуганно смотрящую через лобовое стекло на меня.
Даже из могилы, где бы она ни находилась, Эмбер являлась ко мне.
Снова я подумал об Изабелле. Я так сильно хотел любить ее! Но пальцы сами напечатали: «Один или два коктейля в баре „Башня“ могут оказаться весьма кстати. Ты их вполне заработал».
Нет. Это я тоже стер. Еще некоторое время посидел и — одним махом набрал три первые страницы статьи.
Сделал перерыв, заглянул в холодильник, хотя еще не был голоден. Снова посидел на веранде. Потом полежал на нашей кровати, совершенно по-дурацки и чуть ли не благодарно тоскуя по Изабелле.
Вернулся в кабинет, закончил статью и отправил ее по факсу.
Наконец спустился вниз, сел в машину и поехал в бар «Башни».
Вечерами зеркала и окна «Башни» подчас сбивают с толку, создавая в помещении затемненную атмосферу. За стеной из дымчатого стекла, внизу, одиннадцатью этажами ниже, уходит в бесконечность океан. Блеск его глади отбрасывается зеркалами на тебя, где бы ты ни сидел в этом зале, в каждом уголке, ты видишь его. Даже на потолке, который, кстати сказать, тоже в основном из стекла. Правда, изображение — до головокружения — перевернутое. Точнее, ты не можешь быть уверен в том, что действительно видишь, а что тебе кажется...
Столы сделаны из обрезного стекла — прямоугольные кусочки океана отражаются от потолка, который, в свою очередь, подхватывает изображение от окон.
Ножки ламп — в виде нарядных дам, настенные светильники — за зеркальными раковинами, пепельницы — на изящных бронзовых подставках. В центре бара — черный рояль-миньон.
За ним в тот вечер восседал молодой человек. Голос у него — того певца, чью песню он в данный момент исполняет. Манера игры — прекрасная. Но Изабелла, по-моему, играет гораздо лучше.
Бар был переполнен, и все же мне удалось отыскать в дальнем углу свободное место.
Слева от меня зияла одиннадцатиэтажная пропасть — в черный океан. Справа раскинулся зал. А прямо против меня сидели мужчина и женщина, любезно позволившие мне разделить с ними столик.
Публика здесь собралась самая разношерстная, как в баре любого отеля. Среднего возраста американские туристы. Озабоченные иностранцы. Несколько местных щеголей. И явно молодящиеся женщины, рыскающие в поисках обычных развлечений. В одном углу страстно целовалась парочка. Двое мужчин, судя по всему гомосексуалисты, старались выглядеть непринужденно. В противоположном от меня конце зала сидела женщина. Она курила сигарету, вставленную в мундштук, по меньшей мере около фута длиной. У нее были прямые блестящие белокурые волосы и довольно-таки нелепая шляпка, по форме напоминающая коробку из-под пилюль, — определенно дань окружающим декорациям.
Двое, сидевшие за одним столиком со мной, производили впечатление всего среднего: среднего возраста, среднего местожительства (они со Среднего Запада), со среднеотточенными манерами, и, как оказалось впоследствии, именно таковыми их манеры и оказались. Успев уже основательно накачаться, оба без умолку болтали. Рядом с ними, сквозь стекла, простиралось пространство черного поблескивающего океана.
Мы одновременно потянулись к нашим напиткам, и мужчина улыбнулся мне.
— Вы — «лагунатик»? — спросил он, явно намекая на наше прозвище.
— Он самый.
— Приятный милый городишко.
— Это хорошее место для жизни.
— И чем же вы занимаетесь?
— Слова выпекаю. А вы?
— Инженер-конструктор из Дес-Мойна. Приехал познакомиться с «Диснейуорлдом» и полюбоваться китами.
«Полюбоваться китами» он опоздал на шесть месяцев, но теперь уже слишком поздно говорить ему об этом.
Его жена одарила меня улыбкой и подняла свой бокал.
Это — стройная женщина, с волосами песочного цвета, миловидная, когда улыбается.
Мы еще несколько минут поговорили, потом беседа внезапно заглохла.
Секундой позже они оба уставились на меня чуть не в упор.
— Скажи ему, Майк, — сказала дама, явно подзуживая своего мужа.
— Нет, ты скажи ему, Дженис, — парировал он беззлобно. — Сама скажи.
— Ну хорошо, я скажу. — Женщина наклонилась ко мне. — Это место — худшее из всех, где нам довелось побывать. Билеты обратно и недельный номер в отеле, в котором мы не хотели бы жить, нам обойдутся много больше чем две тысячи долларов. У вас есть яркое солнце, «Диснейуорлд» и — убийца, потрошащий спящих. Вот я и подумала, раз вы здесь живете и раз это — туристский город, вы должны бы все знать об этом.
Я был не в настроении слушать об их порушенных планах на отпуск.
— Что и говорить, не повезло. Всех нас подстерегает какое-нибудь разочарование, — сказал я.
Майк натужно хохотнул.
— Послушай-ка, приятель, можно было бы ответить и повежливее.
— А могли бы вы выброситься из этого окна? — спросил я. — Почему бы вам не дать этому местечку отдохнуть от вас?
— Черт бы меня побрал, — воскликнула Дженис, грохнув бокалом по столу и вставая. — Майк, к черту, немедленно уходим отсюда. Сплошные убийцы и пьянчуги вроде этого типа. Поганое место, и я хочу, чтобы ты знал об этом, — сказала она мне.
— Спасибо, — откликнулся я.
— Надеюсь, он доберется до тебя.
— Это кто же?
— Полуночный Глаз.
После того как Майк и Дженис ушли, я окинул взглядом публику и выхватил из нее бородатого мужчину в опрятном итальянском пиджаке и в дорогих круглых очках. Он был такой же громадный, как и Полуночный Глаз, достаточно волосат и бородат, но я бы принял его за преподавателя университета или врача-психиатра. Он сидел с рыжей девицей, которая надула губки и глядела в окно.
Я изобразил на своем лице улыбку — подобие улыбки, — отвернулся и стал смотреть на черный океан.
Полуночный Глаз как средство устрашения туристов, пронеслось у меня в голове, и нанесения ущерба «Диснейуорлду» и серым калифорнийским китам. А что, если сегодня ночью он обрушит на Лагуну свой очередной удар?
Было уже поздно, и публика в зале поредела. Эмбер, конечно, не появилась. Я испытывал облегчение. Вместе с тем чувствовал себя измученным и глубоко, яростно опечаленным тогда, когда начинал думать об Изабелле, а думать о ней я начинал чуть не каждую секунду.
Поможет ли операция? Не станет ли эта операция настоящей катастрофой? Один шанс из десяти...
Пианист умело исполнял песню «Путь как он есть».
Мужчина с конским хвостиком, казалось, оправдывался в чем-то перед все еще угрюмой рыжеволосой девицей.
Я расплатился с официантом, прошел в туалет и плеснул воды в лицо. Вытираясь бумажным полотенцем, посмотрел на собственное отражение в зеркале и с явной тревогой заметил тяжелые складки, появившиеся под челюстями и подбородком. Нос чуточку расплющился и, возможно, слегка порозовел, а глаза, показалось мне, уменьшились. «В общем, не человек, какая-то морская корова, — подумал я. — Проклятье!»
А все пьянка. Пора с этим завязывать. Я распрямился, выпятил грудь, сбросил напряжение с плеч, развернул их, откинул голову. Уже лучше.
Проходя по залу к выходу, я перехватил прямо на меня, в упор направленный взгляд блондинки, сидящей в углу, и... уловил ее манящий жест. Она вытащила сигарету из своего нелепого мундштука, сунула ее в рот и всем своим видом показывала мне, что будет вовсе неплохо, если я дам ей прикурить.
Ну разумеется, почему не дать?
Я подошел, склонился, держа наготове зажигалку. А когда крутанул колесико, выбил пламя и поднес его к губам дамы, вдруг понял: я смотрю в глаза очень хорошо знакомого мне человека.
Сердце остановилось. Желая убедиться в том, что я не ошибся, я буквально впился взглядом в серые глаза. Они мне были хорошо знакомы.
К тому моменту, когда большой палец уже убрал свет зажигалки и лицо Эмбер снова окунулось в сумрак бара, я наконец начал — робко, очень неуверенно — соединять разрозненные части случившегося вместе.
Глава 14
Мой желудок сжался и заболел; я перестал чувствовать биение собственного сердца.
Вскоре я поплыл наперекор всем этим мощным течениям. Мне было необходимо преодолеть их и попробовать найти единственное решение, за которое я смог бы ухватиться без каких бы то ни было сомнений. И я кинулся сквозь них, стал продираться сквозь них в поисках этого решения.
И... я нашел его! Я настиг его, погрузил в него пальцы и что было сил прижал к груди. Конечно же, я хочу того — наконец-то и без всяких условий понял я это, — что явится наилучшим для Изабеллы. Не для меня. Не для Коррин и Джо. Для Изабеллы.
— Она довольно сильно вывихнула себе ногу в колене, — снова стал наступать на меня Джо.
— Хватит, — сказал я. Закрыл глаза и положил голову на спинку дивана. А влажный ветер из кондиционера обдувал меня, правда, лишь половину моего лица.
Я услышал, Коррин встала, и через секунду моей щеки коснулись ее пальцы, легко похлопали, что выражало ее благодарность, утверждало полную мою капитуляцию и раскрывало ее радость от моего решения, которое Коррин считала правильным.
— Может быть, тебе хотелось бы пойти ненадолго к ней, — сказала она, — а я пока приготовлю обед.
* * *
В маленькой комнате я прилег рядом с Изабеллой. Она чуть шевельнулась, когда я устраивался у нее под боком, улыбнулась, когда я потянулся и взял ее руку в свою.— Значит, убежала от меня? — сказал я.
— Я никогда от тебя не убегу. Но так будет л-л-луч-ше... пока.
— Я знаю. Это была всего лишь еще одна из моих неудачных шуток.
— Все снова будет о'кей, правда ведь?
— Да.
Я поцеловал ее, а она погрузила свою руку в мои волосы и притянула меня к себе поближе. Поцелуй был долгим. Когда я уткнулся лицом в ее грудь, она коснулась и мягко надавила на переднюю часть моих брюк. Моя рука скользнула под простыню и коснулась ее теплого сухого лона. Какое-то время мы полежали так, очень медленно отыскивая то, что обычно происходило само собой. Потом Изабелла снова дотронулась до моего лица. Я взял ее руку в свою.
— Может, после операции у нас опять будет все, как раньше? — сказала она.
— Да, все будет так, как раньше.
— Я люблю тебя, Расс.
Я лежал с ней почти час, нежно поглаживая ее гладкую круглую голову, пока она спала, уткнувшись лицом мне в грудь. Я смотрел на перечное дерево за окном и наблюдал за пересмешником, прыгающим с ветки на ветку. А в какое-то мгновение я стал им. Это я — проворный, покрытый перьями. Я способен летать. Наконец-то я слетел с дерева. Взмыл ввысь, пронзив телом горячее голубое небо. Я пронесся через звезды не наступившей пока ночи. Я скользнул мимо солнца, вылетел из галактики, углубился в зияющий, раскинувшийся беспредельно бесконечный космос, и из глаз моих хлынули очистительные слезы, и заискрился в тугой атмосфере мой клюв, запылали мои перья, стали плавиться лапы. Вскоре я превратился в скелет, в кучу позвонков, в подрагивающий атом кальция.
Движение. Скорость. Быстрота. Свобода.
Когда Коррин позвала нас обедать, я помог Иззи одеться и усесться в кресло.
А потом я уехал.
* * *
Дома я прежде всего налил себе привычную порцию виски, побродил немного по веранде, прослушал записанное на автоответчик довольно краткое послание Тины Шарп. Перезванивать ей не стал. Предпочел усесться на заднем дворике в кресло, в котором любила сидеть Изабелла, лицом к юго-западу, туда, где раскинулся город. Наша Леди Каньон все так же возлежала на верхушках холмов, все так же между ее ног разливались огни Лагуны, а ее беременный живот отчетливо возвышался над горизонтом.Зазвонил телефон. Я пошел в дом, поднял трубку, но сразу после моего «алло» звонивший повесил трубку.
Очень мило.
В кабинете я включил компьютер и начал работать над статьей о группе поддержки.
Первым делом я обрисовал общую идею, раздумывая над тем, как бы сделать, чтобы читатели не просто прочитали о существовании этой группы, но почувствовали себя сопричастными к ней. Но пока получались одни словеса.
Я снова выпил, потому что мне не понравились мои манипуляции с первым абзацем. А еще потому, что я все время видел Изабеллу, лежащую на узенькой кровати в родительском доме. А еще потому, что газетная статья — дело достаточно трудное, чтобы справиться с ним без подобных вливаний, — мне кажется, именно поэтому так высок процент алкоголизма в среде журналистов.
В конце концов, подумал я, можно довести статью лишь до этого абзаца, чтобы предоставить Карле Дэнс право швырнуть мне ее обратно в лицо. Правда, не «Журналу», а запуганным читателям решать, как им относиться к этой самой группе поддержки.
Телефон зазвонил снова, и опять неизвестный положил трубку, как только я ответил.
«Точь-в-точь как Эмбер любила делать двадцать лет назад, — подумал я, — когда тайком от Мартина Пэриша назначала мне свидание». Правда, тогда мы три раза вешали трубку. Это был наш код. Это означало, что сейчас она — с Марти, но жаждет встретиться со мной. Марти она при этом говорила: у подруги занято. Три звонка означали: встреча состоится в тот же вечер. Вечера, приходившиеся на четные числа, подразумевали свидание в верхнем баре ресторана «Башня». Нечетные — в одном из кабинетов китайского «Мандарина». Два поздних звонка — о, как же я ждал этих двух вечерних звонков! — возвещали о том, что она приедет ко мне домой. Я всегда чувствовал себя неуютно — почему это именно Марти? — но, возвращаясь в те далекие времена, когда все мы были молоды, я вижу: любая, самая высокая цена за встречу с Эмбер всегда была оправдана. Всегда.
Телефон зазвонил снова, и, к моему изумлению, звонящий снова повесил трубку. Три звонка. Исключительно из любопытства я открыл календарь: шестое июля, четное число, значит — бар в «Башне».
Я уставился на экран компьютера, пытаясь найти первую определяющую фразу. Эта первая фраза обеспечивала пятьдесят процентов успеха статьи. Если она удачна, остальные ложатся прямо в точку. Наконец я написал: «Что, если она и в самом деле в баре „Башни“?»
Нет.
Передо мною возник образ размозженного черепа Эмбер: кровь, свалявшаяся масса темных волос, мертвые глаза. Я очистил экран.
Но тут же увидел ее в машине, взятой напрокат, на мгновение освещенную огнями Прибрежного шоссе, испуганно смотрящую через лобовое стекло на меня.
Даже из могилы, где бы она ни находилась, Эмбер являлась ко мне.
Снова я подумал об Изабелле. Я так сильно хотел любить ее! Но пальцы сами напечатали: «Один или два коктейля в баре „Башня“ могут оказаться весьма кстати. Ты их вполне заработал».
Нет. Это я тоже стер. Еще некоторое время посидел и — одним махом набрал три первые страницы статьи.
Сделал перерыв, заглянул в холодильник, хотя еще не был голоден. Снова посидел на веранде. Потом полежал на нашей кровати, совершенно по-дурацки и чуть ли не благодарно тоскуя по Изабелле.
Вернулся в кабинет, закончил статью и отправил ее по факсу.
Наконец спустился вниз, сел в машину и поехал в бар «Башни».
Вечерами зеркала и окна «Башни» подчас сбивают с толку, создавая в помещении затемненную атмосферу. За стеной из дымчатого стекла, внизу, одиннадцатью этажами ниже, уходит в бесконечность океан. Блеск его глади отбрасывается зеркалами на тебя, где бы ты ни сидел в этом зале, в каждом уголке, ты видишь его. Даже на потолке, который, кстати сказать, тоже в основном из стекла. Правда, изображение — до головокружения — перевернутое. Точнее, ты не можешь быть уверен в том, что действительно видишь, а что тебе кажется...
Столы сделаны из обрезного стекла — прямоугольные кусочки океана отражаются от потолка, который, в свою очередь, подхватывает изображение от окон.
Ножки ламп — в виде нарядных дам, настенные светильники — за зеркальными раковинами, пепельницы — на изящных бронзовых подставках. В центре бара — черный рояль-миньон.
За ним в тот вечер восседал молодой человек. Голос у него — того певца, чью песню он в данный момент исполняет. Манера игры — прекрасная. Но Изабелла, по-моему, играет гораздо лучше.
Бар был переполнен, и все же мне удалось отыскать в дальнем углу свободное место.
Слева от меня зияла одиннадцатиэтажная пропасть — в черный океан. Справа раскинулся зал. А прямо против меня сидели мужчина и женщина, любезно позволившие мне разделить с ними столик.
Публика здесь собралась самая разношерстная, как в баре любого отеля. Среднего возраста американские туристы. Озабоченные иностранцы. Несколько местных щеголей. И явно молодящиеся женщины, рыскающие в поисках обычных развлечений. В одном углу страстно целовалась парочка. Двое мужчин, судя по всему гомосексуалисты, старались выглядеть непринужденно. В противоположном от меня конце зала сидела женщина. Она курила сигарету, вставленную в мундштук, по меньшей мере около фута длиной. У нее были прямые блестящие белокурые волосы и довольно-таки нелепая шляпка, по форме напоминающая коробку из-под пилюль, — определенно дань окружающим декорациям.
Двое, сидевшие за одним столиком со мной, производили впечатление всего среднего: среднего возраста, среднего местожительства (они со Среднего Запада), со среднеотточенными манерами, и, как оказалось впоследствии, именно таковыми их манеры и оказались. Успев уже основательно накачаться, оба без умолку болтали. Рядом с ними, сквозь стекла, простиралось пространство черного поблескивающего океана.
Мы одновременно потянулись к нашим напиткам, и мужчина улыбнулся мне.
— Вы — «лагунатик»? — спросил он, явно намекая на наше прозвище.
— Он самый.
— Приятный милый городишко.
— Это хорошее место для жизни.
— И чем же вы занимаетесь?
— Слова выпекаю. А вы?
— Инженер-конструктор из Дес-Мойна. Приехал познакомиться с «Диснейуорлдом» и полюбоваться китами.
«Полюбоваться китами» он опоздал на шесть месяцев, но теперь уже слишком поздно говорить ему об этом.
Его жена одарила меня улыбкой и подняла свой бокал.
Это — стройная женщина, с волосами песочного цвета, миловидная, когда улыбается.
Мы еще несколько минут поговорили, потом беседа внезапно заглохла.
Секундой позже они оба уставились на меня чуть не в упор.
— Скажи ему, Майк, — сказала дама, явно подзуживая своего мужа.
— Нет, ты скажи ему, Дженис, — парировал он беззлобно. — Сама скажи.
— Ну хорошо, я скажу. — Женщина наклонилась ко мне. — Это место — худшее из всех, где нам довелось побывать. Билеты обратно и недельный номер в отеле, в котором мы не хотели бы жить, нам обойдутся много больше чем две тысячи долларов. У вас есть яркое солнце, «Диснейуорлд» и — убийца, потрошащий спящих. Вот я и подумала, раз вы здесь живете и раз это — туристский город, вы должны бы все знать об этом.
Я был не в настроении слушать об их порушенных планах на отпуск.
— Что и говорить, не повезло. Всех нас подстерегает какое-нибудь разочарование, — сказал я.
Майк натужно хохотнул.
— Послушай-ка, приятель, можно было бы ответить и повежливее.
— А могли бы вы выброситься из этого окна? — спросил я. — Почему бы вам не дать этому местечку отдохнуть от вас?
— Черт бы меня побрал, — воскликнула Дженис, грохнув бокалом по столу и вставая. — Майк, к черту, немедленно уходим отсюда. Сплошные убийцы и пьянчуги вроде этого типа. Поганое место, и я хочу, чтобы ты знал об этом, — сказала она мне.
— Спасибо, — откликнулся я.
— Надеюсь, он доберется до тебя.
— Это кто же?
— Полуночный Глаз.
После того как Майк и Дженис ушли, я окинул взглядом публику и выхватил из нее бородатого мужчину в опрятном итальянском пиджаке и в дорогих круглых очках. Он был такой же громадный, как и Полуночный Глаз, достаточно волосат и бородат, но я бы принял его за преподавателя университета или врача-психиатра. Он сидел с рыжей девицей, которая надула губки и глядела в окно.
Я изобразил на своем лице улыбку — подобие улыбки, — отвернулся и стал смотреть на черный океан.
Полуночный Глаз как средство устрашения туристов, пронеслось у меня в голове, и нанесения ущерба «Диснейуорлду» и серым калифорнийским китам. А что, если сегодня ночью он обрушит на Лагуну свой очередной удар?
Было уже поздно, и публика в зале поредела. Эмбер, конечно, не появилась. Я испытывал облегчение. Вместе с тем чувствовал себя измученным и глубоко, яростно опечаленным тогда, когда начинал думать об Изабелле, а думать о ней я начинал чуть не каждую секунду.
Поможет ли операция? Не станет ли эта операция настоящей катастрофой? Один шанс из десяти...
Пианист умело исполнял песню «Путь как он есть».
Мужчина с конским хвостиком, казалось, оправдывался в чем-то перед все еще угрюмой рыжеволосой девицей.
Я расплатился с официантом, прошел в туалет и плеснул воды в лицо. Вытираясь бумажным полотенцем, посмотрел на собственное отражение в зеркале и с явной тревогой заметил тяжелые складки, появившиеся под челюстями и подбородком. Нос чуточку расплющился и, возможно, слегка порозовел, а глаза, показалось мне, уменьшились. «В общем, не человек, какая-то морская корова, — подумал я. — Проклятье!»
А все пьянка. Пора с этим завязывать. Я распрямился, выпятил грудь, сбросил напряжение с плеч, развернул их, откинул голову. Уже лучше.
Проходя по залу к выходу, я перехватил прямо на меня, в упор направленный взгляд блондинки, сидящей в углу, и... уловил ее манящий жест. Она вытащила сигарету из своего нелепого мундштука, сунула ее в рот и всем своим видом показывала мне, что будет вовсе неплохо, если я дам ей прикурить.
Ну разумеется, почему не дать?
Я подошел, склонился, держа наготове зажигалку. А когда крутанул колесико, выбил пламя и поднес его к губам дамы, вдруг понял: я смотрю в глаза очень хорошо знакомого мне человека.
Сердце остановилось. Желая убедиться в том, что я не ошибся, я буквально впился взглядом в серые глаза. Они мне были хорошо знакомы.
К тому моменту, когда большой палец уже убрал свет зажигалки и лицо Эмбер снова окунулось в сумрак бара, я наконец начал — робко, очень неуверенно — соединять разрозненные части случившегося вместе.
Глава 14
Сквозь жаркую тьму я вел машину к югу. Эмбер буквально вжалась в дверь. В донельзя умело подобранном парике и в темных очках, по стеклам которых, подобно каплям дождя на ветровом стекле, рассыпались огни города, она была неузнаваема. Ветер пронизывал ее волосы, когда она высовывалась в открытое окно. Она была очень бледна, а на ее щеках поблескивали мокрые дорожки слез.
В воздухе пахло океаном, выхлопными газами и дурманящим ароматом паслена — одного из нескольких сладковатых и ядовитых красавцев, растущих на нашем побережье.
Всю дорогу до мыса Дана мы проехали молча. Я беспрестанно сжимал и разжимал пальцы, держащие руль подчиняясь попеременно сменявшим друг друга позывам — страха и надежды, которые я не только не контролировал, но и осознавал-то с немалым трудом. У меня было такое ощущение, будто мое хаотично вращающееся тело летит в бездну, стремится к столкновению с ней, а столкновение это сулит одновременно неминуемую смерть и разгадку всего происходящего. Время от времени я все же поглядывал на Эмбер.
Она плакала беззвучно, и этот ее талант всегда поражал меня. Единственное, что выдавало ее состояние, так это слезы на щеках и редкие, почти незаметные вздохи, когда она переводила дыхание.
Наконец она заговорила — голосом на тугой, высокой ноте, словно натянутой поверх произносимых слов.
— Я... о Боже!.. — Она достала из сумки сигарету и зажигалку, склонилась вперед, чтобы защититься от ветра. За волной ее белокурых волос я увидел слабое свечение, и тут же появилось облачко дыма. Она снова выпрямилась и впервые с тех пор, как мы сели в машину, посмотрела мне прямо в глаза.
— Домой я планировала вернуться четвертого — часа в два или в три. У Рубена в Малибу была назначена утренняя съемка. Рекламировали какое-то средство от загара, и ему хотелось, чтобы на заднем плане маячили праздничные толпы отдыхающих. Сначала я согласилась. За работу в выходные дни мне платили двойную ставку, так что за одно утро я могла получить около двадцати тысяч.
Я прибыла накануне и остановилась в отеле в Беверли-Хиллз. На следующий день надо было ехать в Малибу, и тут я внезапно передумала. Погода стояла чудесная, а для работы — все-таки довольно жаркая, поэтому я позвонила Рубену, немного поругалась с ним и отправилась вдоль побережья в Санта-Барбару. Я постаралась убедить Рубена в том, что на съемку все же приеду, но он всегда верит лишь в то, во что хочет верить, и для него не имеет значения то, что ему сказали. На пляже в Санта-Барбаре я сняла комнату, в которой и провела почти весь день четвертого июля. Ну, там был один мужчина, друг короче, которого я только-только начинаю узнавать. Не спрашивай его имени, потому что все равно не скажу.
— Под комнатой на пляже подразумевается его жилье, — встрял я. — Было уже слишком поздно, чтобы четвертого июля искать в Санта-Барбаре отель.
— Да. В общем, в тот же вечер, где-то часов в одиннадцать, я оттуда выехала и к двум вернулась домой. Зашла в дом, но Элис к тому времени уже была мертва. О Боже, Рассел, — Элис! О Боже!
И тут Эмбер окончательно сломалась — уткнулась лицом в ладони, и тут же по ее пальцам заструились слезы. В окно сочился дым от ее сигареты.
— Эмбер, о чем, черт побери, ты вообще говоришь? — спросил я.
— Ты помнишь Элис, так ведь?
— С какой стати я должен помнить Элис? Я никогда не встречался с Элис. За те два года, что мы прожили вместе, ты лишь дважды упомянула о ней. Ты сказала, что она единственная в мире женщина — красивее тебя.
Она снова посмотрела на меня — лицо бледное, по стеклам очков мечутся огни.
— Неужели я так сказала?
— Именно так.
— Боже, ну что я за мерзкая тварь! Она ведь была моей старшей сестрой, Расс! Моей единственной старшей сестрой.
Я молча ждал, пока Эмбер смотрела в окно. Она сняла очки, кулаком вытерла глаза, подавила рыдания и глубоко, протяжно, взволнованно вздохнула.
— Я знаю, Расс, ты был у меня. Мартин сказал мне. А сейчас сердишься. Это потому, что тебе пришлось оплакивать меня?
За те два года, что я прожил с Эмбер, ее попытки раскрыть причины моего гнева, как правило, не приводили ни к чему, лишь увеличивали мой гнев. Ее словно притягивали к себе мои яростные выходки, подобно тому, как громоотвод притягивает молнию. Впрочем, не так уж много времени понадобилось мне, чтобы понять: она просто наслаждается подобными сценами и буквально жаждет довести меня до точки кипения. Я понял, мой гнев — выставленный напоказ и необузданный — был для нее чем-то вроде награды: он являлся подтверждением ее власти надо мной. И лишь много позже, когда я уже познакомился с Изабеллой, я понял, что вся эта моя ярость чаше всего оказывалась лишь безответным воплем моего истосковавшегося по любви сердца.
Изабелла разряжала меня, не допуская взрыва, действуя в четко очерченных рамках и обращаясь со мной с такой осторожностью, с какой бригада саперов обращается со смертоносной бомбой-самоделкой. Я не стал бы даже пытаться описать чувство, вспыхивающее во мне в тот момент, когда мой гнев сталкивается с человеческим пониманием. Могу только сказать, что Изабелла словно в себя вбирала все самые ожесточенные и неконтролируемые вспышки моего гнева, гением своего сердца превращая их в простое горение любви. Как же много времени прошло с тех пор, когда я в последний раз в присутствии посторонних позволил себе подобную вольность.
Но сейчас все мои отрицательные эмоции вернулись вновь — необузданные, рычащие — и закружились в машине вокруг меня подобно призракам. Я потянулся к окну — раскрыть его еще ниже, чтобы выпустить их наружу, но оно и так было уже полностью открыто. Тогда я врубил на полную мощность вентилятор. Не хотел я снова поддаваться на эту приманку.
— Скорее потому, что это оплакивание оказалось явно преждевременным, — сказал я.
— Не чувствуешь ли ты себя обманутым? Пожалуй, так оно и есть. Ты в самом деле стал бы счастливее, если бы я умерла? Можешь признаться мне в этом, Расс. Боже, ну что ты за порочный, мелкий человек!
Я оставил без внимания ее провокацию. Изо всех сил я старался придерживаться избранной линии поведения.
— И когда ты ожидала приезда Элис?
— Надо же, каким терпеливым ты стал! Могли бы мы использовать это твое качество в период нашей жизни с тобой?
— Когда ты ожидала приезда Элис?
— Сначала пятого. Но третьего она позвонила и сказала, что приехала в Лагуну на два дня раньше. Как я тебе уже сообщила, я в это время была уже в Беверли-Хиллз. Поэтому я позвонила ей в отель, где она остановилась, с приглашением — ехать прямо ко мне и устраиваться как дома. А меня ждать на следующий день. Служанка в это время уже неделю отдыхала у своей семьи в Сан-Диего, поэтому, естественно, не смогла подготовить комнату для Элис. Я и предложила ей лечь в моей спальне. Мне действительно хотелось, чтобы она почувствовала себя совсем как дома. Мы с ней как раз собирались начать... мы пытались... ну, во всяком случае, я... очень хотела наладить с ней отношения. Эти отношения были крайне важны для меня... могли явиться чем-то вроде частички моего нового, что ли, естества. Боже, как же омерзительно пошло это звучит!
Эмбер шмыгнула носом и провела кулаком сначала под одним глазом, потом под другим.
"Новое естество Эмбер", — подумал я. Весь мой гнев мгновенно улетучился, выскользнул из машины подобно струйке дыма. Я как раз огибал мыс Дана.
Гавань поросла тысячами яхтовых мачт; темная вода сияла клиньями огней, которые то вспыхивали на волнах, то гасли.
— Но в Санта-Барбаре я наслаждалась общением с моим другом, спохватилась довольно поздно и выехала только в одиннадцать часов. А когда добралась до дома, ее не было. Чемоданы стояли, а рядом с кроватью лежал новый половик. Под ним я обнаружила какое-то пятно, а стены оказались покрашенными. В моем кабинете кто-то свалил на пол настольную лампу и несколько журналов. Сердце мое скакало как сумасшедшее. Единственное, что я смогла придумать, так это позвонить тому, кому я полностью доверяла, тому, кто мог разобраться в таких... в подобных вещах.
— Марти, — сказал я. Это объясняло внезапную перемену в его поведении: в доме Виннов он был совсем другим, чем накануне.
— Да.
— И ему, когда ты позвонила, понадобилось много времени, чтобы поверить в то, что это действительно ты.
Поначалу он и не поверил! Он настаивал на том, чтобы ты встретилась с ним сразу, в ту же ночь, точнее уже утром, — неважно. С пьяным или трезвым.
Эмбер слегка затянулась, причем сделала это с таким неприкрытым отвращением, что я удивился — как удивлялся и раньше, — зачем она вообще курит. Как же это было похоже на Эмбер — уметь флиртовать с пагубным влечением к табаку и никогда на самом деле не пристраститься к нему. По нашей общей жизни я знал: она не притрагивалась к сигаретам по нескольку дней.
— Никогда я еще не видела Мартина таким подавленным, — сказала она. — Никогда. А ведь он, бедняга, был целый год моим мужем. Он сказал мне, что Элис убита и что судя по всему кто-то заново покрасил... мою комнату.
Эмбер снова пыхнула сигаретой, пристально оглядывая водную гладь.
Ветер пробивался сквозь ее платиново-белокурый парик, а лицо, в густо-фиолетовых отблесках уличных фонарей, походило на маску покойника, только что подготовленного к погребению.
Перед моим взором за мгновение прошли все смерти минувших дней. Фернандезы. Эллисоны. Винны. Их очаровательные близнецы — Джейкоб и Джастин. И наконец сестра Эмбер — Элис Фульц. И тут же я, почти воочию, увидел раковые клетки, бесконтрольно разрастающиеся в мозгу моей Изабеллы, — крохотные, черные, звездообразные поганцы, запрограммированные на бесконечное воспроизведение самих себя, нацеленные не на что иное, как на скорейшее уничтожение собственного хозяина. В одно мгновение я увидел и чудовищных грифов, с устрашающей легкостью кружащих над нашим с Изабеллой домом. Я увидел Черную Смерть, восседающего на телефонном столбе, — лениво-самодовольного, терпеливого, вонючего.
Машина свернула с узкого шоссе.
Я закурил и глотнул из фляжки, стараясь загнать поглубже в себя свои видения — со всем усердием молодого американского переселенца, загонявшего пулю в ствол своего мушкета.
— Ты пахнешь как-то смешно, — сказала Эмбер довольно дружелюбным тоном.
— Мне лично все это не кажется смешным. Ну и что было после того, как Марти рассказал тебе о том, что видел?
— Я смогла сосредоточиться только на одной-единственной идее, потому что Мартин повторял снова и снова одно и то же: «Кто бы ни убил Элис, он пытался убить тебя!» Меня охватил ужас, Расс. Ты знаешь меня достаточно, чтобы понять: не очень-то... хорошо я реагирую на подобные вещи. Поэтому я и согласилась сделать все так, как мне сказал Мартин.
— То есть исчезнуть.
— Да. И ждать, пока он не выяснит, кто убил Элис.
— Имея при этом в виду меня.
— Тебя и Грейс.
— Он до сих пор верит в это?
Эмбер долгое время изучала меня, наконец отвернулась.
В воздухе пахло океаном, выхлопными газами и дурманящим ароматом паслена — одного из нескольких сладковатых и ядовитых красавцев, растущих на нашем побережье.
Всю дорогу до мыса Дана мы проехали молча. Я беспрестанно сжимал и разжимал пальцы, держащие руль подчиняясь попеременно сменявшим друг друга позывам — страха и надежды, которые я не только не контролировал, но и осознавал-то с немалым трудом. У меня было такое ощущение, будто мое хаотично вращающееся тело летит в бездну, стремится к столкновению с ней, а столкновение это сулит одновременно неминуемую смерть и разгадку всего происходящего. Время от времени я все же поглядывал на Эмбер.
Она плакала беззвучно, и этот ее талант всегда поражал меня. Единственное, что выдавало ее состояние, так это слезы на щеках и редкие, почти незаметные вздохи, когда она переводила дыхание.
Наконец она заговорила — голосом на тугой, высокой ноте, словно натянутой поверх произносимых слов.
— Я... о Боже!.. — Она достала из сумки сигарету и зажигалку, склонилась вперед, чтобы защититься от ветра. За волной ее белокурых волос я увидел слабое свечение, и тут же появилось облачко дыма. Она снова выпрямилась и впервые с тех пор, как мы сели в машину, посмотрела мне прямо в глаза.
— Домой я планировала вернуться четвертого — часа в два или в три. У Рубена в Малибу была назначена утренняя съемка. Рекламировали какое-то средство от загара, и ему хотелось, чтобы на заднем плане маячили праздничные толпы отдыхающих. Сначала я согласилась. За работу в выходные дни мне платили двойную ставку, так что за одно утро я могла получить около двадцати тысяч.
Я прибыла накануне и остановилась в отеле в Беверли-Хиллз. На следующий день надо было ехать в Малибу, и тут я внезапно передумала. Погода стояла чудесная, а для работы — все-таки довольно жаркая, поэтому я позвонила Рубену, немного поругалась с ним и отправилась вдоль побережья в Санта-Барбару. Я постаралась убедить Рубена в том, что на съемку все же приеду, но он всегда верит лишь в то, во что хочет верить, и для него не имеет значения то, что ему сказали. На пляже в Санта-Барбаре я сняла комнату, в которой и провела почти весь день четвертого июля. Ну, там был один мужчина, друг короче, которого я только-только начинаю узнавать. Не спрашивай его имени, потому что все равно не скажу.
— Под комнатой на пляже подразумевается его жилье, — встрял я. — Было уже слишком поздно, чтобы четвертого июля искать в Санта-Барбаре отель.
— Да. В общем, в тот же вечер, где-то часов в одиннадцать, я оттуда выехала и к двум вернулась домой. Зашла в дом, но Элис к тому времени уже была мертва. О Боже, Рассел, — Элис! О Боже!
И тут Эмбер окончательно сломалась — уткнулась лицом в ладони, и тут же по ее пальцам заструились слезы. В окно сочился дым от ее сигареты.
— Эмбер, о чем, черт побери, ты вообще говоришь? — спросил я.
— Ты помнишь Элис, так ведь?
— С какой стати я должен помнить Элис? Я никогда не встречался с Элис. За те два года, что мы прожили вместе, ты лишь дважды упомянула о ней. Ты сказала, что она единственная в мире женщина — красивее тебя.
Она снова посмотрела на меня — лицо бледное, по стеклам очков мечутся огни.
— Неужели я так сказала?
— Именно так.
— Боже, ну что я за мерзкая тварь! Она ведь была моей старшей сестрой, Расс! Моей единственной старшей сестрой.
Я молча ждал, пока Эмбер смотрела в окно. Она сняла очки, кулаком вытерла глаза, подавила рыдания и глубоко, протяжно, взволнованно вздохнула.
— Я знаю, Расс, ты был у меня. Мартин сказал мне. А сейчас сердишься. Это потому, что тебе пришлось оплакивать меня?
За те два года, что я прожил с Эмбер, ее попытки раскрыть причины моего гнева, как правило, не приводили ни к чему, лишь увеличивали мой гнев. Ее словно притягивали к себе мои яростные выходки, подобно тому, как громоотвод притягивает молнию. Впрочем, не так уж много времени понадобилось мне, чтобы понять: она просто наслаждается подобными сценами и буквально жаждет довести меня до точки кипения. Я понял, мой гнев — выставленный напоказ и необузданный — был для нее чем-то вроде награды: он являлся подтверждением ее власти надо мной. И лишь много позже, когда я уже познакомился с Изабеллой, я понял, что вся эта моя ярость чаше всего оказывалась лишь безответным воплем моего истосковавшегося по любви сердца.
Изабелла разряжала меня, не допуская взрыва, действуя в четко очерченных рамках и обращаясь со мной с такой осторожностью, с какой бригада саперов обращается со смертоносной бомбой-самоделкой. Я не стал бы даже пытаться описать чувство, вспыхивающее во мне в тот момент, когда мой гнев сталкивается с человеческим пониманием. Могу только сказать, что Изабелла словно в себя вбирала все самые ожесточенные и неконтролируемые вспышки моего гнева, гением своего сердца превращая их в простое горение любви. Как же много времени прошло с тех пор, когда я в последний раз в присутствии посторонних позволил себе подобную вольность.
Но сейчас все мои отрицательные эмоции вернулись вновь — необузданные, рычащие — и закружились в машине вокруг меня подобно призракам. Я потянулся к окну — раскрыть его еще ниже, чтобы выпустить их наружу, но оно и так было уже полностью открыто. Тогда я врубил на полную мощность вентилятор. Не хотел я снова поддаваться на эту приманку.
— Скорее потому, что это оплакивание оказалось явно преждевременным, — сказал я.
— Не чувствуешь ли ты себя обманутым? Пожалуй, так оно и есть. Ты в самом деле стал бы счастливее, если бы я умерла? Можешь признаться мне в этом, Расс. Боже, ну что ты за порочный, мелкий человек!
Я оставил без внимания ее провокацию. Изо всех сил я старался придерживаться избранной линии поведения.
— И когда ты ожидала приезда Элис?
— Надо же, каким терпеливым ты стал! Могли бы мы использовать это твое качество в период нашей жизни с тобой?
— Когда ты ожидала приезда Элис?
— Сначала пятого. Но третьего она позвонила и сказала, что приехала в Лагуну на два дня раньше. Как я тебе уже сообщила, я в это время была уже в Беверли-Хиллз. Поэтому я позвонила ей в отель, где она остановилась, с приглашением — ехать прямо ко мне и устраиваться как дома. А меня ждать на следующий день. Служанка в это время уже неделю отдыхала у своей семьи в Сан-Диего, поэтому, естественно, не смогла подготовить комнату для Элис. Я и предложила ей лечь в моей спальне. Мне действительно хотелось, чтобы она почувствовала себя совсем как дома. Мы с ней как раз собирались начать... мы пытались... ну, во всяком случае, я... очень хотела наладить с ней отношения. Эти отношения были крайне важны для меня... могли явиться чем-то вроде частички моего нового, что ли, естества. Боже, как же омерзительно пошло это звучит!
Эмбер шмыгнула носом и провела кулаком сначала под одним глазом, потом под другим.
"Новое естество Эмбер", — подумал я. Весь мой гнев мгновенно улетучился, выскользнул из машины подобно струйке дыма. Я как раз огибал мыс Дана.
Гавань поросла тысячами яхтовых мачт; темная вода сияла клиньями огней, которые то вспыхивали на волнах, то гасли.
— Но в Санта-Барбаре я наслаждалась общением с моим другом, спохватилась довольно поздно и выехала только в одиннадцать часов. А когда добралась до дома, ее не было. Чемоданы стояли, а рядом с кроватью лежал новый половик. Под ним я обнаружила какое-то пятно, а стены оказались покрашенными. В моем кабинете кто-то свалил на пол настольную лампу и несколько журналов. Сердце мое скакало как сумасшедшее. Единственное, что я смогла придумать, так это позвонить тому, кому я полностью доверяла, тому, кто мог разобраться в таких... в подобных вещах.
— Марти, — сказал я. Это объясняло внезапную перемену в его поведении: в доме Виннов он был совсем другим, чем накануне.
— Да.
— И ему, когда ты позвонила, понадобилось много времени, чтобы поверить в то, что это действительно ты.
Поначалу он и не поверил! Он настаивал на том, чтобы ты встретилась с ним сразу, в ту же ночь, точнее уже утром, — неважно. С пьяным или трезвым.
Эмбер слегка затянулась, причем сделала это с таким неприкрытым отвращением, что я удивился — как удивлялся и раньше, — зачем она вообще курит. Как же это было похоже на Эмбер — уметь флиртовать с пагубным влечением к табаку и никогда на самом деле не пристраститься к нему. По нашей общей жизни я знал: она не притрагивалась к сигаретам по нескольку дней.
— Никогда я еще не видела Мартина таким подавленным, — сказала она. — Никогда. А ведь он, бедняга, был целый год моим мужем. Он сказал мне, что Элис убита и что судя по всему кто-то заново покрасил... мою комнату.
Эмбер снова пыхнула сигаретой, пристально оглядывая водную гладь.
Ветер пробивался сквозь ее платиново-белокурый парик, а лицо, в густо-фиолетовых отблесках уличных фонарей, походило на маску покойника, только что подготовленного к погребению.
Перед моим взором за мгновение прошли все смерти минувших дней. Фернандезы. Эллисоны. Винны. Их очаровательные близнецы — Джейкоб и Джастин. И наконец сестра Эмбер — Элис Фульц. И тут же я, почти воочию, увидел раковые клетки, бесконтрольно разрастающиеся в мозгу моей Изабеллы, — крохотные, черные, звездообразные поганцы, запрограммированные на бесконечное воспроизведение самих себя, нацеленные не на что иное, как на скорейшее уничтожение собственного хозяина. В одно мгновение я увидел и чудовищных грифов, с устрашающей легкостью кружащих над нашим с Изабеллой домом. Я увидел Черную Смерть, восседающего на телефонном столбе, — лениво-самодовольного, терпеливого, вонючего.
Машина свернула с узкого шоссе.
Я закурил и глотнул из фляжки, стараясь загнать поглубже в себя свои видения — со всем усердием молодого американского переселенца, загонявшего пулю в ствол своего мушкета.
— Ты пахнешь как-то смешно, — сказала Эмбер довольно дружелюбным тоном.
— Мне лично все это не кажется смешным. Ну и что было после того, как Марти рассказал тебе о том, что видел?
— Я смогла сосредоточиться только на одной-единственной идее, потому что Мартин повторял снова и снова одно и то же: «Кто бы ни убил Элис, он пытался убить тебя!» Меня охватил ужас, Расс. Ты знаешь меня достаточно, чтобы понять: не очень-то... хорошо я реагирую на подобные вещи. Поэтому я и согласилась сделать все так, как мне сказал Мартин.
— То есть исчезнуть.
— Да. И ждать, пока он не выяснит, кто убил Элис.
— Имея при этом в виду меня.
— Тебя и Грейс.
— Он до сих пор верит в это?
Эмбер долгое время изучала меня, наконец отвернулась.