Страница:
На стуле лежала маленькая деревянная коробочка. Даффи открыл ее и взглянул на комок ниток, пыли, пуха, перьев и древесной крошки. Он пощупал комок пальцем – плотный и сухой, как положено. Внутри комка находился маленький круглый кусок стекла, в целостности которого Даффи не преминул убедиться. Затем закрыл коробочку и спрятал ее во внутренний карман камзола.
“Пора отправляться”, – сказал он себе. Он снял камзол, надел две шелковые нижние рубашки в пятнах от ржавчины, а поверх них кольчугу, не обращая внимания на дребезжание по полу нескольких отлетевших колец. Натянул камзол, пристегнул к поясу рапиру и кинжал и, захватив меховую накидку и шляпу, вышел из комнаты.
– Хозяин! Держи. – Он опустил несколько монет в ладонь трактирщика. – Кстати, где я могу купить коня?
– Коня?
– Вот именно. Коня. Икуус. Ну, знаешь…
– Полагаю, я мог бы предложить своего.
– Выносливая скотина? Годится для перехода через Альпы?
– Без сомнения, при должном обращении.
– Гляди, чтоб не подвел, не то я вернусь и сделаю что-то ужасное.
Даффи завершил осмотр коня проникновенным взглядом ему в глаза.
– Сколько за него?
– О-о… – Трактирщик закусил губу. – Скажем… шестьдесят дукатов?
– Сорок дукатов. – Даффи отсыпал трактирщику еще монет. – И я не шучу, говоря, что вернусь назад в ярости, если он сдохнет.
– Он добрый конь, – заверил трактирщик. – С самого рождения я его холил. Да и родиться ему помог.
– Господи боже! Больше ничего не говори. И вот что… Мне еще нужна еда. Э… четыре, нет, пять больших буханок хлеба, пять палок твердой колбасы, недельный запас зерна для твоего чудного коня, два галлона сухого красного вина, бутылку крепкого бренди… и еще связку луковиц, горсть головок чеснока и два фунта козьего сыра. Сложи все в четыре мешка и скажи, сколько я еще должен.
– Слушаю, сударь. – Трактирщик повернулся и направился к дому.
– И гляди, чтоб бренди был крепким! – крикнул ему вслед Даффи. – Попробуй его разбавить, и я вернусь, даже если у твоего коня вырастут крылья.
Глава 3
“Пора отправляться”, – сказал он себе. Он снял камзол, надел две шелковые нижние рубашки в пятнах от ржавчины, а поверх них кольчугу, не обращая внимания на дребезжание по полу нескольких отлетевших колец. Натянул камзол, пристегнул к поясу рапиру и кинжал и, захватив меховую накидку и шляпу, вышел из комнаты.
– Хозяин! Держи. – Он опустил несколько монет в ладонь трактирщика. – Кстати, где я могу купить коня?
– Коня?
– Вот именно. Коня. Икуус. Ну, знаешь…
– Полагаю, я мог бы предложить своего.
– Выносливая скотина? Годится для перехода через Альпы?
– Без сомнения, при должном обращении.
– Гляди, чтоб не подвел, не то я вернусь и сделаю что-то ужасное.
Даффи завершил осмотр коня проникновенным взглядом ему в глаза.
– Сколько за него?
– О-о… – Трактирщик закусил губу. – Скажем… шестьдесят дукатов?
– Сорок дукатов. – Даффи отсыпал трактирщику еще монет. – И я не шучу, говоря, что вернусь назад в ярости, если он сдохнет.
– Он добрый конь, – заверил трактирщик. – С самого рождения я его холил. Да и родиться ему помог.
– Господи боже! Больше ничего не говори. И вот что… Мне еще нужна еда. Э… четыре, нет, пять больших буханок хлеба, пять палок твердой колбасы, недельный запас зерна для твоего чудного коня, два галлона сухого красного вина, бутылку крепкого бренди… и еще связку луковиц, горсть головок чеснока и два фунта козьего сыра. Сложи все в четыре мешка и скажи, сколько я еще должен.
– Слушаю, сударь. – Трактирщик повернулся и направился к дому.
– И гляди, чтоб бренди был крепким! – крикнул ему вслед Даффи. – Попробуй его разбавить, и я вернусь, даже если у твоего коня вырастут крылья.
Глава 3
Солнце еще нежилось на утренней стороне неба, когда Даффи выехал из Триеста на восток, направляясь по извилистой дороге через предгорья к белым зубцам Юлианских Альп. Перед выездом из города он в последний раз задержался, чтобы купить кожаные бриджи и заплечный мешок. Яркое солнце сверкало из сбегающих с гор ручьев, но белое облачко от дыхания по-прежнему повисало в воздухе, и Даффи был рад, что во время пребывания в Венеции запасся парой хороших перчаток.
Обернувшись, он кивнул голубому пятну Венецианского залива на горизонте.
“Прощай, Средиземноморье, – подумал он. – Я славно отдохнул под твоим солнцем, попивая мадеру и наслаждаясь темноглазыми красавицами, но, видать, мне больше по душе холодные северные земли. Бог знает отчего”.
Ирландец сдвинул на затылок шляпу и озадаченно покачал головой. “Странно, – подумал он, – как все обернулось под конец. В среду вечером трое Гритти пытались меня убить, а на следующее утро один из них спас мне жизнь и указал безопасный корабль. И откуда только он узнал, что я ищу корабль до Триеста? Похоже, жители Венеции знают о моих делах больше, чем я сам.
Кстати, что же это за дела? Я так и не возьму в толк, почему этот мелкий старый попрыгунчик в черном – господи, я даже не помню его имени – дал мне столько денег. Неужели я единственный человек, который, на его взгляд, способен поддерживать порядок в австрийском трактире? И с каких пор вышибале предлагают такие деньги? Сдается мне, обычно хватает жилья и стола. Ладно, старина, не нужно дурацких вопросов, – оборвал он себя. – Тебе заплатили, остальное неважно”.
Дорога вилась теперь среди высоких сосен, и холодный воздух был пропитан запахом смолы. Даффи глубоко вдохнул и счастливо улыбнулся. “Наконец запах дома, – подумал он. – Австрия, мне так тебя не хватало”.
И тебя, Ипифания, признался он неохотно. Милосердный боже, Даффи неожиданно почувствовал себя старым, у нее, поди, уже ребенок. А то и двое. Но, возможно, – воодушевился он, – что этот треклятый Хальштад однажды свалился с лошади на соколиной охоте и теперь она богата и одинока. Хо-хо! Конечно, она, может, и разговаривать со мной не станет: “Эй, слуга, вылей ночной горшок на этого бродягу у дверей”. Тут последовало мгновенное видение оскверненного и обезумевшего Даффи, который врывается на пир через окно, точно омерзительный призрак.
Мерный топот подков прервал его грезы. Он обернулся – в пятидесяти шагах позади него лениво трусил на лошади здоровяк в шнурованном кожаном колете, с луком охотника на серн. Даффи приветствовал его взмахом руки, но, не желая вступать в разговор, не замедлил движения.
Наконец, он сосредоточился на том, что тревожило его сильнее всего. “Неужели, – неохотно спросил он себя, – я сделался горьким пьяницей? Я пристрастился к вину лет с одиннадцати, но прежде оно никогда не вызывало галлюцинаций или потери памяти. Знаешь, друг, ты с каждым днем стареешь. И уже не можешь пить, как в двадцать лет. После этого путешествия временно перейду на пиво, да и то в разумных количествах, – зарекся он. – Без сомнения, я не хотел бы снова увидеть козлоногих людей”.
Дорога пошла круче. По левую руку возвышался глинистый склон в коричневом ковре из сосновых иголок, справа такой же склон уходил вниз. Высокие сосны поднимались с каждого пригорка, точно рассевшиеся рядами зрители в пышных зеленых уборах. Пение птиц разносилось по лесу, а сидящие на верхних ветвях белки с большим интересом разглядывали коня и всадника. Даффи с гуканьем хлопал в ладоши, и белки бросались наутек.
Он поравнялся с еще одним всадником – жирным монахом на заморенном осле. Человек, похоже, спал, покачиваясь в седле, доверив выбор пути своей кляче. Для этого времени дорога весьма оживленная, отметил Даффи.
Внезапно стало тише. Что за звук прекратился? Ну да, стук подков лошади охотника на серн. Даффи снова обернулся и мигом слетел на землю, когда стрела с железным наконечником прошила воздух в шести дюймах над лукой его седла. Неловко перекувырнувшись на тропинке, размахивая в воздухе сапогами, он поехал вниз по крутому склону. Футов тридцать он проделывал борозды в грязи и сметал сосновые иглы, а потом судорожно ухватился за торчащий корень и поспешно поднялся на ноги. Сейчас он находился позади широкого ствола и молил бога, чтобы его не было видно с дороги.
Дрожащей рукой в перчатке он стер с лица холодную грязь и отдышался. “Разбойник, клянусь богом, – подумал Даффи. – Надеюсь, он не тронет бедного монаха. Третье покушение на меня за три дня. Недурное совпадение”. Да, всего-навсего совпадение, твердо заверил он себя.
– Ты видел тело? – спросил кто-то на дороге.
– Болван, говорю тебе, ты промахнулся, – последовал ответ. – Стрела улетела в лес. А он прячется где-то внизу.
После длительной паузы первый заговорил снова, уже спокойнее:
– Просто великолепно.
“Кто же второй? – подумал Даффи. – И где монах? Или второй и есть монах? Дорого бы я дал, чтобы видеть дорогу”.
– Эй! – закричал один. – Я знаю, ты меня слышишь. Выходи, мы ничего тебе не сделаем.
Как бы не так, невесело усмехнулся Даффи. Как бы не так, приятель.
– Ты знаешь, у меня лук. Я могу просто выждать. Ты рано или поздно вылезешь, и я пущу стрелу тебе в глаз.
“Ну, коли на то пошло, – возразил про себя ирландец, – я могу дождаться темноты, потом незаметно выберусь на дорогу и перережу твое крикливое горло. Вот только как с моим конем и припасами? Странные разбойники вы двое, раз предпочитаете всадника коню”.
Некоторое время на дороге было тихо. Потом послышались треск и чавканье грязи под ногами двух спускающихся людей.
– Осторожнее! Ты его видишь? – крикнул один.
– Нет, – отозвался другой. – Куда ты? Нам надо держаться рядом.
Когда Даффи рассчитал, что один из них готов поравняться с его деревом, он вытащил рапиру и выпрыгнул из-за ствола. Это был жирный монах с длинным мечом в руках. Он в ужасе завизжал и парировал выпад Даффи скорее по воле случая, чем за счет навыка. Монах навалился на ирландца, и оба поехали по скользкому склону, скрестив клинки, лишенные возможности как-то затормозить свое скольжение. Удерживая клинок монаха, Даффи попытался обернуться и посмотреть, что у них на пути. “Толстая ветка мне в спину, – мрачно предположил он, – положит конец этой забаве”.
Длинная волочащаяся ряса монаха задела за выступ скалы, и он повис как на крючке, так что клинки расцепились, а Даффи поехал дальше. Высвободившись наконец из неловкого корпс-а-корпс, ирландец мигом затормозил носками сапог, правой рукой и рукоятью рапиры и вскоре остановился, отправив вниз по склону маленькую лавину грязи. Затем занял устойчивую позицию, вдавив подошвы в почву.
Второй разбойник поспешно спускался по склону, но был еще довольно далеко от монаха и Даффи.
Потом ткань не выдержала, и монах возобновил свое движение. Он снова попытался парировать рапиру Даффи, но на сей раз ирландец сделал быстрый финт, и монах напоролся животом прямо на острие выставленного вперед клинка. Эфес рапиры Даффи задержал его падение, и лицо раненого оказалось в каком-нибудь футе от лица ирландца. Монах конвульсивно замахал мечом, но Даффи перехватил свободной рукой его запястье и отвел в сторону. Двое мужчин мгновение смотрели друг на друга.
– Ты не настоящий монах, – выдохнул Даффи.
– Ты… сгоришь в аду, – захлебнулся монах, и ноги его подкосились.
Поддержав труп правой рукой, Даффи высвободил клинок и отпустил тело, позволив ему катиться вниз по склону. Он посмотрел вверх. Футах в двадцати над ним охотник на серн сумел уцепиться за дерево, не рискуя спускаться дальше, чтобы не напороться на рапиру ирландца. Разбойник сжимал меч, но, похоже, не очень представлял, как пустить его в ход. Свой лук он оставил на дороге.
– Давай, хорек, – подзадорил его Даффи. – Выкажи немного той смелости, с которой пять минут назад ты стрелял мне в спину.
Разбойник облизнул пот с верхней губы и затравленно оглянулся через плечо. Он явно прикидывал, сумеет ли вскарабкаться обратно на дорогу, прежде чем ирландец достанет его.
– Не надейся, что я стану раздумывать, – заверил Даффи, угадав намерения противника.
Тогда охотник на серн в отчаянии заскреб мечом по земле, так что в ирландца полетели камешки и слежавшиеся листья.
Даффи громогласно расхохотался, заставив эхо зазвенеть между деревьями.
– Поздновато пахать землю, приятель! Не знаю, где ты и твой жирный спутник прятали мечи, пока ехали верхом, но лучше б им там и оставаться. – Камень размером с кулак чувствительно ударил его по голове. – Ох, ты! Ладно, собачий сын… – В ярости он стал взбираться по склону.
Его противник бросил свой меч, развернулся и припустился вверх, точно испуганная белка. Более тяжеловесный Даффи, к тому же не намеренный выпускать из рук рапиру, несмотря на отчаянные усилия, остался позади.
Дело может обернуться плохо, сообразил он, коли враг успеет добраться до своего лука. Даффи остановился, чтобы перевести дыхание, и выковырнул из земли камень. Он взвесил камень в руке. Неплохо. Отведя левую руку назад и опираясь на ветку, он расслабился и стал выжидать, когда трусливый разбойник, чье продвижение через заросли было слышно, наверное, за милю, окажется в поле его зрения.
Наконец тот появился на краю дороги, его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне неба. Рука Даффи сорвалась, подобно выпущенной стреле, метнув камень со всей силой, которая у него оставалась. Через секунду разбойник отчаянно дернулся и исчез из виду.
“Достал я тебя, подонок”, – подумал Даффи, возобновив свой подъем. Прошло еще несколько минут, пока он не оказался на дороге, но за все это время поверженный разбойник никак не дал о себе знать. “Наверное, я попал ему в голову и убил его”, – мрачно заключил ирландец.
Впрочем, он воодушевился при виде коня со всеми припасами, который обнюхивал топкую почву шагах в сорока в стороне.
– Здорово, конь! – позвал он, направляясь к животному. Конь поднял голову и безучастно оглядел своего хозяина. – А где ж ты был, животное, пока я кувыркался по этим горам? А? – Конь отвернулся, явно не разделяя энтузиазма Даффи. Он огорченно покачал головой и запрыгнул в седло. – Вперед, бессердечная скотина.
После полудня дорога превратилась в широкий уступ, круто поднимающийся вдоль почти отвесной горной гряды. Стертые камни образовали дорожный настил, а со стороны обрыва дорогу огораживала наклоненная наружу ветхая изгородь из полусгнивших прутьев. Когда солнце всего на несколько пальцев не доползло до западных вершин, Даффи очутился перед приютом Святого Стефана – крытым шифером строением с узкими окнами, притулившимся между двумя мощными выступами альпийского гранита.
“В самое время, – подумал ирландец, направляя коня по дорожке к приюту. – Если бы не двое убийц этим утром, я был бы здесь слишком рано и мог бы поддаться искушению продолжить путь и поискать другое укрытие на ночь, возможно, не столь подходящее”. Когда Даффи спешился, тяжелая входная дверь отворилась, и двое монахов пересекли заснеженный двор.
– Вечер добрый, путник, – сказал тот, что был повыше. – Брат Юстас отведет твоего коня в стойло. Идем со мной.
Даффи последовал за монахом внутрь и, когда дверь закрылась, снял свою шляпу и накидку. Узкая прихожая освещалась факелом, висящим на стене в железном канделябре, а в углу стояло с полдюжины мечей.
– Мы требуем, чтобы все наши гости оставляли оружие здесь, – сказал монах.
Даффи ухмыльнулся, отстегивая рапиру и вручая ее монаху.
– Прекрасная мысль, только как вы заставляете всех с ней соглашаться?
– Очень просто, – ответил монах, помещая рапиру Даффи рядом с остальными. – Кто не согласен, ночует снаружи.
После вечерней трапезы шестеро гостей расположились вокруг большого очага и пили бренди. Большинство сидели на деревянных стульях, но Даффи улегся на полу, использовав спину большой спящей собаки в качестве подушки. Ирландец позволил себе кружку бренди, рассудив, что оно послужит лекарством против простуды.
С безмолвного взаимного согласия мотивы странствований решили не обсуждать, и гости проводили время, рассказывая всяческие истории. Итальянец поведал мрачную повесть о высокородной девице, которая хранила голову своего юного возлюбленного в цветочном горшке и поливала слезами растущий цветок. Встречавший Даффи монах позабавил слушателей непристойной историей об известного рода путанице в монастыре, а сам Даффи вспомнил старинное ирландское предание о том, как Саив, жена героя Финна МакКула, была превращена из фавна в человека.
Низенький пожилой господин едва начал декламировать длинную поэму о заблудившемся в Альпах императоре Максимилиане, как дверь приюта внезапно отворилась. Мгновение спустя высокий человек в тяжелых сапогах и накидке проводника шагнул в комнату, стряхивая с усов снег.
– Как, Олаус, холодная ночь? – спросил монах, поднимаясь, чтобы налить бренди новому гостю.
– Нет, – ответил Олаус, с благодарностью принимая кружку. – Зима складывает пожитки и возвращается на север. – Он сделал большой глоток. – Но в горах появились чудища.
Даффи взглянул с любопытством:
– Чудища?
Проводник кивнул, усаживаясь у огня.
– Угу. Грифоны, змеелюды, всяческие демоны.
– Ты их видел, Олаус? – спросил монах, подмигивая остальным гостям.
Олаус мрачно покачал головой:
– Нет. Мало кто уцелел после встречи с ними. Но сегодня у Монташа я слышал в горах их песнопения, а по дороге сюда наткнулся на необычные следы в снегу. Интересно, что их взбаламутило?
– Ума не приложу, – беззаботно заметил монах. – Видать, у чудищ сегодня какой-нибудь праздник. Не иначе открыли бочонки весеннего пива.
Олаус наконец сообразил, что над ним подшучивают, и погрузился в угрюмое молчание.
“Кстати, – подумал Даффи, – как там поживает темное пиво “Херцвестен”? Надеюсь, этот Гамбринус знает свое дело и не допустит порчи”. Даффи зевнул. После выпавших ему сегодня испытаний его от выпитого бренди потянуло в сон. Он осторожно встал, чтобы не разбудить собаку.
– Брат, пора мне на боковую, – сказал он. – Где бы найти койку?
Монах повернулся с улыбкой, которую Даффи случалось видеть у старух, ухаживающих за ранеными. Это была спокойная улыбка того, кто придерживается нейтралитета и может быть одинаково любезен со всеми.
– Вон в ту дверь, – указал он. – Завтрак на рассвете.
Даффи кивнул с некоторым замешательством и направился к указанной двери, неожиданно для себя подумав о том, не могло ли недоверие монаха к рассказу Олауса оказаться притворством? Впрочем, подобная мысль была очевидной глупостью, и он тут же выбросил ее из головы.
В соседнем помещении два десятка коек были прикреплены к стенам на манер книжных полок. Даффи оставил сапоги на полу и забрался на верхнюю койку. Поверх досок было расстелено одеяло. Даффи растянулся на нем, накрылся своей накидкой, а под голову запихнул заплечный мешок. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса, читающие молитву. “Вовремя я ушел”, – подумал он с ухмылкой. Потом повернулся на бок и заснул с мыслью о девушке по имени Ипифания.
Ночью шел снег, и, когда наутро Даффи зашел в стойло оседлать коня, воздух был таким холодным, что при вдохе сводило зубы. Конь тряс головой и негодующе фыркал, отказываясь верить, что в такой ранний час его заставляют работать.
– Давай просыпайся, – сказал ему Даффи, забираясь в седло. – Солнце встало и к десяти часам рассеет проклятый туман. К полудню от всего этого следа не останется.
Туман, однако, сопротивлялся, будто цепляясь изо всех сил своими клочковатыми пальцами за каждый камешек. Даффи уже въехал в Предильский проход, справа от него тропа обрывалась круто, как срезанная ножом, и туман создавал иллюзию мерцающей стены, подстать темной каменной стене слева. Один раз, чтобы проверить глубину невидимой бездны, он выковырнул камешек и швырнул его за край тропинки. Ни один звук не долетел оттуда.
Когда, по его расчету, утро было в самом разгаре, тропа расширилась, обвивая широкое плечо хребта Мартиньяк. Часовни путешественников, каменные пирамиды и истуканы даже в тумане надежно указывали дорогу, так что Даффи откинулся поудобнее в седле и запел.
Кто знает, есть ли за островом Мэн
Чудесная Птица-Жар?
Туда позолоченные корабли
Спешили из дальних краев земли
Под парусами белей облаков,
Под звуки труб, барабанов, рогов,
Мечтая достать королевский дар,
Чудесную Птицу-Жар.
Сквозь туман Даффи уже некоторое время смутно виделся горный хребет, параллельный его тропе, и сейчас, взглянув туда, он увидел на вершине хребта силуэт громадного всадника.
– Господи помилуй! – ахнул Даффи, инстинктивно хватаясь за рукоять рапиры. Этот человек ростом не меньше двадцати футов, решил он. Прав был Олаус.
Смутно различимый великан схватился за свой меч, тогда Даффи выхватил рапиру и угрожающе взмахнул ею. Великан сделал то же самое. Удивленный ирландец немного расслабился. Потом убрал рапиру в ножны. То же сделал и великан. Затем Даффи раскинул руки и медленно замахал ими на манер летящей птицы. Призрачный всадник синхронно повторил его движения.
Даффи облегченно расхохотался.
– Конь, нам нечего пугаться, – сказал он. – Это всего лишь наша тень в тумане.
Конь с отвращением фыркнул.
Таращить глаза в молочный мерцающий туман было не слишком приятно, поэтому ирландец предпочитал рассматривать собственные руки, тропу и поставленные на пути вехи. Когда же он снова взглянул на призрачного всадника, то, к удивлению своему, увидел целую вереницу марширующих силуэтов. Он встревоженно пригляделся и оцепенел.
Первым шел зверь с телом громадной кошки и головой хищной птицы, в такт ходьбе на его спине подрагивали сложенные крылья. За ним ковыляло существо, похожее на ящерицу с нелепым петушиным гребнем. “Василиск, будь я отец-исповедник”, – подумал Даффи, пока струйки пота стекали за ворот его накидки. В безмолвной туманной процессии были и другие фигуры: гномы, чудовищные крабы и неведомые создания, похоже, состоявшие из одних извивающихся щупалец. Все тени двигались размеренно, как будто они долгие часы находились на марше, но еще много лиг лежало впереди. И посередке этого сборища двигалась тень точно проглотившего аршин всадника.
Подобно ребенку, который увидел в окне бледную безглазую личину, Даффи едва осмеливался вздохнуть. Он медленно отвел глаза от призрачного кряжа и взглянул вперед, где, к ужасу своему, увидел в тумане расплывчатые очертания. “Наверное, я увижу что-то и позади, – подумал он, – но нет силы, которая заставила бы меня обернуться”. Часть рассудка, на которую он всячески пытался не реагировать, не переставала испуганно вопить: “Что им нужно? Что им нужно?”. Здравый смысл советовал избегать резких движений и дождаться, пока фантастические существа уйдут.
Они не ушли. Когда с приближением вечера небо стало меркнуть, Даффи по-прежнему оставался в компании своих безмолвных спутников. За долгий день верховой прогулки страх понемногу уступил место какому-то обреченному удивлению. Тем временем конь, казалось, не замечал окружавших их существ.
С безразличием приговоренного Даффи остановил коня – сказочные животные тоже остановились – и начал разбивать лагерь под низко нависшим уступом. “Я, несомненно, либо сошел с ума, либо погибну, – подумал он, – но почему должен при этом мерзнуть?” Он принялся собирать валежник и однажды, чтобы поднять особенно подходящую ветку, подошел почти вплотную к одному из чудовищ. Существо – подобие птицы с собачьей мордой – поклонилось и отпрыгнуло назад.
Ирландец заполз под скальный навес и собрал валежник в пирамиду. Он достал деревянную коробочку с трутом и положил в основание пирамиды несколько щепоток запасенного пуха. Туман сделал увеличительное стекло бесполезным, так что он вылил на валежник несколько капель бренди и принялся высекать искры из эфеса рапиры рукоятью своего кинжала. Клинк… клинк… клинк – разносился звук в холодном безмолвии. Наконец тонкий язычок пламени заплясал над валежником, и через минуту костер разгорелся достаточно, чтобы осветить убогое убежище Даффи. Остро ощущая, что он единственный человек на сотни миль ледяного пространства, ирландец благословлял потрескивание огня, которое скрадывало зловещую тишину обступившей темноты.
Он отхлебнул изрядную порцию бренди и поплотнее закутался в свою меховую накидку. Теперь он мог предположить, что чудовища были всего лишь иллюзией, эффектом рассеянного солнечного света, тумана и снега. Утром они исчезнут, сказал он себе.
Они не исчезли. Когда на рассвете Даффи открыл глаза, сердце его упало при виде полукруга высоких фантастических фигур всего в дюжине футов; снеговые шапки на крыльях и рогатых мордах свидетельствовали о том, что так они провели всю ночь. Если бы не мерцание настороженных глаз, сейчас их вполне можно было бы принять за статуи.
После того как он поднялся, покормил равнодушного к происходящему коня, сам прожевал кусок колбасы и запил его холодным вином, двое существ расступились, открывая полукруг. Даффи послушно залез в седло и двинулся вперед, тогда двое отступивших обогнали его, чтобы возглавить процессию, а остальные пристроились сзади.
Небо в это воскресное утро было ослепительно синим, и на его фоне горные вершины могли показаться вырезанными из мятой белой бумаги, если бы не поразительное ощущение безбрежного пространства вокруг. Пар от дыхания Даффи рассеивался позади в прозрачном студеном воздухе, и он чувствовал, что ступает по самому краю мира, ближе к небесным уделам, чем к теплому сердцу земли.
Около могучего гранитного уступа дорога разветвлялась: налево и вниз отходила тропа, где, судя по ухоженным часовням и каменным пирамидам, движение было оживленным, другая тропа карабкалась вверх и, несмотря на торчащие из-под снега старые путевые знаки, несомненно, оставалась заброшенной по меньшей мере несколько сезонов. Диковинная процессия без колебаний устремилась по старой тропе. Даффи нахмурился, в нем затеплилась было надежда повстречать компанию путешественников, способную отпугнуть его фантастический эскорт. Он обернулся и оглядел примерно дюжину тварей за своей спиной. Да нет, безнадежно махнул он рукой, тут нужна или очень большая компания, или такая, где все отчаянные храбрецы.
Когда ослепительное солнце на несколько градусов перешло меридиан, они снова повернули. На новой тропе между скалистых стен не попадалось ни единого знака, но достаточно правильное направление и ровная поверхность под ногами указывали, что в свое время и по ней кто-то передвигался.
Даффи был на грани паники. “Куда ведут меня эти твари? – почти всхлипывал он. – Мы, слава богу, движемся почти прямо на восток, но теперь уже в нескольких милях к северу от намеченного маршрута. Сумею ли я отделаться от них? А если да, то найду ли дорогу к своей первой тропе?”
Крутой подъем еще несколько раз менял направление и с каждой лигой становился все прямее и шире. Было уже далеко за полдень, и Даффи набирался решимости повернуть свою лошадь из процессии, когда все доселе безмолвные существа одновременно затянули нечто похожее на песню. Это был набор отдельных протяжных нот, точно незатихающие отзвуки дюжины гигантских гонгов, и мотив, в который они соединялись, отражающийся от стен ущелья и уносящийся ввысь, наполнил глаза ирландца слезами – так велико было переданное чувство нечеловеческого величия и одиночества. И когда песня стала нарастать и достигла головокружительной высоты в неведомой гамме, поднимавшийся вверх проход вывел на покрытое снегом обширное каменистое плато.
Обернувшись, он кивнул голубому пятну Венецианского залива на горизонте.
“Прощай, Средиземноморье, – подумал он. – Я славно отдохнул под твоим солнцем, попивая мадеру и наслаждаясь темноглазыми красавицами, но, видать, мне больше по душе холодные северные земли. Бог знает отчего”.
Ирландец сдвинул на затылок шляпу и озадаченно покачал головой. “Странно, – подумал он, – как все обернулось под конец. В среду вечером трое Гритти пытались меня убить, а на следующее утро один из них спас мне жизнь и указал безопасный корабль. И откуда только он узнал, что я ищу корабль до Триеста? Похоже, жители Венеции знают о моих делах больше, чем я сам.
Кстати, что же это за дела? Я так и не возьму в толк, почему этот мелкий старый попрыгунчик в черном – господи, я даже не помню его имени – дал мне столько денег. Неужели я единственный человек, который, на его взгляд, способен поддерживать порядок в австрийском трактире? И с каких пор вышибале предлагают такие деньги? Сдается мне, обычно хватает жилья и стола. Ладно, старина, не нужно дурацких вопросов, – оборвал он себя. – Тебе заплатили, остальное неважно”.
Дорога вилась теперь среди высоких сосен, и холодный воздух был пропитан запахом смолы. Даффи глубоко вдохнул и счастливо улыбнулся. “Наконец запах дома, – подумал он. – Австрия, мне так тебя не хватало”.
И тебя, Ипифания, признался он неохотно. Милосердный боже, Даффи неожиданно почувствовал себя старым, у нее, поди, уже ребенок. А то и двое. Но, возможно, – воодушевился он, – что этот треклятый Хальштад однажды свалился с лошади на соколиной охоте и теперь она богата и одинока. Хо-хо! Конечно, она, может, и разговаривать со мной не станет: “Эй, слуга, вылей ночной горшок на этого бродягу у дверей”. Тут последовало мгновенное видение оскверненного и обезумевшего Даффи, который врывается на пир через окно, точно омерзительный призрак.
Мерный топот подков прервал его грезы. Он обернулся – в пятидесяти шагах позади него лениво трусил на лошади здоровяк в шнурованном кожаном колете, с луком охотника на серн. Даффи приветствовал его взмахом руки, но, не желая вступать в разговор, не замедлил движения.
Наконец, он сосредоточился на том, что тревожило его сильнее всего. “Неужели, – неохотно спросил он себя, – я сделался горьким пьяницей? Я пристрастился к вину лет с одиннадцати, но прежде оно никогда не вызывало галлюцинаций или потери памяти. Знаешь, друг, ты с каждым днем стареешь. И уже не можешь пить, как в двадцать лет. После этого путешествия временно перейду на пиво, да и то в разумных количествах, – зарекся он. – Без сомнения, я не хотел бы снова увидеть козлоногих людей”.
Дорога пошла круче. По левую руку возвышался глинистый склон в коричневом ковре из сосновых иголок, справа такой же склон уходил вниз. Высокие сосны поднимались с каждого пригорка, точно рассевшиеся рядами зрители в пышных зеленых уборах. Пение птиц разносилось по лесу, а сидящие на верхних ветвях белки с большим интересом разглядывали коня и всадника. Даффи с гуканьем хлопал в ладоши, и белки бросались наутек.
Он поравнялся с еще одним всадником – жирным монахом на заморенном осле. Человек, похоже, спал, покачиваясь в седле, доверив выбор пути своей кляче. Для этого времени дорога весьма оживленная, отметил Даффи.
Внезапно стало тише. Что за звук прекратился? Ну да, стук подков лошади охотника на серн. Даффи снова обернулся и мигом слетел на землю, когда стрела с железным наконечником прошила воздух в шести дюймах над лукой его седла. Неловко перекувырнувшись на тропинке, размахивая в воздухе сапогами, он поехал вниз по крутому склону. Футов тридцать он проделывал борозды в грязи и сметал сосновые иглы, а потом судорожно ухватился за торчащий корень и поспешно поднялся на ноги. Сейчас он находился позади широкого ствола и молил бога, чтобы его не было видно с дороги.
Дрожащей рукой в перчатке он стер с лица холодную грязь и отдышался. “Разбойник, клянусь богом, – подумал Даффи. – Надеюсь, он не тронет бедного монаха. Третье покушение на меня за три дня. Недурное совпадение”. Да, всего-навсего совпадение, твердо заверил он себя.
– Ты видел тело? – спросил кто-то на дороге.
– Болван, говорю тебе, ты промахнулся, – последовал ответ. – Стрела улетела в лес. А он прячется где-то внизу.
После длительной паузы первый заговорил снова, уже спокойнее:
– Просто великолепно.
“Кто же второй? – подумал Даффи. – И где монах? Или второй и есть монах? Дорого бы я дал, чтобы видеть дорогу”.
– Эй! – закричал один. – Я знаю, ты меня слышишь. Выходи, мы ничего тебе не сделаем.
Как бы не так, невесело усмехнулся Даффи. Как бы не так, приятель.
– Ты знаешь, у меня лук. Я могу просто выждать. Ты рано или поздно вылезешь, и я пущу стрелу тебе в глаз.
“Ну, коли на то пошло, – возразил про себя ирландец, – я могу дождаться темноты, потом незаметно выберусь на дорогу и перережу твое крикливое горло. Вот только как с моим конем и припасами? Странные разбойники вы двое, раз предпочитаете всадника коню”.
Некоторое время на дороге было тихо. Потом послышались треск и чавканье грязи под ногами двух спускающихся людей.
– Осторожнее! Ты его видишь? – крикнул один.
– Нет, – отозвался другой. – Куда ты? Нам надо держаться рядом.
Когда Даффи рассчитал, что один из них готов поравняться с его деревом, он вытащил рапиру и выпрыгнул из-за ствола. Это был жирный монах с длинным мечом в руках. Он в ужасе завизжал и парировал выпад Даффи скорее по воле случая, чем за счет навыка. Монах навалился на ирландца, и оба поехали по скользкому склону, скрестив клинки, лишенные возможности как-то затормозить свое скольжение. Удерживая клинок монаха, Даффи попытался обернуться и посмотреть, что у них на пути. “Толстая ветка мне в спину, – мрачно предположил он, – положит конец этой забаве”.
Длинная волочащаяся ряса монаха задела за выступ скалы, и он повис как на крючке, так что клинки расцепились, а Даффи поехал дальше. Высвободившись наконец из неловкого корпс-а-корпс, ирландец мигом затормозил носками сапог, правой рукой и рукоятью рапиры и вскоре остановился, отправив вниз по склону маленькую лавину грязи. Затем занял устойчивую позицию, вдавив подошвы в почву.
Второй разбойник поспешно спускался по склону, но был еще довольно далеко от монаха и Даффи.
Потом ткань не выдержала, и монах возобновил свое движение. Он снова попытался парировать рапиру Даффи, но на сей раз ирландец сделал быстрый финт, и монах напоролся животом прямо на острие выставленного вперед клинка. Эфес рапиры Даффи задержал его падение, и лицо раненого оказалось в каком-нибудь футе от лица ирландца. Монах конвульсивно замахал мечом, но Даффи перехватил свободной рукой его запястье и отвел в сторону. Двое мужчин мгновение смотрели друг на друга.
– Ты не настоящий монах, – выдохнул Даффи.
– Ты… сгоришь в аду, – захлебнулся монах, и ноги его подкосились.
Поддержав труп правой рукой, Даффи высвободил клинок и отпустил тело, позволив ему катиться вниз по склону. Он посмотрел вверх. Футах в двадцати над ним охотник на серн сумел уцепиться за дерево, не рискуя спускаться дальше, чтобы не напороться на рапиру ирландца. Разбойник сжимал меч, но, похоже, не очень представлял, как пустить его в ход. Свой лук он оставил на дороге.
– Давай, хорек, – подзадорил его Даффи. – Выкажи немного той смелости, с которой пять минут назад ты стрелял мне в спину.
Разбойник облизнул пот с верхней губы и затравленно оглянулся через плечо. Он явно прикидывал, сумеет ли вскарабкаться обратно на дорогу, прежде чем ирландец достанет его.
– Не надейся, что я стану раздумывать, – заверил Даффи, угадав намерения противника.
Тогда охотник на серн в отчаянии заскреб мечом по земле, так что в ирландца полетели камешки и слежавшиеся листья.
Даффи громогласно расхохотался, заставив эхо зазвенеть между деревьями.
– Поздновато пахать землю, приятель! Не знаю, где ты и твой жирный спутник прятали мечи, пока ехали верхом, но лучше б им там и оставаться. – Камень размером с кулак чувствительно ударил его по голове. – Ох, ты! Ладно, собачий сын… – В ярости он стал взбираться по склону.
Его противник бросил свой меч, развернулся и припустился вверх, точно испуганная белка. Более тяжеловесный Даффи, к тому же не намеренный выпускать из рук рапиру, несмотря на отчаянные усилия, остался позади.
Дело может обернуться плохо, сообразил он, коли враг успеет добраться до своего лука. Даффи остановился, чтобы перевести дыхание, и выковырнул из земли камень. Он взвесил камень в руке. Неплохо. Отведя левую руку назад и опираясь на ветку, он расслабился и стал выжидать, когда трусливый разбойник, чье продвижение через заросли было слышно, наверное, за милю, окажется в поле его зрения.
Наконец тот появился на краю дороги, его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне неба. Рука Даффи сорвалась, подобно выпущенной стреле, метнув камень со всей силой, которая у него оставалась. Через секунду разбойник отчаянно дернулся и исчез из виду.
“Достал я тебя, подонок”, – подумал Даффи, возобновив свой подъем. Прошло еще несколько минут, пока он не оказался на дороге, но за все это время поверженный разбойник никак не дал о себе знать. “Наверное, я попал ему в голову и убил его”, – мрачно заключил ирландец.
Впрочем, он воодушевился при виде коня со всеми припасами, который обнюхивал топкую почву шагах в сорока в стороне.
– Здорово, конь! – позвал он, направляясь к животному. Конь поднял голову и безучастно оглядел своего хозяина. – А где ж ты был, животное, пока я кувыркался по этим горам? А? – Конь отвернулся, явно не разделяя энтузиазма Даффи. Он огорченно покачал головой и запрыгнул в седло. – Вперед, бессердечная скотина.
После полудня дорога превратилась в широкий уступ, круто поднимающийся вдоль почти отвесной горной гряды. Стертые камни образовали дорожный настил, а со стороны обрыва дорогу огораживала наклоненная наружу ветхая изгородь из полусгнивших прутьев. Когда солнце всего на несколько пальцев не доползло до западных вершин, Даффи очутился перед приютом Святого Стефана – крытым шифером строением с узкими окнами, притулившимся между двумя мощными выступами альпийского гранита.
“В самое время, – подумал ирландец, направляя коня по дорожке к приюту. – Если бы не двое убийц этим утром, я был бы здесь слишком рано и мог бы поддаться искушению продолжить путь и поискать другое укрытие на ночь, возможно, не столь подходящее”. Когда Даффи спешился, тяжелая входная дверь отворилась, и двое монахов пересекли заснеженный двор.
– Вечер добрый, путник, – сказал тот, что был повыше. – Брат Юстас отведет твоего коня в стойло. Идем со мной.
Даффи последовал за монахом внутрь и, когда дверь закрылась, снял свою шляпу и накидку. Узкая прихожая освещалась факелом, висящим на стене в железном канделябре, а в углу стояло с полдюжины мечей.
– Мы требуем, чтобы все наши гости оставляли оружие здесь, – сказал монах.
Даффи ухмыльнулся, отстегивая рапиру и вручая ее монаху.
– Прекрасная мысль, только как вы заставляете всех с ней соглашаться?
– Очень просто, – ответил монах, помещая рапиру Даффи рядом с остальными. – Кто не согласен, ночует снаружи.
После вечерней трапезы шестеро гостей расположились вокруг большого очага и пили бренди. Большинство сидели на деревянных стульях, но Даффи улегся на полу, использовав спину большой спящей собаки в качестве подушки. Ирландец позволил себе кружку бренди, рассудив, что оно послужит лекарством против простуды.
С безмолвного взаимного согласия мотивы странствований решили не обсуждать, и гости проводили время, рассказывая всяческие истории. Итальянец поведал мрачную повесть о высокородной девице, которая хранила голову своего юного возлюбленного в цветочном горшке и поливала слезами растущий цветок. Встречавший Даффи монах позабавил слушателей непристойной историей об известного рода путанице в монастыре, а сам Даффи вспомнил старинное ирландское предание о том, как Саив, жена героя Финна МакКула, была превращена из фавна в человека.
Низенький пожилой господин едва начал декламировать длинную поэму о заблудившемся в Альпах императоре Максимилиане, как дверь приюта внезапно отворилась. Мгновение спустя высокий человек в тяжелых сапогах и накидке проводника шагнул в комнату, стряхивая с усов снег.
– Как, Олаус, холодная ночь? – спросил монах, поднимаясь, чтобы налить бренди новому гостю.
– Нет, – ответил Олаус, с благодарностью принимая кружку. – Зима складывает пожитки и возвращается на север. – Он сделал большой глоток. – Но в горах появились чудища.
Даффи взглянул с любопытством:
– Чудища?
Проводник кивнул, усаживаясь у огня.
– Угу. Грифоны, змеелюды, всяческие демоны.
– Ты их видел, Олаус? – спросил монах, подмигивая остальным гостям.
Олаус мрачно покачал головой:
– Нет. Мало кто уцелел после встречи с ними. Но сегодня у Монташа я слышал в горах их песнопения, а по дороге сюда наткнулся на необычные следы в снегу. Интересно, что их взбаламутило?
– Ума не приложу, – беззаботно заметил монах. – Видать, у чудищ сегодня какой-нибудь праздник. Не иначе открыли бочонки весеннего пива.
Олаус наконец сообразил, что над ним подшучивают, и погрузился в угрюмое молчание.
“Кстати, – подумал Даффи, – как там поживает темное пиво “Херцвестен”? Надеюсь, этот Гамбринус знает свое дело и не допустит порчи”. Даффи зевнул. После выпавших ему сегодня испытаний его от выпитого бренди потянуло в сон. Он осторожно встал, чтобы не разбудить собаку.
– Брат, пора мне на боковую, – сказал он. – Где бы найти койку?
Монах повернулся с улыбкой, которую Даффи случалось видеть у старух, ухаживающих за ранеными. Это была спокойная улыбка того, кто придерживается нейтралитета и может быть одинаково любезен со всеми.
– Вон в ту дверь, – указал он. – Завтрак на рассвете.
Даффи кивнул с некоторым замешательством и направился к указанной двери, неожиданно для себя подумав о том, не могло ли недоверие монаха к рассказу Олауса оказаться притворством? Впрочем, подобная мысль была очевидной глупостью, и он тут же выбросил ее из головы.
В соседнем помещении два десятка коек были прикреплены к стенам на манер книжных полок. Даффи оставил сапоги на полу и забрался на верхнюю койку. Поверх досок было расстелено одеяло. Даффи растянулся на нем, накрылся своей накидкой, а под голову запихнул заплечный мешок. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса, читающие молитву. “Вовремя я ушел”, – подумал он с ухмылкой. Потом повернулся на бок и заснул с мыслью о девушке по имени Ипифания.
Ночью шел снег, и, когда наутро Даффи зашел в стойло оседлать коня, воздух был таким холодным, что при вдохе сводило зубы. Конь тряс головой и негодующе фыркал, отказываясь верить, что в такой ранний час его заставляют работать.
– Давай просыпайся, – сказал ему Даффи, забираясь в седло. – Солнце встало и к десяти часам рассеет проклятый туман. К полудню от всего этого следа не останется.
Туман, однако, сопротивлялся, будто цепляясь изо всех сил своими клочковатыми пальцами за каждый камешек. Даффи уже въехал в Предильский проход, справа от него тропа обрывалась круто, как срезанная ножом, и туман создавал иллюзию мерцающей стены, подстать темной каменной стене слева. Один раз, чтобы проверить глубину невидимой бездны, он выковырнул камешек и швырнул его за край тропинки. Ни один звук не долетел оттуда.
Когда, по его расчету, утро было в самом разгаре, тропа расширилась, обвивая широкое плечо хребта Мартиньяк. Часовни путешественников, каменные пирамиды и истуканы даже в тумане надежно указывали дорогу, так что Даффи откинулся поудобнее в седле и запел.
Кто знает, есть ли за островом Мэн
Чудесная Птица-Жар?
Туда позолоченные корабли
Спешили из дальних краев земли
Под парусами белей облаков,
Под звуки труб, барабанов, рогов,
Мечтая достать королевский дар,
Чудесную Птицу-Жар.
Сквозь туман Даффи уже некоторое время смутно виделся горный хребет, параллельный его тропе, и сейчас, взглянув туда, он увидел на вершине хребта силуэт громадного всадника.
– Господи помилуй! – ахнул Даффи, инстинктивно хватаясь за рукоять рапиры. Этот человек ростом не меньше двадцати футов, решил он. Прав был Олаус.
Смутно различимый великан схватился за свой меч, тогда Даффи выхватил рапиру и угрожающе взмахнул ею. Великан сделал то же самое. Удивленный ирландец немного расслабился. Потом убрал рапиру в ножны. То же сделал и великан. Затем Даффи раскинул руки и медленно замахал ими на манер летящей птицы. Призрачный всадник синхронно повторил его движения.
Даффи облегченно расхохотался.
– Конь, нам нечего пугаться, – сказал он. – Это всего лишь наша тень в тумане.
Конь с отвращением фыркнул.
Таращить глаза в молочный мерцающий туман было не слишком приятно, поэтому ирландец предпочитал рассматривать собственные руки, тропу и поставленные на пути вехи. Когда же он снова взглянул на призрачного всадника, то, к удивлению своему, увидел целую вереницу марширующих силуэтов. Он встревоженно пригляделся и оцепенел.
Первым шел зверь с телом громадной кошки и головой хищной птицы, в такт ходьбе на его спине подрагивали сложенные крылья. За ним ковыляло существо, похожее на ящерицу с нелепым петушиным гребнем. “Василиск, будь я отец-исповедник”, – подумал Даффи, пока струйки пота стекали за ворот его накидки. В безмолвной туманной процессии были и другие фигуры: гномы, чудовищные крабы и неведомые создания, похоже, состоявшие из одних извивающихся щупалец. Все тени двигались размеренно, как будто они долгие часы находились на марше, но еще много лиг лежало впереди. И посередке этого сборища двигалась тень точно проглотившего аршин всадника.
Подобно ребенку, который увидел в окне бледную безглазую личину, Даффи едва осмеливался вздохнуть. Он медленно отвел глаза от призрачного кряжа и взглянул вперед, где, к ужасу своему, увидел в тумане расплывчатые очертания. “Наверное, я увижу что-то и позади, – подумал он, – но нет силы, которая заставила бы меня обернуться”. Часть рассудка, на которую он всячески пытался не реагировать, не переставала испуганно вопить: “Что им нужно? Что им нужно?”. Здравый смысл советовал избегать резких движений и дождаться, пока фантастические существа уйдут.
Они не ушли. Когда с приближением вечера небо стало меркнуть, Даффи по-прежнему оставался в компании своих безмолвных спутников. За долгий день верховой прогулки страх понемногу уступил место какому-то обреченному удивлению. Тем временем конь, казалось, не замечал окружавших их существ.
С безразличием приговоренного Даффи остановил коня – сказочные животные тоже остановились – и начал разбивать лагерь под низко нависшим уступом. “Я, несомненно, либо сошел с ума, либо погибну, – подумал он, – но почему должен при этом мерзнуть?” Он принялся собирать валежник и однажды, чтобы поднять особенно подходящую ветку, подошел почти вплотную к одному из чудовищ. Существо – подобие птицы с собачьей мордой – поклонилось и отпрыгнуло назад.
Ирландец заполз под скальный навес и собрал валежник в пирамиду. Он достал деревянную коробочку с трутом и положил в основание пирамиды несколько щепоток запасенного пуха. Туман сделал увеличительное стекло бесполезным, так что он вылил на валежник несколько капель бренди и принялся высекать искры из эфеса рапиры рукоятью своего кинжала. Клинк… клинк… клинк – разносился звук в холодном безмолвии. Наконец тонкий язычок пламени заплясал над валежником, и через минуту костер разгорелся достаточно, чтобы осветить убогое убежище Даффи. Остро ощущая, что он единственный человек на сотни миль ледяного пространства, ирландец благословлял потрескивание огня, которое скрадывало зловещую тишину обступившей темноты.
Он отхлебнул изрядную порцию бренди и поплотнее закутался в свою меховую накидку. Теперь он мог предположить, что чудовища были всего лишь иллюзией, эффектом рассеянного солнечного света, тумана и снега. Утром они исчезнут, сказал он себе.
Они не исчезли. Когда на рассвете Даффи открыл глаза, сердце его упало при виде полукруга высоких фантастических фигур всего в дюжине футов; снеговые шапки на крыльях и рогатых мордах свидетельствовали о том, что так они провели всю ночь. Если бы не мерцание настороженных глаз, сейчас их вполне можно было бы принять за статуи.
После того как он поднялся, покормил равнодушного к происходящему коня, сам прожевал кусок колбасы и запил его холодным вином, двое существ расступились, открывая полукруг. Даффи послушно залез в седло и двинулся вперед, тогда двое отступивших обогнали его, чтобы возглавить процессию, а остальные пристроились сзади.
Небо в это воскресное утро было ослепительно синим, и на его фоне горные вершины могли показаться вырезанными из мятой белой бумаги, если бы не поразительное ощущение безбрежного пространства вокруг. Пар от дыхания Даффи рассеивался позади в прозрачном студеном воздухе, и он чувствовал, что ступает по самому краю мира, ближе к небесным уделам, чем к теплому сердцу земли.
Около могучего гранитного уступа дорога разветвлялась: налево и вниз отходила тропа, где, судя по ухоженным часовням и каменным пирамидам, движение было оживленным, другая тропа карабкалась вверх и, несмотря на торчащие из-под снега старые путевые знаки, несомненно, оставалась заброшенной по меньшей мере несколько сезонов. Диковинная процессия без колебаний устремилась по старой тропе. Даффи нахмурился, в нем затеплилась было надежда повстречать компанию путешественников, способную отпугнуть его фантастический эскорт. Он обернулся и оглядел примерно дюжину тварей за своей спиной. Да нет, безнадежно махнул он рукой, тут нужна или очень большая компания, или такая, где все отчаянные храбрецы.
Когда ослепительное солнце на несколько градусов перешло меридиан, они снова повернули. На новой тропе между скалистых стен не попадалось ни единого знака, но достаточно правильное направление и ровная поверхность под ногами указывали, что в свое время и по ней кто-то передвигался.
Даффи был на грани паники. “Куда ведут меня эти твари? – почти всхлипывал он. – Мы, слава богу, движемся почти прямо на восток, но теперь уже в нескольких милях к северу от намеченного маршрута. Сумею ли я отделаться от них? А если да, то найду ли дорогу к своей первой тропе?”
Крутой подъем еще несколько раз менял направление и с каждой лигой становился все прямее и шире. Было уже далеко за полдень, и Даффи набирался решимости повернуть свою лошадь из процессии, когда все доселе безмолвные существа одновременно затянули нечто похожее на песню. Это был набор отдельных протяжных нот, точно незатихающие отзвуки дюжины гигантских гонгов, и мотив, в который они соединялись, отражающийся от стен ущелья и уносящийся ввысь, наполнил глаза ирландца слезами – так велико было переданное чувство нечеловеческого величия и одиночества. И когда песня стала нарастать и достигла головокружительной высоты в неведомой гамме, поднимавшийся вверх проход вывел на покрытое снегом обширное каменистое плато.