Пайнкофер Михаель. Братство рун

   — Да, похоже на то, — признался сэр Вальтер, — хотя я задаюсь вопросом: почему был убит профессор Гэнсвик, когда мы все еще остались живы? Логика подсказывает только два возможных ответа: либо мы не представляем никакой опасности, чтобы братству следовало уделять нам свое внимание…
   — В это трудно поверить, дядя. Подумай о нападении на Абботсфорд и о пожаре в библиотеке.
   — …или, — продолжил сэр Вальтер свои размышления, — по каким-то соображениям необходимо, чтобы мы оставались живы. Возможно, сектанты планирует что-то, и, вероятно, мы играем, сами того не зная, роль в этом замысле.
   — Ты так считаешь? — спросил Квентин. Такое предположение, возможно, и впечатлило его дядю, но на него самого не оказало воздействия. В конце концов, буквально несколько минут назад один из сектантов пытался убить его руками безымянных…
   — Это было бы вполне возможно, — сэр Вальтер был убежден. — В этом случае мы должны поинтересоваться причиной. Что движет сектантами? Действительно они бунтовщики и преступники, как хочет убедить нас инспектор Деллард? Или за всем этим что-то скрывается? Может, они преследуют какую-то цель, в которой это играет важную роль? — Он указал на рисунок, который его племянник все еще держал в руках.
   — Ты имеешь в виду этот меч? — спросил Квентин.
   — Конечно. Профессор Гэнсвик, кажется, выяснил, что между руной меча и этим знаменитым оружием существует связь.
   — Знаменитое оружие? — Высоко подняв от удивления брови, Квентин рассмотрел рисунок. — Ты полагаешь, этот меч действительно существует?
   — Конечно, мой мальчик. По крайней мере существовал. Уже не одно столетие никто не видел его. Это королевский меч, Квентин. Клинок, с которым Роберт Брюс одержал победу над англичанами под Бэннокберном.
   — Роберт Брюс? Бэннокберн? — Квентин от удивления широко раскрыл глаза. Конечно, он знал историю о короле Роберте, который объединил Шотландию и успешно защищался против английских захватчиков, но о королевском мече он ничего не слышал.
   — Не ломай голову, мой мальчик, только очень немногие знают об этом, — утешил его сэр Вальтер. — Меч Брюса едва упоминается в древних хрониках, и это из добрых побуждений, потому что предание гласит, что над ним тяготеет проклятие.
   — Проклятие? — Глаза Квентина стали еще больше. Сэр Вальтер улыбнулся.
   — Ты знаешь, я не верю во всю эту чушь. Но говорят, что меч принадлежал Уильяму Уоллесу. Он командовал в битве под Стерлингом, когда впервые наголову разбили англичан. Но, как ты знаешь, Уоллес не остался славным героем до конца войны. После поражения под Фолкирком человек, которого они называли «Храброе Сердце», был предан представителями шотландской знати и отдан в плен англичанам. Его отвезли в Лондон, где над ним устроили процесс и затем публично казнили. Меч Уоллеса же, согласно преданию, остался в Шотландии и перешел во владение Брюса, завоевавшего нашему народу свободу.
   — Об этой истории я действительно ничего не слышал, — признался Квентин. — А что же потом случилось с мечом?
   — Говорят, что он потерян. Исторические источники не упоминают об этом. Но предания упорно утверждают, что меч Брюса все еще существует и хранится в потайном месте. Столетия он лежит где-то спрятанный. Только время от времени он должен появляться, чтобы снова исчезнуть в тумане истории.
   Квентин кивнул. Как всегда, если речь шла об этих вещах, у него волосы становились дыбом и мурашки бежали по спине. Конечно, он достаточно взрослый, чтобы его разум верил во все это.
   — Одного я никак не пойму, дядя, — проговорил он, — если этот меч так долго никто не видел, как можешь ты быть так уверен, что рисунок изображает именно это оружие?
   — Совершенно просто, мой мальчик, потому что современники короля Роберта увековечили его, чтобы сохранить для потомков. Он изображен на надгробной плите на могиле Роберта, найденной в аббатстве в Данфермлайне. Это меч с рукояткой в виде головы льва, точно такой же, как на рисунке профессора Гэнсвика.
   — А руна меча? — спросил Квентин. Сэр Вальтер пожал плечами.
   — Я не уверен. С тех пор как четыре года назад обнаружили могилу короля Роберта, я частенько бывал в Данфермлайне. Руна меча не бросалась тогда мне в глаза, но возможно, что тогда я просто не обращал на нее внимания. Мы замечаем многие вещи лишь тогда, когда привлекаем наше сознание.
   — Похоже, профессору Гэнсвику это бросилось в глаза. Руна хорошо проглядывается на рисунке.
   — Верно. И я спрашиваю себя, откуда профессор это узнал. Мне не известно, чтобы он в последние дни бывал в аббатстве, чтобы проводить исследования.
   — Возможно, он узнал это из книги, — предположил Квентин и указал на полки, которые ломились под тяжестью кожаных переплетов.
   — И это тоже могло быть возможным. Но вместо того, чтобы обращаться снова к сухой теории, я бы предложил, чтобы мы изучили все на месте.
   — Ты имеешь в виду Данфермлайн?
   — Туда ведут все нити, мой мальчик. Все время мы искали убедительную связь между убийцами и знаком руны, и все говорит о том, что эта связь — королевский меч. Это как раз то, что выяснил профессор, перед тем как умер.
   — Но в свой последний миг он упомянул не аббатство, а Абботсфорд, — задумчиво сказал Квентин.
   — Абботсфорд и король Брюс, — подтвердил сэр Вальтер. — Я не забыл. Но я также припоминаю, что рассказывал профессору о панно, которое находится у меня в холле. На нем мы как раз и обнаружили руну меча, а панно из аббатства в Данфермлайне. Здесь и замыкается круг.
   — Но разве ты не сказал, что руна на панно — знак ремесленника?
   — В этом я ошибался, мой мальчик, — понуро признался сэр Вальтер. — Загадку убийства профессора Гэнсвика мы не решим ни здесь, ни в Абботсфорде, а лишь там, откуда происходит знак руны.
   — В Данфермлайне, — сказал Квентин, и в следующий момент они уже были не одни.
   В коридоре раздались шаги, и тут же на пороге возник человек в темной форме констебля. Вместе с ним были многие служащие из городской управы, которые осмотрели дом и задний двор, пока констебль лично изучил место преступления.
   Как член Верховного суда сэр Вальтер вне всякого сомнения считал, что констебль откажется причислить его или Квентина к кругу подозреваемых. Они лишь дали показания о том, что они видели и пережили, и теперь Квентин поведал сэру Вальтеру со смущением о его таинственной встрече в темном дворе-колодце. Однако описать убийцу профессора Гэнсвика он едва сумел, так как человек специально надел маску, чтобы его не узнали. Констебль все равно задавал много вопросов и записывал все, что вспомнил Квентин. После чего его отпустили с дядей, и они вернулись домой.
   По дороге они не проронили ни слова. Оба были всецело заняты тем, что обдумывали произошедшее.
   Сэр Вальтер потерял хорошего друга, который стал очередной жертвой сектантов, и этот факт едва ли мог еще сильнее поразить сэра Вальтера. Квентин, однако, заметил горькую решительность в чертах лица своего дяди, но к ней иногда прибавлялся вздох отчаяния. Им все так и не удалось разгадать тайну знака рун, и чем дольше они занимались поисками, тем больше людей гибло из-за этого.
   В надежде убежать от жаждущих их смерти сектантов, они последовали совету инспектора Делларда и уехали в Эдинбург. Теперь же они должны признать, что длинные руки убийц добрались и сюда.
   События приобретали крутой оборот, и было ясно, что время поджимает. За последнее время нападения преступников стали еще более дерзкими, более жестокими. Похоже, они рассчитывали на некое событие, которое произойдет в ближайшем будущем. Но ради чего они действуют так? Во что складываются отдельные части загадки? Существовала ли действительно большая, мрачная тайна, связывающая все эти происшествия?
   До сих пор Квентин и его дядя наталкивались в своих расследованиях только на отказы; неважно, был ли это шериф Слокомбе, инспектор Деллард, аббат Эндрю или профессор Гэнсвик — все они в той или иной мере откровенно отговаривали их продолжать дальнейшие поиски. Причины их действий могли иметь разную природу, но в целом Квентину казалось, что любой ценой их хотели удержать от того, чтобы дойти до самой сути. Отвлекающие маневры, добросердечные намеки и туманные указания, — вот все, на что они натыкались, в то время как сектанты продолжали вести свои темные дела и безнаказанно убивали.
   Решительность Квентина дойти до сути тайны уже давно стала такой же твердой, как и у его дяди. Произошедшие за последние недели преступления не казались ему связанными между собой, скорее он думал, что они все относятся к какому-то единому неизвестному таинственному заклятию, за которым стоит несоизмеримо большее, чем они до сих пор предполагали себе.
   Возможно, подумал Квентин, меч Брюса был ключом к разгадке…

Глава 3

   Гвеннет Ратвен, как обычно, не могла уснуть в эти тревожные дни.
   С тех пор как Уоллес лишился власти, кланы и знать находились в беспокойстве. В народе было брожение, постоянно случались беспорядки, в воздухе нависло зло, которое Гвенн чувствовала с каждым днем все отчетливее.
   Так много изменилось после смерти ее отца, так много за короткое время. Недостаточно было того, что восстание, которое было надеждой шотландского народа на мир и свободу, было жестоко подавлено. Но знать ссорилась между собой и разделилась на тех, кто выступал за Уоллеса и хотел и дальше следовать за ним и сохранять ему верность, и на тех, кто считал его самого опасным выскочкой, а его поражение под Фолкирком — справедливой карой.
   Так как она была лишь женщиной, то Гвенн не полагалось высказывать свое мнение по этому поводу. Вести войны и заниматься политикой было прерогативой мужчин, и поэтому ее брат Дункан был единственным, кто в эти дни возглавлял клан Ратвенов.
   В начале своего правления Дункан еще просил совета у своей сестры в спорных вопросах, но в последнее время это случалось все реже. Под влиянием своих советников, с которыми он проводил все время, Дункан сильно изменился. В худшую для себя сторону, как считала Гвеннет.
   Она постоянно вспоминала свое таинственное свидание со старой Калой. Колдунья предупреждала ее, что брат связался с силами, которые не мог ни понять, ни контролировать. В начале Гвеннет пыталась утешить себя тем, что Кала выжившая из ума старуха, чьим словам не следует доверять. Но чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась, что Кала не обманулась в своих предсказаниях.
   Поначалу Дункан стал отрешенным от внешних событий. Постепенно он замкнулся, не посвящал больше сестру в свои мысли. Всем сердцем он горевал из-за смерти отца, и к его горю подметалась ненависть — ненависть к человеку, которого он обвинял в смерти главы клана и в провале восстания — к Уильяму Уоллесу. И эта ненависть сделала его очень податливым для своих советчиков, которые не отступали с тех пор от него ни на шаг.
   Что касается отношения к Уоллесу, то среди глав кланов Дункан был такой не один. Существовало много тех, кто не доверял Храброму Сердцу, многие из них повернулись спиной к нему на поле боя под Фолкирком. То, что Уоллес и его верные соратники отомстили за это кровавой местью, дело не поправило. Шотландская знать была настроена разделиться на две части, и это было только на руку англичанам.
   Напрасно Гвеннет пыталась объяснить это своему брату, он лишь смеялся над ней и говорил, что женщина ничего не смыслит в этих делах. И конечно, несмотря на слова Калы, она пыталась предостеречь его от новых советчиков. После этих слов Дункан разозлился, и на миг она увидела сверкнувший в его глазах огонь, который напугал ее не на шутку.
   С тех пор Гвеннет не находила себе места.
   Ночь за ночью она лежала без сна на кровати в своих покоях и ворочалась. Если сон одолевал ее, то только для того, чтобы явиться ей кошмаром — кошмаром, в котором к ней приходили отец и брат, и между ними возникала кровавая ссора. Гвеннет всегда пыталась помирить их, но сон постоянно заканчивался одним и тем же. Ей не удавалось ничего исправить, и она видела, как отец и сын хватались за мечи и набрасывались друг на друга, и в конце старый предводитель клана падал от руки собственного отпрыска, поднимавшего к небу окровавленный клинок и говорящего что-то на языке, который Гвеннет не понимала.
   Это были звуки, не слышанные ею прежде, злые и холодные по мелодике. Дункан бормотал непонятные, как заклятие, слова снова и снова, пока Гвеннет стояла, застыв от ужаса. Ее сердце начинало стучать быстрее, и под конец оно уже бешено колотилось — сама она просыпалась от сна вся в поту…
   Мэри Эгтон сжалась от страха.
   Она открыла глаза и в какой-то миг не поняла, где находится. Ее сердце заколотилось в панике, а на лбу выступил пот. Ее руки и ноги озябли, и она мерзла.
   Пока ее глаза привыкали к полутьме, воспоминания прошлых событий вернулись к ней. Она осознала, что по-прежнему находится в башенной комнате, в которой она укрылась от наглых похотливых притязаний Малькольма Ратвена. Она задрожала всем телом, когда снова думала о кошмарном бегстве по проходам и галереям замка, о скотском сопении ее преследователя, и ей немедленно нужно было сказать себе, что она находится в полной безопасности, чтобы снова успокоиться.
   Ничего удивительного, что она замерзла. В ночной рубашке и халате она сидела на корточках на холодном голом каменном полу, а ледяной ветер задувал в западную башню. На коленях у нее лежали записки Гвеннет Ратвен, которую постигла странная участь.
   Мэри вспомнила, что она начала читать рукопись, своего рода древнюю хронику, дневник, в котором Гвеннет описала свои переживания и мысли, надежды и страхи, молодая женщина, ровесница Мэри, жившая около пятисот лет назад. Мэри была заинтригована и, несмотря на трудности, возникающие при переводе латинского текста, она не могла оторваться от чтения. В какой-то момент она засыпала над манускриптом, требующим больших усилий при чтении, и, похоже, ее сны и прочитанное переплетались воедино в более причудливом видении.
   Между тем наступил рассвет, и бледные лучи луны сменились серыми сумерками, проникающими сквозь низкие отверстия в окнах.
   Мэри подумала, стоит ли ей покидать башенную комнату и вернуться в свои покои, но хотя она отчаянно замерзла от утренней свежести, которая пробралась сквозь щели и трещины в стенах, она решила отказаться от этой идеи. Малькольм мог поджидать ее снаружи. Следовало обождать, пока он наверняка отправится на охоту, как делал каждое утро. К тому же Мэри не испытывала ни малейшей потребности возвращаться к своему подлому жениху и его бессердечной матери. Она предпочла остаться здесь наверху в башне и коротала свое время за чтением завещания Гвенн.
   Едва ее взгляд упал на строчки, как она не смогла удержаться, чтобы не прочитать их дальше. Дневник молодой женщины магически притягивал ее, словно на пергаменте была записана не судьба Гвеннет Ратвен, а ее собственная…
   Гвеннет проснулась.
   Ее дыхание было прерывистым, длинные волосы прилипли к взмокшей от пота голове. В какой-то момент она заснула, но снова ей приснился кошмар. Видение далеких времен, расплывчатые картины, внушающие страх.
   Сердце чуть не выпрыгивало у Гвенн из груди, и она глубоко задышала, чтобы успокоиться. Потом ей стало ясно, что голоса, которые она слышала, были не во сне, а звучат наяву. Глухое, монотонное бормотание, проникающее, как духи, сквозь стены замка, раздающееся то здесь, то там.
   Любопытство проснулось в ней, и она встала с кровати, чтобы посмотреть, откуда шли странные звуки. Тонкая льняная рубашка совсем не защищала ее от холода, и поэтому она взяла одеяло, сотканное из овечьей шерсти, и накинула на себя.
   Осторожно она выскользнула в коридор. Дверь комнаты заскрипела и плотно закрылась у нее за спиной. Дрожащее пламя факелов, воткнутых в кольца на стенах на большом расстоянии друг от друга, было единственным освещением. Нигде не было видно ни души. Где же стража?
   Гвенн плотнее закутала плечи в одеяло и неслышно пошла по коридору. Она дрожала всем телом, не столько от жуткого мороза, к которому она привыкла, сколько из-за пения, которое все время доносилось через проходы. Она не слышала ничего, кроме приглушенного бормотания, складывающегося в печальную мелодию. Но с каждым шагом, который она делала, пение становилось едва заметно громче. Наконец она добралась до главной лестницы, ведущей вниз в холл. Она тихонько спустилась вниз, сопровождаемая мрачным пением.
   Холл был пуст. Часовые, обычно стоявшие у входа на страже, покинули свое место, что взволновало Гвеннет. В полутьме она оглянулась по сторонам. Пение все еще продолжалось, даже громче и отчетливее, чем прежде. Оно шло из мрачных сводов подземелий, раскинувшихся под всем замком Ратвен.
   Гвенн содрогнулась от ужаса. Она не любила подземелья, всегда не любила их. Там держали пленных, и рассказывали, что ее прадед Аргус Ратвен жестоко до смерти пытал своих врагов в темных камерах. Уже многие годы никто не бывал под этими сводами. А теперь они снова понадобились…
   Несмотря на внутренне сопротивление, она ступила на лестницу и медленно пошла вниз. Пение становилось громче, и она разобрала в нем слова на иностранном языке, языке, которые Гвеннет не понимала, но от его звуков мурашки бежали у нее по спине, потому что от них шел холод и цинизм. И зло, как показалось молодой девушке.
   Она добралась до конца лестницы. Перед ней лежал узкий коридор, заканчивающийся камерами, забранными решетками. Пение шло из конца коридора, где находился главный свод. Дрожащее пламя огня вдалеке были видно ей и отсюда. С некоторым колебанием Гвеннет прошла вперед.
   Она шла, плотно прижавшись к неровным, покрытым мхом и плесенью камням, пряталась в тени, отбрасываемой полыхающим пламенем факелов. Пение усилилось и достигло ужасной интенсивности, чей диссонанс было едва можно вынести. Потом оно оборвалось почти в тот момент, когда Гвеннет достигла конца коридора и заглянула в главное помещение.
   Вид был отвратителен. Глаза Гвеннет расширились от ужаса, и она зажала руками рот, чтобы не закричать громко и не выдать себя.
   Низкие своды, покрытые черной сажей, освещались огромным костром, разведенным в центре помещения. Вокруг стояли фигуры ужасного вида — мужчины в черных балахонах с капюшонами, со злобными лицами.
   На какой-то миг Гвенн подумала, что речь идет о демонах, порождениях тьмы, пришедших, чтобы поглотить их всех. Но тут она увидел, что пары глаз, смотрящих с демонических лиц, принадлежат людям. Они просто надели деревянные маски с прорезями для глаз, обожженные на костре до черного цвета, чтобы навести еще больше страху.
   Фигуры стояли в широком кругу и замыкали не только огонь, но и другой круг мужчин, среди которых Гвенн, к своему ужасу, узнала Дункана, своего собственного брата.
   Он был обнажен. Как только он снял свою одежду, один из одетых в балахоны людей, обступивших его вокруг, забрал ее и бросил в костер. После этого они начали один за другим мазать тело Дункана странными затейливыми знаками красного цвета.
   Это были знаки рун, но они были иными, чем все те, которые Гвенн видела когда-либо в своей жизни. Хотя некоторые из древних знаков, используемых повсеместно, она знала, ни один из этих она не могла расшифровать. Наверное, это были тайные знаки. Знаки рун, которые были запретными. И тут Гвенн озарило, что это была не краска, которой разрисовывали тело ее брата, а кровь…
   Она содрогнулась от ужаса. Охваченная страхом, она смотрела, как руки, ноги, спина и грудь Дункана покрылись языческими символами. Он сам едва понимал происходящее. Широко раскинув руки, стоял он и смотрел прямо перед собой, будто находился в другом месте. При этом он бормотал беззвучные слова.
   Леденящий страх Гвенн ощущала в своем сердце, страх за брата. Все внутри ее души подталкивало к тому, чтобы вызволить его из круга закутанных в балахоны людей, замысливших что-то чудовищное. Как бы сильно он ни изменился, он оставался по-прежнему ее братом, и она не столько перед ним, а перед отцом была обязана оберегать брата от опасности и вреда.
   Но именно в тот момент, когда она захотела выйти вперед и громко закричать, произошло нечто: люди в темных балахонах, обступившие ее брата, отошли в сторону, и строй зрителей разделился. На середину вышла другая фигура, лицо которой тоже скрывала маска. В отличие от остальных присутствующих ее балахон был белоснежного цвета, а маска из сверкающего серебра. Хотя она ни разу в своей жизни не видела друида, Гвеннет Ратвен сразу же поняла, кто стоял перед ней.
   Она слышала о магии и тайнах рун древних времен. Хотя монахи и запрещали их языческие обычаи, друиды продолжали жить в рассказах и сказаниях народа. А теперь стало ясно, что они существовали и наяву, — те, которые противились законам церкви и продолжали тайную жизнь, скрывались и ждали, когда наступит их час и вернутся древние боги.
   Лица человека в белых одеждах не было видно, но его осанка и поза подсказывали, что он очень стар. Он вышел на середину круга, туда, где стоял Дункан. Другие люди в балахонах отступили назад, так что брат Гвеннет стоял теперь совсем один возле пылающего огня, бросающего неровные тени на его обнаженное, измазанное кровью тело.
   Гвеннет передернулась от ужаса, и непроизвольно еще плотнее прижалась к каменным стенам. Что-то в глубине души подсказывало ей бежать, но тревога за брата удерживала на месте. Кроме того, безудержное любопытство смешалось с тревогой и забросало ее вопросами.
   — Кто были эти люди в балахонах? Что общего с ними у Дункана? И почему он принимал участие в этой языческой церемонии? Они заставили его или он сделал это по доброй воле?
   Гвенн ожидала получить ответы, пока, затаив дыхание, наблюдала за происходящим.
   Дункан по-прежнему стоял неподвижно, раскинув широко в стороны руки. Друид подошел к нему и пробормотал непонятные слова, похожие на заклинание. Потом он сказал громко и внятно:
   — Дункан Ратвен, ты появился здесь, чтобы испросить позволения быть принятым в наше тайное братство?
   — Да, — последовал тихий ответ. Глаза Дункана стали стеклянными, а его взгляд — странно отрешенным. Казалось, он не владел собой.
   — Ты сделаешь все, что от тебя потребуют? Предпочтешь ли ты всех интересам братства и отныне будешь стремиться только к тому, чтобы увеличить его власть и влияние? — Сперва голос друида был тихим и звучал как просьба. Теперь он стал громким и требовательным.
   — Да, — ответил Дункан и кивнул утвердительно головой. — Все мои стремления станут служить воле братства, до самой смерти и после нее.
   — Ты торжественно клянешься слушаться указаний твоего друида?
   — Да.
   — Ты хочешь посвятить свою жизнь и последующих поколений службе братству и отдать ее их борьбе против нового порядка?
   — Да.
   — Ты клянешься в дальнейшем бороться с врагами братства, кто бы это ни был?
   — Да.
   — Даже если это будут твои родственники? Твоя кровь и плоть?
   — Да, — заверил Дункан, не колеблясь ни секунды. Волна страха снова накрыла Гвеннет.
   — Пусть так и будет. С этого момента, Дункан Ратвен, ты принят в братство рун. Твое имя и положение отныне не имеют никакого значения, потому что руны станут определять твою жизнь. В братстве ты найдешь свое предназначение. Вместе мы победим врагов, которые возникли на горизонте, чтобы сбросить древних богов.
   — Вместе, — как эхо ответил Дункан и опустился на холодный камень голым, каким он был.
   Друид простер руки и снова произнес заклятия на неизвестном отвратительном языке, потом обратился к своим приспешникам. Люди в балахонах подошли с черной робой, которую они натянули на Дункана. Наконец и он получил маску, вырезанную из дерева и обожженную дочерна над огнем. Он надел ее и натянул капюшон на голову. Теперь он внешне ничем не отличался от остальных людей в балахонах.
   Гвенн испугалась. Холодные глаза, смотрящие через прорези маски, роба из окрашенной в черный цвет шерсти. Ее брат у нее на глазах превратился в одну из этих таинственных фигур в балахонах, а она даже не попыталась предотвратить это.
   Но не все еще было потеряно.
   Она могла еще выйти из укрытия и обнаружить себя, позвав Дункана по имени. Но для этого молодой женщине не хватило мужества. Страх перехватил ей дыхание, железным обручем сковал грудь и зажал горло. Что-то грозное исходило от этих мужчин, и теперь, когда ее брат исчез под маской и робой и выглядел так же, как они, он внушал ей не меньший страх. Значит, вот что было причиной его сильной перемены, вот почему он окружил себя новыми советчиками. Он попал под влияние братства, поклонявшегося древней языческой вере.
   Непроизвольно Гвенн схватилась за деревянный крест, который носила на кожаном шнурке на шее. Когда-то отец подарил ей его, чтобы уберечь от злых сил и искушений. Лучше бы он дал его Дункану.
   Теперь и ее брат начал петь на незнакомом, внушающем страх, языке, который он тайно выучил. Остальные собравшиеся в балахонах подхватили его пение, и теперь раздалась жутковатая мелодия, от которой содрогались мощные своды стен. Наконец друид поднял руки, и тут же все смолкли. Так же и Дункан, обещавший предводителю братства верность и беспрекословное послушание, моментально замолчал.
   — Так как ты, Дункан, стал одним из нас, — снова взял слово старик, — ты должен принять участие в наших планах и в борьбе против врагов старого порядка. Наша цель ясна: мы хотим, чтобы вернулись старые боги, а монахи, эти подлые представители нового времени, были навсегда изгнаны. Они загадили своими крестами нашу землю, обесчестили наши капища своими церквями. Они вместе с англичанами угнетают наш народ. Мы боремся против этого всеми средствами, которые у нас оказываются под рукой.